Роман Виолетты. Парижские сладости

— Вы не видели их, мадам.

Флоранс радостно засмеялась.

— Но этому достанется все мое внимание, — сказала она. — Помоги мне снять одежду.

— Вы оставите цветы в комнате? Вам лучше этого не делать.

— Почему?

— От цветов у Вас заболит голова Смотрите, что в букете: лилии, туберозы, магнолия — все с сильным запахом.

— Это неважно.

— Лучше я его унесу.

— Я запрещаю тебе.

— Если хотите задохнуться — воля Ваша.

Флоранс закашлялась.

— Лучше умереть прямо сейчас, окруженной цветами, чем через три-четыре года от чахотки, от которой я, скорее всего, и умру.

— Видать, мадам действительно сильно хочет умереть! — отвечала Мариэтта. — Я слышала, что вчера говорил доктор.

— Ты подслушивала?

— Нет, мадам, я лишь была в туалетной комнате и случайно услышала Ваш разговор.

— Великолепно! И что же ты слышала?

— Что Вам не стоит жить одной, и следует завести любовника.

— Не нужны мне мужчины, — сказала Флоранс с отвращением.

— Я хочу снять чулки, присядьте, мадам.

Флоранс спрятала лицо в цветах и не отвечала. Она не стала сопротивляться, когда Мариэтта разула ее, и вымыла ей ноги в воде с цветочным экстрактом.

Сорочку Флоранс сменила еще в театре.

— Какую эссенцию добавить Вам в биде?

— Ту, что и раньше. Несчастная Дениз так ее любила. Я верна ей уже полгода, Мариэтта.

— Да, во вред здоровью.

— Ох, Мариэтта! Когда я одна, когда я с собой… я все еще думаю о ней… я шепчу: «Дениз! Дениз…»

— И сегодня Вы будете звать ее?

— Молчи! — Флоранс приложила палец к губам горничной и улыбнулась.

— Я еще нужна Вам?

— Нет.

— Говорю сразу, если завтра Вы заболеете, это будет не моя вина.

— Спокойной ночи, Мариэтта. Если я завтра заболею, вина будет только моя.

— Спокойной ночи, мадам.

Мариэтта ушла, ворча, будто плохая горничная, но на самом деле горничная, знавшая о хозяйке все.

Флоранс прислушалась к удаляющимся шагам горничной, после чего подошла на цыпочках к двери и заперла ее на задвижку.

Стоя одна возле зеркала-псишё[5], при свете двух канделябров она перечитала записку, поцеловала и оставила на туалетном столике.

Она распустила волосы, развязала букет, скинула сорочку и осталась полностью обнаженной. Тело ее было пропорционально, невзирая на худобу, длинные черные волосы спускались до самых колен, голубые глаза подведены черным.

Причину худобы Мариэтта объяснила. Но было и еще кое-что, чего она объяснить не могла. Почти все тело Флоранс покрывали волосы.

Жуткая растительность возникала на груди, шла вниз, обходя два холма, затем утончалась, а внизу живота была словно мех. Поникая между бедрами, волосы появлялись и на спине.

Но Флоранс видела в этом некую особенность, гордилась тем, что соединяет в себе оба пола, и трепетно ухаживала за порослью духами и маслами. А самым удивительным было то, что в других местах кожа ее была совершенно чистой, гладкой, с восхитительным смуглым оттенком.

Смеясь, она рассматривала свое отражение, потом взяла щетку и стала причесывать непослушный пушок внизу. А после занялась цветами, превращая свое тело в цветущий сад. Она сплела венок из самых пахучих и надела его на голову, воткнула в волосы жонкили и туберозы, выложила холм Венеры розами, украсила грудь пармскими фиалками. А после медленно опустилась в шезлонг, стоявший напротив зеркала. Она вся состояла из цветов и была наполнена их запахом.

Одна рука ее легла на грудь, другая неспешно двинулась вниз, к жаркому алтарю, сжались губы, задрожали ноздри, закрылись глаза. Голова ее откинулась, ноги вытянулись, палец исчез между роз, дрожь прошла по прекрасному телу, бессвязные слова, прерывистые стопы, хрипы раздались среди цветов. А затем Флоранс, жрица-отшельница, три раза повторила имя, но не Дениз, а нежное имя Одетты.

Так первый раз за шесть месяцев Флоранс изменила.

ГЛАВА 8

Мариэтта, войдя на следующее утро в комнату хозяйки, увидела засыпанный цветами ковер и Флоранс, совершенно без сил лежащую в постели.

— Сделай мне ванну, Мариэтта.

— Ох, мадам…

— Что такое?

— Весь Париж сходит от Вас с ума. Прелестные женщины, очаровательные молодые люди все у Ваших ног!

— А я не заслуживаю их?

— Что Вы, мадам! Я не о том. Хотя бы из стыда перед людьми заведите себе любовника!

— Ты же знаешь, Мариэтта, мне противны мужчины. Вот ты любишь их?

— Одного. Но не всех.

— Эгоизм — вот что главное в мужчинах. Они любят нас только из эгоизма, показывают нас, если мы красивы и талантливы. Я не знала своей матери, а отец мой был математиком, и его интересовали больше прямые и окружности, чем собственная дочь. Он умер, когда мне было пятнадцать, не оставив мне ни денег, ни иллюзий. Он любил повторять, что смерть — это большая проблема, мир — большое целое, а Бог — лишь большая единица.

Я стала актрисой. Но нежная натура научила меня видеть неверные шаги сердечных драм, отказывать авторам, их написавшим, мой успех — это просто поощрение дурного вкуса. Искусство научило меня презирать то, что я играю. Поначалу я произносила роль так, как говорю в жизни, но не добилась успеха. Тогда я стала говорить нараспев, и аплодисменты не заставили себя ждать. Я старательно и вдумчиво готовилась к роли, критики отметили, что это хорошо. А после мне достаточно было лишь делать торжественные жесты, кричать, вращать глазами — и зал тонул в аплодисментах. Женщины не разделяли мое понимание красоты, мужчины осыпали меня комплиментами, но не за мои достоинства. А фальшивый комплимент гораздо больнее искренней критики. Мужчина, которому бы я отдалась, должен обладать превосходными качествами, и если не любить меня, то хотя бы восхищаться. Я зарабатываю достаточно, чтобы не нуждаться ни в чем, слава Богу! Я лучше умру, чем доверюсь мужчине! Отдать ему мои деньги и тело? Никогда!

— А женщины?

— Для женщин я мужчина, господин и муж. Женщина создана, чтобы подчиняться, и я властвую над ними. Женщины умны, но непостоянны и капризны. Но подчиняться женщине, Мариэтта, я тоже не хочу. Быть госпожой самой себе — вот идеал. Делай то, что нравится, и иди, куда хочешь, подчиняйся лишь своим желаниям. Мне никто не имеет права приказывать. Я невинна, невинна, как Брадаманта, Клоринда, Эрминия, мне двадцать два. Я не желаю, чтобы после моей смерти какой-нибудь мужчина сказал: «Она была моя!» Если я и отдам кому свою девственность, то только себе — с наслаждением и болью!

— Мне нечего возразить, это Ваш выбор.

— Не выбор, Мариэтта, а философия.

— Если б я умерла девственницей, то посчитала бы себя оскорбленной, — сказала Мариэтта.

— Думаю, тебе такое горе не грозит, Мариэтта. Помоги мне одеться, — сказала Флоранс и, поднявшись с кровати, села в шезлонг.

Надо сказать, что Флоранс познала любовь только в своих мечтах, но она была довольно экспрессивна и легко изображала на сцене неуемную страсть. Она действительно была талантлива, как Дорваль[6] и Малибран[7].

После ванны она позавтракала чашкой шоколада, раз десять перечитала письмо графини, повторила роль, съела на обед пару печеных трюфелей, четыре рака и консоме.

Она отправилась в театр, вся дрожа. Прекрасный юноша был все там же, а рядом с ним опять лежал огромный букет.

Графиня кинула свой букет прямо во время спектакля, посреди одной бурной сцены. Флоранс подняла его, нашла записку и прочла ее тотчас же.

Вот что содержалось в ней:

«Прощена ли я? Если да, украсьте цветком из моего букета Вашу прическу. Я стану тогда счастливейшей женщиной на свете! Я буду ждать Вас у артистического выхода в своем экипаже, и надеюсь, что Вы предпочтете отведать крылышко фазана со мной и у меня дома, чем ужинать у себя и в одиночестве. Одетта».

Флоранс не раздумывала долго. Вынув из букета ярко-красную камелию, она вставила ее в волосы и послала Одетте воздушный поцелуй, а та чуть не упала из ложи, аплодируя Флоранс.

После спектакля Флоранс сняла кольдкремом румяна и белила, припудрила лицо, переоделась в домашнее платье в кавказском стиле и вышла на улицу Бонди. Экипаж графини уже стоял там с опущенными шторами. Негр открыл дверцу, и Флоранс юркнула в экипаж, негр тут же запрыгнул на сиденье, и лошади понеслись.

Графиня тут же обняла Флоранс, но та не забыла о чувстве собственного достоинства и не собиралась сидеть у графини на коленях. Резким сильным движением борца она опрокинула графиню, уложила и устроилась сверху. Губы ее тут же нашли губы графини, а рука скользнула меж ее ног.

— Сдавайтесь, мой нежный кавалер, — смеясь, предложила Флоранс.

— Сдаюсь. Хочу умереть от Вашей руки.

— Умрите! — неистово ответила Флоранс.

Что и произошло после пяти минут сладкой агонии.

— Флоранс, дорогая, я умираю… — шептала графиня. — Задыхаюсь в Ваших объятиях.

Карета остановилась у дверей дома как раз с последним вздохом. Обе женщины, пошатываясь, вылезли из экипажа.

Графиня открыла дверь, а после заперла ее. Они прошли через прихожую, освещенную китайским фонариком, миновали спальню с лампой из розового богемского стекла и оказались в ярко освещенной столовой. На столе ждал ужин.

— Любимая, думаю, мы сможем обслужить себя сами, — сказала графиня. — Я могла бы оставить мужской костюм и прислуживать Вам, но, считаю, костюм станет помехой нашим дальнейшим действиям. Я покину Вас, чтобы переодеться. Вот туалетная комната, Вы найдете там все, что нужно.

Туалетная комната графини с фарфором Герлена, Лабуле и Дюбюка нам уже знакома. Именно здесь графиня принимала Виолетту.

Надо упомянуть о том, что квартира обогревалась калорифером, потому что через несколько минут графиня стояла перед Флоранс в розовых шелковых чулках, голубых бархатных подвязках и голубых домашних туфлях. Больше на ней ничего не было.

— Простите мой вид, — засмеялась графиня. — Какие духи Вы предпочитаете?

— Я могу выбирать?

— Чувствуйте себя хозяйкой.

— «О де Фарина».

— Ваш выбор.

Флоранс наполнила водой премилое биде из севрского фарфора, вылила туда четверть флакона одеколона, взяла с мраморного столика губку и опустилась на колени возле биде.

— Я хочу быть Вашей служанкой, — сказала она Одетте.

Графиня улыбнулась и оседлала биде.

— Что Вы станете делать?

— Вы восхитительны, моя прекрасная хозяйка, — отвечала Флоранс, — я буду смотреть на Вас.

— Не забывайте, что все это Ваше.

— Вы чудо! Какая шея! Волосы! Зубы! Позвольте, я поцелую Вашу грудь. Какая атласная кожа! О, я не смею раздеться перед Вами, я безобразна. Я буду негритянкой по сравнению с Вами. Я буду угольщицей! А что за огненный пучок волос!

— Огненный? Так погаси его! Погаси…

Флоранс не надо было упрашивать. Она провела губкой меж бедер графини. Та вскрикнула от удовольствия.

— Я даже не дотронулась рукой! — удивилась Флоранс.

— Я думаю, ты скоро это сделаешь…

Еще два-три раза Флоранс омыла губкой дорогу наслаждения, а затем стала делать это рукой. Графиня обняла ловкую массажистку, и губы их слились. Затем, оперевшись на плечи Флоранс, она неожиданно вскочила, и перед Флоранс предстали влажные благоухающие нижние губы.

Та даже не успела поблагодарить. Вонзившись в ароматные губы, она подтолкнула графиню, вынуждая пятиться, и таким образом довела до канапе, где и уронила свою любовницу на спину. Графиня, пытаясь сохранить грацию, упала навзничь, будто побежденный гладиатор.

Для графини немного необычно было быть пассивной, но она быстро осознала, насколько сильнее и искуснее Флоранс. И потому она признала первенство актрисы жестами, и уже во второй раз с охотой отдалась этой черноволосой худощавой женщине.

Наслаждение, и даримое и получаемое, было столь велико, что в течение нескольких минут два тела оставались полностью неподвижными. Флоранс первой пришла в себя, поднялась на колени и стала разглядывать любовницу. Каждый дюйм тела, бессильно опущенные руки, улыбка, лицо — все выражало восторг и удовлетворение. Флоранс обожала женскую красоту, была нечувствительна к мужской и сейчас наслаждалась.

Графиня пришла в себя и начала развязывать пояс Флоранс. Та испугалась, дрожь прошла по ее телу. Мы помним, как выглядела Флоранс, и сейчас она боялась унижения, боялась, что ее своеобразная красота не понравится графине. Она была будто дитя, открывающее свое непорочное тело постороннему, а не своей матери.