Юрка Гусь. Повесть

Вильям Федорович Козлов

Юрка Гусь

НЕУДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО

Жорка Ширин сидел на крыльце своего дома и деловито ковырял гвоздем трассирующую пулю. У ног его дремал коричневый лопоухий щенок. Жорка чиркнул спичкой - и пуля выплюнула тоненькую огненную струйку прямо в усатую морду щенка.

Щенок взвизгнул, кувырнулся на спину и, жалобно скуля, стал тереть обожженное место лапами.

Жорка в восторге хлопнул себя по коленям, запрокинул лохматую рыжую голову и на весь двор заржал. И вдруг - откуда ни возьмись - сырой ком земли угодил Жорке прямо в лицо. Он вскочил и, отплевываясь, бешено завертел головой: никого нет!

И тут с огорода бабки Василисы послышался негромкий свист. Жорка присел на корточки и через изгородь увидел не то девчонку, не то мальчишку. Если смотреть ниже пояса, то мальчишка - в штанах. А если выше, то девчонка - в цветастой кофте.

Озадаченный Жорка с минуту наблюдал, как мальчишка-девчонка, сидя на завалинке, шлепал картами,

- Эй ты, бабья кофта!- Жорка вытер рукавом черные губы. - Это ты кинул?

«Бабья кофта» даже бровью не повел. Он удовлетворенно хлопнул себя колодой по колену и улыбнулся. Видно, выиграл.

- Говори, бабья кофта, ты?- Жорка сделал шаг к изгороди.

«Бабья кофта» проворно спрыгнул с завалинки и схватился за камень. Жорка так и присел в траву.

- Ха-ха! - сказал мальчишка. - Не бойсь, не трону.- Он размахнулся и запустил камнем в забор. На заборе висел глиняный горшок. Горшок вдребезги разбился.

Жорка обрадовался:

- Погоди, бабка Василиса задаст!

«Бабья кофта» поддернул штаны повыше и подошел к забору.

- Хочешь фокус покажу?

- Фокус! Да ты не умеешь.

- Гляди, лапоть! Видишь, король! - мальчишка быстро стасовал карты. - Гляди… Раз! Опять король? Что, не умею?

Жорка прижал к изгороди широкое веснушчатое лицо. Его серые глаза с любопытством следили за ловкими руками мальчишки. А руки все ближе, ближе… И не успел Жорка и глазом моргнуть, как два пальца крепко прищемили его конопатый нос.

- Ага! Попался, жаба! - ликовал мальчишка, все крепче сжимая Жоркин нос. - Я те покажу «бабья кофта»!

- Бусти-и-и… - приплясывая, мычал Жорка.- Бусти-и-и… больно!

- Больно? - сказал мальчишка. - А собачонке, думаешь, не больно?

Влепив напоследок хороший щелчок в широкий Жоркин лоб, мальчишка отпустил. Жорка отлетел в сторону и ощупал свой нос.

- Ну, паразит, пого-ди-и!- Он высморкался.- Изничтожу!

- Гуляй, - сказал мальчишка.

Жорка опять пощупал нос. Он распух.

- Я тя застрелю… из ракетницы! - выкрикнул он. - У Стасика выменяю ракету и… и укокошу!

- Из ракетницы? - ухмыльнулся мальчишка. - Лучше из соленого огурца… Нету у тебя никакой ракетницы.

- Нету? - разъяренный Жорка помчался к крыльцу. Наклонился, рывком отодвинул камень и достал завернутую в портянку ракетницу.

- А это что? Соленый огурец?

Мальчишка презрительно засвистел, повернулся к Жорке спиной и зашагал к своему крыльцу.

Заскрипела калитка, и на тропинке показались хромой милиционер Егоров и бабка. Мальчишка спрятался за парадное крыльцо. «Сейчас горшок разбитый увидит».

Бабка, кряхтя, согнулась и подобрала черепки с тропинки.

- Разбойники,- проворчала она, - такой горшок расколотили.

- Небось, твоего постояльца работа, а? - усмехнулся Егоров.

- Не-е, - возразила бабка.-Мой парнишка смирный, тихий, мухи не обидит… Это, наверно, Ширихин озорник из рогатки пульнул.

- Смирный, - снова усмехнулся Егоров. - А мешок у тетки на вокзале спер!

- С голоду, Кузьмич, - бабка Василиса вытерла концом платка слезящийся глаз. - Не вози ты мальчишку в Бологое. Пусть у меня живет. Я уж толковала с председателем… Так и быть, говорит, дадим ему хлебную карточку. Картошка у меня, слава богу, своя. Проживем до весны как-нибудь, а там грибы, ягоды…

Егоров переступил с ноги на ногу.

- Гляди сама, Петровна, - сказал он. - Мальчишка с улицы. Верченый-порченый. Не хватила бы с ним горюшка.

Мальчишка сидел на холодной земле, прижав пылающую щеку к шершавой доске. Тихий сидел он, и большие глаза его не мигая смотрели на грядку, на которой торчали сухие капустные кочерыжки. Возле одной из них проклюнулся острый зеленый росток. Он радовался выглянувшему на день осеннему солнцу и совсем не думал о том, что завтра ударит первый мороз и оборвет его короткую жизнь. Стебелек рос.

* * *

Несколько дней назад привел мальчишку поселковый милиционер Егоров. Случилось это вечером. Бабка уже спать укладывалась, когда услышала стук в дверь.

Егоров поздоровался и поковылял к маскировочному щиту, сколоченному из картона и досок. Засунул в щель палец и сурово посмотрел на бабку.

- Разбомбит тебя немец, Петровна… Сколько раз говорю - заделай щели.

Петровна только рукой махнула: какая там щель? Дырочка. Она смотрела на грязного оборванного мальчишку, которого милиционер привел с собой. Мальчишка стоял у порога и хмуро косился на бабку. Глаза у него были большие, зеленоватые. Черные спутанные волосы ершом вылезали из-под пилотки.

- Кого ты привел, родимый? - спросила Петровна у Егорова.

- Постояльца, - сказал милиционер.- Пускай переночует у тебя, а завтра с попутным товарняком в Бологое отправлю.

- Пущай ночует - места много. - Бабка, наклонив голову набок, оглядела мальчишкины лохмотья. - А грязищи-то на нем! Куда я тебя положу? У тебя, небось, вшей больше, чем волос на головушке?

- Не считал, - проворчал мальчишка.

Егоров ушел. Мальчишка слышал, как в коридоре он сказал бабке:

- Покорми мальца… Голодный он, в чем душа держится.

Бабка долго шарила рукой в печи. Огромная двурукая тень двигала по стене локтями.

На столе, в который намертво въелась старая порезанная во многих местах клеенка, появилась начатая краюха ржаного хлеба, алюминиевая чашка с гречневой кашей, поллитровая кринка молока.

- Поешь, сынок.

Мальчишка, проглотив слюну, посмотрел поверх чашки на затемненное окно.

- Убегу. Ночью, - хрипло сказал он. - Пусть сам, коли хочет, едет на товарняке в Бологое.

- Мне-то что? Беги. - Бабка, кряхтя взобралась на скамейку, потом на треснувший посредине чурбан и скрылась на печи за колыхающейся ситцевой занавеской. Скоро оттуда шлепнулась на пол фуфайка, немного погодя - рваная овчина.

- Укройся, не то замерзнешь под утро, - сказала бабка. - Да гаси свет. Неча попусту керосин жечь.

Мальчишка, кося голодным глазом на хлеб и кашу, встал на табуретку и, зажмурив глаза, дунул на закоптелое ламповое стекло.

Не раздеваясь, даже не сняв пилотку, зарылся в пахнущую дымом овчину. Под печкой заскреблась мышь. Есть хотелось все сильнее. Почему он отказался? Этого мальчишка и сам не мог понять. Скорей бы бабка заснула… Краем глаза он видел на столе миску с кашей. Узенький лучик от лампадки рассек краюху хлеба пополам. Бабка захрапела. Мальчишка встал. Огляделся. Скрипнула половица под ногой, большая белая кошка недовольно посмотрела на него желтыми круглыми глазами. Бабка не проснулась, и тогда, осторожно переставляя ноги в тяжелых башмаках, он пошел к печке. Чугунок с кашей стоял рядом с заслонкой. Тихонько подтащив к краю, мальчишка жадно запустил в него грязную руку…

Утром он даже не пошевелился, когда встала бабка. Лежал на фуфайке лицом вниз, и худая спина его тяжело поднималась и опускалась. Петровна потрогала лоб: горячий!

- Простыл, сынок? - спросила она. Мальчишка перевернулся на спину, сел. Глаза его широко раскрылись, но он не видел бабку.

- Ангел! Ангел! - выкрикнул он. - Не надо… Ножик! Убери ножик!

- Господи помилуй, - сказала бабка. - Захворал.

Она переложила мальчишку на кровать, накрыла одеялом, под голову подсунула подушку.

Осунувшийся, большеголовый, лежал мальчишка на кровати и угрюмо смотрел на потолок, где устроились на зимовку мухи. Он даже не повернул головы, когда в избу пришел хромой милиционер Егоров. Немецкая алюминиевая цепочка от нагана билась при каждом шаге о залепленный грязью сапог.

- Не сбежал? - удивился милиционер.

- Хворает, - сказала бабка.

- Ты чего это, приятель? - спросил Егоров. От него пахло сыромятной кожей и крепкой махоркой. - Куда же тебя определить? - милиционер полез в карман синих штанов за кисетом.

- Сам определюсь… Без милиции.

- Не серчай, Кузьмич, - сказала бабка, - а в избе дымить не дам. Иди на улицу и там кури сколько хочешь свой табачище.

- Как же с ним? - кивнул Егоров на мальчишку.

- Подымется… На ночь чаем с малиной напою, пропотеет.

- Не буду потеть, - сказал мальчишка.

Через три дня он поправился. Но на улицу бабка не пускала. Весь день до сумерек сидел у окна и глядел на дорогу. Дождь давно перестал моросить. Сквозь облака нет-нет выглядывал солнечный луч. И сразу становилось светло и тепло. Лужа на дороге превращалась в большое зеркало и стреляла солнечными зайчиками в глаза. Под соснами щипали траву две козы. Одна белая, другая черная. Видно, козы не очень-то дружили. То одна, то другая, сердито кося прозрачным глазом, грозили друг другу заломленными назад рогами. Грозить грозили, а не дрались.

С высоченных тополей, растущих в привокзальном сквере, срывались желтые листья и, вычерчивая в воздухе мудреную спираль, медленно падали на землю.

Бабка Василиса притащила из сеней большое цинковое корыто. Выдвинула ухватом из печи двухведерный чугун с кипящей водой и, кряхтя, опрокинула в корыто. Изба до потолка наполнилась клубами пара.

- Скидавай свою ветошь… Слышишь?

- Чего придумала? - глаза мальчишки растерянно забегали. Он сполз с подоконника и боком двинулся к двери, но цепкие бабкины пальцы ухватили его за воротник.

Вода горяча. Она ужалила пятки, окрасила в розовый цвет тонкие, как две скалки, ноги. И все-таки было приятно! Разомлевший мальчишка сидел в корыте и шевелил в воде всеми двадцатью пальцами.

- Тощий-то! - бабка провела мочалкой по ребрам.- Пересчитать можно… Худо без мамки-то!

Она достала ножницы и, зажав под мышкой буйную мальчишечью голову, обкорнала ее. Голова стала круглой, с выступом на затылке. Мальчишка пощупал ее и расстроился.

- Куда я теперь с такой башкой? - сказал он.- Изуродовала человека…-.

Бабка промолчала. Наверное, не расслышала. Три чугуна горячей воды извела она, прежде чем отмыла всю грязь с мальчишки. А потом собрала лохмотья в кучу и - в печку.

Мальчишка молча метнулся к пылающей печи, засунул по плечо мокрую руку, выхватил оттуда тлеющие тряпки и, обжигаясь, вытащил из кармана пиджака потрепанную колоду карт и бритву.

- А коли и сгорело бы все это добро - не велика беда, - сказала бабка.

Воротя нос в сторону, она ухватом подцепила лохмотья и снова запихала в печь. Мальчишка голый стоял в корыте и хлопал себя по острым мокрым коленкам. А бабка, согнувшись над раскрытым ящиком комода, долго перебирала там глаженое белье. Выложила на хромоногую табуретку трусы, рубаху, зеленые солдатские штаны со штрипками. А вот верхнюю рубашку так и не могла сыскать. Взяла да и положила на штаны свою ситцевую васильковую кофту.

- Одевайся…

В трусах можно было утонуть, рукава рубахи свисали до полу, а до карманов штанов - не дотянуться.

Мальчишка покосился на кофту, отложил было ее в сторону, но потом, вздохнув, тоже надел. Бабкина кофта с пышной сборкой на груди пришлась ему впору.

Глядя на этот шевелящийся комок одежды, из которого тыквой торчала стриженная ступеньками голова, бабка засмеялась: