Помоги проекту - поделись книгой:
Как еще пояснить глубже? Вот взяли человека XVIII века и поместили в наш – машины и мобильные телефоны: он прибалдел, вскоре привык, и живет человеческими заботами и ценностями, мыслями и страстями, которые от техники не меняются! И перестает обращать внимание на машины и компьютеры. Не в них жизнь. Вот у Жюль Верна и Уэллса – они определяют всю проблематику вещи, играют
Фантастическая атрибутика у Стругацких – это объективация метафоры, предметизация метафоры, что ли, детализация… Как оказались в другом мире? А космический корабль через подпространство. Как по ней перемещаются? А глайдер. Внимания этому инструментарию – минимум, только чтоб был корректно вписан в эстетическую структуру текста. Краткие само-собой-разумеющиеся упоминания об обычных вещах.
Вот это в «Попытке к бегству» тоже обращало на себя внимание, задевало непривычностью. Это вызывало непонимание, вопросы. Никаких подробностей про звездолеты, перелеты, невесомости, перегрузки, приборы, космическое путешествие как важный предмет изображения – ничего этого не было. А ведь это составляло все важнейшую часть тогдашней научной фантастики советской! И вдруг!.. Стругацкие отменили научно-подробно-технологическую составляющую этой самой научной фантастики.
Это был перелом. Революция. Реформация. Строго говоря – это уже не была научная фантастика, а нечто иное. Но тогда этого никто особо не различил, не разграничил, не классифицировал.
Следующая необычность для научной фантастики – хотя совершенная обычность для старинной и классической фантастики социальной. Люди! На некоей бесконечно далекой и никогда не посещавшейся землянами планете – обитают нормальные люди. То есть рост, внешность, соображение, цивилизация – просто аналог земной. Ну, с поправкой на уровень развития цивилизации – скажем, феодализм, и подробности чисто местно-технические, типа копий с зазубренными наконечниками. Вы вспомните «неземных людей» хоть у Герберта Уэллса, хоть у Алексея Толстого: в лучшем случае хилые и голубоватые. А здесь – просто как другой материк или другая эпоха.
То есть! То есть! Никакое это не космическое путешествие на хрен!!! Это путешествие в чуть-чуть другой вариант НАШЕГО мира, где обитает и действует НАШЕ человечество! И отношения наши, и психология наша, и как снимающая все сомнения главная особенность – весь физический облик полностью наш! Мы это, мы, ну в лоб же говорится, ну зеркало подставляется!
Вот все «научно-фантастическое» оформление Стругацких – это просто рама зеркала, которая отграничивает его от прочего пространства, за эту «фантаст-раму» читателю удобно зеркало держать – чтобы смотреться и видеть: каков он сам и каков мир, если все подсветить необычным светом, в котором становятся контрастно заметны невидимые обычно особенности. Это просто зеркало человечества с цивилизационным сдвигом. А цивилизационный сдвиг показывается через сдвиг пространства – самым простым и понятным способом космического путешествия. И это одновременно мотивирует сдвиг во времени и сдвиг на тропинке цивилизационного развития.
На фига тут много звездолетов? Космический перелет Стругацких – это метафора перемещения в нашу собственную реальность, данную чуть под другим углом зрения. Условным. Для освежения восприятия. И лучшего понимания.
Всем, конечно, понятно, что авторы отнюдь не ставили себе задачу вообразить и изобразить иной, неземной мир. И всем понятно, что они изображают, конструируют, моделируют наш мир, НАШ, наше человечество и наше общество – с доворотом. Вот в таких условиях, вот в таких предлагаемых и воображенных обстоятельствах.
То есть понятно, что никакая это не «научная» фантастика – но фантастика социальная, социально-психологическая, политическая, наконец, фантастика. (М-да, а политическая – это было особенно чревато в те времена. Политической сатиры под маской фантастики – боялись и не хотели.) А «научно-фантастический» антураж – условен.
(Кстати, мелочь, но тоже характерная. В «Попытке…» есть диалог на английском в обрамлении серии реплик. Что было категорически несвойственно советской литературе того времени. Не «Война и мир», чай, с их страницами на французском в начале. И – откуда бы шпрехать советскому командиру военного времени по-английски? Немецкий – и то в пределах разговорника! Но – текст сразу приобретает нарядно-остраненный оттенок. Маде ин не здесь. Вот отсюда тянется нить к обильному щеголянию английским – где надо и не надо – в современной нашей «продвинутой» прозе.
