О принципе противоречия у Аристотеля. Критическое исследование

[Stewenson 1975] Stewenson J. Aristotle and the principle of contradiction as a law of thought // The Personalis 56: 403-413.

[Tahko 2009] Tahko T.E. The law of non-contradiction as a metaphysical principle // Australian Journal of Logic 7: 32-44.

[Thompson 1981] Thompson M. On a priori truth // The Journal of Philosophy 66: 477-478.

[Upton 1983] Psychological and metaphysical dimensions of noncontradiction in Aristotle // Review of Metaphysics 36: 591-606.

[Wedin 2004] Wedin M. Aristotle on the firmness of the principle of non-contradiction // Phronesis 49(3): 225-265.

[Woleński 1987] Woleński J. Przedmova: Jan Łukasiewicz i zasada sprzecności // Łukasiewicz J. O zasadzie sprzecności u Arystotelesa. Warszawa: PWN, VII–LIV.

[Woleński 2001] Woleński J. The rise of many-valued Logic in Poland // Zwischen traditioneller und moderner Logik. Nichtklassische Ansätze, hrs. von M. Stöckler. Mentis: Paderborn, 193-204.

[Woleński 2005] Woleński J. Historia odsyłacza // Ratione et Studio. Profesorowi Witoldowi Marciszewskiemu w darze, ed. K. Trzęsicki. Białystok: W-wo Uniwersytetu w Białymstoku, 249-268.

[Wójcicki and Malinowski 1977] Wójcicki R. and Malinowski G. (eds.) Selected Papers on Łukasiewicz Sentential Calculi. Wroclaw: OSSOLINEUM. Bibliogr.: pp. 189-199.

[Zwergel 1972] Zwergel H.A. Principium contradictionis. Die aristotelische Begründung des Prinzips vom zu vermeidenken Widerspruch und die Einheit der ersten Philosophie. Meisenheim am Glan: Anton Hain.

О принципе противоречия у Аристотеля. Критическое исследование

Вступление

λόγον ζητοῦμεν ὧν ἔστι λόγος[59]

В истории философии были два момента, когда спор о принципе противоречия особенно будоражил умы: с первым связано имя Аристотеля, со вторым – Гегеля. Аристотель сформулировал принцип противоречия как основной закон мышления и бытия. В горячей полемике, где порой сквозит гнев и презрение, он преследует всех, кто не хочет признавать этот закон: Антисфена и его школу, эристиков[60] из Мегары, сторонников Гераклита, учеников Протагора – и побеждает в этой борьбе. Очевидно, столь велика была сила его аргументов или же настолько правым было дело, которое он защищал, что на протяжении столетий никто не посмел отрицать этот основной принцип. И только Гегель воскресил похороненные Аристотелем учения, внушив нам веру в то, что действительность является разумной и противоречивой одновременно. Он вернул уважение к греческим софистам, а учение Гераклита включил в свою систему логики. И это вновь вызвало острую дискуссию: теперь с помощью Аристотеля старались похоронить и Гегеля.

Эти споры давно отзвучали и сегодня вопрос о принципе противоречия не актуален. Тем лучше, теперь его можно рассмотреть sine ira[61].

А приступая к этому вопросу, следует взять его на острие критики, хоть и осторожной, но суровой. Старые споры не решили дела; при ближайшем рассмотрении принципа противоречия открывается много нерешенных проблем. Эти проблемы лежат в глубинных основаниях всего нашего знания, именно из этого клубка тянутся нити, которые должны нас вести и ориентировать в методическом исследовании действительности. Даже самое незначительное открытие, распутавшее хоть один узел в этом клубке, может иметь для науки существенные последствия. А если так обстоит дело, то нам следует не только рассмотреть загадку принципа противоречия, но еще более следует удивиться и спросить, почему до сих пор его никто не изучал критически.

Ответ на этот вопрос дает история науки. В давнем споре о принципе противоречия победила логика Аристотеля и несмотря на обвинения, которых для нее не жалели, она просуществовала столетия, почти не изменяясь. Научному исследованию так и не удалось выйти за ее границы, и до сих пор как дедукция, так и индукция основываются на логических правилах Органона. Эта логика оказалась неограниченно используемой в познании отдельных предметов и явлений; в конечном счете именно этой удивительной мысли, проникнутой эллинским духом, мы обязаны мощным развитием науки в странах Запада. Следует констатировать, что на протяжении долгих столетий в частных науках не возникло ни одной проблемы, которая принудила бы нас к ревизии основ аристотелевой логики, а значит, и к критическому рассмотрению вопроса о принципе противоречия. Эта логика, подобно евклидовой геометрии, оказалась в полном согласии с фактами, именно этим объяснялось ее безграничное использование, а также долговременная значимость, в том числе, и в будущем.

