Одна против всех

— А вы сколько привезли?

— Раз, два, три, четыре… Пять с половиной.

— Почему с половиной?

— Девчонка — полутруп.

— Ты уверен?

— Только что пульс щупал — бьется. А остальные готовы…

— Ты не Бегемот, ты — мясник. Пойдешь обратно забивать крупный рогатый скот. Завтра же. На родной мясокомбинат. Я тебе о чьих трупах говорил?

— Ну, об очкарике и бабе его…

— Во-во, об очкарике и его бабе. А вы кого привезли? Ты в глаза смотри, в глаза, а не на Ушастого! Он свое еще получит… Итак?

— Мы не виноваты. Мы в машине сидели, я же говорил…

— Хорошо, а менты откуда? Какого хера ты их мне привез? Где ты их взял?

— По дороге подобрал…

— Трупы?! О Господи…

— Да не, живых. Вернее, один был жив, а второй раненый. Зуб даю, они сами напросились, деваться было некуда. Мы пока по Москве колесили, чтобы следы замести, они и попались. Да ты не зеленей, Вялый, все путем…

— Ну вот что, голубчики. Бабу тащите внутрь, ментов пусть ребята в пол замуруют в третьем боксе, а братву по семьям развезут. Эту тачку заморозьте пока…

— Ясный перец…

Все это я слушала, лежа в фургоне в прежнем положении, с придавленной носилками рукой, которая уже утратила способность воспринимать боль. Прямо перед открытыми дверьми стояла уже знакомая мне парочка и еще кто-то, мне невидимый, но обладающий довольно властным и хорошо поставленным голосом. Это был Вялый, судя по всему, бугор всей этой грязной шайки. Меня вытащили наружу и опять же на руках перенесли в помещение. Я все еще притворялась, ожидая услышать что-нибудь важное и полезное для себя, хотя мне это уже порядком надоело. Куда меня привезли, я не имела ни малейшего представления. Для чего я им понадобилась, я также не знала, но надеялась вскоре выяснить. Согревало душу лишь то, что Валентина с Родионом не попались в их лапы.

Вокруг пахло машинным маслом и бензином. Меня положили на бетонный пол. Сквозь тонкую блузку я почувствовала могильный холод, идущий из-под земли, и невольно вздрогнула.

— А-а, жива, голуба! — злорадно пропел Бегемот. — Я же говорил, говорил, а ты не верил!

— Заткнись! Ушастый, окати ее из шланга, чтобы быстрей очухалась.

— Это мы враз! — с готовностью хихикнул тот и куда-то побежал.

— Слушай, Вялый, может, нам ее… это? — неуверенно промычал Бегемот, ставший при Вялом вдруг каким-то стеснительным и несмелым.

— Чего?

— Ну, связать, говорю, бабу нужно. Она брыкастая больно… Наших вон уложила, глотки им попилила…

— Думаешь, она?

— А кто же еще, если там больше не было никого? — резонно аргументировал мясник.

— Невероятно, невозможно, непостижимо, но, исходя из того, что мне о ней рассказали, ничего исключать нельзя, — задумчиво проговорил Вялый. — Свяжи ей руки.

Мне туго стянули веревками за спиной запястья, и тут прибежал Ушастый, волоча за собой шланг.

— Ну что, поливать? — весело спросил он. — Водичка ледяная, ей как раз по кайфу будет!

— Поливай, — вздохнул Вялый.

— Вот только этого не надо! — решительно заявила я, садясь перед ними на полу. — Я вам не грядка, чтоб меня поливать.

Все трое на миг остолбенели, а я пока осмотрелась. Скорее всего это был какой-то гараж. Довольно просторный, на несколько машин, со смотровыми ямами и выкрашенными темно-зеленой краской грязными стенами. Цементный пол был заляпан масляными пятнами, тут и там валялись покрышки и какие-то железки. Машин не было. Бокс был довольно хорошо освещен лампами дневного света, висевшими под высоким потолком и на стенах. Справа виднелись закрытые большие железные ворота с врезанной маленькой дверью. Снаружи доносились чьи-то голоса. Передо мной стояли трое. Самым высоким и молодым был Ушастый. Он держал в руках шланг, который анакондой тянулся куда-то в другой конец помещения, и хищно скалился. Бегемот, которого я рассмотрела еще в офисе, стоял рядом и был ниже его на полголовы, зато в два раза толще. Ему было около сорока. Лицо его и впрямь чем-то напоминало рожу бегемота, наверное, слишком полными губами, сильно выдвинутой вперед нижней челюстью и маленькими, близко посаженными друг к другу глазками, в которых застыло выражение крайнего изумления. Оба они все еще были в униформе спасателей. Третьим в ряду стоял Вялый, самый старший. Ушастому он был по плечо, примерно такой же толстый, вернее, плотный, как и Бегемот, с наполовину лысой головой и довольно приятным, почти добродушным выражением круглого, мясистого лица, которое, когда улыбалось, вполне могло выдать в нем приличного семьянина и добропорядочного гражданина, любящего свою родину, правительство и уважающего закон. Его очень сильно обтягивал темно-синий костюм, имелись даже белая рубашка и бордовый галстук. Короткие, толстые руки его были засунуты в карманы брюк, в зубах дотлевала сигарета с фильтром. Умные глаза внимательно изучали мое лицо, и мне сразу стало неуютно.

— Ты глянь, и вода не понадобилась! — удивленно воскликнул Ушастый, не спуская глаз с разорванного выреза моей блузки. — Во дает.

— Это она, видать, от холодного пола в себя пришла, — догадался Бегемот. — Ну и слава Богу.

— Боюсь, что это не совсем так. Ладно, ведите ее, — коротко бросил Вялый и, окинув меня напоследок холодным, проницательным взглядом, направился к двери в боковой стене.

Меня поставили на ноги и повели следом. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по длинному коридору и очутились в небольшой комнате, похожей на кабинет бедного начальника. Стены здесь были голые, у окна стоял ободранный письменный стол с черным телефоном, у одной стены громоздился доисторический кожаный диван, весь в заплатах и дырах, а напротив стоял дубовый шкаф. Над диваном висел портрет Сталина, который, лишь только я вошла, вернее меня втолкнули, уставился на меня своими лукавыми глазами, словно говоря: «Хотите нас обмануть, товарищ Мария? Не выйдет…»

Вялый уже снял пиджак, который теперь висел на спинке стула, и сидел, сложив свои толстые волосатые, покрытые наколками руки на столе. Рукава рубашки были закатаны, галстук ослаблен, и верхняя пуговичка расстегнута. За окном уже стемнело. Пахло здесь все тем же бензином. Меня посадили на диван, Бегемот примостился рядом, а Ушастый сразу вышел.

— Есть хочешь? — вдруг спросил Вялый почти дружелюбно. — А то проголодалась небось за день. Не стесняйся, скажи, здесь все свои, — и по-отечески так улыбнулся.

— С удовольствием. — Я расплылась в ответной улыбке. — Кстати, вы кто?

— Я? — удивился он и тут же снова улыбнулся. — Александр Александрович, можно просто Сан Саныч. А ты, насколько я понимаю, Мария, не так ли, сударыня?

— Вы блестяще осведомлены, Сан Саныч, — продолжала я подыгрывать ему, зная, что продлится это недолго. — А позвольте поинтересоваться, Сталин на стене — это ваш родственник или просто дань светлой памяти?

— Да, родственник, — усмехнулся он, — отец родной, можно сказать. Вообще-то, если тебе интересно, это не мой кабинет, а его, — он кивнул на Бегемота. — Так что вопрос не по адресу.

— Хорошо у вас тут, — заметила я, оглядывая неуютные голые стены и облезлый потолок, — мухи не кусают…

— Слышь, Вялый, она издевается, — хмыкнул Бегемот. — Ты давай, кончай эту бодягу, да действительно пойдем перекусим. Устал я сегодня…

— Увянь, — посуровел Вялый. — Дай мне с дамой поговорить. — И опять посмотрел на меня с улыбкой, причем в глазах блеснули хитрые искорки. — Хорошо тебе, девица, говоришь?

— Ну да, а чего?

— А то, что руки связаны, тебя не смущает?

— Руки? Ах руки, ну надо же, а я и не заметила. Да так, пустяки, мне не мешает. Скажите, вы меня сюда только покормить привезли или для чего-то более существенного? А то у меня режим, знаете ли, время ко сну отходить…

— Ну и сука! — хмыкнул Бегемот с другого конца огромного дивана. — Вялый, чего ты тянешь, не пойму?

— Погоди, Бегемот, — нахмурился тот. — Пытаюсь понять, почему она нас не боится. У тебя нет версий? Вы «хвоста» не привезли?

— Да ты что, обижаешь! — обиженно надулся мясник. — Целый час по городу мотались, проверяли… Нет, все чисто, ей-Богу.

— Тогда тем более непонятно, — вздохнул Вялый и внимательно посмотрел на меня. — Ну что, Мария, в прятки мне с тобой играть некогда, так что давай, быстренько расскажи мне все, что знаешь, и покончим с этим. Только не тяни и не темни — не люблю. Мы и так уже потратили на вас слишком много сил и времени, ты понимаешь?

Он подождал ответа, глядя в мои ясные глаза, не дождался и еще более строго продолжил:

— Ты мне сейчас расскажешь, что вам известно об этом деле: фамилии, адреса и так далее. Я должен знать все, и это в ваших же интересах. Что вам рассказал этот парень из Тулы? Если вы не знаете ничего — вас оставят в покое, а если знаете, то… — Он воздел глаза к потолку…

— Мы ничего не знаем, — тут же выдала я, честно глядя на него, ибо мы и в самом деле ничегошеньки не знали об этом проклятом деле, в котором счет трупов уже приближался к десятку. — А Петр из Тулы знает еще меньше. Вернее, знал…

— Врет она, — тоскливо проговорил Бегемот, разглядывая шкаф напротив. — Ты неправильный подход выбрал. Отдай ее нам на пару часиков…

— Заткнись, — угрожающе процедил Вялый. — Или убирайся отсюда. Очкарика упустили, так что молчи. С меня теперь три шкуры сдерут, а не с тебя. Спецы, мать вашу! — Он слегка побагровел, но быстро взял себя в руки и повернулся ко мне: — Послушай меня, девочка. Если вы во всем этом случайно оказались, то скажи, и мы оставим вас в покое. Нам лишние трупы ни к чему…

— Да? А кто-то говорил, что одним трупом больше, одним меньше — это для вас ерунда. — Я злорадно посмотрела на Бегемота.

— Он неправильно понимает политику партии, — вступился за подчиненного начальник. — Но я даю тебе слово, что вас никто не тронет, если вы ничего не знаете…

— Я уже ответила на этот вопрос, — серьезно сказала я. — Мы действительно ничего не знаем, и я буду очень признательна, если вы меня хоть немного просветите прежде, чем замуруете в бетонный пол третьего бокса…

В комнате повисла мрачная тишина. Глаза Вялого потемнели, под толстыми щеками заходили желваки, руки сжались в кулаки, и весь он напрягся, словно я всадила ему шило в задницу. Бегемот, с шумом выдохнув, громко засопел и заерзал, издавая громкое шуршание.

— Значит, ты, курва, все слышала, — наконец выдавил Вялый. — Ты пришла в себя еще в машине и все время притворялась. Так я и думал. Следовательно, ты здесь неспроста. Это хорошо…

— Что ж тут хорошего? — вздохнула я.

— Да, ты права, — его губы расплылись в гнусной ухмылке, — для тебя тут нет ничего хорошего, потому что я все равно узнаю правду: и где скрывается твой Родион, и что вам рассказал этот пентюх из Тулы, и что вам удалось пронюхать за это время. Я все узнаю, а вот ты… — Он с сожалением окинул взглядом мою полуобнаженную грудь и скрещенные ноги в легких брюках. — Ты, после нашей встречи, уже никогда не сможешь назвать себя красивой женщиной. — Он вдруг с силой ударил кулаком по столу и закричал: — Кто убил тех троих?! Ты или твой очкарик?! Отвечай, сука, а то удавлю!

— Ну вот, — насупилась я, — так мило беседовали, и на тебе.

— Перестань поясничать, мразь! — проревел над ухом Бегемот и залепил мне пощечину, от которой в голове у меня зазвенело, перед глазами поплыли разноцветные круги, а из ушей полетели горячие искры. — Говори, стервь!

— Оставь ее, — вдруг потух Вялый и махнул рукой. — Успеешь… — И заговорил вкрадчивым голосом: — Послушай, Машенька, я вас понимаю: вам нужны деньги. Они всем нужны, согласен. Видимо, для этого ты сюда и приехала, ведь так? Ну не верю я, хоть убей, что та, которая сумела сбежать из ментовки в наручниках, а потом укокошила троих моих людей, не смогла бы избавиться от этого болвана. — Он кивнул на Бегемота, и тот опять засопел. — Не верю. Значит, хотите договориться.

Он встал и подошел к окну, повернувшись к нам широкой спиной. Сквозь рубашку проступали темные пятна пота. Толстой пятерней с короткими пальцами он провел по затылку, приглаживая вставшие дыбом волосы, и, не оборачиваясь, громко спросил:

— Сколько вы хотите? И не строй из себя святую невинность. — Он повернулся и просверлил меня взглядом. — Или чистенькими выйти хотите? Не выйдет уже, милая. Из дерьма, в которое вы вляпались, выходят или запачканными, или мертвыми. Выбирай.

— Вы что, хотите купить наше молчание? — догадалась я.

— Если нельзя иначе, то почему бы и нет? — пожал он плечами. — Мы готовы заплатить любую сумму, в пределах разумного, чтобы найти взаимный консенсус…

— Боже, слова-то какие…

— Правда, есть еще один вариант, беспроигрышный, так сказать, — перебил он меня.

— Какой же?

— Не догадываешься? — хмыкнул он. — Стоит мне послать твоему Родиону лишь одно твое нежное ушко, как, я уверен, он сам принесет мне себя на тарелочке с голубой каемочкой. И даже с цветами и шампанским, если захочу.

— Интересно, куда вы собираетесь посылать мое ухо, если Родион сейчас в бегах? — робко пробормотала я, чувствуя противную дрожь в голосе. — Это бессмысленно…

— Ничего, есть масса способов сделать так, чтобы посылка дошла до адресата. Но я не хочу тебя кромсать. Ты пойми, я ведь не изверг, я такой же, как и ты, нормальный человек, добрый, незлобивый, у меня семья, дочь твоего возраста, и мне эти забавы ни к чему. Поэтому я предлагаю сделку тебе лично.

— Не понимаю.

— Ты рассказываешь нам про все, в том числе и про местонахождение твоего босса, а мы платим тебе и только тебе. И ты свободна! — Он с великодушной улыбкой сделал широкий жест в сторону двери. — Иди на все четыре стороны, никто тебя не тронет! Если захочешь, мы даже поможем тебе встать на ноги. Мы раскроем перед тобой такие двери, о существовании которых ты раньше и не догадывалась…

— Это как перед Светой Капустиной? — усмехнулась я, из последних сил стараясь поддерживать в нем заблуждение, что нам кое-что известно и задешево мы это не отдадим. — Нет уж, спасибо, дядечка, меня и наша дверь вполне устраивает. Кстати, ваши люди ее сегодня изрядно повредили…

Тут Вялый и впрямь начал зеленеть. Сначала лицо его вспыхнуло, пошло багровыми пятнами, а потом начало быстро зеленеть, словно вместо крови в его жилах текла зеленка. Глаза налились, губы зашептали что-то бессвязное, а уши, его большие уши натурально зашевелились. Что там ни говори, а человека вывести из себя я могу. Причем качественно. Я даже думала, он сейчас заплачет. Или убьет меня одним ударом своего громадного кулака. Но ошиблась. Он даже не тронулся с места, а так же быстро, как и в первый раз, начал приходить в себя, обретая естественный цвет лица и статичное положение ушей. Через несколько секунд я услышала его вполне спокойный, правда, несколько хрипловатый голос:

— Еще один такой удар ниже пояса, и я отправлю тебя в боксы. Там ребята тебя быстро обломают, можешь не сомневаться. Но я еще не теряю надежды договориться. Пойми, девочка, здесь затронуты не мои интересы. И не его. — Он кивнул на понуро молчащего Бегемота. — И не Светланы. Речь идет об очень больших ставках. В той игре человеческая жизнь — лишь галочка на бумаге, не больше. Там нет ни чувств, ни морали — есть только правила, которые нельзя нарушать. А если нарушил — будь добр, сам положи голову на плаху, или тебе ее снимут вместе со всеми остальными частями тела…

Он еще о чем-то говорил, а я сидела и думала, в какую же такую страшную игру попала невинная провинциальная девочка Светлана и что там натворила, если из-за нее поднялась такая буча? Перебирая в уме всевозможные варианты, начиная с масонской ложи и кончая разведкой враждебного России государства, я никак не могла нащупать верную ниточку. Вялый, несмотря на то что говорил много, ничего толком еще не сказал, ни разу не проболтался, мерзавец, и это начинало меня бесить. По времени мне уже давно пора было сматываться отсюда, ибо я на самом деле очень хотела есть, а ничего, что могло бы помочь нам распутать этот странный клубок, в моих руках еще не было. Кроме того, разумеется, что я буду знать адрес этого логова и портреты всех этих людей. Впрочем, может, это не так уж и мало в нашем положении? Так или иначе, я решила не тянуть слишком долго.

— И пусть кто-то думает, что это бесчеловечно или жестоко, — вдохновенно продолжал тем временем Вялый, — но такова истина, на которой стоит мир. Пусть она страшна и неприглядна, но тем не менее без нее этот мир рухнет, общество рассыплется в прах, нагрянут анархия и хаос, и вот тогда вы все поймете, что лучше такой порядок, чем вообще никакого. Вы живете где-то там, далеко внизу, копошитесь в своих мелочных каждодневных проблемах, не стоящих и выеденного яйца, по большому счету, и не понимаете, что есть высшие интересы, высшие сферы и высшие законы, которых вам никогда не постичь своими ничтожными умами, как бы вы ни пытались…

— Вы, часом, не философ? — перебила я с сочувствующим видом. — А то я сегодня с одним таким уже встречалась. Уж больно мудрено говорите. Нам бы, быдлу, попроще чего…

Он застыл с открытым ртом и с поднятой рукой на самой вдохновенной ноте, а затем сплюнул себе под ноги и сказал:

— Тьфу на тебя. Между прочим, когда-то я читал лекции в одном весьма известном заведении.

— Чего ж бросили? Или на солененькое потянуло?

— Скорее на зелененькое, — он беззвучно рассмеялся.

— Кстати, не пойму, почему бы вам не сдать меня в милицию? — начала я размышлять вслух. — Меня ведь ищут…

— Дурочка, тебя ищут только потому, что мы этого хотим, — криво ухмыльнулся Вялый. — Так зачем нам тебя отдавать, если ты сама к нам явилась?

— Боюсь, что вы переоцениваете свои возможности, Сан Саныч. Смотрю я на вас, и тошнить начинает. Вы тут о высоких материях рассуждаете, а сами настоящее ничтожество. И шайка ваша не лучше…

Посмотрев на меня долгим взглядом, он вздохнул, сел за стол и задумчиво уставился на Бегемота.

— Часа вам хватит? — спросил он через некоторое время.

— Да мы и за полчаса управимся, — буркнул тот и тяжело поднялся, хрустя суставами. — Ты сам придешь послушать, как она запоет, или тебе пересказать потом?

— Перескажешь, — Вялый болезненно поморщился. — Не люблю я всех этих штучек, ты же знаешь. Больно уж противно… Давайте, вытащите там из нее все. А что останется — в бетон. Эх, дева, дева-краса, что ж ты с собой наделала, — с сожалением покачал он головой. — Ну да сама виновата. Забирай ее…

Бегемот клещами схватил меня за локоть и рывком сдернул с дивана.

— Пошли, голуба…

— Извините, но это не входит в мои планы… — начала было я, и тут на столе ожил молчавший до сих пор черный телефонный аппарат.

Мы все вздрогнули и посмотрели на него. Он продолжал звонить. Наконец, словно очнувшись, Вялый протянул руку и сорвал трубку: