Захлопнуть окно — И не ждать, и не звать. И все — все равно. И на все наплевать! Но только упрямо Стучится в виски: За тонкие рамы Не спрячешь тоски, За чистые стекла Не спрячешь беды. Ударились в окна Соцветья воды! Я с детства умела Уйти босиком Отчаянно-смело Под ливень и гром, Чтоб в небе темно, И земли не видать, И все — все равно, И на все наплевать! И все — все равно, Если знаешь одно: Что только навстречу Идти решено И ливням, и граду! И, словно в награду, Засветится счастье Подковами радуг. И встанешь опять На большие пути — Не ждать и не звать, А идти и идти! Назло километрам Шагнуть за порог К разливам и ветрам Широких дорог! ОСЕННЕЕ
Поздний август пришел без оглядки, задохнулся, устал, заспешил. Он осинам бордовые латки на зеленые платья нашил. Под еловые сизые лапы побросал с перехлестом дождей сыроежек лиловые шляпы и косматые губы груздей. Взбудоражил тихоню Ветлугу, приподнял и размыл берега; разметал по колхозному лугу молодые крутые стога. В палисаднике вянет крушина, жернова захлебнулись зерном. На дороге буксует машина, до отказа груженная льном! «Я об этом не жалею…»
Я об этом не жалею и потом жалеть не буду, что пришла я первой к пруду, что поверила тебе я. Тонко-тонко, гибко-гибко никнут ветлы над прудами… Даже первая ошибка забывается с годами. Я об этом не жалела, что, вчера тебя встречая, ничего не замечая, я в глаза твои смотрела долго-долго, много-много. А теперь — ресницы вниз… Даже узкая дорога может на две разойтись. «На высоком берегу…»
На высоком берегу Я стою. Эту песню берегу — не пою. Кто-то бегает в пыли босиком. Улетают журавли косяком. Отцветает бересклет у плетней. Разгорается рассвет все сильней. Тихий ветер, коноплю теребя, слышал, знает, как люблю я тебя. «У лесных застенчивых фиалок…»
У лесных застенчивых фиалок вдруг смелеет запах по ночам… Подошел и легкий полушалок разметал по дрогнувшим плечам. Пусть на нем, и ласковом, и ярком, — голубые чистые края. Но твоим приветам и подаркам не умею радоваться я. Не тебя, хорошего, мне жалко, и не мне мила твоя гармонь. И пушистым краем полушалка Не согреть холодную ладонь. «Никакая роза алая…»
Никакая роза алая И не возле синих вод — Так себе, травинка малая В большом лугу живет. Всех нарядов у травиночки — Сама, как бирюза, Да сверкучая росиночка — Горючая слеза, А соседи у травиночки — Полынь да молочай. Все бывало у травиночки: И радость, и печаль. Шелестели травы разные Вокруг своей сестры: — Есть на свете звезды ясные, Зарницы да костры!.. Но упрямая травиночка Думала свое: Пусть никто, а только солнышко Посмотрит на нее. Проходило мимо солнышко На север и на юг. Но не плакала травиночка, А пела на весь луг! …Я была бы той травиночкой На шелковом лугу. Только я сегодня вечером Не плакать не могу. Далеки дороги Родины! Широк зеленый луг! И уходит мое солнышко На север и на юг. СОРОК ТРАВ
Отпылал вчерашний зной. Тучи черные — стеной. И с рассвета по деревне ходит дождик проливной. Мокнет сено на возу, ветер гнет к земле лозу, две девчонки загоняют голенастую козу. Вымыт начисто плетень, за окном, как ночью, темь. Спокон веку не бывает без грозы Иванов день. Даже бабка перестала «Огонек» впотьмах читать, посмотрела, полистала, положила и сказала: — Нынче в ночь мы шли, бывало, сорок трав в лугах искать. Как, бывало, я нарву — под подушку ту траву! Как, бывало, загадаю, так и будет наяву!.. …Если б верить я могла, я б сто сорок трав нашла! Я б не только луг колхозный, я б всю землю обошла. Но не верю ничему. Только сердцу своему. Что творится в этом сердце! А тебе и ни к чему. А тебе и дела мало: ты не пишешь, ты в Москве. Коль уж я не удержала, где ж тут справиться траве! У тебя тяжелый нрав — не помогут сорок трав: все по-твоему выходит, ты всегда бываешь прав. …Вот и дождь перестает, и на улице народ, и почтовая машина через грязь к селу идет. Замолкают тормоза. Вдалеке шумит гроза. На колодце сушит крылья золотая стрекоза. «Выйду к речке…»
Выйду к речке, тонкой веткой хрустну, оборву тенет тугую нить. Осенью всегда бывает грустно, даже если не о чем грустить. Подойду к красавице рябине, руку ей на шею положу, по какой единственной причине я грущу сегодня, расскажу… Мой упрямый, я тебя прошу: ты прости мне эти разговоры. Я всегда молчу про наши ссоры — сору из избы не выношу. А сейчас никто ведь не узнает. Зиму всю рябина смотрит сны, и она, красавица лесная, мой рассказ забудет до весны. Только пусть его подхватит ветер. Или даже — сразу все ветра: много ведь людей на белом свете ссорятся, как мы с тобой вчера. Пусть же ветры возле них повьются, им расскажут наш вчерашний спор. А они — над нами посмеются и всю жизнь не ссорятся с тех пор! БАБЬЕ ЛЕТО
В сентябре на тропки густо листья пестрые легли. Сентябри в народе грустно бабьим летом нарекли. Только что это такое: лишь машины замолчат, до рассвета над рекою не смолкает смех девчат! Видно, весело живут, платья гладят, кудри вьют, по уплясанной поляне туфли-лодочки плывут. А уж песню запоют — ива склонится к ручью, дрогнет старая береза: вспомнит молодость свою. Выйдет на небо луна, но не знает и она: то ли это бабье лето, то ли девичья весна. ВЕЧЕР
Наступает прохлада, тени стали длинней, и огни Волгограда из-за Волги видней. Травы клонятся в росах, замирают гудки. А на косах и плесах — рыбаки, рыбаки. Берег в пестром наряде рыбацких рубах: ведь у нас в Волгограде каждый третий — рыбак. Это — лунные ночи, это — море ухи! И уж хочешь не хочешь, а напишешь стихи… Две звезды над дорогой, две степные зари. Подойди и потрогай, и друзьям подари. Чтоб за долы и море, и в чужие края волгоградские зори увозили друзья! Ночь все тише и тише. Даже ветер молчит. Неужели не слышишь, сердце Волги стучит! Ничего мне не надо — лишь бы песню о ней! А огни Волгограда все видней, все родней… ПОДСКАЖИ СЛОВЕЧКО
Много песен есть хороших о моей родной стране — о дождях и о порошах, о зиме и о весне. То душевнее, то строже льются разные, звеня… А какая мне дороже — вы спросите у меня! «Ах, Волга-речка, не боли, сердечко, не боли, сердечко, подскажи словечко!» Мне словечко подсказали, намекнули, помогли и от камерной печали этой песней увели. Увели к песчаным косам, к людям силы и добра, к тем гудкам звонкоголосым, запевающим с утра! Исчезает тишь да гладь… Ах, Волга-речка, как спасибо не сказать за твое словечко! И, быть может, песня эта потому и хороша, что особо в ней воспета наша волжская душа. Вот и март приходит снова, и на Тракторном — весна! И опять поет Смирнова, вторит ей Бородина… Встречу вешнюю зарю. Ах, Волга-речка, я тебя благодарю за твое словечко. «Вьется, вьется поземка…»
Тем, кто встречает в дороге новогоднюю ночь
Вьется, вьется поземка, завевает простор. И тревожно, негромко подпевает мотор. И опять от порога, от родного двора убегает дорога — кладовая добра. Это дело такое — ночь в пути коротать. Это дело мужское — о дорогах мечтать. Чтоб жена у порога ночь ждала — не спала, убегает дорога — кладовая тепла. Ваши добрые руки в эту ночь на руле. Ваши полные рюмки в эту ночь на столе, но опять от порога — зови не зови — убегает дорога — кладовая любви. «Когда бы все, что нам хотелось…»
Надежде Павловской
Когда бы все, что нам хотелось, Вершилось в жизни без труда, С лица земли исчезла б смелость, Которой брали города. И если б горькие ошибки Не жгли нам руки и умы, Считали б чистые улыбки Всего лишь вежливостью мы. А я за то, чтоб в жизни встретить И неудачу, и грозу, Улыбку вовремя заметить, Припрятать вовремя слезу, Чтобы на каждом повороте Тревожный красный свет не гас! За то, чтоб в жизни и в работе Судьба не баловала нас. «А боль пришла негаданно, нежданно…»
А боль пришла негаданно, нежданно, словно ударил трус из-за угла: на самом дне большого чемодана я спрятанную карточку нашла. Засунул под газету осторожно, под смятый порох грязного белья, — ты постарался сделать все, что можно, лишь только с ней не встретилась бы я! …В глаза ей, что ли, посмотреть подольше?.. Да что она? Да разве дело в ней?.. Я порвала сейчас гораздо больше, чем карточку любовницы твоей. Что ж! Вынесу еще одну потерю, обиду, горечь — как ни назови. Но никогда, ни разу не поверю твоим словам и книгам о любви! «Справилась и с этой трудной ношей…»
Справилась и с этой трудной ношей Воля непонятная моя. Вот опять о том, что ты — хороший, Дочери рассказываю я. Дочка рада! Дочка смотрит в оба. Ловит слово каждое мое! Видно, ей давно хотелось, чтобы Был отец хороший у нее. Только вдруг, как могут только дети, Говорит без страха и стыда: — Если папа лучше всех на свете, Почему ты грустная всегда?.. То ли больно, то ли стыдно стало. Что я дальше ей сказать должна? Я сказала: — Просто я устала. Потому что я всегда одна. Дочка брови сдвинула упрямо, На косичках дрогнули банты. Подошла ко мне. Прижалась. — Мама! Лучше всех на свете только ты. «Но мне бывает в тягость дружба…»
Но мне бывает в тягость дружба, Когда порой услышу я, Что я жила не так, как нужно — Мне говорят мои друзья. Что мало песен написала, Что не боролась, а ждала, Что не жила, а угасала, Что не горела, а жила. Что я сама себя сгубила, Сама себя не сберегла… А я жила — тебя любила! А я — счастливая жила! Я не хочу начать сначала, Ни изменить, ни повторить! И разве это так уж мало: Все время ждать, Всю жизнь любить? «Я по утрам, как все, встаю…»
Я по утрам, как все, встаю. Но как же мне вставать не хочется! Не от забот я устаю — Я устаю от одиночества. Я полюбила вечера За то, что к вечеру доверчиво Спадает с плеч моя жара — Мои дела сдаются к вечеру. Я дни тяжелые люблю За то, что ждать на помощь некого И о себе подумать некогда. От трудных дней я крепче сплю. Но снова утро настает! И мне опять вставать не хочется, И врать, что все — наоборот: Что я устала от забот, Что мне плевать на одиночество. «Мне приходилось слышать часто…»
Мне приходилось слышать часто Непостижимые слова, Что баба любит быть несчастной, Что баба — муками жива. И не скупилась на ухабы Дорога долгая моя, Чтобы не раз обычной бабой — Простой, обманутой и слабой — Себя почувствовала я. Но все упрямей с каждой мукой, Не отрекаясь от тоски, Овладевала я наукой Любить свободу по-мужски! И вот небабьей, новой властью На волю вырвалась в пути! И уж ни счастья, ни несчастья Ты мне не можешь принести. ГРОЗА
Гроза пришла светло и смело! Но я в грозу ушла одна. И лишь секунду пожалела, что я горда, что я сильна. Зачем она — ему ли, мне ли — такая поздняя гроза? Зачем еще позеленели мои зеленые глаза… СЛУХИ
Я этих слухов за моей спиной Не то, чтобы ждала, но дожидалась: Ничтожество, проученное мной, Оно не зря ничтожеством осталось. Ну, вот и ходят слухи стороной. Но не от них и горечь, и усталость. Но ты зачем, мой старый, умный друг, Заметив, что я все-таки страдаю, Заторопился, запрощался вдруг! Зачем ты мне сказал: — Предупреждаю!.. И я не сплю какую ночь подряд, Какой рассвет не ведаю рассвета Не потому, что люди говорят. А потому, что друг поверил в это. «Шестнадцать строк об октябре…»
Шестнадцать строк об октябре — О том, что иней на заре Прошел по листьям сединой, О том, что лето за спиной. Шестнадцать строчек о тоске — О том, что брошен на песке Обломок легкого весла, О том, что молодость прошла. И вдруг, наперекор судьбе, Шестнадцать строчек о тебе, О том, что с давних пор не зря Ты любишь ветры октября! Шестнадцать строчек… Я живу. Дубовый лист упал в траву. Песок остыл. Ручей продрог. А я живу!.. Шестнадцать строк. МОЕ ВИНО
(песня) Не вспомню бед, обид и вин. Упрек не повторю. Сухих, и значит, легких вин Тебе не подарю. Пусть ночь пройдет. И сто пройдет. И где ты — все равно. Тебя все ждет, тебя все ждет Она — мое вино. Она — не для того, кто слаб, Она — крепка, чиста. Горька, как слезы русских баб, Как их любовь, проста. Проста, горька и тяжела, И от нее — больней! Но — уж какая б ни была, А ты вернешься к ней. Тебя прошу не о любви, А только об одном: Ее ты водкой не зови, Зови моим вином. А мне — не нужно ничего. И даже все равно — Чиста ли совесть у того, Кто пьет мое вино. «Зачем кольцуют белых чаек?»
Зачем кольцуют белых чаек? Зачем их мучают, когда Не приручая — изучая, Им дарят кольца навсегда? А чайки бьются, в небо рвутся И все по-своему кружат. Они и плачут, и смеются, Но только Волгой дорожат! …Когда бывало, чтоб смеялась, Чтоб я не плакала в лицо? Не распаялось, не, сломалось Давно дареное кольцо. Оно, как прежде, золотится, Оно молчит — и говорит! Но и кольцованная птица, Куда ей вздумалось, летит. ПЕСНЯ
Что было, то было: закат заалел… Сама полюбила — никто не велел. Подруг не ругаю, родных не корю. В тепле замерзаю и в стужу горю. Что было, то было… Скрывать не могла. Я гордость забыла — при всех подошла. А он мне ответил: — Не плачь, не велю. Не ты виновата, другую люблю… Что было, то было! И — нет ничего. Люблю, как любила, его одного. Я плакать — не плачу: мне он не велит. А горе — не море. Пройдет. Отболит. «Тише, годы!»
Тише, годы! Все-то в сердце свято. Тяжело и радостно — двоим. Вы похожи на того солдата, мною нареченного моим. Все смешалось. Ландыш шевельнулся на краю завьюженной земли. Я не знаю: это он вернулся или это Вы ко мне пришли. Вам на плечи руки поднимаю — сами руки падают назад: это я впервые понимаю, до чего не дожил тот солдат. Потому, беспомощно и строго, у кого хотите на виду, я приду! И снова у порога, как девчонка, губы отведу. Потому стоим мы угловато, даже руки не соединим. Перед кем я больше виновата — перед Вами или перед ним? РЕЧКА-ВОЛОЖКА
От березового колышка, от далекого плетня отвязалась речка-воложка, докатилась до меня. Вот и гуси сизокрылые, вот и старая ветла… Что ж так поздно, речка милая? Где ж ты раньше-то была? Вот и горькая припевочка вниз по реченьке плывет: «Не тому досталась девочка, потому и слезы льет!» Замерла ветла корявая: все, как надо, поняла. Что ж ты поздно, песня правая? Где ж ты раньше-то была? «Накануне Нового года…»
Накануне Нового года люди верят в старые сказки, покупают зеленые елки, удивляются снегопадам, наливают полные рюмки, чтобы счастье было полней. У меня одной в Новогодье все не так, как у всех на свете. У меня — сосна вместо елки, у меня — туман вместо снега, у меня — вместо полной рюмки неполученное письмо. «Я все еще, не веря, не мигая…»
Я все еще, не веря, не мигая, на тот перрон негаданный смотрю. Еще есть время. Крикни: — Дорогая… Не говори: — За все благодарю! Неужто это называют силой, чтоб, как на свечку, дунуть на зарю, сломать крыло родному слову «милый», живой любви сказать: — Благодарю! Прости. Не упрекаю. Не корю. …Я все еще на тот перрон смотрю. Я все еще тебе не верю. Милый. «Нет, я не виновата…»
Нет, я не виновата. Не слаба. И не сужу, как в молодости, строго, Но это — не любовь. И не судьба. А просто — снова трудная дорога. Ну что ж, давай присядем перед ней и скажем то, о чем пока молчали — что оба мы красивей и сильней, чем друг о друге думали вначале. РУЧЕЙ
Заблудишься, к ручью лесному выйдешь, присядешь на лесине иль на пне, и сразу тропку из лесу увидишь и всю себя увидишь в глубине. Исхлестанные папоротником ноги. И руки от усталости дрожат. А годы, и обиды, и тревоги на самом дне, как камушки, лежат. И кто в ту глубину не заглядится — себя не передумает над ней? Да только поздно — солнышко садится, да и ручьи к закату холодней! …Спасибо, жизнь: учила — научила! Такой ручей ты мне приберегла, что я прошла и ног не замочила, а все, что надо, разом поняла. Самой-то мне бы век не догадаться, не подойди я к этому ручью, что нету сил ни биться, ни сдаваться, что время соглашаться на ничью. Как тихо!.. Ни тревог. Ни затемнений. Не плачут, не тоскуют и не ждут… Но раны от проигранных сражений больней болят и медленнее жгут. «Все падает, падает с неба…»
