Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Греческая народная религия - Мартин Нильссон на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Мартин Нильссон

Греческая народная религия

Перевод с английского и указатель Светланы Клементьевой

Ответственный редактор проф. А. И. Зайцев

[5] — начало страницы.

Постраничная нумерация сносок заменена сквозной.

Издательство «АЛЕТЕЙЯ»

Санкт-Петербуг 1998

Перевод с английского выполнен по изданию:

Martin P. Nilsson. Greek popular religion.

New York. Columbia University Press. 1940.

Сельская местность

Греческая религия, в различных ее аспектах, давно уже является объектом многочисленных исследований. Особое развитие получили два современных направления: выявление пережитков первобытной религии, и изучение отражения религии в древнегреческой литературе. Первое из них можно связывать с подъемом антропологии, начавшимся в семидесятых годах прошлого столетия. Для этой науки изучение греческой религии, которая, по мнению антропологов, развилась непосредственно из первобытного культа природы, всегда имело важное значение. В этой связи можно упомянуть Эндрю Лэнга, сэра Джеймса Фрэзера и Джейн Харрисон. В самом деле, в греческой религии много пережитков первобытной религии, но следует помнить, что Греция была страной высокоразвитой, и влияние ее культуры распространялось даже на самых отсталых ее обитателей. Таким образом, представление о греческой религии как о религии, в основе своей, первобытной, является ошибочным. По мере развития греческой культуры примитивные элементы религии видоизменялись и замещались элементами более развитыми. Эти примитивные [6] элементы были всего лишь пережитками, и их следует рассматривать именно как таковые.

В другом направлении работали филологи, которые, что вполне естественно, со своей точки зрения, обнаруживали наиболее глубокое и ценное отражение греческой религиозной мысли в трудах великих писателей и философов. Вспомним работы таких ученых, как Льюис Кэмпбелл, Джеймс Адам и Виламовитц-Мёллендорф. Филологи либо просто игнорируют, либо пренебрежительно устраняют из поля зрения народные проявления религиозности, считая их гораздо менее ценными и менее известными. Действительно, религия масс находилась не на таком высоком уровне, как религиозные представления высших, образованных слоев, но эти представления едва ли оказали какое-нибудь воздействие на развитие греческой религии. Писатели — не пророки, а философы — это искатели мудрости, а не религиозной истины. Судьба же религии определяется массами. Конечно, народ подвержен влиянию высоких религиозных идеалов, если он находится под воздействием своего рода религиозного гения. Но в Древней Греции был лишь один такой гений — Платон. И даже он хотел, чтобы его считали философом, а не пророком. Так и воспринимали его современники. Религиозное значение мысли Платона выступило на первый план лишь через пять веков после его смерти, хотя влияние его идей обнаруживалось во всех религиях уже гораздо раньше. [7]

Наверное, следует упомянуть и третье направление в изучении греческой религии, которое наметилось в последние годы в работах, преимущественно, немецких ученых. Их опыты неверно было бы называть исследованиями, поскольку их целью была систематизация религиозных представлений греков и создание своего рода теологии или же, по выражению самих авторов, обнаружение глубоких непреходящих ценностей греческой религии. Представителями этого направления являются, в числе прочих, В. Ф. Отто и Э. Петерих. Построения такого рода таят в себе опасность навязать греческой религии систематичность, свойственную религиям, «credo» которых изложено в письменной форме. У греков были, конечно, определенные религиозные представления, но они никогда не были оформлены в систему. То, что греки называли теологией, было либо метафизикой, либо учением о различных богах и их деяниях.[1]

Нам особенно важно получить хорошо обоснованное представление о народной религии греков, поскольку именно она определяла судьбу греческой религии в целом. И неверно было бы утверждать, что мы не располагаем необходимыми для этого сведениями. Материал у нас под рукой: прежде всего, это имеющаяся у нас информация [8] о культах, в которых находила выражение религиозность верующих; затем, упоминания, встречающиеся у авторов классического периода; и наконец, данные археологических раскопок. Как уже было сказано, примитивные элементы народной религии не должны вводить нас в заблуждение. Хотя эти элементы сохранились в большом количестве, но они подверглись значительному воздействию греческой культуры и политической жизни.

Приступая к описанию греческой народной религии, я хочу сразу же указать на один момент первостепенной важности. Окончание архаического периода и весь классический период были отмечены развитием ремесла и торговли в главных городах Греции. Цивилизация греков была городской цивилизацией. Однако многие области страны оставались отсталыми, и хотя они не оказывали существенного влияния на культуру и политическую жизнь, эти области очень важны для изучения истории религии. Дело в том, что в них сохранялся тот образ жизни, который прежде был общепринятым, образ жизни, характерный для тех времен, когда обитатели Греции были всего лишь крестьянами, которым приходилось жить плодами своей земли — тем, что давали им поля, сады и домашний скот.

Если мы хотим попытаться понять греческую народную религию, то следует начать с изучения жизни сельской местности — ее земледельцев и скотоводов, которые в культурном отношении не были ни высокоразвитыми, ни крайне [9] примитивными. Крестьяне в Греции жили обычно крупными деревнями. Многие из древних городов, названия которых знакомы нам из истории, были всего лишь деревнями, подобными нынешним греческим деревням. Представим себе грека-крестьянина. Он вставал рано, до рассвета, как всегда встают сельские жители. При свете утренней зари он видел звезды, медленно гаснущие над восточным краем неба, который все больше и больше светлел, предвещая восход солнца. Но звезды были для человека не предметом поклонения, а всего лишь ориентирами для определения времени года. Восходящее солнце крестьянин приветствовал воздушным поцелуем, подобно тому, как приветствовал он первую ласточку весной — но это не было знаком поклонения. Ведь дождь, а иногда и прохлада, нужны ему были гораздо больше, чем солнце. Каждый день крестьянин бросал взгляд на вершину самой высокой из окрестных гор. Если она была скрыта в облаках, это был добрый знак. Ведь там, на вершине горы восседал, Зевс — Собиратель туч, Громовержец и Податель дождя. Он был великим богом. У него были и другие функции, но о них мы расскажем позже. Раскаты грома свидетельствовали о присутствии Зевса, о его могуществе, а иногда — о его гневе. Своей молнией он поражал горные пики, высокие деревья и нередко — человека. Но гром и молния сопровождались дождем, который увлажнял почву и благоприятствовал возрастанию посевов, травы и деревьев. В Греции не часто возникала необходимость молить богов о дожде, поскольку времена [10] года там чередовались более правильно, чем в Северной Европе. Поздней осенью и зимой шли дожди, а летом было жарко и сухо. С другой стороны, природа не так постоянна, чтобы определенные дни в году могли бы быть посвящены заклинанию погоды. Вот почему у Зевса как у бога — повелителя погоды, было не так уж много праздников. Порою жара и сушь бывали чрезмерными. Мифы рассказывают о таких засухах, когда приходилось прибегать к самому крайнему средству — человеческому жертвоприношению. Существуют исторические свидетельства о двух таких жертвоприношениях — одно было сделано Зевсу Ликейскому, другое — Зевсу Лафистию.[2] Зевс Ликейский получил свое имя по названию высокой горы в юго-западной Аркадии — Ликайон; на ее вершине располагалось знаменитое святилище Зевса. Зевс Лафистий был обязан своим именем горе Лафистион в Беотии, хотя культ его был связан с Халосом в Фессалии. На горе Ликайон был родник под названием Хагно, и когда возникала необходимость молить о дожде, то жрец Зевса отправлялся к этому роднику, совершал там определенные обряды и молился, а затем погружал в воду дубовый прутик. От родника поднимался туман, он сгущался в тучи и вскоре по всей Аркадии шел дождь.

Зевс Лафистий хорошо известен по мифу о золотом руне, согласно которому Фрикс и Гелла, [11] которые должны были быть принесены в жертву для избавления от засухи, умчались на спине златорунного барана. Мать их звалась Нефелой, что означает «туча». В основе этого мифа лежит обряд заклинания погоды, который практиковался в различных областях Греции, в том числе и на горе Пелион, неподалеку от Халоса. Во времена сильной жары юноши, завернувшись в свежесодранные шкуры баранов, поднимались на вершину этой горы, чтобы помолиться Зевсу Акрею о ниспослании прохлады.[3] По этой шкуре и получил наименование Мелосий Зевс на Наксосе,[4] и такое руно, которое использовалось в различных обрядах, например при посвящении в Элевсинские мистерии, называлось Зевсовым руном (Dios kodion). Считается, что руно использовалось для очищения и умилостивления — так оно и было. Но его происхождение связано с обрядом заклинания погоды, предусмотренным для того, чтобы умилостивить бога, определяющего погоду. Такой обряд практиковался в Афинах, в культе Зевса Маймакта — Зевса бурь, давшего свое имя месяцу зимних бурь маймактериону.

Нам известно, что и в других местах люди поднимались в горы, чтобы молить Зевса о дожде. [12] Постоянными эпитетами Зевса были Омбрий и Гиетий. Множество святилищ Зевса располагалось на вершинах гор — на Олимпе, на высочайшей горе острова Эгина, где его называли Зевс Панэллений. В этом святилище было возведено здание для посетителей. Вероятно, Зевс как повелитель погоды почитался на высочайшей горе в каждой округе. Предполагают, что в этом его преемником стал святой Илия, часовни во имя которого можно встретить сейчас повсюду на горных вершинах.

Последуем же за нашим крестьянином. Пройдем мимо садов и полей, где он трудится больше всего, — к ним мы вернемся позже. Заглянем в те районы сельской местности, что не охвачены трудом человека: луга и пастбища, горы и леса. Даже сейчас в Греции большие участки земли не подлежат обработке, а в древности эти территории были еще больше. Когда наш крестьянин проходил мимо кучи камней, он, должно быть, добавлял к ней еще один камень, а если на вершине этой кучи был поставлен большой камень, крестьянин клал туда немного еды в качестве приношения (Илл. 3). Он делал это по традиции, не сознавая истинных причин, понимая только, что в этой куче камней и в большом камне на верхушке живет бог. Он называл этого бога Гермес, по названию кучи камней (гермы), в которой тот обитал, а большой камень именовал гермой. Такие гермы были хорошими ориентирами для путника, идущего безлюдной дорогой из одного селения в другое, и боги — обитатели герм стали [13] покровителями странствующих. А если путник иногда находил на вершине каменной кучи какую-нибудь пищу, всегда желанную для человека бедного и голодного — он приписывал эту счастливую находку милости бога и называл ее гермайон.

Если не сам наш крестьянин, то уж предки его точно знали, что иногда под такими кучами камней погребали людей, и тогда камень, возведенный на вершине, — это надгробный камень. А значит, бог, обитающий в куче камней, имеет отношение к умершим. Хотя люди совершали возлияния и приносили еду на могилы умерших, они вместе с тем все же верили в существование какого-то общего места обитания умерших. Вряд ли простые люди замечали это противоречие. Обиталище мертвых, темный и мрачный Аид находился где-то глубоко под землей. Когда душа покидала свой земной дом, ей нужен был проводник, который указал бы ей путь, и лучше всего подходил для этой роли покровитель путников, обитающий в кучах камней. Гермес как путеводитель душ умерших известен не только по литературе, но и по изображениям, на которых он представлен с волшебным жезлом в руке: он позволяет душам (маленьким человеческим фигуркам с крыльями) взлетать и затем направляет их вниз, в жерло большого кувшина (Илл. 2). Подобные кувшины часто использовались в погребальных обрядах.

Наверное, наш крестьянин должен был обязательно взглянуть на свое стадо, пасущееся на [14] лугах и на склонах гор. Бог каменных куч заботился и о стадах. История из «Гомерова гимна» о том, как Гермес, будучи ребенком, похитил стадо у Аполлона — это забавная народная сказка, придуманная пастухами, которые ради увеличения своего стада не гнушались обманом и одобряли такие выгодные проделки. Здесь можно вспомнить и библейскую историю об Иакове и Лаване. Такие рассказы не пошли Гермесу на благо — он стал богом воров.

На Олимпе Гермес был богом второстепенным, вестником богов; таким мы его, главным образом, и знаем. Я не принимаю в расчет позднейших добавлений к его функциям, которые сделали его богом торговли, гимнастики и риторики. Особенно популярен Гермес был в одной из наименее развитых провинций Греции — в Аркадии, стране пастухов. Здесь было очень распространено и почитание герм. Недавно ученые обратили внимание на ряд Аркадских герм: некоторые из них являются двойными или тройными, на них написаны имена различных богов в родительном падеже[5] (Илл. 1). В этих каменных стелах обитали и другие боги помимо Гермеса — пережиток древнего культа камней, который оставил немало следов.

