Помоги проекту - поделись книгой:
Владимир Лорченков
Таун Даун
Настала пора повернуться к обществу спиной
Дизайн переплета и иллюстрация
Фото на переплете из личного архива автора
Часть первая
Грязная потаскушка только и делает, что задом вертит. Трется вокруг да около… хорошо хоть, не внутри! Девка явно мечтает заполучить кое-что. И плевать, что ей не больше пяти лет. Нет-нет! Зря я смеюсь, это все моя наивность, неопытность. Он, культурист Дима, знает лучше меня, уж он-то здесь десять лет прожил, сто дорог оттоптал. Можно сказать, срок отмотал! А что? Срок и есть! Приезжаешь сюда, в Канаду, как на «зону», и «смотрящий» по ней – Бабушка. Она самая, Ее Величество Королева Великобритании, Ирландии, Лилипутии, Бальнибарби, Австралии, Гуингнмии, Канады и Новой Зеландии. Как верхней Зеландии, так и нижней. И даже той, что где-то посередине. Ну чего я смеюсь? Про королеву у Димы долго не получается. Она старая, и цветок у нее – проходит минут десять, прежде чем я понимаю, о каком он цветке, и в это время мы начинаем выносить из квартиры горшки с землей и гигантскими кактусами, – давно уже пожух, ссохся. Завял! Там, наверное, одни мыши да гигантские совы. Охотятся за мышами, летают бесшумно и вертят головами. Вправо, влево, влево, вправо. От губы к губе. Как к какой? Я что, не понял, что он имеет в виду под цветком? Тут я останавливаюсь, скидываю с плеча страп – длинный черный ремень, на котором мы носим вещи, – и хохочу. Дима, хоть и дуется для виду, рад передышке. Культуристом он только называется. Весит килограммов шестьдесят… не больше упитанного барана! Он, наверное, единственный грузчик Монреаля, который в свободное время ходит в зал, с гордостью говорит мне Дима перед тем, как мы заходим в эту социальную квартиру. Социальная, это от социум, c’est-à-dire[1] от «общество». Речь идет о социальной программе помощи уязвимым слоям населения. За невинной формулировкой скрывается, по версии Димы, обитель зла. Проклятые латиносы, сраные иранцы, ушлепищные венесуэльцы, конченые колумбийцы, обтруханные китаезы. А уж про ниггеров он, Дима, вообще молчит. Пусть только я не думаю, что он расист какой. Нет, ничего подобного… Теперь надо взять страп на плечо и рывком подняться с пола. На колени лучше не вставать, нужно присаживаться, как тяжелоатлет со штангой. Глубокий присед. Такой глубокий, чтобы срака в пол уперлась. Есть? Поехали! Так о чем он, кряхтит Дима. А, ниггеры, интернационал. Он, короче, ничего против людей по цвету кожи, или там запаху, не имеет. Хотя от черножопых воняет, и это медицинский факт. Но Дима – все равно не против! Нет уж, мистер. Он вырос в Советском Союзе, его воспитали на дружбе народов. Сам он жид. Да-да, не нужно стесняться. Он себя так и называет. Отец его был настоящий жид, с обрезанным поцем. Когда Дима разыскал папочку где-то в Магадане и тот с удивлением познакомился с одним из выкормышей своего многочисленного потомства от двенадцати жен, разбросанного по всему Союзу, то решил прибегнуть к последнему средству, чтобы отпугнуть сынка с его любовью. Le dernier argument de roi[2]. Снял штаны и показал Диме член. Тот оказался обрезан. А что он, ну то есть Дима, а не член? А ничего. Он заплакал и обнял родного отца, который сбежал от мамашки лет пятьдесят назад и которого Дима разыскал наконец. Так они и стояли, обнявшись. Дима, в тулупе и шапке-ушанке, и его пьяненький папаша – со спущенными ватными штанами и обрезанным поцем, который на морозе весь посинел. Пришлось растирать спиртом. Этого добра оказалось в избе предостаточно, потому что папаша Димы пил. Он только освободился. Нашел себе добрую гражданскую женщину и ждал у нее в избе разрешения покинуть границы Магаданской области. Мечтал рвануть на юг, куда-нибудь в Западную Сибирь. Как журавль какой или утка. Но его, вольную и гордую птицу, сбили на взлете мусора поганые. Сам он, Дима, никогда в жизни не имел проблем с законом. Если не считать, конечно, той драки, когда они толкались, топтались, а потом разошлись, а на земле остался в крови какой-то парень. Его не откачали. Диме повезло, дали условное. Знал бы он тогда, что спустя тридцать лет ему придется оправдываться за этот нелепый инцидент перед офицером канадской иммиграционной службы. Так и так, месье, объясните ваше участие в… Предъявите документы, подтверждающие, что в этом преступлении вашей вины не было, и желательно показания трех свидетелей… Справку номер… Форму от… Официальные бумаги по стандарту… И все это – с лицемерной канадской улыбочкой, от которой у Димы уже тогда скулы сводило. Но что делать! Настало для него время валить из Молдавии. 1995 год, всплеск национального самосознания. Молдаване хотели бросать русских за Днестр, а жидов прямо в Днестр[3]. А Дима, хоть он и мастер спорта по водному поло, всегда боялся природных водоемов. У него три друга по пьяни в реке утонули, а четвертый – чуть не утонул! Судя по уклончивым показаниям, я понимаю, что четвертый Дима и есть. Я угадал! Оказывается, Дима вообще не пьет. Красноречивое свидетельство…
Я наскоро приканчиваю банку пива, которую нам пожертвовали владельцы социальной квартиры. Семейная пара: индуска лет тридцати и весом примерно в полтора центнера и ее худосочный муженек. Тощий, в наколках, явно бывший наркоман. Ну то есть наркоман, потому что они бывшими не бывают. И их дочка, ангелочек лет пяти, которая трется вокруг нас, вызывая дикое раздражение Димы. Он, как мы уже выяснили, ничего не имеет против индусов там или черных. Но ведь эти – которых мы перевозим – они же чистый убыток государству. Никаких эмоций! Ничего личного! Но он, Дима, – жид Дима, как он просит себя называть, – считает, что такие семьи и таких детей нужно расстреливать из пулемета. Вывозить за город, желательно подальше… Куда-нибудь в Mont-Tremblant[4], например… Там красиво… реки, горы… карьеры… Никто ничего не увидит и не услышит, крики не будут доноситься до города… Нужно всех строить в колонны и расстреливать из пулеметов. В Канаде что, боеприпасов нет? Такая богатая страна. Такой жесткий отбор. Он, Дима, разве что не отсосал офицеру иммиграционной службы, который рассматривал документы на выезд. Он и отсосал бы! Просто офицер оказался женщиной. Так что Дима, поигрывая несуществующими мускулами под войлочной клетчатой рубашкой – он уже тогда готовился к Канаде и ее провинциальному стилю – предложил ей куни. А что?! Куни, я что, не знаю, что такое куни? – поражается Дима.
Я осторожно переступаю через ангелочка, вставшего на пороге с куклой, и придерживаю над головой малышки стиральную машинку. Мамаша в отдалении черным пятном возится по паркетному полу, что-то с него собирает. Папаша вообще исчез, пообещал принести кофе. Чаевых нам не видать, так что и на том спасибо. Ну ку-нии-лин-гуус, тянет Дима, глядя на меня пораженно. По его представлениям, сорокалетний сопляк… это я, очень приятно… должен прекрасно разбираться в таких гадких штучках. В общем, Дима предложил отсосать офицеру-женщине. Думаю, не будь кабинеты для собеседования оборудованы камерами слежения, бедная женщина бы согласилась. По Диме видно – он очень хотел удружить офицеру. Так или иначе, а в каком-то смысле она его трахнула. Пять часов утомительных разговоров на французском, перемежаемом уточнениями на английском. Источники доходов, причины отъезда, трудовая книжка, опыт работы на родине, знание рынка труда в Канаде, а какого цвета флаг провинции Альберта, и если вы можете вспомнить слова гимна провинции Саскичеван, то сейчас как раз подходящее время это сделать… Сучка издевалась! Но он, Дима, выстоял. Все преодолел. Отбарабанил назубок все девизы всех провинций Канады. Перечислил разновидности бобров, обитающих в окрестностях Монреаля. Наверняка среди них и черножопый бобер: иммигрант из Африки числится, не смог удержаться я. Нет, не понимает Дима, такого нет в списке видов реки Сент-Лоран[5], замечены только… Следует перечисление бобров. Причем на французском! Все иммигранты пытаются доказать себе и друг другу, что в совершенстве владеют языками Этой Страны. Однако никто из них правильно глагол проспрягать не может. Но я, наученный горьким опытом предыдущих переездов, молчу. Все лучше, чем получить ножом в само… Впрочем, об этом позже. Поэтому я терпеливо позволяю Диме разделаться с глаголом «habiter»[6], причем на «мы» мой напарник срывается… и выравниваю стиральную машинку.
Мы на лестнице, и, значит, вся тяжесть груза ложится мне на лицо и шею. Это опасно. Периодически в таких ситуациях ломаются спины, сворачиваются шеи. Нужно очень внимательно следить за грузом. Но Диме не до того. Он увлеченно расписывает мне подробности иммиграционного собеседования. Как он ей сказал то… как ответил это… срезал и так и этак… Короче, она осталась в полном восторге! Жалко только, отсосать не позволила. После этого Дима, потративший уже тысяч десять на документы, собеседование, медицинский экзамен и прочие формальности, потерпел всего лишь полтора годика, заплатил еще тысяч пять и купил билеты за три… В общей сложности двадцатку отвалил! И все это время следил за здоровьем – не пил, не курил… Чтобы, не дай бог, не хватил кондратий и канадцы не узнали, что у кандидата Дмитрия проблемы с сердцем, которые он может лечить за счет бюджета Страны. Короче, отбор, как в Иностранный Легион, говорит Дима, хваставшийся мне до этого, что сумел «откосить» от молдавской армии. Ну а что после? Самолет Мюнхен – Монреаль. Ужасная жрачка в полете. Хорошо хоть, стюардесса попалась симпатичная. Дима ей подмигивал и так и этак. Наверняка, если бы не языковой барьер, он бы поимел стюардессу, и та завертелась быстрее даже, чем лопасти двигателя. Язык? Он не знал! Собеседование? Так он заучил все ответы на все вопросы… Так все делают. Я что, не скачивал перед интервью брошюру «Пятьсот вопросов на интервью»?! Язык он выучил только здесь, в Канаде. И как выучил! Je parlons français, tu parlons français, il elle parle français, nous parler français, vous parlera français, ils elles parlerez français[7]. Во как! Ничего, мне не стоит завидовать и грустить. Я обязательно выучу французский так же хорошо, как и он, Дима. Вот только «десяточку» в Канаде отмотаю. Как он. После такого срока по французской «фене» кто хочешь, как соловей, запоет.
…Мы грохочем строительными ботинками со стальными носками по алюминиевому трапу, проложенному от подъезда к грузовику компании по перевозкам. Называется «Вест-транс». Все службы по перевозкам в Монреале принадлежат молдаванам, и все названия, соответственно, выдержаны в стиле «Канада-транс», «Норд-зюйд-вест транс», «Déménagement[8] минус», «Déménagement Канада». Хоть бы кто-нибудь отличился и «Утиную грудку в пене розового разочарования Вселенной» отмочил. Но никакого Дали среди моих соотечественников – от которых я сбежал и которые, по странной иронии, обступили меня плотным кольцом и на новой родине – нет. Вернее, есть, но поскольку это я, то мне следует держать язык за зубами. Что называется, спасибо, что живой.
Вздрогнув, вспоминаю новостные ленты Молдавии, которые просматривал вчера вечером. Устал, как собака, но не удержался и заглянул в компьютер. Тянуло взглянуть… словно в пролет лестничный на двадцатом этаже! Кто-то повесился, кого-то грузовик сбил. Череда странных смертей основателей движения «Новая Молдавия»[9]. А еще – политиков, чиновников. Председатель КСТР[10], у которого я на парах девок за ляжки щипал, – история зарубежной прессы, – повесился. Говорят, сам. Ну-ну. Редактор мой бывший из ружья застрелился. А до того приятель его – и мой – на даче пустил пулю в висок. Говорят, играл в «русскую рулетку». Правда, из тех, кто говорил, тоже уже никого в живых не осталось. Куда-то пропал какой-то миллиард[11], и люди стали нервными… Нет, я хоть и исписался, все-таки остался писателем, думаю я, рассекая «Титаником» прохладный и влажный воздух Монреаля со стиральной машинкой – словно носовой фигурой – на груди. Не зря меня постиг заранее приступ провидческой паранойи и паники. Я все это буквально увидел заранее и затосковал. И Ирину с собой потащил. Устраивал истерики, посуду бил. Оказалось, не зря. Хотя кто бы год назад мог предположить?.. Уже и жена побегу рада. Хочешь не хочешь, а картинка с родины предстает черно-белой. Прямо Италия при Муссолини. Ну а я никогда не тянул на Анунцио и его подвиги. Мне по душе бегство Селина. Voyage au bout d’Atlantique… Vous êtes bienvenue au Canada[12]. Тут, в очередном «…-трансе» я, в легком трансе от быстроты побега с родины, и подрабатываю.
Наш грузовик никого не сбил. Он выглядел мирно, уютно даже. Весь заполнен старой мебелью, за которую и гроша не дадут. Такую на свалку вывезти – дороже, чем новую купить. Пространство между косыми шкафами, столами с тремя ножками и сальными éléctros – стиральная машинка, сушилка, холодильник – заполнено шмотками. Сотни мешков для мусора, набитые вещами, кошачьей шерстью, пылью и, полагаю, клещами. Клопов, слава богу, нет. Клоп – это последняя черта. Увидел клопа, учит меня Дима, разворачиваешься и уходишь. Он, например, ужасно чистоплотный. Потому ниггеров и индусов всяких с арабиками и ненавидит. Они грязные, вечно у них в доме засрано… Вот как у наших сегодняшних клиентов. Крыть нечем. Мы поднимаемся. Дима вспоминает, как попал в квартиру, где клопы ползали по полу, как муравьи. Туда-сюда. Снимали квартиру арабы. Огромный медный таз в спальне – с него ест вся семья. Садятся вокруг таза, вываливают на него горками еду. И давай хватать ее руками. Пожрал, вытер руки о волосы. Поэтому у них такие блестящие шевелюры. Жир на пользу волосам. От него и голова в дождь не мокнет. И пока вся семейка ела какой-то плов, Дима с ужасом смотрел, как в квартире орудуют клопы. Он божился, что клопы построили что-то вроде муравейника. Организовали пути снабжения. Новая, эволюционировавшая разновидность клопов. Что-то между клопами и муравьями, клопами и пчелами. Еще лет сто-двести – и эти клопы эволюционировали бы в людей. Там копошились клопы-рабочие, клопы-военные, клоп-матка – Дима лично насчитал у нее двести сорок пять сисек, – и клопы-трутни. Они даже мед делали! И воск! Уже с цыганами договорились, что те из воска начнут свечи делать и в Молдавию вывозить, на кладбищах торговать. Мед Дима попробовал, на вкус ничего, только кровью слегка отдает. И что, интересуюсь я, пока мы просовываем под пыльный диван страп – в который уже впряглись парой измученных лошадей Д’Артаньяна – стал он работать в той квартире? Нет, конечно! Дима не такой. Он сразу развернулся, ушел. По пути, правда, его окликнули. Отец семейства, толстый араб в золотых украшениях, предложил сотню долларов дополнительно. Ну Дима и остался. Работал весь день сам, без напарника. Клопов стряхивал с себя щелчком. Некоторых, как лиса, щелкал зубами. Когда вечером взвесился, оказалось, что потерял два килограмма. Не жира, крови! Но чего не сделаешь за сто долларов. Труженику-эмигранту приходится пахать как проклятому, чтобы прокормиться. Ишачишь целыми днями, и ради чего? Жалкие двенадцать долларов в час, да еще и чаевых от черномазых не дождаться! Из-за одного доллара удавятся. Вот я, неужели я думаю, что нам вот эти – небрежный кивок в сторону семейства, которое мы перевозим, – что-то дадут? Разве что отсосать! Но они все не в его вкусе, даже мокрощелка маленькая. Я новичок, наивный. Думаю, раз ей всего пять-шесть лет, так она ребенок. А она не ребенок. Это монстр! Она уже жрет наши с Димой налоги. Мы спины ломаем, жилы выматываем, а ее папаша с мамашей живут на пособие и в ус не дуют. И в бороду. Вообще никуда не дуют, кроме стеклянной колбы, через которую эти наркоманы сраный гашиш курят. С утра до ночи валяются на диване, и когда надоедает гашиш курить, трахаются. Само собой, без презервативов. В результате через девять-десять месяцев – очередной пожиратель наших налогов. И так до бесконечности! Ни одна тварь из приезжих тут не работает! Само собой, Дима не говорит о честных, трудолюбивых, порядочных и чистых эмигрантах из Восточной Европы, конкретно, из Молдавии. Мы-то совсем другое дело. А черножопые едут в Канаду жить на пособия и ничего не делать… кроме детей! Потому что дети – это пособия, это деньги! Вообще-то родителям на детей посрать! Хоть на органы разбери! Лишь бы денег дали. Вот и малолетка эта, что возле нас трется. У нее одно на уме! Они с ранних лет по комнатам ходят, а родители их на диванах без простыней трахаются. Конечно, дети растут испорченными. В пять дрочится, в десять сосет, в двенадцать трахается. В тринадцать залетела, в четырнадцать – добро пожаловать, дармоед. Да только кого, родителей ли? Нет, конечно! Его, Димы! Он платит налоги, это всё – его дети. А раз так, то почему бы ему самому не решать, что делать с этими детьми… Как в Ветхом Завете и записано. С детьми – как с собственностью. Убить, конечно, убить.
Дима снова говорит о пулеметах, его речь начинает напоминать мне ритмичное их постукивание. Он словно красноармеец из фильма про Чапаева и «белых». Лег за бугор, вытащил пулемет – пулемет слов, с языком вместо ствола – и давай отстреливаться. От всего. От черных, белых, индусов, детей, взрослых, проституток, монахинь, Молдавии, Канады, работы, жизни, бабочек, клопов, шерсти кошачьей, собачьей, крысиной, страха, воспоминаний, обрезанного поца, посиневшего в Магадане… Дима держит оборону от всей жизни. С мрачным удовлетворением он отмечает, что мне еще предстоит понять причину болтливости грузчика. Нужно, понимаешь ли, говорить друг с другом, сообщает он мне.
Мы прилаживаемся к большому шкафу и едва поднимаем махину, как вываливаются полки. Селем сходит на пол лавина грязных вещей. Индуска испуганно прижимает пухлые руки к волнам жира, бегущим по телу. Девочка, уронив куклу, отбегает в угол. Дима с руганью вылезает из страпа. Клиентам лень готовиться к переезду, и они оставляют полки в шкафах, что делает те в два раза тяжелее. Дима так ругается, так сопит… Можно подумать, обделается сейчас от злости! Мне плевать. Я стою на паркете квартиры, совершенно уничтоженной, разоренной – все испорчено, все погублено, сожжено, порвано, сломано, – и смеюсь. Наша работа – поднимать тяжести. Так какая разница, окажется одна из них тяжелее другой или нет?! Но Дима злится, ползает по полу, с руганью отряхивает рабочие шорты. Я вижу, что с квартирой? Так у них в Канаде принято. Дают черножопым новый, отремонтированный дом, и спустя год перевозят по-другому адресу. А на месте старого, убитого в хлам, делают ремонт. И все это – за счет государства. Ну то есть нас с Димой. Вот так. Мне все так же плевать, я работаю за двенадцать в час наличными, с которых, разумеется, не плачу никаких налогов. Никто не платит. Но все они постоянно говорят про Канаду, которую содержат на свои налоги. Это я уже понял, так что молчу и поддакиваю. И черножопых поругиваю. В конце концов, мне не с ними шкафы таскать. А с кем? С ним, с Димой. Тот встает и волочит за собой шкаф и меня вместе с ним. Одновременно обращается к девчонке, которая возится с котом у порога. А ну, членососка, давай, двигай. Ишь, расстрелять бы тебя, курва, пока проституткой не выросла, как мамаша. Ну чего уставилась, защеканка? Давай, вали отсюда туда, куда скоро на всю жизнь сядешь. На буй. Все это – с мягкой, родительской интонацией. Меня душит дьявольский смех. Я впервые познаю смысл словосочетания «одержим бесами». Мы все ими одержимы. И я, и сумасшедший Дима, и толстая индуска, которая делает вид, что прибирается, – нужно создать видимость чистоты для сотрудников социальных служб, чтобы они подписали разрешение на новую квартиру и оплатили переезд… хотя при этом все знают, что старое жилье изгажено… какое лицемерие! – и супруг, который возвращается, как из ниоткуда. В руках он держит картонную подставку с четырьмя стаканами кофе. Дима берет два, небрежно кивнув, – ишь, членосос, спасибо, – и недоумевающий франкоканадец кивает растерянно. Он в состоянии грогги. Явно или принял чего и потому ни черта не соображает, или «завязал», и поэтому все равно ничего не соображает. А раз так, какая разница? Пусть весь мир катится в тартарары. Девчонка, лопоча что-то, играет у нас в ногах. Дима гладит ее по волосам, вслух прикидывая, достанет ли она ему до члена. Я вру мамаше что-то про «трех детей у месьё» и отеческих чувствах, которые будит в нем малышка. Возмущенный Дима, знания французского которому хватает, чтобы понять, как я переврал его слова, жестикулирует. Пытается выразить свои мысли про житье на пособие и то, как это плохо. Всем плевать. Во-первых, его французский ужасен. Во-вторых, тому, кто живет на пособие, глубоко насрать, что вы думаете относительно того, этично ли жить на пособие. При условии, конечно, что вы не сотрудник социальной службы. А мы, к слову, и не сотрудники этой службы. В-третьих, пока каплют деньги – перечисляется пособие – вы можете говорить его получателю все что угодно. В-четвертых, нам платят не эти опустившиеся обитатели Монреаль-Норд[13], который в народе окрестили Монреаль-Нуар, и мы можем говорить им в лицо все что угодно… В-пятых…
Я устал выдумывать причины. Сказал Диме, что наверняка белолицый хорек, пятилетнюю дочь которого он поливает помоями при родителях, что-то заподозрил и плюнул в кофе Димы. Или отлил. Скорее, даже, отлил. Слюна расходится пузырьками, а моча в черном кофе не видна. Дима тревожится, пытается убедить меня и себя, что мне померещилось. Отставляет недопитый кофе в сторонку, и мы выносим из квартиры обеденный стол, несколько мешков кошачьего корма, фотографии, два больших зеркала, обмотанных одеялами, и еще один шкаф. Внизу, у подъезда, делаем перерыв. Работать предстоит до ночи – только на то, чтобы опустошить квартиру, ушло шесть часов, а ведь впереди еще второй адрес… А ведь поднимать куда тяжелее, чем спускать… Кстати, он, Дима, с удовольствием бы спустил малолетке на голову. Нет, речь не о сексе или возбуждении… Просто в знак протеста, возмущения. Почему на нее, – спрашивает он у меня. На мамашу бы у него не встал. Ты видел этого тюленя, эту моржиху? И такие в Квебеке почти все бабы. Даже те, что не эмигрантки. Местные идиотки не следят ни за собой, ни за домом. Их можно трахать только от 12 до 16 лет, пока они еще в форме. Потом стандартная «квачка»[14] расползается, как пятно жира по салфетке в «Макдоналдсе». Часто тут можно встретить тушу килограммов в триста, которую сопровождает молодой, подтянутый парень. А все почему? Дефицит манды! В Канаде холодно, поэтому люди едут сюда с неохотой. Правительство заманивает эмигрантов, врет им, обещает кисельные берега… Можно подумать, в Сен-Лоране молоко течет! Ну люди по приезде и разочаровываются. Многие уезжают. Баб мало. Местный мужик и идет на всякие унижения, лишь бы хотя бы малюсенький кусочек мохнатки получить. Или подаются в гомосеки, но это разговор отдельный, подробный… Или живут с толстухами, грязнулями. Волосы – не чесаны, штаны – спортивные. Макияж местные бабы кладут на рожу два раза в жизни: на свадьбу и похороны. Они под конец жизни такие толстые, что их гроб, наверное, и десять грузчиков поднять не смогут… Кстати, как ты там, за комодом? – интересуется он. Поднять сможешь? Присел? Достаточно глубоко? Да нет, надо не так, а так, чтобы ягодицы в пол уперлись. Чтоб, если бы на паркете хер рос, под самое сердце вошел. И ляжки параллельно полу. Глубокий, значит, присед, чтобы колени не сломались, когда вставать будешь. И страп, страп – ну ремень этот черный, – покороче, чтобы грудь прямо в шкаф упиралась. Иначе станет болтаться внизу и можно поломать голень. Тяни левый конец на себя. Правый на меня… Да нет, для меня левый, значит, для тебя правый. И наоборот! От так… Есть? Готово? На счет «три»? Раз, два, три… Эх-х… Взяли!
…Меня зовут Владимир Лоринков, мне 36 лет, я бывший и довольно известный писатель, иммигрант. В то же время все это – неправда. У меня нет лица, имени, фамилии, личности. Меня никто не знает. Я даже не тень и не привидение. Я даже не сгусток воздуха и не черная дыра. Ведь она – материя со знаком минус. Но все же материя. Я же – даже не ее отсутствие. Я не вакуум. Я – ноль. Меня нет. Многие, правда, думают по-другому. Миллионер Брюбль полагает, что я – такой же охотник за мохнатками, как и он. Представляет нас этакими трапперами – двумя лихими парнями в кожаных штанах и шапках с бобровыми хвостами, спадающими на плечи. Стоим с ружьями и меняем свинец и порох на шкурки у доверчивых дураков индейцев. А что за шкурки? А с бабского лобка! Кучерявые и не очень, с густым подшерстком и почти лысые, блондинистые и отливающие синевой. Всякие щели предпочитает миллионер Брюбль. Одна беда, они его разлюбили. Годы идут! Счет в банке тает, от былого благополучия осталась лишь видимость. Вот и остается Брюблю шарить по густым, непролазным лесам Канады и спускаться по семи ее рекам, чтобы найти еще хоть где-то хоть какую-то завалящую мохнатку. Мало кто в Канаде готов дать Брюблю, жалуется мне Брюбль. Женщины здесь стали испорченными! Проще говоря, уже не ложатся за пару долларов. То ли дело на Украине когда-то… Там, облизывается миллионер и путешественник Брюбль, девки в середине 90-х давали за кулек продуктов и колготки из супермаркета. Потом испортились. Все рынок, рынок проклятый! Капитализм испортил людей. Слушая Брюбля, я налегаю на копченое мясо и сыр из холодильника скряги. Хозяин страдальчески морщится, глядя, как я ем, но ради возможности разглагольствовать о том, как нынче бабы испортились, можно даже куском позапрошлогоднего «Камамбера» пожертвовать. Тем более он свой. Канадский! Значит, ничего не стоит. Потому что настоящий «Камамбер», он только во Франции и бывает. Но Брюблю это признавать неприятно, он верит – по крайней мере, делает вид, что верит, – будто Канада – это и есть Франция. Благословенная Аркадия![15] Французские колонисты и индейцы жили счастливо и вместе, пока не приехали англосаксонские завоеватели. Можно подумать, высадились на берега реки Сен-Лоран во главе с Вильгельмом Завоевателем. Отомстили за Гастингс. С тех пор не стало в Канаде и счастья…
Я поддакиваю. Миллионер Брюбль думает, что я, как и он, сторонник независимости Квебека – осколка славной королевской Франции, – потому что я слушаю его молча и не перебиваю. На самом деле я всегда поддакиваю. Делайте со мной что угодно, только в терновый куст не бросайте. Терновый куст – мой дом родной, именно он, а не охапка увядших лилий. Они вовсе не белоснежные. По ним пробежались жабы и цапли из пруда, в котором топили Миледи с лилией на плече, и белизна их безнадежно испачкана. Но по глазам моим понять, о чем я думаю, невозможно – они глубоки и лживы, как ущелья с ядовитыми испарениями. Потому миллионер Брюбль уверен, что я, как и он, охотник на манду, ярый сторонник независимости Квебека и не люблю капитализм, пользуясь его очевидными преимуществами. Пособия на детей, социальные гарантии французской части Канады для вновь приехавших. C’est ça… с’est ça[16]… Директор радиостанции «Голос Оттавы», вздорная дура Марина Белова, предполагает, что я – истосковавшийся по профессии журналист, очутившийся на мели за границей. Поэтому меня надо жалеть, дать мне возможность «продолжить профессиональный рост» и, разумеется, беззастенчиво мной пользоваться. Не желаете ли два репортажа завтра утром? К обеду, хотя бы. Условия те же – двенадцать долларов за штуку. А это что еще за штука? Нет-нет, никаких литературных передач, нужны новости Монреаля. Что-нибудь этакое… с налетом французского стиля. Что еще думает обо мне директор русского радио Оттавы, я не знаю, потому что перестал отвечать на ее письма. Это Марину не смущает. Как и все русские, она зациклена на себе, на своем восприятии мира. Она – его центр. А раз так, какая разница, что там думает идиот на другом конце провода и есть ли он вообще… Главное, есть она! Ну, по крайней мере, она так думает. Уверена в своем существовании. Иногда я завидую. Мне бы такого спокойствия, такой веры в себя. Ведь меня, кажется, нет. Я просто не существую. Совершенно правильно как-то сказал мне еще один персонаж книги… – жизни, выдуманной мной в ожидании неизбежной встречи с собой же… – молдаванин Игорь. Долго глядел вроде бы в боковые зеркала нашего грузовика, пока выруливал на трассу, – на самом деле рассматривал меня, – после чего вынес вердикт. Сказал, что я не похож ни на русского, ни на молдаванина, ни на… Ни на кого. Как пятно на бумаге. При известном воображении такое можно принять за что угодно. Собаку. Дом. Дерево. Апельсин. Мохнатку. Игорь подобрался ближе всех к истине. Гораздо ближе, чем, например, заговорщики Максим Нюдор и Каролин О’Брайен. Два неудачливых сторонника независимости Квебека, два несостоявшихся сепаратиста. Это по ночам! Днем и вечерами они – ведущие литературных передач на местном радио Монреаля. Еще до того, как мы спелись и они наняли меня в качестве консультанта военизированного подпольного движения за отделение Квебека от Канады, и до нас не добралась служба военной разведки из Оттавы… Мне даже выдали удостоверение главы военизированного крыла движения! Тайная Армия Освобождения Французской Канады от Английских Оккупантов. Сокращенно ТАОФКАО. На церемонии вручения – конечно, средь бела дня и в одном из кафе по улице Святой Катрины… – помню, Надеж сказала, что сразу положила на меня глаз. И что я, совершенно очевидно, мятежник. Как все русские. Лучше бы мохнатку на меня положила! Я был иммигрант, мне было страшно. Поэтому мне нужна манда. Чтобы успокоиться… Но и насчет мятежности она ошибалась. Но в том и моя вина. Мне удалось обмануть всех, я убедительно играл в русского. Так же я иногда играю в мужчину, мужа, спортсмена, писателя или там отца. На самом же деле я – большое и великое Ничто. Черты моего лица неуловимы. У меня нет устоявшихся, постоянных признаков. Я даже не гусеница перед метаморфозами и уж тем более не влезший на них золотой осел. Мои черты не меняются, потому что их нет. Иногда, когда я совсем уж устаю от того, что понятия не имею, кто я и что я – самое точное сравнение, это большая черная яма без дна, в которую я сам же и падаю, кувыркаясь, – мне хочется верить, что я – зеркало.
…зеркала, кстати, всегда нужно заворачивать в одеяла, объясняет грузчик Дима. Специальные синие одеяла. Все в дырах и очень пыльные. Когда-то, когда их покупали на специальных складах с товарами для переезда, эти куски толстой ткани были новыми. С тех пор они впитали в себя пыль сотен тысяч квартир и домов Монреаля. По ним скакали вши, блохи и пылевые клещи, привезенные в Квебек со всего мира в рамках программы иммиграционной политики провинции. Вам нечего бояться этих вшей! Уверен, они тоже проходили медосмотр и собеседование. Будьте покойны. Как минимум вши владеют одним языком из двух – английским или французским – и обладают навыками полезной профессии. Кроме них, в одеялах можно найти собачью шерсть, женские волосы, жир, грязь, гвозди, шурупы и, конечно, клейкую ленту. Это скотч. Он наш кормилец, объясняет мне Дмитрий, ловко заворачивая старое пыльное зеркало в одеяло и обклеивая все скотчем. Мы обматываем вещи в одеяла, а те в скотч, и на это уходит время. А нам платят не за работу, а за время. Il est clair? Tout à fait[17]. Зеркало относится в грузовик. Мы, пошатываясь, возвращаемся в квартиру. Это уже второй адрес, куда мы прибыли после семейки малообеспеченного «квака» и его подружки-индуски. Новая клиентка – спортивного телосложения девчонка лет сорока. Именно что девчонка. Рожают они тут в пятьдесят, а до этого «живут для себя». Поэтому и рожают дебилов, говорит Дима. Да, он сменил пластинку! Ведь он уже разделался с черножопыми и хочет поговорить о принципах воспитания и воспроизводства местного населения. По его данным – уверен, на Диму работала целая разведслужба, безумная сеть грузчиков Монреаля, – каждый второй ребенок, рожденный в Квебеке, является на свет аутистом. А еще дебилом и гомосеком, это уже вне всяких сомнений. Старородящая мать – горе в семье. Сам Дима знает это прекрасно, потому что одна из восьми матерей его двадцати трех детей была в возрасте. Аж двадцать пять лет. И они очутились на грани, ему сказал врач. Еще бы год-полтора, и ребенок родился дауном. Здешние же бабы залетают в сорок пять – пятьдесят. Я сам могу представить… – следует долгая пауза… мы кряхтим, вытаскивая диван через узкую дверь… словно даун с непомерно большой головой тужится пролезть через дырку мамаши на свет божий… – что за дети получаются у местных. И ладно бы их убивали сразу, что намного гуманнее. Нет! Гаденышей катают на инвалидных креслах, водят в специальные школы, занимаются с ними всякими рисунками… лепкой… музыкой. Короче, возятся. А они – шлак! Мусор! Что толку тратить время и деньги?! Расстрел, хороший, добротный расстрел, решил бы все дело! Мы всего день знакомы с Димой, а я уже отлично знаю, что будет дальше. И верно, угадываю. Было бы здорово вырыть большую яму, закидать туда всех даунов и посыпать негашеной известью. Отличное решение проблемы! Нет, так зеркало крутить не нужно, стекло может выпасть из рамы…
…если бы у меня была рама, возможно, мне бы пришлось легче. Благодаря ей я бы постарался осознать примерную свою форму. Хоть какие-то очертания. Но рамы нет – ее роль играют мнения, убеждения, представления… все то, чего я лишен напрочь, – и берега мои теряются в тумане, как болота Канн. Издалека доносятся отчаянные крики римлян. Их добивают свирепые и коварные африканцы Ганнибала. Где-то трубит слон. До Сципиона Африканского еще далеко, и пока на полях поражений отдувается его папочка. Дядю уже прирезали. Весь я топкий, неясный, туманный. Ступишь вроде на твердую почву, а попадаешь в трясину. Идешь в воду, а нога пружинит по островку травы. Манит чистое озерко, а там – осока, и руки, изрезанные ей, кровоточат прямо в грязь. Я – топи. Может, через пару тысяч лет из этого и выйдет толк, и из недр моих извлекут фигуру прекрасной кельтской принцессы, утопленной как жертва богу Солнца. И древние горшки извлекут, и повозку, и топоры, и еще черт знает что… Даже алмазы могут со временем образоваться из угля, который из болотной грязи слежится. Но я к тому времени уже перестану быть даже как воспоминание. Как нет уже болотистой палеолитической Европы, всю которую осушили и переиначили людишки. Так и со мной они поступают. Стараются все кому не лень. И всем я показываю то, что они хотят увидеть. Но настоящий ли это я? Не знаю. Я даже не зеркало. Оно отражает в себе вещи. Я же, как ядовитые болотные испарения, создаю иллюзию того, что спутник увидеть хочет. Я – смертельная пустыня, рисующая миражи. Во мне вы увидите то, что хотите увидеть, а не себя. Вот чем я отличаюсь даже от зеркала и вот чем я намного опаснее. Потому люди, которые со мной связываются, становятся самыми счастливыми на свете. Перед тем, как погибнуть. Я – как смертельная доза морфия. Дарю наслаждение перед небытием. А перед этим буду таким, каким вы хотите меня видеть. Потому что видеть вы хотите не меня, а себя. Что же, смотрите. Я, в отличие от зеркала, правды не скажу. И все бы хорошо, но мне так хочется иногда взглянуть на себя самого и постараться понять… кто же все-таки я. Не могу сказать, что этот вопрос интересует меня одного. Он ужасно беспокоит, например, другого моего напарника, Виталика. Обычно мы работаем вместе, но сегодня у него уважительная причина. Из его бочки вылетело днище. И Виталик, проводящий обычно половину заказа на унитазе, просто вышел из строя. Срет и срет. Пришлось остаться дома. А мне – искать другую компанию и другую работу на сегодня. А Виталик страдает. Он звонил мне сегодня уже раза четыре. Спрашивал, где я ношу шкафы, кто мой напарник. Но на самом деле ему хочется узнать не это. Он тоже не может понять, кто я такой. Ты странный, говорит он, смотрит пытливо. Какой-то… засекреченный. То ли шпион, то ли маньяк… Надо бы «пробить» тебя по социальным сетям! Наивное любопытство Виталика приводит меня в восторг, я хохочу во все горло. Предлагаю рассказать ему всю свою биографию в деталях. Времени все равно полно. Грузчикам нечем заниматься. Пока ноги ходят, а спина извивается червем, насаженным на крючок – его роль играет страп под шкафами, – голову занять нечем. Это как плавание, которому я посвятил большую часть своей юности. Утомительные бассейны… Один… десять… сто… тысяча… Это кого хочешь сделает философом, художником, меланхоликом. Я им и стал. А теперь вот становлюсь им в квадрате. Но Виталик злится. Он не верит, что я расскажу ему правду. Он полагает, я выдумаю все, до единой детали. И он не прав. Конечно, правды я не скажу, но ведь и неправды тоже. Я расскажу ему о несуществующем человеке – себе, – и как же можно обмануть, говоря о том, чего нет. Рассказывая о своей жизни, я все равно что о внешности бога поведаю. Его никто не видел, поэтому нельзя утверждать, что я сказал правду или неправду. Но подобные уловки для Виталика – лишь повод для недоверия и злости. Ему хочется чего-то более конкретного. В какой школе я учился, где провел время с… по… Зачем ему это, ума не приложу. Тем более что учился я нигде и время провел – с первого дня своего рождения по последний существования – в той самой черной яме, где лечу, кувыркаясь. И не факт, что вверх, а не вниз. Раз так, какая разница? Я философски пожимаю плечами, отчего правое сводит. На нем как раз большой мангал. Квебекуа обожают жарить свои сосиски на своих балконах на своих мангалах… И приезжих со всего света этому научили. В погожие дни можно подумать – дома дымятся. Как будто безумный пасечник выкуривает из бетонных сот человекопчел. Но те никуда не уходят, а только просят огоньку поддать. От так от, еще давай…
…после мангала приходит черед стола. Замечаю, что Дима куда-то пропал. Так и есть! Нахожу его на кухне, с клиенткой. Спрашивает ее, можно ли ему снять майку, чтобы работать по пояс голым. Канадка от испуга соглашается. Дима, крякнув, срывает с себя футболку, пыжится. Спускаем по лестницам ящики. Впереди еще две комнаты вещей, а уже темнеет. Всё жадность. Заказы принимают на пятерых человек, а работать шлют двоих, негодует Дима. Впрочем, он не это хочет мне рассказать. А что? А то же самое, что другой Дима, полицейский из Молдавии. И другой Виталик, который ест Солнце и приехал из Украины. И жадный харьковчанин Андрей, который запирается в туалетах клиента, чтобы съесть там свой ланч, не поделившись с напарником. И другой харьковчанин, Антон, у которого на уме только антитеррористическая операция на востоке Украины. Бедный дурачок так и говорит, как диктор в телевизоре. Антитеррористическая операция на востоке Украины. Впрочем, я его болтовне рад. Хоть какое-то разнообразие. Все остальные говорят только о педерастах.
Иммигрантов, видите ли, унижает необходимость жить в одной стране… в одном городе… с толкальщиками снарядов в задницу. Это не по понятиям! На родине, где-нибудь в Киеве или там Астане они бы этих педерастов на место сразу поставили. По дырявой ложке бы дали! А тут им, приезжим из бывшего СССР, приходится кривить душой, изображать из себя терпимых людей. Хотя разве можно терпеть такое? Да они же в жопу харятся тут все! Если бы не это, Канада – сущий рай. Ну комары величиной с воробья. Ну зима полгода – и это тут, в Монреале, а в Альберте какой-нибудь, так вообще десять месяцев. Ну «кваки» жадные на чай не дают. Но все это мелочи… Кроме гомосеков проклятых! Наглецы не только трахают друг друга в задницу, но еще и не скрывают этого. Носятся со своей радугой проклятой… Конечно, он, Дима (Петя, Вася, Коля, Джамшуд), ничего против пидоров не имеет. При условии, конечно, что пидор сидит у себя в пидорской норе и тихо харится в пидорскую задницу. Но ведь не парады всякие устраивать, как тут в Канаде принято! Куда катится мир?! Что происходит с традиционными ценностями, с обычной семьей? Послушать каждого из них, так у него дома не семья, а патриархальный клан Ноя какого-нибудь. Авраам и Сара.
