Роман Виолетты. Парижские сладости

Самой же графине вытираться не пришлось — настолько страсть зажгла ее.

— Почему ты не целуешь меня? — укоряла она Виолетту. — Ты не считаешь меня красивой? Моя грудь не нравится тебе? Мой пушок не хочется ласкать? Я вся горю, я жду, что ты будешь возвращать мне все мои ласки!

— Но Одетта, милая, — оправдывалась Виолетта, — я такая невежда.

— Хорошо, я покажу тебе!

Графиня подвела Виолетту к постели, но и там я мог их прекрасно видеть. Она опустилась на колени на шкуру медведя, предварительно уложив Виолетту поперек кровати и разведя ей ноги. Ее глазам открылось сокровище природы, ведущее прямо к сердцу. Немного полюбовавшись видом, она приоткрыла губы, обнажила зубки и приникла ртом к раковинке.

С точки зрения художника действие было великолепным! Но я ощутил укол ревности, когда увидел, как Виолетта кричит, извивается, дрожит, задыхается и умирает под этим беспощадным ртом. Похоже, графиня не хвастала, обещав Виолетте вершины сладострастия.

Женщина соперничала с мужчиной, играла несвойственную ей роль, но играла с триумфом. Ловко, искусно, проворно, не оставляя ни малейшего сожаления у любовницы, она высасывала до последней капли ее душу.

Графиня, дрожа от неутоленного желания, повторяла за Виолеттой все ее движения, ягодицы ее очаровательно подскакивали, и становилось понятно, что женщина, будучи активна, ничего не теряет, а скорее наоборот.

Силы покинули их обеих. Виолетта скатилась с кровати на шкуру, и легла рядом с графиней.

— Теперь твоя очередь! — прошептала графиня.

Она взяла руку Виолетты и положила к себе на огненный пушок.

Но Виолетта сделала вид, что устала. Она считала свою задачу выполненной.

— Ну, пожалуйста, — просила графиня, — положи палец выше, нет, ниже… Не так. Разве ты не чувствуешь, где надо тереть? Ты просто щекочешь, ты, маленькая злодейка, не даешь мне удовольствия!

— Я стараюсь, — уверяла Виолетта.

— Не убирай палец! Задержи подольше внутри!

— Но там скользко!

— О, жестокая! Ты разжигаешь мой огонь, но не гасишь его! — стонала графиня, страдая от неутоленного желания.

— Кристиан делает по-другому.

— Как?

— Я встану на колени, буду ласкать тебя губами, а ты ложись на кровать, головой к зеркалу.

— Как пожелаешь, — согласилась графиня, легла, раскинула ноги и прогнулась.

Я как можно тише покинул ванну.

— Так правильно? — поинтересовалась Одетта.

— Думаю, да.

— Тогда начинай. Раздвинь складки.

Я выполнил просьбу.

— Вот так? — спросила Виолетта.

— Да! И теперь уж постарайся! Я придушу тебя, если не получу удовольствия.

Я легко нашел то, что не могла обнаружить Виолетта в своей притворной невинности. Приникнув ртом к указанному месту, я взял в рот искомый предмет и поласкал губами. Он был у графини немного больше, чем у обычных женщин, как я и думал, он был будто твердый сосок.

— О да! — застонала графиня. — Не останавливайся! Думаю… это хорошо… этого хватит…

Тем временем я привлек к себе Виолетту, показав, что надо делать ей. Исчезли ее неуверенность и неуклюжесть, и она, угадав мои тайные желания, воспользовалась ртом, чтобы одарить меня той же лаской, что и я — графиню.

— Как это приятно, — шептала там временем графиня, — не останавливайся! Я хочу, чтоб это продолжалось вечность! А говорила, маленькая лгунья, что не умеешь… Помедленней, помедленней… Какая ты проворная! Зубки… Укуси меня… Как чудесно…

Я повторил бы Виолетте те же слова, если бы мог говорить: она чутко воспринимала все тонкости любовных игр.

Никогда еще мои грешные губы не касались таких душистых складок, никогда мой язык не ласкал такую совершенную плоть. Какое же я получил удовольствие! Графине было словно шестнадцать, а не двадцать восемь, настолько все было юным и тугим. Мужская плоть, видимо, не нанесла здесь сильного вреда.

Язык мой не ограничивался одним клитором, я опускался в жаркие глубины горловины матки, помня о том, что у зрелой женщины страсть можно найти между клитором и вагиной. Палец мой время от времени помогал губам, не давая графине опомниться, и она не могла сдержать восторга.

— Я чувствую твои губы, твой язык, зубы, мне так трудно сдерживаться! Ничего подобного я раньше не испытывала, мне так… так… Не останавливайся! Силы покидают меня, я сейчас… Я кончаю… кончаю… Виолетта, не может быть, что это ты! Виолетта!

Но Виолетта в своем положении ответить не могла.

— Это невозможно, — выдохнула графиня, пытаясь встать. — Виолетта, скажи, что это ты!

Но я удержал ее на кровати, положив руки на грудь. Ускорив движения языка, я дополнил ласки щекоткой усами, и графиня не выдержала. Все тело ее содрогнулось под моими губами, она закричала, и горячая жидкость хлынула из нее. Я приник к ней напоследок губами и вобрал в себя ее душу.

Сам я был на вершине наслаждения, и силы покинули меня.

Виолетта лежала у моих ног. Графиня же, наконец освободившись, узрела поле страсти, и с отчаянным криком спрыгнула с кровати.

— Виолетта, — сказал я, — я приложил все усилия, чтобы поссориться с графиней. Помири нас.

И скрылся в ванной.

До меня донеслись крики, затем плач, затем — стоны. Я понял, что Виолетте удалось найти способ примирения.

— Признаю, — сказала графиня, когда Виолетта закончила, — что это прекрасно. Но ранее было божественно!

Она протянула мне руку, и мир был заключен.

Мы составили договор в трех экземплярах и подписали его. Он содержал следующие пункты.

Виолетта — моя любовница.

Виолетта — любовница графини, но только в моем присутствии.

Я — женщина для графини, но не мужчина.

Не забыли и ранние замечания Виолетты.

В примечании к договору указывалось, что если графиня и Виолетта обманут меня, то я получаю на графиню те же права, что и на Виолетту.

ГЛАВА 7

Виолетта немного боялась, что договор о совместном владении уменьшит мою к ней любовь, да и я мог бы опасался этого, но любовь втроем только обострила наши ощущения и разожгла страсть. А причин для ревности у нас с Виолеттой не было, ведь мы неукоснительно следовали договору.

Но этого нельзя было сказать о графине. Когда она смотрела на нас с Виолеттой, ей обязательно требовалось, чтобы Виолетта ласкала и ее тоже.

В отсутствие графини я обладал Виолеттой, сколько хотел, поскольку не давал обещания не делать этого, и чувствовал себя полностью удовлетворенным. А как художник я всецело наслаждался жизнью втроем, и даже делал небольшие зарисовки. Нередко, прервав наши ласки, я спрыгивал с кровати, хватал альбом и карандаш, и наслаждался красотой двух моделей. Любовные игры, страстные позы, чувственная красота — все нашло отражение в моих работах.

Но среди всего этого удовольствия я не забывал о просьбе Виолетты. У нее действительно был талант, и я заставлял учить ее «Марион Делорм» Виктора Гюго, «Неверную Агнессу» Мольера, «Ифигению» Расина, все это ради развития сценической игры.

В свое время графиня, воспитывавшаяся в пансионе Птичий Монастырь, участвовала там по праздникам в постановках. А сейчас они репетировали вместе с Виолеттой. Одетые в настоящие греческие костюмы, едва прикрывавшие тела, они с такой страстью играли Расина, что я смотрел на них с несказанным наслаждением. Высокий рост и почти мужской голос делали графиню пленительной и в то же время мощной.

Мой знакомый драматург заметил способности Виолетты и предложил написать одному театральному профессору. Впрочем, он меня предупредил, что тот наверняка попытается за Виолеттой ухаживать.

К профессору я отвел Виолетту сам. Я отдал ему письмо друга, и он согласился, что у Виолетты действительно призвание, после того, как мы с ней показали три разученные роли.

Виолетта стала заниматься. Месяц она разучивала роль Керубино, которую пожелал увидеть профессор. На протяжении этого времени все было хорошо, но по прошествии месяца Виолетта заявила, что больше не пойдет на занятия.

Я стал выяснять, что случилось. Оказалось, именно то, о чем и говорил мой друг. Поначалу, четыре или пять уроков, профессор относился к ученице почтительно, но потом, под предлогом разучивания жестов, все больше и больше стал прикасаться к ней, и прикосновения эти были скорее любовника, чем учителя.

Мы заплатили за уроки, и туда она больше не вернулась. Та же история повторилась и со вторым преподавателем.

Однажды Виолетта вошла в его кабинет, и обнаружила на столе книгу с непристойными гравюрами. Это была «Тереза-философ». Название ничего не сказало Виолетте, но первая же увиденная гравюра прояснила все. Профессор собирался как раз уходить, но просил обязательно дождаться его. Конечно же, Виолетта этого не сделала, напротив, покинула дом как можно быстрее.

Второму учителю мы тоже заплатили, и Виолетта к нему больше не вернулась.

Вот тогда мы и задумались, что нужно искать выход из ситуации. Ведь Виолетта не была похотливой, грубой. За три года вдвоем и втроем мы перепробовали все, исчерпали запас самых утонченных ласк, и ни разу с ее уст не слетело ни одного грязного, даже резкого слова.

И подумал о том, что учителем для Виолетты может стать женщина.

Одна моя знакомая артистка дружила с талантливой молодой актрисой, которая успешно играла в «Порт-Сен-Мартен» и в «Одеоне». Звали ее Флоранс. У нее не было любовников, она не была замужем, она была одной из самых известных трибад Парижа.

Только мы оставили позади Сциллу и Харибду, как возникла Флоранс.

Втроем мы стали советоваться.

Я очень хотел помочь Виолетте, но в то же время знал, что расширение связей принесет только неудобства. Я поделился с графиней своими соображениями, и она оживилась. Флоранс только что сыграла роль, где как раз ярко продемонстрировала то, к чему была склонна. Я предложил графине притвориться поклонницей актрисы, представить ей Виолетту, но тут же дать понять, что она недоступна для любви.

Графине понравилось наше маленькое развлечение, и она на месяц заказала абонемент в ложу возле сцены, в театре, где играла Флоранс.

Она устроилась в ложе в мужской одежде, и, отгороженная зеленой ширмой, была видима только со сцены.

Графиня была очаровательна! Она выглядела молодым денди двадцати восьми лет с изящными черными усиками. Эффектный костюм состоял из черного редингота из бархата, подбитого атласом, голубых панталон, коричневого жилета и вишневого галстука.

Огромный букет от модной цветочницы мадам Баргу лежал рядом на стуле и ждал своего часа.

Так продолжалось в течение трех-четырех дней. Актриса смотрела в ложу, откуда бросали букет, и видела там милого и забавного юношу, скорее всего студента. «Как жаль, что это мужчина», — думала она.

Тот же пыл и на следующий день, и через день. И грусть со стороны актрисы. На пятый день в букете была записка.

Флоранс видела записку, но решила прочесть ее только дома — настолько актриса была равнодушна к мужчинам.

Расположившись у камина, она предавалась безрадостным мечтам, закончив печальный ужин в одиночестве.

И вдруг вспомнила о записке.

— Мариэтта! — позвала она горничную. — Где записка из сегодняшнего букета?

Мариэтта принесла записку, лежащую на фарфоровом подносе. Флоранс развернула ее и начала читать. И вмиг спокойствие и безразличие ее исчезли.

Вот что было в записке:

«Я сгораю от стыда, когда пишу это, но верю, что у каждого человека своя судьба. Очаровательная Флоранс! Моя судьба — быть с Вами. Я хочу видеть Вас, хочу любить Вас! Я уже люблю Вас! Вы, наверное, ждете слов: люблю, как сумасшедший! Но нет! Я не тот, кем являюсь. И потому говорю: люблю, как сумасшедшая!

Можете ненавидеть меня, можете смеяться, можете оттолкнуть — я приму все от Вас, и все будет счастьем!

Одетта».

Прочтя «люблю, как сумасшедшая», Флоранс вскрикнула. И тут же повернулась к горничной:

— Это женщина! Мариэтта, это пишет женщина!

— Я так и подумала.

— Ты знала? Почему же не сказала мне?

— А если бы я ошиблась?

— Она, наверное, красавица… — прошептала Флоранс, вспоминая юношу в ложе. — Где цветы от нее?

— Мадам, Вы же приказали выбросить все, думая, что цветы от мужчины.

— А тот, что был сегодня?

— Он пока здесь.

— Принеси.

Мариэтта вернулась с цветами.

— Как он великолепен! — восхитилась Флоранс.

— Как и все предыдущие, — заметила Мариэтта.

— Ты так считаешь?