Ветер рвет паутину. Повесть

- А вы тоже занимайтесь, - повернулся к ребятам Алеша. - Можно им за стол сесть?

- Конечно, - спохватился я. - Садитесь.

Венька, Тома, Генка Козлов и Слава Кирильчик уселись вокруг стола и разложили на нем учебники и тетради. В комнате стало тихо. Только за окном гудел экскаватор, с лязгом вгрызаясь в землю, да ревели моторы самосвалов.

Примеры были совсем не сложные. Я даже искоса посмотрел на Алешу: уж не смеется ли он надо мной? Но Алеша не смеялся. Он впился глазами в книгу и беззвучно шевелил губами.

Леня уже давно оставил нас, тетя Таня давно перестала греметь на кухне. В приоткрытую дверь я видел, как она на цыпочках прошла в свою комнату. Я быстро набросал решение и заглянул в ответ. Сошлось. Алеша тоже что-то торопливо чиркал карандашом.

- Уже? - шепотом спросил он, перехватив мой взгляд.

Я протянул ему листок. Смешно вздернув брови, он просмотрел его и хлопнул себя ладошкой по колену.

- Правильно! А я вот где напутал. Вместо плюса поставил минус. Ну и путаник. Ладно, давай переписывать начисто.

Я взял из стопки верхнюю тетрадку и потянулся к Алешиной:

- Дай-ка твою.

Он подал.

Тогда я взял ручку и на обложке своей тетради аккуратно вывел, как у Алеши: «По алгебре ученика 7-го класса «А» Александра Щербинина».

В эту минуту я действительно чувствовал себя учеником 7-го «А» класса.

Потом тетя Таня принесла чай и печенье, и Венька рассказывал мне о нашем отряде.

- Ребята у нас мировые, ты не думай. Вот Алеша, например… - Венька скорчил забавную рожу. - Архимед! И, между прочим, первый ворчун во всей школе. Как начнет критику на все наводить - только держись.

Алеша добродушно показал Веньке из-под стола кулак, и Венька тут же перешел к Славе. От неожиданности тот даже поперхнулся чаем.

- Слава - наш лучший вратарь. Из ста мячей пропускает от силы девяносто девять. А еще он пионер-инструктор по электровыжиганию. Слава, ты Сашку выжигать научишь?

- Научу, - с достоинством ответил смущенный Слава и отодвинул пустую чашку. - Завтра электровыжигатель принесу, фанеры и научу. Хочешь, присоединяйся к нам.

- Не хочу. Я сейчас учусь по проволоке ходить. И еще экскаватор. Куда уж мне выжиганием заниматься! - притворно вздохнул Венька.

- Это верно, - засмеялся Слава. - Тут, брат, терпение нужно, а у тебя его кот наплакал.

А Венька не унимался. Он рассказал мне обо всем классе, да так, что я, казалось, своими глазами видел, как Гриша Скворцов строит модель подводной лодки, которая под воду ушла, но назад не всплыла, как Лена Черноусик, когда 7-й «Б» перегнал наш отряд по сбору металлолома, притащила в школу два керогаза и новенький медный таз. В тазу бабушка варила варенье, его пришлось вернуть, и все об этом очень жалели - сколько уплыло прекрасного цветного металла. И Сенька Григорьев в тот день как бы побывал в нашей комнате, хотя увидел я его только через три дня. Но он точно таким и оказался, каким я представлял его по Венькиному рассказу, - толстым, лохматым и очень добродушным.

Ребята ушли только к вечеру. Экскаваторщик уже окончил работу, и машина его стояла в глубокой яме, мирно положив железную пасть на рыжую землю.

- Так ты и не побывал сегодня еще раз на экскаваторе, - задумчиво сказал я Веньке, глянув в окно.

- Ничего, побываю завтра, - весело тряхнул он огненно-рыжим чубом. - Экскаватор от меня не уйдёт. Понимаешь, я решил непременно научиться на нем работать. Непременно…

Ребята долго жали мне руки, и вскоре их шаги уже затихли в подъезде. Приподнявшись, я видел, как они остановились у парадного, а затем разошлись в разные стороны. Венька с Алешей пошли вместе.