Вот и все. Педерасты и чаевые. Вот две животрепещущие темы для приезжих в Монреале. Причины бешенства наших иммигрантов по поводу гомосеков мне совершенно ясны. Думаю, всех заставили во время прохождения иммиграционных процедур доказать свою приверженность либеральным ценностям Канады на деле. Так сказать, во всех смыслах. Нет-нет, мы не можем считать их из-за этого какими-то там… Известно ведь, что один раз вовсе не пидорас. И потом, одно дело, когда это делают местные гомосеки… по любви, так сказать… и совсем другое, когда нужно было всего разочек… на полшишечки, говоря иносказательно. Исключительно ради документов. Ну конечно! Ради документов – совсем другое дело. Ради документов – не считается. Сертификат отбора на жительство в Квебеке – это индульгенция. Ради нее можно и задницу подставить. Тут всегда можно оправдаться необходимостью переезда… И вообще, в конце-то концов, разве не ради семьи все это затевалось? Получается, ради семьи… ради патриархальных ценностей и традиционной сексуальной ориентации… пришлось немножечко посношаться в задницу. Со специально приглашенным специалистом Министерства толерантности и разнообразия Квебека. Мало теперь подписать декларацию о том, что разделяешь демократические ценности. Нужно с 2015 года – как здорово, что я умудрился проскользнуть в 2012-м, – провести некоторое время в кабинете с камерами наблюдения и дружелюбным гаитянцем… гаитянином… гаитцем? Да какая, в задницу, разница! Чтобы сразу насчет двух категорий проверить на вшивость: на предмет толерантного отношения к геям и чернокожим. Потому что, как всем известно, приезжие из Восточной Европы – страшные гомофобы и расисты. И это правда. И все это знают, как знают, что заверения этих приезжих в обратном – чушь собачья. Лишь бы документы дали! Но ради проформы… В результате среднестатистический эмигрант из Молдавии, Украины или там Прибалтики приезжает в Канаду с болью между ягодицами и легким чувством недоумения и обиды. Но, конечно, он, конкретный Дима, не такой. А какой? Другой! Мимо него баба просто пройти не может, чтобы не забеременеть. Только коснулся, а сучка уже пузатая. Наверное, у него особенное строение капилляров. Сперма у него не из конца вытекает, а из узоров на пальцах, и даже в воздух испаряется. Баба прошла мимо, вдохнула, и все, готова. Через девять месяцев можно принимать роды. Есть такие уникумы, Дима из них. А не то что эти ваши педерасты…
Я поддакиваю Диме, иногда даже – когда от усталости он затихает – подбрасываю дровишек в огонь. Слушала бы меня моя офицер по иммиграции! К счастью, мне-то штаны снимать не пришлось, все-таки проходил по разряду «интеллигенции». Но языком поработать на секс-меньшинства пришлось. В смысле, поболтать. Послушать меня, так я с детства был лучшим другом гомосексуалистов, транссексуалов и лесбиянок. Сейчас, правда, я говорю о том, что их развелось чересчур много, и не мешало бы вырыть яму с… Совершенно искренне. Как и три дня назад, когда превозносил книги «голубых», дружески обнимаясь с Нюдор – гомосексуалистом, который обожает переодеваться в розовые мини-платья. Мы с ним составляли схему закупки оружия для того, чтобы пристрелить парочку «копов» где-нибудь в Сент-Жюстин[18]. А что? Там городок уже англофонный, значит, и легавые из оккупантов, не честные франкоканадцы. За что, кстати, они – франкоканадцы – так не любят их, англоканадцев? Да за все то же самое! Нет, он, Максим Нюдор, ничего против англичашек сраных не имеет. При условии, конечно, что они занимаются этими самыми своими делами – в смысле, говорят по-английски, – у себя дома, на кухне. Но нечего выносить сор из избы и осквернять синие небеса Аркадии ужасной саксонской болтовней, дифтонгами своими проклятыми. Того глядишь, скоро парады проводить начнут. Нет, увольте. Каждому свое, как говорил Цезарь. Или как звали того англичашку обтрёханного, который покорил Галлию и написал об этом записку жене? С этого и начались наши проблемы. Иностранцы. Всюду иностранцы. Разумеется, он, Максим, ничего такого в отношении меня не имел. Квебек – очень гостеприимная провинция. Все флаги в гости к нам. За исключением, конечно, проклятых годдамнов[19], выродков елизаветинских. Когда уже сдохнет старая сука, Ее Величество?! Кстати, он бы хотел спросить меня, как на мой взгляд, идет ему это платьице? Недурно, говорю я, пытаясь быть объективным, но при условии, конечно, что он побреется. Я помню, у каждой дамочки должна быть маленькая черненькая штучка, как завещала Шанель, но речь-то шла вовсе не о бороде и не о мохнатке даже. О платьице! Ладно.
Максим идет в ванную, и пока мы с Надеж подсчитываем, сколько денег придется потратить на операцию, бреется. Ему скоро выступать на фестивале поэзии. Он прочитает мои стихи у станции метро McGill. Я в это время уже буду где-то за городом, заносить в грузовик стиральную машинку и холодильник…
Мои друзья-заговорщики чрезмерно романтизируют мое занятие. Их приводит в восторг то, что я работаю грузчиком. Весь такой… от корней. Они уверены, что это именно то, чего не хватает им, франкоканадцам. Они оторвались от почвы, перестали быть простыми парнями в рубахах… лесорубами… рыбаками… надежными. Они теперь все безнадежно испорченные интеллектуалы… Потому они изнежились и у них нет сил на настоящее Сопротивление. Приходится вливать в их дрябленькие меха свежую кровь. Вроде моей, да. Нет, они сразу поняли, что не ошибутся со мной. Я ведь русский, а русские – всему миру известные специалисты по сепаратизму. Так говорят по телевизору! Что мне остается делать? Я соглашаюсь и покидаю квартиру уже через несколько минут. В кармане у меня – несколько сотен долларов, они пахнут приторно, потому что Елизавета Вторая, сучка проклятая, велит печатать деньги на каком-то полиэтилене. Даже деньги в Квебеке не деньги, а хрен знает что! Так или иначе, а я куплю на них кое-что, и вовсе не автоматы и патроны, как наивно полагают мои друзья-заговорщики. J’ai besoin d’un sac[20]. Вот я и направляюсь в ближайший SAQ. Покупаю там бутылку «Абсолюта», потом бреду в продовольственный магазин. Вопрос пропитания на ближайшую неделю решен.
…Звонит Брюбль. Он хочет знать, как мои дела. Нашел ли я для него подружку из Восточной Европы… сочную подружку, которая бы сосала ему и раскинула ноги и родила ребеночка, но чтобы он, Брюбль, чур, не содержал щенка. Ну или давал совсем мало. Скажем… сто долларов в месяц. Идет? Есть такие? Кстати, что я сегодня вечером делаю? Я мог бы прийти к нему, чтобы помочь написать письмо прекрасной Илянке из Румынии, которую он нашел на сайте знакомств и которой жаждал бы теперь вставить… Разгружаю коробки? О… Он очень огорчен тем, что я, лауреат премии «Медичи» за роман для иностранных писателей – о-ла-ла, гаденыш льстит, потому что дальше «короткого списка» меня не пустили, – вынужден этим заниматься тут, в Монреале. А все англичашки проклятые! Педерасты! В переносном смысле, поправляется он испуганно. Если бы не они, человеку с таким культурным бэкграундом, как у меня, в Монреале можно было бы позавидовать. Я бы купался в молоке! Нырял в меду! Мне бы отсасывали фотомодели! Я бы ездил на лимузине! Жаль, очень жаль, что англичашки засрали когда-то Квебек своим присутствием и в этой стране перестали ценить писателей и поэтов… И весьма прискорбно, что он, Мишель Брюбль, не может дать мне денег. Их у него просто нет! Не считать же деньгами те жалкие сто тысяч, на которые он вынужден жить в месяц по решению суда. К тому же подачки унизят меня и отобьют у меня чувство нормальной, здоровой инициативы. Так о чем он? Ах да, манда. Илянка из Румынии. Могу я написать ей письмо от имени Брюбля?
Я обещаю подумать и спускаюсь в метро на станции Cremazy. Трясутся руки, и даже сидеть больно: мы разгружали две квартиры четырнадцать часов кряду. Чувствую себя как кошка с перебитым хребтом. Почти полночь, так что можно смело пить в пустом вагоне кисловатую слабоалкогольную дрянь – почему-то они называют это «ликеры», – оставленную на «чай» индуской. Она – думаю, и индуска тоже, – чуть крепче вина, но слабее настоящего ликера. Болтанка в метро убаюкивает, я боюсь, что у меня украдут телефон и дневной заработок – почти сотня, – и время от времени вскидываю голову, как жеребец, учуявший кобылу. Напротив меня сидит грустный «квак» в лосинах и воротнике жабо – наверняка тоже из гомиков, – и говорит. Он говорит, что в церкви Святого Иоанна Латеранского несколько лет тому назад многочисленная группа португальцев объединилась в странное братство. Они женились друг на друге. Мужчина с мужчиной, со всеми церемониями, каких придерживаемся мы во время наших свадеб… празднуют Пасху, проводят такую же свадебную мессу, а затем спят и живут вместе. Римские мудрецы говорят, – сообщает мне мужчина, – что если только брак делает законным связь мужчины и женщины, то этим хитрецам показалось, что и эта связь будет законной, если ее подтвердить церковными таинствами и церемонией. Вот что говорит мне мужчина, и я узнаю его, наконец. Я спрашиваю его – Мишель, каким я вам вижусь? У меня, видите ли, с этим беда. Он говорит, что я, вполне возможно, мертв и, беседуя со мной, он беседует с собой. Я говорю ему, что у меня примерно те же самые ощущения. Только в отношении него. Так кто же из нас кому мерещится? Монтень пожимает плечами и покидает меня на станции Place-des-arts, погаснув разряженным «ридером» в телефоне. Я остаюсь в вагоне один.
…Монреаль горит. Над собором Святого Иосифа[21] разлетаются костыли, которые наивные монахи коллекционируют в надежде продемонстрировать чудесные исцеления – разумеется, речь идет о закупке оптом новеньких, блестящих костылей – и выбить немножечко денег на пожертвования от легковерной деревенщины. Те только и рады стараться. Разбрасывают мелочь по стеклянным банкам с надписями «Милостыня прихожан». По улицам несутся навстречу друг другу окровавленные женщины. Волосы их растрепаны, одежды разорваны. Всюду крики, вой, лай. Что, что такое? Все просто, объясняет полицейский Дима, который ждет меня у метро Guy Concordia в неположенном месте. Ему выписывают штрафной билет за нарушение правил, но Дима только отмахивается. Плавали, знаем. Сами с усами! Хотя, разумеется, он гладко выбрит. Дима вообще аккуратист, он же не говно какое-нибудь штатское, а вполне себе настоящий полковник. А еще младший лейтенант, мальчик молодой. Офицеры, офицеры. Короче, можно спеть неважно какое дерьмо, лишь бы там оказалось упоминание военного чина, и Дима встанет по стойке смирно. В Молдавии он дослужился до целого майора полиции. Учился в Бухаресте в полицейской академии. Военная косточка, железный порядок. Бреется три раза в день, два раза лицо, и один – сраку. Льет на лицо одеколон, хлопает по обвисшим уже – хоть он и младше меня – щекам. Хлоп-топ, первертоп, бабушка здорова. Какая? Старенькая! Дима хохочет, презрительно плюет в сторону монреальского полицейского и выезжает на встречную полосу. Какая разница! Сегодня все можно! День непослушания. Да что случилось-то, спрашиваю. Тупо моргаю, голова чугунная. Так всегда, если в предыдущий день больше десяти часов работал. День длинных ножей, объясняет восторженно Дима. Это каких еще? Я что, тупой? Он же мне русским языком – морщится Дима – объясняет. Длинных. Тут следует длинная тирада об оккупантах, которые понаехали в Молдавию, да позабыли выучить язык Этой Страны. Такое мне рассказывает всякий молдаванин, с которым я схожусь в Монреале на двух концах одного страпа. Причем ни один из них так и не сумел толком объясниться по-французски или английски. Хваленые лингвистические гены молдаван исчезают, как тени в полдень, когда речь заходит о каком-либо языке, кроме русского. Наверное, потому, что мы их силой заставляли… Кстати, как я там? Несу на себе вину целого народа оккупантов? Нет, ничего лично против меня он, Дима, не имеет… Наверняка и среди немцев были хорошие ребята… А потом весь народ взял и сошел с ума… Странно, но меня это совсем не раздражает. Наверное, я просто балую моих молдаван, думаю вяло. Позволяю им слишком много. Они же совсем как дети. Дима с крайне важного для него лингвистического вопроса переключается на Канаду. Представляю ли я? Что? Вчера его жена пошла с ребенком в бассейн. Хорошенький, чистенький бассейн. Общий. Муниципальный. Ну еще бы. На наши-то деньги – чистенький… На наши налоги!
Следует тирада о налогах, превышаем скорость, заворачиваем на всем скаку куда-то на улочку, полную старых, потрепанных триплексов. Китайцы только и делают, что мочатся в воду. Она из-за них желтая. Весь мир желтый из-за китайцев! И их мочи, очевидно… Жена взяла ребенка. Маленький мальчик. Дима бросает руль, вынимает портмоне, и пока мы сбиваем пару велосипедов, столбиков, прохожих… демонстрирует мне фотку счастливого карапуза. Настоящий маленький Дима! Даже след от фуражки на лбу. Разумеется, жена не взяла ни купальника для себя, ни плавок для ребенка. Зачем ей купальник? Есть же трусы… лифчик… А у ребенка – трусики. И представляю ли я себе… Только она зашла в воду с ребенком, как сразу нарисовался охранник. Madame, désolé… Il est impossible de se baigner en culotte[22]. А, что, почему. В чем дело? Дело в том, что ткань просвечивает и ваш ребенок может стать жертвой людей с не очень здоровой психикой… Зачем играть с огнем? Désolé…[23] Дима матерится, сбивает несколько пожарных колонок, уже специально. Что за страна?! Говна кусок, а не страна! Девки у них уже в одиннадцать дрочатся, в двенадцать сосут, а в тринадцать раком становятся. Весь Монреаль в задницу трахается! И это – можно. В школе! А прийти с ребенком в бассейн, чтобы в обычных, хлопчатобумажных трусиках… так это, видите ли, нет! Резко тормозим. Из переулка выбегает человек со странной улыбкой. Не сразу, но до меня доходит, что речь идет о синдроме Дауна. Бедный калека торопится, но убегает медленно. Из-за этого он похож на увечного пингвина, обосравшегося клоуна. Падает на колени, мычит, роняет слюни. Вскакивает, прячется за пластиковой урной. Дима протягивает мне страп, одеяла, скотч. Резонно замечает, что за посмотреть мне не платят. Засранец сам только и делает, что останавливается поболтать с хозяевами про то, как ему здесь, в Квебеке, не нравится. Много пидоров, много девок, которые сосут в двенадцать. Эти девки для него – настоящий лейтмотив! Сразу ясно, кому бы он с удовольствием дал отсосать… Вслед за дауном появляется что-то черное, грозное, молчаливо опасное. Целая толпа с ножами. Ба, да это же старые знакомые! Все, с кем мне доводилось работать на улицах Монреаля в тот год. Старые добрые знакомые. Грузчики, водители. Рабочая косточка. Твои трудовые руки, о Монреаль. На этот раз в руках у них ножи. Окружают дауна, со смехом пинают его ногами. Кто-то хватает несчастного за подбородок, цепляет пальцем, тянет вверх, а другой рукой перерезает глотку. Даун мычит, как Аписов бык, разбрызгивает кровь по мостовой. Им с ребятами так надоела вся эта лицемерная diversité[24], объясняет Дима, что они решили очистить Монреаль от скверны. От даунов, инвалидов сосучих, от наркоманов сраных, от блядей сифилитичных, от черножопых, арабиков… Короче, от всякого говна. Но первые на очереди, конечно, инвалиды гребаные. Пожиратели наших с ребятами налогов. Какие налоги, говорю, вы ведь их не пла… Мне лишь бы спорить, качает головой Дима и спрашивает – так что, готов я подняться в квартиру, чтобы оценить масштаб переезда? Оглядываясь на дауна, бьющего коротко ногами по мостовой, поднимаюсь по лестнице. Из окна на первом этаже раздаются дикие крики. Ребята нашли девку, двенадцати лет. Разумеется, шлюху проклятую. Научат уму-разуму, а потом прирежут. Вообще, воодушевляется Дима, знаю ли я, сколько они всего за сегодня сделали? Двадцать две тысячи людей с синдромом умственной неполноценности вырезаны на корню. Физически неполноценные уничтожены. Вся Сент-Катрин[25] очищена от проституток и наркоманов. Шли по улочке и выбивали мозги битой. Наркоманы сраные даже и сопротивляться не могли. Сидели и ждали своей очереди покорно. Что это я свою рожу кривлю? Тоже биты захотелось? Но это же геноцид какой-то… вяло сопротивляюсь. Вечно я ною, вечно недоволен. Недаром ребята по всему городу уже знают, что весь я какой-то… странный, ненадежный. Можно подумать, я не согласен в душе с ними. Давно пора очистить город. Как в книге про Бэтмена! Метрополь в опасности! Кто же его спасет, если не мы, храбрые переселенцы из Молдавии да Украины с Россией. Конечно, на родине у нас есть некоторые камни преткновения… спорные моменты… из-за которых разразилась война… но здесь, на чужбине, мы должны держаться единым фронтом. Держать строй, как спартанцы. Кстати, ты в курсе, спрашивает он, что все они были гомиками в этой своей древней Спарте? Так что под фразой «держать строй, как спартанцы» он подразумевал вовсе не это, а лишь похвальную дисциплину. Совсем как у них в полицейской академии в Бухаресте. Ах, как жаль, что я не видел его рабочего места в Министерстве внутренних дел… Свой закуток в подвале. Стоял стол из свинца, колодки, плеть, цепи… Как они верещали, педики эти… Какие? А все! Всякий, кому не посчастливилось попасть в лапы к Диме, становился педиком этим… Тем и этим… Они всегда и во всем признавались. Потому что, хоть в Молдавии и множество недостатков, но что есть, то не отберешь – полиция там полиция. Организм с яйцами. Он, Дима, знает. Одно ведь из яиц было его. Большое, волосатое. Когда он приходил в публичный бассейн в домашних трусах, те намокали, и яйцо становилось видным. Перекатывалось, звенело. Настоящая сфера Коперника. Иногда скорлупа трескалась, и из нее выползал белок. Сразу густел в воде. Пахло серой, вареными яйцами. Это все отрыжка после вчерашнего, виновато пояснял Дима, облегчался прямо в воду. Но от него вода не желтела, как от китайцев. Напротив! Становилась сине-желто-красной. Цветов флага республики Молдова. Почему я, кстати, так и не выучил румынский язык, а? Это же неприлично – жить в стране и не знать ее языка! Что, кстати, чмо это там бормочет, хозяин халупы этой? Пусть я переведу, а то Диме недосуг было французским кваканием заняться. Да и не до английской каши во рту ему было. А до чего? Он делом занимался! Как приехал, сразу же пошел в автомастерскую, взял в кредит тачку за пятьсот долларов. Потом устроился на работу. Подстригал газоны, получил справку, что трудоустроен. Взял в кредит еще тачку, уже за три тысячи. Потом третью… Четвертую… Путь к успеху преградила бутылка гаитянского рома. Черножопые дали на чай, но, конечно, специально подстроили: Дима как-то поссорился с женой и в расстроенных чувствах выпил эту бутылку… Поехал еще за одной… Мусора, суки позорные, повязали на трассе. Пришлось платить штрафы, лишили прав по суду… Это что, люди? Это, мля, звери! Он, Дима, точно знает, что никого бы не сбил. Он же много лет уже за рулем, и кроме той аварии с четырьмя смертями, что в Молдавии случилась, у него на досье водителя ни одного пятнышка не было…
Выносим с ним постепенно мебель, разобранную на мельчайшие детали. Вот еще один фокус. Нет смысла сразу класть в грузовик кровать. Надо ее полчаса разбирать, потом еще столько же собирать. Носить по винтику, по гвоздику. Хозяин понимает, что его обманывают, но поделать ничего не может. Высокий профессионализм. Экстра-класс. Заворачиваем все, даже использованную туалетную бумагу. К тому же погром на улицах слегка пугает хозяина, старого доброго «квака» с пивным пузом, набитым poutine[26]. На улочке уже три трупа валяются. Кажется, суматохой воспользовались местные и начали сводить друг с другом счеты… Спрашиваю Диму, не боится ли он попасть в тюрьму? Да и другие… Нет, дурак ты, хохочет Дима. Это когда один или два виноваты, есть кого наказывать. А когда самосуд совершает толпа тысяч в десять… кого ты там наказывать будешь? Толпа – это уже не человек. Толпа – стихия. Природный разум. Инстинкт не обманешь. Ты что, детства не помнишь? Всегда здоровый коллектив найдет жертву, которую будут травить. И поделом! Люди – они животные и чуют слабину. Травят слабейшего. Все ясно? Так же и с инвалидами. Нечего притворяться, будто ты их жалеешь. Как будто не ты рассказывал, как на работу пытался устроиться…
Умолкаю. Он, конечно, прав. Помню звонки неделями… месяцами. Все хорошо, пока не дойдешь до вопроса о наличии увечий. Один хотел помочь. И так старался, и этак. Ну хоть в чем-то у вас инвалидность да есть? Хоть малюсенькая?.. Нет хромосомки, врожденное плоскостопие, синдромчик какой-нибудь… А? Ну, родненький? Увы, грустно и ошарашенно твердил я, кроме легкой близорукости… Ну тогда, щелкал он каблуками на том конце провода, помочь ничем не могу. Яволь. Хайль Гитлер. Разве они, инвалиды сраные, не устроили нам тут настоящий геноцид, подбрасывает дровишек в костерок Дима. Чутко, как настоящий легавый, реагирует на перемену настроения. Давит на болевые точки. Прав, прав он… Все они правы. Только и видишь кругом одних педиков да инвалидов. И все по пятьдесят в час получают, чистыми. Пока мы тут горбатимся… А раз так, то и ладушки, говорит Дима. Дает камень, предлагает перекурить пока. Нерешительно подкидываю на ладони. Когда мимо проезжает – в нелепой и смешной попытке уцелеть, торопливо стуча по колесам руками, – инвалид в коляске… бросаю камень. Прямо в спицу! Коляска опрокидывается, безногий в ужасе ползет. Толпа – местных в ней все больше, они раскрепощаются – улюлюкает. В калеку летят камни. Рот его раскрыт, подбородок дергается. Мне уже не жаль его. Наверное, это он сидел в уютном бюро, когда я за бумажками в местный центр занятости пришел… Мычал что-то на непонятном французском. Непонятном для всех! Он ведь, мать вашу, инвалид, у него несовершенный речевой аппарат, как же вы его на выдачу справок посадили?! Но посадили ведь… Ронял слюни на бумажки, выписывал мне их неохотно… Я тогда третий месяц попасть хотя бы на стройку не мог. Настала пора расплаты! Хватаю камень побольше и мечу калеке прямо в голову. Словно по сигналу, толпа бросается на него. Забивают ногами. Местные, удовлетворенно констатирует Дима, давно мечтали о чем-то подобном. Просто им яйца с рождения, как домашним котам хорошей породы, режут. Пукнуть боятся. Привыкли рабами у педиков да инвалидов быть… Ничего, мы дали им волю! Вот он, Дима, помнит всплеск национального самосознания в Молдавии… Тогда тоже на улицах было очень свободно… Прямо снимай штаны и сри где хочешь! Знаю ли я, кстати, что Чаушеску расстреляло русское КГБ? Как – почему?! Румыния жила замечательно. Слишком хорошо жила. Завистливые русские суки… – только пусть я не принимаю это на свой счет… он чисто теоретически… – не смогли вынести благополучия Румынии. Ее счастья. Заговор, свержение… Перед смертью Чаушеску крикнул: «Да здравствует великая Румыния, и позор на головы проклятых русских долбоебов». Так и крикнул! У него, Димы, есть друг, и у того есть приятель, чей знакомый служил с другом парня, служившего в расстрельной команде Чаушеску. И он своими ушами слышал! Так и крикнул! На румынском языке, чистейшем… Кстати, почему я так и не удосужился выуч…
…чтобы слегка отвлечься, концентрируюсь на работе. Хотя и тяжело это сделать, когда отовсюду летят камни, пахнет горячим мясом, кровью. Дима, извинившись, отходит куда-то «покурить». Возвращается довольный, с расстегнутой ширинкой. Я так понимаю, нашел малолетнюю дрянь, которой преподал урок морали. Теперь пристроился к хозяину – к его ушам – и заливает про то, как в Молдавии называют дни недели. Все иммигранты одинаковы. Всем им кажется, что хозяину до усрачки интересно, откуда они, как они и какие разновидности их существуют. Так Виталик, мой напарник-засранец, что пятый день в себя прийти не может – а просто надо меньше жрать и мыть руки перед едой, – всякий раз обиженно поправляет меня, когда я буркаю «Из России» на вопрос, откуда мы. Месье, мадам. Mon pays d’origin est l’ancien république soviétique qui se trouve entre la Romanie et l’Ucraine… Notre nature est… Parmie nos les plus grand écrivains…[27] Самое обидное, что я засранца этому и научил, когда он попросил. Он и смысла не понимает! Твердит, как попугай! Ему всерьез кажется, что франкоканадцу не все равно, из какой части Союза мы сюда прибыли перевозить его вещи и подтирать его задницу… Какая наивность! Какой эгоцентризм! Молдаване, впрочем, все такие. Им всерьез верится, что мир в курсе, где расположена их ancien république soviétique. А по мне, так нужно обобщать. Я бы вообще с удовольствием отвечал, что мы из восточной половинки земного шара. Или – с земного шара. Этого, на мой взгляд, вполне достаточно. Но иммигрантам хочется большего. Им страстно хочется напомнить миру о своем существовании. Напомнить себе, что они есть. Так человек, очнувшийся ночью в темном сыром помещении, говорит громко, чтобы подчеркнуть свое существование. А толку? Он мертв, пусть он еще и жив. Его закопали по ошибке, он впал в летаргический сон. А когда пришел в себя – все. Поздно пить «Боржоми», почки отвалились. Вход рубль, выход два. Так Гоголь попросил перерезать ему вены перед тем, как его положат в гроб. И что? Помогло? В 20-х после революции гроб вырыли, и советские дебилы-писатели разобрали скелет по косточкам. На долгую память! Говорят, тазобедренная кость досталась Исааку Бабелю, и тот с ней баловался в сексуальном плане. Пока за ним не пришли из ЧК и с тазобедренной костью Бабеля не побаловался уже его следователь. А ведь куда лучше было бы Гоголю лечь в могилу живьем, затаиться, спрятаться. И с криком «Ура» вылететь из земли во время эксгумации. Посбивать лопатой головы своим коллегам из РСФСР, а потом переодеться в фартук копателя и уйти на вольные хлеба. Такова жизнь, такова смерть. Никогда не знаешь, где соломки подстелить. Вот, например, мы сейчас. Загрузили половину машины коробками… а длинная мебель уже не помещается. Надо все делать по уму, по инструкции. Беда лишь в том, что у каждого грузчика в Монреале инструкция своя. А так как всякий грузчик здесь – выдающийся представитель МВД Молдавии, золотопромышленного комплекса Украины, горнодобывающей отрасли Казахстана… короче, настоящий технический интеллигент СССР… – то инструкции весьма детальные и друг другу противоречат. Так, Дима буквально дрожит, когда видит людей, обматывающих одеяла скотчем по диагонали. Нужно делать ровное, горизонтальное обматывание, поясняет он, бережно оборачивая вещь прозрачной и липкой лентой. Да, на это уходит меньше скотча, но из-за того, что нужно попасть одним концом на другой, ты тратишь больше времени и производишь впечатление более внимательного работника. Другой грузчик, дальнобойщик Сергей, напротив, придерживается стратегии диагонального обматывания. Оно отнимает меньше времени, зато требует больше скотча… Следовательно, больше времени! Вот такой парадокс, такой софизм! Сергей – настоящий Ахиллес, бегущий за черепахой! Да, в каком-то смысле верно, возражает Дима, но ведь если сделать три ровных горизонтальных обматывания, то… При этом речь идет об одном и том же. Как можно дольше затянуть работу. Платят-то за час! Но споры разгораются нешуточные. Говорят даже, где-то на бульваре Décari состоялась дуэль между двумя грузчиками – один утверждал, что стиральную машину нужно оборачивать спереди и с боков, другой же считал, что прикрывать нужно зад и бока. Дрались на ножах, и победитель выпустил кишки проигравшему. Слава богу, у меня никаких принципов относительно работы нет и я поступаю так, как хочется напарнику. Из-за этого со мной любят работать все. Хотя репутация у меня – как я и сказал – странного и непонятного человека. И я обматываю вещи так, как хотелось бы Диме, и великий дух его внутреннего божества, Бога Легавых, затихает удовлетворенно. Вулкан перестает выбрасывать камни, пепел и лаву. Я умилостивил грозные силы природы. Дима объявляет очередной перекур – двенадцатый по счету, – и мы присаживаемся на гору одеял в грузовике. Проблема мебели решена кардинально. Мы будем ломать ее и складывать в угол, а потом объявим, что мебель не выдержала перевозки. Счастливы будут все: мы, хозяин компании и даже клиент. Имущество-то застраховано! Сзади раздается детский крик. От неожиданности падаю с горы одеял! Оборачиваюсь и вижу другого Диму, который читал мне вчера лекцию про даунов. На руках у него… даун. Дауненочек… Дима Второй, плача, объясняет ситуацию. Несколько лет назад он познакомился здесь с приличной женщиной. Начался роман. Все бы ничего, но она – «квачка». Потому – в возрасте, старородящая. Они, честно говоря, и не думали, что она еще в состоянии залететь, а баба возьми да и удиви. Оказалась с начинкой. Но родила уже в пятьдесят семь, вот и получилось то, что получилось. Вчера родила! Дима был убит горем, когда узнал, что получился даун… Но своя кровь ведь не водица! Дима умоляет нас… заклинает… спрятать щенка, чтобы того в горячке погрома не прирезал кто-то из наших. Мы задумываемся. Дима-легавый многозначительно похмыкивает… покряхтывает… По его мнению, необходимо держать стиль до конца. Если уж всех кончать, то всех. Что с того, что маленький даун родился от Димы-культуриста? Надо прикончить его. Причем сделать это самим. Потому что наши ребята все уже выпили, и пока полиция Монреаля катается по периметру погрома, крушат и ломают все жестче и жестче. Ошалели от крови, если честно. Намного лучше будет нам самим прикончить сопляка, чтобы быстро и без мучений. А если он попадется толпе… Дима-культурист от огорчения близок к истерике. Стоит, моргает. Слезы катятся по лицу… Ноет, нюнится… Настоящая баба! Куда только подевался мужской характер, стальные мышцы, непреклонный взгляд. Все словно ветром сдуло. В Монреале он, ветер, очень сильный. Дует и дует, дует и дует. Буквально сводит с ума. Словно самум. Это все потому, подтверждает хозяин-«квак», что город построили на разломе тектонических плит. Плохое, нездоровое место. И ветер местный на самом деле с ума сводит. Особенно когда теплеет. Что это у нас там за ребеночек в одеялах возится? Он ребеночка не заказывал перевозить… Держим военный совет. Дима-культурист предлагает нам некоторую сумму денег, если мы вывезем его с щенком с территории погрома. Да, но мы по закону не имеем права перевозить людей в кузове… Дима-культурист становится на колени. Он заклинает нас всем святым. Он обращается к нам как к отцам, наконец. Пробил оборону! Отцы из нас, разумеется, никакие – как из говна пуля, – но какой мужчина устоит, услышав такую просьбу. Хмуримся, разыгрываем из себя стопроцентных мужчин. Прячем Диму-культуриста и его щенка в ворох одеял, закрываем грузовик. Хозяину объясняем, что, мол, придется делать второй рейс. Конечно, за его счет! А что, какие-то сомнения есть? Выруливаем осторожно с улочки, потом из района… Проходим патрули местной самообороны, которая проверяет все автомобили… Избегаем досмотра, потому что наши же погром и устроили… Радостно гудим, покидая район. Вслед нам улюлюкают, бросают вверх бейсболки…
…В парке у Ботанического сада объезжаем огромную яму, свежевырытую. В ней колышется людское море. Тысячи людей стоят раздетыми. Над ними – десятки фигур с пулеметами и одна – с диктофоном. Объявляет. Педики, черножопые и инвалиды. Вы ели наше мясо, пили нашу кровь. Теперь настало наше время. По divérsité montréalaise[28] – пали! Вспышки, грохот. Жалобный вой коллективной мясной гусеницы, которую давят сейчас где-то там, на уровне корней… Постепенно масса – разнообразная из-за цвета кожи жертв – становится однородной. Кровь и земля окрашивают всех в один тон… Хрипят жертвы. Соскакивают в ров вчерашние униженные и оскорбленные, с примкнутыми к ружьям штыками. Ружья взяли в музее истории Монреаля. Почистили, обновили. У нашего мужика руки золотые. Не то что местные кретины… Мужик из бывшего СССР сделает что хочешь из чего хочешь! Дима, что за рулем, рассказывает мне, как из куска проволоки, старой стеклянной бутылки из-под кефира и спичечного коробка смастерил стартер для своих «Жигулей». А когда тачка развалилась от старости, он из всего этого произвел машину времени! Да, не очень большого диапазона. Всего на три дня вперед и три дня назад забрасывала. Скажем, портативная машина времени короткого действия. Есть же континентальные ракеты на близкую дистанцию, я что, в новостях не слышал? Так и он, Дима… Короче, машина работала исправно, пока как-то не отключили свет и не произошло короткое замыкание. Бутылка воспламенилась и лопнула, проволока расплавилась, а коробок сгорел. Все, конец истории. Вот и второй адрес. Останавливаемся у винтовой металлической лестницы. На такие красиво ложится снег в фильмах про Нью-Йорк и Рождество. И на таких ломаются ноги и спины, потому что угол слишком крутой для переноски вещей. Но ради приезжих никто новые строить не будет. Дима уже подустал, подзаткнулся. Так по второму адресу всегда. Силы иссякают. Молча носит вещи часа четыре. Несколько раз – с холодильником, буфетом и сушилкой для белья, – застреваем. Один раз подворачиваю ногу и полчаса лежу под шкафом, гадая, сломал или нет. Повезло! Всего лишь вывих! Пополз к грузовику, чтобы там разуться и осмотреть ногу, пока Дима хозяину зубы заговаривает. Ведь пока второй грузчик не работает, платят только за одного. Значит, и зарплата меньше! Никогда… никогда клиент не должен видеть грузчика не работающим… В грузовике скидываю ботинок со стальным носком и щупаю лодыжку. По толщине примерно с колено. Снизу раздается слабый писк. Черт, пассажиры! Быстро раскапываю гору одеял, протискиваюсь в лазы между досками, коробками, мешками. Слава богу, маленький дауненок еще дышит, хоть и посинел. А Дима в обмороке! Даю пару пощечин… привожу в себя… Заворачиваю щенка в одеяльце, так чтобы голова торчала и доступ к воздуху появился. Растираю ногу, еле встаю. Возвращаюсь на лестницу. Уже темнеет, и в окнах домов зажигается свет. Одно окно – прямо надо мной, горит звездой в ночном небе. Падает отсвет на ржавую металлическую дощечку – что на дереве – с названием улицы. La rue de Bethléem[29].
С чего началась вся эта история с Армией Освобождения Квебека от Английских Оккупантов? Да как обычно! Я выпил лишнего и разболтался. Почему, кстати, в этот раз – Армия Освобождения Квебека от Английских Оккупантов, а не Тайный Фронт Военного Крыла Организации по Борьбе за Независимость Квебека? А просто каждый раз название у нас – разное! Так решили поступать в целях конспирации. Если аббревиатура всякий раз разная, сказал я своим франкоканадским сепаратистам, то и спецслужбам труднее выйти на нас. Мирные монреальцы, которые ружье только в музее видели – и то деревянную модель его на шкурке бобра в разделе «Меновая торговля», – от восторга дышать не смели. Смотрели на меня, как на божество. Идол конспирации, наш Владимир! Но вернусь к истокам… Началось все с интервью с журналистом «Радио Канада». Обладатель лица, будто из доски выструганного. Он, видите ли, когда-то побывал в Советском Союзе. В далеких 70-х годах! И навсегда полюбил странную атмосферу этого места. Наверняка подпольную литературу ввозил и вывозил. В Союз – всякую порнографию. Анна и Серж Голон, «Греческая смоковница», которую совки отсмаковали с ног до головы, вылизали, как кошка – котят… Что там еще? Порнографические фильмы с участием Брюса Ли… Кассеты с ними потом крутили во всех подпольных кинотеатрах СССР. Из Союза он вывозил тоже порнографию. Солженицын, Лихачев, Довлатов, еще чушь какую-то. Все пожухлое, старое, увядшее. Как волосня на лобке старой проститутки. Пожелтевшие листья советского салата. Потом он приехал в Союз во время крушения страны. За каким-то чертом попал в Молдавию. Его поразило возродившееся национальное самосознание! Как здорово! Люди скакали на площадях, забрасывали милицию камнями, кричали, что хотят свободы и демократии. Вот настоящая воля к свободе! Не то что квебекские сепаратисты эти тупорылые – подонки и недоноски. Только и думают, как родину продать да Канаду развалить. Сам он англоговорящий… Так о чем это он? Ах да. Молдавия. Третий раз он приехал туда после 2000-го. Оказался вновь поражен, на этот раз – уровнем бедности, качеством оказанных услуг в ресторанах. В суп харкнули! В гостинице не топили! Задницу отморозил, будто на Крайнем Севере ночевал. Но навсегда сохранил в своем сердце воспомина… Я молчал да кофе потягивал, – конечно, платил я, всегда за них плачу я… – и смотрел, как он ртом шевелит. Бескровные губы… Как бледные гусеницы, что решили друг с другом потрахаться. Если, конечно, гусеницы трахаются. Ну, в его-то случае и на его лице – непременно. Джон Тиболти, RBC Canada… Псевдожурналист. Конечно, никаким журналистом он не был. На лице у него печать стояла. Органы. Никаких сомнений, что дурачок подвизался в секретных службах. На полулегальном положении сотрудничал. Сколько я таких «журналистов» в Молдавии навидался! И у каждого – выправка, как будто из Форт-Нокса только сегодня выпустили. Но что поделать. Совок рухнул, и все эти шпионы – куда-то же им надо деваться – и в самом деле переквалифицировались в журналистов, под легендой которых занимались когда-то разведкой. Прием, прием, Оттава. Лондон, как слышно. Резидент в Париже, сообщите… Так или иначе, а он позвал меня в самое их логово, центральный офис «Радио Канады». Желал побеседовать относительно моей книги, которая ему случайно попалась на глаза… Всколыхнула волны приятных воспоминаний. Целый тайфун! Но манеры у него остались из прошлого. Он не разговаривал, а допрашивал. Мне все казалось, что сейчас засветит: сначала лампой в лицо, потом кулаком в ухо. Костлявый, крупный. Такой наверняка допрашивать в самом деле не гнушался. Допрос с пристрастием. Расскажи, Владимир, как ты оказался на островке свободы и процветания? Правда же, в Канаде очень хорошо? Ты тоже ностальгируешь по Советскому Союзу? А вот, скажем, Путин… Путин, Путин. Все они только и делают, что про него расспрашивают. Можно подумать, я в Кремле грузчиком работаю. Я остался на высоте. Признался, что с Путиным лично не знаком, но в переписке с ним состою. Это каким таким образом, оживился собеседник. Понимаете, я тут познакомился с одним толстячком… Местный миллионер… Мишель Брюбль… И он, видите ли, решил написать письмо Путину. Так, мол, и так, Влад, франкоговорящих канадцев все обижают. Хотим независимости, хотим дружественной помощи Кремля… Само собой, письмо написано по-французски. Брюбль хвастается всем, что говорит по-русски, но это не больше чем раздутое эго. Оно надуто через задницу, как лягушка через соломинку. Все, что может сказать Брюбль по-русски:
…Утром выхожу из дома под грустное поскрипывание чаек. Откуда они здесь? Вроде бы прилетели с морского берега. Разумеется, не сами. Крыльями не махали… В Северной Америке давно уже никто сам не ходит, не плавает и не летает. Я предполагаю, что чайки воспользовались аэротранспортом. Сели на самолет с пересадкой в Квебеке, дернули по рюмашечке виски. Скушали по бутерброду. Ну как бутерброд… Одно название! Жадюги из авиакомпании суют в пластиковую обертку две сухие галеты и между ними – ломтик помидора. Будь добр, не помри с голоду во время трансатлантического перелета. Чайкам нравилось. Сидели, важные, носатые. Покряхтывали да попердывали. После взлета крутили головами, смотрели бусинками, что вместо глаз, в иллюминатор. Самолет разворачивался, соседка на кресле справа храпела. Чайкам было все равно. Они глядели на необъятные плато Квебека – плоская зеленая тарелка, вся в трещинках рек и озер, – и все гадали, чем встретит их Монреаль. Конечно, дождем! Конечно, ураганным ветром! Как здесь хорошо! Все как у Гудзона, только в сто раз лучше, потому что есть мусорные баки, в которых можно порыться. Конкуренцию составляют белки, но те уже настолько разжирели, что какой-нибудь голодной, проворной чайке, добравшейся до Канады дальним перелетом из Индии или там Вьетнама, ничего не стоит добыть еды первой. Белки здесь еле ползают, такие жирные. Иногда они переползают дорогу, как поток леммингов, странных грызунов, которые уходят на дно вод. Текут шерстистым ручьем навстречу сладкой смерти… галлюцинациям без кислорода… Куда они идут? – задают вопрос ученые. Конечно, в Канаду! Им наверняка раструбили о том, что правительство этой страны ждет квалифицированных, образованных и, разумеется, физически здоровых леммингов. Для интеграции. Полной, всеобъемлющей. Пусть только не жалеют сил, времени… Вот лемминги и идут в море. Предполагают, что выплывут. Может, так оно и есть. Может, их и выносит на берег Гольфстримом, или что здесь течет, и некоторые из уцелевших приползают, дрожа, в Монреаль, где им справляют документы в министерстве иммиграции. И они, после четырех лет испытательного срока, становятся жирными, неповоротливыми белками Монреаля. Вот так. И я жду терпеливо, пока стадо голов в двести переползет дорогу от одного жилого массива до другого. Белки на меня даже не смотрят. Это нормально. Иммигрант не существует даже для животных. Да так и лучше. Внимание пугает меня, сбивает с толку. Обещает неприятности. Если на тебя обратили внимание, значит, ты что-то разбил. Вазу, чашку, лампочку, наконец. А какая разница? Никакой! Все они только и ждут этого момента… хрустального дребезжания стекла в упаковке из одеял – таких тощих и драных, словно египетские коровы-годы… на то они и иммигрантские одеяла – чтобы подскочить к тебе. Ага! О-ла-ла! Вот оно! Сразу появляются калькуляторы, цифры, бухгалтерские счета… Фактуры, налоги, цены, чеки… Чувствуешь себя финансистом. Бурундук с Уолл-стрит. Само собой, цены фантастически возрастают, происходят невероятные превращения. Куда там Апулею с его чудесами сраными! Метаморфозы… На перевозках – вот метаморфозы. Простенький и старенький диванчик из ИКЕИ превращается, стоит задеть им порог, в шикарную софу из красного дерева, обитую кожей последнего мамонта, добытого в горах Альберты группой исследователей-энтузиастов. Сто тысяч долларов! Еле живая, дребезжащая плита, включенная в стоимость аренды, – разумеется, клиент ее ворует, поэтому мы и переезжаем в пять утра… или десять вечера… пока консьержа нет… – оборачивается шикарным изделием из будущего. Готовит то, что вы замыслили. Дамасская сталь, древнерусский булат. На выключатели пошли рубины, эмаль – зубная, человеческая. Зубная работа! Двести тысяч долларов. Конечно, американских! Один к одному и двадцать. Американские выгоднее… Что там еще? Порванное одеяло, привезенное перуанкой из предместья Лимы, – за него прапрапрадед клиентки продал белому дьяволу душу и землю, – оборачивается лебединым пухом в тончайшем и драгоценнейшем китайском шелку. О, не стоило и говорить! Конечно, раритетный! Шелк с платья наложницы императора Пу И и всех его воинов из терракоты. Подписано лично председателем Мао. Послушать клиентов, так мы сокровища перевозим. Хотя носим мы практически всегда один только мусор, на который и одеял с клейкой лентой жалко. Одеяла, впрочем, тоже невероятно грязные. Все – очень грязное. И все стоит миллиардов, потому что это шанс. Шанс поменять мебель, шанс купить новую лампу, шанс получить немного денег, наконец.
Кстати, о деньгах. У меня сегодня три доллара двадцать пять центов монетками по пять центов. Торопливо сбрасываю их в приемник в автобусе, отвернувшись от презрительно молчащего водителя. Забиваюсь в дальний угол, поднимаю с сиденья газеты. Очередная порция дерьма от убогого, провинциального «Метро». Сегодня они изменяют себе, и на первой полосе, вместо обзора новых фургончиков со жратвой или сенсациями о велосипедных дорожках, пылает по-настоящему громкий материал. «Резня инвалидов в Монреале». Получается, узнаю, что квартиры многих жителей Монреаля с физическими особенностями (в смысле, безногих там или слепых) оказались помечены мелом в ночь перед трагическими событиями. Судя по всему, подготовка шла тщательная. По всей видимости, злоумышленники хорошо знают город. Смеюсь втихомолку. Еще бы! Грузчики знают город, как свои пять пальцев. Где закуток, а где, наоборот, пройти можно… Продолжение темы на следующих страницах. Интервью с главой полиции Монреаля. Нет, месье, наши сотрудники не прибыли на место происшествия, несмотря на многочисленные звонки свидетелей и пострадавших. Как, почему? Полиция Монреаля, да будет вам известно, бастует уже пятый год. С 2010 года по сегодняшний день включительно. Мы протестуем против понижения заработной платы с 58 долларов 78 центов в час до 72 долларов 98 центов. Как парадокс? Ничего подобного! Все дело в том, что инфляция… На самом деле, подтверждает слова главы полиции Монреаля исследователь университета McGill, факультет исследований слов глав полиции Монреаля (10 сотрудников, 70 долларов в час), раньше полицейский мог купить на свою месячную зарплату 100 000 порций блюда путин с соусом из бекона и сыра. Сейчас же он ограничен 99 999 порциями. Минус одна порция. Это недопустимо! Верно, кивает глава полиции Монреаля. Именно поэтому, да будет известно добрым старым квебекуа… горожанам Монреаля… полиция города не… А что?! Нет, вовсе не «не исполняет свои обязанности!». Мы их выполняем! Просто – в умеренных дозах… Так сказать, в строго минимальных количествах. Проще говоря, своим присутствием на улицах мы создаем общий фон, в целом негативно влияющий на замыслы людей, замышляющих противоправные действия. Собственно, присутствием на улицах мы и ограничиваемся. И вчера, во время страшного погрома… резни… наши сотрудники довольно внимательно изучили обстоятельства происходящего, наблюдая за событиями непосредственно. То есть как это ничего не делали? Я же вам французским языком объясняю: своим лишь присутствием мы создавали общий фон… Кстати, насчет языка. Даю слово исследователю вопросов использования языков в социальном контексте сосуществования пользователей двух языков, доктору наук, профессору университета Конкордия. Слово берет профессор. Как вы знаете, вчера на пульт полиции поступило свыше 3000 звонков от лиц, преследуемых неустановленными погромщиками. Отмечено свыше 900 звонков на английском языке. Мы считаем это достаточным для того, чтобы отметить тенденцию ослабления использования французского языка в Монреале и пригородах. Ситуация критическая! Сегодня говноед звонит в полицию и просит его спасти на английском, а завтра он потребует запрета французской культуры, языка, духа Квебека! Небольшая ремарка от шефа полиции. К нашей чести, скажу, что звонки на английском языке мы не зарегистрировали. Браво, аплодисменты. Между прочим, вспоминает профессор, у нас отличные новости. Пассажиры рейса Монреаль – Оттава (чайки, что ли?) отсудили у авиаперевозчика три миллиона долларов. За что? О, они попросили у стюардессы кока-колы на французском языке, и та им принесла кока-колу, но назвала ее по-английски. Это как это? Все просто. Кока-кола по-английски это кока-кола, а кока-кола по-французски – с ударением на последний слог. Кока-колá. Аплодисменты. Задавшего вопрос о разнице уводят в наручниках.
Возвращаясь к событиям в Монреале… трагическим событиям… Они переполошили весь город! Студенты университета UQAM объявили, что не будут учиться месяц в знак протеста! Сотрудники мэрии Монреаля выходят на работу в знак протеста еще на полчаса позже. Чайки Монреаля в знак протеста отказываются рыться в мусорных баках города в течение двух… нет, пяти дней! Интеллектуалы Квебека подписывают открытое письмо к правительству Канады с просьбой оставить, наконец, в покое провинцию и перестать гавкать на нас на этом англосаксонском наречии. При чем тут резня… инвалиды? Да какая разница! Нужно проявлять солидарность. Кстати, о ней. Полиция Монреаля в знак протеста против беспорядков в городе отменяет ночное патрулирование! Аплодисменты. Более того. Как всем нам известно, полицейские города вот уже пятый год носят клоунские штаны в знак протеста против бюджетных ограничений. И чтобы подчеркнуть свое негодование по поводу Монреальской резни, наши ребята и девчонки приняли решение… надеть трусы и лифчики поверх одежды! Цирк «Дю Солей» почтит память погибших представлением, в ходе которого сто лошадей промчатся по гигантскому колесу из дерева. Само собой, кони будут ржать по-французски. Наконец, Совет по искусству муниципалитета Монреаля объявляет конкурс на лучший арт-проект, посвященный событиям, которые пресса намерена окрестить «Монреальско-варфоломеевская ночь». Поговаривают, что правительство намерено выделить на это сто миллионов долларов. Федеральное, конечно. Правительство Квебека уже опротестовало эту сумму, считая ее недостаточной. «Граждане Квебека имеют право потратить двести миллионов долларов на то, чтобы почтить память людей с физическими особенностями, павшими ради наших ценностей», – заявил премьер-министр провинции, Филипп… Фамилия? Да какая разница? Лишь бы Филипп, лишь бы не Стив какой-нибудь или Джон. Кстати, Совет по искусству провинции Квебек тоже не остается в стороне. Объявлен конкурс на книгу о событиях печальной ночи… на картину… инсталляцию… памятник из бетона и драгоценных камней… Это обойдется налогоплательщикам Квебека всего-то еще в пару сотен тысяч миллионов миллиардов. Вдобавок правительство расщедрилось и повышает зарплату полиции Монреаля до 120 долларов 78 центов в час. Но это все равно не повод выйти на работу… вернее, начать что-то делать на этой работе, пожимает плечами шеф полиции Монреаля. Ведь речь идет и о моральном ущербе… мучениях… солидарности, наконец! Что такое солидарность? Это когда мы все вместе. Когда все члены общества думают о нуждах небольшой его части. Полиция, сексуальные меньшинства, животные… Ну кроме иммигрантов, конечно же. Об иммигрантах речь не идет. Они должны научиться самостоятельности… выживать во враждебной среде… Не удочка, но рыба! Поэтому Совет искусств Монреаля отказывает мне в заявке на книгу о печальном событии, резне инвалидов города… Вот сволочи! С досады хлопаю рукой по соседнему сиденью. А там уже другое дерьмо, другая газетенка. На этот раз – на русском языке. «Их Монреаль». Там все чуть-чуть по-другому. Сначала – немножко лицемерных соболезнований погибшим и их семьям, болтовня о необходимости уважать и разделять… Затем автор, под псевдонимом, конечно, приступает к главному. Изблевывает из себя тонны ненависти. На самом деле… если вдуматься… Один инвалид обходится казне Канады в сумму, равную… по сравнению с доходом… налогообложение… ноша для каждого человека, который честно трудится и… Не пора ли вернуться к истокам цивилизации Северной Америки? Речь, разумеется, не об индейцах… долбоебах этих спившихся… Мы говорим о цивилизации Белого Английского Протестанта. Белого – исключительно в переносном смысле, конечно же… Этика труда… экономии… Отцы-основатели вряд ли бы справились с созданием Великой Страны, по соседству с которой раскинулась не менее великая, Наша… если бы тратили все свои доходы на людей, не вкладывающих свою лепту в общий, так сказать, котел… Вот дерьмо! Можно подумать, из котлов лепты хлебают. Но иммигрантам в самом деле золота в тарелку подавай. Особенно нашим. Будь их воля, они бы доллары ели, срали бы ими, утирались по утрам вместо салфеток… И задницы подтирали тоже… Деньги, деньги, деньги. От нищеты их перекосило, с тех пор все наесться не могут. Возвращаюсь к статье. Так или иначе, а дело сделано, пишет обозреватель издания «Их Монреаль» во второй своей статье – первая посвящена, конечно, Путину и Алине Кабаевой – и если так… Почему не отнестись к делу рационально? Скажем, признать факты… Статья гадкая, мерзенькая… Неуловимо попахивает дерьмом, как пальцы, когда на подтирку – всего одна четвертушка, а воды в кране нету. Вроде руки чистые, но амбре, амбре… Какая ирония! Ведь сам же я эту статью и написал! Меня об этом попросил Соломонушкин, местный медиамагнат. Это значит, что у него есть дом, целый старенький «дюплекс» (двухэтажная квартира). На первом этаже бродит беспризорная сука дога, мокрит слюнями обувь посетителей. На втором есть стол, пара компьютеров для верстки и пара микрофонов для радиостанции, которая все никак не заработает. Это целый медиахолдинг! И я с прошлой недели пишу туда статьи – сто долларов штука – на заданные темы. Сто – совсем недурно. Начинались переговоры с десяти. Соломонушкин все мялся… кряхтел… Но я поставил его к стенке. Деваться ему некуда! Конкуренты, издание «Монреаль наш» – вот такойасимметричный ответ… нелояльное соперничество… вздыхал он, – стали печатать статьи какого-то залетного молодца. Злые, остроумные. Все они – за Путина и его брак с Кабаевой и в поддержку либеральных ценностей. Значит, ему срочно нужно что-то против Путина и Кабаевой и в защиту традиционных… консервативных… При полном уважении к законодательству Канады, конечно. Особенно берегитесь задевать гомосексуалистов… Иначе конкуренты, твари… Я поддакивал, смотрел преданно. Соревновался с самкой дога. Не признаешься же, что на конкурентов пишу я же! Пожаловался на климат – он тут и в самом деле дерьмовый, – на дороговизну… На то, что местные на работу не берут… Соломонушкин кивал незаинтересованно, но взгляд, хоть и ускользал, все возвращался. Так собака, которую от помойки отгоняют, вроде бы уходит, но недалеко. Постоит, пожмется… Снова бочком притиснется… Он собирался вцепиться мне в ляжку. Я понял оплошность. Русских не разжалобишь, дикий народ. Никакого сострадания. Пришлось начать хамить, выбивать денег побольше. Так дело пошло лучше. Он даже порозовел от удовольствия. Ах, что может быть лучше хорошей порки для русского! Вот и Соломонушкину понравилось. Сразу до сотни цену поднял. Добил я его болтовней про сотрудничество с ИТАР-ТАСС, – недолгое, но какая разница! для провинциала из заснеженной деревни это как молния была… всем-всем-всем… говорит Москва… небось, он решил, что меня лично Левитан курировал – в своем видении международного положения. В Канаде так. Что ни иммигрант, то знаток международного положения. Не страна, а международная панорама. Помню, клиент-иранец позвал как-то в подвал и, озираясь, показывал нам книгу, в которой написано, как евреи и Джордж Буш-младший захватили мир. Ну ладно, евреи. А Буш-то младший при чем? Кретин задницы от головы отличить не может! Нет, нет, шептал иранец… Он просто-таки уверен, все дело и в Буше-младшем. Прочитайте его фамилию наоборот, получится – сын тьмы! Мы переглядывались, задыхались в сыром из-за свежей штукатурки подвале. Взгляды все были направлены на меня. Я единственный из нашей троицы – я, бывший лесоруб Алексей и пожиратель солнца Виталик – говорил по-английски. Чего уж там. Я единственный грузчик Монреаля, владеющий разговорным английским. Пришлось переводить. Но сначала – Буш. Как, как? Сын тьмы! Сатанаил. Вот евреи и выбрали его во главе своего черного воинства, призванного подточить устои мира… Но помилуйте, все пытался сообразить я. Ну, chub (Buch наоборот), ну проблемы у парня[37], но при чем тут Сатана?.. Иранец махал на меня руками, как истеричка-именинница, засидевшаяся в девках, – на вспыхнувший на торте коньяк. Пылающая цифра 50… Иранец качал головой. Как я не понимаю? Буш-младший – сын тьмы, если прочитать его имя наоборот на фарси. На иранском! А-а-а-а… Пришлось, конечно, согласиться. С клиентами всегда соглашаются. Иранец пришел по нашу душу с полным справочником политиков мира. Путин? Хорошо, очень хорошо. Не позволяет американцам садиться на шею. Мы обожаем Путина! Фидель? Отлично, только много курит! Буш-младший? Ну мы уже в курсе. Харпер? Младший брат Буша-младшего! Ангела Меркель? Не знает такую. Франсуа Олланд? В школе пофранцузскому ему всегда двойку ставили. Иранец наш жил в Монреале вот уже тридцать лет, а было ему тридцать один. Несостоявшийся аятолла грустно чмокал губами в конце заказа, разлепляя их неохотно, как деньги из пачки, выуженной из кармана. Мы знали, что чаевых не дождемся или они будут маленькими. Все уроженцы Ближнего Востока предпочитают расплачиваться с русскими не деньгами, а разговорами о том, как они любят Путина. А еще куклы эти смешные рисованные… а, матрешки!.. точно, матрешки… балалайки, разумеется… тренькают так жалобно, тонко… треньк… Ну и вот вам по три доллара на каждого, парни. Не обессудьте, что так мало. Все деньги… весь капитал… – все в руках мирового еврейства! Кто бы спорил. Только вот и мировое еврейство не очень охотно дает на чай в Монреале. Никто не дает на чай в Монреале. Монреаль предпочитает кофе! Покупаю себе большой, без сахара, в Tim Horton[38]. На стоянку, попердывая, подъезжает грузовик. Как всегда, с опозданием. Из кабины мне подает дикие знаки Дима-культурист. Он в отчаянии. Слезы на глазах, сам бледный. Явно не выспался. Так и есть! Всю ночь укачивал гаденыша этого… дауненка, которого мы спасли. За чем же дело стало? – спрашиваю. Сам ведь вчера спасал этого щенка. Мы из-за него жизнью рисковали! Вывезли, как принцессу какую, в ворохе дорогих платьев. То есть одеял, но принцип-то один и тот же. Все верно, соглашается Дима печально. Но за ночь он многое осознал. Пережил! Ему уже пятьдесят пять лет. У него двенадцать детей, сорок шесть внуков… Что поделать, дети в него, в Диму. Любят трахаться. Наверное, и правнуки уже где-то бегают. Сто процентов, кто-то из внуков уже присунул в детском саду подружке и та залетела. Это у них сем… Семейное, перебиваю. Дальше. А что дальше? Дима понял, раскачиваясь вместе с орущим мальцом, что сам ребенка не выкормит, не поднимет… Стало быть, нужно избавиться. И что же он сделал? Побрел ночью на улицу, хотел подбросить мальца в мусорный бак. А те уже все полные! Тут-то Дима и вспомнил, что служба по вывозу мусора Монреаля объявила забастовку из солидарности с бастующими студентами университета UQAM, объявившими всеобщую забастовку в знак поддержки всеобщего права граждан Квебека на забастовки. Все мусорные баки заняты… Забиты! В парочке он даже детей находил грудных. И что же? Дима смотрел, есть ли место, убеждался, что нет, захлопывал крышку бака, шел дальше… Так прошел весь проспект Шербрук. Ничего не обнаружил, вернулся обратно. Младенец из-за ритма шагов уснул. Дома Дима покормил его смесью из бутылочки – гаденыш сосал, не проснувшись, – и положил в угол, в корзину кошки. Та сдохла еще месяц назад, Дима ее закопал в парке «Бобровое озеро», чтобы не платить за место на кладбище животных. Здесь все – за деньги. Так что и о детском доме думать нечего. Отнесешь дауненка, оформят документы, возьмут номер социального страхования, и будешь всю жизнь на игле сидеть, по половине зарплаты отстегивать.
Так, понимаю, куда клонит Дима. К чему же ты пришел? Ну… смущается напарник… он решил убить мальца. Говорят, если прибить приплод до того, как тот попробует молока матери, это не грех. А что даун маленький ел? Исключительно молочную смесь «Джонсон Бэби»! Кстати, откуда она у Димы? Как откуда? Он же ходит в зал, поддерживает форму. А молочная смесь в сухом виде идеально подходит для питания таким крутым, упитанным парням, как он. Скептически смотрю на Диму и все его пятьдесят килограммов. Тот спешит продолжить. Проливать кровь, видите ли, не по нему, так что… В общем, он попытался дауненка утопить, но не набрался смелости. Воду в ванную набрал, а вот бросить в нее – нет. Малец пищал, показывал ручки. Тут Дима снова начинает шмыгать носом. Но речь о том, чтобы ребенка оставить, не идет. При мысли о половине зарплаты Дима шмыгает носом еще сильнее… Что же делать? Вот он у меня и хочет спросить, что же ему делать?! Ведь я, будь я неладен, помог Диме спасти щенка… на его, Димину, голову! Ну и ну. Каков оборот. Но я уже постепенно привыкаю. Каждый иммигрант во всех своих бедах винит других, каждый – чувствительный, слезливый. Как доходяга в ГУЛАГе! Иммиграция – это большой концентрационный лагерь. И мы с Димой – двое заключенных – пытаемся понять, что нам делать с живым свертком на куче одеял в грузовике. Этот идиот не нашел ничего лучше, чем притащить ребенка на заказ. Мы переезжаем из Сен-Жюстин в Сент-Брюно. Над полями, машущими листьями кукурузы, – корявые… растопыренные зеленые руки… наверное, кукуруза тоже уродилась с физическими недостатками – крякают утки. Чертят треугольники Пифагора. Внизу чернеют столбиками суслики и индейцы. Суслики просто посвистывают. Индейцы бросают вверх палки. У них в школах занятия отменяют во время миграции уток: все племя выбирается бить птицу. Иногда достается и чайкам. Уток едят, чаек пьют. Бросают в пресную воду и выставляют на солнце. Жидкость киснет, тушку выкидавают, остальное пьют. От трупного яда наступают галлюцинации. Песнь о Гайавате, например. На французском языке с английскими субтитрами.
Проезжаем резервацию. Проезжаем Сент-Жан, Сент-Катрин. Сент-Матье, Сент-Арнольд, Сент-Изабель, Сент-Анри, Сент-Патрик, Сент-Ги, Сент-Николя, Сент… Все святые мира[39] перебрались с небес в Квебек. Основали здесь по городу. Провинция небесная, Иерусалим. Он здесь, здесь. Мчимся по нему, словно по Земле обетованной, два волхва. Третий не вышел на работу, у третьего диарея. Конечно, Виталик! И в люльке за нашей кабиной трясется маленький дар, младенец. Его мы преподнесем… кому? Меня осеняет. Библейские ассоциации, реки, моря. Тут и Диму прорывает. Признается мне, что пытался продать ночью мальчишку на органы. Позвонил по объявлению, найденному в Интернете. Оказалось, китайцы. Те все возьмут! Вроде бы поладили. И цена устроила – сто за печенку, триста – сердце, сорок пять – глазки… Дима, конечно, не сказал, что продает на органы дауна. Зачем им знать? Еще цену снизят. Все было хорошо, пока китайцы не пояснили, что берут запчасти в уже готовом виде.
То есть? Ты, возмущается Дима, что, тупой! Это он должен расчленить мальца! Разделать, как тушу! Он, в принципе, согласился… Нашел дома стамеску, ножовку. Всякого инструмента Дима наворовал за десять лет работы грузчиком в Монреале. Подошел к люльке, поднял стамеску… Малец возьми да и открой глаза и посмотри прямо на Диму. Тут у папаши рука и дрогнула, и вместо того, чтобы использовать пилу, он пошел на кухню, мешать первый ужин в жизни грудничка. Смесь из сухого молока с сахаром и теплой кипяченой водой. Гаденыш сосал, дрожал, смешной, похожий на лягушонка… Лягушки, жабы, тощие коровы, скот… Фараоны в клоунских штанах… Бинго!
Прошу остановить Диму у канала, объясняю. Открываем грузовик, выносим на свет белый мальца. Тот морщится, чихает. Кормим хорошенько, чтобы снова уснул. Отходим от грузовика с включенными аварийными огнями, спускаемся к каналу. Раздвигая камыши, ступаем по склизкому илу. Бревнами качаются в воде сомы. Их тут никто не ест, вот они и вымахивают. А что, если мальчишку они и?.. Так, а разве не для того мы пускаем корзину по водам? Оставляем люльку в воде, толкаем… Сначала люлька как будто не двигается, но становится все меньше и меньше. Плывет, значит. Исчезает за полем, наконец. Впереди – рукава Сент-Лоран. Это весьма внушительный господин, глубиной до 50 метров и шириной до нескольких километров. В эти рукава он и стряхнет косточки нашего дауна, чтобы тот возродился жар-птицей, Василисой Прекрасной. Но уже в следующей жизни, в следующей.
Дима облегченно вздыхает, утирает пот. Благодарит меня. Вскакиваем в грузовик, мчимся в Сент-Брюно. Впереди частный дом и, значит, спортивные тренажеры в подвале. От таких развязываются пупки, вылезают через уши грыжи. Паркуем грузовик во дворе дома задом, сносим кипарис. Навстречу бежит хозяин. Знаем ли мы, сколько стоит это дерево?! Натягиваю на руки перчатки, от которых мебель с руки не соскальзывает, и вижу, что кожа в крови. Но это солнце. Оно красное. Завтра, значит, похолодание.
Больше всего на свете миллионер Брюбль мечтает о двух вещах: о манде и о том, чтобы установить в Монреале памятник Сталину. Причем это никак не связано. Манда сама по себе. И Сталин сам по себе. Не исключено, что у него под кителем и члена-то не будет, но это не имеет для миллионера Брюбля никакого значения. Член у него и у самого есть. Настоящий франкоканадский член: получивший с рождения номер социального страхования, страховку, паспорт. Право голосования, наконец! Конечно, со второй мечтой не все ладно. Проклятые англоамериканцы не дадут почтить память Сталина… Они захватили старую добрую Аркадию… французскую Луизиану… все Америки захватили, которые уже говорили по-французски. Послушать Брюбля, так здесь рай был! Пуговицы на штанах французских гостей – он подчеркивает, гостей, а не колонизаторов! – подшивали, причем добровольно, индианки. Французы за это учили аборигенок поцелуям по-французски. С языком! Монахи учили индейских детей катехизису, а те за это святым отцам отсасывали. Канадские индейцы плакали от радости, когда к берегам залива Гудзона подплывали французы. Индейцы ведь знали: это плывут гастрономия и фуа-гра, Вольтер и мода, l’amour à la trois[40] и опера. Так и случилось! Вся Канада начала готовить соусы, жрать их с фуа-гра, читать Вольтера, носить шмотки по парижской моде, трахаться втроем и петь арии. Так все и было! Триста лет в Канаде царило благополучие… Рай, эпоха благоденствия. Золотой век! А потом пришли англичане сраные, – разглагольствует миллионер Брюбль у себя на кухне, думая при этом о манде. Конечно же, о манде. Ради этого он меня к себе домой и позвал. C’était le but principal, Vladimir[41]. Но, конечно, он не смог удержаться от чтения лекции на тему счастливой франкоговорящей Америки, франкоканадцы… построенной на костях индейцев, которых унизили и ограбили все, включая предков Брюбля! Об этом все прекрасно знают, тоже мне, секрет Полишинеля! Но продолжают лицемерное вранье про то, что франко-Канада была построена на Дружбе, Уважении и Сотрудничестве. На Солидарности! Все квебекцы обожают поболтать об этом. Даже не знаю, чего в этом больше – лицемерия на французский манер… лицемерия их французских отчимов, убивших их индейских папаш и изнасиловавших их индейских мамаш… или бессознательного стремления выгородить мамаш… Выдать насильственное совокупление за брак по любви. Трудно жить, зная, что ты – плод насилия. Но Квебек, как и вся Канада, – порождение насилия. Без геноцида их бы не было. Поэтому у всех квебекцев вид – как у кота, усевшегося срать, в которого бросили тапок. Он бы и рад убежать, да не может. Вот и квебекуа. Они стараются не думать о том, что их породило. Сосредоточиться на чем-то другом. А на чем? Кто как! Миллионер Брюбль – на манде и Сталине. Первая обусловлена его патологической похотью, второе – франкоканадским патриотизмом. Все, что угодно, лишь бы в пику американцам и англичанам. Все, что угодно, только не Черчилль. Ну раз так, пусть будет Сталин! Поговаривают даже, что Брюбль чересчур старается. Местами перегибает палку. Переигрывает… Ходят слухи даже, что Брюбль сотрудничает со спецслужбами Канады. Козел-провокатор. Выманивает индепандистов на огонек зажигательных речей про свободный Квебек… Не знаю, не знаю, правда ли это. Хотя в удовольствии пересказать слушок себе не отказываю. Никогда! Что мне известно доподлинно – наше с Мишелем Брюблем знакомство базируется на прочном фундаменте: переписке и манде. Началось все с моего письма в его издательство. Конечно, наобум. Я такие рассылал всем сразу же по приезде в Канаду. Питал иллюзии, на что-то рассчитывал. Надеялся на место ночного сторожа. Днем бы писал… Какая наглость! Брюбль – единственный, кто откликнулся. С учетом того, что он абсолютно и стопроцентно безумен – как и я, как и я… – неудивительно. Он позвонил мне ночью… Долго говорил что-то на своем несуществующем русском языке, звал в гости. Звучало это так: привьет, Владимир, я твой читать сиви быль приятно манда да русофилка ец тоц первертоц Путин как твой Монреаль а самый лутший городки не игра конгломерат если ты поняла что я ипал в виду мой много путешествуй бывай Россия сция сия везде в манде помочь смочь немочь бледная вредный идти моя дом… Последнее я уловил! Звал в гости! Там, в трехэтажном доме на плато Монт-Рояль[42], Брюбль вкратце описал мне принцип своего нехитрого существования: поездки по малоразвитым странам мира с целью отхватить максимальное количество манды наивысшего качества за минимальную цену. Подешевле! Если бы у Брюбля был герб, то на нем было бы выведено гигантскими буквами «ПОДЕШЕВЛЕ». Не из золота буквы, из серебра. Так дешевле! Брюбль и в том, что касалось манды, проявлял себя настоящим Кольбером… Скупым финансистом. Искал заповедники дешевой манды. Украина в девяностых годах и сейчас… Куба… С местными девками, квебекскими, Брюбль не спал. Я прекрасно понимаю, почему. Слишком много претензий. Много прав у сучек! Заделаешь такой ребенка, придется его содержать, алименты платить. Кстати, о ребенке. Брюбль приосанился, стал чуть больше, раздулся, словно лягушка. Не знаю ли я какой-нибудь женщины… желательно из иммигрантов, которая бы родила ему ребенка? Тут, в Монреале… или у меня на родине… что даже лучше. Знаю я такую девку? Точно нет? Желательно помоложе, и чтобы подмахивала так, чтоб задница под потолок взлетала. Нет, я уверен? Точно? А сам я не хочу? Ну, в том смысле, что моя жена могла бы выносить его ребенка. Он бы платил нам, скажем, 50 долларов в месяц. Он был в экс-СССР и знает, что это вполне приличная сумма. Достойная! 50 долларов и по рукам? Больше он не может. Весь этот дом… это все декорация, фикция. Обман, как и вся так называемая процветающая Канада. Все в жопе, полный финансовый коллапс, цифра прибыли равна нулю…. да чего там, отрицательна! Рынок книгоиздания – в свободном падении. Есть нечего! На самом деле он, миллионер Брюбль, беден, очень беден… Пусть меня не смущают его миллионы. Все деньги в бизнесе, а бизнес, как он сказал, в жопе.
Брюбль чешет жопу, открывает холодильник, берет себе пивка, угощает меня. Перемещается в кресло, продолжает свой спич. О чем он? Бедность! Брюбль страшно беден и предупреждает меня сразу, что помочь ничем не сможет. Просто дружеское участие, пара советов… Так, получив письмо от меня – русский писатель в Канаде, недурной французский, готов к службе даже портье… – он, русофил Брюбль, сразу понял, чем мне нужно заниматься. Собаки! Ав-ав. Я даже подумал, что он спятил, потому что Брюбль встал на четвереньки и начал лаять. Но он просто иллюстрировал мысль. Итак, собаки. Мне следует отправиться в район, где живут какие-нибудь babushki, говорящие по-французски и русски – я так понимаю, речь шла о мифических дочерях белых генералов, бежавших после 17-го года из России, – и предлагать им выгулять их собачек за пятнадцать… нет, тридцать долларов в час! А? Каково?! Сразу же видно, что он бизнесмен… Человек дела. Тут Брюбль видит, что я доел предложенный сэндвич, и спохватывается. Достает из холодильника банку кленового сиропа, ищет ложечку в шкафу, гремит долго приборами… Находит! Торжествуя, окунает ложку в банку и протягивает мне. Очень заботливо. Он кормил меня, как ребенка. Банку давать опасно. С иммигранта станется – я мог все себе в глотку опрокинуть. Иммигрант прожорлив. Оглянуться не успеешь, а он уже все сожрал: банку сиропа, холодильник, дом, памятник Сталину, всю манду в округе… Как я нахожу его гениальную идею? Тридцать долларов в час!.. Ну и те пятьдесят в месяц, что мы станем получать раз в месяц с женой за то, что она станет для него инкубатором. Точно не захочет? И я не хочу? Жаль, очень жаль… Многие приезжают в Канаду с очень большими претензиями… непомерными запросами… Ничего, это быстро проходит. Жизнь ломает! Особенно в Канаде. Ну а если пятьдесят пять долларов в месяц? Это последняя цена! Больше у него нет. Тренькнул телефон. Брюбль попросил меня не стесняться, пока он разговаривает. Я так и сделал. Потряс пару книг на полках в соседней комнате – авось там деньги спрятаны… Вышел в ванную. Когда вернулся, Брюбль все еще сидел с бутылочкой, но пива в ней было под самое горлышко. Взял новую, пока я отсутствовал. Брюбль посетовал на дороговизну дома, кризис. Сказал, что раз я такая скотина неблагодарная, что не хочу сдать ему напрокат манду своей жены и не намерен выгуливать собак, то у него для меня еще один вариант. Последний! Тут Брюбль встал и перешел на торжественный тон. Сказал, что написал письмо Путину. И хочет, чтобы я его перевел… опубликовал… У меня есть связи, он знает. Я пообещал, Брюбль остался доволен. Спросил, могу ли я оказать ему очень личную услугу. Я поежился. Очевидно, все эти разговоры так распалили его, что он намеревался ко мне приставать, думал я. Но ошибался. Брюбль был верен манде и только манде. Могу ли я помочь отредактировать ему письмо одной девчонке из Молдавии? Он с ней познакомился в Монреале случайно и с тех пор звонит ей в режиме нон-стоп. А она – сучка! Не берет трубку… В рот-то наверняка берет… А трубку – нет! Какая досада! Он, Брюбль, знает 27 языков. Хинди, испанский, немецкий, итальянский, греческий и остальные. Так написано про него на страничке о нем в «Википедии». Ни одной ошибки в тексте, он знает. Он же текст и писал! Брюбля опять унесло от манды, он произнес похвальную речь своим лингвистическим способностям. Послушать самозванца, так он и шумерский знал! Я был спокоен за Хаммураппи. Если Брюбль знал язык шумеров, как русский, – которым, по его словам, он владел свободно, – то тайнам Энлиля ничто не угрожало. Останутся неразгаданными! Брюбль в это время показал мне набранный текст, письмо к молдаванке. «Милый Иляна, твой мой зайти в мозг как игол в стог сена как член вазелина без в киска твоё пронзить мой сердц как игол Кащей яйцо всмятку в сухомятку кишечно-сосудистый тракт… почему не берешь трубка? В рот наверняка берешь, а трубка нет! Сталин трубка курил, моя шел крокодил. Давай твоя моя встречаться животами прижиматься. Глаз твой кривой как косуля, мой сердце стучит, как циферблат. Тук-тук. Давай жениться. Мой тебя любить». Брюбль хотел знать, насколько его текст убедителен. Бедному уродцу в голову не приходило попросить меня проверить грамматику или правописание. Он же сказал, он великолепно знает русский. Он полиглот! Так что я ничего не подправил, только похвалил. Да и что добавить? Его член – понятно же, что подразумевалось под «его», – и в самом деле Иляну любил. Никаких сомнений!
…конечно, Брюблю меня не обмануть. Я его сразу увидел, целиком. Как комок шерсти, которую кот срыгивает. Брюбль просто жадничал, не хотел за манду платить. Жадность свою он прикрывал болтовней про бездуховных женщин Запада, которым лишь бы карьера да так называемая свобода… Про то, как капитализм портит порядочных женщин из бывшего СССР, лишает их духовного начала. Еще бы! Раньше за колготки иностранный турист Брюбль мог половину УССР поиметь, а сейчас запросы выросли. Три, четыре пары колготок… Кстати, как я нахожу все происходящее на Украине, спросил меня Брюбль, отправлявший сообщение молчаливой Иляне. Я человек новый, родом оттуда, из СССР, должен знать… Лично он, Брюбль, за Донбас, за свободу! Как наверняка и я. Конечно, у меня тут уже много знакомых? Они, разумеется, тоже за Донбас, за свободу? Адреса, телефоны их у меня при себе? Я соврал, что познакомился с парочкой человек тут, в Квебеке, но координат еще не знаю. Брюбль не выглядел разочарованным. Я не огорчил его. Знакомство только начиналось, выглядело многообещающим, перспективным. Где-нибудь… когда-нибудь… по какой-нибудь линии… я все равно окажусь полезен, знал Брюбль. Не помогу с явками и адресами, так свежей манды подтащу. Не принесу манды, так чей-то адрес выдам. А не получится ни с тем ни с другим… Так хоть собаку выгуляю! Собаки у него не было. Но он мог бы ее завести. Особенно теперь, с учетом вновь сложившихся обстоятельств. Дом у Брюбля – большой, пустой… Только мебель красного дерева да телевизор с экраном на всю стену. Я надеялся, что Брюбль мне место домоправителя предложит, и я буду хозяйничать, пока миллионер по Кубам и Доминиканам шарится в поисках манды, но участь Лимонова мне не обломилась. Испортил болтливый старик Савенко конъюнктуру на рынке труда для русских писателей за границей. А все почему? Русские же все помешаны на себе. Эгоисты! Каждый думает, что он – последний. Наверняка Лимонов, дурак, думал, что после него за границу никто из русских писателей не сбежит. Еще бы. Он же – конец истории. Каждый русский – недоделанный Фукуяма. Вот лично на нем вся история-то и кончается! А еще он немножко Людовик Солнце, потому что после него – хоть потоп. Вот и после старика Лимонова с его старческим недержанием русскому писателю устроится смотрителем в дом миллионера – никак. Я выпил рюмку водки меланхолично. Брюбль покряхтел, налил еще. Если завтра у меня голова разболится, я сам буду в этом виноват, хе-хе. Но видно, что жалел водки. Мне плевать было, что ждет завтра. Голова по утрам и так трещала. С утра до вечера. И ночью трещала! Деньги. Где достать денег. Счета росли, балансы шатались, как пьяный канатоходец в прогоревшем цирке, концы с концами встречались в самый, казалось, последний момент. Как два гимнаста в том же цирке, которые, почти упустив руки друг друга, все же схватываются, на радость публике. С отчаяния я даже в долг просить начал! Никто, конечно, не дал. Раз так, надо самому брать, решил я. Не гнушался ничем, скользил над планетой грифом-падальщиком. Так и на письмо Брюбля к Путину налетел. Брюбль, напомнив мне о нем, снова перешел на манду… словно на рельсы поезд поставил. И понеслось. Только искры брызжут! Последние несколько лет у него – два романа. Он пытался и больше, но не получалось! Сучки франкоканадки с сайтов знакомств даже ответом не удостаивали. Им только молодых с фигурой стриптизера подавай. Или женитьбу. А он, Брюбль, немножечко в годах, ему стукнуло шестьдесят… Торс у него отличный! Беда только, слегка жиром спрятан. Но женщины в странах, где еще сохранилась духовность… где люди смотрят в душу и глаза, а не на сиськи и кубики пресса… ценят Брюбля! Так, у него на Кубе живет подружка, к которой он летает каждый месяц. Она дала слово, что забеременеет от него и выносит ребенка. Он за это после каждого траха выдает Анхеле – так ее зовут – пятьдесят долларов. Для Кубы – состояние! Анхела просит еще пятьдесят в месяц за то, что ни с кем не трахается, кроме Брюбля. Чтобы он, значит, был уверен, когда она залетит, что отец – он. Бедный дурачок! Такой ушлый… прижимистый… расчетливый… а не понимал, что его дурят. Или понимал, но прятал от всех, включая себя. Так хотел ребенка… В общем, кубинка тянула из него деньги вот уже год. Каждый месяц, слив между коричневых ляжек, Брюбль вставал, пошатывался, умывался в треснувшей раковине. Глядел в окно на улочку Гаваны. Анхела томно тянула с кровати, что это – лучший секс в ее жизни, не считая предыдущего месяца. Требовала свой полтинник. Получала. Просила Брюбля – мой Мишель, ласково звала его, – потрогать сиськи… Понимаешь, Владимир, делился Брюбль, сиськи у нее всякий раз и правда становятся будто толще… тяжелее… Словно распухают! А ведь это – явный признак беременности! Не делает же она от меня аборты каждый раз… Ну и что я должен был ответить? Объяснять ходячему поцу, который сунул в девку в десять лет и с тех пор не вынимает, что у женщины после хорошего траха грудь наливается? Уж увольте! Я поддакивал, соглашался. Очевидно, девка хочет забеременеть. Просто не получается! И, само собой, она ни с кем не спит. Правда! Не может такой человек обмануть! Хотя, понимал я, кубинка, скорее всего, порядочная мать семейства… Растит двоих детей… а приключение с Брюблем для них с мужем не больше чем щепотка пряностей к браку. Опять же, сумма приличная! Пятьдесят долларов… Такая «беременеть» будет еще лет пятьдесят. В сто двадцать, может, и родит!.. Другая возлюбленная Брюбля живет в России. Ее зовут Анастасия, она потомок дворян, сбежавших от большевиков в Сибирь и там затаившихся. Эка невидаль! В России 140 миллионов потомков дворян, сбежавших от большевиков в Сибирь, чтобы затаиться. Неясно только, от кого же они сбегали. Слушаю дальше. Все как и полагается. Дедушка-народоволец, прабабка – фрейлина Ее Величества, дед – генерал Советской Армии, сидел в ГУЛАГе, победил Гитлера, родители – сотрудники специального секретного конструкторского бюро при Политбюро. Полный набор на экспорт! Я и сам такую же чушь периодически нес в интервью. Кончилось все тем, что у меня насчитали семнадцать дедушек, четырнадцать отцов и девятнадцать прабабок. После этого я затаился. А вот Анастасия – нет. Она дала о себе знать на сайте знакомств для иностранцев, где на запах ее манды вынырнул из глубин мирового океана виртуального говна сам эксцентричный миллионер Брюбль. Поплавал вокруг да около. Причалил к бережку. Договорились, что Анастасия прилетит к Мишелю. Но вот незадача. Она живет во Владивостоке! Другой конец России. Пришлось слать деньги. Сначала десять тысяч, чтобы Настя – они уже показали друг другу сиськи по скайпу и звали друг друга простецки: Настя, Мишель… – могла приехать, оставив немножко денег своей старенькой матери. Само собой, учительнице на пенсии и правнучке декабристов! Всех декабристов! Потом – семидневная поездка на поезде через Россию… снежный занос… два дня в гостинице в Иркутске, дополнительные расходы… Обвал гор в Кавказстане, три недели в Красной поляне в ожидании вертолетов и починки рельс… Еще деньги. Поезд поехал очень обходным путем, понимал я. То и дело с ним случались катастрофы… налетали банды волжских грабителей… взрывы нефти губили полотно… Судьба словно препятствовала нашей любви, писала Анастасия. Наконец спустя год бедняжка добралась до Москвы. Села на самолет до Мюнхена, а там сошла, чтобы пересесть на монреальский рейс. И что ты думаешь, Владимир? Что Мишель, спрашиваю, взяв без церемоний еще пива из холодильника. Она пишет, что в самолете упало давление, и всех вывели на аэродром, посадили в автобус и увезли обратно в терминал. Просит еще тысяч десять. На отель, на экскурсию по Мюнхену, на приличное платье… Волнуется, хочет одеться как следует! Но не кажется ли мне, что она его, гм, обманывает? Трудно сказать, отвечаю. Ну хорошо, хорошо, мы обсудим это в следующий раз… А сейчас мне пора домой. Уже поздно! Я могу опоздать на метро! Мне, в общем, все равно, но я выметаюсь, потому что Брюбль демонстративно включает хоккейный матч и включает звук на всю громкость. А я ненавижу хоккей. Дебильная игра, в которой кучка идиотов лупит друг друга по зубам палками и норовит полоснуть по паху острыми, как бритва, коньками. Спорт для храбрых! Получают они за это миллионы. Если за матч игроку идет чистыми полтора миллиона, то, стало быть, одна минута сто… Подсчитать точную сумму из-за водки и пива не получается. В голове шумит, так что я просто вытаскиваю из кармана бумагу, ручку и пишу что-то, когда вагон метро не слишком качает. Дома бросаю четвертушку со стихами на стол… я не собираюсь их публиковать! успокойтесь, поцелуйте меня все в задницу… ничего от вас не нужно… Пишу их, чтобы не взорваться… не пробить полотно железной дороги где-то в Сибири… не погубить мир… не стать, как гигантский астероид, причиной планетарного катаклизма, и чтобы из-за меня не вымерли нынешние динозавры – вы. Просто бросаю бумагу в гору таких же бумаг. И вижу, что на рабочем столе компьютера появился значок – сигнал о новом сообщении в почте. Это письмо от Брюбля к Путину. Текст надо перевести, пишет Брюбль. Le plus vite qu’il est possible, Vladimir![43]
Письмо Брюбля Путину напечатали! За десятку долларов, которые я в счет грядущей двадцатки пообещал, старый знакомый оказал милость. Разместил! Письмо мы читали в грузовике, ухахатываясь. Я и еще парочка ублюдков, самый злой среди которых – то ли гагауз, то ли болгарин, Жора. Во рту у него металлическая пластина, благодаря которой зубы выравнивают, но уже сейчас можно сказать, что дело это пустое. Не поможет! Зубы у Жоры кривые, вразнобой. Настоящие русские – зубы гагауза Жоры. Никакого единения! Жора бросается на людей, постоянно матерится и беспокоится, как бы кто не работал меньше, чем он. Поэтому Жора не работает, а наблюдает. Время обеденного перерыва. С утра мы таскали стиральные машинки для какого-то магазина. Поскупились нанять грузовик. Грузчиков! Взяли нас – шваль. Зато дешево! Пятьдесят долларов в час – пять человек. С другой стороны, они и не работают… Жора читает газету с письмом Брюбля. Я рассказал, что это миллионер, знакомый. Мой престиж в глазах грузчиков растет. Очень, чертовски даже, важно в чем-то преуспеть… состояться… Даже здесь. В помойной яме! Сидя в которой, мы читаем письмо Брюбля, которое я перевел, о чем благоразумно умолчал. Нужно быть другом миллионеров… да… Но желательно не умничать… Не показывать хороший французский… Я четко осознаю, что между нами, квебекцами, и вами, русскими, есть много общего, и если мы, франкоговорящие канадцы, зовем французов своими кузенами, то нам следует делать то же самое и в отношении русских, пишет Брюбль. Поясняет. Русские – это же монголы. А индейцы произошли от монголов. Значит, все индейцы – русские. Каково?! Настоящий парадоксов друг этот Брюбль! Когда ему было 16 лет, признается Брюбль, он впервые прочитал «Идиота» Достоевского. Какой роман! Каков автор! Роман-фреска! Он вдохновлял… Настолько, видимо, что Брюбль даже на пару минут забыл про манду. Хотя маловероятно… Десятилетием позже, хвастается Брюбль, он стал издателем и начал свою карьеру c низших ступеней. Что он под этим подразумевает, ведомо одному богу и странице в «Википедии», которую он сам и редактирует. Сегодня, без ложной скромности, пишет Брюбль, он может сказать о достигнутых им результатах, среди которых – пять миллионов экземпляров книг, разошедшихся на рынке. Один миллион из них продан за границей. Конечно, никаких фактов, подтверждающих его хвастовство, Брюбль не приводит. Я начинаю подозревать, что и дом у него не свой. Возвращаюсь к тексту. Брюбль как раз продолжает себя хвалить и вешает лапшу на уши восторженных идиотов-грузчиков, которые тоже приехали в Монреаль состояться… Не только коммерческий успех был целью миллионера Брюбля. Поднимаясь по ступеням своего восхождения все выше и выше, он, видите ли, льстил себя надеждой состояться и быть признанным и уважаемым за это не только простыми людьми, но и элитами Канады. Эка хватил! Качественной манды наверняка захотелось. Увы. Успех на рынке оказался настолько феноменален – он продавал по 500 тысяч книг в год, и проверить это не мог никто, – что его, Брюбля, неожиданная популярность в качестве медийной персоны вызвала у элиты настоящую ненависть. Короче, не жизнь, а сплошное расстройство! Прямо как срака Виталика! К счастью, у Брюбля осталось утешение – его, мол, оценили и полюбили простые люди. Как за что? Он принес им не свет, но Свет. В 2003 году он запустил в оборот серию комиксов «Les amies», ставшую настоящим соперником эпопеи о Гарри Поттере. Серия добилась невообразимого успеха – ее опубликовали даже в вашей, Владимир Владимирович, стране, в Российской Федерации. У нас, в Квебеке, сетует Брюбль, все медиа отдают предпочтение англосаксонскому продукту, так что его культурный вызов и соперничество с книгами о Поттере на рынке были восприняты – как бы абсурдно это ни звучало – как преступление и оскорбление величия англо-американской империи. Ай да Брюбль! Вот это закрутил! В то же время, став популярным, складывает ручки на животе наш жизнерадостный бабопоклонник, он много раз появлялся на радио и телевидении, где никогда не скрывал своих взглядов, – и простые люди Квебека полюбили его. Влюбились по уши! За это местные СМИ окрестили его «белой вороной», чтобы ошельмовать. Поток самовосхвалений продолжается. Брюбль пишет, что побывал в 56 странах и бегло говорит на 8 языках, включая ваш, господин Президент. Да, он, Брюбль, говорит по-русски. Для него, видите ли, знакомство со странами русскоязычного мира стало настоящим открытием! Еще бы! Как нырнул в манду, так и не вынырнул. Два с половиной года провел он в России и на Украине, облизывается Брюбль. Больше года – в борделях Гамбурга… в Германии, чтобы понять, в чем состоит эффективность германской модели экономики… Почему все тикает, как часики. Тевтонский порядок.
Ну и после того, как он приобрел богатый опыт (и поиздержался, понимаю я), – то решил применить его на пользу своих сограждан, баллотируясь в советники мэрии города Монреаль. Наивный! Глупый, как целка! Надеялся подарить свои знания и умения городу и людям. Осчастливить Монреаль. Памятник Сталину отгрохать. Увы! Во Франции и Испании, в России даже… по закону все кандидаты должны обладать равными правами на освещение их программ в СМИ. В Квебеке – все через жопу! В самом плохом смысле слова. Здесь медиа сами выбирают, кого включить, а кого исключить из информационного поля. Так и пишет, гаденыш! Информационное поле! Так Брюбль, несмотря на свою репутацию и качества трибуна и оратора… Гракх и Муций Сцеволла… оказался исключен из предвыборных дебатов. Кто во всем виноват? Дени Килдар! Жирный дурак… бывший министр правительства Канады, уже вошедший в современную историю Канады как самый коррумпированный член кабинета министров, стал мэром Монреаля, сокрушается Брюбль. Он же, благодаря тотальному молчанию СМИ в адрес неугодного, так и остался вне зоны внимания избирателя. Печаль! Само собой, он, Брюбль, этого так не оставил. После своего горького опыта он заинтересовался состоянием демократии и свободы прессы в Квебеке и Канаде, тщательно анализируя ситуацию. Смотрел на два метра в землю, словно стервятник. К сожалению, ничего хорошего не обнаружил. Миссия Radio Canada состоит лишь в том, чтобы защищать «канадское единство», проще говоря, англо-американскую империю. Принципы деятельности таких СМИ Канады – ложь, пропаганда и субъективность, в которых они постоянно обвиняют кого-то еще, негодует Брюбль. После чего буквально вскрикивает. Господин Путин! Вы – русский. Он, Брюбль, – квебекуа. Когда-то их звали канадцами и позже – французскими канадцами. После этого приходит время сладких сказок про утерянный франко-канадский рай. Это они, Брюбли, построили Новую Францию в тесном взаимодействии с их союзниками, коренными народами Америки. Их предки – французские трапперы и индейцы. Чего далеко ходить. Сам Брюбль – метис, как и 80 процентов квебекцев и франкоканадцев. Так, видите ли, зовут всех обитателей Канады, которые не забыли язык предков… французский! Они живут во всех провинциях страны, хотя их количество стремительно сокращается с каждым годом. Вымирают, как птица додо! Их ассимилирует англоговорящее большинство… растворяет в себе по принципу «говори на белом» – на языке, понятном большинству. В США ассимиляция франкоговорящего населения – когда-то представлявшего большинство страны – прошла еще более брутально, печалится Брюбль. Об этом не принято распространяться, но он, Брюбль, много об этом заявляет! Если бы в Соединенных Штатах не было массового изгнания франкоговорящего населения… с сожженными домами и террором в отношении простого народа, сегодня господин Обама руководил бы и 20 миллионами франкоамериканцев. Но об этом позже! Уже когда он напишет письмо Обаме… После этого Брюбль ударяется в историю. Переносится в 1763 год, когда Франция уступила, видите ли, под нажимом Новую Францию в пользу Англии, и это стало трагедией его народа. Какого точно, не сообщается. То ли сифилитиков-ссыльных, то ли вырезанных ими индейцев. Увы, сокрушается Брюбль, элита Квебека не нашла в себе мужества сопротивляться захватчикам, более того, сотрудничала с ними… Жалкие предатели! Некоторые представители – с таким ражем, что начали испытывать ненависть к своему народу, к своим корням. Сегодня мы говорим о них как о предателях. Чтоб им пусто было! Английские колонизаторы Северной Америки, позже ставшие гражданами США и Канады, лишили крова и жизни 40 миллионов индейцев. «Хороший индеец – мертвый индеец». Геноцид продолжается! Кошмар! Больше тысячи двухсот индианок исчезли за последние годы на западе Канады. Настоящая трагедия! Две тысячи дырок! Царство траха! Вероятнее всего, подвергнуты насилию и убиты. Общественность негодует, СМИ молчат, практикуя закон омерты. Даже в Квебеке, чьи элиты забыли о своих верных союзниках, аборигенах Канады, распинается Брюбль. Я так понимаю, еще чуть-чуть, и он на индейском заговорит. Перо в задницу засунет!
Но хватит про индейцев. Давайте лучше о нем… Брюбле. Смысл происходящего ему, Брюблю, ясен как день – квебекцы должны гордиться тем, что являются частью англосаксонской империи. Но он как квебекуа и метис, потомок французов и индейцев, говорит «Нет!» Не хочет идентифицировать себя с людьми, проводившими геноцид, с теми, кто организует сегодня во всем мире войны и сеет раздоры, склоки и смуты. Ясен день, англичашки! Он отвергает их ложь и пропаганду.
Он полагает, русские и квебекцы не просто находятся в равной ситуации отношения к ним англоязычных СМИ. Мы больше чем два дружественных народа. Индейцы Америки пришли на этот континент из Азии и байкальских степей. Как и квебекуа, русские – результат великого смешения народов. Одна кровь течет в наших с вами венах, патетически восклицает Брюбль. Маугли, да и только! В канадских СМИ, печалится он, постоянно педалируется тема о том, что якобы Путин вторгся на Украину и является агрессором в русско-украинском конфликте. Хорошо, что у него, Путина, есть он, Брюбль. Нет ничего более лживого, чем СМИ тлетворного Запада. Это не русские, а американцы свергли правительство Януковича, избранного демократическим путем, чья вина была лишь в его пророссийской ориентации… чтобы добавить хаоса! Чтобы заменить его правительством прозападных марионеток. Тем, которое спровоцировало русскоязычное большинство Украины, принимая антирусские законы. Но он, Брюбль, их вывел на чистую воду! Один только факт, вспоминает он. Русскоговорящие украинцы составляют 75 процентов населения Украины… и они когда-то без конфликтов согласились на то, чтобы единственным официальным языком страны стал украинский! Вот на какие жертвы пошли! Все это они сделали, чтобы жить в мире. Он и длился до государственного переворота. Между прочим, англоговорящие канадцы тоже составляют 75 процентов населения нашей страны. Представьте их реакцию, если бы единственным официальным языком им предложили сделать французский… переживает Брюбль. Я так понимаю, он этого и хочет! Украинская армия, поддержанная американцами – у которых есть три военные базы в Польше, соседней с Украиной стране… наверняка Брюблю доложил об этом его персональный Генеральный штаб… – подвергает обстрелам жителей своей же страны, говорящих по-русски, продолжает свою обзорную лекцию Брюбль. И после этого они еще хотели бы видеть вас, господин Путин, главу России, умывающим руки? Более того, представляя повсюду вас и вашу страну всем как захватчиков… Кретины! Слава богу, есть он, Брюбль. И он хотел бы, чтобы правда, наконец, восторжествовала. Пусть русский народ знает, что мы, жители Канады, не думаем так, как представляют некоторые наши СМИ и правительство, заверяет нас Брюбль. Мой народ – народ мира, считает он. И он, как обосравшийся на площади голубь, тоже за мир. Добавляя: если бы у меня была возможность рассказать вам, Владимир Владимирович Путин, обо всем этом лично, он был бы признателен. P.S. Заодно мы могли бы обсудить условия возможного финансового кредита моему издательству.
…Дорогой Мишель, пишет Путин. Ну в смысле я, но ведь бедному дурачку ничего не стоило все это всучить как настоящее письмо настоящего Путина, переданное по дипломатическим каналам. Чтобы, значит, без скандала. Стоило это Брюблю около пятисот долларов. Конечно, он торговался! Путин Путиным, а копейка счет любит. И все квебекцы счет любят! И Брюбль – не исключение…
Милый Мишель, пишет ему Путин на бумаге с гербом Администрации Президента Российской Администрации – я ее скопировал в Интернете, и мне распечатал ее на принтере дома Богдан, еще один удивительный человек, подобранный мной на просторах равнины Сен-Лоран… Но о нем позже! Сейчас – Путин. Мишель, пишет он миллионеру Брюблю. С чувством глубокого удовлетворения узнали мы в Кремле о твоих планах восстановить в Монреале памятник Ленину, то есть Сталину, хотя, собственно, какая, в жопу, разница? Знаешь, как у нас в СССР делают? Берешь одного Ленина, срубаешь ему с башки кепку и лепишь усы. Вот тебе и Сталин! Позже вырываешь памятнику усы и полируешь башку до блеска. Получается Хрущев. Не выбросил усы? Правильно! Лепишь их Хрущеву на место бровей и любуешься тем, что получилось. Брежнев! И так далее, и тому подобное. А знаешь, кто этот памятник на самом деле? Никто! Скифская каменная баба, которую мы, русские, выкопали в степях Причерноморья, чтобы баловаться с этой бабищей по-разному. Она как Россия. Никто без лица! Да, Мишель, скифы мы, да, азиаты мы. Именно поэтому чувство глубокого родства испытываем мы, глядя с состраданьем на мучения индейцев Северной Америки. Наследники Чингисхана и Тамерлана, сыны и внуки… Некоторые даже правнуки! Короче, прямые потомки орд монгольского и алтайского нагорий, хлынувшие по Берингии на просторы обеих Америк неудержимым (как желание Российской Федерации провести Олимпиаду в Сочи) потоком. От вас, Мишель, трепетали бронтозавры и ленивцы! Ламы и морские свинки! И что же случилось с вами сейчас? Одно расстройство! Да такое, что чуть не на весь мир воняет. Бога ради, почему вы, краснокожие, потомки доблестных чингизидов (мы же не будем всерьез рассматривать теорию заселения Америк из Атлантиды, да?..) Горные Орлы и Острые Уши, Длинные Члены и Храбрые Пантеры… как это вы позволили покорить себя, уничтожить и так с собой обходиться?! Вот лично он, Брюбль, например, пишет президент Путин в своем пухлом, многостраничном письме. Какое блестящее существование влачил бы он, будучи вождем независимого индейско-французского государства Квебек, например… Ожерелье из перьев колибри, шуба из шкуры бобра, пятьдесят… нет, двести скво с мокрыми, как Великие озера, щелями, с глубокими, как дно реки Сен-Лоран, дырами, и с волосами, черными, как крыло ворона, о котором писал еще прогрессивный, хоть и мелкобуржуазный, поэт Гайавата. Кар-кар… А может быть, ворона, а может быть, собака… Гав-гав. Послы независимого индейского государства Альберта и специальные представители независимой Новой Шотландии слали бы ему, Мишелю Брюблю, дары… А он, сидя на троне из седалища медведя, принимал бы эти дары или отвергал. Глядя на матч хоккейный по телику, конечно. Куда же без хоккея! Кленовый сироп, хоккей и порноиндустрия. Это мы оставим. Брюбль решал бы судьбы людей… подданных… канадцев. Устраивал бы войны, сжигал селения, захватывал бы скво… еще скво… много скво! За пару колготок из шерсти тюленя каждая бы ему отсосала. Все бы скво Квебека рожали ему маленьких воинов, Зеленых Пум и Быстрых Соколов, и никаких обязательств. Алиментов! Раздела имущества, ответственности по закону! Максимум – 50 орлиных когтей в месяц. Не больше! А если какая дура пузатая полезет в бутылку, так ее можно забить томагавками насмерть за бездуховность и рвачество… скальп снять. Но предварительно трахнуть! Чего добру зря пропадать? А манда – добро, антагонизм зла. Вот как Брюбль мог бы жить в независимом индейском Квебеке! И всю эту роскошь он поменял на три этажа с плазменным телевизором на всю стену… домище в пяти минутах ходьбы от станции метро Монт-Рояль… ванну из мрамора, мебель красного дерева и небольшой сад во дворе. Ну и кто он после этого? Говно! Засохшее говно жалкого койота, ничтожество, муха на кучке грязи! Он недостоин своих предков. Ни по линии матери – прекрасной индейской скво, ни по линии отца – храброго и благородного французского мушкетера, присланного в Аркадию просвещать скво… Мразь, одним словом! И он еще смеет писать письма ему, Владимиру Путину, политику XXI века по версии журнала «Таймс». В курсе ли он, Брюбль, сколько пришлось вынести ему, Владу… Выстрадать… Он боролся! Никто не пришел к нему, Владимиру Путину, и не принес на блюдечке ядерный чемоданчик с красной кнопочкой, перевязанной розовой ленточкой. Он, Vlad, все сам взял! Потому что он – мужик. Мачо! Вот он, Брюбль, видел фоточки Влада на отдыхе на Алтае? Какая мускулатура… рельеф? Спартанец! Грек! Аполлон! А он, Брюбль?.. Жир, дряблые мышцы… Руки тонкие. Ручонки! Такими Квебек не удержишь! Но пусть он, Брюбль, не ссыт, не щемится… Руки дрожат, да? Не надо… Просто Владимир Путин желает знать, какова цель его, Брюля, письма ему, выдающемуся политику и руководителю, Владимиру Путину? Погреться в лучах чужой славы? Лишний раз напомнить Обаме бледнолицему, Меркель прекрасной да Олланду малохольному, что есть в мире человек, чье имя освещает жизнь миллионов людей? Плохую же он, Брюбль, сослужил тогда службу России. Запад и так давит, гнетет. От признания любви к нему, Путину, все эти главы всех этих государств сраных лишний раз обозлятся. По вине Брюбля! Убить его за это, что ли?.. Приедут люди, бросят в чай кусочек чего-то радиоактивного… Страшно?! Вообще, может, он, Брюбль, наймит иностранных разведок? Оплаченная медийная проститутка какого-нибудь тайного центра по очернению России? А в курсе ли он, как в России с такими поступают? Ледоруба в голову ему, что ли, попробовать захотелось? Могут и выкрасть… расстрелять на Лубянке. Просто коробку конфет с бомбой внутри подарить… Выбирай! А ну, в глаза смотреть, тварь! Руки по швам! Что удумал, дрянь такая?! Нет, конечно, он, Владимир Путин, шутит так… Он не сомневается в добрых намерениях Брюбля, в его искренности. Просто ее нужно доказать. Не словом, но делом. Знакомо ли ему, завзятому русофилу – кстати, браво, браво… – значение русской пословицы «сто раз «крендель» скажи, а слаще ни во рту, ни в сраке не станет»? Это его, Брюбля, случай. На словах он проявляет себя большим другом Российской Федерации и всех 130 народов, населяющих ее необъятные просторы. Осталось проявить дружбу на деле! Скажем, он мог бы организовать небольшое движение в пользу борьбы за независимость Квебека. Но не франкоканадского, а индейского! Тогда восстановится справедливость. Il faut mettre les points sur les «i»[44]. Сначала – политическая программа, платформа, сторонники, доклады… каким еще дерьмом кормят дураков, которые на таких сборищах машут флажками?.. Одновременно – работа конспиративная… Cоздание основ для Армии Освобождения Квебека. Бойцы в каждом квартале! Все как учил товарищ Сталин. Если товарищ Брюбль Острое Око (это, кстати, его партийное прозвище теперь и псевдоним…) покажет себя достойно, то Россия поможет. Пришлем ракеты, солдат. Не оставим в беде! Конечно, Россия спит и видит, как бы Квебек стал независимым… и лично он, Брюбль, осуществил все свои достойные мечты и желания. Такова сфера интересов России! Он, Владимир Путин, обещает – лично клянется, вот прямо сейчас… – что Кремль возьмет во внимание нужды Индейско-Французского Квебека. Да, название лучше оставить такое… Это не давление, конечно. Просто так надо! Пацаны помогут, чем смогут. Не щемись, Брюбль, не очкуй. Разумеется, до создания независимого Квебека, по крайней мере, до начала сферы вооруженного противостояния, нет и речи об официальных контактах. Форма связи сохраняется прежняя. Брюбль пишет открытые письма. Переводит их и публикует наш монреальский связной. Писатель Лоринков. В ответ Брюбль получает частное послание. От связного же. Да, нить Ариадны, это определенно Лоринков. Само собой, твой русский безупречен, дорогой Мишель, но так лучше. Товарищ Владимир знает, что да как. Он помогал нам устанавливать дружеский режим на востоке Украины. Не забывай платить ему за перевод каждого письма. Наличными! И вообще, давай ему денег побольше, на нужды организации, которую он уже создает потихонечку. Название каждый раз – разное! Сегодня – Армия Свободы Квебека, завтра – Общество Защиты Прав Свободных Квебекцев, послезавтра – Повстанческие Отряды Квебека и Монреаля. Еще раз – не забывай о деньгах. Перевод – двадцатка. Мы знаем о кризисе… о твоем тяжелом финансовом положении… Двадцать, и по рукам! Относительно других индепандистов Квебека, которых ты разыскиваешь… Мой тебе совет – не ищи их. Не связывайся! Во-первых, среди них много агентов спецслужб Канады. Во-вторых, если ты будешь искать их чересчур активно, мы решим, что ты – агент спецслужб Канады. И тогда – зонтик, бомба, нож! Да и зачем тебе эти ублюдки, Мишель? Ничтожества! Все они отравлены тлетворным влиянием капитализма… зануды… завистливые… Украдут победу в последний момент. Задвинут на двадцатый план! А ведь будущий верховный вождь Индейско-Французского Квебека (да, будет такая должность… это не приказ, так… совет, но выполнить его необходимо), это ты, Мишель Брюбль Острый Коготь. Хау, я все сказал. Твой русский друг, Влад Каменное Яйцо. Тьфу, лицо. Но и яйцо неплохо. Короче, разбегаемся, толстячок.
…после этого объявилась Насекомова. Кто это такая, я и понятия не имел, но, судя по попыткам объять все величие русской культуры… Они так болтали о ней, столько мусолили ее языками, губами… что я прямо видел нелепого советского тракториста, который прыгнул в прорубь в Антарктиде, спасая свой упавший в ледяную бездну трактор. Видел такое в кинохронике… Так и Насекомова! Нет, даже хуже! Тракторист хотя бы с отчаяния прыгнул. Его бы все равно расстреляли! За порчу государственного имущества. А эта… Вынь да положь ей русскую культуру, литературу. И неважно, что та давно уже рухнула камнем в полынью, под которой черт знает сколько километров, и киты, задохнувшись, дрейфуют мертвыми тушами в подводные гроты Антарктиды. Они непременно выступят на сушу! Лет через миллионов так двадцать! Если эта чертова планета еще будет жива. А вместе с ней и кости китов, трактора, его нелепого тракториста и, конечно, Насекомовой. Так вот, стремление объять. По нему – ярко выраженному и не скрываемому, – а также по полной импотентности в том, что касается слога, я сразу сделал для себя выводы. Чем занимались в Советском Союзе люди, лишенные как технических, так и литературных дарований? Правильно! Работали на Одесской киностудии. Так что я поставил на это… Не прогадал. Насекомова работала на Одесской киностудии когда-то… Позже переехала в Канаду. Тут ей очень помогла Люся. Прошло примерно полтора часа нашей неспешной беседы по скайпу, прежде чем я сообразил, наконец, о какой Люсе идет речь. Да это же Улитцкова! Она тоже работала на Одесской киностудии. Еще бы! Куда же ей податься было при полном отсутствии дарований. Только туда… Она, Насекомова, ухахатывалась, читая забавные ремарки про Люсю в моем очередном романе… тот, который был отмечен… и все такое… Я даже не помнил, о каком романе речь. Но бедность не выбирает! Пришлось прочитать спич про инвективы в мировой литературе… соврать, что мне не близок творческий метод Люси, но я уважаю ее стойкую гражданскую позицию… Хотя срать мне и на гражданскую позицию Люси, и на ее творческие методы. Да и на саму Люсю! Я после 12-часовой погрузки стоять не мог. Спина вертелась, как проститутка, которую клиент собирался отдолбить в задницу без предварительного согласования… предоплаты. Верхняя часть соскакивала со средней… лопатки съезжали с позвоночника. Спина моя стала как кисель, булькала что-то, выпуская иногда наружу через жерло задницы ядовитые испарения… Это ослабление мышц, геморрой, следствие тяжестей. В заднице все опухло, покраснело, налилось. Как будто кто-то огненными губами в сраку меня поцеловал. Кто-то… Конечно, Люся! Кто же еще. А вместе с ней – и вся Одесская киностудия имени еще одной бездарности, литератора Горького. Но я решил зайти с флангов. Не стабильное, прочное финансирование получить, так хотя бы двадцатку урвать до получки. Врал, что у меня обои под паркет, поэтому ей и кажется, что лежу на полу. Похвалил Люсю. Похвалил Насекомову. Похвалил Одесскую киностудию. Конечно, все эти детские уловки не сработали… Не на ту попал! Тут нужно постараться… Доказать! Она сразу сбрила меня приемом аса, одной фразой. Я, мол, настолько известный и выдающийся писатель, что она даже и пытаться мне помочь не станет тут, в иммиграции… Да и что она может мне дать? В их с мужем убогой хибарке на двадцать пять комнат они не живут, существуют! Каникулы проводят в убожестве, грязи… В Мексике! Сама она не работает. Сидит дома. Ну, в смысле, на гранте! Правительство дало грант, все благодаря связям Люси… Браво, Харпер![45] Да нет, при чем тут Харпер? Сразу видно, что я тут недавно. Грант дало правительство Российской Федерации. Хамы и держиморды, народ рабов, запускаю я пробный шар… Тут – в точку! Болтаем про идиотизм русских, их скупость, злобное упрямство, угрюмость… Кстати, все это правда! Насекомова жалуется, что в Москве ей неуютно. Еще бы! В коридорах Одесской киностудии, небось, повольготнее. Люсе тоже в Москве не по себе, вот она и купила маленький домик в Италии. Интересуюсь аккуратно, нет ли нужды в смотрителе. Насекомова хихикает, решает, что я пошутил. Не стану разочаровывать. Тем более есть большие сомнения в желании Люси платить… Вообще-то было два гранта, делится интимно Насекомова. Один давали на проведение кинофестиваля русского кино в Канаде. Под патронажем, так сказать… Или патронатом? А буй его знает! Уж пусть я ее прощу. Она, с тех пор, как русские сбили этот несчастный «Боинг», все в себя прийти не может, матерится, бля, как озалупленная. Ну чего, на куй? И верно… Трудно не ругаться матом, когда планета в опасности. Ракеты летают взад-вперед… все только и норовят тебя этой ракетой епнуть… прямо во время полета на каникулы в Мексику. А тут еще – идиоты из Министерства культуры! Конечно, российского! Десять лет денег давали на фестивали, а потом перестали. Им, видите ли, не нравится, что из семидесяти пяти приглашенных режиссеров ни один не был из России… Требовали показывать если не хвалебные фильмы, то хотя бы не криминальную хронику из российской глубинки. Жандармы! Цензоры! Она, Насекомова, человек непредвзятый, свободный. Поэтому выписывала режиссеров строго… правильно, да, Одесской киностудии. В общем, денег лишили. Слава богу, дают еще второй грант. На литературный журнал… Тут мы подходим к самому главному, тому, из-за чего она три часа невидимую в Интернете леску со мной водила. Как я насчет того, чтобы дать рассказик-другой? Само собой, речь о гонорарах не идет. Грант дают, да. Но там только на бумагу, чернила. Я сам понимать должен… Денег, короче, нет и не будет. А вот отметиться в литературном сообществе Канады, где, без сомнения, сияют яркие звезды, пусть и мало известные в метрополии… Семен Яковлевич Кунц, Илья Игнатьевич Бобарыкин, Петр Никитич Хохол. Плеяда, созвездие! Гении один на другом, сплелись, как зме… тьфу, что это она говорит, собрались в ком, как вош… ой, мля, да что же это. Короче, как Толстой, Пушкин и Достоевский на стене кабинета русской литературы в школе. Вот так вот. И теперь на стену подвесят и мой портрет. Дырочку уже сделали, гвоздик в побелку воткнули, вот он… кривоват, да какая разница… Так что, я готов? А еще лучше два рассказа. За них и заплатят в два раза больше. Ну в смысле два раза по ничего. А? Как? Тут в ее интонации прорезаются нотки одесского базара. Я гулял по такому в детстве. Хамские жирные тетки с рыбой, облепленной мухами. Кислый квас с липкими нитями дрожжей. Обильно потеющая жиром из-за жары колбаса… Они в этом находят, видите ли, экзотику. Тогда давайте в мусорках Бомбея искать экзотику. В помойках Подмосковья. В канализации Нью-Йорка. Давайте везде в нечистотах и помоях, отходах и мусоре искать экзотику. Мы преуспеем! Дерьма ведь на планете много. Но, конечно, оно не такое замечательное… колоритное даже!.. как в Одессе. О, уж там в сортах дерьма толк знают. Судя по тому, сколько раз упомянула его Насекомова, я прав. Но дать рассказ не отказываю. Один, два… Сколько угодно! Все равно я пишу их больше, чем издательская система России может принять. У нее несварение, у этой издательской системы. Она ест, как человек, которому отрезали три четверти желудка. Сидит с поджатыми губками… бледная… за столом общепита, какой-нибудь диетической столовой. Жует отварчик овсяных хлопьев, трижды пропущенный через ситечко. Чтобы, значит, острые края хлопьев не повредили чувствительных стеночек прореженных кишок… израненного и почти не существующего желудка… Цедит овощные бульончики на травке… Умирает от несварения и язвы желудка книгоиздание в России. Куда же ему справиться с моими жаркими… с бычьими яйцами в соусе из перцев чили… с котлетами из мозгов… с бараньими почками, поджаренными на рашпере и обернутыми нутряным салом… С кабаниной, пахнущей семенем, брызжущей жизнью, с костным мозгом на поджаренном в костре хлебе, с семидесятипроцентным спиртом, настоянным на мерзлой рябине… с карпом, чей жир шипит на решетке… еще минуту назад скакавшим под ножом… и чье розоватое мясо полито смесью чеснока, черного перца и уксуса с растительным маслом… Я готовлю огонь и ем огонь. Моими книгами не поддерживают существование и не «обеспечивают нормальный процесс пищеварения с усвоением полезных микроэлементов и выводом вредных веществ». Моими книгами набивают желудки до обморока. Обжигают рты до холодного пота… от них немеют языки, урчат утробы, взрываются задницы. От моих книг нельзя ходить после, они требуют того, чтобы вы залегли на дно водоема и переваривали их год-полтора, как крокодил – особо жирную, самую живую, дерзкую, полную сил антилопу. И ничего удивительного в том, что она попалась, нет. Ведь самые живчики – тоже бракованные особи. Чтобы по-настоящему быть в безопасности, нужно не быть больным, но и не во главе, лучшим… Следует тесниться в середке… Что все и делают. Но только не я, нет. Я – самый Самый. Рассказ? Пожалуйста! Два, нет, три рассказа. Или вот, желаете повесть? Поэму? Несколько литров моей крови? Я с удовольствием сцежу, прямо на экране, пусть только попросит. Взрыв моего энтузиазма пугает Насекомову… Она заверяет меня, что с нетерпением – еще бы, даром! – ждет моих текстов. Ну хоть кто-то их вообще ждет. Она говорит, что приятно удивлена, поговорив со мной. Воображение рисовало ей квасного ура-патриота… русскую дрянь, помешавшуюся на своих ракетах и Путине. А я, живой, настоящий, весьма порадовал ее. И это неудивительно! Я дал ей, чего она хотела. Жди она от меня рассуждений о пользе «Аум Сёнрикё», я бы и это ей часами излагал. Почему нет. Наконец, ей чертовски приятно поговорить с кем-то на русском языке, добавляет она. С этим совсем просто. Читай – наконец-то она всласть поругалась матом… На здоровье! Отключил скайп, пополз к креслу… Там тренькнул телефон. Это Виталик. Неудивительно. Речь шла о дерьме, значит, должен появиться и он. Как я уже упоминал, рот и задница Виталия связаны напрямую. День он начинает с фразы «как бы посрать» и проводит его, в полном соответствии с утренней установкой, в поисках места, где бы он смог осуществить задуманное. Поскольку мы работаем в квартирах клиентов, справлять нужду Виталию приходится там. Он запирается в туалетах… кряхтит оттуда… чтобы появиться спустя час-другой и с молодецким видом ухватиться за край стула, который я заматываю в одеяло. Нет, речь не идет о помощи! Он просто хочет кусочек ткани… Проще говоря, засранец израсходовал всю бумагу! Приходится ждать, пока он оторвет кусок ткани и снова пропадет на час-другой. Задница играет в жизни Виталика первостепенную роль. Он умудряется каким-то образом подверстать ее ко всем аспектам бытия. Когда он не гадит ей… дает некоторый отдых… то говорит о ней, думает, рассуждает. Задница и отправление естественных надобностей для него – как смерть для самурая. У него – культ Задницы. Причем исключительно той ее части, откуда вываливается дерьмо. Большей частью на вас. Виталий самокритично признает это и сам говорит о том, что рот у него грязнее, чем следовало бы. Уж и не знаю, что подразумевается под «следует», если дела обстоят так плохо уже сейчас. Обычный разговор Виталика – это двухчасовой монолог, в ходе которого он умудряется просраться буквально на все в физическим и метафизическом планах. Обычно я жду его у станции метро… то одной, то другой… и вскакиваю в грузовик, который подкатывает, как всегда, внезапно и не с той, откуда договаривались, стороны. Выяснять случившееся нет смысла. Просто заехал на стоянку посрать! Остановился на минуточку на парковке нужду справить! Забежал в «Тим Хортон» на унитазе посидеть, а после и пожрать захотелось, а уж коли пожрешь, то как не посрать?!
