Одна против всех

— Ладно, туши пожар, — зло оборвал его напарник. — Сбежал, и хрен с ним, нам же лучше — возиться не придется. Забудь про него. Ты опергруппу вызвал?

— Нет, не успел.

— Ну ты даешь. Ладно, останься здесь, я сам пойду.

Он двинулся к двери. Семенов подошел к трупу и вдруг крикнул Пронину вслед:

— Эй, слышь, а где его часы?

— Какие часы? — удивленно обернулся тот.

— Ну, на руке у него часы были с браслетом — я видел.

— Где-где, — противно ухмыльнулся тот, — есть одно место. А ты что, сам уже намылился? Ну ты и крохобор, Семенов.

И ушел. Семенов вздохнул и переместился ближе ко мне. Я лежала в том же нелепом положении с чуть приоткрытыми глазами, чувствуя на себе его пристальный взгляд, и думала о том, что скажет Родион, когда узнает, что его несносная секретарша все-таки опять умудрилась вляпаться на элементарном задании. Да не просто вляпаться, а попасть в милицию с ужасным обвинением в предумышленном убийстве. И ведь, что самое обидное, задание выполнить не успела: соседи не опрошены, ничего по поводу прежних хозяев не выяснено, фотографии Светланы не показаны… Тьфу!

Тут меня бросило в холодный пот. Батюшки, да ведь на одном из снимков, лежащих в моей сумочке, Светлана изображена вместе с братом, ныне покойником, то бишь с Петром! Теперь я вряд ли так просто отверчусь, сказав, как уже решила раньше, что просто забежала в этот дом пописать и случайно наткнулась на пистолет с трупом. Теперь Родиону придется попотеть, придумывая для органов здравое объяснение всему происшедшему. А ведь он терпеть не может, когда его вынуждают раскрывать секреты своего агентства, и всегда старается держать в тайне данные о клиентах, чтобы сохранить лицо и имидж фирмы. Ну вот, сокрушенно подумала я, теперь босс точно взбеленится и выгонит меня ко всем чертям. И поделом мне…

Прибывшие через полчаса оперативники бегло осмотрели все, слушая сбивчивый рассказ патрульных милиционеров, собрали вещдоки, уложили труп на носилки и унесли, поставили меня, «очухавшуюся», на ноги, вывели из дома, усадили в милицейский «газик» и повезли в местный околоток. На душе у меня скребли кошки, ребра страшно ныли, а в затылке всю дорогу тупой болью отдавалась каждая кочка, Было такое ощущение, будто меня везут на расстрел после допроса в гестапо. Я чувствовала себя Зоей Космодемьянской, Лизой Чайкиной, Олегом Кошевым и Павликом Морозовым, вместе взятыми. Хорошо, что уже пришла весна, было тепло, и мне не грозила участь несчастного Карбышева, а то бы я еще и о нем вспомнила.

В отделении, куда меня доставили в наручниках, было сумрачно и пахло перегаром и ружейной смазкой. Двое хмурых сержантов провели меня мимо окошка дежурного, мимо небольшого закутка, где за перегородкой понуро сидели угрюмые люди с небритыми физиономиями и воспаленными глазами — они-то и источали запах перегара, — и, попетляв по узким коридорам, доставили к камере с металлической дверью. Честно говоря, я все еще не верила, что это происходит со мной, в моем мозгу никак не умещалась столь несуразная и дикая мысль, будто меня, Пантеру, прелестную секретаршу самого блистательного на свете частного детектива, обладающего внушительными связями во всех силовых, будь они неладны, структурах, собираются бросить в камеру к уголовникам. Это было выше моего разумения, все происходило как в дурном сне, который почему-то никак не хотел заканчиваться. Самое странное, что меня никто ни о чем не спрашивал! Приехавшие на место преступления оперативники даже словом со мной не обмолвились! Ну не наглецы ли? Они только выслушали заискивающую ложь молодых подонков, понимающе покивали головами, кривя губы противными ухмылками, пару раз обожгли меня убийственными взглядами — и все! Никто даже не попытался спросить у меня: а что же, уважаемая леди, произошло там на самом деле? Этим умудренным криминальным опытом спецам вдруг все стало со мной ясно: мол, она убийца, место ей за решеткой и разговаривать с ней не обязательно. Нет, я честно пыталась еще там, в доме, обратить на себя их внимание, но они даже ухом не повели. В конце концов я прекратила попытки, надеясь, что босс сам с ними разберется и покажет им сначала кузькину мать, а потом и то место, где раки зимуют. Затаив в себе сию злорадную мысль, я успокоилась и молча терпела всю дорогу вплоть до дверей камеры. Здесь мое терпение лопнуло. Тем более что даже дежурный не опросил меня.

— Послушайте, — начала я решительно, — у меня есть право на один телефонный звонок, вы в курсе?

Они переглянулись так, словно услышали несусветную глупость, затем один из них, старший сержант, сказал:

— На твоем месте я бы закрыл варежку и не возникал, красотка. Ты не в Америке.

— Вконец оборзели, — горячо поддержал его товарищ, гремя ключами у замка. — Слишком умные стали…

— Я требую, чтобы мне зачитали мои права! — твердо заявила я, чувствуя, как душа уходит в пятки от одного вида облезлой тюремной двери, за которой слышатся неразборчивые голоса. Я понимала, что если меня туда засадят, то я могу просидеть там до скончания века, а босс все это время будет сходить с ума, гадая, куда я пропала. Нет, сначала нужно позвонить. — Вы не имеете права! Это противозаконно.

— Заткнись, я сказал! — Старший сержант сильно сжал мой локоть. — Сейчас тебе зачитают твои права. Вон там. Отлесбиянят и зачитают.

Он посмотрел на дверь, и они с напарником тихонько рассмеялись.

— Я требую адвоката, — не унималась я. — Вы нарушаете Конституцию Российской Федерации. Вы хоть догадываетесь о ее существовании?

Милиционер, открывавший дверь, повернулся ко мне с выражением крайнего изумления на лице и, подняв чуть ли не к затылку брови, проговорил:

— Да она обнаглела, стерва! Еще издевается над нами.

— Я не издеваюсь, — тут же поправила я его, — а напоминаю о своих правах. Я не пойду в эту камеру, пока не позвоню.

— Пойдешь, куда ты денешься, — хмыкнул другой. — Там тебя быстро перевоспитают.

— Слышь, Витек, может, ее к мужикам на полчасика запихнуть? Чтобы поняла, что к чему…

— Давай, — сразу согласился тот, оглядевшись по сторонам. — Пока с Бутырки за ней приедут, она уже и поумнеет.

Ужас охватил меня при этих словах. И не потому, что мне было страшно попасть в камеру к уркам — с ними-то я как-нибудь разобралась бы, — а от того, какой беспредел творится в наших отделениях милиции.

— Это произвол, — тихо сказала я и тоже осмотрелась. Коридор был пуст. — Дайте мне позвонить.

— Идем, сейчас позвонишь, — хихикнул старший сержант и дернул меня за локоть.

Стоявший у двери вытащил из замка ключи и схватил меня за другую руку. Конечно, мне с наручниками сзади было не совсем удобно, но другого выхода я не видела. Крутанувшись на месте, я вырвалась от них, отскочила, подпрыгнула и врезала обеими ногами по их опешившим физиономиям. Оба моих конвоира синхронно упали на спины и послушно затихли.

— Я предупреждала…

Развернувшись, я, пылая от гнева и возмущения, решительным шагом потопала обратно. У окошка дежурного стояли какие-то люди в гражданском с виноватыми физиономиями, видимо, задержанные, в сторонке переговаривались два офицера, за перегородкой все так же томились с похмелья несчастные алкаши. На меня никто не обратил внимания. Растолкав плечами стоявших у окошка, я просунула в него голову и, с трудом сдерживая себя, спросила у капитана, что-то писавшего в журнале:

— Где кабинет вашего начальника?

— Начальника? На втором этаже, двадцать вторая комната. — Он приподнялся и показал пальцем на лестницу. — Вон там подниметесь наверх, потом свернете направо и увидите табличку.

— Спасибо.

Я повернулась и пошла к лестнице. Тут же за спиной раздался его удивленный возглас:

— Эй, дамочка, а почему вы в наручниках?!

— Как раз это я и собираюсь выяснить, — громко бросила я через плечо и скрылась на лестнице, чувствуя, как по спине у меня бегут мурашки.

— Эй, кто-нибудь знает, кто она такая?

Не знаю, что уж они там себе думали, но до кабинета я добралась беспрепятственно — никто из проходивших по коридору сотрудников меня не остановил и не поинтересовался, зачем, собственно, мне наручники. Оказавшись в приемной, я кивнула долбившей по клавишам пожилой женщине с лицом откормленного бульдога и спросила:

— Начальник у себя?

— У себя, — прорычала она, не отрываясь от пишущей машинки.

— А как его зовут?

— Николай Евгеньевич. Он занят.

— Спасибо, — улыбнулась я и пнула ногой дверь кабинета, на которой висела табличка: «Начальник отделения полковник Курбатов Н. Е.».

— Эй, ты что творишь?! — гавкнула секретарша мне вслед, но я уже закрыла ногой дверь.

Тучный человек с полковничьими погонами сидел за столом и пил чай, глядя в забранное решеткой окно, за которым на дереве чирикали воробьи. Увидев меня, он сначала удивился, но потом, приглядевшись, вежливо улыбнулся и спросил:

— Вы по какому вопросу, красавица?

— По вопросу соблюдения конституционных прав, Николай Евгеньевич, — я подошла к столу.

— Да? — Он поставил чашку на стол и приосанился. — И каких же конкретно?

— Задержанные имеют право на один телефонный звонок?

— Наверное… — Он начал что-то вспоминать. — А что, у вас кого-то арестовали? Муж или родственник? Как фамилия? Сейчас разберемся…

— Вы не поняли, — я повернулась к нему спиной и показала наручники, — это меня арестовали. И не дают позвонить. И вообще, хотят запихнуть меня в камеру к мужчинам.

Полковник начал быстро меняться в лице, челюсть его отвисла, глаза округлились, изо рта вырвались хриплые звуки:

— Э-э-у-у-о-о… Вы кто, гражданочка? Как вы сюда попали? Почему в наручниках?

— Не важно. — Я села на стул, закинув ногу на ногу, и уставилась ему в глаза. — Почему ваши подчиненные нарушают законные права человека? Как вы только что сказали, я имею право сделать один телефонный звонок перед тем, как отправиться в камеру. Или ваши сотрудники еще не в курсе, что мы уже десять лет как при демократии живем?

— Ну почему же, — пробормотал он, медленно приходя в себя от моей наглости, — они все ознакомлены с основными положениями на этот счет. А, собственно, почему вы одна, без сопровождающих? Или они в приемной?

В этот момент за дверью послышался шум, она распахнулась, и в кабинет ворвалась толпа милиционеров. Впереди несся дежурный капитан с пистолетом наголо, за ним двое мордоворотов в бронежилетах, с автоматами, а где-то за их спинами маячили испуганные и разбитые физиономии моих конвоиров. Заметив меня, мирно беседующую с начальником, они в растерянности застопорились.

— Вот она! — заорал вдруг, задыхаясь, капитан, направляя на меня пушку. — Товарищ полковник, она сбежала! Охрану покалечила!

— Спокойно! — повысил голос Николай Евгеньевич, поднимаясь и сильно бледнея. — Объясните мне, черт возьми, что здесь происходит! И опусти оружие, Коломчук, а то еще в меня попадешь!

Тот ошалело вытаращился на свой пистолет, словно впервые увидел его, и медленно опустил, смущенно пробормотав:

— Виноват, товарищ полковник.

— Кто виноват — это мы сейчас выясним! — грозно проревел начальник, теперь уже багровея, и посмотрел на автоматчиков. — Выйдите вон из кабинета, мать вашу!!! Люба, почему сюда вламываются без приглашения?! Чем ты там занимаешься?!

В дверях, между конвоирами, высветилось бледное лицо секретарши.

— Так ведь…

— Уволю к хренам! — рявкнул полковник. — Всем марш отсюда! А вы двое останьтесь.

Он окинул меня и капитана взглядом, и мы остались. Когда дверь за остальными тихонько закрылась, полковник устало упал в кресло, закрыл лицо руками, посидел так немного, затем поднял на меня глаза и виновато пояснил:

— Извините, у нас тут бардак, как и везде в стране. Как я понимаю, вы журналистка, эксперимент проводите? Дело хорошее. Из какой газеты?

Пока я, удивленная таким поворотом событий, придумывала, что ляпнуть в ответ, капитан хмуро бросил:

— Она не журналистка, товарищ полковник. Она — убийца.

— А вы помолчите, капитан, вас не спрашивают! — грозно вскинулся тот, и вдруг до него дошло. — Что ты сказал, Коломчук: убийца?!

— А вы думали, — злорадно оскалился тот и, вытащив из кармана листок, затараторил: — Самая что ни на есть! Вот рапорт на нее. Прикончила какого-то типа из пистолета, наши ребята патрульные как раз мимо проезжали, услышали выстрелы и, рискуя жизнью, взяли ее тепленькую, с пушкой в руках, рядом с трупом. Мало того, стала оказывать сопротивление при задержании, чуть не прикончила одного из наших, но ее все-таки заковали в наручники и доставили сюда. А здесь она вообще учинила беспредел, товарищ полковник: во время препровождения в камеру зверски напала на двоих конвоируемых, выбила Федоренко два зуба, Шилкину сломала челюсть и сбежала сюда, видимо, рассчитывая убить и вас, Николай Евгеньевич.

— Так-так, — задумчиво проговорил начальник, постукивая указательным пальцем по столу, — эти журналисты совсем обнаглели.

— Не то слово, — поддакнул капитан и окинул меня ненавидящим взглядом. — Хуже бандитов стали.

— А зачем она нацепила на себя наручники? — спросил полковник.

— В каком смысле? — не понял капитан.

— Ну, не в наручниках же она избивала охрану, — пояснил тот свою здравую мысль. — А ко мне уже в наручниках пришла.

— Да? — Капитан снял фуражку и почесал в затылке. — А действительно, странно. Хотя нет, постойте, по-моему, она уже была в наручниках — я сам видел, когда она спрашивала, как к вам пройти…

— Что-что она у тебя спрашивала? — подозрительно сдвинул брови начальник.

— Где ваш кабинет находится, — охотно пояснил тот. — Я ей и рассказал.

— Постой, так это что ж получается? Ты сам ее ко мне направил?! — округлил глаза полковник. — Вы что, сбрендили все сегодня? Арестованная, в наручниках, покалечив охрану, спокойно разгуливает по отделению, а дежурный, ни ухом ни рылом, объясняет ей, как пройти к начальству?! Да ведь это самый натуральный дурдом! — Он с силой ударил по столу мясистым кулаком.

Капитан сконфузился, отвел глаза, опустил голову и пробормотал:

— Виноват, товарищ полковник, ошибочка вышла…

— Заткнись!

— Простите, что вмешиваюсь, — вклинилась я робко, уже совсем не понимая, что здесь происходит, — но насчет дурдома вы очень верно подметили, Николай Евгеньевич.

— А вас вообще не спрашивают, товарищ журналистка, — строго сказал полковник. — Сейчас позвоню вашему главному редактору, и он выкинет вас с работы к ядрене фене. Думаете, раз свобода слова, так все позволено? Ошибаетесь, дорогуша. На вас тоже управа найдется…

— Вы позволите мне все объяснить? — Я покосилась на капитана.

— А сможете? — недоверчиво спросил полковник.

— Попытаюсь, — улыбнулась я. — Дело в том, что я никого не убивала, это раз. Во-вторых, ваши люди даже не удосужились спросить мою фамилию, не то что выяснить обстоятельства моего появления на месте убийства. В-третьих, была нарушена процедура задержания, то есть меня сначала избили ни за что, а потом почему-то сразу потащили в камеру вместо того, чтобы дать возможность связаться с моим адвокатом или родственниками, как положено по закону. В-четвертых, большинство ваших сотрудников или гнусные лжецы и мародеры, или грязные извращенцы…

— А за это вы ответите по всей строгости, — быстро вставил капитан.

— Помолчи, — поморщился полковник, держась рукой за голову, — без тебя тошно. Ты уже выяснил, что там с этим убийством?

— Никак нет — некогда было. Только вот рапорт успел получить от патрульных.

— А кто ведет дело?

— Старший оперуполномоченный лейтенант Рябой. Но он сейчас в магазине на бульваре — там вора поймали.

— Но убийство и в самом деле было?

— Конечно, — он ткнул пальцем в лист, — здесь все черным по белому…

— И она подозреваемая? — Полковник кивнул на меня.

— Главная и единственная, — расплылся в радостной улыбке дежурный. — И вообще, я не понимаю, чего вы с ней цацкаетесь? Ей место на нарах…

— Не твоего ума дело, — огрызнулся начальник. — Тут наверняка какой-то политический подвох — от этих писак всего можно ожидать. Да еще министры чуть не каждый Божий день сменяются, — он устало вздохнул. — О Господи, когда уже эта пенсия проклятая придет…

— Так что с ней делать будем, товарищ полковник? Я предлагаю приплюсовать к убийству сопротивление при аресте, нападение на охрану и побег. Тогда никакая журналистика ей не поможет, — уверенно закончил капитан. — Ввек не отмажется.