Согласно Гесиоду и «Гомерову гимну», Гермес заботился о домашнем скоте и охранял его, но в культе его мы находим не так уж много [15] свидетельств об этой его функции. Она отошла к другим богам. Аполлона называли Ликейским, что, безусловно, характеризовало его не как бога света, а как бога волков. Вполне понятно, что пастухи взывали о помощи и защите от волка — злейшего врага своих стад — к могущественному отвратителю зла. Пастушеский образ жизни нашел выражение в образе еще одного бога, который всегда был, преимущественно, аркадским богом. Речь идет о Пане. В Афинах он появился поздно — не ранее периода Персидских войн. Пан изображался с козлиными ногами и лицом: считалось, что он похотлив как козел. Пан играл на свирели, как это делали пастухи в часы досуга, пока стада мирно паслись на лугах. Но мог он и вызвать внезапную панику, заставлявшую охваченных необъяснимым страхом животных бежать сломя голову.

В Греции много рек, но большинство из них — мелкие горные речки, которые летом высыхают. Воды же в Греции всегда не хватало, поэтому реки очень ценились. В древности реки почитались священными. Армия могла перейти реку только после совершения определенных жертвоприношений, а по предписанию Гесиода никто не должен был переходить реку без предварительной молитвы и омовения рук в ее водах. К рекам обращались с мольбой о плодородии, причем не только о плодородии земли, но и о даровании детей. С шестого века до Р. X. распространились имена — производные от названий рек, например: Кефисодот — «дар (реки) [16] Кефис». А когда юноша обрезал свои длинные волосы, то состриженные волосы он посвящал местной реке.

У каждой реки был свой бог. Изображались такие боги в виде быков или же быков с человеческими головами (Илл. 6). Иногда такое изображение именовали Ахелой, по названию крупнейшей реки в северо-западной Греции. Ахелой почитался в нескольких местах. Неясно, то ли это бог реки Ахелой постепенно становился общепризнанным речным богом, то ли «ахелоос» — это древнее слово, обозначающее воду. Во всяком случае, каждая река имела свой характер и своего бога.

Речные духи в образе быка хорошо известны из современного европейского фольклора, и они, несомненно, являются пережитками древности. Однако нередко духи рек принимают образ коня. Это справедливо, например, для фольклора Швеции и Шотландии. Один из самых главных греческих богов, Посейдон, тесно связан как с конем, так и с водой. В мифах рассказывается о том, что он является в виде коня, и о том, что он создал коня. Ударом своего трезубца Посейдон открыл источник на Афинском Акрополе, а Пегас ударом своего копыта заставил забить источник Гиппокрена на горе Геликон. Названия некоторых других источников, как например, Аганиппа, также связаны с конем. Несомненно, духи воды появлялись в образе коня, но были у родников и другие божества, которые в результате их вытеснили, — это нимфы, о которых речь пойдет чуть позже. [17]

Для мореплавателей-ионийцев Посейдон был богом моря. Но для материковой Греции, и в частности, для Пелопоннеса, он был богом коней и землетрясений. Землетрясения были нередки в Греции, и когда земля начинала дрожать, у спартанцев принято было петь гимн Посейдону. Существует определенная связь между реками и землетрясениями, поскольку многие реки в Греции уходят под землю, размывая известняк, и долго текут по подземным руслам, пока вновь не прорываются мощными потоками на поверхность земли. Натурфилософы переняли народное поверье, согласно которому землетрясения происходят от того, что реки размывают землю. Таким образом, вполне понятно, что бог воды мог быть вместе с тем и богом землетрясений. В Лаконии Посейдона называли Гайаох, то есть «тот, кто ездит под землей».

У греков были и другие духи, в образах которых были черты коня — кентавры и силены. Кентавры были наполовину конями, наполовину людьми. Гомер называет их животными. Фигурируют они только в мифах и в литературе. По-видимому, они обитали в двух районах: на горе Пелион и в северо-западной Аркадии. Нет никакого сомнения в том, что мифы о кентаврах основаны на народных верованиях. Если верить предложенной этимологии, согласно которой это слово означает «погоняющий воду»,[6] то кентавры были духами воды. Таким образом, можно [18] предположить, что первоначально они были духами горных ручьев. Во всяком случае, по натуре они грубы и жестоки. Они напоминают лесных и горных духов из фольклора Северной Европы. Кентавры воплощают в себе суровую мощь дикой природы. В качестве оружия они используют вырванные с корнями деревья, а добычу свою они носят на шестах.

Существует еще один вид духов в образе коней — они часто фигурируют в произведениях искусства ионийского происхождения. В отличие от кентавров, у них туловище человека, а хвост и ноги коня. Это итифаллическое божество. По поводу их названия долго шли споры. Предложено было называть этих духов, обитавших в Ионийской области, силенами — по надписям нам известно, что их называли именно так — в отличие от предположительно дорийских сатиров, которые своим видом напоминают козлов.[7] Но попытка провести такое разграничение не удалась. Имена собственные доказывают, что силены были хорошо известны и на Пелопоннесе;[8] и значимость этого свидетельства тем выше, что оно позволяет утверждать, что силены бытовали не только в мифологии, но и в народных [19] верованиях. Более того, существуют архаические статуэтки аркадского происхождения, изображающие духов с человеческим туловищем и с некоторыми частями тела козла или других животных (Илл. 4). Такие козлоподобные духи иногда назывались панами, и, конечно, они родственны Пану. Силены и сатиры имели связь с нимфами, часто их изображали пляшущими и резвящимися вместе с менадами, так как они присоединились к свите Диониса. Нам не известно в точности, почему это произошло. Предполагается, что они были духами плодородия, так же как Дионис был богом растительности. Впоследствии, они встречаются только в мифологии, но не в культе. Однако очевидно, что греки стремились населить дикую природу — горы и леса — различными духами, которые представлялись им полуживотными-полулюдьми. Это одна из множества сходных черт, сближающих греческую мифологию с народными верованиями Северной Европы, в которых встречается немало подобных духов. Нет никакого сомнения в том, что кентавры, силены и сатиры происходят из народных верований — пусть даже впоследствии они перешли в область литературы и искусства и не имели своего культа.

Как и у народов Северной Европы, у греков были не только мужские, но и женские духи природы — нимфы. Слово это означает просто «молодые женщины», и в отличие от мужских духов, нимфы всегда изображались в чисто человеческом облике. Нимфы очень красивы и [20] любят танцевать. Они доброжелательны, но могут быть злыми и опасными. Если человек сходил с ума, о нем говорили, что им завладели нимфы. В древней греческой мифологии, как и во многих других, мы находим сюжет о том, как человек принуждает нимфу стать его женой. Она рождает ему детей, но вскоре вновь возвращается в свою родную стихию. Морской нимфой была и Фетида, которую Пелей завоевал, победив ее в борьбе. Но вскоре она покинула его дом и возвращалась лишь время от времени взглянуть на своего сына Ахилла. В мифах нимфы часто рождают героев. Нимфы живут почти что повсюду. Они обитают в горах, в прохладных гротах, в рощах, на лугах и у ручьев. Существуют и морские нимфы — Нереиды, а также древесные нимфы. Нимф почитали во многих местах, особенно у ручьев и в гротах (Илл. 8). Были обнаружены гроты со следами этого культа. Наиболее интересной является пещера близ деревни Вари на горе Гиметт.[9] В V в. до Р. X. некий бедный человек родом с Феры, по имени Архедем, который называл себя «пленником нимф», устроил сад, украсил пещеру и оставил надписи на ее стенах. Но еще интереснее недавно открытая пещера в Питце, в окрестностях Коринфа:[10] там найдены [21] хорошо сохранившиеся росписи по дереву в коринфском стиле. На одной из них изображается приношение жертв нимфам, а на другой — женщины. Обнаружено множество терракотовых статуэток, изображающих женщин (в том числе и беременных), Пана, сатиров и различных животных. Очевиден сам характер культа и его связь с духами природы и с животными, но, с другой стороны, оказывается, что это был, главным образом, культ женский и что женщины обращались к нимфам за помощью в деторождении. Такие культы имели место и в других местах. В так называемой «темнице Сократа» в Афинах сто лет назад женщины приносили жертвы Мойрам ради благополучия в браке и рождения детей[11] — должно быть, Мойры стали преемницами нимф. Культ нимф был очень распространенным явлением. Нимфы добры и прекрасны, они олицетворяют щедрость и благость природы почти во всех ее проявлениях. Вполне понятно, что нимфы особенно почитались женщинами. Хотя женские культы не были абсолютно отделены от мужских, но у мужчины и женщины в деревне разные пути и разные занятия в повседневной жизни — как в древности, так и сейчас. Особые заботы женщин были связаны с браком и рождением детей, и вполне естественно, что они обращались к божествам своего пола. Нимфы были [22] повсюду, и считалось, что они особенно благоволят к представительницам женского пола.

Существует великая богиня, весьма сходная с нимфами и сопровождаемая нимфами — Артемида, «Госпожа диких тварей» (Илл. 5). Она часто является в горах и на лугах; она связана с культом деревьев, с источниками и реками; она покровительствует роженицам и младенцам. Девушки приносят ей жертвы перед вступлением в брак. В каждой области Артемида имела свои особенности, но ее общие свойства всегда оставались такими, как это только что было указано, разве что какое-либо из них выступало на первый план. Облик Артемиды описан Гомером, он известен нам и по другим великим произведениям аттической литературы и искусства. Артемида — сестра-близнец Аполлона и, главным образом, богиня охоты. Каким образом она оказалась связанной с Аполлоном, не ясно. Можно только заметить, что оружием их обоих является лук. Разумеется, богиня, странствующая по горам и лесам с луком и стрелами, — это богиня охоты. Конечно, Артемида была не только ею, но герои Гомера, равно как и обитатели крупных ионийских городов, могли приобщиться к жизни дикой природы лишь посредством охоты, к которой они питали огромное пристрастие. Вот почему именно этот аспект функций Артемиды получил особое развитие.

Известны и другие, не менее интересные и распространенные, особенно в Пелопоннесе, представления об Артемиде. Она была тесно связана с культом деревьев. Иногда ее называли Лигодесма, [23] поскольку ее образ был связан с ивой, Кариатидой или Кедреатидой — по названиям деревьев каштана и кедра. Значительную роль в большинстве ее культов, приверженцами которых были как мужчины, так и женщины, играли пляски и маскарады самого фривольного и даже непристойного характера. В храме Артемиды Лимнатиды на границе Лаконии и Мессении были обнаружены кимвалы.[12] Во время раскопок, проводимых британскими учеными в знаменитом святилище Артемиды Орфии в Спарте, были найдены терракотовые маски, изображающие гротескные мужские и женские лица (Илл. 7). Вполне вероятно, что подобные маски надевали участники культовых плясок. В этих обрядах мы прослеживаем народное происхождение мифологической Артемиды, танцующей со своими нимфами.

Артемида была самой популярной богиней Греции. Она была предводительницей нимф, да и сама она, в действительности, была всего лишь главной нимфой. Архедем, украсивший пещеру в Вари, посвятил свои надписи нимфам, но одна из надписей обращена к Нимфе (в единственном числе). Одна Нимфа из всех была выделена в качестве представительницы их всех, и она стала великой богиней Артемидой.

Христианству легко удалось прогнать великих богов, но низшие духи народных верований [24] оказывали упорное сопротивление. Они подобны живой скале. И поныне греческие крестьяне все еще верят в нимф, хотя они и называют их всех древним именем морских нимф — Нереиды. И обитают нимфы в прежних местах, сохраняют свое прежнее обличье и прежние занятия. И сказки о них рассказывают все те же. Примечательно, что у них имеется царица, именуемая «Великой Госпожой» или «Прекрасной Госпожой», или даже «Царицей гор». Наверное, в ней воплотились последние воспоминания о великой богине Артемиде, а может быть, это произошло в результате возобновления процесса превращения Артемиды из главной нимфы в великую богиню. В точности этого никто не знает, но уже сам факт, что одни лишь нимфы сохранились в народных верованиях современных греков, является убедительным доказательством широкой распространенности культа нимф в древности.