Машина трогается, меня бросает вперед, назад… Сегодня мы едем куда-то за город. Как всегда, прибудем с опозданием, потому что Виталий все время путает дорогу. При этом он гордится тем, что двенадцать лет работал водителем рейсовых автобусов. И как это? Сложно сказать, нехотя признает он. Рейс Кишинев – Афины прибывал почему-то в Брюссель. Кишинев – Москва – в Берлин. Приходилось быстренько бежать в вокзальный туалет… срать как следует… после возвращаться за руль и мчаться по указанному в документах адресу… Мы гогочем, кабину окутывает облако вони, как если бы Зевс злокозненным педерастом материализовался поиметь нас в этом стареньком грузовике. Виталик просит меня не обращать внимания. Это все яблоки! Нет, в «Тим Хортоне» не продают яблок… Все оттуда он уже высрал… Яблоки – это вчерашнее. Он пришел после работы очень уставший… лег в ванную… попросил жену почесать ему спинку… После стал подавать намеки… и так, и этак… даже член восставший из воды вытащил… Ничего не помогло, жена была недовольна. Лицо кислое… явно не хотела. Пришлось ударить по пивку, двенадцать банок он выпил. А потом скушал пять килограммов яблок. Он обожает яблоки! Яблоко в дом, врач за порог, как говорится. Короче, жена ему не дала, и он обожрался. За ночь распух, как бочка, и теперь газы просятся наружу. Старое говно подталкивает новое. Не дает жить. Прямо как квебекуа – нам, иммигрантам. Наверняка, добавляет задумчиво Виталий, у него в животе уже какая-то дикая помесь сидра и пива. Новый, неизвестный науке алкогольный напиток. Может, стоит собрать дерьмо, дистиллировать его и выгнать продукт? Я рассказываю ему про арманьяк и кальвадос. Виталик слушает с любопытством. Ему интересен я, ему нравится, что я такой… как он считает, образованный… Отдаю должное – он единственный из грузчиков, которого это не бесит. Слушает меня с детским любопытством. Рассказы о дальних странах, в которых я побывал. Блюда различных кухонь… Конечно, женщины! Кстати, как у меня? Получилось вчера оттрахать жену, интересуется Виталик. Он не ждет ответа, не хочет меня обидеть. Просто для него залезть на жену – явление того же порядка, что и просраться после дюжины-другой пива и килограмма яблок. Навалить куда-то кучу. Виталик скользит по мне равнодушным взглядом, бросает руль, вынимает из сумки яблоко. Вгрызается… Продолжает словесный серфинг, вылизывает своим языком мои уши. Нет, не хочу говорить? Ну и не надо! Я человек скрытный… хотя и нравлюсь ему… но во мне нет душевности, открытости… вот как у них, молдаван. Сразу видно, что я русский. Вместо сердца у меня – комок снега. А вот он, Виталий, открыт. Все что хочешь расскажет, радушный, гостеприимный. Кстати, когда мы пойдем ко мне в гости? Выпьем по 50 граммов водочки? Он уважает водочку… Хоть что-то мы, русские, сделали так, что молдаване довольны. Помимо водочки у меня в гостях, Виталий настаивает, чтобы я познакомил его со своей женой… показал квартиру… Вообще, рассказал о себе как можно больше… Зачем ему это, он и сам не знает. Ведь все вылетает из головы, буквально все! Кстати, в курсе ли я, что в Монреале есть еще одна компания по перевозкам… которой владеет какая-то девка… симпатичная, зовут Вика. Дает себя потрогать, пощупать… Работники из штанов прыгают, чтобы ей понравиться. Рвут спины, тянут жилы. А чертовка, дав лишь потрогать, нанимает следующих. Настоящая сексуальная эксплуатация! Виталик возмущается. Он не такой. Конечно, ему нужен кусочек мохнатки… волосатой, смачной, мягонькой. Но не ценой же денег! Тут Виталик вспоминает о деньгах, расстраивается. Мы в пробке на 20-м шоссе, застыли над Монреалем подбитой в небе и проржавевшей снизу птицей и к клиенту еще не прибыли. Значит, теряем время и, само собой, деньги… Мысли о деньгах плавно возвращают Виталика к жене. Он интересуется, не наскучила ли мне семейная жизнь? Ему бы хотелось, если честно… чего-то иного, более интересного… Женишься на молоденьких, упругих. А потом все это обвисает! Обман! Виталик негодует, проглатывая остатки яблока. Из-за этого его второй подбородок превращается в третий… пятый… Как у змеи, глотающей яйцо. Кстати, о яйцах. Виталик вспоминает, как один из его коллег принес с собой пакет с едой. Курица, картофель… вареные яйца. Все это приготовила ему жена! А вот Виталику жена не готовит. Устала, видишь ли. Он и так ее просит, и этак, да нажарь ты котлет… сделай отбивных… а приходит домой, и в холодильнике – шаром покати. Все почему? Наши бабы слишком балованные! Они слишком много о себе думают… воображают. У него знакомый пошел учиться на курсы французского языка. Познакомился с молодой кубинкой. Пошел в отель, лег с молодухой в постель… После секса собрал вещи и уехал из квартиры, которую с женой снимал. Как, почему?! Наши бабы не трахаются! Не дают! Только и делают, что ноют: то у нее голова болит, то настроения нет, то из манды течет что-то. Моя, кстати, супруга такая же или нет? Страстная? Он предполагает, что она у меня молдаванка. Он, Виталий, считает, что молдаванкам не хватает страсти… Чересчур порядочные! Смеюсь, разгадав нехитрый маневр. Виталий уже настолько отчаялся… измучился… что готов чужую манду выпрашивать. Он, не обидевшись, возвращается к кубинке. Ладно, раз я такой… неласковый, неприветливый и не хочу говорить с ним о своей жене и о том, как мы в постели время проводим, то побеседуем о мулаточке. Тем более весь город в этой сраной пробке стоит. Чертов Монреаль! Только тут при таких гигантских налогах – такие разбитые дороги. Как задница шлюхи, которая только задницей и промышляет! Кстати, мне доводилось бабу в задницу? Ему бы хотелось. Но разве с нашими бабами… Ладно, ладно! Кубинка! Видел бы я чертовку! Гладкая, свежая… Его товарищ из постели не вылезает. Только вынул, а у него уже опять стоит. Раз пятнадцать в день засаживает. Само собой, с предыдущей женой не разговаривает. Да и зачем?! Пускай теперь всухомятку дрочит, тварь такая! Дети, конечно, усложняют ситуацию… Но он, Виталий, считает, что счастье важнее и на детях тоже отражается.
Пробка трогается, и мы проезжаем пять метров. Потом еще два. Три. Звонит хозяин, его беспокоит клиент, отчаявшийся переехать вовремя. Виталик все сокрушается насчет женщин и пускает газы. Думаю, это как-то взаимосвязано. Расспросы про жену меня не беспокоят. Особого секрета Виталик для меня в этом смысле – да и в любом другом – не представляет. Он обычный бедолага, лишенный секса. Голодный до манды! Как, собственно, и я! Только мой голод обусловлен иными причинами. Избытком манды! Качеством ее. Пока Виталик, бросив руль, скрывается в потоке застывших машин… посрать кому-то под колесо!.. отдыхаю. Лучи солнца падают на ширинку. Вспоминаю, потянувшись, как тщательно трамбовал жену Солнцееда, открывшую дверь. Муж, конечно, отсутствовал. Командировка на Марс! Ну а мне только этого и надо. Прочистил все трубы в доме, включая ту, которая фаллопиева. Текло из женушки, как из крана. Еще бы, муж-кастрат. Как, я не знал?! Пока перекуривали сигаретку между подходами – я вообще бросил, но ради такого дела не грех и снова дым пустить, а она в рот табак взяла просто из вредности… Назло мужу! Она вообще все туда назло мужу тащит – члены, сигареты, мясо, вино… Она быстренько рассказала мне об этой поучительной истории. Солнцеед, значит, прочитал в каком-то научно-популярном журнале, что с утратой семени мужчина теряет энергию. Эка невидаль! Вот так открытие! Да за него Нобелевскую премию дать можно! Вот Виталий, мой напарник, за день теряет от 4 до 5 килограммов энергии в виде дерьма и ничего, справляется! Но Солнцеед, бедный уродец, надеется жить вечно. Он так жене своей об этом и сказал, когда они скандалили из-за поездки на природу с шашлыками. Как услышал про мясо, так весь затрясся! Стал кричать, протестовать. Бездуховные сущности… зомби… Мертвая еда… Ну и прочая чушь. Знал бы я, как она от этого устала. Но вернемся к делу. Она тушит сигаретку о подоконник, садится на меня – прямо в своем парчовом халатике… цвета золота… цвета Солнца… и начинает елозить. Не скакать, нет. А именно елозить. Дело все в смазке, которой у нее столько, что еще и вечно сухой жене Никиты-сапёра хватит. Подумываю над тем, чтобы познакомить их. Хотя та, вторая, мне не глянулась – вся она какая-то без изгибов, квадратная… Да еще и диски с идиотскими романтическими песнями на французском языке мужу в машину подсовывает. От этого унылого завывания у меня во рту как будто кошки скребутся. Выпусти, выпусти, хозяин. Думаю об этом, о вечном двигателе Солнцееда – тот посреди комнаты стоит, куча пластиковых бутылок с какими-то трубочками… наклейки от «колы», шурупы, изолента и почему-то кусок медицинского пластыря… – еще о чем-то… Хочу продержаться подольше. Как бы не так! Уже спустя несколько минут такой фонтан выпустил, куда там киту! Она на мне аж кувыркнулась раз пять, как облачко дыхания китового. Приземлилась, надо признать, точнехонько в место отправки. Упала на грудь, отдышаться. Не слезая, продолжила рассказывать. Солнцеед, опасаясь преждевременной – лет так в сто пятьдесят – смерти, решил экономить жизненные силы. Семя. Жена не расстроилась. Семя у него из-за сочетания самых не сочетаемых продуктов все равно – так себе. Сырые листья шпината… сухой овес… стебли свеклы… батат… имбирь… Все сырое! Варка губит еду… убивает полезные нейроны, которые он отлавливает в специальное нейроноулавливательное ситечко. Заказал его по Интернету, сто долларов заплатил. Все сырое, все невкусное, поэтому воняет от него, и из штанов тоже, как от пса. Да чего там сперма, если у него изо рта помойкой несет! Так что она спокойно отнеслась к его затее отказаться от семяизвержения, в том числе ей в рот. Но не от трахания же вообще! Она его и так просила, и этак… уламывала по-всякому… Держался стойко. Но как-то не смог устоять, залез на нее. После, мучимый раскаянием, две недели не подходил. Все читал какую-то чушь в Интернете. А зачем? Такие же, как он, это все и пишут. Пишут, а потом читают, как откровение от кого-то, и верят себе же. Типичный пример самозомбирования. Вот Солнцеед себя и стал погружать в транс. Читал, водил пальцем по экрану… Потом решился. Пропал на день, вернулся с инструментами. Ножницы, скальпель… Все продезинфицировал, закрылся в ванной и… Чик-чик! В смысле? Не понял я. В прямом, – смеется жена Солнцееда, слезая с меня и поворачиваясь так, чтобы я видел ее белое Солнце с темным провалом посередине. Дурачок отмахнул себе член с яйцами! Сразу все?! Так точно! Даже «Скорую» не позволил вызвать! Что-то там перевязал… полил… бледный валялся в доме еще неделю… Еле отошел! Но в конце концов встал с постели. Шатался, как пьяный. Поехал на работу… А, это когда он всем сказал, что телепортировался в иное измерение, вспомнил я. Он и в самом деле туда попал, смеется шлюшка, виляя задом. Уж больно выглядел он чудно… Почему она не разведется с ним, толку же никакого? Она ждет, – отвечает задница. Ну голова, но та прикрыта задницей, так что у меня складывается впечатление, что я говорю с гигантской задницей-чревовещателем. Еще год, и они получат право отправить документы, запрашивающие право на требование права гражданства Канады. Из-за этого все тут терпят друг друга. Главное, перенести четыре года… первые годы каторги, отсидки… после которых можно получить паспорт… А потом разбегайтесь! К тому же есть еще финансовый момент. Солнцеед очень жадный, много работает, копит. Каким-то образом это в нем уживается с болтовней про духовные миры… нестяжание. Узнаю с удивлением, что у них уже есть дом. Конечно, не сам Монреаль, но все же… Скромный особнячок в Сен-Катрин. Кроме этого, они собираются купить дом уже здесь… в Ласале… Метро в пяти шагах! Можно сдавать… зарабатывать деньги, говорит задница. Голос грубеет, густеет. Я вставляю в нее свой пожарный шланг и расстреливаю пламя стяжательства, полыхающее между ягодиц сучки. Мне прекрасно известно, что она не разведется. Подумаешь, секс. Подумаешь, оргазм. Зато дом в Ласале… возможность отложить немножечко на пенсию… Это будет не 650 долларов, как у всех. У неудачников! У них с Солнцеедом пенсия будет 800, а то и 900 долларов! К тому же она рассчитывает, что ее сумасшедший муж все-таки придумает какую-то штуковину… типа двигателя вечного, но не совсем его… Пусть я не принимаю ее за идиотку, она прекрасно знает, что такого двигателя нет, в Интернете читала… Но что-то он да придумает! Такой упорный! Какую-то полезную штуковину, за патент на которую Солнцеед получит кучу денег, и вот тогда-то она пошлет его куда подальше и отсудит у него все их пять домов и счета. План, как я понимаю, простой. Надежный. Но пока дела идут и все движется в нужном направлении… Я мог бы заходить раз-два в неделю! Скажем, вторник вечер и четверг обед. Как, мне подходит? Разумеется. Мне подходит любой день, любое время суток. Я всегда готов отдрючить бабу, как Виталик всегда готов просраться. Видимо, дело в том, что нам это напоминает о том, что мы еще живы. Как, кстати, и не утопленный нами до конца даун, говорит мне плаксиво по телефону его папаша, грузчик Дима. Это уже паранойя какая-то. Анекдот, а не убийство. Гаденыш не сдох… Снова объявился!
Это следует хорошенько обдумать. Я и пытаюсь! Только Джудит не дает. Нервная, психованная лесбиянка, которая на вечеринке Армии Освобождения – они даже продавали на нее билеты… публично! – толкает спич о том, какие квебекуа особенные. Обычно квебекуа всем недовольны. Погодой, англичанами сраными, американцами недоношенными, приезжими зачуханными. Но эта пошла дальше всех. Тема ее спича – французы. Даже они, видите ли, недостаточно любят квебекцев! Вокруг собралась куча молодых людей лет сорока, в шортах, с бородами. Такая мода! А Джудит – так ее, кажется, кличут – знай болтает себе, словно древнегреческий оратор в амфитеатре. К счастью, она не в тоге! Посмотреть есть на что! Но поскольку девка – воинствующая феминистка и лесбиянка, смотрю на нее с опаской. Скольжу взглядом. Не больше! Заметит, подаст в суд. А там и до казни недалеко! Надо отвлечься от задницы Джудит. Это тяжело. Чертовка хороша. Вместо задницы у нее – свежие сдобные булки, посыпанные корицей, под ними – аппетитные круассанчики-ляжки, и на всем этом – две большущие титьки, увенчанные короной в виде головки Мерилин Монро. Она и есть Мерилин Монро! Просто зовут ее в этот раз Джудит Ласаньер, росту в ней метр восемьдесят, она журналистка какого-то из местных изданий и не снимается в кино, а борется за права лесбиянок и животных в частности и квебекцев в общем. А в частности – их произношения. Сучка, видите ли, побывала в Париже, где ее не так приняли! Не так… Посидела бы она со мной сутки в той камере, куда всех вновь прибывших на постоянное место жительства суют, мрачно думаю. Серые потолки… хмурые рожи сотрудников иммиграционной службы… допрос… Очередной допрос… Вся жизнь русского – допросы. Моя уж точно – бесконечный допрос. Проверка двести раз проверенных документов. Где их только не проверяли, мои документы! Мусолили пограничники в Мюнхене, пролистывали таможенники в Австрии, подозрительно изучали полицейские Будапешта, совали в карман – а меня в пот бросало – легавые Румынии и Германии. Где я только не бродяжничал под видом скитальца от литературы! И всегда документы мои были в полном порядке. По очень простой причине. Я никого не убил. Да, вот так! И паспорт свой я не подделывал, и вообще с законом у меня трений никаких нет, если не считать регулярной клеветы и оскорбительных расовых и половых высказываний, а также порнографии, столь присущих моим книгам. Если верить критикам. Я им верю! Я в восторге от порнографии, особенно заниматься. Думаю, когда-нибудь разбогатею и куплю камеру, штатив, найму оператора… Конечно, женщину! Будем снимать секс, трах, совокупления. Ползать гусеницами друг по другу. Найму сто актрис, справлюсь со всеми сам. Но это позже. А пока я прозябаю тут, в Монреале, и вынужден слушать сетования идиотки с почасовой оплатой 45 долларов о том, что ее, видите ли, французы за провинциалку держат. Милая, так ты и есть провинциалка! Хочется взять ее за волосы, шмякнуть об стену и объяснить это на повышенных желательно тонах. Они ведь здесь собеседника не слышат. Только себя. И эта, Джудит, особенно. Не так ее приняли в Париже… Меня в Монреале еще хуже приняли! Мрачный коридор, известка, запахи… Прям как в концлагере. Проходите, не задерживайтесь. В помещении с искусственным светом десятка три людей в форме ничего не делают. Плюют в потолок. Целые фразы наплевали! Fuck you, например. Еще что-то… Я не очень понимал квебекское произношение тогда. И сейчас его плохо понимаю. И никто его понять не в состоянии! А тогда… Посадили на железные стулья. Ждали несколько часов. Периодически подзывали к стойке, отвечать на вопросы. Опять и снова вопросы. Кто, откуда, почему, зачем, сколько с собой денег. Как будто вы не знаете! Но нервничать не имело смысла. Нужно отвечать… проявлять терпение. Как с душевнобольными или с детьми. Что касается моих детей, то, конечно, на них всем было насрать. У них от ожидания – и после 10-часового перелета – случилась истерика, плакали. Но роботы в форме срали на это. А сейчас какая-то поблядушка разразилась целой погребальной речью из-за того, что ей, видите ли, в аэропорту Парижа пограничник подмигнул и над акцентом ее подшутил. Так в чем проблема? Он есть! Акцент у квебекуа – как у белорусов. Много «ц». Они вообще похожи, размышляю мрачно. Провинциалы, любители картошки… Джудит сверкает ляжкой, остановилась как раз напротив меня. Тут я понимаю, что она для меня старается. Наверняка слава о приглашенном госте идет. Специалист по сепаратизму! Смотрю на Джудит внимательно, начинаю прислушиваться…
…Я-то знаю, что могла бы вас не перегружать подробностями этой ужасной встречи. Тем более что речь идет о родственном нам народе… Но отсутствие вдохновляющих меня новостей и недавний визит в Париж, да еще и вечерок там, посвященный юмору франкофонов… Все это не оставляет мне шансов! Я должна поговорить с вами об этом, друзья мои, обсудить. Тем более речь идет о независимости. Квебеке. Пора понять, что мы не младший брат засранцев этих, французов. Мы уже отдельная, особая нация. Осталось только, чтобы весь мир это понял… и французы в первую очередь! Представляете ли, едва я ступаю на землю Франции, – особенно громко взвизгивает сучка, я от испуга свой коктейль едва на штаны не роняю, отчего прихожу в ярость, это ведь последние мои приличные штаны… – как таможенник начинает надо мной издеваться! Джудит в ярости, негодовании. Она, видите ли, ко всему была готова – к сексизму, к издевательствам над вегетарианцами, над ее сексуальной ориентацией… Но над акцентом?! И от кого она слышит эти издевки! От таможенника. Наследник Руссо! Да ему по роду службы положено слышать сотни акцентов в день. И он, видите ли, издевается! Спрашивает для начала, по какому поводу сучка прилетела во Францию. Недовольно так… Я киваю задумчиво. Я бы на его месте тоже не очень радовался гостье. Да на кой хер она нужна во Франции?! Вечно озлобленные феминистки-людоедки, страшные, как les sept péchés capiteaux[46], и одетые в рванье. Вот кто приезжает во Францию из Квебека. Зачем?! Открывайте двери Восточной Европе. Ухоженное, первосортное мясо. Бабы, готовые дать в любой момент… кому угодно… задешево! Вот что нужно Франции! А эти идиотки замороченные – нет! Представляю, как таможенник обо всем этом размышлял, разглядывая очередь пассажиров с рейса Монреаль – Париж. Задумался, наверное. Тут Джудит и говорит ему слово «университетский». Само собой, на ее квебекский фасон звучит это как «университецкий». Таможенник начинает хохотать во всю глотку. Видны зубы, гланды… Как, как, переспрашивает таможенник нашу Джудит. Та, не понимая, говорит еще раз – ну ясен день, университецкий. По университецким делам, что ж неясцного-то. От смеха таможенник падает под стол. Прибегают пограничники, полиция. Узнают в чем дело, хохочут, держатся за бока. Наша провинциалка понимает, что над ней издеваются. Краснеет, надувает щеки, как кобра – капюшон. Да только без толку! Ты не в Квебеке, детка. Это Франция! Старая добрая Франция. Тут жрут тонны мяса и клали с прибором на ваши канадские заморочки про экопитание из пророщенной сои. Как-то у меня на глазах утонченная танцовщица из Парижа умяла три бифштекса тартар и литр вина выпила. И что? И ничего! Мило рыгнула, ковырнула ногтем в зубах и продолжила о чем-то меня расспрашивать. Французы знают толк в еде… сексе… в жизни. Убогие квебекские провинциалы этого умения совершенно лишены. Savoir vivre – это не про них. Ни один француз не станет на говно исходить из-за того, что кто-то там посмеялся над ним. Просто забыл бы. Не стал бы портить себе настроение… мутить ровное течение жизни. Француз рожден наслаждаться жизнью. Тем, что есть. Квебекуа – американец с претензиями на французскую утонченность. Абсолютно пустыми, беспочвенными. Возвращаюсь к Джудит взглядом. Я, знаете, могла бы воспринять все это с большим чувством юмора, продолжает ковырялка несчастная, если бы не сталкивалась с таким отношением постоянно. Всегда во Франции! Как ей осточертел этот французский шовинизм… хамство! Слушаю, торжествуя. Во-первых, от злости у нее розовеют почему-то уши, и у меня от этого возникает неожиданная эрекция. Есть что-то кроличье… а может, от вульвы… в этих тонких розовеющих хрящах… намек на плоть, совокупление? Во-вторых, чувствую себя отмщенным. Le roi de France a revendiqué les injures de duc de Moldavie[47]. Пусть квебекуа надутые хоть раз почувствуют себя нами, иммигрантами. Дрянью понаехавшей. Нас здесь все ненавидят. Причем вдвойне – потому что мы нужны. Некому заниматься низкооплачиваемыми работами, некому повышать статистические показатели… Хотя, конечно, на словах в этом тебе никто не признается. Ни за что! Но мне подтверждения и не нужны, я все и так знаю. Всегда, верещит Джудит, во Франции я сталкиваюсь с уверенностью французов, что Франция, видите ли, это основа и самое важное, что есть во франкофонии… франкоязычной культуре… Чуть не падаю с дивана. Ну разумеется, идиотка ты этакая! Франция и есть культура французская… Россия – центр русской культуры, Франция – французской. Что же тут странного? Но дурочке, которую какой-то там таможенник вроде бы унизил, нет дела до логики. У нее комплексы. Она, видите ли, не понимает французской шутки «аvoir un accent français»[48]. Конечно, такой акцент есть, считает она! Что тут необычного? Короче, понимаю я, блондинка хочет снять корону с матушки Франции. Подается все это, конечно, под соусом борьбы за человеческое достоинство. Мол, важно не то, как говорят, а содержание речи и все такое… Дерьмо! Именно «как» – и есть французский стиль. Уберите его из основания Вавилонской башни, и она падет. Одни кирпичи в пыли останутся. Важно, как человек говорит, невероятно важно. Я своим акцентом играю, жонглирую… Могу сделать его тяжеловесным, тевтонским… булькающей кашей, славянским… а то и под итальянский сымитировать. Смотря что сказать хочу! Но делиться этим с Джудит я бы не стал, потому что она упоена собой и своими мыслями, до которых, конечно, никому дела нет. Какая наглость! Сидит ворона и, каркая с невероятным акцентом, ругает людей, придумавших язык, на котором она каркает. Сталина на нее нет! Вспомнил о Сталине? Всплыл в памяти Брюбль! Понимаю теперь бедолагу. Когда ты окружен такими сучками, как Джудит, – а это мода, все девки от 20 до 40 тут такие, – поневоле взгрустнешь. Они тут везде. Стоят, как стадо бизонов, которое волки окружили. Прижались задницами друг к другу и защищают друг друга же болтовней этой про феминизм и прочую чушь. Требуя при этом к себе отношения, как к иконе. И, разумеется, сохраняя здоровую французскую практичность. От этого наследия они не отказываются! Вспоминаю, как перевозил такую же стерву. Много болтала про права женщин, свободный выбор, прекрасную Канаду и все такое. Катала во рту слова, как скарабей – навоз по траве. Я молчал. Всегда лучше молчать. Молчание – лучший следователь. Само собой, она говорила, говорила и не смогла остановиться, рассказала все. Оказалось, работает в компании, разрабатывающей софт для порноиндустрии в США. Вот тебе и феминизм! Вот тебе и убеждения! Но им это странным не кажется, и противоречащим тоже. Одно дело – болтать, другое – делать. Впрочем, что здесь особенного? Все люди таковы! Все хотят жить, как в раю, и гадить, как в аду. Каждому подавай особые права. Всякий мнит себя мозгом вселенной. В душе каждый – диктатор! Платон, не меньше. Есть соображения, как обустроить планету, страну, общество… И больше всего таких – у Его Величества Буржуа и его супруги, Ее Величества Марии Буржуанетты. Вроде Джудит, притворяющейся интеллектуалкой. Но разве мало буржуа среди интеллектуалов? Почти каждый! Главное, чтобы такие никогда не управляли миром… Уж лучше политики сраные! Те – выродки, подонки, ничтожества. Но хотя бы честные. Политик не врет себе. А буржуа – шизофреник. Он врет себе. Поэтому он куда как опасней политиков. Дай только волю простому человеку, он такого натворит! Вот и наша Джудит уже готова осуществить культурную революцию в пределах Шестиугольника[49], выкинуть из окон всех французских профессоров и посадить сто канадских цветов на Елисейских полях. Знаете, обиженно дует губы она, передразнивать акцент человека, который семь часов в самолете провел… это нехорошо! Звучит это так: «Знаесце, передрезцниваць аксцент человейка, койторый сцемь часцов в сцамолете провел, не хоройшо!». Смеюсь в стакан, боюсь подавиться. Джудит продолжает, напирает на то, что шутки всегда у французов несмешные. Опять же, над чем они шутят? Только три темы. Певица Делин Сион, блюдо «путин» и олени карибу. Вы только представьте! Олени! Карибу! Да они, квебекуа, этих оленей сраных видят только на монетках в 25 центов! Скажите на милость, где в пятимиллионном городе найти оленя карибу? Они что, издеваются? Ну «путин» еще куда ни шло. Картошка как картошка, но если вам угодно посмеяться… А Делин? Что тут смешного? Выдающаяся певица, замечательная женщина, мать. Верная, красивая! Все видели ее выступление последнее в центре «Белл»? Как она сказала со сцены, что не хотела петь, но ее верный муж… тот продюсер, который старше ее на 25 лет… велел ей идти на сцену… радовать людей! И это при том, что у бедняги рак. Он при смерти! Все читали интервью Делин, в котором она сказала, что ее верный Неро сказал ей, что хочет умереть у нее на руках, и она сказала, что он умрет у нее на руках и все будет так, как она сказала, на что Неро сказал, что… Какой характер! Какая твердость! Настоящие канадцы, стопроцентные квебекуа. Характер горячий, как порция свежего «путина», характер твердый, как рога оленя карибу. Да здравствует Квебек. Ура! Все аплодируют…
Кусаю губы. Какое лицемерие! Торговать смертью вразнос, что может быть отвратительнее. Смерть – не глава из учебника маркетинга. Она – великое безмолвие и зовет нас на последнее рандеву. Когда умираешь, чувствуешь себя дворянином… да, во Франции… который отправился на последнюю дуэль у стен старинного аббатства. Весна, трава, цветы. Одиночество. Колокол. Белые капюшоны монахинь. Кровь. Господи, прими мою душу. Вместо же этого шуты и лицедеи стараются упасть в могилу так, чтобы их успели сфотографировать для светской хроники и вместо молитвы или проклятия миру – что одно и то же, – стараются проговорить какой-нибудь рекламный слоган. «Покупайте диски моей жены Делин Сион». Старый дурак. Ты уже по шею в земле. Что тебе до этих дисков сраных. Но, думаю, мое мнение мало кто из собравшихся бы поддержал. Джудит, отдаю должное, их завела. А она, словно в упряжке из парочки карибу этих, несется теперь от сцены с длинноносой Делин Сион к французской таможне. Там ее ждет Руссо с паспортом Швейцарии. Он смеется над ее квебекским акцентом. Джудит получает свой паспорт, сует его в сумочку и опрокидывает очередной коктейль. Говорит. Короче, если вам охота обидеть квебекуа, это можно сделать какими-то другими… более креативными, что ли, способами. Но не стоит смеяться над нашим акцентом. Тем более что мы, квебекцы, прилагаем массу усилий для того, чтобы защитить французский язык. Удержать позиции. Те, кто над нами во Франции зубы скалит, даже и не представляют, на какие жертвы мы идем, чтобы говорить по-французски. Надо защищать язык. И не только! Надо защищать тех, кто на нем говорит. А кто на нем говорит? Конечно, она, Джудит! Поэтому весь мир нужно выстроить по ее болезненным галлюцинациям. Согласно плану. Схемам. У нее есть видение… Нетерпимая, злобная. Настоящая фашистка! Такой на съезде в Нюрнберге бы аплодировали. Да и что плохого случилось там в Нюрнберге, а? В целом-то все было отлично. Шествия, самолеты, прожекторы. Единственное, ей, Джудит, хотелось бы слегка изменить программу: скажем, вместо евреев и гомосексуалистов сжигать гетеросексуалов и французов, которые шутят про акцент квебекцев… А так нормально! Сто часов, полет нормальный, как говорится. В этом – вся современная цивилизация, думаю. Нет терпимости, нет равнодушия Возрождения. Есть только ненависть. Мир – пороховая бочка. В нем семь миллиардов крупиц ядерного заряда. Семь миллиардов Джудит Ласаньер. Все они обладают Собственным Мнением. Все – ненавидят чужое. Любое другое мнение – нетерпимость и расизм, фашизм и национализм, агрессия и преступление. А вот их мнение – свято. Это 10 скрижалей. Джудит Ласаньер накарябала их пером для татуировок на спине своей очередной возлюбленной. Какой-то кошелки из Гвианы. Та, вообще, не лесбиянка, но ради документов чего только не сделаешь. И бабе между ног полижешь! Тем более там у Джудит идеальная, стерильная чистота. Никакой жизни. Луна. Каменистый пейзаж. Никакой бактерии, ни один микроб не проползет. Волос нет, все гладко выбрито, по дурацкой нынешней моде. Внутри все тщательно промыто… полоскала годами. Растворы, антибактериальные мази, кремы. Идеальная дыра. Гарантия чистоты. Нет грязи. Поэтому нет и жизни. Мертвая, пластмассовая манда. Ее и приходится лизать подружке из Гвианы, которую истеричка называет «ma blonde»[50]. И пусть не удивляется, когда над ней из-за этого посмеется очередной Жан-Жак в форме сотрудника парижского аэропорта имени Шарля де Голля.
Пока думаю о манде Джудит, передо мной появляется ее лицо. Оказывается, спич окончен, и все снова расплылись по квартире. Общаться, болтать, обжиматься. Само собой, все затеяно ради траха. Все в мире затеяно ради траха. Вот и я думаю, не попробовать ли мне оттрахать Джудит. Да, у нее есть принципы и вроде бы четкая ориентация, но чего не сделаешь в пылу политической дискуссии? Можно и ножом пырнуть! Джудит осыпает меня градом вопросов. Желает знать, какова политическая составляющая конфликта на Украине? Что я думаю о наемниках из России, принимающих участие в войне против европейского выбора Киева? Как я нахожу действия правительства Анголы, запретившего мечети и вообще ислам? А мнение премьер-министра Харпера относительно Арктики и раздела сфер влияния с Россией там – что я могу сказать по этому поводу? Есть комментарии? Вдохновенно несу чушь про это, пытаясь угадать, переезжает она в ближайшее время или нет. На этой неделе работы совсем мало, и платеж за квартиру я слегка просрочил. Это ужасно не понравилось нашему консьержу, толстому и грустному сирийцу Сэми, который родился во Франции и которого родители привезли в Квебек в пятилетнем возрасте. Тут Сэми обосновался прочно. Хотя и пострадал немало. В первый же год обморозил жопу и уши. Обморозил лицо, гениталии. Пришлось все растирать мазями, спиртом. С тех пор Сэми почернел еще больше. Устроился консьержем. Сидит в комнатке на первом этаже соседнего здания – тут целый комплекс – и принимает деньги от иммигрантов. Максимальная отсрочка – десять дней. У меня двенадцатый пошел. Наверняка Сэми ждет, выглядывает в окошко, спрашивает зашедших. Иммигранты идут волной, как лемминги к морю. Сэми с улыбкой сидит в кресле, вертится. Слушает те глупости, которые ему рассказывают вновь прибывшие. Те, кто приехал месяц, два назад. Им все не терпится пообщаться, что-то рассказать – про себя, про свою страну, про свои соображения… А Сэми на них насрать. И на иммигрантов, и на соображения. Ему нужны деньги. Но он очень воспитанный, да и язык отморозил, так что молчит, улыбается и постукивает пухлым пальцем по столу. Язык он приморозил к металлической лестнице с обратной стороны здания. Решил лизнуть зимой, при минус сорока пяти. Язык прилип. Вызывали три машины пожарной службы, поливали металл теплой водой, потом привязали Сэми тросом к машине и сдали назад. Все получилось, но половина языка осталась на лестнице. Она и по сей день там! Сидит, ждет чего-то… Как Сэми – моих денег. Так что мне срочно, позарез просто, нужно долларов восемьсот-девятьсот. Тысячу! Поэтому я рассыпаюсь перед Джудит мелким бесом и читаю ей целую лекцию про военно-политическую ситуацию на фронтах Восточной Украины. Дело-то простое! Открой Интернет, там тебе каждый второй в уши этим насрет. Все – аналитики, специалисты. У каждого – свой источник! Я поступаю проще всех. Все свои источники я выдумываю. Ссылаюсь на близкое знакомство с влиятельными ополченцами. Ну или полевыми командирами. Это смотря с кем разговариваешь! Рассказываю, как посетил Одессу еще в 2014 году. Ничего толком не объясняю о том, чем там занимался, но даю достаточно ясные намеки… В результате, хотя я ничего особенного не рассказал, неглупый человек с болезненно развитой фантазией – а это Джудит и есть – может заключить, что я имел какое-то отношение к движению за независимость отдельных районов Украины. Более того! У меня и в Приднестровье связи есть. Много! А там ведь склады… старые советские, много оружия, боеприпасов… Обилие ценных специалистов, готовых приехать в Квебек, чтобы поддержать ваше стремление к независимости. От всего! От англичан, от американцев, от французов даже. Французы… Да пошли они на хер! Квебек сам с усами. Великая страна, есть все – нефть, уголь, газ, алмазы… А, что, алмазов нет? Да какая, на хер, разница! Есть все! Главное, есть патриоты, люди, готовые пожертвовать собой ради страны. Например, она. Джудит Ласаньер… Развиваю тему. Напрямую денег не прошу, испугается. Что-что, а карточки, цифры, бумажки – это у них здесь на первом месте. С рождения ребенку в Квебеке татуируют на запястье номер его банковской карточки. Саму карточку суют в задницу. Причем даром. Главное, чтобы подсел. Чтобы покупал. Экономику стимулирует потребление, они об этом все знают. Так что младенец срет уже фактурами и чеками. Позже ему дают еще одну карточку. Еще. В результате, среднестатистический житель Квебека умирает в 98 лет, будучи владельцем 1000 пластиковых карточек. Карточка банка, другого, третьего. Карточка для вождения автомобиля, карточка библиотеки, карточка ста магазинов, карточка пособия, карточка зарплаты, карточка менструаций, карточка хорошего настроения и плохого, карточка… Из них делают пластиковый гроб для усопшего. После бросают падаль в пламя. Над крематориями вьются струи черного вонючего дыма. Это пластмасса. Так умрет и Джудит Ласаньер, но до ее конца пока далеко. Пока еще она – прекрасный экземпляр плоти. Настоящая сосиска… розовое мясо в натуральной оболочке… мясная роза… Не удержавшись, трогаю ее пальцем. Сразу несу что-то про русские обычаи, так что она и напрячься не успевает. Сиськи, конечно, искусственные, как и пластиковые карточки. Сиськи тут вставляют чуть ли не с рождения. За счет государства! Чтобы потом у девчонки не развилась депрессия. Вставить сиськи куда проще и дешевле, чем лечить на бюджетные деньги меланхолию. Все просчитано! Пьем с Джудит водку. Конечно, не обходится без медведей, балалаек, Путина и автомата «калашников». Забавно, что сучка час назад себе локти кусала, когда ей про оленей карибу напоминали. Но тут же совсем другое дело! Когда оно, дело, тебя не касается, все предстает в другом свете. Это квебекцы не видят оленей карибу… а русские спят с медведями. Трахаются с ними! Водку с утра пьют и стреляют из автомата Калашникова по приказу Путина. И ничего такого здесь нет. Кстати, она слышала, я писатель? Ну и ну! Неужели кто-то на самом деле заинтересовался? Но нет… Джудит просто хочет, чтобы я написал книгу о страданиях знакомого ее знакомых, транссексуала из Москвы. Удивительный человек! Была девушкой, поняла, что она мужчина, и сделала операцию по смене пола. Три года копила! Как чем? Проституцией… Когда действие наркоза прошло и начались боли, оказалось, что член не очень удобная штука. Все время путается! Ходить мешает. Несчастный парень понял, что он девушка. Стал копить на операцию по смене пола. Три года. Да, я все правильно понял, проституция. Теперь, само собой, гомосексуальная. А дальше? Очнувшись, девушка поняла, что с ней что-то не то… Так и есть! Врачи ошиблись. Оставили ей член, вернув сиськи. И, знаешь, Владимир, это оказалось то, что надо! Она поняла, что не хочет отрицать ни свою мужскую сущность, ни женскую. Сейчас он… она… ну ты понял… занимается проституцией, чтобы заработать денег на следующую операцию. Вернуть себе еще и вагину. Чтобы, значит, полный набор. Сиськи и две письки! Как я нахожу все это? Говорю, что потрясающе. В самом деле так думаю! Два половых органа – в два раза больше денег. Плюс еще что-то за сиськи выручить… Одна выгода! Манду всегда можно продать… да и член. К тому же я про задницу забыл! Куда ни кинь, всюду прибыль. Заработок, получается, в четыре раза больше. Джудит смотрит на меня с легким недоверием, но я уже увлек ее своими россказнями про то, как переходил границу в районе Одессы… как свистели над головой пули… Да и про водку не забываю! В результате плетемся после вечеринки к ней домой, потому что она слегка перебрала и не хочет меня отпускать. Якобы интересно послушать. На самом деле боится, что оттрахают на улице… Хочет, чтобы ее проводили, но из-за дебильных принципов феминистки боится в этом признаться. А мне все равно! Тащусь с ней по улочкам Роземонта и по заднице глажу ненароком. Живет она в триплексе, на третьем этаже, лестница крутая, и когда мы поднимаемся наверх, то едва дышать можем. Завтра мне на таких этажах работать. Но это завтра. Сегодня я лапаю Джудит в темном коридоре, несмотря на вялое сопротивление. Конечно, сучка никакая не лесбиянка. Стоит мне пальцем у нее между ног подергать, как на глаза ей падают невидимые шоры, и она начинает вилять крупом, фыркать и всхрапывать, словно лошадь. В оправдание себе бормочет что-то, мол, де, руки у меня такие нежные… ласковые, словно у женщины… Ну болтай, болтай. Слава богу, гвианская подружка в заслуженном отпуске – трахается, конечно, с мужиками у себя в тропиках, – и нам никто помешать не может. Конечно, я рисковал. Поэтому решил, что, если Джудит проявит принципиальность, придушу ее слегка да и оттрахаю силой. Потом задушу… или из окна выброшу. Разбираться все равно никто не станет! Полиция тут вечно бастует… В крайнем случае, чтобы оправдаться перед Максимом и Каролин, спишу гибель сучки на разведку Канады, которая уже решила уничтожать заговорщиков из Общества Независимости И Свободы Квебека, сокращенно ОНИСК. Ну или ПРЫКАВ. Или ШОГЛОД. Какая разница?! Но Джудит, благоразумная Джуит, млеет от того, что я отдрачиваю ее в коридоре больших апартаментов, и сопровождает меня до самой своей постели. Там мы падаем на матрац, и я седлаю кобылу, вонзив ей шпоры в бока. Солома в гриве, ветер в лицо, и стук копыт подо мной. Цок-цок. Изредка – ржание и вставшая на дыбы лошадь. Тогда – снова шпоры, снова плетка, и летим во весь опор. Спрашиваю сучку, сколько ей лет, и, услышав ответ, орошаю лицо и волосы. Она уже слишком стара принимать туда, откуда на свет выбираются – словно заблудившиеся, но чудом спасенные шахтеры – дети. Джудит уже сорок, и я опасаюсь, как бы она не родила нам дауна. Поэтому усаживаюсь покрепче ей на грудь – она опасливо молчит, здорово быть уроженцем страны с плохой репутацией… отсутствием основ толерантности, культуры, элементарно, манер… – и вожу членом по лицу. Джудит терпит все это, хотя и трезвеет прямо на глазах. Это значит, что в ней отключается оживленная мной манда и включается стандартная сука. Еще час, и начнется треп про права, уважение и свободы. Видно, что ей уже не нравится, что я тут… что нарушил личное пространство… Так что я, выжав последнее Джудит на лицо, слезаю с кровати и говорю, что выход найду сам. На ее лице – не только лужа спермы, но и облегчение. Бреду в ванную. Там краду из сумочки всю наличность, каких-то двести долларов, и пузырек духов для Ирины. Бреду на ощупь к двери, говорю – до свидания. До сцвиданнийа, отвечает темнота.
Оказывается, он не утонул… Вот история! Пока мы мотали клейкую ленту вокруг собора святого Иосифа и переносили с места на место небоскребы в Мон Рояль, и перетаскивали баржи в Старом Порту, подсунув под них черные страпы… Малыш Даун плыл по водам реки Сен-Лоран. И как! Позже он рассказал мне об этом. Думаю, именно эти воспоминания стали его настоящей родовой травмой. Да, они! А вовсе не тот момент, когда он вылез на свет из чрева своей незадачливой родительницы, по глупости трахнувшейся с грузчиком Димой. Ну и разве ему не повезло? Да, конечно, и Диме повезло, но я о Малыше. Счастливчик! Для него настоящим моментом рождения стало путешествие по реке… Великой реке, широкой, как море, глубокой, как океан, и петляющей, как солдат разбитой армии, уходящий от погони. Его первым светом стало голубое сияние небес, отражавшее течение вод Сен-Лоран. А не тусклое, как в морге, мигание лампы в операционной. Его рождение приветствовали хриплыми криками птицы свободы, чайки, а не приглушенный шепот врачей, обсуждающих размер страховки пациентки. Его омыли в водах реки, а не вонючего пластикового тазика, дезинфицированного тысячу раз медсестрой из Бразилии, которая приехала в Квебек по рабочей визе. Ее заставляют мыть руки сто раз, но на работу и обратно она добирается прямо в униформе. Нет сил переодеться! Нет времени переодеться! Поэтому руки ее чисты, как вода в проруби на Крещение, а одежда – пропитана бациллами со всего света. Туберкулез, гонорея, СПИД, сифилис. Чего только нет на зеленой униформе несчастной толстожопой девчонки. Все есть! Но руки… руки она умыла, словно Пилат. Такого наш Малыш не видел… Как и рож врачей, скрытых масками, он не видел. Его приветствовали пять стихий. Солнце, воздух, вода, земля… Наконец, эфир. Сам Декарт сопровождал колыбельку с нашим Малышом, которая покачивалась в волнах – погода стояла чудесная, не штормило, даже водовороты притихли, – и что-то бормотал себе под нос. Какие-то там размышления о свободе, мыслях, существовании. Его перекрикивали чайки. Малыш улыбался. Он, впрочем, всегда улыбается. Он же даун! Малыш Даун знал, даже с самого своего рождения… настоящего рождения в водах реки Сен-Лоран… что Декарт глупец. Но молчал из чувства такта. Дауны вообще очень воспитанны. Они чуткие, нежные… как лепестки диковинного цветка, который закрывается, стоит вам на него дыхнуть. Малыш Даун знал, что тезис о мысли как доказательстве существования не выдерживает никакой критики. Чувства! Они и только они дают нам уверенность в бытии. Он дышал воздухом синего, полощущегося на ветру неба Квебека. Он смеялся брызгам воды, попавшим на его монгольское лицо. Он гукал Солнцу, склонившемуся над колыбелью. И он чувствовал притяжение Земли-Матушки, которая вышла на берег с Братцем Бобром заготовить дровишек к тяжелой зиме. И он не знал, но Знал. Он существует. Он чувствует, следовательно, он жив… есть. Он пропитан бытием, как губка – водой Средиземного моря, на дне которого она колышется, дожидаясь обнаженной ныряльщицы. Кто это? Да мать Нерона! А вот Агриппина, постаревшая, бултыхается в воде, под полной Луной, и молчит, сжав зубы, чтобы ее не прибили сверху веслом наемные убийцы. Ляжки ее дрыгаются… виден волосатый лобок… Иногда в него ныряет, словно жемчужина, лунный след. И это видит губка! А после над ней склоняется лицо бородача, сопящего под странным приспособлением в виде колокола. Это ныряльщик Македонского! Он протягивает к губке руку, и свет моря для нее гаснет. В следующий раз она расправит спину, лишь когда в нее снова хлынет вода и очнется она в ванной комнате знатного римлянина. Пахнет гарью. Усадьба горит, это бородатые и татуированные вандалы уводят скот, уводят женщин. Хозяин, в крови, лежит в мраморной купальне… свернулся, как будто в манде… Как Малыш Даун в колыбельке! Слава богу, та оказалась достаточно прочной и выдержала несколько километров пути по Сен-Лоран. После этого дала течь, начала тонуть. Малыш, не будь дурак, начал кричать, плакать. На хныканье прилетели птицы. Аисты, чайки, вороны. Полезнее всех оказалась птица чомга. Она свила гнездо из тоненьких веточек, мусора, соломы, рыбьих кишок и прочего мусора. Экологически чистого! Так что Малыш Даун с удовольствием заехал в новую квартирку на воде и поплыл по Сен-Лоран уже в ней. Мимо проплывали круизные лайнеры с сотнями тысяч китайских туристов. Те мочились в воду, хохотали и плевали. Проносились круизные катера с миллионерами-франкофонами из Монреаля. Лодчонки с туристами победнее. Даже паром с иммигрантами как-то едва не задел люльку Малыша Дауна на воде. И что же? А ничего, отвечал мне позже Малыш Даун, закурив сигару и задумчиво уставившись в окно, на серые в дождь улочки квартала Маленькой Италии, где мы с ним любили перекусить пиццей. Заходили опрокинуть в себя стаканчик винца. Люлька Малыша была очень похожа на гнездо, вот никому и в голову не приходило рассмотреть, что в нем. Несмотря на детские крики! Но с природой в Квебеке строго. Только попробуй подойди к редкому цветку ближе чем на триста метров. Штраф сто тысяч долларов! К жене, которую ты на днях пытался задушить, суд запрещает тебе приближаться лишь на сто метров. А от цветка, будь добр, отойди на триста. Природа! Это все, что есть в Канаде. Неудивительно, что они на нее молятся. Я бы даже сказал – цитируя водителя Виталика, который до сих пор выплачивает штраф за снесенную во время парковки грузовика ветку липы, – на нее дрочат. Неудивительно! На такую я бы и сам вздрочнул! Природа в Канаде очень похожа на большую глуповатую телку. Не жирную, нет… Она просто огромная. Женщина-великанша. Из тех, чьи ноги нет смысла задирать на плечи, потому что все силы уйдут на то, чтобы не уронить их, а вовсе не на… Женщина-мать Гаргантюа. Огромные сиськи, лобок, на котором хоть парад в День независимости Канады проводи, и невероятно большая жопа, огромная, как холмы Монт-Тремблан. Вот что такое природа Канады, и у нас нет ни единой причины не испытывать возбуждение, глядя на нее. Тем более она чужая! Она принадлежала индейцам, этим бедным, щуплым задротикам, которых мы вырезали, жалкие остатки засадили в резервации, воткнули в жопу по перу орла и фотографируем по праздникам. Природа Канады принадлежала индейцам. Канада принадлежала индейцам. А потом пришли мы и вырезали их, а их баб трахнули. И всю Канаду трахнули. А ведь чужую бабу трахать всегда слаще, особенно если ее мужик лежит в грязи с перерезанной глоткой. Так, кажется, еще Чингисхан говорил. Малыш Даун, с загадочным монгольским разрезом глаз, согласно кивает, мы заказываем еще винца. Он рассказывал мне о путешествии по Сен-Лоран, но уже привык к тому, что мое сознание расплывается пятном крови из-под свежеубиенного говнюка, какие каждый день попадают в криминальные хроники Монреаля. Так вот, о чем я? Канада. Индейцы, которых мы трахнули. Я говорю «мы», хотя большинство моих коллег-грузчиков с негодованием относятся к подобного рода трактовке исторических фактов. По их мнению, виноваты во всем проклятые лягушатники и сраные англичашки, которые устроили геноцид индейцев, а сейчас завозят на их место нас, новых рабов. С учетом веяний новейших времен – рабов добровольных. Но, насколько мне известно, соучастник преступления есть не кто иной, как преступник. Мы пользуемся плодами геноцида, стало быть, мы – добровольные помощники. И пускай мы становимся ими постфактум. Пускай никакой логики. Логика – вранье! Она как бред Декарта. Trois fois rien[51]. На самом деле все есть так, как ты чувствуешь. Я чувствую – мы живем на трупах, едим их еду, трахаем их баб и удобряем ими свои поля… Мы заняли чужое, взяли не свое, не по праву… Пускай лишь малую толику… Пускай не все… Так начинающему воришке дают самую малую часть добычи… Но он вор. Вор! Каждый раз, проезжая резервацию на том берегу Сен-Лорана[52], я вспоминаю об этом. Изредка из тумана по обеим сторонам дороги выглядывают мрачные люди. Бродяги с ружьями и собаками. Побирушки на своей земле, привидения. Вот кем стали индейцы! И именно они-то и создали эту землю… сотворили ландшафт ее и создали удивительную, магическую реальность, которая и называется Канадой. Хотим мы того или нет, это люди создают страны, а не наоборот.
Малышу Дауну повезло. Он плыл в люльке-гнезде, и его прибило к берегу. К камышам, в которых гнездились дикие утки. Много уток, самая старая среди них когда-то работала главной героиней романа Андерсона и крякала с типично шведским акцентом. Само собой, не обошлось без сексуальных девиаций. У бывшей Серой Уточки было шесть любовников и три мужа. Все они прекрасно уживались в одной стае, так что к появлению еще одного детеныша, пусть тот и голый, и без клюва, и без перьев, отнеслись спокойно. С кем не бывает! Как говорит моя жена – чьи бы быки ни скакали, телята все наши. Му-у-у. Стая уток подобрала Малыша Дауна и воспитывала его несколько месяцев по-утиному. Научили плавать… нырять с разбегу… даже почти взлетать! Малыш Даун потом несколько раз показывал мне, как может разбежаться по воде. Почти оторваться от нее! К сожалению, в самый критический момент матушка-Земля все же звала его обратно, тянула за ноги в воду… Ведь Земля скрывается под водой, как шлюха – под каждой приличной женщиной. Но об этом Малыш Даун узнал позже, когда подрос. Пока он, меньше года, только и делал, что крякал, подгребая себе ручками в гнезде, которое использовал как плавучую базу, да разгонялся, чтобы попробовать взлететь. И так и этак. Утки очень переживали за него. Так что, когда им настала пора улетать на юг, а может, на север, ему оставили месячный запас еды – рыбы… червячки… и шатер из камыша. На прощание Серая Уточка объяснила Малышу Дауну, что люди очень глупы, разделяя мир на Юг и Север. Это все условности, прокрякала она, покрывая крылья и грудку жиром из сальных желез на заднице. Когда-то все материки были едины… Одна Гондвана! Птицы и животные… моря и реки… небо и ветер… вся Земля помнит об этом. Мы летаем не на юг и на север. Мы летим к себе домой, где бы он не был. А где он? А везде! Весь мир – даже и Луна, и Марс, и наша Галактика, и пыль в космосе… все это одно место. И звать его дом. Так что, Малыш Даун, присматривай за ним, пока мы слетаем, куда теплее. Утки оставили ключи от планеты Земля под ковриком хижины Малыша Дауна и улетели, перекрякиваясь. К сожалению, в провинции Альберта они попали в засаду и все погибли. Раз в год индейцы забирают из селений своих женщин… детей… школы даже специально закрываются… и все отправляются бить перелетных уток. Малыш Даун уже знал об этом, так что не обиделся на индейцев за гибель своей первой приемной семьи. Тем более что из нее получилось отличное жаркое! Что дальше? Дальше на берег Сен-Лорана никто не выходил целый год. Наступила зима. Снежинки, кружась, таяли в реке, и та постепенно застыла… обрела форму. Люди не появлялись. Индейцы ведь все отправились охотиться на уток. А обратно их уже не пустили. Премьер-министр Канады Стивен Хапрер выпустил указ, согласно которому все, кто покинул резервации ради охоты на уток, приговариваются к конфискации земель за неуважение к природе Канады. Понятное дело, землю сразу продали! Дома, виллы, новые заводы… нефть, наконец! Индейцы стали скитаться по стране… А резервация пустовала. Пару раз туда приезжал сам Стивен Хапрер, осматривал угодья. Чмокал красными губами, пел гимн Канады. Читал речи для сосен в бору, репетировал появления на публике перед камышом. Малыш Даун, спрятавшись у берега реки, на все это смотрел, и никакого выражения, кроме тупого, на его лице не наблюдалось. У даунов вообще выражение лица всегда одно и то же. Малыш выжил, только потому что его подобрал Брат-Бобер. Тот занимался промышленными объектами и недвижимостью. Затапливал отдельные участки леса на Иль де Сёр, после чего земля приходила в негодность. Сообщники Бобра из числа итальянской строительной мафии Монреаля – тем плевать, с кем иметь дело, будь ты араб, русский или вообще бобёр, – покупали эту землю задешево у города. Мэр Монреаля выступал с речью, в которой объяснял, что куда лучше сбыть кусок болотистой почвы хоть за какие-то деньги, чем вкладывать миллиарды в мелиорацию… Мэру Монреаля заносили конверт. Он сдирал с него марку и отдавал своим детям, в коллекцию. Та росла, как дрожжевое тесто! После этого итальянцы звонили Братцу-Бобру, и тот строил отводной канал. Грыз осины. Валил тополя. Уничтожал дубы. Работа кипела. В кратчайшие сроки земля вновь становилась сухой. Итальянская строительная мафия продавала участок властям Монреаля за бешеные деньги. Такие бешеные, что те даже кусались и заражали бешенством почище белок, что роются в мусорных баках. Мэр Монреаля выступал с речью. Что поделать, лучше уж выкупить участок у сраных итальяшек, чем позволить им построить там казино, или бордель, или вообще завод по очистке говна от вредных примесей, говорил он. В обществе устраивалась дискуссия. Город покупал. Братец-Бобер получал очередной денежный транш и ложился на зиму на дно. В хатку. В ней он оборудовал два выхода. Для всех. А на самом деле – три. Один – на случай прихода друзей из итальянской мафии, другой – если придут от мэра Монреаля, а третий – на всякий случай. Для души! Зимой Брат-Бобер вспоминал о тех временах, когда Канада была свободна, как ветер, и населяли ее свободные люди, жившие, как небо, вода и трава. Никто не просыпался в пять утра, чтобы ехать за завод и сортировать овощи. Никто не стоял в очередях на пособие и на биржу труда. Не давали кредитов на автомобили и ипотеки на жилье. Магазинов мяса и рыбы по оптовым ценам не существовало. Как и гигантских порций фаст-фуда за пять долларов. Долларов не было! Ярмарка тщеславия не открыла свои ворота. Люди сами убивали животных, которых ели, и поэтому знали цену жизни и смерти. Они ели реже и лучше. Они собирали ягоды, пили пиво, которое варили сами, и умели разговаривать с утками и бобрами. Они пели песни и разводили костры, чтобы греться, а не ради фейерверков в Фестиваль фейерверков при поддержке Совета по культуре Канады. Когда им было нечего делать, они ничего не делали и даже не впадали из-за этого в депрессию. А из-за депрессии не покупали винтовку и не гнали по шоссе со скоростью 120 миль в час, выпив три бутылки виски. Не было виски, не было ружей, не было ничего. Были только люди и пять стихий. И все это помнил Брат-Бобер, который, хоть он и встроился в новые капиталистические отношения современной Канады, тосковал по прошлому. Ностальгировал, словно еврей! Да он еврей и был, недаром же его звали месье Castor…[53] Шуба у него была царская, теплая, и он сразу же отдал ее Малышу Дауну, замерзавшему в плавнях Сен-Лорана, где Бобер мальчишку и нашел. Сразу оттащил к себе в хатку. Пришлось, конечно, нырнуть. Под водой нашли вход… раскрылись двери… Все было как в научно-фантастическом фильме про капитана Немо, делился со мной Малыш Даун, которого я приучил к чтению по методу наркодиллера. Сначала яркие и легкие наркотики, позже – мрачные и тяжелые. Так что Малыш Даун, который сейчас неделями напролет смотрит в пустоту, с видом героинового торчка… после нескольких строк Монтеня… начинал с Жюля Верна, пахнущего скунсами и марихуаной. А что там Бобер? Нет, у Бобра книг нет. Только телевизор, несколько видеомагнитофонов и старенькая стереосистема, благодаря которой Малыш Даун пристрастился к музыке Элвиса Пресли и почему-то Лаврил Авин. Бобер, стесняясь, объяснил свой выбор. Пресли – потому что это хорошо сделано. А Лаврил – из-за патриотизма. У канадца-то выбора нет. Он, если хочет показать любовь к родине, обязан выбрать местного производителя на рынке музыки. А таких всего три. Бжастин Дибер… тут все понятно! Вечно хныкающая Делин Сион, которая затрахала всех своим мужем, который все собирается, да никак не умрет… И, наконец, Лаврил Авин. Эта хоть молодая, и ей вдуть можно! Так что у Братца-Бобра был только один вариант, и он его выбрал. Говорят, друзья из итальянской мафии строителей Монреаля ему даже билеты на концерт Лаврил подогнали… в первых рядах. Пришлось взять с собой пару девок из эскорта, выдать их за эксцентричных миллионерш, которые всюду таскают с собой живого бобра. Братцу-Бобру понравилось. Великолепно звучало все, особенно хит «Аэроплан». Когда Лаврил проводила по струнам своей ладошкой… этак вот… словно по члену брынькала… у Бобра даже эрекция появилась! Торчал, как штык, как Эйфелева башня. Лаврил это заметила… косила своими жирно подведенными – на сцене иначе нельзя – глазами. Сводила бровки домиком. Они все это умеют! Смотришь на сучку, рассказывал Брат-Бобер Малышу Дауну, задумчиво выпуская дым (сигары ему из Кубы привозили), а она этак страдальчески морщит личико, как будто еще целка, а ты ей туда палец на пол-ногтя запустил. А она сама, блядь такая, уже отметила тридцатилетие, развелась в четвертый раз и в пятнадцатый залетела. Но уж лучше так, чем в пятьдесят, и чтобы родить дау… Ой, прости, Малыш, прерывал себя виновато Брат-Бобер, но Малыш Даун только смеялся и качал головой. Он не обидчив и понимает, что Брат-Бобер и в самом деле ничего такого в виду не имел. Тем более ему тоже нравилась Лаврил Авин. Позже он просил меня купить ему билеты на ее концерт. Он меня часто о чем-то просил. Я никогда не отказывал, ведь он в некотором роде был мой кредитор, а я – его должник. Я ведь пытался его убить. Так что я сделал… купил билеты эти чертовы. Целое состояние стоили! Малыш Даун пошел туда, сел в первых рядах, с плакатиком, который мы ему нарисовали – всей компанией по перевозкам – «У меня синдром Дауна, и я чувствую, что мое сексуальное «я» склонно считать себя девушкой… мои отец и мать погибли в Сирии, сражаясь в рядах королевских ВВС против исламистов… у меня нет денег на операцию по смене пола, но я люблю тебя, Лаврил Авин. ОТСОСИ МНЕ». Бедняжка аж поперхнулась. И когда пела… и когда отсосала! Она, конечно, сразу поняла, в какую ловушку попала. Только попробуй не прояви политкорректность, не выполни просьбу парня с такой историей. Но и сосать не хотелось! Начались переговоры. Пока Лаврил пела, с ужасом косясь на Малыша Дауна – тот, ради страха пущего, даже слюну специально на подбородок пустил и все поглядывал так… со значением… – ее пресс-секретарь отзванивался в Ассоциацию по правам даунов, людей с перверсивным сексуальным «я», в общество детей, потерявших родителей – военнослужащих королевских ВВС… Связывался с прессой, телевидением… Торговался с грузчиком Димой, который пошел на концерт как пресс-атташе Малыша Дауна. Дима, от имени своего подопечного, настаивал на горловом минете – в конце концов, родители парня погибли за то, чтобы канадцы и Лаврил могли петь что хотят – и финальном проглоте. Только попробуйте возразить! Статью в Journal de Montréal хотите, что ли? «Лаврил отказывает добродушному гею-дауну в исполнении детской мечты». «Звезда» зазналась». «А любит ли она поклонников?» Посты в твиттере… «Если ты не хочешь отсосать парню только за то, что у него синдром Дауна… может, ты слегка физическая расистка?» «Лаврил сосет только здоровым, богатым и традиционалам. Всем остальным ее диски покупать не надо». И все в таком духе. Сторона Лаврил на говно изошла, от всех этих обвинений отбиваясь. Вдобавок Дима, который так и не выучил французский язык, все это нес на каком-то ужасном порто-франко. И попробуй посмейся! Еще один заголовок: «Они издеваются над иммигрантом в стране иммигрантов. Лаврил, все ок?» Примерно к антракту поладили. Сошлись на том, что Малыш Даун будет в презервативе со вкусом клубники и лимона. Что у Авин есть право на 15-минутный перерыв после двух часов непрерывной работы, получасовой перерыв на обед в случае шести часов работы и обед на полчаса и две паузы по 15 минут, если сосать придется восемь часов. Также Малышу Дауну придется платить ей десять долларов тридцать центов за час работы, причем чистыми она получит всего восемь, потому что остальное заберет себе правительство. Налоги… Что поделать! Наконец, Малыш Даун и его сторона не отказывают представителям Лаврил в праве использования фотографий и видеоматериалов, сделанных во время исполнения договора, в целях рекламы Лаврил и ее музыкальной продукции. Elle, Canada Girl, Radio Canada, La presse. Снимки заранее приобрели все. «Лаврил исполняет мечту фаната-сироты с синдромом Дауна и мечтой о смене пола». К сожалению, у Малыша Дауна не было ВИЧ или гепатита Б, хотя представители Лаврил об этом очень просили. От этого история бы стала еще удивительнее… интереснее… или, как они пишут в своих сраных газетах – вкуснее. Чмок, чпок. Так или иначе, а Малыш Даун свое получил, хоть она и заливалась слезами, исполняя свою часть сделки. И как исполняя! Обошлись даже без пятнадцатиминутного перерыва! Ну и самое удивительное. Похоже, с тех пор они начали встречаться…
Но об этом позже. Я опять растекся вышибленным из гангстера мозгом. Вернемся в хатку Братца-Бобра. Там он рассказывает Малышу Дауну истории всякие, про Маниту и охоту на Брата-Медведя… войны племен и летние рыбалки… сбор урожая и танцы с буйволиными черепами… и внезапно понимает, что на глазах его, когда он все это говорит, появляются слезы. Он – такой же призрак, как и индейцы, понимает Брат-Бобер. И он – не настоящий. Он пластмассовый, как современная природа Канады. Всё это никчемные декорации, потому что среди них нет Людей. Есть зомби, пережевывающие дерьмо, которое они избавляют от вредных примесей и подают в виде котлет в гамбургерах… зомби, променявшие свободу жить на свободу 3-процентного кредита на 25-летний срок… под гарантию банка, конечно! И Братец-Бобер оплакивает себя, свою жизнь и свободу… Свою Канаду! Что ему остается? Только одно! Умереть с честью. Но как это сделать? Построить гигантскую плотину у Монреаля, а после сбросить воду? Это ничего не изменит, напротив. Землю осушат, продадут втридорога… Наварятся все! Бедняга Брат-Бобер даже решил, что эти мысли ему внушают через розетки в хатке спецслужбы Канады… проклятые англичашки… Тогда он погнал Малыша Дауна в город за шоколадкой, позволил мальчику сладкое съесть, а сам замотал голову фольгой, чтобы предотвратить попадание в мозг лучей от специальных нейронных глушилок МИ-5 и их «шестерок» из конюшен Хапрера. Начал думать. Думал, думал, ходил по хатке… Как Ленин по тюремной камере! А после его осенило! Единственный шанс вернуть эту землю, это небо, эту воду, эти леса… всю эту страну… людям, ее населявшим, – стать свободными. Как? Добиться независимости Квебека! Братец-Бобер теряет сон, аппетит. Что делать, как быть? У него куча денег, он их не тратил… Да и как? Он же бобер! Он мог бы все пожертвовать на правое дело… финансирование движения какого-нибудь, за независимость Квебека. Конечно, такое государство тоже будет говно. Но хотя бы не такое вонючее, как Канада! Нужно быть реалистами… Выбирать из двух зол меньшее… И тому подобные сентенции изрекает Братец-Бобер. В хатке уже тепло, пахнет весной, переменами. Год прошел! Малыш Даун слегка подрос, всего годик, а уже крепкий, сильный. Стоит на двух ногах, ныряет, как дельфин, ест все, что дают, отличный хук правой. Год жизни в природе идет за десять в городе. Братец-Бобер снаряжает Малыша Дауна обратно к людям, объясняет ему, что да как делать. Задача малыша – выжить. Среди людей он будет косить под дурака, а сам поможет установить индейскому подполью связи с неравнодушными людьми, желающими добиться независимости Квебека. Индейцы и Братья Животные за это предоставят финансовую помощь. При условии, конечно, что Квебек начнет жить по законам могикан и вообще в нем все будет как до прихода белых. Если белые пожелают разделить такой образ жизни, жители резерваций ничего против не имеют. Если нет… Чемодан – вокзал – Европа. Ну или Африка. Или Китай. Короче, откуда они там приехали. Само собой, Братец-Бобер не дает с собой деньги Малышу Дауну. Это слишком рискованно. Речь, конечно, не о доверии к малышу. Ему Брат-Бобер хоть жену свою в постель положит на хранение – благо у него нет жены, а если бы и была, все равно ее не трахнешь, это же самка бобра… ой, что-то он запутался… – но мы понимаем, что он хочет сказать, – но вот остальные люди… Поступим так. Малыш Даун станет кем-то вроде внедренного агента долгого действия. Это когда ты вживляешь инородное тело в организм, и тот за многие годы принимает чужака. Как шрапнель, вросшая в хрящ, восклицает Бобер, чьи братья погибли на Первой мировой в далекой Европе за интересы чуждой Квебеку британской Короны. После периода инкубации чужеродный организм начинает действовать… Малыш Даун вернется к людям… Будет расти, обычный совершенно ребенок с синдромом Дауна… А сам станет приглядываться! Как только увидит настоящих заговорщиков, подлинных индепандистов… сразу свяжет их с Братом-Бобром, индейцами Канады и вообще Братцами и Сестрицами Животными. Передаст деньги. Братец-Бобер сообщит, где спрятан чемодан с пачками долларов, слитками серебра и золотыми самородками. В день «икс», когда Движение за независимость Квебека выведет на улицы своих вооруженных сторонников, – все это на деньги Братца-Бобра и его единомышленников, – Малыш Даун отправит в леса Канады депешу. Ее доставит Сестра-Голубка. И, по сигналу, все животные и птицы, рыбы и гады, насекомые и твари Канады поползут на улицы Монреаля и Квебека, Оттавы и Торонто – бороться за независимость синего флага с белыми лилиями. Апокалипсис для сраных англичашек! Французов, так и быть, потерпим… При условии, что они примут наши условия! По рукам? Малыш Даун согласился. Позже, когда он чуть подрос и рассказал мне обо всем этом, я поверил сразу. Единственный. Все остальные предполагали, что у мальчишки мозги закипели. Во-первых, он даун, и поэтому что с него взять. Идиот. Во-вторых, мальчишку в первые же дни жизни выбросили чуть ли не на мусорку… в канал вонючий бросили. Сойдешь тут с ума! Так что к рассказам Малыша Дауна все отнеслись так, как оно того и стоило: как к бредовым фантазиям несчастного кретина… умственно неполноценного сироты… застрявшего в развитии как из-за болезни, так и из-за нехватки внимания. А вот я поверил! Наверное, это все потому, что у нас с Малышом Дауном много общего. Я, как и он, несчастный идиот, вся жизнь которого протекает в русле реки – только это не Сен-Лоран, а нечто большее… река жизни… – по ней и несет корзину, в которой я лежу. Только моя корзина побольше. Это погребальная ладья! Я мертвец. Но, в отличие от Джонни Деппа, меня не подстрелили. Я начал умирать, появившись на свет. Моя колыбельная стала моим гробом. Вот почему я поверил Малышу Дауну! Вот почему я не сомневался в его истории с зимовкой в хатке Брата-Бобра. А что же там еще было? Короче, они поладили насчет заговора по освобождению Квебека. Оставалась небольшая проблема. Как вернуть его назад? Речь шла как о месте, так и о времени. Все-таки несколько лет уже прошло! Но это не проблема, пояснил Брат-Бобер. Он вытащил Малыша Дауна на поверхность реки Сен-Лоран – уже наступало лето – и застучал хвостом по бревну. На звук примчался Маниту. Как все индейцы, в Канаде он спился и устроился сторожем старой автостоянки, где всякое дерьмо собирали, – автомобили без мостовой и руля, проржавевшие кузова… Сторож свалки! На Маниту был красный жилет, свисток у него торчал во рту, волосы свалялись, от лица пахло самогонкой. Ее в Канаде разрешают гнать для себя. Вари сколько хочешь! Спивайся на здоровье, срань индейская. Маниту и спивался. Но иногда еще кое-что соображал. Братец-Бобер указал цели, пояснил задачи. Маниту свистнул, крикнул. Небо поднялось – хотя куда выше-то? – и рухнуло на землю. Поднялся шторм. Закружилась воронка. Остановились электростанции Квебека. Пригород Лонгёй остался без воды и света. Всплыла рыба брюхом вверх. Объявили штормовое предупреждение. Город скрылся в столбе черного дыма. Туда Маниту и Брат-Бобер швырнули Малыша Дауна. Тот, пролетев несколько миль по трубе, выскользнул в люльке, снова выброшенным младенцем, и плюхнулся в воды реки Сен-Лоран. Заорал от неожиданности. Сверху кто-то тоже заорал. Это плыла мимо на своем каноэ семейная бездетная пара – англоязычные евреи-миллионеры. По совету психиатра они занимались «укреплением семейных уз совместным времяпровождением на природе». Жена, увидав Малыша Дауна, заверещала на весь Квебек. Муж от неожиданности испортил воздух. Малыш Даун на радостях обосрался. Потом все заплакали от счастья. Само собой, в новой семье его назвали Мойшей. На радостях родители решили сменить домишко с 30 комнатами на дом с 40 комнатами. Чтоб, значит, Малышу было где развернуться. На переезде, конечно, экономили, так что вызвали иммигрантов. Так Дима встретился с сыном.
Брюбль пропал! После переписки с Путиным решил взять паузу. Ушел в монастырь в Новой Шотландии, обдумывать планы государственного переворота и гонять лысого под одеялом с мыслями о кубинках и украинках. А может, испугался… С такого станется! Мне не до него. В Монреале потеплело, и город покрылся матрацами с ползущими по ним клопами. Многочисленные, как иммигранты. Клопы и иммигранты – две самые большие диаспоры Монреаля. И чтобы избавиться от одной, город прибегает к услугам второй. Все грузчики – приезжие. Мы нужны Монреалю разгребать его говно. Приезжие – как аборт. Их никто не хочет, но без них в некоторых обстоятельствах не обойтись. Квебек стремительно стареет. Народ бежит в теплые края. И правильно делает! Какой же человек в здравом уме станет жить в месте, где зима длится полгода и яйца на морозе звенят, как серебряные колокольчики. А в прошлом году зима побила рекорд. Длилась 14 месяцев! Да-да, на 2 месяца дольше года! Задумаешься! Поэтому, как только теплеет, правительство Квебека издает два указа: об откапывании из сугробов насмерть замерзших иммигрантов с последующей отправкой тел на северные территории, подкармливать чаек… и о наборе… о новых квотах! Новые места для приезжих со всего мира! Иммигрантов заманивают в Квебек так же, как вербовщики короля Пруссии – в армию старого Фрица. Приезжай! Тебя ждут генеральские погоны. Маршальский жезл. Богатства, наконец! О палках и ранениях умолчим… Вот идиоты и едут. Включая меня! Те, кому не посчастливилось уже приехать, по весне меняют квартиру. Меняют мебель. Причина, конечно, не богатство и желание приобрести новый диван. Старую мебель облюбовали клопы. Они тут везде! Матрацы шевелятся. Шкафы сами ходят из-за клоповьих и тараканьих ножек. Телевизоры обращаются в труху из-за жучков-древоточцев, мутировавших в кинескопоточцев. В Северной Америке… Канаде… всем нужно ассимилироваться, интегрироваться. Даже паразитам! Колорадские жуки здесь меняют окрас на бело-синий, черные полоски меняются на красные кленовые листочки и белые лилии. Попугаи начинают болтать по-французски. Но и английский не забывают. Берут уроки в университете McGill. Крысы толерантно относятся к мышам. Львы пасутся на одном лугу с оленями. Дальнейшее можно прочитать в «Гид Квебека: как выжить и интегрироваться. Пособие для иммигрантов». Виталик, мой напарник, как раз подтирается таким, когда мы с другим Виталиком, Солнцеедом, несем комод. Виталики – антагонисты. Виталик первый все время жрет и срет. Подтирается всем, что бог на руку пошлет. Прямо юный Пантагрюэль! Поймает котенка – и котенком по сраке пройдется. Виталик как-то раз даже умудрился на подтирку картину пустить! Прямо вот так и сделал: дождался, пока хозяева из квартиры выйдут, вытащил холст из рамы, помял и подтерся. Потом опять холст натянул. Творец! Все равно, объяснил, современное искусство такое, он читал в какой-то газете… кажись, «Экспресс-газета»: как будто дерьмом руку помазали, а потом по холсту похлопали. И ведь прав оказался, стервец! Клиент ничего не заметил, совсем ничего… Кстати, о руках. Их, как я уже говорил, Виталик не моет, брезгует. Ведь известно отлично, какие нечистоплотные свиньи все эти «кваки»… Потомки ссыльных и проституток! Бабы уборкой не занимаются. В чем-то он прав. Ничего грязнее квартир квебекцев я не видал. Ну разве что индусы. Но те – вне конкуренции! Грязный, как индус, как говорят свиньи. Вернемся к квебекцам. В их квартире мы тащим с Виталиком-Солнцеедом комод, пока из туалета раздается протяжное мычание. Будто бурлаки баржу тянут! Стоны Виталика-сруна… В этом он – чемпион! Как-то умудрился обгадить четыре туалета в четырех квартирах. Это была перевозка на длинную дистанцию, клиент заезжал по трем адресам. Несмотря на свое постоянство в деле посещения унитазов в каждой квартире, где мы бываем, – кажется, он обосрал весь Монреаль, – Виталик не худеет. Упитанный, прилизанный, шустрый, как проводник поезда «Кишинев – Москва». Да он проводником и был! Химичил там, сям… Все что угодно, только бы не работать! Как у молдаван принято – палец о палец не ударить. И много слов о своем трудолюбии. Как пчелы! Но пчелы хотя бы медом срут, чего о Виталике не скажешь. Увы. Но хватит о нем, с ним у нас еще впереди целая «Одиссея», и где-то там, на страницах ее, Виталика пожрала Харибда, а пока… Пока я в «Илиаде». Моя Троя пылает! Ахилл погиб, когда сорвался с балкона с диваном в тонну весом. Гектора раздавил холодильник. Парис заработал грыжу при переноске сейфов и отсиживается дома. Кассандра плачет, потому что руки ей залепили скотчем, а голову – пыльным защитным одеялом. Мой конь с утра сломался, потому что пробег его уже 400 тысяч километров, и тормоза не работают, и выезжали с заблокированной парковки мы три часа. За них не заплатят. Троя же в огне! И вот, пока в захваченном Илионе на покоренном толчке покряхтывает захватчик, мы с Солнцеедом влачим на улицу шкаф окровавленным Ахиллом. Полки, конечно, забиты всякой всячиной. Клиенты страх как боятся переплатить за бесполезную, как им кажется, беготню грузчиков. Осла нужно нагрузить! Все вещи – и всегда – с сюрпризом. В шкафах и комодах – секция с вещами и свинцовыми слитками. В холодильнике – тонны окаменевшей жратвы. Унитазы – с кучами дерьма. В чемоданах – гири, гантели, велосипеды… беговые дорожки… Тоже встречаются! Иногда в стиральную машинку кладут книги. В посудомойке клиент как-то забыл десяток кирпичей… Как зачем? А баланс?! Конечно, все это сыпется, падает, разбивается. Осыпается славой минувших царств. Зеркальная этажерка исчезает быстрее, чем величие Римской империи в масштабах вечности. Пф, и нету. Но клиентам плевать. Солнцееду тоже. Высокий, с лошадиным лицом и короной на голове – он сам ее сплел, заверил он меня – из проволоки трех цветов. Фиолетовая, золотистая и красная. Корона открывает над аурой Солнцееда отверстие, закрывшееся из-за неправильного образа жизни, говорит он мне. Вкратце жизнь его выглядела так, объясняет он: мрак, невежество, два литра каждый день, работа инженером на заводе «Счетмаш» в Кишиневе. Потом – срыв! Ну то есть просветление. Попытки масонов, владеющих миром и Интернетом, упрятать Солнцееда в сумасшедший дом, чтобы оттуда он не смог донести до людей правду. Но и в дурдоме наш пророк не растерялся! Сплел корону, выработал собственное учение. Почище Будды! Гаутама щенком оказался против него, Виталия-Солнцееда. В чем состоит основа учения Виталия? Во-первых, нельзя есть. Ничего и никогда. Во-вторых, нельзя пить. Вода – это еда. Человек может и должен… обязан просто!.. питаться солнечной энергией. Вот, кстати, не хочу ли я попробовать? Виталик-Солнцеед отламывает лучик света, упавший в коридор вонючего дюплекса. Хрустит с аппетитом… Предлагает мне. Отказываюсь. Конечно, как и всякий другой, кого я повстречал в этом городе-обманке… на этой королевской горе… Солнцеед – обычный самозванец и лгун. Как и я! Болтая о вреде еды, он часами пропадает в кабине грузовика со щеками, набитыми, как у хомяка. Жрет тоннами финики и инжир. Постоянно пьет как верблюд. И все это – с постной рожей, с лицемерным почмокиванием, глазками-монетками. К тому же святоша старается не носить тяжестей. У него от них, видите ли, закрывается чакра. Какая и где, Солнцеед не уточняет. Часами он стоит внизу, у грузовика, на котором перевозят вещи, и смотрит на них словно бы в благоговейном ужасе. Как богомол – на самку богомола или астролог – на гороскоп с предсказанием своей неминуемой смерти. К философии, истории, культурам и почему-то педерастам Виталий Солнцеед питает трудно объяснимую ненависть. По его версии, люди начинают трахаться в задницу из-за мертвой еды. Пицца, чипсы, сладкая газировка… Вот так! Выпил «колы», стал содомитом! С артистами сложнее… По версии Солнцееда, все эти Платоны – которых он, впрочем, не читал, не до того было в психбольнице! – только вредят, делают путь к просветлению более извилистым, трудным. А всего-то и надо: не есть, сплести корону из проволоки и слушать, чего говорит он, Виталик-Солнцеед. А что он говорит? Берите, парни, вещь самую тяжелую, пока я придумаю, как нам ее в грузовик поставить. От такого просветления у кого хочешь грыжа вскочит. Но сегодня у Солнцееда – не самый счастливый день. С Виталиком-Проводником долго волынить не получится. Тот сам – игрок на волынке еще тот. Понимая это и что придется целый день работать, а не сказки про духовное перерождение в коридорах с соплями – у него из носа вечно течет – развешивать… Солнцеед нервничает! Виталик-засранец в туалете – тоже. И, как водится, свою неприязнь сугубо производственную… техническую… маскируют они расхождением эстетическим. Еще бы! Не сказать же честно: ненавижу тебя за то, что ты не хочешь за меня работать! Вот в ход, словно в международной политике, и идут всякие грязные фокусы: Саркози, Обама, рост доллара, симпатии к республиканцам, мнения относительно закона о гражданстве в Эстонии, расхождения позиций относительно соблюдения прав национальных меньшинств в Молдавии… Все что угодно, кроме правды! Все – даже грузчики сраные – лицемерят и прикрываются многозначительной болтовней, хотя речь всегда в разговоре идет о вещах простых, как две копейки: убей или умри, съешь или будь съеденным, вкалывай или заставь делать это других. Единственный, кто работает в нашей «тройке», – я. Слишком добродушный, слишком погруженный в себя. Сначала это удивляет, после раздражает. Оба Виталика косятся на меня. От одного воняет говном, от другого – показным благочестием и фальшивым солнцем. Оба такие разные. Как два карикатурных фрица с рисунков Кукрыниксов. Толстый Ганс и тощий Фриц. Слава богу, есть и точки соприкосновения. Педерасты и международная политика, например! Пока оба Виталика с темами разделываются, я ношу коробки. Набиты – словно дрофы каменьями. До свинцовой тяжести в животе. Конечно, коробки рвутся. Клиент – дебильного вида англофон с женой-мулаткой лет 50. Негодует, роняет слюни… Он и в самом деле дебил, в медицинском смысле этого слова. Отстает в развитии. Но где-то в его пораженном мозгу сохранился маленький участок… Лоскуток! Он отвечает за математические расчеты и напряжение в электролиниях, бегущих по Квебеку от местной электростанции, как вены по телу. Поэтому дебил, который себе сраку подтереть не в состоянии, работает инженером. Целый день сидит и щелкает пультом. Цифра раз, цифра два… Огонек… Электричество бежит как миленькое. В остальном наш дебил несостоятелен. Не умеет мыть посуду, писать от руки. Даже бабу трахнуть и то не может! Об этом нам его баба и рассказывает, нисколько не смущаясь. А зачем? Мы для них, как рабы для римлян. Говорящие вещи. Часто клиент и нужду не стесняется перед тобой справить… Чего уж говорить про поговорить. Мулатка признается нам, что окрутила дебила ради денег. Сама она стояла на кассе в «Макдоналдсе», сын у нее самой тоже дебил… А вот и он! Лежит на диване, играет в компьютерные игры. Нет, так на диване и понесем, а иначе за что она нам деньги платит? Полный сервис! Это понятно… Больше всего полный сервис любят социально уязвимые слои населения, выходцы из бедноты. Одним словом – черные. Компенсируют 500 лет рабства, слышат символический звон оков Африки. Жаль лишь, я из Молдавии, и рабов у нас отродясь не было. Ну кроме нас. Иначе хоть пострадал бы за дело… Дебил-хозяин увлекает меня в подвал, показывает с таинственным видом кусок серого пенопласта с кусочками красных и синих бумажек… Какие бумажки?! О чем я?! Да это же башня Гендальфа из саги о Властелине Колец! Он большой фанат Толкиена, наш клиент. Он своими руками вырезал из пенопласта башню. И окна! Ну конечно, бумажки, но по сути-то – окна. А теперь поглядим… За окнами – фигурки гоблинов и эльфов. Он сам вылепил их из пластилина! Как я нахожу Энду, королеву эльфов? Вдул бы такой? Не путать эльфов с гвельфами. Как мне ее платье, сиськи… Он даже маленькую манду ей вылепил. В пропорции! Измерил жену – рост, вес, размеры манды, разделил все… Извлек квадратный корень, произвел манипуляции с кубическим уравнением. Вынул корень, спрыснул мирамистином. Баба-то у него из бывших «плечевых», на кассе стояла днем и у туалета ночью, кто знает, сколько корней в нее проросло. В общем, разделив размеры жены на размеры фигурки и сделав еще кое-какие подсчеты, он определил размеры манды фигурки королевы эльфов. Нет, манда не видна. Я что, извращенец какой-то? Он одел королеву в платье, а манда – под тканью. Все как и полагается. Все – как в жизни. Все по-настоящему. Теперь я должен идти работать. Он оказал мне большое доверие… Показал свою поделку. Он к иммигрантам относится без предрассудков. Я же иммигрант? Оно и сразу видно, по роже… Ну ладно, мне пора работать. А он тут в подвальчике, помастурбирует. В смысле, – спрашиваю. А в прямом! Подрочит, погоняет лысого, потрет шкурку, передернет затвор. Чего тут неясного? А, простите… Там история отдельная! Супруга относится к нему несколько предвзято. Короче, бьет! Берет в руки тапок и шлепает по голове. Иногда может и половником по лысине заехать. Считает его умственно неполноценным. Дебилом! Третирует! Говорила ему мама, почтенная пожилая дама, с которой он жил до своих пятидесяти семи, до того, как сошелся с Дженни, сучкой этой черножопой… После этого мама и умерла. Сожгли ее в крематории Монреаля – одном из – и пепел закопали на старом кладбище у Ботанического сада. Сейчас-то он понимает, что мамаша скончалась не просто так. Прямо сгорела! А было ей всего девяносто три. Девчонка по меркам Канады! Не обошлось тут без Дженни, без гаденыша ее великовозрастного. Восемнадцать лет, а работать не хочет! Валяется день-деньской на диване, только и делает, что дрочит да играет в компьютерные игры. Ах, совсем забыл! Кристоф – так зовут клиента-дебила – достает из штанов отросток, вялый, короткий, серый весь. Одной крайней плоти в разы больше, чем мяса. Позорище! Понимаю Джен… Так или иначе, а ему надо облегчиться. У него уже полгода секса не было! Жена дает, только когда довольна. А она никогда не довольна! В общем, он уже забыл, с чего начал. А! Ему надо подрочить, а мне надо поработать. Но раз уж у него все равно член не встает, а я внимательно слушаю, то почему бы нам не потратить время более продуктивно… с толком? Заключим сделку! Дженна, сука тупая, опротивела ему до тошноты. Хуже всего, что она спит со всеми соседями. Даже когда в город выбирается, умудряется наспех кому-нибудь в IGA[54] отсосать. Такая ему не нужна. Но развод она ему не дает. Она ради денег его охомутала… Охмурила! Права была мамочка. Примечательно, что член у него всякий раз полувстает, только когда он вспоминает мамочку. Не обращая на это внимания, Кристоф гладит свою щетинистую гусеницу… видно, Джен просила брить, но вот уже месяц прошел. Мнет пальцами. Поглаживает. Продолжает. В общем, Дженни из своих цепких когтей его не выпустит. Как я смотрю на то, чтобы убить суку за достойное вознаграждение? Скажем, двести долларов, а? Чтобы не возникло подозрений, он оформит их как чаевые. Чеком. Само собой! Налоги с чека плачу я…
Соображаю лихорадочно. Толстожопую сучку можно записать на свой актив для ребят из Фронта Освобождения Квебека. Они уже недовольны… Ждут действий! Будут вам действия. Выдам Дженни за сотрудницу тайной полиции, которая по следу за нами пошла. Может, и с индепандистов денег слуплю. Деньги нужны. За квартиру не уплачено, счета за школу регулярны, как морская волна… А в карманах пусто, как в манде Дженни, когда та дома сидит! Торгуюсь. Сговариваемся на десяти сотнях, и только мне. Оставляю Кристофа дрочить в подвале – он решил закончить, раз уж начал… довести все до конца, так учила его мамочка… – и выбираюсь на свет божий. Там два Виталика тащат холодильник. Симулируют оба, поэтому холодильник не движется. При этом оба что-то говорят. Мясо придумали в лабораториях инопланетян, чтобы поработить волю землян. Рабская зависимость от еды, бубнит Солнцеед. Россия ходит по головам народов, вот он и жене об этом сказал, а она, сучка, сама из Тирасполя и даже слушать не захотела, велела убираться из спальни и не возвращаться, и… дура, считает Путина хорошим… он от всего этого так расстроился, что даже посрать с утра забыл, говорит Виталик. Как бы ему посрать? – спрашивает он из-за дверцы холодильника. Есть специальная методика, благодаря которой можно перестать есть и начать передвигаться в пространстве посредством телепортации. Как только Виталик-дерьмомёт прекратит обжираться, он, Солнцеед, научит… Раз-два-взяли! Оба кряхтят, оба не встают как надо. Он, Виталик-засранец, как-то купил с пацанами из Кишинева канистру вина, поменял на банку самогонки и уже после этого договорился с пацанами с другого района… Солнечная энергия такая же питательная, как арбуз там или дыня, бубнит Солнцеед. Добавляя: кишечник от этого работает, как часы. И вот! Кодовое слово прозвучало. Кишечник. Общая тема найдена. Воркуют, как голубки! Только и слышно, как лучше посрать, чем лучше срать, каково это – просраться… Мир! Вот и работа закипела! Аж холодильник в грузовик занесли. Вокруг бегает жирная мулатка Джен, колышет складками, интересуется, не видал ли я ее супруга… малохольного муженька… Отвечаю, что тот прикорнул. Как условились! Раз такое дело, Джен радостно трется сиськами о борта грузовика, пляшет около нас. Солнцеед брезгливо морщится. Он и жену-то не трахает! Знаем, слышали… Похоть, разврат! Все это тянет душу в ад, лишает внутреннее «я» способности видеть прану и тончайшее сияние ауры… питаться духовной энергией… Он так жене и сказал! А она, идиотка, скандал закатила. Беру, для виду, на заметку. Интересуюсь адресом. Все это комедия… Для Виталика-сруна стараюсь. Тот давно заметил, что я большой охотник до манды, а раз так, странно не поинтересоваться… Все я давно уже знаю! Давно я уже к ней хаживал! Виталик-не-могу-просраться реагирует отзывчиво. Во-первых, снова опорожнился. Во-вторых, ему до смерти охота трахаться, потому что жена-путинистка лишила его как антипутинца доступа в спальню. Дженни кладет ему в руки обе сиськи. Уводит в спальню. Там, на трех огромных матрацах и большой деревянной базе под ними – посреди кучи металлических деталей – Дженни скачет на Виталике. От грохота падают и разбиваются лампы, просыпается ленивый сын мулатки, сползает с кровати. Заглядывает в комнату, где мамаша трахается с грузчиком. Равнодушно, как корова. Хлоп-хлюп. Момми не видала его хлопьев? Таких… разноцветных, как радуга? Любимых… Момми?! Уф, ах, хлоп, хлюп, они… уй мля!… Н-на х-холоди-и-и-и-и-и-льнике, сынок. Но ведь тот уже унесли грузчики эти сраные! Мом! Ну ладно, скушай уф ах ох тогда ух кру кру а ссссааааааан!!!! Пожалуй, ты права, момми! Ленивое млекопитающее цвета кофе, который его мамаша подавала в «Макдоналдсе», уползает на кухню. Потом, с круассаном во рту, переползает в спальню. Пока Виталий – с перерывами на посрать, конечно, – додалбливает мулатку и все ее 200 килограммов жира, мы с Солнцеедом приканчиваем кухню. Заворачиваем стулья в одеяла. Те такие пыльные, что в доме возникает песчаная буря. Кони ржут, увязая в песке. Люди умирают толпами. Источники засыпаны, древние города разрушены. Змеи и ящерицы торжествуют – песок победил планету. Солнцеед шепотом сообщает, что видит во мне большой потенциал. Я – избранный. У меня форма черепа, как у венерианина. Они создали нашу планету с нуля… как кормовую базу! Но оставили некоторым… особенным… возможность вырваться из круга… осознать порочность бытия и сменить его на Истину. Главное, не есть! Я готов к откровению? Прекратить есть? Он, Виталик, сам бы с удовольствием не ел, но его животное начало… Оно оказалось намного сильнее, чем он думал! Хочется жрать! Вот он и жует без перерыва: сухой овес, фиги, мармелад. Главное, не мясо! Итак… Я, разумеется, согласен. Нет еще такого сумасшедшего, которому я бы отказал. Со всеми согласен! Счастливый Солнцеед, которого в Монреале затравили… – аж почернел от насмешек, как банановая кожура на Солнце… – готов меня обнять. Он – постоянный объект издевательств – от счастья теряет свою так и не найденную голову. Родственную душу нашел! Торопится пообещать мне ионизатор ауры. Сам собирал! Подарит мне специальный шлем. Защита от вредоносных излучений. Кроме того, он отправил мне по электронной почте книгу «Как перестать кормить своего внутреннего Беху». Отказ от мяса, вина, женщин. Отчет по итогам 20-го съезда праноедов. Говорю, что я предпочел бы в печатном виде. Зайду как-нибудь, когда его не будет… Жена пусть передаст. Кто педераст? Да нет, я про… Ему все равно. Он уже начал разворачивать теорию зависимости от вредной еды как главного фактора гомосексуальных наклонностей. К нему присоединяется Виталик-засранец. Он счастлив. Просрался и кончил. Я заглядываю в комнату, где он оставил Дженн. Уснула, похрапывает. Тихонько заклеиваю ей рот и ноздри скотчем… Он бесцветный, поэтому Джен задыхается как бы сама по себе. Руками пытается бить, но они тоже скотчем к полу уже приклеены. Наконец я заклеил ей веки, чтобы меня потом не мучил предсмертный взгляд жертвы. Я читал, что такое невыносимо. Выползаю из комнаты… Джен мы хватились уже к ночи, после 20 часов беспрерывной работы. К тому времени уже ног не чувствую. По молотку в каждой стопе. Мысль в голову не приходит, даже если ее и зовешь. Только и делаешь, что как заведенный повторяешь: восемнадцать на двенадцать плюс обед… равно… минус десять процентов федеральных и пять процентов от провинции… хотя нет, все же наличными, значит, без налогов, значит… снова двенадцать на двадцать… плюс обеденные… а это сколько?.. от шести часов работы с каждого часа по доллару… значит, двадцать долларов на обед… или от шести не включая шесть… тогда четырнадцать… тьфу, опять сбился!.. а это у нас что… газонокосилка… нет, газонокосилка это экстра, это за дополнительную плату… ах, договорились?.. и, конечно, нам от этой дополнительной платы ничего не достанется… Так, а что там с деньгами? Восемнадцать на двенадцать… хотя простите, уже двадцать… да и пятнадцать минут прошло, а мы закругляем… Стало быть, считай двадцать один… По сорок пять к тринадцати… и округляем на шесть… к пяти и… получается… Результат получить невозможно. В этом весь фокус! Голова пустая и гулкая, как ораторий Святого Жозефа в будни. Руки не слушаются, а ноги ходят только потому, что колени от ста приседаний опухли и не сгибаются. Хочешь не хочешь, сами ходят! Стопы горят, танцуешь вокруг шкафа какого-нибудь, как русалочка влюбленная. Ночь, цикады стихли. Опустошаем второй грузовик в пустом, как голова, молчании. На все про все ушли сутки. Конечно, без остановок, пауз. Десять часов загружались, четыре ехали в какой-то городишко, еще десять разгружались. Как назло, ни одного инспектора по охране труда. А ведь их в Квебеке так много! Как мухи по дерьму ползают. Везде. Из-за них никуда на работу не устроишься. Не вдохнешь, не продохнешь. А вот когда тебя сутки без перерыва ишачить за копейки заставляют – их как языком слизала. Как кто? Корова! Толстая, вроде задохнувшейся идиотки Дженни. Последние коробки скидываем, как балласт. Просто вышвыриваем. Никакого уважения к частной собственности, этике труда. Иммигранты сраные! Кристофер бушует. Какая-нибудь местная компания с нормальными местными работниками намного бережнее обошлась бы с его вещами! А как же! Они, правда, взяли бы в десять раз дороже, работали восемь часов с перерывом в час и растянули бы эту работу на неделю. Идиот слова бы не пикнул! Но мы не реагируем на его издевательства, оскорбления… Все они одинаковы! Чем ближе час расплаты – оплату они воспринимают именно так, расплатой, возмездием!.. – тем они нервнее становятся, принципиальнее. Вспоминают, что Эта Страна построена на налоги. Само собой, строго после того, как им все уже перевезли и выгрузили. За наличные, без всяких налогов! Не хотят платить. Самое время – конец работы. Иммигрантам можно дать пинка под зад. Не заплатить. Кому они будут жаловаться?.. Но у меня есть козырная карта в рукаве. Вернее, в грузовике! Зову Кристофа, выкатываю на него ковер, в котором его Дженни лежит. А, что такое? Очевидно, говорю, она случайно упала. Запуталась в барахле, задохнулась. Скотч-то я уже отлепил! Кристоф – вот тебе и клинический дебил… но когда речь идет о деньгах, в Канаде даже дебилы становятся гениями, а слепые прозревают, – пытается свалить все на нас. Не заплатить! Таков девиз канадца. Но и я не лыком шит. Показываю запись с мобильника. На первой части Кристоф дрочит и предлагает угрохать его жену. На второй Виталик-засранец трахает его жену. Позже я выложу эти записи на сайт любительской порнографии, просто звук уберу. Получу 50 долларов. Стал настоящим канадцем! Если где есть десятка… или даже пятерка… чего уж там, один доллар!.. там ищи канадца. Они слетаются на запах денег, как мальки на кусок черствой булки, которую разгрызть не смогли и в канал швырнули. А пока – пора платить! Пересчитываю свою тысячу тайком от двух Виталиков, пока Кристоф вызывает «Скорую», страховщиков. Какая случайность! Джен мертвая даже краше выглядит. Еще бы! Усы-то я ей со скотчем отодрал, когда сучка задохнулась. В ночи раздается хныканье. Это сынок ноет, как раненый тюлень. Понять его можно. При таком отчиме пацан – верный покойник. Кристоф стоит у дома – большой, нелепый, бабьи бедра, пустая шкурка члена без начинки. Видимость, одна видимость. Видимость мускулов, тела, члена, человека. Чучелочеловека. Мы откланиваемся, уезжаем. Виталики за рулем сменяют друг друга. Хозяин через не могу согласился оплатить мотель. Ну как мотель?.. Палатка у дороги! Аж двадцать долларов за номер. Само собой, всех положить в одну комнату, на одну кровать… Но и мы не промах! Двадцатку взяли себе, а сами, после суток работы, едем в Монреаль. Каких-то еще шесть часов пути! Чтобы не заснуть, Виталики суют себе в глаза спички, веко держать. На рассвете от солнечного тепла сера одной из спичек загорается, и Солнцеед остается без глаза. Тот выгорает, шипя и играя искрами. Дома валюсь как убитый на диван. Сон уносит меня, как на погребальной ладье. На следующий день приезжаю по адресу Солнцееда. Открывает симпатичная вдовушка. При таком-то супруге! В прозрачном халате… Сразу видно, любит фильмы про сантехников… Представляюсь. Даю корзинку с гостинцами. Сыр, фрукты, вино. Бедняжка из трусов прямо в коридоре выпрыгивает. Она голодна, как немка в Берлине в 45-м. За сигарету и поесть отсосет целой роте. Едим немного перед тем, как потрахаться. Манго на срезе оранжевеет, как Солнце. Вдовушка хихикает. Между ног у нее мягко… скользко… Будто манго трогаешь.
Умирает раггос Литератор. Или литератор Раггос? Сразу не поймешь. Ну как умирает?.. Вроде бы у него нашли рак. Что-то похожее! В кишке. Их, я знаю, бывает несколько видов. Прям как червей. Навозные, дождевые, гельминты. В какой конкретно из кишок нашли раковую опухоль у бедолаги, я так и не понял. Проснулся лишь из-за звона колоколов, мелькающих в почте афиш. Спасение рядового Раггоса. Это все бессонница. Когда работаешь по пятнадцать часов в сутки, а денег за это не видишь, спится плохо. Вот и я не смог! Пришлось читать новости, думать мысли. Под окном вяло позванивал краник от поливочного шланга. Зачем они поливают газоны? Обычное канадское сумасшествие. Газон каждый год все равно меняют, настилают новый. Привозят рулон и разворачивают. Вот вам и сказки про газоны, заботливо выращиваемые триста лет… Враки! Дешевка, на которую купились дурачки в пыжиковых шапках и их жены с золотыми зубами. Обитатели страны Советов. Традиции, Ее Величество Королева, британское чаепитие… А газон – пластмассовый. Привозят новый. Старый собирают и выкидывают в мусорную яму. Совсем как покойника. Но Раггоса в яму еще не выбросили. Судя по задору, с которым его судьбой занялась его жена – а кому же еще не портить жизнь, как самому близкому человеку, – бедняге предстоит еще долго мучиться. Сбор средств! Поможем семье! И прочая, прочая… Идиоты. Рак не лечится. Можно всего лишь отложить смерть… взять ее в рассрочку. В Канаде так, например, делается. Здесь все можно взять в кредит. И смерть тоже. Единственное, придется ее застраховать. Желательно от царапин, инцидентов на дорогах, технических неполадок. Чтобы, значит, ваша смерть осталась черной, блестящей, как новая. Идеальной! И уже после того, как подпишете бумаги, откладывайте ее на указанный в договоре срок. Пока привыкайте! Бедняге Раггосу времени привыкнуть дали мало в гигантской дилерской компании, где три седые старухи вышивают даты и числа на вязаных шарфиках. Что-то у него там не срослось в толстой – я уточнил!.. а даже если и не захочешь, тебе все равно в мозг нагадят, Интернет же любую ссылку превращает в блестящий Рим – кишке. Или, наоборот, разрослось! Поэтому его жена занялась старым добрым собирательством. То, в чем женщины знают толк еще со времен первобытнообщинного строя. Только Анна Новобинец собирает не ягодки. Деньги! Евро, рубли, доллары. Все как полагается. Высокомерно, через губу. Нужны, значит, деньги, чтобы парень не просто и спокойно умер в предназначенный ему срок. Тысяч сто-триста, а еще лучше пятьсот евро понадобятся на то, чтобы возить беднягу по всем клиникам мира. Там оставить прядь волос, здесь – кусок кожи… Облучать, как сумасшедшего, как живую куру в гриле. Прокалывать кожу иглами… вливать в вены яды… Чистейшие! Смотреть, как жизнь потихонечку – по капелечке – покидает несчастного дурака и успокаивать себя тем, что ты «боролся до конца». Бог ты мой! Послушать этих придурков, так жизнь – это не жизнь, а секция вольной борьбы при средней школе где-нибудь в Дагестане. Бороться так… Этак… А мне это противно. Тошно. Хотите помочь уродцу, успокоить умирающего мужчину? Дайте денег его детям! Если он мужчина… настоящий, я имею в виду, а не латентный гомосексуалист в трико для вольной борьбы, то он оценит. Поймет. Зная, что дети при деньгах, умираешь спокойно. Я бы хоть завтра лег! Соберите денег моим детям, семье, и я лично перережу вены у себя на руках. Уйду спокойно! Даже рака не надо! Так и уродцу Раггосу помогите. Тем более дети у него есть. Об этом пишет его жена – помесь идиотки, растящей своих детей в тряпке, которую они называют слингом, и политической активистки, всему миру засравшей мозги болтовней про Путина. Не обошлось и на этот раз! Хохочу во все горло в ванной, зажав себе рот, чтобы дети не проснулись. Напрасные предосторожности. В нашем муравейнике так шумно, что дети привыкли. Спят под артиллерийские обстрелы. Но это другие дети. Не те. Не чудесные дети литераторов Раггос и Новобинец, у которых даже имен нет. Только клички. Мы зовем их Барсучок и Кака, пишет в своем обращении трепетная мать с выпученными от старания – я буквально вижу, как она пишет, наверняка кончик языка зубами закусывает – глазами. Барсук и Кака. Кака родилась третьей. До этого был еще ребенок… Умер недоношенным. Вот это драма! Думаю, как бы здорово познакомить ее с бабкой одной из моих школьных подружек. Старая, прокуренная еврейка с постоянной папироской в зубах. Внучка приходила со мной, запиралась в комнате, и я лихо скользил по ее вечно жирной от смазки манде. Спускал, как курок. После старушка шаркала за дверьми… деликатно покашливала… Наверняка дожидалась, пока мы кончим. Звала на чай. Курила, рассказывала про жизнь. Как-то я остался ночевать у старушки и, лежа в кровати и дожидаясь свой кусок мяса, подслушал разговор внучки с бабкой. Старуха спокойно, между делом… как поссать присела… рассказала девчонке, что сделала семь абортов перед тем, как родила первенца. Мамашу моей подружки. Ай да выстрел! Сразу и в яблочко. Благослови их Бог, три несчастные манды – старую, с папироской, ее дочь, из которой вылезла манда номер три, ставшая моей. На время, на время, конечно. Но что я хотел сказать, вспомнив это. У людей случаются выкидыши… они делают аборты… теряют кошельки, ломают лодыжки. Это жизнь. Но только несчастный кретин может считать из-за этого, что попал в центр внимания какого-то злого божества. Центр мира! Итак, Кака и Барсучок. Их отец должен жить. Кто бы спорил! Ну а если нет? Что прикажете нам всем делать? Кроме того, Путин. Как же без него. Профайл идиотки забит постами про неправильную внешнюю политику России… империализм… путинский режим… «ненависть к человечеству РФ»… Муж идиотки загибался от рака, а она забивала голову себе и тем кретинам, которые ее читали, этой невероятной чушью. Какое вам дело до Путина, если вы не знаете, что у вас в прямой кишке творится? С другой стороны, я понимаю, отчего все это. Человек стал нынче так мелочен… неинтересен… Ну не в задницу же себе смотреть, опухоли искать, кишки рассматривать. Лучше уж в другую зловонную кишку глядеть. Информационную. Путин то, Путин сё. И Кака с Барсуком, конечно. Жили они в Прибалтике. Все лето! Как в раю. Ничего не делали, писали сценарий… Я так понимаю, для какого-нибудь идиотского сериала на ОРТ про Яблочный Спас и Православие. Они все так делают. Говорить и делать для таких людей – вещи совершенно разные. Примерно как кишка слепая и двенадцатиперстная… Все было хорошо, не считая того, что Александр не мог просраться месяца три, а его жене было не до того, она в интернетах с «путиным» боролась. Райское лето! А потом товарищ и верный спутник жизни… верная любовница и жена… узнала ужасную новость. Случайно. Понятное дело, нужно собрать деньги. Много денег. А где? А в России! Той самой непуганной стране кретинов, которых Анна периодически поливала говном за «путина». Прибалтика несчастному уродцу Раггосу ничего не должна. У него статус не гражданина. Еще бы! Этими не гражданами Монреаль полон: все ругаются матом по-русски так виртуозно, что грузчики уважительно смолкают, все честят на чем свет Прибалтику свою и все работают за тринадцать в час налом, потому что по туристической визе работать опасно. Могут выслать. Ну и, конечно, Путин! Отдаю должное Раггосу и его жене, они гораздо умнее большинства своих соотечественников. Все хорошо поэтому… Было. Пока рак не свистнул. Поэтому нужны деньги. Много денег. Их нужно и можно прислать на… Обилие счетов поражает. Вот это практичность! Хватка! Несчастный уродец буквально вчера узнал о том, что у него проблемы, а уже тем же вечером его жена открывает восемь счетов для валюты, четырнадцать – для рубля, а еще три канала для переводов Интернетом, один – почтой, четыре – телепортацией. Организован трастовый фонд поддержки Анны Новобинец. Акции компании, образованной на базе образованного траста, поднялись вверх на тринадцать пунктов. Система переводов «пэй-пал» отказалась переводить средства на счет, поскольку средств очень, чрезмерно много. Буквально, у Анны засорились трубы. Финансовые! Дай-то бог. Детям нужна мать. Что там еще? Новости сыпятся, как песок из часиков, которые дочери в школе дантист дал. Пока сверху все не высыпется вниз… три зубки. Три да три, будет дырка. Малышка и трет. Говорят, есть люди, которые могут банкноту о банкноту потереть, и от этого третья банкнота родится. Это явно случай литератора Анны… супруги литератора Раггоса. Нужно ли сомневаться, что Кака и Барсучок тоже станут литераторами? Не писателями, нет! Быть писателем плохо, опасно. Страшно. Ты как сибирская язва… чума… Бактериальное оружие! Не хочешь, да поражаешь. Все видишь. Беспощадно, четко. Отвратительно ярко. Иногда так хочется погасить свет, закрыть воспаленные глаза. Я так и делаю. Я знаю, что мы все равно умерли. Все. Хотя некоторым снится, что они живы. Литератору Раггосу, например. У него даже в заднице болит! Но я спокоен за него и его задницу. С такой женой… Моя вот жена – нимфоманка с характером серийного убийцы – проявляет чувствительность только в постели. То ли дело литератор Анна. Как и Кака, Барсук и Опоссум. Не семья, а помесь зоопарка со сказками старого братца Кролика. И очень оплачиваемые. Счетчики – установленные на сотне сайтов, созданных под проект сбора денег для фондовой биржи, основанной для сбора средств на лечение Раггоса от того, что не лечится, – крутятся в прямом эфире. За сутки собрано тридцать тысяч. Пожалуйста, не присылайте мне всякой херни про молебны… советы… еще банку с вареньем на зиму пришлите, идиоты… брезгливо и холодно замечает литератор Анна. Нужны деньги. Прямо вот так, отслюнявь пачку и отсчитывай. Ай да способности. Что-то мне подсказывает, что вдова не пропадет. И, конечно, много болтовни про энергетику… добро… Все, кто дали денег, заслужили хорошую карму. Все, кто денег не дали, карму загрязнили. Мысль, что рак – последствия кармы, коль скоро ты в это дерьмо веришь – а почему бы и нет? оно ничем не лучше и не хуже того дерьма, которое звучит в стенах собора Святого Жозефа, – идиотов, видимо, не посещает. Хотя какие это идиоты? Гении! Фотоотчет о марафоне выкладывается в Интернет в прямом эфире. На собранные деньги снимается квартира в Германии. Новая мебель. Чудесный сервиз XVII века. Ай да погорельцы! Масштаб аферы, конечно, не как у Делин Сион, но в чем-то похоже. Вот она, эпоха глобализации. Я, увы, другой. Мне денег не соберут. Люди ведь делятся на тех, кому подают, и тех, кому нет. Мне – никогда не подадут. Я это точно знаю, потому что побирался. Когда счета булочника, мясника, молочника, дантиста, терапевта, водопроводной и отопительной компаний и еще тысячи вампиров, жаждущих моей крови, похоронили мой жалкий чек за месяц ежедневной работы без выходных… – вагоны мебели!.. я буквально «Икеей» себя почувствовал… – я стал побираться. Где только этого не делал! Но ошибка моя заключалась в том, что я побирался лично… Персонально… Приходил этакой вдовой с кувшином для лепты. Наедине. Никто не видел, как я побирался, кроме моего потенциального кредитора. А раз так, можно отказать. Плюнуть в харю! В меня и плевали. Я будто в стаде верблюдов прошелся. Я просто поступил неправильно. Не связал кредиторов круговой порукой, как сделали гениальные финансисты литератор Раггос и его супруга, литератор Анна Новобинец. Людям должно быть стыдно, что они отказали, поэтому вымогать у них нужно публично… У всех! А я? Жалкий кретин, только и делал, что просил в долг под обязательства заработной платы. В долг! Нужно просить навсегда. Требовать! Без возврата. Людям нравится наглость. Они и сами такие же. Они готовы отдать тысячу… две… на лечение человека от неизлечимой болезни… Человека, которого ни разу в жизни не видели… Это благотворительность! А попробуйте-ка сказать им: вот я, человек, я заслуживаю покоя… Права писать каждый день, и все, что мне нужно для этого, – просто есть… Есть простую, непритязательную еду… обувать своих детей в поношенную, но целую еще обувь… одежду от кого-то из ваших старших. Я держался! Я сорок лет писал и сорок же лет крутился сумасшедшей белкой, которую изловили для мини-зоопарка ресторана «Дойна» в Кишиневе. Белка облезла и сошла с ума. Она все крутилась, когда я уезжал. Я обессилел, и я не сделал вам ничего плохого. Мне не нужно ничего вашего, я прошу лишь излишки, которые вы вышвырнете в свою мусорную корзину. То, что я прошу, все равно сгниет. Скиснет. Вы не хотите давать просто так? Я понимаю, вам хочется ощутить что-то в руках… получить взамен. Вот несколько журналов. Все, что у меня есть. Я издал их, в них – мои силы, кровь, сок и энергия. Я потратил вот на этот текст два года жизни. На этот – пять. Я даю их вам. Семь лет жизни в обмен на вот эти три бутылки вина, ужин для меня, моей жены и моих детей, и возможности спокойно ходить неделю в библиотеку… рассматривать альбом гравюр Средневековья, когда от печатания новой книги устанут пальцы. По рукам? Попробуй я скажи это, и меня бы зачислили в сумасшедшие. Я и так в них прохожу. Я побирался – мне не дали ничего. При этом я заслужил репутацию человека высокомерного, скандального и плохого. Видимо, устроившись грузчиком в Монреале, я каким-то образом утверждал свое моральное превосходство над беднягами вроде этих… Которые жили годами на балтийском взморье, ничего не делали – и замечательно, как я им завидую! это то, чего я всегда хотел, – а потом вдруг расстроились, узнав, что человек смертен. А он таков! Так пусть литератор Раггос умирает. Как мужчина. Без этой утомительной комедии… грязного мата… финансовых афер… Лето жизни его миновало, наступает осень, и бабочки на Янтарном Берегу садятся на холодные камни. Все кончено, кончено, кончено. Если ты не был художником, когда жил, то можешь, по крайней мере, попробовать стать им, умирая. Странно, но мысли обо всем этом вывели меня на орбиту другой планеты. Срун-Виталик. Как и Анна Новобинец, он оказался выдающимся комедиантом с коммерческой жилкой. Все случилось у алжирцев. Или марокканцев? Судить трудно, у всех них одинаковый акцент и звероватая внешность. Такое впечатление, что мужчины в Магребе происходят от скрещивания волков с самками человека. Наш клиент выглядел верфольфом! Волосатые уши, синие из-за щетины щеки, невероятно развитые надбровные дуги. Кривые и острые зубы. На его фоне мы с Виталиком выглядели, как два безобидных поросенка. Жертвы судьбы! Да так оно и было… Клиент переезжал из трехэтажного дома в Лавале в двухэтажный в Рокланде. Все бы ничего, но вещей он взял не меньше. Даже больше! Бесполезны оказались все мои попытки объяснить ему – буквально на пальцах я даже два сообщающихся сосуда соорудил… – что поместить содержимое дома из трех этажей, забитого под завязку, в содержимое двухэтажного дома меньше площадью невозможно. Так не бывает… Бывает! Клиент упрямо качал головой, посматривал на меня с хитрецой. Думал, я торгуюсь. Я и торговался. Только цель моя – не деньги, а возможность вернуться домой до полуночи. Это вызвало резкое недовольство Виталика. Он как раз посрал, ходил удовлетворенный. Сказал, что я отнимаю молоко у его детей. Его послушать, они на молочной диете жили! Моим детям нужно молоко… много молока… твердил Виталик, озверелый, и все пытался занести в проем двери беговую дорожку в два раза шире проема. Когда я понял, что напарника заклинило, было поздно. У парня просто началась истерика. Со слезами, тряской головы. Молоко. Все ради молока. Он намеревался – целеустремленно, как лошадь в шорах, – высосать из магребинца все молоко, какое только возможно. Араб, как все они, оказался тонким психологом. Вбил в нашу связку тонкий клин… потом постарался расширить. Намекнул на возможные – весьма щедрые, да будут они сладки, как халва, – чаевые. Огромные, как горы Египта. Сладкие, как апельсины Туниса. Жирные, как талии танцовщиц живота Марокко. Те, впрочем, все украинки… Приманка подействовала. Забегая вперед, скажу, что на чай мы получили пять долларов на двоих. Это за шестнадцать часов работы, к концу которой я и стоять не мог, а глупый Виталик все держался за свою треснувшую пополам – как Везувий – жопу и все повторял, что как-то оно пошло не так… Так-то не так-то, как-то не так-то… Все двинулось в неправильном направлении! Пять долларов. Это примерно сумма, которую отправляют одним щелчком «мыши» бездельники, протирающие свои штаны у компьютеров, завидев очередную жалобную историю про умирающего от рака. Минимальный размер помощи. Часто это те самые бездельники, которым жалко дать на чай двум круглосуточным рабам вроде нас. Но мы ведь не умираем от рака… Идиоты, мы умираем! Каждый человек умирает. Родившись, мы умираем! Я болен. У меня жизнь. Пришлите же мне, наконец, денег. Дайте же мне, наконец, достойно умереть. А то, что я буду делать это еще лет 60–70, значения не имеет. Современная медицина творит чудеса. Ремиссия может длиться годами… десятилетиями. Вам не приходит в голову отослать деньги человеку только за то, что он рано или поздно умрет. Но ведь это то же самое, что и рак. Неизбежность. Так какого?.. Но, как я и сказал раньше, я не из породы тех, кому подают. И магребинец, чья ухмылка становилась все шире, это прекрасно чувствовал. Мы как раз тащили мимо него еще один тренажер – засранец владел целым спортивным залом, который совершенно негде было складывать… – когда он слегка оперся на конструкцию. Та упала на пол, раздался скрежет. Вот и царапина! По лицам семьи клиента видно было, что наступил праздник. До Рамадана еще далеко, но уже пора разговеться. Первая звезда появляется, когда на полу и стенах появляются царапины. Это значит деньги! Уродец забегал вокруг повреждений, которые сам же и создал. Стал фотографировать, вертелся вокруг царапинки, как папарацци у трупа Чарли Чаплина, издохни тот на улице от передоза. Я понял, что пора уходить. Случаются времена, когда лучше честно признать свое поражение. Смириться! Проще подарить алжирцу весь день работы, чем мучиться еще часа три и все равно ничего не получить. Но Виталий встал на дыбы! Попердывая от волнения, он обещал все исправить. Решить вопрос! Как, каким образом? Сейчас он мне покажет… научит меня. Тут пришло время дивана – огромного, как шишка в сраке писателя Раггоса, должно быть… – который мы вдвоем поднять могли еле-еле. Когда я выпрямлял колени, – а диван упирался мне в грудь ледяной ладонью Мадемуазель Смерти, – по венам моим начинала бежать не кровь, а тромбы. Эта вещь убивала меня. Так что я даже порадовался, когда засранец-Виталик сбросил ее на порог. Стал корчиться от боли. Что случилось? Алжирец и вся его семья – человек двадцать родни… старух… трех жен… общих детей… – заплясали вокруг в ожидании нового забавного аттракциона. Проклятые гяуры не только работают даром для сынов Мухаммеда, но еще и калечат себя. Газзават в чистом виде! И в Сирию ехать не надо! Там такой риск – границы, авиаудары, возможная гибель от чисток среди своих же… А тут – сиди дома и наслаждайся. ИГИЛ на выезде! Для семьи – скидка и четыре «колы» в придачу. Но у Виталика – свои планы. Он, ползая по полу, как безногий ветеран Афганистана, напившийся в московском метро, стал чуть ли не плакать и показывать на пальцах, что вещь в дом не заносится. Выглядело это примерно так. Поскольку два слова, которые Виталик знал на французском, были только dormir et mourir («спать и умереть») Виталик сначала складывал руки под головой… Будто спал. Выкрикивал – «спать», «спать». Видимо, он таким образом хотел показать, что не выспался. Затем, показывая на диван, напарник сменил пластинку. Стал верещать – «умирать». По идее, он хотел сказать, что от нехватки сна и сил скоро умрет тут, возле дивана. Араб радостно захихикал. Ситуация усложнялась еще и тем, что Виталик обиделся на меня – как все молдаване, он оказался человеком эмоциональным, легко возбудимым… – и мы не разговаривали вот уже полчаса. Следовательно, я не мог перевести клиентам телодвижения Виталия на французский язык. Это вредило делу! Пришлось заключать мир, пусть и хрупкий. Но разве со времен Вестфальского договора у европейцев было как-то по-другому? Виталик как настоящий европеец со мной согласился. Собственно, это и была причина того, что он вдруг вышел из себя. На двенадцатом часу работы и монолога об империях, ходящих по головам народов… – гаденыш намекал на мое происхождение… русские ему не нравились… – парень взбеленился из-за моего невинного замечания о том, что гигантский шкаф нам куда ближе геополитических проблем мира. Решил, что я издеваюсь. Ошибся! Мне все равно. Я просто молился, чтобы шкаф не поехал на меня по узкой лестнице между вторым и первым этажом. С хваткой у моих напарников было так себе – в отличие от геополитики – так что мне пару раз приходилось оставаться один на один с громоздкой вещью в узком тоннеле… Несущейся на тебя вещью… центнера в три… И угол лестницы – градусов сорок пять, не меньше! Я чудом выживал, не иначе. А если бы я сдох, вряд ли бы моя жена устроила сбор средств в Интернете. И дело даже не в том, что она – воплощение достоинства, а она – его воплощение. Начнем с того, что она в Интернете не шарится! И потом, я уже говорил, много раз говорил – мы не из тех, кому подают. Малыш Даун, с которым я однажды поделился этой своей проблемой, объяснил, почему. Как раз наступил октябрь, и отрицательный баланс моего счета достиг отметки, после которой надеяться на спуск вод не имело ни малейшего смысла. Я тогда сломался, ушел из дома на вечер. Жена не притрагивалась к еде, которую я подкладывал ей на тарелку. Нет, мы не голодали… Пока еще! Дети ели вдоволь, но из того, что мы оставляли себе, я старался отдать лучшее Ирине. Играл в благородство. Она меня видела насквозь, просто оставляла куски, заканчивала есть и начинала пить чай. И тогда я не выдерживал. Доедал. Чувствовал себя при этом скверно. Наверное, все дело в том, что я просто прожорливее, а она, как все женщины, просто меньше ест. Но думать так – значило упрощать проблему. А я, как настоящий русский идиот, с детства завинченный в спираль Толстыми и Достоевскими с их неразрешимыми вопросами… – а чего решать-то? собирай бабло с лохов да сри им на голову, вот хоть как Новобинец! – любил лишь усложнять. И вот, чтобы каким-то образом хотя бы раз взять верх, преодолеть – себя самого, что ли… – я ушел из дома во время ужина. Конечно, зря. Когда вернулся, еда лежала в тарелке. Остывшая. Бродил я долго. Пошел в город… Сел в автобус без проездного, водитель хотел было выкинуть меня, да не справился. Приподнялся и сел. Пожал плечами. Это Канада! В конце концов, это не его проблема. Безбилетник имеет полное право воспользоваться возможностью – и взять на себя риск – нарушить правила. Попадется контролерам, заплатит. Триста долларов! Я сильно рискнул тогда, прямо как в рулетку сыграл. Выиграл! Контролеры не объявились, я нырнул в метро, сел в углу станции и затерялся на фоне монреальских попрошаек. Молодые ребята и девчонки в армейских ботинках… хаки… рюкзаки, экстремальные прически. Сытые, веселые! С улыбкой открывают двери в метро, желают доброго дня… Я тоже так попробовал, но в бумажном стаканчике из-под кофе, который я подобрал для денег, ничего не шуршало… не звенело. Тут меня Малыш Даун и увидал. Отвел в сторонку, дал двадцатку из карманных денег, которые отчим с мачехой – он все никак не мог заставить себя называть их папой с мамой… он их ненавидел… англичашек сраных… да еще и жидков… пацан вырос франкофоном и антисемитом – и все разъяснил. Пойми, Владимир, говорил он, упирая на вторую «и» – говорю же, франкофоном заделался… Тебе никогда не подадут, потому что в твоих глазах есть всегда – чуточку, но есть… – сумасшедшее веселье. Ты не отдаешься процессу полностью. Где-то в тебе всегда есть художник… артист… Огромное око, наблюдающее за происходящим чуть со стороны. Проще говоря, раздвоение личности. И вторая твоя личность – этот самый художник… – она все, буквально все воспринимает как пишущийся прямо сейчас роман. Поэтому ты всегда чуть в стороне… сбоку… сзади… Извращенец ты чертов! И глаза твои – они не твои, а этого самого художника – и людей они пугают. Они видят, что ты – это не ты. Словно кто-то другой в твое тело залез и вещает, как из куклы. Ты словно… словно Бог, если понимаешь, что я хочу этим сказать. Конечно, в трактовке его гностиками. Настоящий Бог… дух, а не этот маланский психопат, который из-за несвоевременно сожженной коровы в задницу все племя трахнуть готов. Ты – Логос. Дух. Как бы он ни притворялся участвующим в нашей жизни, он все равно в ней – чужой. И ты в ней чужой. Тебе всё – все равно, ты – посторонний. Так что нечего тут придуриваться, и вали поскорее домой. Двадцатки на дорогу обратно и хлеб хватит. И заезжай завтра к нам, только не забудь тележку для еды. Мои старики… – срань, когда же в доме перестанет вонять этим цимесом клятым!.. – все равно собираются выкидывать огромную партию жратвы. Только пиццы замороженной – с десяток. А мяса и не сосчитать. Давай, давай, Владимир. И не смотри ты на меня так своими глазами. Они ведь все равно не твои. Ты – слепец… После этого небывалого везения – аж двадцать долларов! – я был уже морально готов к другим подаркам судьбы… Так и случилось! Через день позвонил Виталик, спросил, потрескивая в трубку – конечно, звонил со стульчака, – не хочу ли я немножечко подзаработать. Маленькая работка. Личный заказ его супруги. Я поверил, и вот мы тут, восемнадцатый час, и Виталик лежит на полу и что-то силится объяснить алжирцу. Я, наконец, перевожу. Мебель чересчур громоздкая, но если в ней прижать одну пружину к шупу и привинтить болт, то… Но это смертельно опасно! Есть риск! Угроза руке! Спрашиваю Виталика, с ума он, что ли, сошел. Страховок у нас нет, мы не существуем. Счета больничные разорят любого. Напарник велит заткнуться и дальше переводить. Практичный алжирец интересуется, что это будет стоить. О, совсем ничего… просто отблагодарит потом, чем сможет. Перевожу, морщась. «Чем сможет» – это и есть пять долларов. Да, но клиент останется доволен и простит нам царапину на полу, ликует Виталик. Но ведь он сам ее и сделал, возражаю я. Ну и что! – просто торжествует Виталик. До меня постепенно доходит. У засранца в заказе личный интерес… Он все мечтает подняться по своей убогой и заплеванной, но все же жизненной лестнице. Собирается открыть сервис по переезду. Нужна клиентская база. Машу рукой. Пусть делает что хочет. Виталик, запустив руку в ворох одеял, которыми мы укутали диван, вращает глазами… Кистью… Как будто диван – рожающая корова, а он, Виталик, – ветеринар. Ну и рожа! Едва сдерживаюсь от смеха. Внезапно в диване что-то щелкает, и Виталик издает нечеловеческий вопль. Лужа крови! Растекается стремительно! Я отрываю диван от пола… лишь бы не испачкать… не платить за покрытие!.. – Виталик, корчась, вытаскивает руку. Обрубок! Нет кисти! Пружина, какая-то металлическая скоба… все это сработало, как капкан. Бедолаге буквально отщелкнуло кисть. Хрямц, бамц! Семья араба в восхищении. Цокают языками, качают головами. Врача, конечно, никто не вызывает. Да и не надо! Виталик спрашивает, где соль, макает обрубок в неё. Заворачивает в одеяло. Спрашивает, в расчете ли мы с клиентом? Мы ведь так старались… Дело чести – сделать клиенту приятно, а если нет, искупить свою вину. Настоящий якудза! Араб рассчитывается. После нехотя копается пальцами в кошельке. Словно лохматку ворошит… Наконец с кряхтением протягивает пять долларов. Хватаем деньги, уносимся. Вынув из кармана телефон, дрожащими руками пытаюсь набрать номер «Скорой». Дурак, радостно хохочет Виталик. Он уже восьмой год в сервисе по перевозкам. Собаку съел! Рука на завтрашний день отрастет. Она у него как хвост у ящерицы! Вот, смотри. Уже зачатки пальцев появляются… И правда! На месте рваной мясной бахромы розовеют ногти… виден прообраз пальцев… Пока они выглядят детскими. Завтра станут толстыми, грязными, с длинными ногтями, обручальным кольцом – граммов 10 золота, – и отращенным на мизинце ногтем. Настоящими руками мужика. Не то что мои ручки барчука. Его величество Владимир! Интересно, почему я все время задумчив, отчего такой… нездешний? Что это я из себя строю? Умника? Тоже мне, король Монреаля.