И здесь же впервые вводят Стругацкие отдельные японские слова и реалии в разговор и быт. Чужеродная экзотика, штрихи неизвестного, эхо неземного буквально мира! Два меча и прочее. Не пройдет и сорока лет – войдет в литературную моду и этот околояпонизм, суши с бусидо и сэппуку с сашими…)
Генеральный метод Стругацких в изображении собственно научной фантастики – минимализм. Не в ней дело.
Так что как попал бежавший заключенный концлагеря, офицер танкист Саул Репнин в светлое будущее – никого не касается. Убежал. Из своего времени – как из концлагеря. В хорошую жизнь.
И что же – он хочет теперь переустроить наш мир наилучшим образом? Да мир и так прекрасен! Но он – хочет бежать подальше. На необитаемый остров. В будущем – это непосещаемая планета, куда не ходят, пардон, не летают земляне. С Земли он хочет бежать вон как из концлагеря!
И возникает преинтереснейшая встреча трех цивилизаций: середины ХХ века, прекрасного коммунистического XXII, и злобного концлагерного Средневековья. И все три оказываются в контакте с непостижимым и вечным движением цивилизации Высшей, неведомой, бездушной, машинной – ну, это то вечное движение странных механизмов из ниоткуда в никуда, из одного огня в другой, на той безымянной даже, номерной планетке, куда они втроем прилетели.
Стругацкие были иногда гении истинные – интуитивные, по наитию, чутьем; вот когда художник нутром ощущает, легким восторгом в животе, что сделать вот так – это будет кайф, классно, что-то в этом есть. Подсознание, оно же бывает мудрее и точнее сознания. И сейчас даже непонятно, как они могли в этой небольшой и сюжетно такой вроде простой вещи создать такую мощнейшую, такую сложную коллизию! Знаете, мощная была в Союзе на 1962 год литература – так ведь никто, вообще никто подобного не залудил! Правда, их было двое, они были здоровенные, и они были в возрасте цвета, самый сок: Аркадию 37 – Борису 29. Абсолютный расцвет художника. Возраст пика.
Суровая этика ХХ века спорит со взглядами светлого будущего. Не падайте – но политкорректность еще не изобрели тогда! А у Стругацких прекрасный и безоговорочный гуманизм непричинения зла никому – сталкивается со здравой прямотой человека, понимающего, что зло необходимо карать и искоренять, если вы хотите создать добро. Политкорректность как непротивление злу насилием и вера во всеобщее братство, ее благими и бессильными пожеланиями вымощена дорога в ад – противостоит здравому смыслу и жизненному опыту, добру с кулаками, способности исправить жестокую несправедливость и покарать неисправимое зло, ломая его сопротивление. Во имя жизни неповинных людей и тому подобное. (Вот сегодня, 55 лет спустя, гуманное отношение к террористам и насильникам, толерантность к извращенцам и идеологическим растлителям – это вполне предсказанная Стругацкими проблема, и проблема животрепещущая: привет от мигрантов, от леваков, от бандитов и либералов. Одна из черт гения – предсказательная способность.)
На этой планете – ЕН7031, что ли, – типа колымский концлагерь среди снегов. Охранники с копьями одеты в вонючие шкуры, зэки в рубахи из мешковины. И когда троица землян – молодые и гуманные Антон с Вадимом и битый-тертый Саул, который к ним напросился – их освобождают – вот тут мы имеем нечто примечательное. Зэки, рабы, пытаются убить освободителей, защищая своего тирана-стражника!
Ну, потом стражник объясняет, что их должны были освободить, а теперь убьют, раз они его не уберегли. Но ситуация страшная, прозрачная, символичная, – а уж для СССР!.. Хотя умных всегда было мало, и мало кто что понимал, даже в книгах… и до сих пор обычно ничего не понимают. Ну, иногда оно к лучшему, а то перестали бы Стругацких печатать еще тогда… (Это в те годы была присказка: «Написать на хорошую книгу честную рецензию – все равно что написать на нее донос».)
Рабы концлагеря насмерть воюют с освободителями, защищая своих стражников! Ибо им – двадцати из многих тысяч, считай – из всех, – пообещали свободу, уже почти отпустили. Их, рабов, интересует только собственная шкура, они и не воображают изменить положение вещей, положение незыблемо, можно бороться только за себя. А значит – и за начальство, и за имеющийся порядок. А вот такие отношения между людьми, вот так их мир тут устроен.
Много вы знаете книг, где рабы дерутся против освободителей, защищая своих стражников? Про перипетии и подробности советской истории не возникают аналогии, нет? А вообще о сущности государства и роли человека в государстве – мыслей не появляется? Вот так-то писали Стругацкие. Которых завистливо «не уважали» литераторы столь же маститые, сколь и скудоумные, забытые уже за бездарностью.
Так ведь и это еще не все! Именно эти рабы – по приказу власти! под страхом кары! – жертвуя своими жизнями, пытаются приобщиться к высшей цивилизации, научиться управлять неведомыми и загадочными мощными машинами, использовать их для блага государства. Они не просто зэки в концлагере – они одновременно и как бы в научной шарашке. Их мучения и гибель имеет высокое цивилизационное и государственное значение: они работают на прогресс, на овладение тайнами и силами всемогущей цивилизации будущего. На свое государство, ты понял?..
Только портрета Сталина не хватает над проволокой этого концлагеря, нет?
Они встают перед сплошным потоком машин, те давят их и безостановочным потоком движутся дальше, из огненной пустоты в огненную пустоту. Как вам метафора машинного прогресса? Его облика, движения и смысла?.. Эту вечную переброску техники из одного измерения в другое организовали, вероятно, загадочные Странники – некие высшие существа Вселенной, всемогущие и неизвестные, только следы их деятельность оставляет. Вот такие Демиурги научно-технического мира, символ Высшей деятельности, которую людям пока не постичь… Они – рукотворная Природа. Зачем идут эти чуждые, непонятные машины? Хрен их знает… Зачем люди пытаются овладеть ими? Ну, это огромная мощь, тогда можно покорить всех соседей и врагов…
Нет, вы замедлите чтение-то, вдумайтесь спокойно: веками мы изобретаем все новые машины, старые устаревают и списываются, исчезают в забвении, в Лету канут, – а им на смену мы создаем все новые, более сложные и совершенные, и жертвуем этому занятию своим временем, здоровьем и жизнью. И что – стали счастливее? Что – обрели смысл жизни?..
Но некоторые машины отчасти поддаются управлению отдельных удачливых счастливцев. Вот и успех. Ты овладел частью неведомой силы. Теперь тебе разрешат идти домой, впрягшись в сани с погоняющим стражником. Вот и награда за трудовой подвиг.
Что же делает озверевший от гадства этой жизни Саул? Расстреливает эту бесконечную механическую колонну из скорчера – сверхмощные электрические разряды взрывают и разметают технику, вечное шоссе вдруг пустеет – но у человека кончаются заряды, поток машин все выходит и выходит из начального огня – и движется в огонь конечный, исчезая в нем, как сотни лет подряд. Не остановишь цивилизацию! Злую, чуждую, непонятную, неподдающуюся, пожирающую человеческие жизни, – все равно ничем не остановишь!..
Прогресс не остановишь. Хоть и непонятна его суть, и бессмысленна, и жесток он. Протест, восстание – это нравственно, благородно; а что толку?..
Раненного рабами молодого идеалиста-коммунара-из-будущего вылечивают, на охранников наводят шороху; а дальше что?
А там в снегу валяются замерзшие зэки, за разные преступления попали, и уголовные, и политические, но самая тяжкая статья – «желавшие странного». Самые бесправные. Аналогии с 58-й статьей ни у кого не напрашивается? Что есть «странное» – непонятное, необычное, непривычное, нетрадиционное, необщепринятое? Покушение на устои!!! Это мысленно замахнуться на порядок вещей! А в том числе, объективно значит – и замахнуться на власть, на ее священную незыблемость, на устои государства! На все мировоззрение наше, на нашу культуру, верность святыням, дух предков! Усомниться в благой правильности нашей жизни, посягнуть на традиции! У, сволочь! Отщепенец, маргинал, чужак, пятая колонна, английский шпион!
«Хотевшие странного» – это кто? Изобретатели, алхимики и просто химики, ученые и поэты, мыслители и скептики. А также авантюристы, нонконформисты, бродяги, прожектеры, еретики-проповедники. Короче – все те, кто и додумывается до всего нового, кем и жив прогресс, кто и двигает вперед человечество. За что их и уничтожают. Консерваторы гнобят новаторов. Для самосохранения государства. «Хотевшие странного» – соль земли, нерв человечества. Н-но – от них много беспокойства.
И Антон с Вадимом, молодые энтузиасты-гуманисты из светлого Завтра, говорят, что, конечно, придется поработать, чтоб навести на этой планете порядок. Тысяч двадцать добровольцев-землян, лет пять работы, построить больницы и школы, просвещение, медицина, дороги, благоустройство, пища, хозяйство, комфорт… На что Саул хмыкает. Вы не сможете создать для местного человечества другую историю, говорит он. Свою историю, свой комфорт и справедливость – надо выстрадать и создать самим, ничего тут не поделаешь.
Если вы обрушите изобилие на потомственного раба и эгоиста – никакого коммунизма не получится. Будет или колония разжиревших бездельников без стимула работать – или самый сильный мерзавец подгребет все добро себе под зад, а вас вышибет вон. (И это 1962 год! Задолго до российской приватизации – или эпидемического иждивенчества афроамериканцев и европейских социальщиков.)
…А потом они возвращаются на Землю – и Саул исчезает, оставив записку о том, что у него оставалась всего одна обойма, и он решил сбежать. А теперь возвращается. У него еще целая обойма. Написано это на обороте старинного документа с орлом и свастикой, на старом немецком языке.
И самый конец – погиб в побеге заключенный Саул Репнин, убит немецкий офицер, другой ранен.
…Ты никуда не убежишь от своей судьбы. Куда бы ни улетел в другие миры – это просто варианты твоего мира с теми же проблемами.
Так Алексей Толстой в «Аэлите» (блистательно не понятой блистательным Выготским) столкнул Лося на Марсе с той же вечной и обреченной любовью и разлукой, и их с Гусевым – с той же пролетарской революцией и гражданской войной. Это – 20-е послереволюционные годы, а в постшестидесятнические 70-е ленинградский (потом израильский, потом московский) поэт Генделев, друг мой Миша, писал: «От вселенской погони не уйти, не уйти никуда, на небесном погоне оборвалась звезда…».
Еще это книга о бессмысленности переезда и эмиграции, о принципиальном отсутствии берега обетованного. От чего захочешь бежать – то и встретишь.
И еще – о стоицизме. Ты можешь не увидеть результата своих трудов. Можешь погибнуть. Но драться надо. А потому что это смысл твоей жизни, и твоя судьба, и твое дело, и кто-то должен.
И еще: если бы такие бойцы не гибли на своем месте в своем времени – никогда не настало бы Светлое Завтра со сплошным изобилием, творчеством и безопасностью.
Стругацкие были правильные мужики. Если нельзя не драться, чтоб остаться человеком и побеждать зло – дерись! И побоку все пустые разговоры, время рассуждать – и время делать, драться тоже время.
Вот такая вышла повестушка, как резные китайские шары с фейерверком. И если стал немного понятен уровень их сложности, их многозначности, их обманчивой легкости и внешней простоты – едем дальше. Тогда дальше будет уже легче. Проще.
…Так, фактически у нас уже прошел концентрат двух лекций – обзор фантастики и въезжание в «Попытку к бегству». Сделаем маленькую интермедию, отвлечься и расслабиться, вот, записки… Экранизации… Тарковский… Герман… мнение. Ну – мнение мое собственное, никого ни к чему не обязывает. Экранизации ни в дугу, ни в Красну Армию.
Да, Тарковский был гений, и Герман был гений. И что? А вот. Гений – это абсолютная индивидуальность, штучный экземпляр, собственное видение мира. Из этого следует что. Что наложение одного гения на другого гения всегда дает фигню. Сапоги всмятку. Смесь бульдога с носорогом.
Что есть экранизация? Перевод произведения из системы условностей литературы в систему условностей кино. Что требуется? Прежде всего, главнее и принципиальнее всего: передать суть, смысл, главную идею, главную мысль – а также настроение, эмоциональный строй, атмосферу чувств. И: сохранить приметы места и времени, детали, антураж, запах эпохи и среды неповторимый.
Кто главный при экранизации? Автор книги главный при экранизации, писатель, создатель этого мира! Книга первична и неизменна, экранизация вторична и их может быть сколько угодно. Книга от экранизации никак не зависит, она не меняется! А режиссер-постановщик? А он переводчик. Он должен умереть в переводе – чтобы дать жизнь произведению автора на другом языке!
На деле? На деле режиссер вам покажет, кто тут должен умереть и в ком! Все сдохнете – но он заставит делать то, что ОН видит и ОН хочет. Он ни хрена не экранизирует! Он создает и воплощает свое собственное произведение – отталкиваясь от литературной основы, которую использует. Автор написал книгу? А теперь – заткнуться и молчать. Режиссерское кино.
За что я, кроме прочего, любил и уважал Балабанова – он был единственный, кто знал, чего хочет, и сам писал себе сценарии. То есть сначала не просто видел все кино в голове – но и придумывал сам, рождал и вынашивал сам. А обычно режиссер – в креативно-интеллектуальном плане совершенный импотент: ходит и мычит: а-а, дайте мне сценарий, я не знаю, чего я хочу, но как-нибудь вот так бы. Дают: а-а, не так, не так, переделайте здесь! Как переделать? Ну вы же сценарист, вот и переделайте! Для меня всегда эта неспособность увидеть и сформулировать, чего тебе надо, была загадкой.
Стругацкие написали Тарковскому девять вариантов сценария, и когда в девятом вообще мало что осталось от книги, Тарковский счастливым голосом благодарно сказал: «Наконец-то у меня есть МОЙ сценарий!..» Но. «Сталкер – кино безусловно философское, но также: депрессивное, мрачное, статичное, в глухих тонах и красках, в грязи и разрухе, в людях безверие и разочарование, – слушайте, никто ни разу не радуется жизни, не шутит, не веселится ни по какому поводу; и лишь в девочке со сверхспособностями дана нам в финале надежда на будущее и изменение жизни – дети лучше нас, ведают и могут больше нас, в них – надежда на счастье мира.
Но нет нигде у Стругацких ни мрачности, ни депрессии, ни вялости действия, ни тусклых красок, ни тягостной безнадеги, а уж неврастеничных ботаников и подавно нет! Духа книги, жизнелюбия, авантюристичности, перерождения личности – да ни фига. Ведь Рэдрик Шухарт из «Пикника на обочине – это нормальный парень, простой и хороший, который по жизни становится как бы немного авантюристом-разбойником-контрабандистом, и доходит до преступления, потому что иначе не получается у него – и, став преступником, заплатив непредсказуемым и безнадежным, ужасным перерождением любимой дочки за свои контрабандные похождения – став преступником и страдая сам, становится в конце концов праведником, просветленным, грешник становится святым: «СЧАСТЬЕ, КАЖДОМУ, ЗАДАРОМ, И ПУСТЬ НИК ТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫМ».
Обычный человек получает от Высших Сил всемогущество, он все может, любое желание Золотой Шар исполнит, да это же вопрос из школьных сочинений: «Что бы ты сделал, если бы все мог?» – и вот грешный и мелкий, частный и обычный человек, намучившись и добывая хлеб свой в поте лица своего со смертельным риском – возвышается до высших высот Человеческого. Вот как великие грешники проницали Истину и в раскаянии становились святыми. И все это обыденно так, по жизни так выходит, среди нормальных мелочей бытия.
Вы понимаете, это нужно столкнуться с непонятными нам супервещами, загадочным мусором неведомой Сверхцивилизации, и пытаться по-дикарски их как-то использовать, вот такой контакт со Сверхцивилизацией и смешные попытки дикарей в этот контакт действительно вступить, осознать, подняться до него, но они только крутят в руках эти загадочные приспособления, и от этих фарфоровых сосудиков, вызывающих зуд горошин и прочей ерунды, от этой Зоны, где были Пришельцы, – один вред, кругом у людей мутации от близости этой Зоны, и злой бизнес на этом делается, и исследователи гибнут, – и вот в результате самый лихой и бесшабашный контрабандист-сталкер, Рэд Шухарт, ходок в Зону – он таки вступает в этот контакт с неведомыми высшими силами – на самом высшем, сверхвысшем уровне!!! Счастье для всех людей – и Золотой Шар должен ведь исполнить это желание! Что может быть выше этой цели – при любом контакте, любом познании? Вот в чем смысл всей его жизни, и усилий всех людей, связанных с Зоной – и вот в чем высший смысл Контакта, который состоялся! Хотя люди не знают и не узнают – как и почему это произошло, кто посетил Землю? Но вот – произошло в конце концов! И только потому стало возможно, что для этого человеком надо быть! Пока сам в себе человека не выстрадаешь – никакой контакт с Высшими Силами невозможен!
Братцы мои дорогие – но ведь и так, здесь и сейчас, каждый из нас – может сделать все, от него зависящее, чтобы все люди были счастливы! И тогда Земля будет другой, мир будет другим! Ну, совсем счастливы или не очень, все или хоть один – но в наших силах сделать все! У каждого из нас есть крупинка этого Золотого Шара, у каждого есть маленький Золотой Шарик, который исполнит наше самое главное, самое сильное, самое заветное желание!
Такие дела. Вот такая книжонка. Развлекая, поучать? Все мы птенцы гнезда сократова и шекспирова.
Понимаете, чем отличается хорошая книга от плохой… ну, средней. Что хорошую надо хорошо читать. Спокойно и медленно. Вслушиваясь и осознавая. Перечитывая, вспоминая и передумывая. Вот чтобы она вошла в твое сознание целиком, и там расправилась в тесном пространстве черепа, чтобы все ее части, детали, ходы и веточки спокойно расправились и встали на свои места, и ты сразу мог видеть и слышать весь этот мир. И тогда ты увидишь такие узоры с разных проекций, такие картины там сложатся, что раньше и не подозревал. Прочитать любой дурак может. Осознать – это сложнее. А обычно читатель – поверху тр-р-р-р! – и думает, что теперь читал.
…Так вот «Сталкер» Тарковского внешне сложнее «Пикника на обочине» Стругацких – ну элитнее, что ли. Медленно, мрачно, трудно. А на самом деле: эволюция Тарковского – от «Иванова детства» и до «Ностальгии» – это путь постепенного отхода от муви и прихода к цепи статичных кадров-символов. Мы сейчас не будем дискутировать на эту тему – я хотел только сказать, что «Пикник на обочине» несравненно богаче и многоплановее своей экранизации, красочнее, активнее, позитивнее, интереснее, он вообще открыт массе мировых проблем человеческих. А «Сталкер» – это поиск смысла жизни потерянных людей в беспросветное время. Это не экранизация. Это проще и правильнее было написать специальный и независимый сценарий для этого.
«Трудно быть богом» Алексея Германа я много комментировать не могу. Это к Стругацким имеет такое же отношение, как дерьмо короля к церемонии коронации… простите, ради бога. Весь фильм – это грязь, мразь, отвращение, рыгание, гнилые зубы, выпущенные потроха, и так два с гаком часа без всякого просвета, вы с ума сошли… я низко склоняюсь перед даром Германа, светлая память, но этот фильм был уже сделан психически нездоровым человеком, либо я вообще ничего не понимаю.
Стругацкие были абсолютно здоровыми, нормальными, здравыми людьми! Любившими жизнь, с нормальным вкусом! Они не были слишком оптимистичны насчет счастья будущего человечества – как мудрые люди. Но все прелести жизни, красоту жизни, борьбы, дружбы, работы – это они понимали в полную меру, это был их мир, их ценности и радости. И вычитать из «Трудно быть богом», что раз мир несовершенен и несправедлив, значит – бесконечно, непереносимо мерзок, грязен весь насквозь, вонюч и отвратителен – мог только человек, страдающий тяжелой степенью депрессии в форме прежде всего отвращения к миру.
Это метафора? А як же! Согласен! Но метафора – это на двадцать секунд, на пять минут, а на два часа – это уже творческий метод. Жизнь по колено в сплошной мерзкой грязи – как метафора грязи отношений, подлости власти и так далее; понимаю. Но уже понял, хорэ! (Это все равно что Ромео и Джульетта всю дорогу бродили бы по колено в крови между расчлененных трупов, а у Тибальда вываливались в грязь резаные кишки.)
Понимаете ли, чего знать не желают эти гениальные режиссеры в своей жажде идеала и самореализации. Эстетическая система книги есть ее важнейшее, принципиальное и неотъемлемое качество. Если ты принципиально меняешь эстетический строй на противоположный – то это дерьмо и бездарность, а не экранизация. Это самостоятельное произведение, мысль о котором пришла в голову режиссеру, когда он читал эту книгу (думал о прочитанном).
Такое кино отличается от книги, как краковяк от печки, от которой его начали танцевать. Да, это самостоятельное произведение. Так оно и отношения никакого не имеет к книге. И не фиг давать вовсе другим героям имена книги, и выдирать элементы сюжета книги – потому что это элементарное паразитирование на книге. Изготовление вторичного продукта. С намеками на первоисточник. Существуя на его фоне, запитываясь от него первоначальным смыслом, как по шлангу. Сам не могу, но жутко хочется переделать твое. Спасибо большое.
Ставить Стругацких надо так, как продолжают бесконечно экранизировать, пусть с вариациями вплоть до глупых, «Трех мушкетеров» или «Войну и мир»: изначально приняв, что книга – это главное, первоисточник, классика, а твоя задача – максимально точно и близко показать ее на экране; без всех этих режиссерских штучек самореализации творческой личности и создания самоценного произведения на базе книги как «первоисточника».
Бондарчук, «Обитаемый остров». Боюсь, что это просто очень слабо. Миленький субтильненький мальчик-красавчик, типа манекена, ну, которые моды демонстрируют: личико кукольное, глазки голубенькие, кудряшки золотенькие, и вечная улыбка дебила: космонавт, революционер, партизан, герой. Дурак дураком. Да его соплей перешибешь! И все время полумрак! И почему все время орут?! И дышат, дышат, грудь ходуном, аж глаза из орбит. Ну это же экранизация знаменитой фразы из Ильфа и Петрова, «Двенадцать стульев», режиссер все время командует: «Дышите глубже! Вы взволнованы!». И вот в кинообитаемом острове все неврастеники жутко крикливые и дерганые, и чуть что – дышат так, что аж ветер камеру колышет.
Первую серию я лично осмотрел в кинотеатре. За деньги. Вложил труд и время. Вторую… ну, из любопытства в компьтюре. Майн гот. Аллес шиссен.
С кино покончено. Театра не будет. Возвращаемся к книгам.
«Далекая Радуга». 63-й год, через год после «Попытки к бегству». Гораздо проще и реалистичнее, если можно сказать так о фантастике, которая не фантастика. Главное что? – это целиком и полностью эстетика и стилистика современной молодежной прозы. Физики, лаборатории, эксперименты, открытие новых явлений, риск для жизни – а также любовь и долг. Это интересно, это неожиданно: люди будущего – ничего особенного, точно как мы. Ну, правда, там нет преступности и вообще подлости, все хорошие и благородные. Ну – физики, интеллигенты, воспитанные. И юморок у них современный, и приборы и запчасти друг у друга тырят – хоть и будущее, а все как у нас: на всех всего не хватает, и для пользы дела же.
То есть вообще точно так написана, точно с такими героями и общими проблемами, могла бы быть повесть о жизни физиков-экспериментаторов в наше (в то, соответственно) время. Таких повестей в принципе море было. В тренде. Ну, написано хорошо… но местами явные штампы – но штампы именно из расхожей молодежной прозы: ироничный как бы цинизм прикрывает нежные искренние чувства, грубоватость прикрывает стеснительное благородство, и так далее.
Неожиданность первая: трах – это будущее. На далекой планете типа дальнего городка-полигона. Это забавно. Это категорически противоречит устоявшимся, затвердевшим штампам: будущее – это совершенство отношений, духа и тела, все идеальны, благородны, и жизнь возвышенна. All together now совершают научно-социально-эпохально-трудовое свершение. И возвышенно преодолевают возможные трагические затруднения и проблемы, грандиозные и возвышенные, как в греческой трагедии. Короче, не люди, а бриллиантовые сокровища в марципановом мире. (Это, конечно, о советской фантастике, и именно научно-технической, и именно начала 60-х). В общем, это Ефремов с подражателями.
Неожиданность вторая: вся эта планета накрывается в результате катастрофы, вызванной экспериментом этих нуль-физиков-транспортировщиков. Две черных волны до неба идут с обоих полюсов, и когда встретятся – все погибнут. На единственном звездолете решают спасти детей, всех детей, больше никому места нет. А сами сидят на берегу океана, на пляже, и ждут конца. А по узкой дорожке меж двух черных стен плывут восемь несостоявшихся нуль-перелетчиков-испытателей, и держат на спинах товарища, играющего на банджо, и песня: «Когда, как черная вода лихая, лютая беда была тебе по грудь – ты не склоняла головы, смотрела в прорезь синевы и продолжала путь».
Это ново. Накрылись все! Хоть и будущее коммунистическое. Трудности и трагедии будут всегда. Ничего принципиально нового нам не покажут.
Ивана Антоновича Ефремова «Далекая Радуга» привела в бешенство. Он перестал иногда помогать и покровительствовать сравнительно молодым Стругацким – стал ревновать, завидовать и вообще стал идейным противником; а вес его был велик. Он правильно понял: эта повесть – просто плевок в его идеальное будущее: пошучивают, крутят романы внебрачно, беременеют тайно, крадут друг у друга ценные производственные предметы и грохают всю планету по собственному, можно сказать, безответственному научному раздолбайству. Что это за будущее с плохим концом?! Это к чему Партия людей призывает, товарищи, куда ведет?!
Но через год вышла «Трудно быть богом», еще через год «Хищные вещи века», и Стругацкие стремительно стали лидерами советской фантастики. Любимыми писателями студенчества и интеллигенции, и вообще продвинутой читающей молодежи до 30. Читали и старшие, но уже меньше. М-да, но номером первым они были неформально, не официально. Для читателей. Не для власти или писательской тусовки – там зубы мельче, но злости больше.
«Трудно быть богом» – вещь беспрецедентная.