Первобытного человека интересовала не природа сама по себе, но природа в тех своих проявлениях, которые влияли на жизнь людей и создавали ее необходимую и очевидную основу. На первом плане были нужды человека и природа как средство удовлетворения этих нужд, поскольку от щедрости природы зависит судьба человека — смерть от голода или жизнь в изобилии. А потому в такой стране, как Греция, где воды всегда было мало, обиталищем духов природы были рощи и луга, производившие, благодаря воде, буйную растительность, а также горы и леса, в которых жили дикие звери. В лесах [25] танцуют нимфы, там бродят кентавры, сатиры и силены. Пан охраняет стада, хотя может и обратить их в бегство своим паническим ужасом. Жизнь природы сконцентрировалась в фигуре Артемиды, которая любит рощи и холмы, предпочитает места, изобилующие водой, и обеспечивает плодородие дикой природы, которое не зависит от усилий человека.

Любой, кто хочет постичь древнегреческую религию, должен иметь перед собой живое изображение древнего пейзажа, какие встречаются на некоторых Помпейских фресках[13] (Илл. 9) или в страбоновских описаниях долин в устье реки Алфей.[14] «На всем пути, — пишет Страбон, — встречается много святилищ Артемиды, Афродиты и нимф в цветущих рощах, по причине, главным образом, изобилия воды; на дорогах стоят многочисленные гермы, на мысах морского побережья — святилища Посейдона». На каждом шагу человек встречал маленькие святыни — священную ограду, образ, дерево или камень. В каждой пещере и в каждом источнике обитали нимфы. И это была наиболее устойчивая (хотя и не самая высокая) форма греческой религии. Она пережила падение великих богов.

Но это еще не все. На своем пути наш крестьянин встречал, конечно, и другие маленькие [26] святилища, которым он также поклонялся. В них обитали не боги и не духи природы, а герои[15] (Илл. 10). Хотя современными учеными высказывались и другие предположения, но греки верили, что герой был человеком, который когда-то жил, затем умер и был похоронен, и лежит в своей могиле в том месте, где он почитается. Можно предположить, что наш крестьянин слыхал таинственные истории о героях, подобные той, что рассказывают о герое города Темесы, которому жители должны были приносить в жертву самую красивую девушку, пока борец Эутим не победил его в законном поединке; или о герое Оресте, которого афиняне боялись встречать по ночам, поскольку он мог поколотить и порвать одежду. И если наш крестьянин заболевал, то он, наверное, думал, что подвергся нападению какого-либо героя. Иначе говоря, о героях рассказывались такие истории, какие и сейчас еще рассказывают о призраках. Герой был умершим, который в своей телесной оболочке бродил по земле, то есть бродячим покойником, которые встречаются в народных поверьях повсюду. Но этот аспект представления о героях сохранился только на заднем плане, поскольку в Греции героев почитали, и они считались в общем доброжелательными. Культ героя был связан с его могилой, а его могущество — с его останками, которые были там захоронены. Вот почему люди [27] извлекали иногда кости героев и переносили их в другое место. Например, Кимон перевез кости Тесея с острова Скирос в Афины, а лакедемоняне с трудом обнаружили кости Ореста под кузницей в Тегее и перенесли их в Спарту, поскольку им необходима была помощь этого героя в войне против аркадян. Помощь героев была особенно актуальной во время войны. К тому же не был утрачен тот смысл, который слово «герой» имело у Гомера, — то есть «воитель», так что герои были подходящими защитниками земли, в которой покоились их останки. Во время Марафонского сражения Тесей восстал из земли, чтобы вместе со своим народом воевать против персов. Сражаясь в Италии, локры оставили в строю место для Аякса, а в битве при Carpe он сам, как рассказывали, поразил военачальника противников, кротонцев. А иногда случалось, что народ посылал своих героев на помощь другому народу. В сельской местности было очень много святилищ и могил различных героев. Но записаны лишь имена наиболее известных героев, в особенности тех, кто стали персонажами мифов. Очень много героев оставалось безымянными, отмеченными лишь каким-либо эпитетом вроде «вождь». Другие же просто обозначались по названию местности, с которой был связан их культ. Этот факт явствует, например, из сакрального календаря Марафонского тетраполиса,[16] в [28] котором мы обнаруживаем четыре пары: герой—героиня, и еще несколько других героев. В открытой во время недавних американских раскопок в Афинах надписи саламинцев,[17] мы также видим ряд имен героев, обозначенных по названиям местностей, где они почитались, — в окрестностях Суния. Героев было огромное количество, они были повсюду, и они были близки людям. Считалось, что они являются во вполне материальном виде. Поэтому нет ничего странного в том, что люди обращались к ним за помощью во всех своих делах. Часто герои выступали в качестве целителей, подобно магометанским святым, на могилах которых часто можно видеть лоскуты, оторванные от одежды больного. Героем был и сам Асклепий. Он вытеснил многих местнопочитаемых героев-целителей. Так что функции героев охватывали почти что все, и этим можно объяснить тот факт, что мелкие местные божества, слишком незначительные, чтобы считаться настоящими богами, были включены в ряды героев. Потому-то некоторые ученые склонны были считать героев бывшими богами или же «специальными богами». У нас нет здесь возможности вникнуть в эту сложную проблему, которую полностью осветил Фарнелл в своей книге о культах героев. Моя же цель заключается лишь в том, чтобы дать читателю ясное представление о значении культа героев для греков. [29]

Сходство героев со святыми католической церкви просто разительное, и ученые указывали на него неоднократно. Сила святых, как и героев, связана с их останками, которые, подобно останкам героев, тоже переносились с места на место. Более того, Дельфийский оракул предписывал почитать как героя того умершего, с останками которого связана была сверхъестественная сила. Такие же основания выдвигал и папа для канонизации святого. Культ героев соответствовал столь сильной потребности народа, что он продолжал существовать и в христианском обличии.

Итак, я попытался в сжатой форме дать читателю максимально четкое представление о религии обитателей греческих деревень, насколько она была связана с жизнью дикой природы и с героями. Природа была населена духами, демонами и богами. Они являлись в горах и лесах. Одни из них жестоки и опасны, как и сама дикая природа, другие — добры и благосклонны. Некоторые из них обеспечивают жизнь природы, а также покровительствуют людям. В этой сфере великие боги не столь важны. Зевс почитается как повелитель погоды, громовержец и податель дождя, Посейдон — как бог воды и землетрясений. Гермес же, в действительности — бог второстепенный, дух, обитающий в грудах камней и возведенный на Олимп Гомером. А Артемида — это главная нимфа, которая постепенно переросла в великую богиню. Многочисленные герои являются защитниками земли, в которой покоятся их останки; они охотно помогают своим землякам [30] во всех их делах и связаны как с прошлым, так и с будущим.

Конечно, это далеко не самая высокая форма выражения греческой религии, но именно она оказалась самой живучей. Она наиболее близка к земле, которая является источником всякой религии и из которой возникли даже великие боги. Эти великие боги были свергнуты и вскоре забыты народом. Но с духами природы и героями не так-то легко было справиться. Духи природы сохранились в сознании людей до наших дней не только в Греции, но и в других частях Европы, несмотря на то, что их не признавала ни церковь, считавшая их злыми духами, ни образованные люди, расценивавшие веру в них как суеверие. Культ героев принял христианский облик и сохранился практически в своих прежних формах, только героев заменили святые и мученики.

Эти факты свидетельствуют о том, что перед нами религия, которая отвечает глубинным представлениям и нуждам человечества. Они говорят также о большой значимости такого рода религии в античности. Это была религия простых неграмотных крестьян, и все же она оказалась наиболее устойчивой формой греческой религии. [31]

Сельские обычаи и праздники

Как уже было подчеркнуто, Древняя Греция (за исключением немногочисленных ремесленных и торговых центров) была страной крестьян и пастухов, а многие из так называемых «городов», согласно новейшим исследованиям, были всего лишь большими деревнями. Определенные провинции, такие как Беотия, Фокида и Фессалия, не говоря уже о Мессении, всегда были земледельческими. И в других отношениях некоторые из них в классическую эпоху все еще находились на низком уровне. В качестве примеров здесь можно назвать Аркадию, Этолию и Акарнанию. За исключением нескольких городов, которым принадлежит определяющая роль в истории Греции, эта страна жила земледелием и скотоводством. В древности, до того как началось развитие ремесел и торговли, это относилось ко всей Греции, но именно тогда закладывались основания греческих культов.

Мне хотелось бы еще раз указать на этот факт и раскрыть некоторые его следствия. Кукуруза, пшеница и ячмень всегда были основной пищей греков. Суточная порция еды для солдат, работников и рабов всегда измерялась в мерах зерна. [32] К хлебу добавлялись оливки, фиги или немного козьего сыра, и немного вина. Почти таким же остается рацион греческого крестьянина и по сей день. Мясо не было повседневной пищей. Животное убивали ради того, чтобы принять гостя, как это сделал Евмей, когда в его хижину пожаловал Одиссей, но это рассматривалось также и как жертвоприношение. В общем, простые люди ели мясо только в дни великих праздников, сопровождавшихся жертвоприношениями. Это напоминает большие пасхальные пиршества в современной Греции, где крестьяне редко едят мясо. Эту особенность жизни греков полезно иметь в виду, приступая к изучению сельских обычаев Древней Греции.

Значение земледелия для народных праздников отмечалось уже самими древними. Аристотель пишет, что в древности жертвоприношения и пиры происходили обычно после того, как урожай был собран, так как в этот период у людей было больше всего свободного времени.[18] Более поздний автор, Максим Тирский, пишет об этом довольно подробно.[19] Он считает, что, по всей вероятности, лишь крестьяне могли учредить эти праздники и обряды инициации, именно они устраивали первые танцевальные хоры в честь Диониса у давилен и инициации в честь Деметры там, где происходил обмолот. Изучение греческих праздников и обрядов, имеющих реальное [33] религиозное значение, показывает, что подавляющее число их носило земледельческий характер. Итак, роль земледелия в жизни людей древности отражается даже в религиозных обрядах.

Но значение земледелия для праздников, основанных на религиозных обрядах, этим не исчерпывается. Календарь греков — это календарь праздников, установленный для всеобщего сведения под покровительством Аполлона Дельфийского, для того чтобы обряды, установленные в честь каждого бога, совершались в свое, определенное время. Но задолго до того, как Дельфийский оракул был присвоен Аполлоном, земледелие породило природный календарь. Земледельческие работы следовали друг за другом в неизменном порядке, поскольку они связаны с временами года. Так же и обряды и церемонии, связанные с этими работами — севом, уборкой и обмолотом, возделыванием сада и сбором урожая, — следовали в соответствующем порядке. Для каждого вида работ требовалось божественное покровительство, и оно обеспечивалось при помощи определенных обрядов, которые относились, в общем-то, к древнему слою религии и имели магический характер. И до наших дней у крестьян Европы сохранились некоторые обычаи, весьма сходные с обрядами древних греков.

Богиней земледелия в Греции была Деметра, а также ее дочь Кора-Дева. В имени Деметры «-meter» означает «мать», а в отношении первого слога мнения филологов расходятся: он может означать и «земля», и «зерно». Культ же [34] показывает, что Деметра — это Зерно-Мать, а ее дочь — Зерно-Дева. Деметра не просто богиня растительности в целом, но богиня культивации зерновых. Герои Гомера, будучи воинами, не часто вспоминали об этой богине крестьян. Упоминания о ней у Гомера редки, но они вполне определенно указывают на то, что Деметра была богиней зерна, которая руководила веянием зерна. Гесиод же, который и сам был крестьянином, и сочинил свою поэму для крестьян, Деметру упоминает часто. Например, он пишет, что когда, приступая к севу, пахарь берется за рукоять плуга, он должен помолиться Деметре и Зевсу Подземному, чтобы Деметра принесла ему полновесный плод. Сев, пахоту, сбор урожая и другие земледельческие работы Гесиод называет трудами Деметры.

Сельскохозяйственные работы сопровождались обрядами и праздниками, посвященными, главным образом, Деметре. Во время осеннего сева праздновались Фесмофории; зимой, когда посевы в Греции прорастали и зеленели, совершались жертвоприношения Деметре Хлое (зелени); а когда наступало время обмолота зерна, праздновались Фалисии. Лучше всего известен нам праздник осеннего сева, Фесмофории. Ни об одном другом празднике мы не имеем стольких свидетельств из разных мест. Саму Деметру называли «Thesmophoros», a вместе с дочерью они были двумя «Thesmophoroi». Определение это переводилось на латынь как «legifera». В такой интерпретации слово «Thesmos» трактовалось [35] как «закон» или «повеление», и само понятие оказывалось связанным с представлением о земледелии как об основании цивилизованной жизни и повиновения законам. Именно эта идея выступает на передний план в Элевсинских мистериях, которые были первоначально праздником осеннего сева, подобно Фесмофориям, которым они очень близки.[20] Греки считали, что именно благодаря дару Деметры люди живут не так, как дикие звери, и восхваляли Афины как колыбель земледелия и цивилизации.

Но такая интерпретация этого эпитета является поздней и ошибочной. Она возникла лишь тогда, когда люди начали размышлять о роли земледелия и признали его основанием цивилизации. «Thesmos» — это просто «то, что положили», а в составных названиях праздников, оканчивающихся на «-phoria», первая часть названия обозначает то, что несут в праздничной процессии. Например, название «oschophoria» указывает, что несут ветви. Таким образом, эти «Thesmoi» — предметы, которые несли во время праздника Фесмофорий, и мы знаем, что это было. В определенное время года, быть может, во время другого праздника в честь Деметры и Коры, Скирофорий, отмечавшихся в период обмолота, в подземные погреба бросали свиней, а также другие атрибуты магии плодородия. Во время Фесмофорий их разложившиеся останки извлекали, смешивали с зернами посевов и возлагали [36] на алтари. Это очень простой и древний магический обряд плодородия, известный как в Афинах, так и в других областях Греции. Свинья была священным животным Деметры.

Фесмофории и некоторые другие праздники Деметры не допускали участия мужчин. Некоторые ученые полагали, что дело в том, что праздник этот ведет свое происхождение от самых древнейших времен, когда культивацию растений осуществляли женщины. Но вряд ли это так, ведь культивация злаков посредством плуга, запряженного быками, всегда была мужским делом. Однако Фесмофории были праздником плодородия, и женщины молились не только о плодородии полей, но и о своем собственном. В греческом языке «сев» и «зачатие» всегда были параллельными понятиями. В сознании греков женщина больше подходила для совершения магических обрядов плодородия, а потому мужчины и не участвовали в этих праздниках.

Упоминания о празднике осеннего сева встречаются довольно часто, а вот о соответствующем ему празднике урожая, Фалисиях, упоминаний удивительно мало. Однако это единственный праздник, упоминаемый Гомером, который пишет, что жертвоприношения совершались на местах обмолота. Этот праздник описывает Феокрит в своей прелестной седьмой идиллии: в последних ее строках он изображает алтарь Деметры на обмолоте. Он пишет, что хотел бы, чтобы ему довелось еще раз погрузить великую лопату в груду зерна, когда сама Деметра, улыбаясь, стоит [37] рядом со снопами и маками в руках. Сбор урожая и сейчас остается одним из самых популярных сельских праздников. Возможно, противоречие между популярностью этого праздника в наше время и редкими упоминаниями о праздновании Фалисий в Древней Греции окажется лишь мнимым. Обряды осеннего сева, получившие статус государственного праздника, отмечались в установленные дни календаря, а сбор урожая был семейным праздником, который отмечался в каждом доме, когда заканчивался обмолот, и дата его не была зафиксирована. Можно добавить, что сбор урожая происходил в Греции не так, как в Северной Европе. Снопы не складывались в амбар, а сразу же доставлялись на место обмолота и обмолачивались. В прибрежных районах сбор урожая проходил в мае, а обмолот — в начале июня, когда погода стояла сухая и дождей не ожидалось. Был и еще один праздник сбора урожая — Каламайи; он тоже был достаточно распространенным, но известно о нем совсем немногое. Само его название происходит от слова «kalamos» — стебель пшеницы, а время его проведения — июнь, и его связь с Деметрой, по-видимому, указывают на то, что это был праздник урожая.

Как это обычно бывает на праздниках урожая, во время Фалисий приносились в жертву первые плоды. Выпеченный из зерна нового урожая каравай назывался «Thalysion arton». Такие караваи упоминаются также и в других контекстах, и даже сама Деметра получила наименование «богини [38] больших караваев». В Аттике такой каравай назывался «Thargelos», он и дал свое имя другому хорошо известному празднику, Фаргелиям. Но этот праздник уже относится к культу Аполлона, а не Деметры. Отличительной особенностью Фаргелий является один своеобразный обряд, смысл которого вызывает горячие споры. Определенного человека, как правило, преступника, водили по улицам, кормили, затем пороли зелеными ветками и наконец изгоняли или убивали. Этого человека называли «pharmakos» — форма мужского рода от «pharmacon» (лекарство). Некоторые ученые считали, что фармак был своего рода «козлом отпущения», на которого люди сваливали бремя своих грехов и своей нечистоты, а затем изгоняли или уничтожали. Разумеется, эти ученые правы. Другие полагали, что он был духом растительности, которого изгоняли, чтобы его место мог занять новый. И это мнение также не лишено основания, поскольку в этих обрядах очевидны признаки магии плодородия. Здесь имело место сочетание разных обрядов, как это не раз бывало в греческой религии.[21]

Очистительный характер главного обряда Фаргелий поясняет, почему этот праздник посвящен Аполлону, который является богом очищения. Обряды очищения необходимы, и они не раз совершаются во время созревания посевов, [39] чтобы защитить их от сил зла — вероятно, в этом и был первоначальный смысл вождения фармака по округе. В сочинениях по сельскому хозяйству позднейших авторов много указаний на сходные магические обряды. Есть такие указания и в других источниках. Теоретически, здесь можно выделить два вида обрядов, хотя на практике они часто смешивались. Один — это процессия с каким-либо магическим объектом, предназначенная для того, чтобы его влияние распространилось по всей округе. Другой — это заключение в круг.[22] Вождение фармака по улицам городка относится к первому виду обрядов. К тому же виду обрядов относится и магический ритуал для уничтожения вредителей: для него требовалось, чтобы поля и сады обошла обнаженная девушка или женщина в период менструаций. В обрядах этого же рода рисовали магический круг, в который зло не могло проникнуть. О Мефане рассказывают, что там, когда ветры грозили разрушить виноградники, двое мужчин разрубали пополам петуха, и взяв по сочащейся кровью половине, они пускались бежать в противоположных направлениях, чтобы встретиться, обежав виноградники. Таким образом получалось, что они очерчены магическим кругом. Сходные магические обряды практикуются и поныне. Вероятно, вождение по улицам фармака — это древний [40] аграрный обряд, усвоенный городами и расширенный с целью избавления от всякого зла.

Таким образом, можно установить связь между главным обрядом Фаргелий и аграрным характером праздника, о котором свидетельствует то, что название его происходит от слова «thargelos» — то есть каравай, приносимый в жертву как первые плоды. Отсюда возникает проблема. Фаргелий отмечались в седьмой день месяца фаргелион, а период сбора урожая обычно начинается немного позже. Но у нас есть примеры, когда в качестве первых плодов собирались неспелые колосья. Так поступали римские девы-весталки, когда они готовили «mola salsa» в начале мая.

Приношение первых плодов обычно считается жертвой благодарения богам, и должно быть, многие приносили их именно с этим намерением. Но, подобно большинству описываемых здесь обрядов и обычаев, приношение первых плодов древнее, чем почитание богов. Корни этого обряда магические. У многих примитивных народов определенные растения и мелкие животные в какой-то период времени считаются запретными для употребления в пищу, а снятие этого запрета сопровождается сложными церемониями, направленными на увеличение числа этих растений или животных. Некоторые ученые придерживаются того мнения, что и у греков приношение первых плодов и ритуальное питье нового вина (о чем я расскажу немного позже) представляли собою снятие запрета, наложенного на неспелые злаки [41] и виноград.[23] Наверное, это справедливо в отношении древнейших времен, о которых мы не располагаем непосредственными сведениями. Информация, дошедшая до нас из сочинений греков, доказывает, что сами они считали обеспечение плодородия целью приношения первых плодов. Каравай — «thargelos» имел и другое наименование — «eueteria» («добрый год»). Более того, известно, что словом «thargela» обозначались всевозможные плоды, которые варились в горшке и которые приносились в жертву богам как первые плоды. Каравай и смесь плодов, приготовленных вместе, — это две различные формы одного и того же обычая, у которого есть много параллелей среди обычаев европейских народов и в наши дни, особенно в обрядах ритуального поедания части урожая. Мы обнаружили этот ритуал в таких праздниках сбора урожая, как Фалисии и Фаргелии, последний из которых отмечался чуть раньше начала сбора урожая. Фигурирует этот обряд и в празднике Пианопсий, получившем свое наименование от слова, обозначающего приготовление бобов в горшке. Пианопсий отмечались в месяце Пианопсион, поздней осенью. Это был праздник сбора фруктов. «Иресиона» (Майская ветвь), о которой речь пойдет немного позже, также носили по округе во время [42] этого праздника. Пианопсии, будучи праздником сбора фруктов, соответствуют Фалисиям, празднику урожая злаков.

Смысл подобных приношений проступает со всей четкостью в древнем сицилийском обычае, зафиксированном древними учеными, видевшими в нем источник буколической поэзии.[24] Так называемые буколиасты ходили по домам людей. Вышло так, что этот обряд оказался связан с богиней Артемидой, но его характерные черты свидетельствуют о том, что он относится к описываемой нами группе. Буколиасты надевали на головы оленьи рога и несли караваи с изображениями животных (в качестве приношения богине, с именем которой этот обряд оказался связан), мешок со всевозможными фруктами и мех с вином. Они бросали фрукты на пороги домов, угощали вином их хозяев и распевали простую песню: «Примите удачу, примите хлеб здоровья, который мы несем вам от богини». То, что они несли, могло бы в самом деле называться «panspermia», a участие в поедании этого должно было приносить удачу обитателям дома. Подобные обычаи имеют довольно широкое распространение. И недавно приобретенный раб, и невеста на свадьбе также осыпались фруктами (katachysmata).[25] Обычай осыпания [43] фруктами невесты все еще сохраняется, но его первоначальный смысл, состоящий в сообщении плодородия, уже забыт.

Такого рода приношения назывались обычно панспермия, хотя греки называли их и «pankarpia». Оба эти слова означают смесь всевозможных фруктов. Такие дары приносились также и умершим, когда в третий день Анфестерий отмечался «Chytroi» — древнегреческий аналог Дня всех усопших. Очень интересно, что этот обычай, по-видимому, сохранился до наших дней от доисторического периода. Нам известно, что был такой сосуд — «kernos», a в нем множество маленьких чашек, которые наполнялись разнообразными фруктами, вином и маслом. В центре его была лампа. Во время Элевсинских мистерий женщины несли эти керносы на голове. Близок к керносу «liknon» — то есть корзина для веяния, наполненная фруктами, среди которых был установлен фаллос. Ликнон фигурирует в изображениях Дионисийских мистерий и представляет собою другую форму того же рода приношений. Сосуды, по форме своей напоминающие кернос, обнаружены при раскопках минойского Крита и в других местах, и по-видимому, можно с достаточным основанием предполагать, что приношения такого рода совершались и в доисторическую эпоху (Илл. 11). Этот обычай был перенят греческой церковью. Панспермия приносится умершим в отмечаемый современными греками День всех усопших, «Psychosabbaton», который празднуется накануне Великого Поста или Троицы. [44] Панспермия приносится в качестве первых плодов по разным поводам, но особенно в праздники сбора урожая и фруктов. Приношение вносится в церковь, священник его благословляет, и участники богослужения съедают по крайней мере часть принесенного. Эта современная панспермия меняет свой состав в зависимости от времени года и состоит из винограда, хлеба, зерна, вина и масла. В караваи втыкают свечи; есть и подсвечники с чашечками для зерна, вина и масла, которые ученые уже сопоставляли с древними керносами.[26] В наше время такое приношение обычно называется «kollyba» — это слово и в поздней античности и сейчас означает приношение из вареной пшеницы и фруктов. Это слово фигурирует и в средневековых описаниях церковных обрядов.[27] Подобную многовековую преемственность в обрядах культа удается проследить лишь в очень редких случаях. Эти народные обычаи, которые относятся к древнейшему и, как скажут некоторые, самому низкому уровню религии, оказываются самыми долговечными.

До сих пор мы рассматривали преимущественно обычаи и практики, связанные с культивацией злаков, хотя в последних параграфах мы упомянули также некоторые обряды, относящиеся уже к сбору фруктов. Как я однажды отметил, [45] фрукты были существенным элементом суточного рациона греков, хотя следует иметь в виду, что некоторые хорошо знакомые нам виды фруктов, как, например, апельсин, появились лишь в недавние времена. О вине и говорить не приходится, а культивация оливок имела очень большое значение: оливки употреблялись в пищу не только с хлебом, в качестве приправы — они обеспечивали и необходимые человеку жиры. Масло использовалось как для освещения, так и в косметических целях. Но источники не сообщают о каких-либо особых обрядах, связанных с культивацией оливок. Нам известно только, что в Афинах этому занятию покровительствовали Зевс и Афина и что там были священные оливковые деревья, из плодов которых делали масло, служившее призом на Панафинейских играх.

Приступая к изучению календаря с начала года, мы обнаруживаем праздник, который отмечался в Афинах в начале января. Но и наши сведения относительно этого праздника, и даже само его название представляются спорными. Назывался он Галои[28] — от слова «halos», означающего и место обмолота, и сад. Поскольку первое значение слова вряд ли применимо к празднику, отмечаемому в январе, то это, скорее всего, был праздник возделывания садов. Считается, что он включил в себя Мистерии Деметры, Коры и Диониса и что он праздновался женщинами и был приурочен к сбору винограда и пробе нового вина. [46] Галои обнаруживают некоторое сходство с Фесмофориями, так как в них так же явственно проступают сексуальные символы. Когда мы пытаемся представить себе работы на виноградниках в современной Греции, картина получается вполне вразумительная, но не совсем точная. В декабре на виноградниках разрыхляют почву и подрезают корни виноградных лоз. Как раз к этому времени заканчивается первый период брожения вина, и его уже можно пить, хотя оно еще не очень хорошее. Так что описание праздника Галои соотносится с тем, что мы знаем о работах на виноградниках. С другой стороны, считается также, что Галои были праздником Деметры. И это тоже возможно. Ведь побеги растут и цветут во время зимы, а, как нам уже известно, именно в этот период совершались жертвоприношения Деметре Хлое.

В феврале виноградные лозы обрезают, и заканчивается второй период брожения вина. Теперь вино уже готово для питья. В это время года, когда весна вступает в пору своего буйного цветения, в Афинах отмечался один из наиболее популярных и пышных праздников — Анфестерии. Название это означает «праздник цветов». Как мы знаем, и в других областях Греции в период обрезания виноградных лоз проходили праздники. По всей видимости, такого же рода праздником можно считать Айора — праздник качелей, отмечавшийся в деревнях Аттики. Он был связан с мифом об Икаре, который научил людей виноделию, а также с Анфестериями. Это [47] было деревенское гулянье. Юноши скакали на мехах с вином и качали девушек на качелях. Этот обычный для сельских праздников обряд, наверное, можно трактовать как магию плодородия[29] (Илл. 12).

В самих Афинах главным обрядом Анфестерий было благословение и ритуальное питье нового вина. Первый день праздника, Пифоигия, получил свое название от процесса откупоривания кувшинов с вином. Подобный обряд в то же самое время совершался в Беотии, но там он был посвящен Благому Даймону — богу, в честь которого совершались возлияния после каждой трапезы. В Афинах же смешанное жрицей вино доставлялось в святилище Диониса в Болотах и благословлялось перед богом. Каждому участнику вино наливали в особый кувшинчик, и поэтому этот день назывался «Праздник кувшинов» (Хоэс). Свою порцию вина получали даже маленькие дети, которым в этот день было принято дарить подарки, особенно маленькие раскрашенные кувшинчики. В школах в это время был выходной день, и учителя получали в этот день свое скудное жалование. На этот праздник пускали детей с четырех лет в знак того, что они уже не просто младенцы. Другой важной церемонией Анфестерий было ритуальное бракосочетание Диониса с женой высшего жреца Афин — архонта-царя. Это пример широко распространенного [48] обряда, предназначенного для обеспечения плодородия. В фольклоре других стран можно встретить немало подобных примеров. В Греции они, по большей части, мифические. В Афинах было принято везти бога в город на корабле, поставленном на колеса (Илл. 13). Ведь он был богом весны, приходящей из-за моря.

В рамках данной книги у нас нет возможности вникнуть в детали дискуссии по поводу весьма сложных обрядов Анфестерий.[30] Необходимо лишь заметить, что третий день, или, точнее — вечер накануне третьего дня, — был мрачным. Это был в Афинах День всех усопших. Умершим совершались приношения из овощей и возлияния вина. Примечательно сходство между Анфестериями и народными рождественскими обрядами в Скандинавских странах. Многие из этих обрядов, по-видимому, имеют отношение к плодородию. В праздник люди пьют и едят от души и от души веселятся. Но у праздника есть и мрачная сторона — умершие навещают свои прежние дома, где для них приготавливается постель и еда. Конечно, между этим праздником и Анфестериями нет никакой взаимосвязи, а просто любопытное сходство, основанное на относительной общности народных обычаев всех стран и эпох. [49]

Праздники сбора винограда в классической Греции были редки. Один из них, Осхофории, отмечался в Афинах. Его название происходит от того, что в этот день двое юношей должны были пронести ветви виноградной лозы со спелыми гроздьями от святилища Диониса до храма Афины Скирады. Потом устраивались состязания бегунов, и победитель получал в награду напиток, смешанный из пяти компонентов. Соревнования юношей в беге, именуемые «staphylodromoi» (бегуны с гроздьями), проходили в Спарте во время великого праздника Карней, отмечавшегося в начале сентября. Название соревнований указывает, что этот обычай был каким-то образом связан со сбором винограда. Один из юношей, украсив голову лентами, бежал впереди прочих, провозглашая городу благословения. Если другие догоняли его — это был добрый знак, а если нет — дурной. Относительно этого обычая высказывалось немало соображений, но с некоторой достоверностью можно сказать только, что это, по-видимому, был древний обычай праздновать сбор винограда. Эти состязания напоминают состязания во время Осхофории.

Но связь Диониса с виноградарскими праздниками далеко не так постоянна, как связь Деметры с культивацией злаков. Причину этого найти не сложно. Дионис пришел в Грецию довольно поздно — незадолго до начала исторического периода. Так что получается, что виноградарство в Греции гораздо старше Диониса, а описанные выше сельские обычаи являются очень [50] древними; эти еще не деистического происхождения магические обряды оказались связанными с именем конкретного бога гораздо позже, когда сложилось представление о том, что каждый праздник должен быть посвящен определенному богу. И эта связь не была нерушимой. Боги исчезли, а обряды все еще частично сохраняются. Принято считать, что Дионис был, в первую очередь, богом вина (Илл. 14). Уже Гесиод и Гомер считали вино даром Диониса. Но он был не только богом вина, но и богом растительности и плодородия в целом, исключая разве что злаки. Даром Диониса считался и инжир.[31] В обрядах праздника цветов, Анфестерий, он выступает в качестве бога весны. Вот почему его символом был фаллос. Фаллос использовался и в других обрядах плодородия, в частности, в ритуалах, посвященных Деметре, но нигде это не проявилось так ярко, как в культе Диониса. Фаллос фигурирует во всех дионисийских процессиях. Афинские колонии обязаны были посылать фаллосы к Великим Дионисиям. Если бы нам довелось быть свидетелями этой праздничной процессии, с ее многочисленными непристойными символами во время праздника, когда шли представления по трагическим и комическим произведениям великих поэтов, то это, наверное, произвело бы на нас гротескное впечатление. Процессия [51] с фаллосом имела место и во время другого дионисийского праздника — Сельских Дионисий, описанных Аристофаном. Деревенские обычаи такого рода упоминаются и у Плутарха, который сожалеет об этих простых веселых праздниках, вытесненных из обихода роскошью современной жизни. В шутках и песенках фаллоносцев можно видеть истоки комедии. Но и трагедия тоже зародилась в культе Диониса, а именно Диониса Элеутерского (по названию деревни на границе с Беотией). Этот культ был введен в Афинах Писистратом. Однако следует иметь в виду, что Диониса в этом культе называли Меланайгис (тот, у кого черная козлиная шкура) и что существовал миф, свидетельствующий о том, что имела место битва между «Светлым» и «Черным». Была ли эта битва тем же, что и поединок между зимой и летом, фигурирующий в позднейшем европейском фольклоре, сказать сложно, хотя некоторые ученые именно так и считают.[32] Во всяком случае, небесполезно было бы отметить, что две высочайшие вершины греческого духа — драма и буколическая поэзия — ведут свое происхождение от простых сельских обычаев.

Я уже упоминал об Иресионе, Майской ветви, которую несли в процессии на празднике сбора фруктов — Пианопсиях. Народная песня описывает ее как ветвь с листьями, к которой привязаны плоды инжира, караваи хлеба, чаши с медом, вином и маслом.[33] Итак, это реминисценция панспермии и подходящий символ для праздника сбора фруктов. Этот шест нес мальчик, у которого и отец и мать были живы, а затем шест устанавливали перед храмом Аполлона или перед дверями частного дома. Там он оставался, пока не высыхал настолько, что мог загореться. Можно, наверное, предположить, что этот шест на следующий год заменялся новым, подобно тому как в наши дни «bouquet de moisson» — сноп, украшенный цветами и лентами — прикрепляется над дверью амбара во время сбора урожая и остается там до тех пор, пока на следующий год его не заменят новым. Иресиону носили также во время отмечаемого в конце весны праздника Фаргелий, о котором мы уже упоминали; а на острове Самос мальчики с Иресионой ходили по домам и просили подаяния. Биография Гомера, неверно приписываемая Геродоту, сохранила для нас много драгоценных фрагментов народной поэзии, в том числе и песню мальчиков, носивших Иресиону. Они пели: «Мы пришли к дому богатого человека. Пусть откроются двери, пусть в них войдет Богатство, а с ним Радость и Мир. Пусть кувшины всегда будут полными, а тесто поднимается высоко. Пусть сын женится, а дочь пусть прядет драгоценную пряжу». И сама процессия, и эта песня очень напоминают нынешние деревенские обычаи, когда молодежь ходит по дворам собирать подаяние. Приведем лишь один пример: в северной Швеции молодежь носит зеленые ветви, их прикрепляют к домам и распевают песни, в которых, как и в приведенной выше, содержатся пожелания удачи и плодородия. Это происходит утром в первый день мая. Нам уже встречалась подобная процессия — процессия буколиастов на Сицилии: они носили панспермию и оделяли ею всех, желая людям удачи и прося о подаянии. На Кикладах по домам ходили женщины, распевая гимн гиперборейским девам и собирая милостыню для них.[34] Можно предположить, что данный обычай каким-то образом связан с мифом об этих девах и со снопами, которые нужно было перевезти от Гипербореев на Делос. На острове Родос в начале весны мальчики носили по деревне ласточку. Они пели: «Прилетела ласточка, принесла нам хорошую погоду и хорошие годы». Затем они просили хлеба, вина, сыра и пшеничной каши, а если не получали ничего, прибегали к угрозам. Подобные угрозы часто встречаются и в современных обычаях.[35] Поэт Феникс из Колофона, живший в третьем веке до Р. X., сочинил такого же рода песенку для мальчиков, несущих ворону.[36] Существует много современных параллелей к этому обычаю, и кроме того, можно доказать, что он сохранился в [54] Греции с древних времен. В первый день марта мальчики вырезают из дерева ласточку, которая может вращаться на шесте, и украшают ее цветами. С ней они ходят от дома к дому, распевая песенку, которая записана во множестве вариантов, и получают взамен разные подарки.[37] Такой же обычай зафиксирован и в Средних веках. Он не слишком напоминает религиозный обряд, хотя происходит из религиозных или магических верований, и обнаруживает гораздо большую устойчивость, чем высокие религиозные идеи.

Вернемся, однако, к Майской ветви, которую часто носили в подобных процессиях. Зеленая ветка со свежей листвой — это символ жизни и обновления жизни, так что, бесспорно, первоначально цель внесения в дом зеленой ветви и ее установления была в том, чтобы сообщить его обитателям жизнь и удачу. Обычай сохранился, но его прежний смысл давно позабыт, и Майская ветвь стала простым украшением. Сегодня его можно видеть на всевозможных сельских и семейных праздниках. Этот обычай был широко распространен и в Древней Греции, хотя название Майской ветви звучало по-разному. Она фигурирует во многих праздниках, порою украшенная фруктами, цветами и лентами, подобно Майскому дереву наших дней. Иногда древнегреческая Майская [55] ветвь была украшена так же тщательно, как и наше Майское дерево. Существует графическое изображение Майского дерева, которое носили в Фивах.[38] Это был ствол лавра, украшенный одним большим медным шариком и множеством маленьких шариков, а также пурпурными лентами и шафранового цвета одеянием. Такое Майское дерево носили на празднике в честь Аполлона, с которым оно также связано. Вероятно, лавр стал священным деревом Аполлона именно потому, что он часто использовался в качестве Майского шеста.

Иногда Майская ветвь называется просто «hygieia» («здоровье», «приносящий здоровье») — так назывались и караваи, приносящие счастье. Это название свидетельствует о том, что он должен был приносить удачу. В Мистериях он носит наименование «bacchos», явно связанное с Дионисом как богом растительности. Так что вполне естественно было называть этим именем перевязанные лентами букеты из ветвей, фигурирующие в изображениях Элевсинских обрядов. По моему мнению, несомый менадами тирс — палочка с сосновой шишкой на конце, перевитая лентами и плющом — это не что иное, как Майская ветвь. В руках менад мы видим также сосновые ветки и прутья плюща. В Спарте почиталась Артемида Корифалия, в честь которой исполнялись непристойные танцы и в храмы [56] которой приносили грудных детей. Ее наименование происходит от слова «korythale» — еще одного названия Майской ветви. Известно, что это то же самое, что и Иресиона — лавровая ветвь, воздвигавшаяся перед домом, когда мальчик достигал возраста эфеба, а девушка выходила замуж. Так и в наши дни Майский шест воздвигают перед домом, где празднуют свадьбу.

Майский шест носили во время многих процессий. Здесь можно вспомнить «Thallophoroi» — уважаемых старых людей, несущих ветви — с изображения на фризе Парфенона. Человек, моливший о защите, нес ветвь, увитую лентами — «hiketeria». Очевидно, смысл был в том, что эта ветка делала его священным и защищала его от насилия. И наконец, еще одна разновидность Майской ветви — это венец из цветов, который греки надевали во время жертвоприношений, пиров и праздников, а также, когда они вставали, чтобы произнести речь в народном собрании. Этот венец, подобно Майской ветви, приносит счастье и божественную помощь.

Возможно, вам показалось, что я отвлекся от религии и рассуждаю, главным образом, о фольклоре. Но в античности не было того четкого разграничения между религией и фольклором, какое возникло, когда христианство вытеснило языческие культы. Уже давно ученые трудятся над выявлением пережитков древних магических и религиозных представлений в наших деревенских обычаях и верованиях. В Древней Греции такие обычаи и верования были частью религии. У греческой [57] религии были и более развитые формы, но простые старые формы не позабылись. Они не только сохранились у обитателей деревень, но и нашли свое место в праздниках и культах великих богов.

Эти верования и обычаи — это освященные временем нижние слои религии. Они не слишком связаны с более развитыми аспектами религии, а по смыслу своему они, главным образом, магические. По характеру они кажутся почти что нерелигиозными и очень часто видоизменяются в народные светские обычаи. В Греции это было очень просто, поскольку, как мы увидим позднее, священное и светское пересекались порою самым поразительным для нас образом. Но какими бы светскими не казались эти обряды и обычаи, их отличает необычайная устойчивость. Сходные верования и обряды встречаются повсюду в европейском фольклоре, и хотя старые боги и их культы были вытеснены новой религией настолько, что от них остались разве что следы, но все же старые сельские обычаи и верования пережили смену религии и через все Средневековье дошли до наших дней. [58]

Элевсинская религия

Глава, посвященная Элевсинской религии, является естественным продолжением рассказа о сельских обычаях и праздниках,[39] поскольку Элевсинские мистерии представляют собою плод высочайшего расцвета греческой народной религии. Первоначально Элевсинские мистерии были праздником, отмечаемым во время осеннего сева. Это подтверждается свидетельством Плутарха,[40] а также их весьма близким родством с Фесмофориями. Хотя уже признано, что Элевсинские мистерии выросли из древнего земледельческого культа, попытки проникнуть в тайные обряды мистерий отодвинули этот факт на второй план. Эти обряды активно обсуждались как учеными, так и широкой публикой, выдвигалось множество гипотез, одни из которых были разумными, другие — фантастическими, но ни одну из них нельзя назвать ни верной, ни даже вероятной. Похоже, [59] такие вопросы навлекают на человечество вечное проклятие — ведь люди хотят познать непознаваемое. Но посвященные в эти мистерии строго хранили свой обет молчания.

Мы располагаем сведениями о некоторых предварительных обрядах, которые были не так важны, чтобы о них запрещалось рассказывать. Но что касается главных обрядов, относящихся к категории «epopteia», то они известны нам лишь в самых общих чертах. Нам известно, что там что-то говорилось, что-то делалось и что-то демонстрировалось, но что это было, мы не знаем — а это самое главное. Обряды — это не действия мистов, вопреки тому, что внушают нам современные ученые; в них самой существенной частью было созерцание мистами чего-то, что им показывали. Это повторялось снова и снова, начиная с «Гомерова гимна Деметре», и это подтверждается самим названием наивысшей степени посвящения — эпоптейя. Но что им показывали, нам не известно. Верховный жрец именовался «hierophantes», и это слово указывает на то, что его главной обязанностью было показывать какие-то святыни. Этого жреца выбирали всегда из рода Евмолпидов, происходящего от мифического предка Евмолпа, имя которого означает, что он был славен своим красивым голосом. Этот жрец, должно быть, что-то декламировал или пел, что — мы не знаем. Вероятно, его слова сопровождали то, что он показывал, и именно это, а не слова, и являлось кульминацией мистерий. Нельзя упускать из виду, что наивысшая [60] тайна — это нечто увиденное и услышанное. Можно также добавить, что мистерии происходили ночью при свете множества факелов, и это, должно быть, еще больше усиливало впечатление.

Обет молчания, наложенный на мистов, как я уже заметил, соблюдался безупречно. Одни лишь христианские авторы, не обращавшие внимания на этот обет, сообщают некоторые сведения о центральных обрядах мистерий. Но их свидетельства вызывают серьезные сомнения. Прежде всего, что они могли знать? Располагали ли они непосредственной информацией? Были ли они сами в числе посвященных? Климент жил в Александрии, а прочие — в Азии или в Африке. Более чем вероятно, что их знания основаны лишь на слухах. Далее, насколько можно на них полагаться? Не следует забывать, что их труды носили полемический характер и имели своею целью разоблачение пороков язычества, а в полемике такого рода противники не слишком-то разборчивы в средствах. Должно быть, церковных авторов не очень волновала точность приводимых описаний обрядов, и вряд ли они проверяли, относятся ли эти обряды к Элевсинским или к каким-либо иным мистериям. Для этих авторов важно было лишь показать слушателям или читателям предосудительность этих мистерий, а так как их аудитория не знала об этом совсем ничего, то, следовательно, не могла и проверить. [61]

Основываясь на подобных небесспорных свидетельствах, современные ученые попытались выявить суть Элевсинских мистерий. В этих попытках можно выделить два основных направления. Одно из них отталкивается от мистерий поздней античности, наивысшая цель которых заключалась в том, чтобы поднять человека до божественного состояния — сделать его богом и наделить его бессмертием. Но очень сомнительно, что эта идея присутствовала в мистериях более раннего периода, когда барьер, отделяющий людей от богов, считался очевидным и непреодолимым. Современные исследователи, которые много внимания уделяют синкретическим религиям поздней античности, предполагают, что такая идея существовала раньше. Но нельзя принять такую гипотезу без достоверных свидетельств, а таких свидетельств у нас совсем нет. Проблема пола отразилась даже в религиоведении. Ученые высказали предположение, согласно которому мист получал бессмертие, становясь сыном богини посредством прикосновения к некоему сексуальному символу. Символически он как бы рождался заново от богини.[41] В самом деле, христианские авторы указывали на присутствие сексуальных символов в Элевсинских мистериях, и вполне возможно, что они там были, как были они и в [62] родственных этим мистериям Фесмофориях. Но если подобные символы и фигурировали в Элевсинских мистериях, они имели лишь то значение, которое было у них в древности. Это были амулеты плодородия.

Здесь, наверное, следует коснуться спорной фразы Климента Александрийского, которую он относит к Элевсинским мистериям: «Я постился, я пил кикеон, я взял из сундука, и поработав, я положил в корзину, а из корзины в сундук».[42] Первые два обряда — поститься и пить кикеон — известны как практиковавшиеся на Элевсине. Но об остальных этого нельзя сказать, да и вообще, неизвестно, относятся ли они к Элевсину. Возможно, они позаимствованы из мистерий Деметры в Александрии.[43] В любом случае эта формула относится к предварительным обрядам для неофитов, а не к самому главному таинству — эпоптии. Эту фразу произносил неофит, чтобы показать, что он совершил предварительные обряды, необходимые для окончательного посвящения. И вот на этой неопределенной формуле и основаны упомянутые гипотезы, долженствующие прояснить суть мистерий.

Но даже если нам не дано познать самые главные ритуалы Элевсинских мистерий, мы можем [63] изучить Элевсинскую религию — представления, лежащие в основе верований посвященных в таинства мистерий. Нам известны боги мистерий, и мы кое-что знаем о том, какое впечатление производили мистерии, и о связанных с ними надеждах. Мы располагаем документом гораздо более ранним и информативным, чем прочие наши источники сведений о других греческих культах. Это «Гомеровский гимн Деметре», сочиненный в Аттике незадолго до того, как Элевсин вошел в состав Афинского государства, и не позднее конца седьмого века до Р. X. Нам известно, что основой Элевсинских мистерий был древний аграрный культ, обряды которого совершались в середине месяца Боэдромион (приблизительно, в октябре). Он был тесно связан с Фесмофориями — праздником осеннего сева, который отмечался спустя месяц при участии одних лишь женщин. Нет необходимости здесь останавливаться на этой связи, доказанной как прямыми свидетельствами, так и внутренним сходством.

По всей вероятности, Элевсинский культ зародился еще в Микенскую эпоху. Не так давно в ходе раскопок под залом мистерий был обнаружен Микенский мегарон.[44] Сам этот зал совершенно не похож на греческие храмы, которые представляли собою дома богов. Несколько раз он [64] перестраивался, но всегда по старому плану. Это помещение выглядело как квадратный зал, его своды опирались на колонны, а в стенах с трех сторон были выдолблены скамьи для общего собрания мистов. Этот зал носил наименование «anaktoron» («царский дом»). Высказывалось такое предположение, что это слово — реминисценция, восходящая к тем временам, когда мистерии, действительно, совершались в доме царя.[45] Представители рода Евмолпидов были потомками царской династии, и этот культ всегда оставался привилегией рода, из которого выбирался верховный жрец. Первоначально Элевсинские мистерии были родовым культом, к которому глава семьи мог допустить любого, кого пожелает. Вот почему это был тайный культ и почему доступ к нему могли получить не только граждане, но и иноземцы и даже рабы.

После такого вступления можно переходить к изучению Элевсинских богов. Там было две пары богов: одна — это Деметра и Кора (или же, точнее — Матерь и Дева); другая — «Бог» и «Богиня». Обе пары изображены на рельефе, исполненном для Элевсина Лисимахидом в четвертом веке до Р. X.[46] (Илл. 16). Над головами богов второй пары есть надпись: «Богу и Богине». Считается, что [65] эти «Бог» и «Богиня» были анонимны; при этом делается ссылка на то, что запрещалось называть имя человека, ставшего иерофантом. Однако этот запрет привнесен в культ в более позднем периоде, когда появилась тенденция к усилению его таинственного характера. В классическую эпоху иерофанта можно было называть по имени. Что же касается богов, то очень часто, когда не было возможности неправильного истолкования, греки называли их не личными именами, а просто «Бог» или «Богиня». Так, в Дельфах «Бог» — это Аполлон, а «Богиня» в Афинах — Афина. В Элевсине «Богом» и «Богиней» были Плутон и Персефона. В подобной сцене, изображенной на вазе, к счастью, указаны имена этих богов[47] (Илл. 25); Плутон изображен там со своим постоянным атрибутом — рогом изобилия. Изображены эти боги и на плохо сохранившейся дощечке из Элевсина.[48] К каждой из этих пар прибавлялся еще и герой, так что получалось две триады: Деметра, Кора и Триптолем; «Бог», «Богиня» и Эвбулей. Они изображены на аттическом рельефе, обнаруженном в Мондрагоне близ Синуэссы в Италии;[49] но помимо них там есть еще седьмая фигура, облаченная в дионисийское одеяние — башмаки и шкуру оленя. Это Иакх — персонификация иакхического [66] возгласа, сопровождающего большую процессию, движущуюся из Афин в Элевсин праздновать мистерии. Веселые пирушки, радостные возгласы и свет факелов, характерные для этой процессии, были реминисценцией празднеств Диониса, а имя Иакх напоминает о втором имени Диониса — Вакх. Итак, Иакха изображали похожим на Диониса. Но он появился довольно поздно и происхождением своим обязан именно упомянутой процессии, а значит, он не древнее включения Элевсина в состав Афинского государства, то есть он был создан в начале шестого века до Р. X. Таким образом, уже не стоит вопрос о наличии дионисийских элементов в Элевсинских мистериях ранней эпохи. Но как мы убедимся, определенное взаимовлияние между Элевсинскими мистериями и культом Диониса отмечалось с конца пятого — начала четвертого века до Р. X.

Наиболее монументальный памятник Элевсинского культа — рельеф, поставленный в 97— 96 году до Р. X. Лакратеидом, жрецом «Бога», «Богини» и Эвбулея,[50] носит особый характер. К счастью, на нем сохранились надписи — имена основных персонажей, и, как явствует из них, на нем изображены «Бог» и Плутон. Возможно, раздвоение этого божества объясняется тем, что памятник был выполнен в сравнительно поздний [67] период, когда в мистериях стали избегать упоминания имен собственных. Тогда-то «Бог» и Плутон и могли стать различными персонажами. Дочь Деметры также раздвоилась, представ в виде двух богинь — Коры и Персефоны. Чтобы понять, как это могло произойти, следует обратиться к мифу о том, как Плутон похитил дочь Деметры. Это сюжет основной части «Гомерова гимна», и знаком он был всем грекам. Когда Дева играла со своими подругами на лугу, усеянном цветами, земля внезапно разверзлась, и оттуда поднялся бог преисподней в своей колеснице. Он схватил Деву и увлек ее с собою в подземное царство.

Здесь я воспользуюсь случаем и упомяну легенду, донесенную до нас более поздними источниками. Согласно ей, когда земля раскрылась, пастух Эвбулей пас поблизости своих свиней, и они тоже упали в пропасть и были поглощены землей. Это объяснительная легенда, придуманная для обоснования сакрального обычая. В определенное время года, вероятно, во время праздника обмолота, в подземные погреба бросали заколотых свиней. А во время праздника осеннего сева — Фесмофорий — их сгнившие останки извлекали, возлагали на алтарь и смешивали с зерном. Это простой древний обычай магии плодородия. Свинья была священным животным Деметры. Свиней приносили в жертву мисты накануне своего посвящения, и фигурки свиней обнаружены в святилищах Деметры в Элевсине, в Книде и в других местах. Связь Эвбулея с [68] Элевсинскими богами показывает, что магия плодородия бытовала и в Элевсине и что Элевсинский праздник относился к периоду осеннего сева. Этот обычай представляет собой одну из связующих нитей между Фесмофориями и Элевсинскими мистериями и свидетельствует о том, что оба культа носили аграрный характер и их целью было обеспечение плодородия зерна, брошенного в землю.

Но вернемся к мифу «Гомерова гимна». В поисках дочери Мать странствовала повсюду с факелом, облаченная в черное одеяние. Придя на Элевсин, она села у «колодца дев» или, как утверждают некоторые, у «камня печали». У этого колодца Деметра повстречала дочерей царя Келея, пришедших за водой, и пошла с ними в дом этого царя. Там она села на сиденье, покрытое шкурой барана, и так сидела, горестная и молчаливая, пока Ямба своими фривольными шутками не заставила ее улыбнуться. Деметра отказалась от чаши с вином и попросила напиток из воды, смешанной с пшеничной мукой и мятой. Этот напиток и есть кикеон. Миф рассказывает нам о предварительном посвящении, как оно изображается на некоторых памятниках Римской эпохи, в том числе и на мраморной вазе, описанной графиней Лователли[51] (Илл. 15). На ней [69] справа изображен юноша, готовящийся к посвящению: он приносит в жертву свинью. Далее мы видим его сидящим на шкуре барана, а рядом стоит жрица, держащая над его головой веяльную корзину. Этот аграрный атрибут фигурирует и в некоторых других мистериях, особенно в Дионисийских, хотя и не в Элевсине. Возможно, эта деталь добавилась позже, но она хорошо соответствует характеру Элевсинского культа. И наконец, мы видим мистов, играющих со змеей Деметры, за которой стоит Кора. И вновь я подчеркну, что это — лишь предварительные обряды, именно поэтому их можно было упоминать и изображать. Эти обряды и упоминает Климент в своей формуле — пост и питье кикеона.

В доме Келея Деметра нянчила Демофонта, царского сына. Чтобы сделать его бессмертным, она положила его в огонь, но напуганная мать, заметив это, помешала ей осуществить свое намерение. В основе этого эпизода лежит древний сказочный мотив, не имеющий никакого отношения к Элевсинскому культу. Он был включен в повествование для того, чтобы позволить Деметре раскрыть свою божественную природу. Царь Келей повелел воздвигнуть для нее храм, и теперь печальная Деметра сидела там. В полях не колосились хлеба, тщетно старались пахари — люди были на грани голодной смерти. Тут вынужден был вмешаться Зевс. Он повелел Плутону отпустить Кору на землю. Однако Плутон дал ей съесть гранатовое зернышко, и теперь она была навсегда привязана к подземному царству, там [70] она должна была проводить одну треть года. Но остальные две трети она могла проводить на земле, вместе со своей матерью.

Этот последний момент очень важен. Понимание Элевсинского культа зависит от правильной интерпретации данного мифа. Тот факт, что Дева проводит две трети года на земле, а одну треть года — под землей, явно связан с жизнью растений. Деметра — богиня растительности, но не всякой. Относительно ее имени мнения филологов расходятся, так как слог «de-» может означать как «землю», так и «зерно». Решить этот вопрос помогает сам характер культа. Деметра повелевает обмолотом и осенним севом. Она Мать Зерна. Согласно Гомеру и Гесиоду, она соединилась с Иасионом на трижды вспаханном поле, стоящем под паром, и родила от него Плутоса — бога богатства. В «Гомеровом гимне» говорится, что богини пошлют его в дом того человека, который им угоден. В древности богатством считался запас зерна, которым питался человек в то время года, когда дары природы были скудны. А что касается имени Плутон, то это лишь производное от слова «ploutos»; оно означает «тот, кто обладает богатством». Повсюду в Средиземноморье зерно хранится в подземных погребах. Существует надпись, повелевающая соорудить на Элевсине такие погреба для хранения зерна, приносимого богиням.

Для обитателей северных стран, где зимой земля замерзает, покрывается снегом и льдом и где период роста и цветения растительности [71] охватывает около двух третей года, вполне естественно, что Дева-Зерно находится под землей в течение четырех зимних месяцев, а в течение восьми месяцев жизни растений обитает на земле. Действительно, таково мнение большинства. Но это мнение необоснованное, поскольку оно не учитывает климатические условия Греции. Ведь в этой стране зерно сеют в октябре. Посевы всходят немедленно, они растут и цветут в то время, когда у нас царит зима, и лишь на две-три самые холодные недели января всходы замирают. Снег выпадает крайне редко и вскоре тает. В мае спелые колосья собирают, а в июне проходит обмолот. Это описание относится к Аттике. В горах, конечно, климат иной, но Элевсин находится в Аттике. Там во время нашей зимы поля зеленеют, ростки всходят и колосятся, и все же мы должны поверить, что в это время Дева-Зерно отсутствует. А в течение тех четырех месяцев, которые отделяют июньский обмолот от октябрьского весеннего сева, поля стоят голые и пустынные под палящим солнцем, и ни единого зеленого колоска на них нет. Нам предлагают верить, будто в этот период Дева-Зерно находится на земле. Но ведь это явно не так.[52]

Однако мы можем достичь правильного понимания мифа о похищении Девы-Зерна, которое [72] согласуется с климатическими условиями Греции. В июне колосья обмолачивают, и зерно — богатство человека, хранится в подземных погребах. В Сицилии во время обмолота отмечался праздник, носивший наименование Схождение Коры («Katagoge Kores»). Внизу, в подземных погребах Дева-Зерно находится в царстве Плутона — бога богатства. Через четыре месяца, когда подходит время осеннего сева, погреба открывают и достают зерно. Это уже «anodos», то есть Восхождение Девы-Зерна; как раз в честь этого события и совершались Элевсинские мистерии. Семена — зерна старого урожая, которые скоро прорастут и дадут новые всходы, сеяли в землю. Так Дева-Зерно соединялась с Матерью-Зерном — старое зерно встречалось с новым.

Теперь мы можем понять, почему Плутон — бог богатства, стал богом подземного мира. Его владения были под землей, в погребах, где хранилось зерно. В древности зерно часто хранили в больших кувшинах, зарытых в землю. Такие кувшины нередко использовались и для погребения. По-видимому, миф о похищении богини растительности является еще догреческим. То же самое относится и к имени Персефоны, которое встречается в самых разных формах: Ферсефасса и Перифона. Боги, обитавшие под землей, в сознании людей неизбежно отождествлялись с властителями подземного мира — с царем и царицей мрачного Гадеса. Дева-Зерно представала в виде мрачной Персефоны, как называет ее Гомер. Эти ее два облика так часто меняются, что, по [73] меньшей мере, не удивительно, что в Элевсине она, с одной стороны — Кора, дочь Деметры, а с другой стороны — Персефона, жена Плутона. Вероятно, здесь в одном персонаже соединились две древние богини — догреческая царица преисподней и греческая Дева-Зерно. Эти два ее обличья, относящиеся одно к смерти, другое к жизни, были для мистерий рогом изобилия. Прорастание нового колоска — это символ вечной жизни.

Однако был еще один праздник Восхождения Девы-Зерна — вскоре после извлечения семян зерновых из подземных хранилищ. Его изображения сохранились на росписях некоторых ваз;[53] самое интересное из них — изображение на чаше для смешивания вина из Дрезденского музея (Илл. 17). На нем мы видим Ферефатту, которая уже до колен вышла из земли. Ей помогает Гермес, а духи природы, изображенные в виде трех сатиров, пляшут вокруг нее.[54] Смысл восхождения Девы-Зерна поясняется другими изображениями на вазах, которые сначала кажутся загадочными. Например, возникающая из-под земли большая женская голова, которую сатиры колотят большими [74] молотками[55] (Илл. 18). Объяснение не вызывает сомнений. Этот большой деревянный молот — обычный предмет сельской утвари; он применялся для дробления комьев земли и размягчения поверхности земли, которая после того, как посевы запахивали, становилась очень твердой. Этот процесс начинался, как только появлялись всходы, но когда еще можно было ходить по полям, не причиняя им вреда. Это прорастание новых колосьев и соответствовало второму восхождению Девы-Зерна.

Суть мифа в воссоединении Матери и Девы. Судя по характеру праздника, это же было и основой Элевсинских мистерий — праздника Восхождения Девы-Зерна во время осеннего сева. Древний аграрный миф поднялся в сферу человеческих взаимоотношений. Горе и печаль обездоленной матери, ее отчаянные поиски затрагивают глубочайшие человеческие чувства. Деметра по праву может быть названа «mater dolorosa» греческой религии. В противовес этой горькой печали, воссоединение матери с дочерью вызывает бурную радость, ликование. Сердца мистов наполнялись сильными эмоциями. Мистерии не носили мрачного оттенка; они дарили людям радость и веселье. Их основной темой было не похищение и разъединение, а воссоединение. Это воссоединение изображено на знаменитой Ниннионской табличке конца пятого века до Р. X., [75] обнаруженной в сакральном месте в Элевсине[56] (Илл. 21). В нижней части Деметра изображена сидящей напротив пустующего трона — Кора отсутствует. К Деметре подходит Иакх, предводитель великой Элевсинской процессии, и двое мистов. В верхней части мы снова видим сидящую Деметру, к которой приближается величественная женщина с факелами; за ней следуют мисты: женщина с керносом (сосудом, используемым во время мистерий) на голове, юноша и мужчина. Это и есть Кора, возвращающаяся к своей матери. Конечно, это нельзя считать непосредственным изображением фрагмента мистерий, которые запрещалось осквернять не только словесной, но и изобразительной передачей. Это сцена, изображающая эпизод из мифа, но в ней есть определенные черты, позаимствованные из процессии мистерий. Нам не известно, разыгрывалось ли во время мистерий воссоединение матери с дочерью, но это явно было у всех на уме. Возможно, это каким-либо образом разыгрывалось, а может быть — представало лишь в виде символов. Один христианский автор пишет, что наивысшая мистерия Элевсинских «epopteia» состояла в том, что участники в полном молчании созерцали сжатый колосок.[57] Быть может, это утверждение достовернее прочих, так как оно точно соответствует [76] простому аграрному характеру древнего Элевсинского культа. В этой связи часто упоминается изображение на Апулийской надгробной вазе, на котором можно видеть пять колосков в сакеллуме, выписанных очень тщательно[58] (Илл. 20). Конечно, оно не имеет ничего общего с Элевсинскими мистериями, а лишь является выражением той же веры в сакральную природу колоска, символа вечной жизни. Новые всходы были целью этих обрядов осеннего сева, именно на них возлагали свои надежды участники. И вот этот колосок — в руках иерофанта. Люди могли видеть его и верить, что их надежды сбудутся, точнее — уже сбылись. Вот и она — та, которая так долго отсутствовала и которую напрасно искали, — Дева-Зерно, воссоединенная с Матерью-Зерном. Итак, если эта информация достоверна, можно назвать колосок зерна Девой-Зерном.

Древний аграрный культ мог нести и другие идеи морального характера. Мы уже знаем, что к паре, состоящей из двух богинь, был прибавлен Триптолем. Но сначала это было не так. «Гомеров гимн» упоминает его лишь как одного из представителей Элевсинской знати. Мы можем проследить процесс его возвышения к статусу героя. Этим возвышением он был обязан своему имени, [77] которое может означать «трижды воюющий», но которое понималось как «трижды пашущий». И вот он стал героем трижды вспаханного поля, иногда его изображали с плугом в руке[59] (Илл. 23). Павсаний упоминает о святилище Триптолема на священном Рарийском поле близ Элевсина — колыбели земледелия, места, где были посеяны первые зерна. В конце шестого века до Р. X. изображения Триптолема начинают появляться на чернофигурных вазах; он предстает в образе бородатого героя[60] (Илл. 19). На ранних краснофигурных вазах его изображение встречается особенно часто. Мы видим его сидящим на крылатой колеснице, запряженной змеями, либо стоящим между двумя богинями, которые предлагают ему прощальную чашу, отправляя его учить людей земледелию[61] (Илл. 23). Но и тут, несмотря на присутствие богинь, центральной фигурой остается Триптолем.

Значение этой сцены проясняется, когда мы читаем похвалы Афинам как колыбели [78] цивилизации. В своем «Панегирике» Исократ рассуждает о двух величайших дарах, полученных афинянами от Деметры. Это зерно, которое является причиной того, что люди живут не как дикие звери, и мистерии, в которых они черпают свои величайшие надежды. Нечто подобное говорил «дадух» Каллий на мирных переговорах в Спарте в 372 году до Р. X. Эта похвала Афинам древнее декрета 418 года до Р. Х., в котором афиняне призывают всех греков приносить десятину Элевсинским богиням, следуя древнему обычаю и Дельфийскому оракулу.[62] Уже в это время Элевсин был признанной колыбелью земледелия.

Упомянутые изображения на вазах демонстрируют, как высоко ценились плоды земледелия в конце шестого — начале пятого века до Р. X. Это, конечно, относилось не только к злаковым культурам как к таковым, но, скорее, к нравственным и общественным процессам, вызванным земледелием. Мне хотелось бы здесь привести одну параллель — подвиги Тесея, национального героя Афин. Они тоже очень часто изображались на вазах в это же время. Считается, что в лице Тесея афиняне создали себе местный аналог Геракла, но необходимо указать на существенное различие между Тесеем и Гераклом. Подвиги Геракла — это обычные деяния древнего мифического [79] героя, Тесей же побеждает разбойников и грабителей, противостоящих цивилизации и опасных для нее. Тесей — страж мирной цивилизованной жизни, основой которой является земледелие. Крестьяне любили мир. Войны для них — это сожженные поля и вырубленные сады. Гесиод пишет, что закон диких зверей в том, чтобы поедать друг друга, людям же Зевс дал справедливость. Гесиод проповедует труд, дающий человеку пропитание, и справедливость, которая гарантирует человеку возможность пользоваться плодами своего труда. Гесиод отступил от воинственных идеалов героев Гомера и взял на вооружение новый идеал, противоречащий старому — идеал мира и справедливости, основанных на земледелии. Ему соответствует такой герой, как Элевсинский Триптолем. Этот коренной переворот в нравственных представлениях заслуживает адекватной оценки. Я бы даже мог сказать, что Элевсинский культ основывается именно на той идее, что земледелие есть источник цивилизованной мирной жизни, подобающей человеку. Об этом пишет Аристофан в комедии «Лягушки».[63] Мисты поют: «Солнце и свет радости существуют лишь для нас, посвященных, живущих праведной жизнью и справедливых по отношению к чужестранцам и частным лицам». Для того, чтобы рассчитывать на лучшую долю в мире ином (к чему и стремились мисты), необходимо было пройти посвящение; но здесь к [80] этому добавляется еще одно требование — праведность, но не в общем, а «по отношению к чужестранцам и частным лицам». В числе этих частных лиц были и рабы. К Элевсинским мистериям допускались и рабы, и чужестранцы, если они говорили по-гречески. Эти две категории в древности гражданских прав не имели. В мистериях же это традиционное ограничение преступалось. Мистерии не могли дать рабам законных прав, но они требовали от мистов праведной жизни, что предполагало не просто исполнение закона, но даже больше. Действительно, это была попытка преступить традиционные барьеры между отдельными городами-государствами и осознать человечество как великое братство. Такие нравственные идеалы, сформированные условиями земледельческой жизни в древней Аттике, и были развиты в Элевсинском культе.

Но это еще не все, что сулили посвященному Элевсинские мистерии. В «Гомеровом гимне» говорится: «Счастлив, кто это видел. Не прошедший посвящения не удостоится такой участи после смерти, в мрачной тьме».[64] Та же мысль, но более сильно, выражена и у Софокла. Он пишет, что видевший мистерии трижды счастлив, когда сходит в загробный мир, ибо только для таких — жизнь, а для прочих все зло.[65] В Аристофановых «Лягушках» хор мистов звучит в сцене, происходящей [81] в подземном мире. Я уже процитировал эти слова. Мисты танцуют и пируют на лугу, усеянном цветами. Эта вера в то, что их посмертная участь будет более счастливой, занимала умы посвященных. У нее были древние корни — общераспространенная идея о том, что посмертная жизнь есть повторение земной. Это представление отражено, например, в одиннадцатой книге «Одиссеи», где описано путешествие Одиссея в загробный мир. Дело в том, что мисты верили, что в подземном царстве они продолжат празднование мистерий, как это изображают Аристофан и Еврипид.[66] Поскольку мистерии были самым великим из известных им событий, то такое представление о будущей жизни являлось полной противоположностью темному и мрачному Аиду, в который верили греки.

Итак, это очень простая идея, но, видимо, она соответствовала чаяниям множества людей. Но стоит задуматься над тем, не порождали ли Элевсинские мистерии более сложного представления о жизни и смерти. Возможно, так оно и было. Примечательны строки Пиндара, гласящие: «Счастлив тот, кто, видев это, сходит в подземный мир; ему ведом и конец жизни, и ее богоданное начало».[67] Нам не известно, был ли Пиндар в числе посвященных, но мы предположим, что эти слова действительно относятся к Элевсинским [82] верованиям и попробуем истолковать их. Что есть начало жизни? Если мы вспомним, что мистерии были праздником осеннего сева — восхождения Девы-Зерна, то в нашей памяти сразу возникнут слова Евангелия от Иоанна: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».[68] Известно, что афиняне сеяли зерна на могилах, а умерших называли «demetreioi».[69] В своем хорошо известном гимне христианский поэт Пруденций воспользовался тем же простым примером, говоря о воскресении человека. Однако мы не имеем права утверждать, что эта идея существовала и в ту эпоху, когда еще не было личностного самосознания и когда личность воспринималась лишь как звено в цепи поколений. У людей этой эпохи не было потребности верить в личное бессмертие, они верили в вечность жизни, осуществляющуюся через смену поколений, вырастающих одно из другого. И для такого верования не найти было более ясного выражения, чем прорастание нового колоса из старого зерна, брошенного в землю. Это второе восхождение Девы-Зерна, знакомое людям той эпохи по их повседневным трудам и являющееся непосредственным результатом осеннего сева, к которому и были приурочены Элевсинские мистерии. [83]

Существует еще один памятник искусства, на котором изображены проводы Триптолема — это знаменитый Элевсинский рельеф (Фронтиспис). Он лучше прочих отражает высокий артистизм и глубокое религиозное чувство Фидия. На нем Триптолем, еще совсем мальчик, стоит между двумя богинями. Этот рельеф был выполнен около 440 года до Р. X. На позднейших памятниках Триптолем изображается тоже довольно часто, но лишь в качестве участника пира Элевсинских богов. Он уже не является центральной фигурой. К Элевсинским богам добавляются другие: покровительница города Афин — Афина, Дионис, который в ту эпоху был определенным образом связан с Элевсином, герои — Геракл и Диоскуры. Эти герои, первые из посвященных чужестранцев, напоминают о панэллинских мечтах Элевсинских мистерий. Такие изображения явно порождены интересом к Элевсинским мистериям, однако, в отличие от Ниннионской таблички, они не выражают никаких особых представлений.

Более интересны некоторые другие росписи на вазах, поскольку они содержат в себе новшества. В числе Элевсинских богов появляется дитя. Наиболее примечательна роспись гидрии, обнаруженной на Родосе[70] (Илл. 24). На ней мы видим женщину, выросшую из-под земли уже по грудь. В руках у нее рог изобилия, а на нем [84] сидит дитя. Дитя простирает руки к богине со скипетром (вероятно, Деметре), с другой стороны его — Кора с двумя факелами, а под ней Триптолем. На пелике из Керчи изображена поднимающаяся из-под земли женщина, она передает ребенка Гермесу, рядом с которым стоит Афина.[71] Слева — Деметра и Кора, а справа — «Бог» и «Богиня», то есть Плутон и Персефона. На другой стороне, как и на вазе из Тюбингенской коллекции, ребенок немного старше. Он стоит рядом с Деметрой и держит рог изобилия.[72]

Из этих росписей явствует, что рождение ребенка происходит в окрестностях Элевсина. Этот тип изображений хорошо известен по сценам рождения Эрихтония, однако данный афинский герой никак не связан с Элевсином. Рог изобилия, который держит ребенок или на котором он сидит, как на гидрии с Родоса, наводит нас на верный след. Этот рог изобилия — атрибут бога богатства, Плутона. Идеал, воплощенный в этом боге, был очень популярен в ту эпоху, к которой относятся упомянутые вазы. Наиболее известный [85] пример — созданная в 372 году до Р. X. группа Кефисодота, где богиня мира несет на руках младенца Плутоса. В этой группе отражены чаяния людей, живших в Афинах в те смутные времена. Прежде мы слышали о Плутоне как о взрослом божестве, изображали его иногда и седовласым старцем.[73] Однако я уже упоминал о мифе, согласно которому Деметра зачала Плутоса, соединившись с Иасионом на трижды вспаханном поле. Можно найти изображения, показывающие Плутоса на всех ступенях жизни, что соответствует циклу вегетации. Итак, несомненно, что дитя, появляющееся на упомянутых вазах, — это и есть Плутос. Помимо этих росписей на вазах у нас нет никаких сведений о Плутосе — младенце на Элевсине. Объясняется это очень просто. Рядом с дочерью Деметры — Корой, занимавшей наиболее важное место, не было места для сына Деметры. Он никак не соответствовал идеям, выраженным в Элевсинском мифе. А новое появление Плутоса в четвертом веке до Р. X. — это своего рода атавизм, вызванный стремлениями людей той эпохи к миру и достатку. Кефисодот назвал мать «Мир». Что касается росписей на вазах, вероятно, их авторы называли ее Гея («земля»), из которой вырастает колос. Плутос появился лишь на короткий период и исчез так же внезапно, как и возник; но сам факт его появления доказывает, что новые идеи могли найти отклик в умах людей, посвященных в Элевсинские мистерии.

В то же самое время на Элевсин проникли и Дионисийские элементы. Одна из связующих нитей — это, безусловно, Иакх, сходство которого с Дионисом-Вакхом мы уже отметили. Но были и внутренние связи, поскольку культ Диониса в одном из своих аспектов имеет отношение к циклу вегетации. В Дельфах Диониса изображали в виде младенца, лежащего в веяльной корзине и пробуждаемого менадами. Согласно Фюртвенглеру, дитя, вручаемое Гермесу на пелике из Керчи, завернуто в шкуру оленя и увенчано плющом, а на вазе из коллекции Хоупа мы видим Диониса вырастающим из земли, подобно Деве-Зерну.[74] Далее, мы видели, что на некоторых поздних Элевсинских вазах Дионис изображен среди Элевсинских богов. Это предвестие срастания разных мистических культов, которое стало обычным явлением в более позднюю эпоху. Следы такого синкретизма прослеживаются и в Римской эпохе, которой мы сейчас не будем касаться.



Поделиться книгой:

На главную
Назад