Хотя частные науки были сильно развиты, общая теория, которую Аристотель назвал «первой философией», оставалась далеко позади. Она должна была исследовать не отдельное бытие, но бытие вообще и его существенные свойства; она должна была изучать мир как целое, его прошлое и будущее, начало и предназначение. Надо откровенно признать, что эта «первая философия», названная позже метафизикой, почти полностью покоится на основании, созданном Стагиритом. Уже со времен Канта мы постоянно слышим, что метафизические вопросы превосходят познавательные способности человеческого разума.

Но в какой-то момент возникает сомнение, что может быть это не человеческий разум ограничен, а ограниченной является лишь наша манера трактовать подобные вопросы. Тонкие метафизические проблемы несомненно требуют столь же тонких методов изучения, а логика Аристотеля, столь полезная при знакомстве с фактами, возможно, является слишком грубым орудием для того, чтобы приоткрыть в хаосе явлений загадочное строение сущностного мира.

Эта мысль пришла Гегелю. Он верил в мощь познания, и его отталкивал скептический критицизм Канта. Ведь Кант утверждал, что человеческий разум, исследуя мир как целое, по необходимости попадает в антиномии и увязает в противоречиях. Гегель согласился с этим, но не извлек отсюда следствия, что сущность мира непознаваема, а лишь принял реальное существование противоречия, видя в нем элемент движения и жизни. Таким образом, он создал «метафизическую логику», которая не основывалась на принципе противоречия. Но она была чересчур радикальной, неточной и неясной, чтобы быть понятой и принятой. В исследовании и преобразовании основных логических и онтологических принципов следует поступать как можно осторожнее, как можно точнее, как можно критичнее. Следует совершенно точно убедиться, каково значение этих принципов, как они должны быть сформулированы, какова гарантия их достоверности, в каких отношениях они находятся друг к другу, каковы следствия, возникающие из каждого, можно ли какой-либо из них опустить или заменить другим, могут ли они быть полезными при изучении фактов и т. д. Всей этой работы Гегель не сделал, отрицая принцип противоречия голословно. Поэтому его мысли имели слишком малую научную ценность, чтобы поколебать веру в истинность этого принципа или способствовать решению метафизических проблем. Эта борьба Гегеля с принципом противоречия сегодня принадлежит истории, оставив нам в качестве ценной памятки чудесную работу ксендза Гратри, который громит вождя пантеистов словами Аристотеля[62].

Таким образом, в пору господства гегелевской философии спор о принципе противоречия ожил только на время. Впрочем, на протяжении целых столетий ни в частных науках, ни в науке вообще – никогда не возникало необходимости рассматривать этот главный принцип. Сегодня, как и раньше, мы верим, что принцип противоречия является наиболее достоверным законом мышления и бытия и что отрицать его может только безрассудный. Его истинность с непосредственной очевидностью бросается в глаза каждому, этот принцип не требует и не может иметь обоснования. Верить в это нас научил Аристотель. Так, стоит ли удивляться, что никого не волнует вопрос столь ясный, несомненный и навсегда решенный?

И все же плохо, когда в философии существуют неприкасаемые принципы; хуже, если эти принципы необоснованны, но еще хуже, если эти неприкасаемые и необоснованные принципы были когда-то предметом горячего спора. Каким же образом произошло то, что спорный принцип, которого никто не сумел доказать, считался настолько неограниченно достоверным, что даже прикоснуться к нему было нельзя? Куда же подевалась научная критика, которой мы так гордимся в эту эпоху критицизма?

Но если я не ошибаюсь, сейчас приближается тот самый момент, уже третий в истории принципа противоречия, который исправит старые ошибки. В развитии логики этот момент так же необходим, как в развитии геометрии была необходима ревизия аксиомы параллельности Евклида. Аристотель создавал начала логики, а всякое начало несовершенно. Данная критика не умаляет ценности его гениального произведения, скорее наоборот, можно сожалеть, что Стагирит сразу представил нам слишком законченное целое и вследствие этого задержал возможность его развития. Проходили столетия, а логика только укреплялась в унаследованных формах. Еще Кант заметил, что созданная Аристотелем логическая система образует столь замкнутую целостность, которая в принципе не дает продвинуться ни на шаг вперед. Но сначала Лейбниц, а затем англичане во второй половине XIX в. углубили и самым серьезным образом расширили традиционную формальную логику. Буль, Де Морган, Джевонс, Пирс, Шрёдер, Рассел, Пеано – вот наиболее известные творцы новой логики. Теперь современная символическая логика находится в таком же отношении к логике Аристотеля, в каком современная евклидова геометрия находится к элементам Евклида. Это все еще Аристотелева логика, ибо она принимает все те принципы, какие уже открыл и принимал Аристотель; но будучи на вершине развития она знает кроме того еще и такие законы, о которых Стагирит или еще не знал, или отчетливо не сформулировал, как, например, принцип тождества, двойного отрицания, законы логического умножения и суммирования, принцип тавтологии, поглощения, упрощения и т. д. Наконец, должен наступить такой момент, когда логики начнут рассматривать взаимные отношения этих принципов и предпримут те исследования, которые не мог предвидеть Гегель. Только тогда будет выявлено, какое место среди прочих логических законов занимает принцип противоречия, на чем основывается его правильность и ценность и как далеко распространяется возможность его использования. Тогда выявится, действительно ли, из всех [принципов] этот принцип является главным краеугольным камнем всей нашей логики, или его можно преобразовать и даже убрать, создав систему неаристотелевой логики подобно тому, как посредством преобразования аксиомы о параллельных была создана система неевклидовой геометрии. Такого рода исследований до сих пор никто не проводил, хотя в Метафизике и логических произведениях Аристотеля есть места, которые просто взывают к этому! Однако не каждому дано услышать голоса старых книг.

Точнее всего, настоящие исследования можно было бы назвать «металогическими». Они не лишатся ценности даже если покажут, что однородная и последовательная система неаристотелевой логики в научной практике невозможна. Каков бы не был результат, он бросит свет на основы передаваемой [поколениями] логики, и в этом свете выразительно проступят контуры тех окончательных принципов, которые находятся на самом дне как этой, так и всякой другой дисциплины. Критическое освещение этих принципов явилось бы не простой задачей, поскольку не только логику, возможно, удалось бы обосновать на более четких принципах, но одновременно более четкой сделать всю ее структуру, создав гибкое, но мощное оружие в победоносной борьбе за познание мира.

Над подобной критико-аналитической задачей в последние годы начали работать математики (Рассел, Кутюра, Фреге, Гильберт, Пеано и прочие). В связи с символической логикой они исследуют основания арифметики и геометрии. Эти исследования уже сегодня привели к неожиданным результатам: кажется, им удается доказать, что всю математику, как с точки зрения формы, так и содержания, удается вывести из нескольких основных понятий и логических предположений[63][64]. Усилия математиков со многих точек зрения могут служить методическим образцом для логиков.

Представление совокупного «металогического» исследования или всесторонней разработки вопроса о принципе противоречия на фоне современной символической логики не является целью данной работы. Прежде, чем это произойдет, сначала следует обратиться к Аристотелю; надо переосмыслить некоторые старые нерешенные и сегодня забытые проблемы, связанные с этим принципом, и только затем объединить с ними новые исследования. Я собираюсь убедить читателя, что принцип противоречия не является столь неколебимым, как принято считать, что он является утверждением, требующим доказательства и что его доказательство, хотя бы частичное, может быть найдено даже вопреки словам Стагирита: «Ищут доказательства тому, что недоказуемо» (λόγον ζητοῦσιν ὧν οὐκ ἔστι λόγος)[65][66]. Если такое убеждение пробудит читателя и создаст из неприкасаемого и неприкосновенного, а значит, мертвого на сегодня вопроса живую проблему далеко не последнего значения, тогда эта работа полностью достигнет своей цели.

Глава I. Три формулировки принципа противоречия

Аристотель формулирует принцип противоречия в онтологическом, логическом и психологическом значении, хотя явно нигде эти значения не отличает.

а) Онтологический принцип противоречия он определяет в предложении:

Метафизика Г 3, 1005 b 19-20: τὸ γὰρ αὐτὸ ἅμα ὑπάρχειν τε καὶ μὴ ὑπάρχειν ἀδύνατον τῷ αὐτῷ καὶ κατὰ τὸ αὐτό

«Одно и то же не может одновременно быть присущим и не быть присущим одному и тому же с одной и той же точки зрения»[67].

Еще короче этот принцип выражается в словах:

Метафизика В 2, 996 b 30: ἀδύνατον (scil. τί)[68] ἅμα εἶναι καὶ μὴ εἶναι.

«Невозможно, чтобы что-то одновременно было и не было»[69].

Выражения ὑπάρχει τι τινί – «присуще нечто чему-то» и μὴ (οὐχ) ὑπάρχει τι τινί – «не присуще нечто чему-то» Аристотель использует для обозначения не точно определенного отношения, которому в логическом предложении, άπόφασις, соответствует отношение предиката к субъекту. Я считаю, что это отношение можно назвать отношением ингеренции, а его члены предметом и свойством. Под предметом я понимаю что-либо, что является «чем-то», а не «ничем», под свойством – все, что о неком предмете можно сказать. Между данным предметом и данным свойством возникает отношение «ингеренции», если предмет обладает свойством, т. е., если его можно высказать о предмете; если он им не обладает, отношения ингеренции нет. Используя эти термины, я формулирую онтологический принцип противоречия следующим образом:

Ни один предмет не может одним и тем же свойством обладать и не обладать.

Эта формулировка не меняет мысли Аристотеля, лишь вместо стилистически неудобных местоимений «одно и то же» и «нечто» вводит существительные «предмет» и «свойство».

Вышеприведенный принцип называется онтологическим, поскольку касается всего бытия, τὸ ὄν, т. е. всего, что является чем-то, а не «ничем» (ἅπασι γὰρ ὑπάρχει τοῖς οὖσιν)[70].

b) Логический принцип противоречия Аристотель определяет словами:

Метафизика Г 6, 1011 b 13-14: … βεβαιοτάτη δόξα πασῶν τὸ μὴ εἶναι ἀληθεῖς ἅμα τὰς ἀντικειμένας φάσεις.

«Из всех принципов наиболее верный тот, что противоречащие суждения не являются одновременно истинными»[71].

Под противоречащими суждениями, ἀντιφατκῶς, ἀντικείμεναι φάσεις, Аристотель понимает утвердительное суждение (sąd), κατάφασις, и отрицательное, απόφασις, об одном и том же предмете с одной и той же точки зрения. Например, «Каллий (есть) справедлив» – «Каллий не (есть) справедлив». Отношение таких суждений называется противоречием. Далее читаем:

Об истолковании 6, 17 а 32-35: … πάσῃ καταφάσει ἐστὶν ἀπόφασις ἀντικειμένη καὶ πάσῃ ἀποφάσει κατάφασις. καὶ ἔστω ἀντίφασις τοῦτο, κατάφασις καὶ ἀπόφασις αἱ ἀντικείμεναι. λέγω δὲ ἀντικεῖσθαι τὴς (scil. κατάφασιυ καὶ ἀπόφασιν) τοῦ αὐτοῦ κατὰ τοῦ αὐτοῦ)

«Каждому утвердительному суждению соответствует противоположное ему отрицательное, а каждому отрицательному – утвердительное. Пусть это будет противоречием, а противоречащие суждения – утверждением и отрицанием. Противоречащими суждениями называется утверждение и отрицание одного и того же свойства (τοῦ αὐτοῦ) об одном и том же предмете (κατὰ τοῦ αὐτοῦ)[72].

Поэтому противоречивыми являются два суждения, одно из которых именно это свойство приписывает предмету, тогда как второе ему в этом отказывает. Следовательно, логический принцип противоречия можно определить и так: два суждения, одно из которых именно это свойство приписывает предмету, тогда как второе ему в этом отказывает, не могут быть одновременно истинными.

Этот принцип называется логическим, поскольку он касается суждения, а значит, логических фактов.

с) Психологический принцип противоречия Аристотель выражает в словах:

Метафизика Г 3, 1005 b 23-26: ἀδύνατον γὰρ ὁντινοῦν ταὐτὸν ὑπολαμβάνειν εἶναι καὶ μὴ εἶναι, καθάπερ τινὲς οἴονται λέγειν Ἡράκλειτον. οὐκ ἔστι γὰρ ἀναγκαῖον, ἅ τις λέγει, ταῦτα καὶ ὑπολαμβάνειν.

«Никто не может верить, что одно и то же есть и не есть, как это, согласно некоторым, говаривал Гераклит; ведь не должен говорящий верить в то, что говорит»[73].

ὑπολαμβάνειν здесь не значит «принимать» или «предполагать», но в отличие от λέγειν, «говорить», «высказывать предложение», оно выражает психический акт, обычно сопровождающий, правда, не всегда, высказывание предложения. Этим актом является убеждение, верование. Швеглер в этом месте также переводит ὑπολαμβάνειν как glauben[74], а Г. Майер утверждает, что это слово, так же как и существительное ὑπόληψις обозначает у Аристотеля психическое состояние «убеждения», «полагания чего-то истинным» или субъективным решением, соединенным с моментом веры, πίστις[75].

Всякий раз, когда мы убеждены, мы убеждены в чем-то; поскольку веря, мы всегда верим в то, что нечто есть или не есть, что является таким или иным, словом, в то, что некий предмет обладает некоторым свойством или не обладает им. Ряд слов или иных знаков высказывания, что некий предмет обладает некоторым свойством или не обладает им, мы называем логическим предложением или суждением Таким образом, каждому убеждению как психическому явлению соответствует в качестве факта логики некое утвердительное или отрицательное суждение, выраженное в словах или иных знаках. Поэтому принцип Аристотеля «никто не может верить, что нечто есть и одновременно верить, что то же самое не есть», можно сформулировать и так: два убеждения, которым соответствуют два противоречащих суждения, не могут одновременно существовать в одном и том же уме.

Этот принцип касается психических явлений, а поэтому является психологическим принципом.

d) Каких бы различий, возникающих среди этих трех принципов, не находил Аристотель, он определенно должен был бы их чувствовать: свидетельством тому являются размышления об отношениях этих принципов. Самое большое внимание он придавал онтологической формулировке, которая в наиболее полной форме охватывает принцип противоречия. Поэтому он и поставил эту форму в начале, а вопрос о противоречии рассмотрел не в работе Об истолковании, не в Аналитиках и не в работе О душе, а в книге Г Метафизики, которая начинается памятными словами:

Ἔστιν ἐπιστήμη τις ἣ θεωρεῖ τὸ ὂν ᾗ ὂν καὶ τὰ τούτῳ ὑπάρχοντα καθ' αὑτό.

«Существует некая наука, которая изучает бытие как таковое и его существенные свойства»[76].

Онтологический принцип является принципом противоречия κατʼ ἐξοχήν[77].

Замечание. Я акцентирую внимание на различии, возникающем между суждением, как фактом логики, и убеждением, как психическим явлением. Современные логики и психологи все более отчетливо осознают это различие. Так, например, Мейнонг отличает убеждения или акты суждения от предметов убеждений, которыми являются факты, что нечто есть или не есть, соответственно, что нечто является или не является чем-то. Эти факты Мейнонг называет «объективами», а их изучение предоставляет отдельному учению, т. н. «теории предметов» (Gegendstandstheorie). В состав этого учения входила бы также «чистая логика» и математика[78]. В данной работе я не употребляю термина «объектив», поскольку в моем понимании «суждение» не является равнозначным с «объективом». Суждение – это объектив, выраженный в словах или иных знаках. Мне кажется, что это определение лучше всего соответствует понятию суждения у Аристотеля. И Аристотель отличает суждение от убеждения, отчетливо отмечая, что убеждение, δόξα, ὑπόληψις, существующее в душе, ἐντή ψυχή, имеет коррелят или знак, σύμβολον, в звуках языка ἐν τῆ φωνῆ, а этим знаком является утвердительное суждение, κατάφασις, или отрицательное, ἀπόφασις[79][80].

Следовательно, суждение является предложением, произнесенным словесно, причем, предложением, которое нечто значит. Ведь каждое предложение что-то значит; правда, не каждое является суждением, но лишь такое, которому присущи свойства истины и лжи[81]. Истинным же или ложным может быть единственно то предложение, которое говорит, что нечто есть или не есть[82][83]. Собирая эти замечания в одно определение, можно таким образом сказать, что согласно Аристотелю, суждение является последовательностью слов, сообщающих, что нечто есть или не есть. Насколько же это определение лучше обычных дефиниций суждения, разбросанных в учебниках логики и усматривающих в суждении соединение понятий или состояние психического убеждения! «Золотая гора» также является соединением понятий, а тот факт, что «солнце светит», не является психическим понятием.

Глава II. Отношение онтологического принципа противоречия к логическому

Можно усомниться, действительно ли вышеприведенные формулировки представляют собой три разных принципа и, скорее, подумать, что они представляют собой только один принцип, выраженный различными словами. Для разрешения этого сомнения постараемся определить, в каком случае два суждения, составленные из разных слов, выражают одну и ту же мысль.

Каждое суждение можно редуцировать к одной из двух форм: «Предмет P обладает свойством с» или «Предмет P не обладает свойством с». Два суждения: «Р обладает с» и «Р ' обладает с '» выражают разными словами одну и ту же мысль, т. е. они равнозначны, если P означает тот же предмет, что и Р', а с означает то же свойство, что и с'. Например, следующие суждения в частично разных словах выражают одну и ту же мысль: «Аристотель был создателем логики» – «Стагирит был создателем логики». Ведь слово «Стагирит» в силу принятой традиции означает ту же личность, а следовательно, тот же самый предмет, что и слово «Аристотель». Ни одно отрицательное суждение не равнозначно с утвердительным, поскольку утверждение означает нечто иное, чем отрицание; одно является таким же простым как второе, и невозможно никоим образом его редуцировать ко второму.

Если суждения: «Р обладает с» и «Р ' обладает с '» равнозначны, то из истинности первого суждения следует истинность второго и из истинности второго – истинность первого; короче говоря, из первого суждения следует второе и из второго – первое. Например, если является истиной, что «Аристотель был создателем логики», то истиной является, что «Стагирит был создателем логики», и наоборот. Два суждения, которые между собой находятся в таком отношении, что из первого следует второе, а из второго первое, являются равнозначными. И поэтому каждые два равнозначных суждения являются эквивалентными. Отсюда a contrario следует, что если два суждения не являются эквивалентными, то они не являются и равнозначными. Отсутствие эквивалентности является наиболее определенным критерием равнозначности.

И наоборот – не каждые два эквивалентных суждения являются равнозначными. Например, суждения «Аристотель был учеником Платона» и «Платон был учителем Аристотеля» эквивалентны; ведь из первого следует второе и из второго первое. Однако эти суждения не являются равнозначными, ибо слово «Аристотель» означает иной предмет, нежели «Платон», а слова «был учеником Платона» означают иное свойство, нежели слова «был учителем Аристотеля»[84].

Приведенные в Гл. I формулировки принципа противоречия не являются равнозначными суждениями. В онтологическом принципе противоречия речь идет о предметах, в логическом – о суждениях, в психологическом – об убеждениях. Слова «предмет», «суждение», «убеждение» означают разные предметы. А значит, суждения, в которых находятся эти слова, не представляют собой одного принципа, выраженного разными словами, но являются тремя разными принципами.

Принципы эти, хотя и различны, могут быть эквивалентными. Действительно, можно показать, что согласно Аристотелю, онтологический и логический принципы противоречия являются эквивалентными суждениями. Аристотель это соображение прямо не высказал, однако оно содержится в его взглядах на отношение истинных суждений к бытию.

а) Из онтологического принципа противоречия следует логический. А именно, мы читаем:

Об истолковании 9, 18 а, 39-b 1: εἰ γὰρ ἀληθὲς εἰπεῖν ὅτι λευκὸν ἢ ὅτι οὐ λευκόν ἐστιν, ἀνάγκη είναι λευκὸν ἢ οὐ λευκόν…

«Если истинным является суждение, что [нечто] является белым или не белым, [то] должно быть белым или не белым»[85].

Контекст показывает, что этот пример является типичным, т. е. λευκόν заменяет любое свойство. Тогда, если истинным является суждение, приписывающее предмету свойство, то предмет им обладает; если истинным является суждение, отрицающее у предмета свойство, то предмет им не обладает. Поэтому, если бы два противоречащих суждения были одновременно истинными, то один и тот же предмет обладал бы неким свойством и одновременно не обладал бы им. Однако это невозможно в силу онтологического принципа противоречия, поэтому противоречащие суждения не могут быть одновременно истинными.

b) Из логического принципа противоречия следует онтологический. А именно, читаем:

Об истолковании 9, 18 b, 1-2: …εἰ ἔστι λευκὸν ἢ οὐ λευκόν, ἀληθὲς ἦν φάναι ἢ ἀποφάναι.

«Если [нечто] является белым или не белым, то истинным было утвердительное суждение или отрицательное»[86].

Метафизика Θ 10, 1051 b 3-4: … ἀληθεύει μὲν ὁ τὸ διῃρημένον οἰόμενος διῃρῆσθαι καὶ τὸ συγκείμενον συγκεῖσθαι.

«[Тот] говорит истину, кто считает разъединенное разъединенным, а что соединено, соединенным»[87].

Поэтому, если предмет обладает свойством, т. е. с ним соединен, то истинным является суждение, которое ему его приписывает; если же он им не обладает, т. е. с ним разделен, то истинным является суждение, которое ему в этом свойстве отказывает. Таким образом, если один и тот же предмет обладает неким свойством и одновременно им не обладает, то одновременно были бы истинными два противоречащих суждения. Однако это невозможно в силу логического принципа противоречия, следовательно, ни одни предмет не может одновременно одним и тем же свойством обладать и не обладать.

Доказательства (а) и (b), взятые вместе, утверждают, что онтологический и логический принцип противоречия являются эквивалентными суждениями.

Я этот результат не считаю верным – ведь он является следствием несомненного взгляда, что бытие и истинные суждения взаимно соответствуют. Основывается же этот взгляд на дефиниции истинного суждения: истинным является утвердительное суждение, которое приписывает предмету то свойство, каковым этот предмет обладает; истинным является отрицательное суждение, которое отказывает предмету в том свойстве, каковым этот предмет не обладает Также и наоборот: каждый предмет обладает тем свойством, какое ему истинное суждение приписывает; и ни один предмет не обладает тем свойством, в каком ему истинное суждение отказывает. С этой дефиницией Аристотель согласился бы, поскольку говорит:

Метафизика Г 7, 1011 b 26-27: τὸ […] γὰρ λέγειν […], τὸ ὂν εἶναι καὶ τὸ μὴ ὂν μὴ εἶναι ἀληθές […]

«Говорить, что то, что есть – есть, а то, чего нет – нет, это истина»[88].

Из этих дефиниций с необходимостью следует эквивалентность онтологического и логического принципа противоречия.

Однако эту эквивалентность Аристотель назвал бы единственно логической, но не реальной, поскольку можно прочесть:

Метафизика Θ 10, 1051 b 6-9: οὐ γὰρ διὰ τὸ ὸ μᾶς οἴεσθαι ἀληθῶς σε λευκὸν εἶναι εἶ σὺ λευκός, ἀλλὰ διὰ τ σὲ εἶναι λευκὸν ἡμεῖς οἱ φάντες τοῦτο ἀληθεύομεν.

«Не потому ты являешься белым что мы говорим истину, называя тебя белым, а потому, что ты являешься белым, и мы, говоря это, говорим истину»[89].

Таким образом, бытие одинаково является как логическим основанием истинности суждений, так и реальной причиной их высказывания; зато истинность суждений является только логическим основанием, но не реальной причиной бытия. Я допускаю, что это различие так сформулировал бы и Аристотель, если бы отчетливо его для себя осознал.

Глава III. Отношение онтологического и логического принципа противоречия к психологическому

Психологический принцип противоречия Аристотель не трактует на равных с предыдущими. Он молчаливо признает онтологический и логический принцип эквивалентными и выразительно провозглашает, что эти принципы, являющиеся окончательными, доказать нельзя; зато психологический принцип он старается доказать на основании логического принципа или онтологического. Это доказательство распадается на две части.

а) Первая часть содержится в предложении:

Метафизика Г 3, 1005 b 26-32: εἰ δὲ μὴ ἐνδέχεται ἅμα ὑπάρχειν τῷ αὐτῷ τἀναντία …, ἐναντία δʼ ἐστὶ δόξα δόξῃ ἡ τῆς ἀντιφάσεως, φανερὸν ὅτι ἀδύνατον ἅμα ὑπολαμβάνειν τὸν αὐτὸν εἶναι καὶ μὴ εἶναι τὸ αὐτό: ἅμα γὰρ ἂν ἔχοι τὰς ἐναντίας δόξας ὁ διεψευσμένος περὶ τούτου.

«Если один и тот же предмет не может одновременно обладать противоположными свойствами, а убеждения (przekonania), которым соответствуют противоречащие суждения, являются противоположными, то, очевидно, что один и тот же человек не может одновременно верить, что одно и то же есть и не есть. Тот имел бы одновременно противоположные убеждения, кто по отношению к этому ошибался»[90].

В этом абзаце трудным для интерпретации является место: έναντια δʼἐστὶ δόξα δόξη ἡ τῆζ ἀντιφάσεως. Как известно из формальной логики, ἐναντίωσις, «противоположность» (oppositio contraria) и ἀντιφασεως, «противоречие» (oppositio contradictor) – это не только два разных, но и исключающих понятия. Как в этом случае согласовать противоречие с противоположностью? Так вот, ключом для понимания этого места является последний абзац Об истолковании, в котором Аристотель ставит для себя следующий вопрос[91][92]:

Об истолковании 14, 23 а 27-39: Πότερον δὲ ἐναντία ἐστὶν ἡ κατάφασις τῇ ἀποφάσει ἢ ἡ κατάφασις τῇ καταφάσει,… οἷον ἔστι Καλλίας δίκαιος – οὐκ ἔστι Καλλίας δίκαιος – Καλλίας ἄδικός ἐστι· ποτέρα δὴ ἐναντία τούτων; εἰ γὰρ τὰ μὲν ἐν τῇ φωνῇ ἀκολούθει τοῖς ἐν τῇ διανοίᾳ, ἐκεῖ δὲ ἐναντία δόξα ἡ τοῦ ἐναντίου, … καὶ ἐπὶ τῶν ἐν τῇ φωνῇ καταφάσεων ἀνάγκη ὁμοίως ἔχειν. εἰ δὲ μὴ ἐκεῖ ἡ τοῦ ἐναντίου δόξα ἐναντία ἐστίν, οὐδὲ ἡ κατάφασις τῇ καταφάσει ἔσται ἐναντία ἀλλ᾿ ἡ εἰρημένη ἀπόφασις. ὥστε σκεπτέον ποία δόξα ἀληθὴς ψευδεῖ δόξῃ ἐναντία, πότερον ἡ τῆς ἀποφάσεως ἢ ἡ τὸ ἐναντίον εἶναι δοξάζουσα.

«Является ли противоположным утвердительное суждение отрицательному или утвердительное утвердительному, например, Каллий (есть) справедлив – Каллий не (есть) справедлив – Каллий (есть) несправедлив. Какое из этих [двух последних] суждений является противоположным [первому]? Ведь если выраженные в словах суждения сопровождаются убеждениями в мысли, а в мысли противоположным является убеждение, утверждающее противоположное свойство, то и [соответствующие] утвердительные сужения, выраженные в словах, должны оставаться в подобном отношении. Если же в мысли нет противоположного убеждения, утверждающего противоположное свойство, то не утвердительное суждение будет противоположным утвердительному, а упомянутое противоречащее. Поэтому нужно решить, какое истинное убеждение является противоположным ложному; то, которому соответствует противоречащее суждение или же то, которое утверждает существование противоположности»[93].

Вопрос противопоставления суждений, затронутый в этом абзаце, представляет для Аристотеля особенную трудность; ведь для него в отношении противоположности прежде всего находятся свойства, стоящие в ряду свойств одного и того же вида на противоположных концах, например, белый и черный, добрый и злой. Но суждения не являются свойствами, поэтому трудно говорить о противоположности суждений. Намереваясь обойти эту трудность, Аристотель переносит вопрос на психологическую почву; суждениям, выраженным словами, соответствуют убеждения в мысли, а убеждения можно понимать как свойства сознания, в котором они существуют[94]. Следовательно, убеждения, будучи свойствами, могут оставаться в отношении противоположности, в результате чего и суждения, соответствующие противоположным убеждениям, можно назвать противоположными. При помощи многочисленных аргументов Аристотель старается показать, что противоположными являются убеждения, которым соответствует утвердительное и отрицательное суждение об одном и том же предмете, например, «Каллий (есть) справедлив» – «Каллий не (есть) справедлив». Поэтому в заключении мы читаем:

Об истолковании 14, 24 b 1-3: ὥστε εἴπερ ἐπὶ δόξης οὕτως ἔχει, εἰσὶ δὲ αἱ ἐν τῇ φωνῇ καταφάσεις καὶ ἀποφάσεις σύμβολα τῶν ἐν τῇ ψυχῇ, δῆλον ὅτι καί καταφάσει ἐναντία… ἀπόφασις …

«Если таким образом обстоит дело с убеждениями, а утвердительные и отрицательные суждения, выраженные в словах, являются знаками убеждений, существующих в душе, то очевидно, что и утвердительному суждению противоположным будет отрицательное»[95].

Из этих рассуждений следует:

α) δόξα, «мнение», означает здесь психический акт, существующий в мысли, ἐν τῇ διανοία, или в душе, ἐν τῇ ψνχῇ, и которому в словах ἐν τῇ φωνῇ соответствует в качестве знака, σύμβολον, утвердительное суждение, κατάφασις, или отрицательное, ἀπόφασις. Поэтому Δόξα здесь означает то же, что ὑπόληψις – убеждение, верование. Эту интерпретацию подтверждает цитата из О душе III 3, 428 a 20-21:

οὐκ ἐνδέχεται … δοξάζοντα οἷς δοκεῖ μὴ πιστεύειν.

«Не может предполагающий не верить в то, что ему кажется»[96].