Они ушли, а я снова остался один. Мне еще нужно было прочесть параграф из истории, но я решил это сделать попозже. Я закрыл глаза и представил себе всех, кто у меня был, - Веньку, и Генку, и Алешу, и Тому, и Славу. Я мысленно рассадил их на те места, где они сидели, а Веньку устроил рядом с кроватью, на подоконнике. Я вспомнил, как боялся этого дня - первого сентября, как вырвал из календаря листок, чтобы забыть о нем, и улыбнулся. Хороший день, ну просто замечательный день! И мне захотелось поблагодарить Леньку, который отпросился с работы и все это так здорово придумал. Но его не было дома. Тетя Таня сказала, что он ушел отрабатывать в ночную смену.

Пришла мама. С порога она внимательно посмотрела на меня и, кивнув на галстук, строго сказала:

- Это еще что такое?

- Пионерский галстук, - ответил я. - Видишь ли, мама, у меня праздник. - Я приподнялся и погладил галстук. - Сегодня первое сентября. И я стал пионером первого звена и учеником 7-го «А» класса. И ты только не проси - я галстук все равно не сниму. Никогда.

Мама прикусила губу, швырнула на диван сумку и вышла на кухню. А я гладил струящийся шелк Венькиного, вернее, теперь уже моего галстука, заботливо отглаженного сегодня утром, и на душе у меня было легко и спокойно.

САМОЕ ГЛАВНОЕ

Из медицинского института позвонили маме на фабрику и сказали, что вернулся профессор Сокольский. Он приедет к нам завтра в пять - в институт меня везти не нужно.

Назавтра мама не пошла на работу, ее отпустили. Она помыла пол, постелила свежую скатерть, сменила салфетки и занавески, и наша комната просто заблестела.

День тянулся медленно, как будто время остановилось. Я даже не мог открыть окна - по стеклам хлестал дождь. Это был осенний дождь, холодный и мелкий, и я думал, что тополю под ним сейчас, наверно, очень зябко и неуютно. Вон даже желтые листочки на ветвях появились. Раз, два, три, четыре… Пока еще немного. Но с каждым днем их будет все больше и больше, а однажды я проснусь, и тополь постучит мне в окно не мягкими и зелеными ладошками, а черными озябшими пальцами. И я не смогу погладить их, потому что за окном будет зима.

А в котловане по-прежнему шла работа. Экскаватор аккуратно укладывал в кузова самосвалов горы земли, и машины медленно выбирались из ямы по скользкой и липкой каше. Время от времени какой-нибудь самосвал застревал. Тогда шоферы выскакивали под дождь и вытаскивали его на буксире. И, мокрые, грязные, забирались назад в кабины.

На душе у меня было тревожно и как-то муторно. У мамы - тоже. Она сидела на диване и молча смотрела на меня. Но я был готов поспорить на что угодно, - она меня не видит. Какое-то шитье, кажется рубашка, лежало у нее на коленях, но она уже давно про него забыла.

О чем она думала? Конечно, о том же, о чем и я. Что вот приедет сейчас профессор, осмотрит меня, выслушает и молча покачает головой. И тогда уже не останется никаких надежд, что я когда-нибудь встану на ноги, буду бегать по двору, ходить с ребятами в походы, купаться в прохладной реке. И мама всю жизнь будет поправлять мне простыни и подавать еду. И в глубине души жалеть о том, что когда-то не вызвала ко мне врача, - может, тогда бы все было по-иному, - а только молилась, молилась… Я уверен, что она и теперь жалеет об этом, несмотря на то что была в институте только один раз, когда мы приехали: отнесла всякие медицинские справки и решила, что там обо мне забудут. Но там не забыли. И она, видно, рада этому, иначе чего бы осталась дома и так вздрагивала всякий раз, когда в подъезде хлопала дверь.

А может, он скажет совсем другое, этот профессор, который спасал от полиомиелита японских детей! Какой он? Наверно, старый и лысый. Профессора все старые и лысые. А еще бывают старые и седые. И носят очки с золотыми дужками. Когда они их снимают, на переносице остается выдавленное красное колечко. А пальцы у них длинные и холодные. Прикоснется - и тут же вздрагиваешь. Словно током дернет.

Да-а… А дождь все идет и идет. На черном блестящем тротуаре подпрыгивают высокие фонтанчики. А пузырей нет. Пузыри вскипают весной, когда дождь теплый и крупный. Земля в котловане раскисла, и самосвалы совсем выбиваются из сил. Мне их так жалко, что, кажется, если б мог, я выбежал бы сейчас и подталкивал их плечом, чтоб они быстрей выбирались на дорогу. А экскаватор ничего, ползает на своих гусеницах, и ему, наверно, все равно - идет дождь или светит солнце. Замечательная: машина, недаром Венька так мечтает научиться на ней работать!

А вдруг профессор Сокольский не приедет? Стоит ему тащиться в такую погоду! Даже если в машине, и то, пока вбежишь в подъезд, вымокнуть успеешь. Да и где это видано, чтобы профессора к больным домой ездили?

Раздается резкий звонок. Я вздрагиваю и смотрю на часы. Еще только два, это не профессор. Но кто же?

В комнату входит Венька. Он останавливается у порога, и тут же у его ног образуется лужица. На нем нет сухой нитки. Рыжие волосы слиплись и шапкой надвинулись на глаза, они кажутся черными.

- Тетя Нюра, дайте, пожалуйста, тряпку, я подотру, - жалобно сморщив нос, говорит он и звонко чихает. - Здравствуйте!

Мама подбежала к Веньке и начала стаскивать с него мокрую куртку.

- И как это ты в такой дождь решился, - сердито ворчит она. - Добрые люди по домам сидят, одному тебе покоя нет. Так ведь и воспаление легких схлопотать недолго.

Мама уже знакома с Венькой и считает его шалопутом и сорвиголовой. Она вообще недолюбливает моих товарищей: ведь это они принесли мне галстук, книги, рассказывают новые кинофильмы. Мама говорит, что за это бог не пошлет мне исцеления. Но ребят она не трогает: должно быть, подействовала угроза дяди Егора. Просто, застав их у нас, садится на диван и угрюмо смотрит. От этого взгляда всем нам становится не по себе, и ребята начинают смущенно прощаться. Что ж такое случилось сегодня с моей мамой, как это она заговорила с Венькой? Пусть сердито, но заговорила, встала со своего места, подошла к нему… Может, и она обрадовалась его приходу - очень уж тяжело нам молча ждать Сокольского.

Но Венька как будто не замечает в ней этой перемены.

Ох и притвора!..

- Я дождя не боюсь, - улыбается он, а зубы у него мелко постукивают от холода. - Я, тетя Нюра, здоровый. - И он гулко хлопает себя по груди. - А прийти к вам мне нужно было обязательно. Сегодня по алгебре новый материал объясняли, вот мы с Сашкой и разберемся.

И он лукаво подмигивает мне.

- А то завтра не смогли бы разобраться, - уже совсем несердито говорит мама и достает из шкафа мою рубашку и штаны. - Иди-ка на кухню переоденься. Я сама подотру, - одними глазами улыбается она: очень уж огорченно глядит Венька на огромную черную лужу, которая растеклась по чисто вымытому полу.

Спустя несколько минут Венька возвращается. Моя рубашка ему великовата, и я вижу, что у нашего председателя совсем не такие широкие, как мне всегда казалось, плечи, а шея так и вовсе тонкая.

Мама уходит на кухню, чтобы разложить на батарее Венькину одежду, а я, кивнув на окно, спрашиваю:

- Слушай, а ведь на самом деле можно было переждать дождь…

- Ха, - отвечает Венька. - А если он не перестанет до самой ночи?

- Ну и что? Не пришел бы сегодня, и дело с концом.

Улыбка исчезает с Венькиного лица.

- Как это «не пришел бы»? - недоуменно говорит он. - Я ведь ребятам сказал, что буду у тебя. Алешке или Томке идти куда дальше: мы с тобой почти соседи.

- Подумаешь, - возражаю я. - «Сказал…» А если бы сейчас не дождь, а метель была? И мороз градусов в сорок?

- А какая разница? - удивляется Венька. - Я же сказал.

И вдруг у него начинают краснеть уши: Венька догадывается, что я не очень верю ему. Он засовывает руки в карманы и грозно говорит:

- Слушай, ты… Ты брось эти разговорчики, понял? Хватит с меня Алешки - мораль читать. И запомни: раз я сказал, значит - все!

Он поворачивается к этажерке. А я смотрю на него и беззвучно смеюсь. Сегодня впервые за долгие годы кто-то всерьез обиделся на меня и пригрозил мне! И этот кто-то - Венька. Здорово, ребята, ой как здорово! Значит, он ходит сюда не потому, что просто жалеет меня или выполняет общественное поручение.

- Ладно, - примирительно говорю я, а самому так и хочется запеть от радости, - давай свою алгебру.

И целый час добросовестно решаю все эти «a+b», а Венька сидит рядом, довольно улыбается, и веснушки сияют на его лице, как будто их оттерли мочалкой.

- Вот, понимаешь, дела, - говорит он и заливисто смеется. - Пока тебе объяснил, сам все понял. Завтра, если вызовут, как пить дать пятерку получу. Ну и удивится Григорий Яковлевич!

Растолковав мне алгебру и записав остальные уроки, Венька переодевается в подсохшую одежду, долго трясет мне руку и уходит. Дождь еще не кончился, мы с мамой уговариваем Веньку посидеть, но он страшно занят. В четыре - секция бокса, пропустить занятия нельзя, к соревнованиям могут не допустить. А Венька хочет не только участвовать в соревнованиях, но и непременно выиграть свой первый бой. И вот Веньки уже нет. Только просохший чуб полыхнул жарким пламенем у подъезда, но тут же косые потоки дождя погасили его.

- Сумасшедший, - качает головой мама и набрасывает на плечи теплый платок. - И куда только его родители смотрят?

Я молчу. Кажется, я начинаю понимать, почему ребята выбрали Веньку председателем совета отряда.

Гулко и размеренно начали бить на стене часы. Я сосчитал удары. Пять. В эту же минуту у подъезда, завизжав тормозами на мокром асфальте, остановилась машина. Я глянул в окно. Из старой каштановой «Победы» вышел человек в плаще и шляпе. В руках он держал маленький чемоданчик; Человек быстро пересек тротуар и зашел в подъезд. И я почувствовал, что сердце у меня начало стучать громко и быстро, необычно громко и быстро. И не в груди, а где-то выше, чуть не в горле.

Раздался звонок, и мама бросилась к двери. А через несколько минут профессор Федор Савельевич Сокольский уже ходил по нашей комнате и смотрел на меня большими, чуть навыкате, серыми глазами.

Он был совсем не таким, каким я его себе представлял. Вот разве только руки - большие, с длинными гибкими пальцами. Когда он положил их мне на плечи, я вздрогнул: даже через рубашку я почувствовал, какие они холодные. Федор Савельевич тут же отнял руки и начал потирать их.

Я еще никогда не видел таких молодых профессоров. Было ему лет тридцать пять - сорок: выглядел он куда моложе дяди Егора. Над правой бровью у него вился широкий шрам. Он пересекал высокий шишковатый лоб и терялся в густых пепельно-серых волосах - наверно, когда-то они были черными. Лицо у профессора было строгое и озабоченное, а губы - толстые и добродушные. И когда он читал историю моей болезни, он шевелил ими точь-в-точь, как Алешка Вересов, когда мы решали задачку по алгебре.

Никаких очков Федор Савельевич не носил - с такими глазищами, как у него, они, наверно, ни к чему.

Наконец Сокольский отложил папку с моими бумагами. «Сейчас будет задавать вопросы, а потом осматривать», - подумал я. Но вместо этого он подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу, по которому стекали струйки дождя, и ни с того ни с сего сказал:

- А в Японии, Сашка, сейчас ночь. Начало двенадцатого. И, наверно, тоже идет дождь. Такой же, как у нас, - мелкий, холодный… Рыбаки домой вернулись. Усталые, угрюмые. А море шумит, шумит… - Федор Савельевич зябко повел плечами и вздохнул. - У тебя как с учебой? Сам дома занимаешься?

Он взял с тумбочки раскрытую алгебру и начал рассеянно листать ее.

- Почему сам? - ответил я. - У меня друзей много. Весь 7-ой «А». Вот даже сегодня Венька приходил. Он мне алгебру объяснил.

- А это кто такой? - заинтересовался Федор Савельевич.

- Это Венька-то? Он председатель совета отряда. И капитан футбольной команды. Вот как-то здесь, на пустыре, игра была, я из окна видел, так он сам штук пятнадцать голов забил, - похвастался я за Веньку.

- Неужто пятнадцать? - брови у профессора круто взлетели вверх.

- Правда, правда, - заверил я его. - А Алешка только три.

- И с каким же счетом окончилась игра?

- 19:13 в нашу пользу.

- В вашу, говоришь? - громко засмеялся Сокольский. - Это хорошо, что в вашу.

- Хорошо, - вздохнул я и спросил: - Федор Савельевич, а в Японии вы много детей вылечили?

Сокольский так нахмурился, что у него покраснел шрам над бровью. Тяжелые воспоминания, видимо, вызвал у него мой вопрос.

- Много, Саша, очень много, - глухо сказал он. - Только не всех, брат, вот что горько.

Я прикусил губу: не нужно было задавать этого вопроса.

Профессор посмотрел на меня, сжал кулаки и быстро прошел по комнате.

- Но теперь, Сашка, дети больше не будут болеть этой страшной болезнью. Понимаешь? Никогда. Мы уничтожаем ее. Это очень нелегкое дело, но оно идет к концу. Полиомиелит исчезнет, как исчезли черная оспа, чума и другие болезни. Вот так. А сейчас мы начнем воевать за тебя. И я, и твой Венька, который по пятнадцать голов забивает, и эта алгебра, и дядя Егор, что смастерил тебе такую хитрую доску. Только воевать нам придется долго, я тебе это сразу говорю, и ты должен набраться мужества. Обыкновенного, понимаешь, человеческого мужества. Ну, а там… Я, конечно, не обещаю, что через несколько лет ты станешь чемпионом по бегу или капитаном футбольной команды. К сожалению, пока это не в наших силах. Ты заболел в позднем возрасте, и первый период болезни был упущен. Да и вообще протекает она у тебя тяжело. Но все-таки мы ее победим. Победим? - И Федор Савельевич положил мне на плечо свою тяжелую руку.

- Победим, - хрипло ответил я. - Обязательно победим!

Сокольский крупно зашагал по комнате, большой и сильный, а мама сидела, забившись в угол дивана, и с надеждой смотрела на него, а слезы одна за другой быстро скатывались по ее щекам. И тетя Таня, которая неизвестно когда зашла в нашу комнату, молча гладила ее по руке.

Осмотр был недолгим и совсем не утомительным - не то, что в больнице. Федор Савельевич выписал целую кучу лекарств и сказал, что дважды в неделю мне нужно ездить в институт. Там мои ноги будут лечить новыми препаратами. В эти дни за мной будут присылать его машину.

- Но я хочу, чтобы ты запомнил: лекарства, массаж, лечебная физкультура - это не самое главное. Самое главное - чтобы тебе очень хотелось поправиться, победить свою болезнь. Понимаешь? Очень хотелось! А по-моему, это так и есть.

И он ласково взлохматил мне волосы. И рука у него была совсем не холодная, а теплая и мягкая. И откуда это я взял, что она холодная?