Снова звонят из CLE[55]. Это моя персональная советница по поискам работы, сотрудница социальной службы провинции Квебек с 20-летним стажем… Ветеран! Зовут ее Изабель, она носит строгий юбочный костюм, белую рубашку с отложным воротником, и у нее чудесные титьки третьего размера. Старовата, но это не беда! В свои пятьдесят моя Белль – так я ее зову – настоящий источник огня и вдохновения. Лупанарий – детский сад по сравнению с тем, что Белль вытворяет с моими ушами своим язычком. И пусть лишь по телефону… я все равно благодарен. Иммигрант – он вроде собаки. Не пнул – и уже за это ты можешь рассматриваться в качестве друга. Правда, потом, как и от собаки, от него трудно отвязаться… Поэтому Белль предпочитает, чтобы наши отношения происходили исключительно на расстоянии. Я предполагаю еще – сучка стесняется своей внешности. Может, это и не она – на том фото, которое, бренькнув, появилось в моем мобильном телефоне в виде электронного послания. Но мне без разницы! Лишь бы голос Белль оставался прежним. Таким… сексуальным… мягким… По голосу я ее и вычислил. Мне постоянно звонили из CLE этого дурацкого первые месяцы в Канаде. Что-то спрашивали. Пытались разъяснить, вешали трубку. Мне казалось, что это звонят по поводу работы, я страшно нервничал… на жену срывался. Когда научился наконец понимать квебекский акцент, то выяснилось, что мне звонили пожелать удачи в поисках рабочего места и справиться, не нашел ли я его? В таком случае они бы меня вычеркнули из списков. Ну и, само собой, внесли изменения в статистику! Национальное бюро статистики Квебека отчиталось бы на радостях о пусть небольшом, но все-таки росте национальной экономики… сокращении уровня безработицы… еще одна история успеха! Как я мог найти эту самую работу, не уточнялось. Хотя… почему нет. Все стало ясно очень быстро, просто мне не хотелось верить. Работы ведь полно. Уборка мусора, перевозки старой мебели, стрижка газонов… Хоть жопой ешь! Десять долларов в час минус налоги. Совсем не то, что зарплаты бездельников в CLE. Как-то я туда зашел… Человек триста насчитал. Кто с отклонениями в речи, у кого цвет кожи хороший – в смысле, недостаточно расистский, – у кого протез вместо ноги… Всех трудоустроили! Всех взяли на 40 часов в неделю с отпуском раз в год по два месяца, страховками и выплатами. Я встал в очередь… прождал три часа… сунулся в окошко кассы. Там ронял слюни какой-то парень с церебральным параличом. Мы его, кажется, зарезали потом, во время погрома инвалидов в Монреале. Я ему втолковал, что мне звонит и звонит какая-то дама из CLE… некая Изабель… и все время пытается мне что-то сказать. Удачи желает. Парень, роняя слюни, выдал мне бумажку, в которой значилось, что время моего рандеву с советником Изабель запланировано на… Ждать предстояло еще три месяца. Все стало ясно – в который раз… как всегда в Монреале… – и я пошел домой. По пути отобрал стаканчик с мелочью у какого-то наркомана в метро. Тот явно принял, даже подняться не смог. Просто покричал что-то вслед. Но мне было все равно. В это время и позвонила Изабель. Сказала, что наблюдала за мной из-за специального стекла – мы их не видим, они нас видят – и в курсе моего желания встретиться. Только зачем? Весь смысл CLE – и вообще социальной сферы Квебека – в том, что тебе дают не удочку, а рыбу, и… Ну и обычное дерьмо, которым они кормят приезжих и друг друга вот уже двести лет. Столько раз я про эту сраную удочку и рыбу слышал, что у меня такое впечатление, будто я на слете рыболовов Канады вот уже пятый год присутствую. От лицемерия тошно стало, но голос… Что-то в нем было такое… Как в червивом яблоке. Еще я сразу заподозрил в ней изъян… некую надломленность. Вся эта история с подглядыванием за мной через стекло. Так что я честно спросил ее, не хочет ли она мне помочь на словах. Но не в рамках своей гм… специализации. Что я имею в виду, поинтересовалась Изабель. Ну давайте честно. Проку от вашего CLE сраного меньше, чем от козла молока, перевел я фразу буквально, после чего пояснил ее смысл. Так зачем же вы мне звоните? Не звоните! Не могу, с горечью отвечает Изабель… Ее работа и состоит в том, чтобы обзвонить 200 таких дебилов, как я, – ежедневная норма – и всем пожелать «удачных демаршей в поисках трудового места». Воодушевить! Вот и все… Остальное должны сделать вы… Проявить инициативу! Ну раз так, проявил я инициативу, не хочет ли она провести время с толком. Раз уж она все равно обязана мне звонить. Снова Изабель интересуется. Что я имею в виду? Мы могли бы – пошел я ва-банк – устроить небольшую м-м-м-м горячую линию… Секс по телефону! Судя по молчанию Изабель, не бросившей трубку, я ее заинтриговал. После паузы – я насчитал тридцать пять ударов сердца – она попросила меня прояснить предложение. Куда уже проще! Я слегка сдал назад. Сказал, что иммигранту одиноко… очень одиноко на новом месте… Семьи разобщены… жены уходят… мужей бросают… Вдобавок нужна разговорная практика. Не официальная! Нужен разговорный… простой, как улица, французский… то есть, простите, квебекский язык. Понятно? Так что она, Изабель, могла бы звонить мне, скажем, раз в неделю и устраивать то, что люди невоспитанные, с узким кругозором называют «сексом по телефону». Мы же назовем это «интеграция вновь прибывшего в культурную и языковую среду Квебека во время поисков методов решения вопроса получения рабочего места». Целый научный доклад получается. Ну так что, она согласна? Тогда пусть валяет и расскажет, что на ней сейчас надето. Прямо сейчас, да. И знаешь… давай на «ты»! Изабель все это так разгорячило, что – сама позже мне как-то призналась – она по приезде домой на ананас села. Прямо в холодильнике нашла, взяла и села! Как была, в кружевных черных трусиках, о которых мне в тот день рассказала. Я так и знал, что сучка ищет сук покрепче. Белье-то она надела еще до того, как мы с ней по душам поговорили… Позже она для меня разное надевала. Иногда чулки… бывали колготки… а порой я просил ее вообще ничего под юбку не надевать. Она в такие дни ходила сама не своя и даже периодически ошибалась номерами. Звонила не тем дуракам, которые еще надеялись работу найти – как я, – а ребятам поумнее. Кто уже сел на пособие по безработице. Многие со страху даже в штаны клали. Неудивительно. Получил все бумажки… оформил справки… все жилы из тебя вытянули… кровь сцедили, и вот, печать получена! Ликуешь! Бежишь домой, несешь в кулаке аж восемьсот долларов. И так каждый месяц! Целое состояние! Дома дерешь жену как следует, ложишься на диван посмотреть ТВ… и вдруг звонок. Какая-то манда из CLE желает тебе удачных демаршей в поисках работы. Получается, пособие по ошибке отменили?! От такого и поседеть можно! Не удивлюсь, если у кого-то из бедолаг, которых Изабель по ошибке обзвонила, и сердечный приступ случился. Ничего, ребята, я за вас отомстил. Когда узнал об этом – она хихикала, рассказывая, – то велел ей снять с себя трусики, раздвинуть ноги пошире и пошурудить в себе свернутой в трубочку брошюрой… «Правила и регламент обращения с посетителями CLE, проявляющими признаки нетерпения и агрессии во время ожидания встречи с советником по поискам работы…» Толстенный фолиант! Кончила четыре раза, вся обложка пропиталась! Позже Изабель этот фолиант высушила и отослала мне почтой. Посылка в килограмм! К счастью, платило за все государство. Ну налогоплательщики. Так что снова иммигранты за все заплатили, да… Бумага, которую прислала Изабель, пахла так… Что-то от корицы было в запахе подсохших выделений ее манды. Может, у нее кто-то из предков был выходцем с Явы, где голландцы собирали пряности? А может, она просто любила чай с корицей. Тем более может себе это позволить. Покупает специи в экологических магазинах. Перец и травы, выращенные на фермах, где нет детского труда… никакой химии… Все чистое, правильное. Вечное канадское безумие. На говно исходить из-за того, как выращивают кофе в 10 тысячах километров от них, но не замечать бесчеловечной эксплуатации иммигрантов у себя под носом. Тут сразу вся экология улетучивается. Отправляется в задницу! Помню, перевозили целый офис каких-то бородачей в шортах и клетчатых рубашках. Хипстеры. Ну и, само собой, педерасты. Везде – плакатики с плачущими негритятами. Надписи: «Покупай, если это не вырастил ребенок». Зеленые листочки. Измерители уровня пестицидов. Achetez équitable[56]. Весь день носили металлические сейфы… Гремела мелочь… Со мной работал Сэм, парижанин. Черный, чернее некуда. В Париже у него остались трое таких вот, как на плакате, засранцев. И что же? Никаких «чаевых», ничего équitable. В жопу, все в жопу. Справедливость – это когда далеко. А когда под носом – хоть ты с голода сдохни, ничего тебе не дадут. И так – везде. В Древнем Египте было так, в Месопотамии… разглагольствовал Сэм, который приехал в Квебек хоть чего-то заработать, пока мальчишки росли в пригороде Парижа и у старших сверстников учились жечь машины. Всегда и везде рабочему человеку – жопа. Он говорил правду, хотя ни он, ни я не были рабочими. Оба, что называется, прогнившая интеллигенция. Я – бывший писатель et chargé de communication[57], Сэм – специалист по истории языка. Два недоумка! Таких умников в Квебеке и своих полно! Естественно, никаких шансов… Никакой работы. Только в грузчики. Так мы с ним и познакомились, и он мне понравился. Здоровый черный парень. Нет-нет. Мы оба были слишком увлечены мандой, чтобы дать основания для сиквелов книг о русских писателях, предпочитающих больших негров. Я принимал все цвета… лишь бы ими играла манда. Именно поэтому она стала для меня радугой, что, конечно, с учетом современного контекста достаточно забавно. Я делился с Сэмом, и он соглашался. Манда выглядела для меня нездорово желтой… и весело-оранжевой… блистала алмазом и наливалась фиолетовым… чтобы покраснеть артериальной кровью и зажурчать слабой голубизной источника близ побережья Средиземного моря. Каждый охотник желал знать, где сидит фазан. А я всегда желал знать, где манда, и за обладание этой тайной готов отдать все, что у меня есть. Манда Большая и ее вечная спутница на небосклоне – Манда Малая. И Венера между ними, посередке. Как раз там, где и полагается быть клитору. Или то была Полярная звезда? Понятия не имею, могу лишь сказать, что всегда и везде видел мохнатку как ориентир. Она сияла мне с высоты мира, и я всегда шел на нее, следовал выверенным курсом… и рано или поздно приплывал домой. Во время самых страшных бурь… самых жестких испытаний… я знал, что всегда могу найти путь… Пенелопа не ждала меня, нет. Она следовала за мной, и мы с ней пели друг другу, преодолевая морские мили близ Саргасова моря, где обитали сирены. Я был – и я есть – Одиссей, который носит свою Итаку с собой, и поэтому ему некуда возвращаться. Мы и так уже дома. Я улыбался своей Пенелопе, мы сушили паруса, и сушили детские распашонки на веревках для парусов, а если ночью попадали в туман… густой… я просил ее лечь навзничь, раскинуть ноги пошире и посветить мне. Она так и делала. Яркий свет выводил нас из морского молока… молоки Посейдона, спустившего между ног наяды… и мы попадали на лазурные берега Средиземноморья. А когда ветер дул совсем в другую сторону, мы попадали, наконец, в мрачный Океан. Гипербореец, он ничего общего с жизнерадостными эллинами не имел и волок нас за собой до россыпи островков в северном море. Что это за земля? – спрашивали мы с Пенелопой друг друга и себя же. В нашей шлюпке, укутанный проводами, сладко посапывал наш Телемах. На щите, выкованном Гефестом, плясали его игрушечные человечки. Земля, куда мы попали, напоминала брызги от разбившейся чашки. Так выглядела с небес Канада. И мы вплывали в нее, как в Аид, приготовив для Церберов двенадцать тысяч долларов, трех овец, декларацию о признании ценностей свободного Квебека, подписанную всеми совершеннолетними членами семьи, и также ими же – за детей и подростков. Вдали полыхали огни. Это небоскребы Монреаля подмигивали самолетам с просьбой лететь чуть повыше. В одном из таких зданий, облицованном зелеными стеклами, мы с парижанином Сэмом катили на тачках сейфы и столы да рассказывали друг другу обо всем, что повидали в жизни. Еще он спрашивал у меня совета. Что делать с тем здоровенным парнем… Андрийка, кажется? Он, Сэм, не знает русского языка, но довольно долго проработал с русскими, чтобы понять: этот парень говорит что-то плохое. Сэм не ошибался! Украинский паренек, невероятно красивый, – глаза у него были выразительные, как у актера немного кино… но те-то их подводили!.. – всем с гордостью рассказывал, что он расист. Гордился! Меня это нисколько не смущало. Расист и расист, почему нет. Но какое отношение это имело к Сэму… одному из лучших моих напарников?.. В отличие от украинского паренька, Сэм не филонил. Работал, выручал напарника! Андрийка же постоянно крал «чаевые» и рассказывал, как ему мешают жить в Монреале негры и чайки. Удивительно. Ведь как раз для меня-то негры и чайки стали в Монреале единственной отдушиной. Любо-дорого послушать чаек перед дождем, и приятно было посмотреть на какую-нибудь черную девчонку… из породистых… которая несет себя и свою голову словно драгоценный сосуд. Сколько грации! Наверное, и манда у нее была грациозная! С достоинством! У украинца достоинства не было. Его привезли в Монреаль в возрасте пяти лет… в контейнере. Мать его оказалась алкоголичкой – тоже мне беда, мои-то дети как-то живут, – и он выписал себе этим индульгенцию на всю жизнь. По утрам пробирался на общий с соседями балкон и плевал на прохожих, идущих мимо дома по парковке у торгового центра. Хорошо бы стрелять, а не плевать. Вот было бы здорово парочку ниггеров шлепнуть. Далее следовал стандартный набор: черножопые, грязь, налоги и прочая. В принципе, все это правда. Только относится она вообще ко всем в Монреале. У всех нас жопа черная от грязи, все мы химичим с налогами, и все мы – прочая и прочая. Иногда мне кажется, что этот город недурно прочистить ершиком… Как унитаз! Чтобы он, значит, снова заблистал. Совсем как зубы и белки Сэма, когда я ему дословно и дотошно – слово в слово – перевел, что о нем болтает украинский красавчик. Честно говоря, я даже решил на следующие дни взять пару выходных. Не выйти на работу! Кому охота становиться свидетелем преступления. Тем более если свидетелей нет, то и преступление не докажешь. Так что всем буквально пришлось поверить, что парень выпал из окна того триплекса, и прямо головой на тротуар. Слава богу, не умер! Просто перестал ходить, разговаривать… Сидит, мычит в кресле инвалидном и слюни пускает. И надо же, что первым помощь ему оказал Сэм… которого Андрийка так честил… Бросился по лестнице, вызвал «Скорую», держал голову на коленях… Когда я обо всем этом рассказал Изабель – как раз настало время очередного ее звонка, – она прямо вся загорелась. Просила у меня контакты фирмы, личный телефон Сэма. Я обещал подумать. Если уж в сутенеры, то хотя бы процент брать! Опять же, где гарантия того, что сучка не позвонит в Управление по рабочим конфликтам и компанию эту не закроют? Мне, в принципе, все равно. Директор «Весттранса» – скользкий, мутный Сергей откуда-то с севера Молдавии – симпатии вызывает не больше, чем мурена. Даже меньше! Мурена хотя бы задумчивая. А этот мельтешит все время, как головастик в луже. Вечно обкрадывает… недодает денег… Чеки выписывает такие, что налоги потом сам же и доплачиваешь – где такое в Монреале бывало! – и все время норовит на времени обмануть. Одним словом, говно. Его мне не жалко. Но зато и работы не будет! Да и Сэму деваться некуда. Дети в Париже начнут плакать. И тут уж – фотографируй не фотографируй – им никто не поможет. Разве что в Африку отправить. В дети-солдаты. Или чтоб как-то по-другому сдохли, но красиво: и перед оператором из Европы… еще лучше, из Штатов! Тогда есть шанс. Иначе… Так что я прошу Изабель подождать и спрашиваю, что на ней сегодня за бюстгальтер. Цвет? Синий, с белыми лилиями, говорит она. Трусики, говорю я. Белые, хлопчатобумажные, в них жопа – будто каждую ягодицу в ладонь взяли… говорит она. Речь путается, словно у Изабель инсульт. Что, сучка, потекла? – спрашиваю я. Да, – мычит она. В туалете прячешься? – говорю я. М-м-м-м, – говорит она. Хочешь, небось, чтобы отшлепали? – говорю я. О да, – сипит она. Лучше подрочи, – велю я. Дрочу, – говорит она. Слушай, а может, поможешь с работой, а? – говорю я. Или там полтинник на пару недель в долг, а? М-м-м-м-м… Лучше подрочи, – говорит она.
Приходит письмо от Рутгиева. Какой настырный идиот! Почему-то решил, что мне страсть как хочется вернуться в Профессию. Под «профессией» – я когда-то работал журналистом – подразумеваются тонны подлости, глупости и вранья, густо замешанных на скуке и пренебрежении реальной жизнью. Газета – враг рода человеческого. Тацит знал, о чем говорил, когда требовал писать настоящие истории в книгах, а все остальное предоставлять «Ежедневным хроникам Рима». Мой Плавт, незлобливый дурак Рутгиев, кажется, не понимает, что все, в чем я нуждаюсь, единственный мой запрос первостепенной важности – деньги. Немного денег. Переводы и работа с текстами – необременительные обязанности воспитанного человека. Я бы даже в колледже мог преподавать! Хотя бы в колледже… Но здесь на всех местах русистов осели тяжелые жопы иммигранток во втором поколении. Дочери дядь Яш, таксовавших в Москве в 70-х, не устроились в диспетчерских и решили попробовать себя в славистике. Рассказали канадцам за Лёву Толстого и Федю Достоевского. Чтоб я так жил! Сплотились, как деревенские бляди на хороводе. Не вступишь! Поэтому я, со своими книгами и переводами, ношу шкафы, а люди, говорящие на странной помеси русского, советского и одесского… суржик хомо советикус… специлизируются на продаже туповатым жизнерадостным канадским гигантам основ русской классики, которую им вдолбили в школе. Одна такая предложила мне пост заместителя помощника младшего ассистента… Десять часов в неделю… восемь долларов в час… для начала! А дальше пойдет! У них тут у всех – дальше пойдет. В смысле – пока не уволишься или с голоду не подохнешь. Ну что же. Сам виноват! Во-первых, не умею жить… связи налаживать… с людьми дружить. Во-вторых, опоздал родиться! Так что карьера Набокова – сидеть тихонечко на лавочке после пяти часов преподавания в день и рассматривать бабочек в ожидании земной славы – для меня здесь, в Канаде, не вариант. Слишком поздно! Времена не те! Но, по крайней мере, у меня оставались надежды на сектор СМИ. Увы, и они не оправдались. Не осталось сейчас вежливых, воспитанных людей. Ведь главная их особенность какова? Не тянуть из другого жилы. Они просто живут и дают жить другим. Рутгиев – не джентльмен. Он – заместитель редактора РИА Новости. Что эти РИА значат… Хоть убей, не знаю! Упитанный, гладкий… Я видел только фотографию. Мы знакомы заочно, лишь по переписке. Он узнал, что русский писатель за границей ищет способ заработать… практически бедствует. Какая радость! Какая пожива! Эмоциональная добыча! Речь, разумеется, не шла о том, чтобы помочь. Затеял со мной игру в письма. Наша корреспонденция росла… бухла… как удавшееся тесто! Почтовый ящик грозил взорваться, как бомба террориста. Лежал, тикал.8:45 8:44 8:43 8:42… Ну и так далее. Самое забавное – я-то ему не пишу. Перестал после третьего письма. Ведь все стало понятно очень быстро. Обычный русский… Злобный дурак, который хочет вытащить из тебя нерв, потянуть его как можно дольше… Играть на надежде, пользоваться терпением… Эмоциональный вампир. Наслаждение бедой! Настоящий гурман он был, этот Рутгиев. Ему и не нужно было, чтобы я отвечал. Он просто раз в неделю присылал мне очередное письмо… гигантскую инструкцию. Хотел, чтобы я переделал для его агентства новость о звездопаде в Канаде. Он три раза требовал от меня переделать этот пустячный текст в тридцать строк, и когда третий вариант совпал с первым – «великолепно!.. то, что нужно!.. еще только две малюсенькие правочки…» – я все понял и прекратил писать. Ему было плевать! Добрый день, Владимир! Как там заснеженные поля Канады? Рад слышать о ваших успехах, читали вашу статью в «Нью-Йорк Таймс». Господи, они так все с этой статьей носились, что, можно подумать, я в лото миллион долларов выиграл. Издательство в США подсуетилось, переводчик успел… Масса факторов! Но для них это – вершина. Недосягаемая! Как не нагадить после такого в мозг? Ну а теперь о делах наших скорбных, приземленных… писал с напускным смирением Рутгиев. Читай: статьи ты свои сраные в «Нью-Йорк Таймс» пишешь, тварь? ничего, мы тебе сейчас место-то твое покажем… Начиналась болтовня про то, что «газета – это не информационное агентство» и тому подобная высокопарная чушь, которой кормят студентов первого курса факультета журналистики. Потом немного про «мой стиль». Стиль… Ни один идиот так и не смог мне еще ни разу за всю мою жизнь объяснить, что это такое, этот ваш стиль. Но он у меня, по версии Рутгиева, был, и был слишком… газетным… А нужно, как в РИА Новости. То есть как? А вот так! У нас тут все-таки РИА! Мне было все равно, хоть РИА, хоть ИРА, хоть РАИ. Мы тут с коллегами на совещании решили, писал Рутгиев, что ваш текст требует следующих дополнительных информационных материалов… Комментарий НАСА. Мнение премьер-министра Хапрера. Оценка администрации Обамы. Справка Бюро Статистики Канады. Опрос сотни местных жителей. И все это, конечно, за мой счет. За гонорар внештатника без удостоверения, аккредитации и мало-мальски внятного посыла – чего же все-таки хотят от меня эти люди. Он писал мне всю эту чушь в мае, а в Канаду я приехал прошлым июнем. Почти год прошел! Но он не смущался. Я так полагаю, ждал следующего июня. Годовщины. Письма приходили, как я сказал, каждую неделю. Рутгиев явно настроился собрать целый том с нашей с ним корреспонденцией. Беда лишь в том, что нашей она не была. Только его! На удивление молодой – я видел фото на странице агентства – с продолговатым лицом и кривыми зубами. Помесь Петра Третьего и Змея Тугарина. Я посмотрел отчество. Так и есть! Михаил Бешметоглыевич. Стали ясны многие моменты – лицемерная… даже навязчивая страсть к грамматическим правкам без повода… поучениям о «стиле»… Еще один новоиспеченный католик пытается переплюнуть папу римского. Я чуть было не написал ему сочувственное письмо с призывом держаться в городе скинхэдов и расистов… ужасной Москве… Но сдержался. Потом передумал. Это вызвало бы увеличение потока корреспонденции, а я и так уже пропускал важные письма из-за его рассылок. В конце концов я даже и просматривать его письма перестал. Но знал – и это даже в некотором смысле было приятно… хоть что-то есть постоянное в моей жизни, кувыркнувшейся с помоста в пропасть, – что письма Рутгиева все равно приходят. В них несчастный уродец то призывает меня вспомнить о всех традициях РИА Новости, то интересуется, исправил ли я двоеточие на тире… В общем, живет старик! Почему меня должны волновать… нет, вообще касаться!.. их традиции, я так и не понял. Видимо, речь шла о Стаже. Разумеется, неоплачиваемом. Совсем не то было с агентством GERNUM. Какое-то, как в России принято, кремлевское агентство – неважно, «про» или «анти»… – они присылали мне деньги каждый месяц. Да, с опозданием в неделю-две, да, совсем немного… Но присылали! Для русских это нонсенс. Тут за все нужно брать вперед – сначала мостовая и осень, потом деньги. А эти же не обманывали! За пятьсот долларов я делал для них короткие переводы-обзоры газет Франции и Канады. «Генерал-гомосексуалист задержан за педофилию в Торонто». «Первый депутат-транссексуал Канады застрелил своего бывшего приятеля в клубе для пожирателей говна». «Орангутанг изнасиловал беженца из Пакистана прямо на флагштоке со знаменем Канады в центре Монреаля». «У Стивена Хапрера – чесотка и триппер после встречи с избирателями из Гаити». «Еще одна женщина в Квебеке умерла от поедания жирной жареной картошки, обосравшись перед смертью в опере: последними словами несчастной была просьба дать ей немножечко соуса с чесноком…» Крах социальной системы Канады – налоги со сверхурочных лишают работу всякого смысла». «Разгром ячейки исламистов в Альберте: юные мусульмане играли головой «неверного» в футбол. Пресса негодует – ради интеграции в местную культуру можно отрезать голову, но ведь традиционная канадская игра это не футбол, а хоккей!» И все – в таком же духе. Да, я жил в Канаде, но меня совершенно не смущало то, какие новости я должен про нее готовить. Тем более все это чистая правда, я только переводил. В отличие от Рутгиева, они не писали мне много. Вообще не писали! За все время сотрудничества с агентством мне ни разу не ответили. Я просто раз в неделю готовил тексты – набирая их после полусуточных разгрузок… в бессознательном практически состоянии… – и получал деньги. Только раз я дождался чего-то вроде человеческой реакции. Голоса со дна колодца! После статьи «Сто гомосексуалистов Квебека публично заявили о намерении сменить пол, чтобы бороться за права феминисток как следует: правительство Квебека одобряет и выдает добровольцам грант»… я получил на 50 долларов больше и письмо от Вапловского… он там был кем-то вроде редактора, человек с этой фамилией… «Подбор новостей традиционно хорош и устраивает». И две буквы. И. В. Игорь, значит, Вапловский. Читая это, я прямо видел, как светится его бледная московская кожа… тускло блестят рыбьи глазки… как все-таки не эмоциональны русские! Но для меня он выглядел красавцем, этот воображаемый редактор. Пятьдесят долларов! Единственный, кто отозвался! Прислал денег… Понятно же сразу было, что новости из Канады, убогой дыры этой… сраной провинции… никому не нужны. Они просто меня подкармливали, в этом GERNUMе. Подавали милостыню. Хотя я вру насчет единственных. Как раз когда я, воодушевившись прибавкой к гонорару, рылся в помоечном отсеке fait diverses[58] помоечного «Журнал де Монреаль», – выбирал между людоедом Мангодой, которому как раз впаяли пожизненное, и мэром Монреаля, в очередной раз скинувшим 25 килограммов… ему есть откуда скидывать! со своей-то тонны! – мне написали из редакции INOMSI. RU. Как мне не стыдно очернять развитые страны? Да кто я вообще такой? Поливаю дерьмом власть и народ Великой Страны… Цивилизацию? Кусаю кормящую меня руку приютившей меня Нормальной Страны? Ах я дрянь! Речь, разумеется, шла о торге. Они предлагали пятьсот, я хотел тысячу. Сошлись на семи с половиной сотнях. За это я добавил к своему мучительному переводческому четвергу страстную пятницу. Все то же самое. Тот же поиск дерьма. Только по пятницам я делал это в бутсах и майке конкурирующей команды. Переводил на русский с французского всякую чушь вроде: «Тирания губит Россию: десять причин, по которым мы должны спасти русских от их администрации, сбросив на Россию атомную бомбу». «Пьянь и срань: как выглядит современный русский в наших глазах». «Ущемление прав геев в России: виден ли свет в конце зловонного тоннеля?» Свет не виделся. Рассвет не намечался. До тех пор, пока за этот мусор платили, в мои – да и таких же, как я, уродцев, которыми мировые СМИ просто забиты, – интересы входило расчесывать рану. Не давать ей зажить. Кончилось все тем, что мои переводы – и по ту и по другую сторону баррикад – оказались невероятно популярны. На них ссылались, они цитировались. Мой твиттер начало читать посольство России в Канаде. Идиоты, хотелось мне написать им, неужели вы не видите, что из-за таких, как я, начинаются мировые войны? Просто дайте мне работу ночным сторожем, и все это исчезнет… как наваждение, безумный сон… Вместо этого МИД РФ выставлял в своих заявлениях, полных иронии и сарказма, целые цитаты из моих переводов. Издевались над прогнившим европейским и североамериканским обществом… педиками Канады, например. Всех так волнуют эти педики! Один я к ним равнодушен. Наверное, потому, что я не педик… МИД РФ, судя по частоте обращения к теме, из монреальских грузчиков состоял. МИД Канады не отставал от коллег… Едко парировал. Не стране, в которой происходит нечто подобное – тут следовала цитата из моего перевода криминальной хроники какого-нибудь Брянска, – учить уму-разуму Канаду. Место силы! Центр мировой культуры. Где придумали кленовый сироп? Жареную картошку с соусом из жареной картошки? Свитера с оленями? Канада! Так куда вы, алкоголики сраные руские, суетесь со своими пропитыми гомофобскими харями. МИД РФ емко возражал, ссылаясь на историю о гибели гомосексуалиста-министра Канады от фаллоимитатора любовника, сдержанно хихикал. Канадцы бесились. Устраивали марш против домашнего насилия. Если тебя ударили фаллоимитатором, набери номер… Я переводил. МИД РФ ржало. Канадцы злились. Русские заводились. Все унижали друг друга. Уничтожали, дерьмом поливали. СМИ устраивали компании. Колумнисты писали колонки. Русские – то. Канадцы – это. В результате из-за меня едва Третья Мировая Война не началась. Что-то я там напутал в переводе об Арктике. Русские, как всегда лишенные чувства юмора, – поэтому они Пушкина и убили… и меня когда-нибудь убьют… – быстро сбацали по этому поводу аналитическую записку. Доклад целый! За ночь отправили в Арктику 40 тысяч солдат. Канадцы от страха так обосрались, что мэрия Монреаля издала официальное извещение с просьбой горожанам оставаться дома. Мол, очистные сооружения, авария. Но все-то знали! Оттава сразу же послала в Арктику истребители, аж сто штук. Семь своих – все, что есть, – и девяносто семь у американцев арендовали. Американцы подтянулись с дивизией наблюдателей. Европейский Союз, потирая руки, помахал платочком парочке атомных ледоколов. На полюсе собрались около полумиллиона разъяренных мужчин с оружием. Дело шло к краху. Как пишут в таких случаях, одной искры достаточно, чтобы… К счастью, в Арктике не холодно, а зверски холодно. Жуткий мороз! Задницы отморозили все: и русские, и американцы, и канадцы. Пришлось посылать десант, миротворцев. Те приплыли на ледоколе с паяльниками. Отогревали задницы, отправляли всех домой. Самых упорных – ими оказались канадцы, конечно же! храбрые потомки трапперов! – не смогли оторвать ото льда даже паяльниками. Задницы примерзли! Пришлось отправлять канадцев домой на льдинах… как пингвинов. Так дома и появились. Приветствовали горожан, собравшихся в гаванях. Запускали шарики… салют был… После началось расследование причин конфликта, едва не ставшего одним из самых кровопролит… Так и планету погубить можно! Я от страха весь сжался. Есть неделю не мог. Тошнило от страха. Собрался даже письмо с повинной писать. Причин каяться много, но главная – некоторые детали статей я выдумывал. Жизнь, она ведь однообразна и не удивительна. Приврал старик Мао про сто цветов! Как все китайцы, оказался болтуном с претензией на многозначительность. Ко мне уже щупальца свои тянули – и легавые, и спецслужбисты. И из России, и из Канады, и американские чекисты на горизонте проклюнулись нарывом гнойным. Звонили на сотовый, письма присылали с запросами. Я даже слежку заметил! Но плюнул, решил не бояться. Будь что будет! Тут все и уладилось, как оно всегда и бывает. Идиоты начали делить победу, которой не было. Русские написали о подвиге морской пехоты в Арктике. Я перевел… Канадцы ответили передовицей в La Presse, как отважные канадские гренадеры ценой замороженной задницы, одним только своим видом, задержали наступление дикарей на монгольских лошадях. Спасли мир! Я снова перевел… Добавил чуток специй. Кретины, выродки, ничтожества, генетические рабы, криптоколония Великобритании, подстилки царей. Ответ русских – легкая издевка над людьми, которые произошли от бобров и проституток с ссыльными. В смысле, канадцы! Ответ в Le Devoir… Колонка в «Известиях». Репортаж на «Радио Канада». Жесткая позиция в «Собеседнике». Что-то от «Вашингтон Пост»… Ком дерьма, как обычно, вырос в считаные дни. Я был рядом! Обслуживал его, как скарабей: пережевывал дерьмо одних от других, и наоборот. Все остались довольны! INOMSI подняли гонорар. GERNUM – расценки. Телефон замолчал. Люди у подъездов напротив – исчезли. И лишь когда все замолкло и я купил на радостях в винном бутылку джина… литр за вечер выпил, месяц потом пах можжевеловкой, как елка! – в почту свалилось письмо. Рутгиев! Ну как там наш звездопад, Владимир?! Он был в отпуске… не звездопад, ха-ха, а он, Рутгиев. Но сейчас вернулся и готов продолжить работу над текстом. Довести до ума. Как я, готов? Поехали! Вечером письмо написал Долженко. У него – большая туристическая фирма. Когда-то я составлял для него путеводители по Турции. Во-первых, он очень извинялся за то, что вынужденно меня уволил. Жаль, что это случилось зимой… когда я по Монреалю бродил с мешками рекламных журнальчиков… За журнальчики, конечно, не заплатили. Выживали мы первые пару месяцев благодаря моим путеводителям. Я – еще и образно: мысли о Турции… о Средиземноморье… помогли мне пережить обморожения. Солнце воспоминаний грело меня. А потом и оно погасло. Те деньги были нашим хлебом, и когда я их лишился, то всерьез собирался встать на запись в центр выдачи продуктов малообеспеченным семьям. Но я должен, просто обязан понять. Кризис! Я и не обижаюсь. Понимаю, что он тоже подавал мне… Достаточно долго! Но все это в прошлом, в любом случае. Но только не для Жени! Неважно, что все это случилось с год назад. Поговорить об этом ему хотелось именно сейчас, и именно в 2 часа ночи по Монреалю. Так, это во-первых. А что у нас во-вторых? Забыл уже… Память слабеет – он ведь расширяет сознание всеми возможными и невозможными способами. Открывает в себе индиго! Нет, это не наркотики! Тут все сложнее… А я как, по-прежнему примитивно пью? Мда… Некоторые убоги, и их не исправить. А, он вспомнил во-вторых! Во-вторых, он хочет, чтобы я написал о нем книгу! Ему кажется, что он уникален. Выдающийся человек и личность. Нет, даже так – Личность. Жаль, нет времени растолковать это миру. Он видит себя на острове. В белых одеждах. Среди верных учеников. Что-то вроде Академии. А, Платон? Нет, что за буй, Женя о нем не слышал. Наверное, ничего такого он, Платон, и не сделал, раз имя его не на слуху. Но вернемся к делу! Пора написать о нем книгу, рассказать миру, какой он. Скажем, три части. Детство, Отрочество, Зрелость. Каждая должна весить не меньше 800 граммов и не больше 1 килограмма 200 граммов. Размеры: 70 на 30 сантиметров. Это оптимальный вес посылки и ее размер. Он уже все просчитал. Дело за малым. Заинтересовать им, Евгением Долженко, мир. Это просто! Пареная репа – бином Ньютона в сравнении с этой задачей! Он, Евгений Долженко, – самый интересный человек в мире. Доказательства? Пожалуйста! До сих пор никто его, Евгения, не заинтересовал так, как он сам – себя. Он, кстати, прав. Я завидую его витальности… жизнерадостности… Недавно развелся, взял новую жену из Белоруссии. Она, как и все провинциалки, – художница, и как все провинциалки-художницы – ничего не нарисовала. Но ведь Миллер считал, что необязательно художнику писать и рисовать. Достаточно чувствовать себя художником! Считать! Они и считают… А раз так – к черту сомнения! Книгу писать готов, телеграфирую. Пришлите аванс. Воцаряется молчание. Недельки на три. Потом, наконец, звонят из компании по переездам. Завтра – три заказа. Я выхожу или они кого-то еще ищут?
Поделиться книгой: