Икона и человек (сборник)

— Мишаня, а ты что, налегке, без вещей?

Миша говорит:

— Ну да.

— Подожди, — говорит Щукин, — а это чье? — И показывает рукой на уродливые клетчатые баулы.

На что Мирник, пожав плечами, спокойно и мужественно отвечает:

— Не знаю, спекулянты какие-то летят.

И они ушли.

Синяя папка

Губернатор одной небогатой области попал в трудную жизненную ситуацию. Ему необходимо было в спешном порядке выполнить президентские поручения: поднять зарплату бюджетникам, отремонтировать дороги, ну и все остальное, что с барского плеча людям было наобещано во время выборов. Бедолага было заикнулся, что у него денег нету и что не то чтобы он их все пробожил, а просто и не бывало. Но на него было так посмотрено, что он поперхнулся и сказал: «А деньги мы изыщем! Не сомневайтесь!» За что ему было тут же похлопано по плечу.

И действительно, говно вопрос. На выполнение поручений президента требовалось денег почти столько же, сколько составляет весь бюджет области. Консолидированный.

Но не на того напали. Русские не сдаются. И он решил воспользоваться политическим моментом и несогласованностью в верхах. Случай подвернулся быстро. Облетая державу, в единственном в области аэропорту сел борт номер один. О! Тебя-то мы и ждали! Встречая первое лицо, наш сметливый неунывающий губернатор прихватил с собой папочку, заботливо собранную для Минфина. Решил с нарочным передать. Думал, что самый умный. За тридцать секунд скороговоркой рассказав о делах области, заверив в верноподданности и пообещав 70 % на выборах — даже с лишним, подал с поклоном папочку: «Вы уж там, барин, похлопочите». Барин кивнул. Сунул папку под мышку. Покровительственно потрепал по плечу. И поднялся в самолет.

Губернатор долго-долго махал вслед. Шапку не надевал.

На следующий день губернатор позвонил в Минфин. Начал издалека: «Это вам звонит губернатор такой-то. Вам там папочку не передавали?» А ему: «Какую папочку?» — «Ну, синенькую такую, с документами»… — «А кто должен был передать???» — «Как кто?! Путин!» На том конце недоуменное молчание: «Перезвоните».

На следующий день он снова позвонил. И натряхивал им до вечера. Подняли министра, замминистра, референтов, их помощников и даже уборщицу допросили — никто папку не видел. А там, между прочим, в папке, все документы собраны на получение суммы, равной бюджету области. Консолидированному, между прочим! Иди сейчас их заново собери. И где сейчас эту папку искать? Что, звонить на борт номер один и спрашивать: «Извините, пожалуйста, у вас там царь случайно синенькую папочку нигде не оставил?» Это только кажется, что смешно. Поручение президента надо выполнять, а денег нет и не предвидится.

Губернатор не спал. Похудел. И вдруг обнаружил, что в голове у него день и ночь крутится какая-то дикая строчка: «Если денег нету, научу, где взять, — продавай корову, в рот ее е…ть!»

И приехал губернатор в Минфин. Побывал на приеме у замов. Узнав требуемую сумму, его успокоили: «Решим». И уже почти было повели в закрома, но в последний момент вдруг поняли, что приехал он с пустыми руками. А он человек опытный: понимал, что так дела не делаются, но думал, что проканает. Вроде как не должны с него, бедолаги, брать деньги за предоставление денег на выполнение президентских поручений! Ага, мечтатель. Так и уехал ни с чем.

Но поручение-то выполнять надо. А в Минфине денег без денег не дают. Причем, вы будете смеяться, откат берут вперед. Механизм же должен запуститься. Первый транш в область когда еще поступит, а жизнь в Москве требует, и деньги нужны уже сейчас. И вот губернатор пошел с шапкой по кругу. А чтобы денег дали, ему надо объяснить зачем. И он честно всем рассказывает, что деньги ему нужны для того, чтобы занести их в Минфин, после чего Минфин выделит ему денег, на которые он выполнит поручения президента…

И в этом месте его обычно спрашивают: «А деньги-то ты как нам возвращать собрался?» На что он, потомственный крестьянин, честно объясняет: «Так там же небось останется»…

Правда, смешно?

* * *

В одном небогатом городе было велено построить перинатальный центр. В общем-то, роддомов у них хватало. Тем более что рожать никто особо не разбежался. Но в Москве решили, что надо. Дали указания. Зачем он нужен — не объяснили, но деньги выделили. И на том спасибо. Что-то построили.

Но не достроили. Во-первых, хрен его знает, зачем оно надо. Во-вторых, деньги закончились. И не то чтобы в процессе стройки казенные деньги пролюбили, а так… заткнули более насущные дыры. Область-то небогатая. А тут в округ назначили нового полпреда. А губернаторы уже все назначенцы. Кроме этого. А полпреду заняться нечем. И руки чешутся последнего избранного губернатора поменять. А тот уже двадцать лет царапается. И уже трех полпредов пережил. Надо сказать, что губернатора этого все знают. И относятся к нему все по-доброму. Но всерьез не воспринимают. А ему и нормально. И вот сообщает ему добрый человек, что снимут его за недостроенный перинатальный центр. И сделает это лично Путин во время своего визита, устроив показательную порку. А до визита остается три (!) дня. Ох ты, черт, не было печали!

Что делает нормальный русский человек в такой ситуации? Правильно. Он тоже выпил. И стал звонить друзьям. Он же все-таки избранный, а не назначенец какой, поэтому друзей у него — достаточно. Собрались мужики. Выслушали. Серьезная задача. Выпили. Подумали. Еще выпили. А потом один говорит: «Что там делать-то надо, чтоб закончить?» Губернатор: «Все! Там стены голые!» Почесали в затылках. «Ладно, не бздымолис! Краску я тебе дам. И оттенки повеселее выберем», — говорит самый трезвый. Другой вторит: «Я двести таджиков загоню! Закатают все! И еще улицу Коли Мяготина закрасят!» Губернатор еще трезвый: «Не п…зди! Откуда у тебя двести?! Сто дай». Ну, вот, вроде и вырисовывается. Стоп! Кровати-то где взять? «У тебя пионерские лагеря остались?» — «Да есть какие-то»… «Ну и раздербань! Вывези все кровати. А мы здесь как-нибудь подшаманим. Главное, чтоб простыни крахмальные! И наволочки чистые!» Уф. Ну, вот, вроде все и решилось…

Подожди! Дак его же надо до приезда Путина роженицами наполнить! Где взять-то?! «Фигня делов! У тебя роддома есть? Вот и свези оттуда! Самых веселых и красивых. Какие царю нравятся. Денек полежат. Путину покажутся. Развезешь обратно». И тут губернатор протрезвел: «Подожди! А если вдруг они рожать начнут?! Или, не дай бог, еще что! Да и краской надышатся. Я на это не могу пойти! За меня все-таки люди голосовали. Не буду я так делать. Пусть лучше снимают меня на хрен!!!» — «Да ладно, подожди ты, не горячись. Сейчас что-нибудь придумаем».

И придумали. Навезли веселых улыбчивых комсомолок. Уж где набрали — не скажу. Привязали к животам большие подушки. И разложили по койкам на крахмальные простыни в сверкающем, новом, свежевыкрашенном перинатальном центре. Перекрестились и стали ждать Путина.

Путин не приехал. А сняли губернатора за другое.

Зачем?

У нас в деревне участковый был — хороший парень. Саша звали. Сам из Артемовского. И вот ему звание дали. И приехали они в деревню отметить. Выпили, то да се, в баню сходили и поехали домой.

Жена за рулем, он рядом. И по дороге что-то повздорили между собой. Ну, выпивши, всяко бывает. И он посреди дороги в сердцах вышел, дверью хлопнул и пошел пешком. А жена говорит: «Ну и хрен с тобой». И поехала дальше.

Недалеко еще отъехала, а его машина сбила. Насмерть.

Трое детей. Старшему — шесть, младшему — год. И жилье служебное. Выселяют сейчас.

И ведь любили друг друга — зачем поругались?

«Товарищ нарком! Свердловск на проводе!»

Чекист Павел Корнель был сотрудником ИНО (Иностранный отдел НКВД) и с 23-го года работал в Берлине. В 37-м году его отозвали из Германии и откомандировали в Свердловское управление НКВД. И вот Павел Корнель прибыл из Берлина в Свердловск и приступил к своей нелегкой службе. Что там Берлин? — тишь да благодать, Гитлер у власти, везде порядок, а по утрам кофе с булочкой. А тут Свердловск, 37-й год. Все бурлит. Куда ни глянешь по сторонам — везде идет последний и решительный бой. И все острее классовая борьба. Рука бойцов колоть устала. И бедный чекист, не выдержав такого контраста, будучи дежурным по управлению, среди ночи, своей чистой рукой и с горячим сердцем, бескорыстно воспользовавшись служебным положением, по прямому набрал наркома Ежова: «Але, але! Свердловск на проводе! Товарищ нарком! Дежурный по управлению капитан Корнель докладывает: Николай Иваныч, дорогой, как честный человек и член ВКПб, не могу молчать! Здесь творится форменная контрреволюция, порочат честных людей! Расстреливают верных ленинцев! По ложному доносу посадили все руководство железной дороги! Пьют на работе с утра до вечера… Да, Николай Иванович, так точно! Никому, кроме вас! Есть хранить молчание! Так точно! Служу трудовому народу!..»

И Павла Корнеля не расстреляли! Его даже отправили на повышение в Ульяновск. Правда, при этом расстреляли его непосредственного начальника Дмитриева. А Корнеля расстреляли уже потом в Ульяновске.

Откуда знаю? Разговаривал с человеком, который занимался его реабилитацией.

Гостинец

У нас оперативка идет, а тут мужик приехал, в коридоре стоит. Крестьянин такой натуральный. Руки здоровенные, потрескавшиеся, в мозолях. С котомкой. Стоит и терпеливо ждет.

— Что у вас случилось?

— Да я приехал издалека, мне б с сыном повидаться. Мать сдала его к вам на реабилитацию, а я не видел его давно, врозь живем. Мне б только повидаться. Я вот гостинец ему привез, — показывает на котомку.

— Ладно, сейчас после оперативки решим.

Так он простоял всю оперативку возле двери, переминаясь с ноги на ногу, теребя свою котомку.

Надо сказать, что мы стараемся, чтоб в период реабилитации родители меньше общались, потому что после таких общений дети становятся шальные и невменяемые и, в конце концов, бегут, и все начинается снова.

Стали его отговаривать, а он все одно:

— Сына давно не видал, соскучился. Повидаться хочу, гостинец передать… Ехал за тыщу верст. Не откажите.

Ну, жалко уже человека стало.

Макс говорит: «Ну, давай под мою ответственность тогда. Пусть человек повидается, поговорит с сыном».

Мужик аж расцвел:

— Вот родные! Вот уважили! Спасибочки вам!

Макс посадил его в машину и повез на Изоплит. И всю дорогу мужик рассказывал, как он соскучился по сыну, как он в детстве носил его на руках, ездил с ним на покосы, ходил на рыбалку. А ближе к Изоплиту примолк…

И вот заходят они, отца проводят в столовую и приглашают сына.

Заходит сын, видит отца. Замер на пороге.

— Папа!

Отец вскакивает с криком: «Сынок!», подбегает к сыну и… с размаху отвешивает ему здоровенную оплеуху! И еще! Тут же заученно бьет его коленом в самое дорогое. Сын с воплем складывается пополам, а соскучившийся отец смотрит на него и говорит:

— Ты, гад, козел, всю жизнь мою поломал…

Обошел и со всей дури, как пробивают пенальти, пнул ему под зад. Сын рухнул. Отец посмотрел по сторонам ошалевшими глазами и говорит:

— Ну, все. Свиделся. Гостинчик передал. Домой пора ехать. Где тут выход?

«Дак а че?..»

Пошел дочку в школу отводить. Раннее утро, воздух свежий! Идем по тротуару, подряд несколько машин стоит. Припаркованы задом, заведенные, и водители сидят. В доме люди обеспеченные живут, видимо, вызывают водителей с утра, и те сидят по часу, по полтора в заведенных машинах. И когда идешь, дышать невозможно — как через газовую камеру. А еще дядька один стоит, на «Волге» белой, так там облако голубоватых газов и особо циничная вонь!

Я дочку отвел, вернулся обратно, а они все стоят, газуют. Я постучался одному в окошко и говорю: «Вы что там, замерзли?»

Он говорит: «Дак а че? Все же так — никто не глушит». И действительно.

В свое время, еще в девяностых, столкнулся в Скандинавии. Там не принято в городах прогревать машину дольше тридцати секунд. И стоять в заведенных машинах тоже не принято. Причем закона специального нет, как-то люди сами за этим смотрят. И вправду, чего без дела воздух отравлять? И подход такой вызывает уважение.

«Уважаю русских»

Юра Трофимов в молодости был стилягой. Поверьте, ему было непросто быть стилягой в 50-х в Алапаевске. У него были брючки в облипочку и канареечный клифт, а передвигался он по Алапаевску на велосипеде. Чем вызывал возмущение соответствующих органов. Но это еще не все. Юра начал рисовать картинки. И не какие-нибудь, а абстрактные! А работал он в то время в доменном цехе. И всем рабочим эти свои картинки показывал. И доигрался. Его вызвали в КГБ и однозначно сказали, что если он не прекратит рисовать, то его посадят. Это было серьезно. Юра пришел домой, сел возле окошка, подперев щеку рукой, и горестно задумался. Он был очень напуган. Но рисовать ему хотелось пуще прежнего. А сидеть очень не хотелось. Тем более отец его, бравший Берлин, в начале 50-х умер от ран, мама была уже на пенсии, он оставался единственным кормильцем для нее и своих четырех сестер и братьев.

И тогда Юрина мама, Анна Ивановна Трофимова, видя, как он переживает, вздохнула и сказала: «Знаешь что, Юрка, давай-ка я тоже начну рисовать! Пусть нас вместе сажают». И она действительно начала рисовать. Это были простые и очень красивые картинки.

Через некоторое время на нее обратили внимание серьезные художники — Брусиловский с Мосиным. Причем сразу отметили эстетичность и понимание цвета. Анна Ивановна рисовала каждый день и картинки свои дарила тем, кому понравится. Полторы тысячи ее работ забрал основатель Иван Данилович Самойлов в Нижне-Синячихинский музей. Они хранились там в сундуке и почти все отсырели и погибли. Потом каким-то непостижимым образом в конце 80-х выставка работ Трофимовой с большим успехом прошла… в Париже! И посетители восприняли эти картинки как яркое чудесное открытие[2].

В ресторане

В Омске, в восемьдесят восьмом году, мы с Димой Чуркиным по золоту работали. У нас в Свердловске голодно было, а в Омске — изобилие. И мы по вечерам повадились ходить в ресторан «Турист». Модный такой ресторан, столики по кругу. А еще туда ходили все омские блатные. Такие серьезные, сосредоточенные парни, как сказал поэт — на х… некого послать. И нравы у них самые суровые. Однажды Чеснок подъехал к «Туристу» на новой «шестерке» и поднялся в ресторан. Пока он ходил, кто-то, проезжая, дал по машине очередь из автомата. Прошили от переднего до заднего крыла. Он спускается, а там зеваки, «мусора»: «Так и так, на вас было покушение. Будете заявление писать?» — «Какое заявление? Какое покушение?» — «Да по вам же стреляли!» — «Где?!» — «Да вот же дырки!» — «А, так это же я просто молдинг отодрал…»

Вот такие люди. Гвозди бы делать!

И вот мы с Димой сидим в ресторане, он выпивает, а к нему еще Наташка приехала. А Наташка молодая такая, дерзкая была. Сидит, тонкими пальчиками бокал с шампанским держит, смотрит поверх голов, и сигаретка на отлете. Как в кино. Ресторан гудит. В одном углу блатные гуляют, через раз музыкантам «Таганку» заказывают, в другом менты отдыхают, им почему-то «Синий туман» подавай. А за соседним столиком сидят несколько девчонок. Фабричные девчонки. Скромные такие, день рождения у одной. Прихорошились и пришли. В складчину небось. И с ними парень один. Не шикуют. Им бы «Белые розы», но, видно, денег нет.

И вдруг один блатной с красной рожей, в адидасовских штанах, в белой «саламандре» и норковой формовке, упитанный такой, поигрывая булками и дожевывая котлету, направляется к девчонкам. Почему в адидасовских штанах и белой «саламандре»? Да потому что просто красиво. А почему шапка на голове? Да чтобы все видели, что она есть. Шапка, в смысле. А потом, иди оставь ее где-нибудь — сразу спиз…ят!

И вот он, дожевав котлету, подходит к девчонкам и берет за руку ту, которая возле парня, и тянет ее из-за стола. То есть вежливо так на танец приглашает. А она вдруг пытается руку вырвать! А он точно знает, что эрогенные зоны у женщин — почки, печень и кадык, и этот девичий демарш его настораживает: «Не понял, че за х…ня?!»

А я все это вижу, но не лезу, потому что рядом с ней сидит парень, и слово за ним. Ну и просто чужой город, чужие менты, а я не так давно освободился. А парень молчит и голову в плечи втянул. Он омский и знает, кто это. И вдруг вскакивает девчонка, сидящая рядом, и звонким голосом кричит: «Ну-ка, отпустись от нее!» Он секунду смотрит на нее непонимающе: «Ты че, овца!» А у меня уже незаметно стул от стола отъехал, и я смотрю, и у меня еще надежда, что кто-то впряжется. Я бы не полез. Я же не самоубийца. Но на всякий случай уже встал. И вдруг он просто лениво, всей пятерней, берет девчонку за лицо. И все. И отступать мне некуда. Я развернул его к себе, по-честному подождал секунду, пока он поймет, что происходит, и с левой вложился в челюсть чуть ниже уха. У него остаток котлеты выпал, а потом он упал. А о чем мне с ним разговаривать? И сел я на место. Дима так уважительно на меня посмотрел, Наташка одобрительно кивнула, а девчонки завизжали. А этот дурак полежал-полежал, потом встал и побрел, печально булками наворачивая…

И сижу я, такой гордый, хороший поступок совершил, за девушку заступился, всех победил! И девушки на меня поглядывают.

И вдруг слышу жуткий топот. Смотрю, а по кругу к нашему столику бегут человек пять. И я с грустью понимаю, зачем они бегут.

А товарищ мой дрался последний раз во втором классе, и менты не впрягутся. И вообще, это те самые драки, которые никто не останавливает. И с этими грустными мыслями я вышел им навстречу, чтобы столик с Димой и Наташкой остался у меня за спиной. Потому что, пока они меня сломают и втопчут, можно успеть уйти. И вот эти качки бегут и сопят, а проход между столиками неширокий, и все вместе они бежать не могут. Поэтому бегут они гуськом, на ходу подтягивая рукава.

Если бы у меня был ствол с собой, я бы начал стрелять не задумываясь, потому что они шли меня убивать. Ствола не было. Но случилось чудо. Тот, который бежал первым, был слишком уверенным, а бегущий на тебя человек беззащитен как ребенок. Просто он этого не знает.

И я его встретил очень жестко — прямым в подбородок. И он упал спиной на какой-то стол. И стол упал вместе с ним, и у него отломилась ножка. Ну, знаете, были раньше такие полированные столы с четырехгранными ножками, и я успел эту ножку подхватить. Ух, какая ножка была! Коричневая, увесистая, с уголком на конце. Да какая там ножка? Волшебная палочка. Единственное, что помню, когда ею в голову попадаешь, в руку больно отдается. И я с этой ножкой начал на них наступать. Несколько раз в меня попали, но мне удалось устоять на ногах. Единственное, помню, что девчонки визжали и официантки ходили с подносами вдоль стенок.

Этих было человек пять, и, когда они стали обходить меня сзади, Дима влепил одному в затылок пустой бутылкой из-под шампанского так, что осколки долетели до меня. Сдернул у официантки с подноса еще две бутылки и встал у меня за спиной. Теперь уже завизжала официантка.

И мы стали с Димой с боем отступать к кухне и чуть не забыли Наташку, которая все так же сидела нога на ногу, манерно курила и только стул отодвинула к стене так, чтобы ее не задели и все было видно. Красиво устроилась в партере. Еле выдернули ее, выскочили, захлопнули дверь, и она затрещала под ударами. А там официанты, повара набежали и говорят: «Бегите! Бегите!», а официантка Любовь Михайловна кричит: «Бежим! Я вас проведу через второй выход!» А мне бежать уже никуда неохота, я притаился с ножкой и думаю: сейчас кто первый ворвется, тому башку снесу. А Любовь Михайловна кричит: «Бежим! Они вас убьют!»

И мы выскочили, и через какой-то подвал она провела нас в гостиницу «Турист», которая примыкала к ресторану. И мы поднялись к Диме в номер.

Нас колотит. Нервяк такой. Меня слегка штормит — несколько раз попали. Но мы победили. И смотрим в окно, а там подъехали две «скорых» и кого-то на носилках грузят! И нам еще приятней. И вдруг Наташка говорит: «Я своего мужа таким никогда не видела. Дима, я люблю тебя, я горжусь тобой!» И обняла его…

И я вышел из их номера и пошел к себе. И, когда открывал дверь, понял, что мне что-то мешает, и увидел, что мешает мне ножка стола, которую я до сих пор сжимаю в руке.

Они начали искать нас уже ночью. Перекрыли вокзал и аэропорт. Из Омска мы уехали на такси. Ножку стола я поцеловал и выложил на заправке уже после Кургана.