Памятник интеллигенции

Профессор. Ты была женщиной, а я в душе поэтом, без музыки, которая с тобой была, в походке, волосах, в одежде, а я – большая добрая скала, которая не может измениться, а ты – как океан, который могл и биться, менять волны цвета, шептать слова, потом и бурей разрядиться, о, какая ты была!..

Серега. Э, э, э. О чем вы тут, что первый раз увидели друг друга ?

Профессор. И нет, и да, и каждый день мы открываем нашу дверь, и ищем мы друг друга. Но это так, из прошлой жизни, но жизнь одна, Сережа, ты поверь, вот здесь, перед тобой – та, что была достойна как женщина, чтоб чувствовать всю радость жизни, чтобы ты мечтал о том, когда же кончится работа, чтобы спешить домой, зная, что там она, а кто она – твоя вода в пустыне, вечерняя заря покоя, ночная страсть и ураган, и все она, и это, ты поверь, что не так много из того, что есть у нас за эти годы с ней. В твоем же случае, Сергей, имеем мы лишь пару ног и упражнения в постели.

Она и двух не может слов связать, ты хоть задумался о том, какие дети будут у тебя, с ее не вызревшим умом. Там оболочка гладкая, как шар, она же выросла в салоне, и научилась только одному, что ноги и глаза, а также то, что в середине, имеют цену, и она их продает. Это то же самое, что будешь ты держать рядом куклу, но какую. Вот он не даст соврать (писателю), ведь имя ее Беда. Она, как собака в течке, и запах ее повсюду она разбрасывает, чтобы потом отдать, забывшему, что он, он все же человек, и после войны, неважно какой, ты посмотри на свои шрамы, тебе же нужен, друг, покой. Пусть бил ты на войне врагов: чиновников, таких же, как ты, бандитов, ты дрался за свой кусок, и, наконец, достался он тебе. Теперь, после таких лишений, ты это все готов отдать – за что?! За раздвижные двери ее ног, куда, как в старую девичью общагу (о благословенные времена) каждый мечтал с дороги заскочить.

Писатель. Подтверждаю.

Художник. Да, это не жизнь. В ее глазах не увидел я желания, и также умственной натуги, представить жизнь с ней можно после ада, или пожить с ней, чтобы ад, который светит нам больше, чем другое, потом тебе казался раем.

Сергей. Все понятно, а в общем – ничего, сказать все можно было и попроще, что она не будет матерью никогда, и хочет одного – богатого тупого мужа. Сейчас я немного отошел, спасибо, что сказали мне. За это давайте еще по одной, но, все-таки, жениться мне пора, и надоело одному, нужно породу разводить другую, не то, что эта хлябь (показывает на писателя). Есть у меня одна, которая понравится, уверен, вам. Ну, ладно, позвоню, потом пошлю сюда. Налей на посошок, пойду вершить дела.

Художник (закрывая дверь за ним, грустно). Ну вот, пожалуй, и конец проблемам.

Профессор (подносит ему стакан с вином). Да, что за жизнь, а впрочем, этих денег нам хватит до весны. Мы переждем у нас на даче. Уж не на даче, а в нашем доме, быть может, нет, совершенно точно, поднимем флаг мы нашего восстания, тогда и дача будет иметь смысл, и, может, и у нас появятся желания вернуться или вернуть наш мир.

Писатель. В Центр Москвы, в ваши квартиры, которые вы продали, чтобы купить машины, вложили в Банки, которые прогорели, и с этим багажом вы на побегушках тех, кто обманул и выдвинул вас за дверь.

Художник. В этом он прав, профессор, вас обманули нечеловеческим способом, поэтому к какому-то протесту у вас готовность есть, его жизнь гораздо грустнее, потому что прежде, чем дать ему пинка, на голове решительно и смело поставили ветвистые рога.

Нина. Вы все смеетесь над бедным писателем, который пишет в стол, и переводит, вы поверьте, не так уж и много бумаги, чтобы его так часто пинали, за то, чего не делал он. Ты не грусти, ведь все равно тебя никто и не читал, так, несколько таких же шалопаев, которые могли связать слова и выдавать обстиранные мысли друг другу.

Художник. Мне кажется, и совершенно честно, что я тоже откажусь от этих кистей, красок, и мы, копировщики великих творений, т.е. бессмысленные заменители того, что было создано духом творца, и чего нам не дано. За путь бесславия и обманутые надежды.

Звонок в дверь. Писатель открывает дверь. Два грузчика вносят рояль, а за ними входит тонкая и нежная девушка. Она растерянно оглядывается по сторонам. Потом смотрит на листочек бумаги, проверяя адрес

Невеста 2. Нет, адрес этот, но мне сказали, что здесь уже ремонт готов.

Художник. Да?! А кто Вы, позвольте спросить, такая, и что здесь в чем, а также и почем. А это что такое?!

Невеста 2. Мoй рояль.

Художник. Да что Вы?! И для кого Вы будете играть?!

Невеста 2. Для себя, для Сережи, для друзей, надеюсь выступать и давать концерты.

Художник. Да? Становится интереснее, профессор. Так Вы его невеста?

Невеста 2. Надеюсь, да…

Художник. Вы будущая учительница музыки. Как мило… Откуда Вы нашли такого кумира, как наш заказчик? Музыка и он! Я бы понял, если бы играли Вы на барабане. А поете ли Вы наш нынешний шансон, который душу сверху вниз хватает, потом задерживается на середине, впрочем, это неприлично при рояле… И песни типа: моя судьба зажата в клетке, и сквозь решетку я смотрю, как птички на воле клюют весеннюю траву. Или, по крайней мере, нынешних звезд, с которыми мы вместе доживаем этот смрадный век, а они нам продают наполненные пустотой флаконы – люблю, любовь, люблю (пытается петь) – не правда ли, весело. Вообще-то черт-те знает что… Ну милочка, растение весны, из поля нескошенной травы, в котором есть, или остался запах. Откуда Вы, и как вы оказались здесь?!

Невеста 2. Нет, у меня последний курс, и у меня еще специальность по вокалу, хотите, я вам что-нибудь спою?

Художник. Конечно, милая, конечно, но для начала в Вашем обществе, или позвольте Вам представить то, что раньше было обществом, они, как я, когда-то, были кем-то, а сейчас вот эти вот остатки былого пиршества. Здесь пир червей, а может быть, что это так и надо. Профессор (смешивает краски, рядом стоит стакан) философии, дорогая. Его жена – биолог, сейчас временно кухарка, но скоро она станет археологом– ихтиологом, потому что необходимость в ней в нашей стране можно найти только на дне.

Писатель. Мы его не любим, не потому что он позер и может на бумаге связать два слова, а потому, что, милая моя, в нем есть еще протестность, это такая смесь типа «хочу всех съесть», и, только потому, что при грабеже ему куска скорее не досталось, но в этом он признаться нам не хочет, и потому все ходит и бормочет. Ну, он голодный – это как судьба, и, здесь пока на подработке.

Невеста 2. Я смущена. Как интересно, а Вы – скорее, что художник.

Художник. Нет, душечка моя, – маляр, но в прошлой жизни мне казалось, что я художник, и слава богу, что пришли черти, и убрали эту вечную тревогу – себя в глазах других стараться поднимать, чтоб продавать никчемные картины. Теперь тревога та, которая жила со мной и не давала мне покоя, ушла. Но Вы не ответили на вопрос.

Невеста 2. Я издалека, мотаюсь по общежитиям с роялем, и это все, что есть я и у меня, кроме надежд, конечно, и, говорят, таланта. А Сергей, он одноклассник моей тети, та попросила мне помочь, и он в последнее время меня вспомнил. И я, как все, хочу найти покой, квартиру, стену из спины, чтобы осталось только мне искусство. И тетушка сегодня сказала, что приедет. Сергей поехал, чтобы ее встречать.

Художник. Что скажете, профессор?! Она сейчас залезла вдруг мне в память, и напомнила о тех счастливых днях, когда и у меня были надежды. Тщеславие, единственный рычаг, который может что-то сдвинуть. Они думают совсем не так, для них нет гор или вершин. Есть только лестница, где каждая ступенька, тем кто имеют этот инструмент, им кажется, что достижения или победы должны вознаграждаться и получают ордена: из золотых цепочек, упругих ног, искусственных сердец. Когда они доходят до очередной ступени, тогда к ним вдруг приходит, не спеша, картина мрачного конца и мысль о том, что жизнь прошла без смеха – искреннего, без честного греха, и без друзей, которые могли пить и любить, страдать и каяться друг перед другом за бутылкой простого и ясного вина.

Что все, что создали они, могли бы поменять на капельку любви. Живительной и настоящей влаги, которая дает жизнь один всего лишь раз, чтобы ты понял… Если не поймешь, то будь ты в золоте, в машине из бриллиантов, то ты не жил и суету всего лишь унесешь.

Писатель. Оставь ты девочку в покое, она, как все мы, тоже здесь устала.

Профессор. Нет, он прав. Все, к сожалению, это прошлый век, а мы его остатки, которые никак не могут с этим согласиться. Сейчас рождается другое, хорошее или плохое – не нам дано судить, но посмотрите вы, кто нам идет на смену. Вот эта девочка с роялем, и это дом ее и все ее надежды. Она, естественно, устала, но мы бы не смогли уже вот так, лишь с верой в Господа, в талант свой и в удачу, войти во тьму и видеть все же свет, и потому в нас иногда вскипает зависть, но, к сожалению, не честь. Она не понимает, как счастлива она, что все, что есть у нее – это она сама. И это все отдать за эту квартиру – нет. Мы не позволим, нет. Нина, Нина, ну накрой скорее стол, мы угостим ее, потом пускай идет: на улицу, под дождь, в коморку временную, где вечером ей не дадут играть, но, Нина, сейчас мы девочку спасем и покажем путь ей на вершину.

Нина. Не знаю, что сказать, вы все еще мальчишки, но вы мои и вы по мне, менять вас не смогу. Да если б и смогла, то я не сделала бы это, все потому, что прошло мне данное Богом время, чтобы надеяться на результат хотя бы равного обмена.

Профессор. Вы слышали?! Вам надо уходить. Поверьте, звучание рояля здесь никому не может удружить, и Вам, скорее, что придется с ним расстаться, но Вы не сможете, а, если да, то этим предадите Вы себя, или то назначение свыше и Ваша жизнь будет зажата вот в этих стенах, но, правда, будет много мяса. Вам выбирать, но мы – за Вас.

Все (хором). За Вас.

Невеста 2. Но что же делать мне с роялем?

Художник. Оставьте здесь, пока Вы не найдете, где жить. Но верьте, верьте, что найдете Вы будущее, а иначе и не стоит жить. Идите же скорей, не тратьте время зря, да и тетушке привет, и передайте ей от нас, пускай не трогает своими нечистыми руками вот этот, с наших заброшенных полей собранный, из полевых цветков, – как она красива! – букет. Прощайте.

Невеста 2. До свидания.

Профессор. Ну вот, одну спасли, или, по крайней мере, попытались. А может, были и неправы, но все-таки должны ведь что-то мы спасти от этой черной печали, в которую так смело мы вошли, и мы вошли с закрытыми глазами, и там остались, а она, так редкостно сегодня видеть, как свет забытых дней, пришла.

Писатель. Да, я заметил, – как чистая слеза, из времени трамваев и студентов, из времени, когда мы все учились, чтобы потом нас бросило сюда.

Художник. Опять ты ничего не понял, не можешь ты писать, заметь, и знаешь, почему? Тебя не бросило сюда, признай, что это то, чего в действительности ты стоишь, и это все твое… Судьба, и чтобы она тебя любила, ты должен верить был в свой путь, и защищать его, и биться, и ставить каждый раз на кон одну достойную ей ставку, заметь, достойную, наполненную верой – жизнь свою. Тогда ты мог бы говорить, писать, мечтать и даже снова полюбить, и так, чтобы тебя любили. Скажи, за что любить тебя, за вечное нытье раба?

Профессор. Ты прав, о мой великий друг, среди троих ты полезней всех, и потом, среди троих ты можешь быть великим. Однако, знаешь, я тебе скажу, что истина в вине, а мы боролись с этим, чтоб доказать, что существует кое-что еще, но красоты нежной ручейки так и не стали речкой. Пришли грязные дожди, и нас попросту смели, и мы не протянули даже руки, чтобы спастись самим.

Нина. Как я тебя люблю. Ваш интеллигентный бред, и рассуждения ни о чем. Вы были, запомните вы были – накачанные воздухом пузыри, ходили вы друг перед другом, как надувные шары, которых сейчас так много. Вы со своим резиновым мышлением могли часами создавать себя, и, Господи, ну почему мы соглашались с этим приложением, ведь пять копеек всего лишь была стоимость шара.

Художник. О, Нина, нет, мы рассуждали…

Нина. Да, и до сих пор вы рассуждали, ждали, а мы выдергивали вас от вашего дешевого застолья, чтоб уложить к себе в кровать, хоть знали вашу цену, но не было другого, и оставляли мы себе надежду, что это все-таки не так.

Художник. Вслушайтесь – мать-родина вещает ее устами. Я бы нарисовал с тебя картину, в ней было бы больше красоты, чем в том, что было создано доселе…

Нина. Вот, вот… Вот этот пьяный бред мы слышали десятки лет. Что создали, чего бы не было до вас, вы жалкие глашатаи идей, которых выдумал Господь и дал нам, как проклятье, и еще – чтобы как-нибудь удержать от уничтожения человеческий род. Но с вами…

Художник. Хочешь, на картине тебя на лошадь посажу?!

Нина. Да, я думаю ты задумал больше, меня в натурщицы забрать. Вот вкус?! Испорчен! У тебя не тот уже и глаз. Да отсюда нас попросят…

Художник. Ну почему? Почему к моему благородному предложению ты так относишься…

Нина. Хватит говорить вам ни о чем. И что там будет на картине, мои висячие груди, похожие на уши спаниэля…

Художник. Ну что ты, я же все-таки художник.

Нина. Почти пластический хирург, но меня больше интересует сейчас, кто лошадь будет подо мной изображать. Писатель выдержит минуты две. Мой муж несет меня и так всю жизнь. И место вот на этом коне у меня гораздо выше, чем на том, куда меня ты собирался посадить, и менять его я не хочу.

И, Господи, хоть весело мне слушать этот бред, но это – как судьба, я знаю, что конца здесь нет…

Поэтому пойдите вы, помойтесь…

Звонок в дверь. Oткрывает писатель. Заходят Сергей и Марина

Сергей. Вот и рояль, а где сама невеста?

Марина. Да, и где племянница моя?

Писатель. Она вышла, сказала, что пошла место подыскать, чтобы остаться, пока не закончится ремонт.

Сергей. Да ты, как видишь, я хочу, чтобы было тут богато, как у настоящих королей.

Марина. Мой дорогой Сереженька, Сергей, твой папа, дядя Миша, закончил в кочегарке свой путь земной, и не увидел сына, который сейчас в Москве, и в квартире, почти что король. А у тебя есть свита?!

Сергей. А что это такое?

Марина. Как ты мало знаешь, что значит, ты недоучился. Это куча разных человекообразных, которые толпятся рядом с королем, и смотрят, как собаки на его руку, кому и что подкинет он.

Сергей. Да были у меня такие, но с меня урвать – о чем ты, милая моя Марина, я голову сверну, прежде чем, что-то дать.

Марина. Из чего следует, мой дорогой, что королем ты быть не можешь и родословная твоя, поверь, что не для короля. И потому, мой друг, все это ни к чему.

Сергей. Но я мебель заказал из Италии, а еще на потолке и ангелы, чтобы меня хранили.

Марина. Нет. Ты отстал. Ведь на тебе, мой милый, этот крест, который, хочешь или нет, все это он тебе отдал. Теперь представь, что голышом ты будешь бегать перед ними. Или напившись, как свинья, ты будешь звать – «Ты где, жена?! Проклятая ты потаскуха, ты где была вчера, я из тебя!..», а далее слова, которые ты знаешь лучше…

Сергей. Но я поклялся, что не буду пить. С женой я буду очень нежен.

Марина. Ах, мой милый, породу не изменить, ты можешь держаться годами, а она будет держаться за тебя обеими руками, но ты все равно уступишь хотя бы раз. Тогда порыв твоей природы может оскорбить, что выше для всех нас, и ангелы могут отвернуться, тогда – прощай квартира и Москва, ты подумай в лице кого ты хочешь заиметь врага!..

Писатель (злорадно). Вот это да! Вот это настоящий враг, и им конец, пускай и мне потом опять же будет плохо, но посмотрю я, как два философа, художник, смогут постоять, или устоять перед этой новой. Пойду их позову, а, вот идут они. Мне кажется, немного посвежели, ну что ж, пора на ринг, и делать ставки. Я поставлю на эту лавочницу в юбке. Что скажешь Нина?!

Нина. Я думаю, ты прав, но не предам свою команду. Ты выступишь судьей, пойду готовить их для драки. Поднять хоть как-то их упавший дух.

Сергей. Меня смутила ты, а что мне делать с этим?!

Марина. Будь попроще. Ведь тебе нужна жена?! Моя племянница… увидишь, она так девственно чиста. Теперь посмотрим, что он здесь рисует (Марина поворачивается к стене с рисунками). Заходят художник, профессор, Нина, а позади, с улыбкой злорадства на лице, писатель.

Художник (с мрачным лицом). Коня…

Действие 2

Около картины останавливаются Марина и Художник остальные усаживаются за стол

Писатель ставит кофеварку и ложку рядом, получается, что-то типа боксерского гонга. Сергей садится с одной стороны от писателя, Нина и Профессор – с другой. Сергей ставит на стол бутылку с шампанским (приз победителю). Нина подает ему стакан, и два оставляет на своей стороне

Марина. А где же стойло? И почему он задом сюда, в комнату? Здесь что, конюшня, или все-таки квартира?!

Художник. Простите, как Вас зовут?

Марина. Марина.

Художник. Вы тетушка, так понимаю, невесты, которая только что ушла?!

Марина. Да. Кстати, извините, ей надо позвонить (звонит). Где, милая, ты бродишь? Вернись. Нет, я прошу, вернись, или спустись скорее с облаков. Я понимаю. Ты не зли богов. Сейчас я разберусь, но и ты нужна, ну все, все хорошо, мы ждем, давай пока, пока! – Я слушаю тебя.

Художник. Сергей хотел, чтобы было здесь красиво: богатство, шелка, ковры, я выбрал потому в пример – Венецианские дворцы.

Марина. Бедняга, после кочегарки, сажи, пыли и однокомнатной квартиры, тебе все захотелось сразу. Но причем тут конь, такой большой, на выставку его, или на ферму. И зачем, скажи мне, в комнате держать таких животных?

Художник. Конь – символ силы, доброты и верности.

Марина. Да. Тогда, Сергей, я не пойму, зачем тебе жена. Если ты будешь целый день смотреть на этого коня.

Профессор. Вы поймите, это образ.

Марина. Нет, я не пойму, и ангелы на потолке… Как женщина, люблю я чистоту, а это не дворец. Скажите мне, как долго здесь вы?! Два месяца, чтоб нарисовать такую задницу коня, тогда, чтобы закончить одну никчемную картину, вам надо год, а может два…

Профессор. Вы поймите, что замысел, как хлеб, он в голове должен расти.

Марина. Да, когда он есть, то в голове, что-то должно созреть. Но, когда вот эта голова доверчива, и в этом плане она практически пуста, вы захотели ее наполнить вот этим глупым содержанием.

Профессор. Я не согласен, нет, здесь труд и замысел, которые могут через сто лет быть также ценны…

Марина. Нет, нет и нет. По-моему, Сергей, тебя тут водят за нос.

Профессор. Да как вы смеете сказать нам вот такое, наши намеренья возвышенно чисты. Но то, что вы не смыслите в искусстве, нельзя вот так взять и разломить…

Марина. Искусство, музыка, вечерние встречи, стихи и мелодии, потом цветы. Картина для неудачников в наше время. Время изменилось, но не вы, и в этом вся ваша беда – что вы забыли, кто вы, где вы и когда вы потеряли самого себя. Хотя, я думаю, что все по праву, и этот новый оборот, когда одни теряют, то, разумеется, другой все подберет.

(Художник отстраняет рукой профессора и идет к Марине. Марина смотрит, как профессор, вытирая лоб, садится за стол рядом с Ниной, она наливает ему воды, и машет газетой, как веером, охлаждая лоб).

Профессор (спрашивает у Нины). Ну как там счет?

Нина. Пока еще, наверно, равный, но вы пусты, она сильна, и я надеюсь, друг наш выдержит удары, хотя и думаю, что нет, и наша надежда на выигрыш достаточно слаба, конечно, но все же я ставлю и на тебя.

Художник. Откуда Вы свалились, Вы кто, чтобы судить о величии или падении искусства и возвышении человека?

Марина. О нет, Сережа, слышишь, он меня пытается здесь оскорбить. Меня, женщину, которую создали те же, что создавали их. Хочу с тобой я согласится, что прошлое мое воспитание ушло, а новое дало мне хлеб, работу и вернуло желание иметь побольше мне мужчин, но больше жеребцов, где есть одно название их принадлежности к особе человека, и непонятно, кто их господин, потому что я их беру, когда хочу я.

Художник. Или наступает течка.