Все падает, падает с неба, пуржит и пуржит на ходу. Давно уже не было снега такого, как в этом году… Дороги, кусты и заборы заносит за десять минут. Его проклинают шоферы, его трактористы клянут. На хлопья, летящие с неба, глядят, как на злого врага. Но знают: к высокому хлебу высокие эти снега! …Все падает, падает с неба, дороги в узлы завязал. Давно уже не было снега такого, чтоб за сердце взял! Чтоб так серебрился лучисто, чтоб так замирало в груди — тревожно и больно, и чисто, как будто вся жизнь впереди. «Люди ли так захотели…»
Люди ли так захотели, вздумалось ли февралю — только заносят метели все, что я в жизни люблю. Только шагни за ворота — вот они, белые, тут! Плакать, и то неохота, так они чисто метут. Что ж ты не взглянешь открыто? Что уж, таи не таи — белыми нитками шиты тайны мои и твои. «А где мне взять такую песню…»
Г. Ф. Пономаренко
А где мне взять такую песню — и о любви, и о судьбе, и чтоб никто не догадался, что эта песня — о тебе? Чтоб песня по свету летела, кого-то за сердце брала, кого-то в рощу заманила, кого-то в поле увела. Чтобы у клуба заводского и у далекого села, от этой песни замирая, девчонка милого ждала. И чтобы он ее дождался, прижался к трепетным плечам… Да чтоб никто не догадался, о чем я плачу по ночам. «Ах, бабье лето…»
Ах, бабье лето — слезы на полсвета! И горько хорошеют зеленя… Я не хочу, чтоб все прошло, как лето, но кто об этом спрашивал меня? И первый снег хозяйничает снова. И снегу не противится трава. А вот из песни выкинули слово, а песня эта все-таки жива. Так что гадать — что не было, что было, надеяться — что было, так пройдет, когда о том, что я тебя любила, на всю Россию Зыкина поет! ЖЕЛАНЬЕ
Уж я бы тебя попросила — ни гордость, ни совесть не в счет! Какая-то чистая сила не спит и просить не дает. И вот я в трех соснах — плутаю. И где не молчится — молчу. Не жду. Не зову. Не мечтаю. Но как перед смертью — хочу: пускай, на беду работягам — ребятам дорожных бригад — задует буран по оврагам, по балкам, как здесь говорят. Измает сугробами ноги, пристудит рубаху к спине. И вот — ты собьешься с дороги, и вот — постучишься ко мне! А я бы не крикнула «милый!» и не замерла на груди. А я бы тебя накормила. А там — хоть трава не расти. ’
ПОДАРИ МНЕ ПЛАТОК…
Ивану Данилину
Подари мне платок — голубой лоскуток. И чтоб был по краям золотой завиток. Не в сундук положу — на груди завяжу, и что ты подарил — никому не скажу! …Пусть и лед на реке, пусть и ты вдалеке. И платок на груди — не кольцо на руке. Я одна — не одна. Мне тоска — не тоска, мне и день не велик, мне и ночь не горька. Если ж в темную ночь иль средь белого дня ни за что, ни про что ты разлюбишь меня — ни о чем не спрошу, ничего не скажу. На дареном платке узелок завяжу. Подари мне платок… «Ладно. Выживу…»
Ладно. Выживу, не первая! …А когда невмоготу, все свои надежды верные в сотый раз пересочту: все-то боли годы вылечат, горе — в песню унесут, сил не хватит — гордость выручит, люди добрые спасут. РОВЕСНИЦАМ
То ли буря, то ли вьюга снегу в косы намела… — Ну, подруга… Что, подруга? Вся ли молодость ушла? Вся ли в поле рожь поспела? Ежевика отцвела? Все ли песни перепела? Все ли слезы пролила? …То ли просто помолчала, то ль чего подождала. — Кабы мне начать сначала, я бы так же начала. Так же до свету вставала, те же делала дела, то же пела, что певала, тех же деток родила. Наша песня — наши дети. Им — и петь, и видеть вновь: сколько песен есть на свете, и все песни про любовь! От нее себя не спрячешь, не уйдешь в густую рожь. …А всех слез не переплачешь. И всех песен не споешь. 