Еще никем и никогда вымышленный, несуществующий мир не изображался столь зримо, выпукло, ярко, достоверно; с такими живыми характерами, ироничными или значительными монологами; с таким буйным живописным бытом: кабаками и портом, разбойниками и монахами, аристократами и простолюдинами.
То есть опять же: это мы, люди, это наш мир – и он не более фантастичен для советского человека, чем Древний Рим или современный Париж, которого он никогда не увидит. Это просто мы, люди, какие есть, живем и действуем в предложенных обстоятельствах.
Второе: язык! Язык блестящ – чистый, легкий, ироничный и смачный; а временами мрачно раздумчивый, или вообще язык учебника истории – если бы учебники истории умели писать ясно, конкретно и умно.
Афористичность! Несравненная афористичность этой книги! Сейчас, когда смешались все уровни образования и интеллекта, определить первое место в рейтинге цитирования невозможно, репрезентативную выборку не определишь, но: «Горе от ума» грибоедовское, «Двенадцать стульев»-«Золотой теленок» Ильфа-Петрова, «Мастер и Маргарита» и «Трудно быть богом» – вот верхняя четверка рейтинга. И если взять сегодня – Стругацкие на первом месте.
Умных нам не надобно – надобны верные.
Одних грамотеев режем – других учим.
Там, где торжествует серость – к власти всегда приходят черные.
Как вольно дышится в возрожденном Арканаре!
Грамотей – на кол тебя.
Не понимаю, почему бы одному благородному дону не принять розог от другого благородного дона.
Я достаточно богат, чтобы купить весь Арканар, но меня не интересуют помойки.
Кто тихо сидит и никуда не лезет – тех первыми и режут.
Цитировать подобное можно долго – но есть и просто отточенно-смачные фразы, входящие в память как пазл:
Капля пота, гадко щекоча, сползала по спине дона Руматы.
Барон утолял потерю жидкости в течение получаса и несколько осоловел.
Наша постель – попона боевого коня!
Благородный дон, большого ума мужчина, поразмыслил и сообщил, что простой народ готовится праздновать канун Мики Праведного.
Разнообразие не поощрялось: король изображался двадцатилетним красавцем в латах, а дон Рэба – зрелым мужчиной со значительным лицом.
Ну, в общем, м-м-м… мощные бедра!
Дон Пифа висел над столом и работал как землеройный автомат: костей после него не оставалось.
Третье! Диалоги Руматы с многоученым Будахом и предводителем Аратой. А ведь это, мои дорогие, диалоги платоновской школы. Они обманчиво просты, ясны и кратки. Но это – о самых серьезных проблемах политической философии. Вроде как и школьнику понятно. А потому что мыслят ясно! А ведь это – обо всех и всегда, и что важно: это о нас здесь и сейчас.
И когда Будах объясняет Румате совершенное устройство государства, подобное природной пирамиде (крестьяне-ремесленники-военные-духовенство-король), совершенной геометрической форме, где уже невозможно улучшение, – о боже! это то идеальное устройство государства, которое некуда уже дальше переделывать и совершенствовать, о котором полтораста лет назад говорил Гегель применительно к государственному устройству Наполеона, – и в самом конце ХХ века, через тридцать лет после «Трудно быть богом», скажет Фукуяма, предвещая конец истории: демократия и капитализм победили, чего уж лучше может быть, приехали.
И когда Румата – с позиции Бога! то есть Истины! – объясняет Будаху, что невозможно искусственно, со стороны, ускорить человеческий прогресс, ускорить улучшение нравов, ускорить достижение приличной жизни и счастья, – это спор многовековой, и сегодняшний, принципиальный, серьезнее некуда. Нынешние мигранты и либералы, средневековые законы Среднего Востока и разрушительное дикарство постколониальной Африки, столкновения правых и левых взглядов на грани гражданских боев – это тот спор, который предсказали Стругацкие – в 1964 году!!! Вы понимаете?..
Роман этот изучен-переизучен, толкован-перетолкован, но кое-что так и не сказано. А именно:
Вопрос «вмешиваться – не вмешиваться» решается двойственно, это проблема дуалистическая в принципе: теоретически – предоставить своей судьбе, ибо свой путь каждый должен пройти сам, иначе не созреет, не достигнет цели, будет искусственно снабжаться дядями, иждивенец цивилизации; практически – нельзя не вмешаться, не рубить зло, не насаждать добро твердой рукой, не ходить по путям сердца своего, потому что такова сущность и доля человеческая. И потом оказывается, что – против теории – сердце было право. То есть:
Не в правоте правда, а в следовать путями сердца своего, подчиняться искренним порывам души твоей – в этом правота.
Поделиться книгой: