Помоги проекту - поделись книгой:
— Может им такое право государем дано! Что ты знаешь о своем друге? — вошел в раж стрелец, вспомнивший предупреждение воеводы.
— Тайно убивать людей? — возмутился юноша.
— Да, что ты видел молокосос! — вышел из себя стрелец. — И не такие зверства творили слуги государевы!
— Ты стрелец говори, да не заговаривайся! Боярского сына бранью поносишь! Я ведь за честь своего благородного сословия не посмотрю и на твои седины! — схватившись за рукоять сабли, вспыхнул Скурыдин.
— Тогда пошли к воеводе! — предложил враз опомнившийся стрелец.
— Пошли! — согласился Васька.
В дверях, дорогу в хоромы воеводы им заслонил его холоп:
— Не велено никого пускать! Отдыхает после обеда воевода!
— Разбуди! — потребовал Лыков. — «Дело государево»!
Холоп не спрашивая, что за дело, скрылся за дверью. Его долго не было, наверное, воевода крепко спал. Лыков хотел сам открыть дверь, но предусмотрительный слуга закрыл ее изнутри. Наконец дверь открылась:
— Проходите! — милостиво разрешил вернувшийся холоп.
— Ну, что там у вас за секреты? — встретил их недовольным голосом воевода. Он только что встал с постели и был одет в ночную рубаху до пят и вязаные чуни на босу ногу.
— Боярский сын Скурыдин, трех московских приставов за княжича убил! — забыв поздороваться, заявил Лыков.
— Наслышан я об этом новике. Но чтобы юнец, трех бывалых московских ратников положил? — рассмеялся воевода. — Ты в своем уме стрелец?
— Зря ты смеешься господин воевода! Посмотри на него! — обиделся Лыков.
Только теперь воевода обратил внимание на бурую от крови рубашку Васьки.
— Что за приставы? Откуда они здесь? Почему я ничего не знаю? — сразу изменившись в лице, закричал он на Скурыдина. — Что ты там натворил, поганец?
Скурыдин, насупившись, молчал.
— Дозволь, я за него расскажу! — напросился Лыков.
— Сенька! — позвал холопа воевода. — Одежду мне! Рассказывай стрелец!
Холоп принес одежду и стал одевать, слушающего рассказ стрельца, воеводу. По мере того, как Лыков углублялся в подробности происшедшего, лицо Вельяминова из красного становилось багровым, а затем начало белеть, приобретя к концу рассказа мертвенно-бледный цвет.
— Все! — одевшись, сказал воевода. — Показывай, где это было?
— Его берем? — кивком головы показав на Скурыдина, спросил стрелец.
Вельяминов с опаской посмотрел на юношу.
— А кто путь покажет? Берем! Нас то, он, надеюсь, не зарубит! — горько пошутил воевода.
Вскоре, четверо всадников, воевода с холопом Сенькой, и Лыков с Васькой Скурыдиным, сорвавшись с места наметом, понеслись к месту происшествия.
В лесу, привязав коней к деревьям на обочине, они вслед за Васькой пробрались сквозь кусты к месту, где должны были лежать «толстый» и «тонкий». Воевода долго смотрел на облепленные мухами трупы приставов со стрелой в горле и проткнутого насквозь саблей, подержал в руках самопал, из которого едва был не убит Васька, заглянул на дно несостоявшейся могилы княжича.
— Сенька! Посмотри-ка, что у них там по карманам? — наконец произнес он.
Сенька, брезгливо отводя взгляд в сторону от лиц покойников, начал ворошить их карманы. Карманы были пусты, но у того, что нашел смерть от Васькиной сабли, Сенька снял с пояса туго набитый кошель.
— Дай-ка мне его! — потребовал воевода. Он сел на ствол упавшего дерева и тщательно пересчитал деньги в кошеле.
— Богатенькие покойнички! — закончив счет, сказал он. — Семь рублей, десять алтын!
Затем они, оседлав коней, переехали к месту, где лежал третий труп. От пальцев его руки, погруженной в воду, взбурлив ее, бросилась в глубину мелкая рыба. Произведенный Сенькой обыск трупа, также не дал результатов.
— Все понятно! — сказал воевода, несмотря на то, что осмотр приставов, ничего не дал. — Едем обратно!
Надежды воеводы, найти у покойников грамоту на сыск, не оправдались. «Впрочем, Скурыдин с этим парнем, выдающим себя за княжича, могли раньше меня найти этот документ в одежде убитых и уничтожить, чтобы я поверил их описанию событий. Для пущей достоверности вырыли яму-могилу. А приставов Васька порешил, спасая друга от разоблачения в Москве. Ой, чувствует мое сердце, что за этим, так называемым княжичем, не простые разбойничьи дела, раз за ним, сюда в Донков, государь приставов прислал! Хоть и молодой, а высокого полета птица, если успел Ваське так задурить голову, что тот за него в огонь и воду! Но ему меня не провести!» — скача в город, думал воевода Вельяминов.
В остроге, Вельяминов, приказав Скурыдину остаться на улице, завел внутрь хоромов Лыкова.
— Вызови-ка стрелец ко мне, начальника караула вместе со свободной сменой! — приказал он Тимофею. — Ваське ни слова! Головой отвечаешь!
— Я все понял! — на бегу к двери, отрапортовал старый вояка.
Начальник караула, пятидесятник Василий Иванов сын Басурманов, привыкший не спрашивая, исполнять приказания, растолкал, разлегшихся по лавкам караульной избы, стрельцов:
— Тревога! Всем, к хоромам воеводы!
Васька, стоящий у крыльца хоромов Вельяминова, удивился появлению Лыкова с начальником караула и шестью, вооруженными бердышами, стрельцами.
— Что случилось? — удивленно спросил он Лыкова.
Не отвечая ему, тот проскочил в открытую дверь к воеводе.
— Прикрой дверь! — приказал воевода Сеньке, увидев перед собой Лыкова и начальника караула. Подойдя к слюдяному оконцу выходящему во двор, из которого ничего не было видно, он приоткрыл его. Убедившись в наличии стоящих перед крыльцом стрельцов, воевода облегченно вздохнул.
— Скурыдина, арестовать и в тюрьму! — приказал он, Василию Иванову. — Окажет сопротивление, рубить без пощады! «Дело государево»!
— А тебе Лыков, подчиняю трех стрельцов, чтобы мнимого княжича под арест взять! — дал задание воевода Тимофею. — И туда же, к Ваське Скурыдину!
Лыков и начальник караула выскочили наружу. Воевода, склонив голову к окошку, застыл, наблюдая за происходящим во дворе. Вышедший на крыльцо Иванов отдал распоряжение стрельцам. Трое из них поспешили за оседлавшим коня Лыковым.
Арест Скурыдина прошел спокойно. Васька с невозмутимым видом снял с себя пояс с саблей и, отдав его начальнику караула, пошел за ним в окружении стрельцов по направлению к осадной тюрьме. У выхода со двора он обернулся. Привязанный к коновязи Орлик рванулся к нему, туго натянув поводья. Словно что-то, сказав на прощание, юноша взглядом успокоил коня и продолжил свой скорбный путь.
«Надо сказать Васькиному опекуну, чтобы забрал коня! — подумал воевода, глядя на стоящего у коновязи Васькиного аргамака. — Ему он больше не понадобится!»
Осадная тюрьма представляла собой деревянную избу, внутри которой, в вырытую под ней яму, глубиной в три человеческих роста, был помещен деревянный сруб. В этот сруб, можно было спуститься через проруб в полу, по приставной лестнице, которую для этого случая опускали вниз. Проруб в полу избы, закрывал решетчатый настил на петлях, в скобы которого были вставлены два увесистых металлических замка. Дневной свет, проникающий в сруб через настил, никогда не достигал его дна. Там царил вечный мрак. Наверху, в комнате, с расположенными вдоль стен лавками, стоял грубо сколоченный стол. В этой комнате проводились допросы узников, и освещалась она через узенькое окошко, с вставленными в нее металлическими прутьями. Ключи от двери в избу и от входа в подземную тюрьму находились у начальника караула.
Иванов, найдя на связке ключ, открыл дверь в избу. Вырвавшийся из нее поток воздуха дохнул на Ваську сыростью и гнилым деревом. Найдя второй ключ, начальник караула открыл замок решетчатого настила. Услужливый стрелец принес с улицы лестницу и спустил ее вниз.
— Вот и все! — взглянув на помрачневшего Скурыдина, усмехнулся Иванов. — Топай по лесенке ножками, «боярин»!
Васька осторожно начал спускаться вниз. Не успел он ногами почувствовать лежащую на дне деревянной ямы, солому, как лестницу потащили вверх. Деревянная решетка, перекрыла выход на волю. Закрыв на замки решетку и дверь в избу, караульные ушли. Васька остался один на один с темнотой и неизвестностью. Нащупав стену, по ней, юноша медленно опустился на солому. Только сейчас он почувствовал навалившиеся на него усталость и чувство безнадежности своего положения.
— Здравствуй, мил человек! — неожиданно раздавшийся из темноты голос заставил его вздрогнуть.
Напрягая зрение, Васька окинул взглядом темницу. У противоположной стены темнели очертания чьей-то фигуры.
— Будь здрав! — ответил Васька.
— Кто ты? — спросил неизвестный.
— А ты кто? — задиристо переспросил юноша.
— Чувствуется, что ты не любитель разговаривать! Будь, по-твоему.
В темнице наступила тишина. Но не надолго. Вскоре к ним добавили еще одного узника. Им оказался Андрей. Васька увидел, что спускается он не пустой. В свободной руке княжич что-то держал.
— Васька! — обрадовался юноша, нащупав рукой друга. — Вот мы и вместе!
Друзья обнялись.
— Присаживайся! Что там наверху? — спросил Васька друга.
— Ничего хорошего. Женщины плачут! Арина Евдокимовна, чуть всю бороду Лыкову не выдергала, узнав, зачем он пришел с караулом!
— Да понятно! Я тоже с ним сцепился! А что у тебя в котомке?
— Чистая рубаха да твой зипун. Ксюшка передала! Еще еда. Хлеб, яйца, вареная курица, баклажка с квасом! Это от Арины Евдокимовны! Переодевайся, да пообедаем! Я ведь с утра не ел!
— Я тоже! — согласился Васька.
Пока Василий переодевался, Андрей, расстелил на участке пола, освещаемом проникающим через лаз дневным светом, скатерку, предусмотрительно положенную в котомку Ариной Евдокимовной и разложил на ней не хитрые домашние яства.
— Эй, ты! Как тебя зовут? Присаживайся к нам! — предложил незнакомцу Скурыдин.
— Зовуткой меня зовут! — обиженно отозвался узник, но все же подполз на коленях к скатерке. Глазами, привыкшими к темноте, друзья разглядели заросшего, худого, но жилистого и прямо держащегося человека.
— Угощайся, Зовутка! — еще раз предложил Васька.
Прошептав молитву, неизвестный с голодной яростью набросился на свой кусок курицы. Друзья не успели съесть и половины своей доли курицы, а незнакомец, обсосав косточки, уже проглотил два яйца, запив их квасом!
— Давно не ел? — спросил его Скурыдин.
— Ну почему же? Правда, хлеб с квасом и то не досыта, едой не назовешь!
— Значит ты не нашенский? Раз некому о тебе позаботиться?
— А ты догадливый! Не вашенский!
— Ну, так расскажи, кто ты? Откуда родом? За что сюда попал?
— Ладно! Быть, по-твоему, парень! За угощение все расскажу! — пошутил незнакомец.
— Родом я из Мурома. Родился в семье боярского сына. Был я у своих родителей один, приступил к рассказу незнакомец.
— Так Бог решил! — сделав паузу, продолжил он. — Жили не богато, не бедно. Пока черт нашего государя на опричнину не надоумил. Батюшка мой естественно в опричную тысячу не попал. Да и сам бы не пошел! Выселили нас в Пермскую волость, на земли худые. А тут еще мор за грехи наши по Русской земле пошел. Матушка и батюшка мои, один за другим Богу душу отдали. Может это даже к лучшему! Не видели, что потом за этим наступило! Голод начался. Люди не то, что собак, кошек, крыс и мышей ели, человечиной питались! В те годы, в Астрахани, на Волге, говорят получше было. Река рыбой кормила. Вот и подался я туда. Пристал к хорошим людям, с Дона. Жили они рыбной ловлей, торговлей и разбоем не гнушались. Обычно нападали на суда персидских купцов. И наших не пропускали. Не станет ждать какой-нибудь купчишка, когда суда караваном, под охраной стрельцов пойдут, отправится в самостоятельное плавание, а мы тут как тут. На челнах наперерез. Приставай дядя к берегу! Продуваним добычу за несколько дней и опять, в пещерах Жигулевских гор караулим одинокое суденышко.
Ходили мы и на турецкие, персидские, крымские земли. Город Азов брали! Сколько раз султан турецкий, шах персидский, хан крымский требовали от нашего государя наказать казаков за походы в их земли и с Дона изгнать. Иоанн Васильевич, конечно, нахмурится, отпишет им, что, мол, не мои эти люди, и мне не подчиняются. А сам прикажет своим боярам, чтобы припасами да зельем нам помогали. Как ни как, казаки подмога христианам от басурман.
А за караваны приходилось головой отвечать. Присылал царь своих воевод с войском на Волгу и Дон. Тех казаков, что не успевали убежать или укрыться ловили и тут же вешали. Но всех не переловишь! На Руси не все караси, есть и ерши! Меня, и друга моего, Ивана Кольцо[40], несколько раз, не поймав, к лютой смерти приговаривали. Его, и тех, кто с атаманом Ермаком Тимофеевичем в Сибирь пошел, государь за приобретение Царства Сибирского прошлым летом помиловал и подарками отблагодарил. Как я сейчас жалею, что четыре года назад, отказался на службу к купцам Строгановым пойти. Ведь упрашивал меня Иван. Теперь вот вместо чести и подарков, отвезут меня в Москву, выведут на «пожар»[41], и покатится моя бедная головушка при всем честном народе с плахи на помост!
Казак замолчал. Наступила тишина.
— А как же ты у нас оказался казак? — поинтересовался Скурыдин.
— Дела сердечные! — тяжело вздохнув, ответил незнакомец. — Зазноба у меня здесь, дочь местного мельника. Что я ей не дарил: сережки и перстни золотые с бирюзой, лаликами[42] и яхонтами[43], жемчуга бурмышские[44], ткани персидские, камки[45] китайские, ширинки тафтяные, все напрасно. Одно говорит, пойду за тебя замуж, только если бросишь свое разбойное «ремесло»! Подглядел кто-то, что я у мельника заночевал и сдал меня губному старосте! Я все рассказал. Думаю теперь твоя очередь!
Скурыдин решив, что казаку можно довериться, рассказал об их с Андреем злоключениях.
— Ну и дела! — присвистнул казак, выслушав Скурыдина. — Сплошная загадка! Может, твой друг что-то не договаривает?
— Я ничего не скрываю! О том, что помню, все рассказал! — обиженно отозвался Андрей.
Незнакомец задумался.
— Да! — покряхтев, произнес он, наконец. — Не завидное у вас ребята положение! В любом случае повезут в Москву. Если приставы настоящие, один из вас, — он рукой показал на Ваську, — вместе со мной взойдет на лобное место, а второму за первую татьбу без душегубства, отрежут левое ухо, закуют в кандалы и на три года в тюрьму заточат.
— Если это мнимые приставы, ты, — он показал на княжича, — не доедешь до Москвы. За одно могут убрать и твоего друга. Кто-то могущественный, пока безуспешно, пытается убить тебя.
Друзья молча переглянулись. Они поняли ход мыслей казака. Мрачные перспективы так заставили их уйти в себя, что они почти перестали разговаривать между собой. Молчал и казак.
Васькину сестру и Арину Евдокимовну, которые через караульных передавали еду друзьям, к ним не пропускали. Два раза в день, караульные выводили их по одному из ямы для справления нужды, но с узниками не разговаривали. Лишь однажды, оказавшийся рядом начальник караула Василий Иванов, с сожалением сказал Ваське:
— Видел я на морозильнике приставов, которых ты отделал. Мастерски! Жаль, что защитником земли Русской тебе уже не быть!
Поэтому о том, что делалось в городе, они не знали. Прошли три долгих дня и ночи. Узники почти не разговаривали между собой. Иногда, казак заводил в полголоса одну и ту же песню степной вольницы:
Спев «Ой», казак горестно вздыхал, делая паузу перед продолжением. Андрей с Васькой подпевали ему.
На четвертую ночь, Скурыдин проснулся от толчков в грудь и назойливого шепота:
— Проснись парень!
Узнав голос казака, Василий, зевая, спросил его:
— Что тебе надо?
Поделиться книгой: