Выше неба

Антон Ленников

ВЫШЕ НЕБА

— Для меня это такой шанс, ты должен меня отпустить, — сказала Инга.

А я думаю, что же пошло не так, когда мы проснулись утром и поняли, что чего-то стало в нашей жизни меньше. Чуть меньше внимания, чуть меньше любви, чуть больше работы. Вечера, проведённые в одиночестве, выходные, проведённые порознь, слишком длинные командировки — сколько их было? И каждый такой день, каждый такой вечер откусывал по маленькому кусочку от тех нитей, что удерживают вместе двух разных людей, позволяя им называться семьей. И однажды ты просыпаешься, как всегда один, и понимаешь, что больше вас ничего и не связывает…

— Прости, мы стали слишком разными, ты меня совсем не понимаешь, — зло бросает Инга и уходит по коридору к рамкам детекторов предполетного досмотра. Я хочу окликнуть её, задержать, хотя бы сказать банальное «я люблю тебя». Но не могу раскрыть рта, так и стою у дверей посадочного гейта в зоне для провожающих и смотрю ей вслед. Тогда я ещё не знал, что это наш последний разговор.

Во время расстыковки с межпланетным кораблём челнок тряхнуло. Я тяжело стянул маску виртуального шлема, в наушниках переливалась релаксирующая музыка. Смахнул шарик слюны зависший перед лицом. Провести месяц в невесомости — удовольствие на любителя. Корабль ещё раз мягко качнулся на двигателях ориентации, и в звёздной пустоте иллюминатора появился Марс — прекрасный зелёный опал в обрамлении облаков и морей. Странно подумать, что ещё триста лет назад здесь была безжизненная пустыня.

Я потянулся в кресле, содрал со спинки пакетик кофе на липучке и сделал несколько глотков. Пить кофе через трубочку может только сумасшедший или пассажир космического рейса.

Проплывшая мимо по салону стюардесса одарила меня дежурной улыбкой и спросила на эсперанто:

— Мы скоро садимся, вам принести что-нибудь?

Я покачал головой:

— Нет.

Ожили динамики:

— С вами говорит капитан корабля. Мы снижаем скорость и начинаем вход в плотные слои атмосферы над Сирийским плато и планируем совершить посадку в космопорте Сульци через тридцать пять минут. Во время посадки перегрузки могут достигать трёх единиц. Пожалуйста, проверьте крепления ремней ваших кресел. Напоминаем, что средства личной гигиены находятся…

На стереоэкране в спинке кресла симпатичная девушка рекламировала крем от ультрафиолетового излучения. Я прислонил ладонь к иллюминатору, на холодном стекле которого остался отпечаток, глубоко вздохнул и попытался расслабиться. На Марсе я не был почти десять лет. Где-то там внизу меня ждут старые друзья и одно незаконченное дело. Рыжеволосый мужчина в соседнем кресле снял виртуальный шлем и посмотрел в иллюминатор.

— Какой вид, да? — мужчина говорил с характерным акцентом. По стилю речи и худощавой фигуре я догадался, что он марсианин.

Зрелище действительно было стоящее: шаттл уже шёл через верхние слои атмосферы и по керамической обшивке крыла ползали огненные всполохи. А из-за горизонта над горами Тарсис поднимался Олимп.

— Красиво, — согласился я.

— Крис, — представился собеседник, — меня зовут Крис Гюйгенс.

Я улыбнулся. Гюйгенс — популярная фамилия, чаще только Викинг или Спирит.

— Максим.

— Впервые на Марсе? — поинтересовался Крис.

— Нет, но давно не был.

— Я тоже давно не был, — дружелюбно согласился Гюйгенс, — три года в главном офисе на Земле провёл. Зато похудел на земной-то гравитации, первые месяцы еле как из общежития выползал. Жена, правда, заждалась, по видеопочте это всё-таки не то…

Крис замялся, потом внимательно посмотрел на меня:

— А я вас нигде раньше не видел?

От ответа меня избавила обещанная при посадке перегрузка, вдавившая нас в спинки кресел.

Где-то в глубине души я надеялся, что мне удастся приземлиться без лишней шумихи. Но сразу после иммиграционного контроля, где мой паспорт земного содружества не вызвал лишних вопросов, меня обступили репортёры. Марсианское телевидение, земное.

— Максим Веллер, вы приехали покорить Олимп?

— Вы знаете, что никто до вас не смог подняться на вершину?

— Вы надеетесь найти вашу жену?

— Вы можете нам хоть что-нибудь сказать?

Я отмахивался от них «без комментариев», а потом совершенно случайно наткнулся на своего попутчика с челнока. Крис Гюйгенс как-то странно посмотрел на меня и с лёгкой грустью сказал:

— Как жаль, что я не взял у вас автограф.

Я улыбнулся и ответил:

— Я дам вам автограф, когда вернусь.

Крис сразу как-то весь помрачнел и тихо вздохнул:

— Те, кто идут к вершине Олимпа, назад не возвращаются…

* * *

Я смотрел на гору, сейчас наполовину скрытую плотным слоем облаков, пока ехал от космопорта. Впрочем, назвать Олимп горой даже с такого расстояния не получалось. Казалось, сама планета изгибается дугой и, окутываясь коростой ледников и острых пиков миллионы лет назад застывшей лавы, уходит за облака и ещё выше, туда, где разрежённый воздух уже не держит крылья самолётов, к снегу из твёрдой углекислоты, к кратеру, где никогда не было ни одного человека.

Город Сульци у подножья с красивыми белыми зданиями из марсианского грунта, с тонкими иглами небоскрёбов казался даже не игрушкой — песчинкой на склоне горы. Огромная исполинская лестница небо. Десять лет назад Инга, как и я, видела этот пейзаж. В тот момент я очень отчётливо понял, почему Инга не повернула назад. Ещё никогда гора не давала таких ощущений — ни когда я поднимался на Аконкагуя в Южной Америке, ни Эверест в Гималаях. Земные горы казались игрушечными модельками по сравнению с марсианским исполином, а мои достижения по их покорению — нелепостью. Я смотрел на склон, уходящий за облака, и знал, что буду там, наверху.

Отель встретил меня услужливым портье и безликим номером с надписью «sterilized» на крышке унитаза. Я поел в ресторане на первом этаже. Между делом подключившись к местной сети, пробежался по новостям: марсианские политики выясняли отношения с земными, но всё как всегда сводилось к поставкам тяжёлых металлов и гелия-3. Немного писали и про меня, я открыл выпуск и сразу увидел Ингу. Фрагмент какого-то интервью местному каналу десятилетней давности, звука не было, но я успел прочитать субтитры.

— Почему вы хотите покорить вершину Олимпа? — спрашивает репортер, протягивая Инге микрофон.

Она хитро улыбается, чуть прищурив левый глаз, и я знаю, что она ответит.

— Потому, что она есть.

Сколько раз она повторяла эту фразу, слова другого альпиниста, который тоже шёл к своей недостижимой вершине почти четыреста лет назад. Как странно, что Инга повторила его судьбу. Даже сейчас идут споры о том, удалось ли ей дойти до вершины прежде, чем кончился кислород в баллонах или отказал калорифер костюма…

Я вернулся в номер, долго и с удовольствием мылся под душем. Влажные салфетки и надувная кабина личной гигиены межпланетного корабля, больше всего похожая на гигантский презерватив, сейчас казались нелепостью. Я чувствовал себя отдохнувшим, месяц в невесомости и не дал потерять форму — помогли цитостимы и тренажёрный зал. А значит, не стоило откладывать.

Я звонил на удачу. Скорее всего, Антон давно не пользуется этим номером, да и вряд ли нас ещё хоть что-то связывает. Всё равно стоило с кого-то начинать, так или иначе мне потребуется проводник, почему бы не начать с Антона.

Мы встретились в баре неподалеку, и я отметил, как изменился Антон. Постарел, поседел. С тех пор как Инга погибла, мы практически не разговаривали. Несколько электронных писем за десять лет дружбой не назовёшь. Антон выпил несколько стопок марсианского джина, традиционно солёного, закусил огурчиком, сморщился, а потом спросил прямо:

— Чего ты хочешь, Максим? — Не дожидаясь ответа, он подлил мне и налил себе полную стопку. — Ты покорил самые сложные вершины Земли, стал отличным альпинистом, — Антон криво усмехнулся и выпил ещё. — Пожалуй, даже лучше, чем я в свои лучшие годы. А теперь ты прилетел на Марс, и я спрашиваю — зачем? Ты хочешь найти тело Инги? Или просто себе что-то доказать?

Я покрутил бокал.

— Я просто хочу попробовать дойти до вершины, Антон.

— Дойти до вершины невозможно, Максим. И не сравнивай Олимп с Эверестом или любой другой из земных гор, — Антон снял перчатку и я увидел, что вместо левой руки у него протез. — Когда я пытался дойти до вершины, Олимп забрал у меня руку. Тогда мы глубоко зашли в «чёрную зону», где уже практически космос, но я повернул назад и расплатился за это рукой, а Инга пошла дальше…

Я хотел спросить, почему он столько лет ходит с протезом вместо того, чтобы восстановить руку, но промолчал. Антон тоже расплачивается за тот неудачный поход.

— Знаешь, я был неправ, когда сказал, что вы с Ингой не подходите, друг другу, — Антон грустно усмехнулся. — Вы просто не совпали по времени.

Он выпил ещё стопку и сказал:

— Хорошо, я соберу группу.

* * *

Почти со всех сторон Олимп окружён отвесными стенами трех-четырёхкилометровой высоты, древний марсианский океан тысячелетиями подмывал вулканические стены задолго до того как здесь появились люди. Только на северо-востоке есть достаточно пологий участок и узкая дорога от Сульци. Восхождение на Олимп начинается с пятой станции на высоте пяти километров. Здесь очень многолюдно. Много землян, много марсиан. Отели, сувенирные лавки. Гиды, в зависимости от возраста и квалификации туристов, предлагают провести к восьмой или десятой станции и даже к самой Малой вершине. Небольшой аэропорт неподалёку делает хороший бизнес на суборбитальных облётах Олимпа. Гора слишком большая чтобы её можно было полностью увидеть с поверхности, мешает кривизна планеты.

Антон собрал команду: он сам и двое местных с хорошим опытом восхождений. Стандартные рационы, водородные энергоблоки для печки костюма. И много, много баллонов с кислородом. На земле такие рюкзаки были бы неподъёмными, но здесь гравитация ниже земной. Первые километры подъёма раздражали огромным количеством людей, казалось, заполонивших все подступы к горе. На некоторых участках приходилось буквально ждать своей очереди, чтобы пройти дальше по тропе наверх.

Внизу в разрывах облаков блестело неглубокое марсианское море.

— У вас там водится что-нибудь? — я неопределённо махнул рукой вниз на блестящую морскую гладь.

Один из носильщиков оглянулся, но промолчал, ответил Антон:

— Нет, слишком много соли и щёлочи. Правительство распыляет бактерии, которые должны что-то там перерабатывать, но пока без особых успехов.

Антон подошёл к чахлой яблоньке, невесть как державшейся на каменистом склоне, сорвал один из плодов и бросил мне.

— С морем не вышло, зато на Марсе теперь яблоки растут, — пропел он строчку незнакомой мне песни. Яблоко оказалось кислым.

Редкий лес исчез после восьмой станции на высоте шести километров. С ростом высоты Марс возвращался к своему исходному виду красной каменистой пустыни. Людей стало намного меньше. У нас были палатки, но первую ночь мы провели в высокогорном отеле, как это заведение гордо себя именовало. Обычные деревянные нары, разрежённый воздух и холод.

Я лежал в спальнике на жёсткой лавке и слушал, как кровь стучит в висках. Антон курил на улице давно запрещённый на Земле табак — более чем вредная привычка для альпиниста. А я вспоминал, как мы с Ингой в первый раз поднялись на Фудзи в Японии. Там было почти столько же людей, сколько на нижних станциях Олимпа. Но она была так счастлива, размахивала русским флагом на вершине… Может быть, именно тогда ей пришла в голову безумная идея оставить этот флаг на вершине Олимпа. Идея, которая, в конечном счете, забрала её у меня. Странно, сейчас я понимаю Ингу куда лучше, чем тогда.

Я засыпаю беспокойным сном, странным кошмаром, в котором меня преследует ледяной призрак мёртвой жены.

Мы продолжаем восхождение по леднику и спустя почти неделю изнуряющего холода, отвесных склонов, где приходилось карабкаться на верёвках, и пытки разряжённым воздухом, достигаем Малой вершины на высоте девяти километров. Ничем особенным она не выделяется, по сути это и не вершина, просто на леднике установлена табличка с надписью «Это высшая точка, которую может достигнуть человек без скафандра. Дальнейший подъём связан с неоправданным риском для жизни».

Антон прикладывается к кислородной маске и говорит.

— Знаешь, правительство Марса выдает сертификаты о покорении Олимпа, если предоставить им фотографию этого места.

Я пожимаю плечами. Со стороны это, наверное, выглядит комично, учитывая костюм и рюкзак со снаряжением.

— Я пришёл сюда не за сертификатом.

Антон снова прикладывается к маске, и я думаю, что нужно бы ему сказать, чтобы он берёг кислород, но я молчу — всё-таки он лидер экспедиции. Я думаю, что мы просто продолжим подъём, но Антон сипло спрашивает.

— А зачем ты сюда пришёл.

Я не отвечаю, и мы идём дальше. На высоте десяти километров на границе «чёрной зоны» нас оставляют проводники — у них нет скафандров, а это значит, что даже с кислородными баллонами выше двенадцати километров им не подняться. Недалеко от точки Эвереста, места, где расстояние до вершины Олимпа как раз составляет восемь километров, мы встречаем «Оранжевую куртку» — Франсуа Жассо, французского альпиниста, который тридцать лет назад пытался покорить Олимп, но так навсегда и остался здесь. Один из многих.

Антон остановился возле тела, и я воспользовался этой возможностью отдышаться. Несколько вдохов из кислородной маски — и муть перед глазами немного отступила. Антону, скорее всего, приходится ещё труднее.

— Знаешь, почему его не убирают? — спросил Антон, садясь прямо на лёд рядом с «Оранжевой курткой».

— Слишком сложно спустить тело вниз? — предположил я, настраивая калорифер на средний режим.

— Да, и это тоже, — легко согласился Антон. — Но ещё его оставили здесь как предупреждение.

Антон сдёрнул с трупа капюшон, и на меня уставился безглазый череп, обтянутый кожей. На такой высоте нет животных, которые могли бы повредить телу, но низкое давление сублимирует воду из замёрших тканей, превращая трупы в мумии. В своих самых страшных кошмарах я нахожу Ингу, и она выглядит так же, как этот незадачливый француз.

— Что ты предлагаешь? — я знаю ответ прежде, чем Антон раскрывает рот.

— Идём вниз, здесь нечего делать, тут только снег, лёд, ветер и мертвецы, — голос Антона срывается.

— Я пойду дальше. Один, если придётся.

— Максим, что и кому ты хочешь доказать? — наверное, Антону кажется, что он кричит, но воздух слишком разрежён и я слышу лишь громкий шёпот. — Инге? Она мертва уже десять лет, ты гоняешься за призраками, Максим, и если не остановишься — сам станешь одним из них! Десять лет назад я точно так же говорил Инге, Джонсону и Като остановиться! Потому что знал, когда нужно поворачиваться назад.

Вместо ответа я просто иду дальше. Это не трудно — просто переставлять ноги, опираясь на лыжные палки. Шаг, потом другой, а потом повторить.

— Мы были с Ингой любовниками, — кричит мне вслед Антон, — после восхождения она собиралась уйти от тебя!

Я не оборачиваюсь. Знаю, что это правда, но всё равно не оборачиваюсь, потому что в одном Антон не прав. Не прав насчёт моих мотивов, зачем я рискую жизнью, зачем иду в горы. Инга была права — просто потому, что они есть. Когда я поднимался на Эльбрус, мучаясь горной болезнью и болью в мышцах от недостатка подготовки, я понял это, когда взошёл на вершину, преодолев себя, боль, слабость, разрежённый воздух. И тогда я вдруг понял, что горы одновременно труднее и проще нашего такого запутанного мира, где есть место обману и предательству. Где обещают невозможное, но не делают даже самых простых вещей. Вершина горы и путь к ней это способ сбросить груз житейских забот и стать на толику ближе к далёким и равнодушным звёздам. Я просто завершаю круг, возвращаясь туда, где всё началось.

Лёд закончился внезапно — слишком низкое давление не позволяло водяному пару конденсироваться в снег, а до ледников из твёрдой углекислоты оставалось ещё километра три. Я видел их отсюда — в разрежённой атмосфере видимость прекрасная. Несколько раз мне попадались мертвые тела, мне нужно было беречь силы, но я не мог удержаться и проверял каждое, с ужасом ожидая увидеть Ингу. Но это были другие, незнакомые мне альпинисты, мужчины, женщины, они укоризненно смотрели на меня замёрзшими глазами. Может, среди них были Джонсон или Като.

А потом Инга вышла из-за какого валуна сама и какое-то время мы просто шли рядом молча.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал я слишком тихо, чтобы она могла услышать под кислородной маской, но Инга ответила.

— Я всегда была здесь, ждала, когда ты придешь за мной. И ты пришёл.

Что-то предостерегающе шептал компьютер костюма, но это было как-то очень далеко, неважно, несущественно. Я заглянул в её голубые глаза, мне хотелось дотронуться до неё, но где-то в глубине души понимал, что это, наверное, не лучшая идея. Я протянул было руку, но отдёрнул её и вместо этого надавил кнопку стимулятора на аптечке. Горячая волна пробежала по телу, и призрак исчез. Остатка сил, подаренных наркотиком, хватило, чтобы забраться в палатку и надуть её. Сразу стало легче. Я должен был герметизировать костюм после 13 километров — так глубоко в мёртвой зоне давление слишком низкое, чтобы поддерживать жизнь, — но почему-то забыл это сделать. Инга была лишь галлюцинацией, вызванной недостатком кислорода. Ночь я провёл в палатке, пытаясь отдышаться и заснуть.

Следующие несколько дней прошли так же: я начинал идти с восходом солнца, иногда останавливаясь, чтобы немного передохнуть, сменить батареи и кислородные блоки. Ночью надувал палатку и пережидал в ней. Я экономил кислород и иногда видел призрак Инги, она шла рядом со мной.

— Почему ты ушла от меня? — спрашивал я пустоту, и она отвечала мне моими же словами:

— Мы все здесь временные гости, мне всё равно когда-нибудь пришлось бы уйти.

Иногда мне казалось совершенно логичным, что мы идём к вершине вместе, настолько логичным, что я начинал беспокоиться, не будет ли нам тесно в палатке вдвоём, хватит ли еды. Когда мне в голову приходили такие мысли, я повышал содержание кислорода в скафандре и безумие отступало.

В трёх километрах от вершины у меня лопнула фляга с водой, нужно было стравить давление, но я просто забыл. Несмотря на холод, вода закипела, испаряясь. Значит, я уже прошёл тройную точку воды и воздуха вокруг не многим больше, чем в открытом космосе. Примерно тогда же я понял, что мне не хватит кислорода на обратный путь. Автоматика должна была меня предупредить, но я не заметил сигнала. Тогда я оглянулся и не увидел ни огней городов, что так поразили меня в начале подъёма, ни сигнальных прожекторов станций. Был только Олимп от горизонта до горизонта. Казалось, что это мой собственный, очень одинокий и холодный мирок, в котором есть только я, боль в измученных мышцах, холод и движение. Карабкаться по сухому льду было трудно, он был слишком хрупкий и скользкий, ещё сложнее — обходить метеоритные кратеры, и было невыносимо холодно. Ночью температура падала ниже сотни, и начинал идти снег из твёрдой углекислоты.

Я заночевал в километре от вершины, мне было плохо, я мучительно кашлял, сплёвывая алые сгустки, тело сдавало. Спать уже не получалось, лишь изредка я проваливался в забытьё, полное чьих-то голосов и обрывков фраз и мыслей, которые я не мог разобрать. Из очередного такого провала меня выдернул треск ткани и свист выходящего воздуха. Палатка не выдержала холода и разошлась по швам. Я герметизировал костюм и как-то продержался до утра, кутаясь в обрывки пластика.

После нескольких попыток залатать дыры я бросил палатку и пошёл дальше. У меня оставалось времени только до захода солнца, потом я просто замёрзну. По дороге мне несколько раз попадались пустые кислородные баллоны, и каждая из таких находок словно подсказывала, что я на верном пути, ещё немного — и я выйду к вершине. Сухой лёд уступил место каменистой почве с древними, изъеденными временем валунами и потёками застывшей лавы. Больше всегда я боялся не дойти, это было бы таким предательством — не увидеть вершины. Я смотрел на Ингу, бесшумно идущую рядом, она говорила: «Ты дойдешь», и меня лишь немного беспокоило, что на ней нет гермошлема. Меня несколько раз вызывали по рации, скорее всего, это был Антон, но мне больше было нечего сказать ему. Я подумал, что если у меня будет немного времени, когда я дойду до верха, стоит Антону ответить. Не знаю, что я могу ему сказать, но ответить всё-таки стоит.