Вирус лжи

— Знаю, буду через пять минут.

Генка прыгнул в машину и вырулил со стоянки.

Дивногорская — это совсем недалеко, и то, что он поедет к Олегу вместе с Семеновым, показалось ему очень удачным решением, потому что он отлично понимал: что бы ни происходило в том месте, сам он ничего не сделает, слава Терминатора ему не светит, да и ни к чему. Семенов тоже не выглядит супергероем, но он облечен властью, а это совсем другое дело.

Полицейский его уже ждал. Рядом с ним топтался высокий плечистый мужик в короткой темной куртке.

— Это мой коллега, майор Реутов, — сказал Семенов, устроившись на переднем сиденье. — Едем, что ли.

Генка и Реутов кивнули друг другу, машина покатилась по бульвару, нырнула в поток на проспекте — Генка торопился, но как тут доехать скорее, когда столько людей пытаются добраться домой?

— Я оттуда скоро тоже съеду, — проговорил Семенов и показал на перекресток. — Ген, сворачивай направо, по Патриотической доедем скорее, и светофоров нет почти.

— А куда съедешь?

— Квартиру куплю, накопил почти, недостающее доберу ипотекой. Надоели эти алкаши, покоя от них нет. Я жениться собираюсь, и моей жене оставаться там на целый день одной вообще ни к чему. Они же смирные, только пока я дома, а что мне, увольняться после женитьбы? А если дети будут, разве им место в том доме, сам подумай? — Семенов оглянулся на Реутова. — Прикинь, что там будет, когда я съеду.

— А что будет? Поубивают друг друга, и все дела. Туда им и дорога.

Этот бессердечный комментарий как нельзя лучше отражал настроение и самого Генки. Он в толк взять не мог, как взрослые люди позволяют себе жить так, да еще и детей в этом плодят. И, конечно, Семенов прав: детям не место в таком доме, рядом с такими родителями. Но других-то нет.

Машина покатилась вниз, мимо трех девятиэтажек, стоящих вдоль трамвайного маршрута, въехала во дворы, и Генка притормозил у знакомого дома.

— Я все надеялся, что дом выкупят под офисы или снесут — пустырь в центре города, тут можно заправку сделать или супермаркет, но пока об этом и речи нет. — Семенов хмуро посмотрел на здание, стоящее в глубине двора. — Ну, что, идем. Посмотрим, что там происходит.

Они вышли из машины и направились к двери подъезда. Генка, если бы позволяли приличия, побежал: ведь кто знает, что там происходит, Наташа Макарова — девушка не из пугливых, и если уж она позвонила, то, стало быть, и правда что-то скверное случилось.

Реутов притормозил Генкин бег, тронув за плечо.

— Позади нас идешь. — Реутов прислушался. — И не суешься в драку, если что. Ишь ты, чисто бесы, воют… Магнитные бури сегодня, что ли?

Со второго этажа слышался многоголосый крик и звуки драки. На лестнице толпились дети, заинтересованно наблюдая за происходящим, их лица светились нездоровым возбуждением, только самые маленькие испуганно жались за спинами старших.

— Ну, охренеть! — Реутов заглянул в коридор и полез в карман за сотовым. — Я вызываю подкрепление и «Скорую». По-моему, здесь все убили всех.

Генка заглянул в коридор, и его замутило. Кровь была повсюду.

И на двери квартиры Олега тоже.

4

— Я никогда в жизни так не радовалась, что нахожусь в комнате с надежной дверью, как сегодня вечером.

Наташа смотрела на Генку испуганными глазами, и он видел, чего ей стоит не заплакать.

— Наташ, давай я тебя домой отвезу.

— Нет. — Она кивнула на Олега. — Уже тридцать девять и семь, дышит он очень нехорошо, пока поставлю капельницу, но в любом случае на ночь я его одного не оставлю, сегодняшняя ночь может его убить. Я о таких случаях только в учебниках читала, и мне кажется, что клиническая картина заболевания отличается от той, что я видела. Тяжелейшее течение болезни, нужен постоянный врачебный уход. Сейчас Саня приедет, осмотрит его, будем думать, как нам дальше поступить, но я склоняюсь к тому, что нужно везти Олега в стационар, как бы не пришлось его к аппарату подключать.

Генка кивнул, соглашаясь — конечно, Наташа права, но оставаться здесь на ночь после того, что произошло за дверью… Собственно, что именно там произошло, Генка не знал. Как только полицейские разогнали массовые беспорядки в коридоре, он вошел и открыл дверь. Позвав Наташу из прихожей, просто чтоб дать знать, что это он, а не кто-то чужой, он запер за собой дверь и взглянул на свои ботинки — в коридоре он мог запросто испачкать их в крови. И теперь они вдвоем с Наташей старались не прислушиваться к тому, что там происходит, но звуки все равно доносились: спокойные голоса полицейских, истеричные крики женщин, мат, и где-то заходится в крике младенец. Генка поежился — он никогда не видел подобного вблизи и считал, что вполне обошелся бы без этого знания.

— Какая-то женщина стучала, требовала открыть, — Наташа поила Генку чаем и шепотом пересказывала свои страхи. — Олег спал, но от этого проснулся… Потом снова крики, что-то билось в дверь, ужасно кричали, но Олег категорически запретил открывать…

— И правильно. Иначе вся эта свора дралась бы и здесь, и кто знает, чем бы это для тебя закончилось. Да и для него тоже.

— Но, может, эту женщину убили, потому что мы не впустили ее? — Наташа прижала ладошки к щекам. — Гена, ее убили?

— Там все убили всех, так говорит полиция. А я не присматривался, но крови много. — Генка просто повторил слова Реутова. — Но если бы эту тетку не убили сегодня — ее убили бы завтра. Наташа, эти люди сами выбрали себе такую жизнь. Им никто водку силком в пасти не заливает, понимаешь? Им нравится так жить. Вот дай ты им работу, пересели отсюда в хорошее место, но при этом поставь условие не пить и не вести себя как скоты — и они откажутся. Так что не надо переживать за них.

— А дети?..

— А детьми займется социальная служба. — Генка терпеть не мог ссылок на детей. — Это известная манипуляция, Наташа, если аргументов не остается, сразу на первый план выходят женщины, дети, старики. То есть три категории граждан, из-за которых, по мнению ссылающегося, можно простить другим нечто дурное, чтобы меньше пострадали женщины, дети, старики. Теоретически — меньше, на практике это не работает. Вот в твоем случае — «а дети?». Докладываю: дети эти вырастут точно такими же, как их родители. И тут, конечно, большая вина самих родителей, но дело в том, что дети эти — ну, кроме самых маленьких, — отлично понимают, что мамы и папы поступают дурно, ведя такую жизнь. И тем не менее жить по-другому эти дети не станут — просто не захотят. Так что давай без манипуляций. Во все времена, в любом обществе есть определенная прослойка маргиналов, и она практически никогда не уменьшается даже в самых благополучных обществах. Как ты думаешь, почему? Правильно, подрастают дети и тоже становятся маргиналами, рожают новых детей, и этот круговорот маргинальных элементов будет всегда. Нельзя спасти всех, особенно тех, кто не хочет спасения, а просто хочет выпить.

— Гена!

— Ну что — Гена? — Генка завелся, потому что эта тема была ему очень неприятна. — Все взрослые люди, все в курсе, что воровать, пить и вести асоциальный образ жизни — плохо. Но часть общества сознательно кладет болт на это сакральное знание и все равно ведет указанный образ жизни, при этом воруя и активно употребляя огненную воду. И попутно с радостью плодится, потому что секс — одно из немногих доступных им развлечений, о контрацепции никто не думает, естественно, особенно по пьяни, а эти люди всегда пьяны, так что именно за счет по пьянке сделанных детей поддерживается поголовье особей, составляющих постоянную прослойку граждан, ведущих асоциальный образ жизни. И ничего нельзя поделать, а вот Олегу надо съезжать с этих фавел. Как ты думаешь, если он поселится со мной на вашей даче, это не будет слишком большой наглостью с нашей стороны?

— Боже мой, конечно, нет! — Наташа вскинулась. — Я думаю, это с самого начала нужно было сделать. Я скажу маме, и можно завтра…

— Нельзя. — Генка вздохнул. — Посмотри вокруг. Что ты видишь?

— Ну… мебель.

— Да. — Генка покачал головой. — Это не просто мебель. Это вещи, которые дают Олегу ощущение защищенности. Мебель из квартиры его матери.

— Она умерла, я знаю.

— Около года назад умерла от рака. Замечательная была женщина, скажу я тебе. Одно в ней было плохо: двое детей от первого мужа, которые с самого детства жили с ним. Ну, вот так вышло, что при разводе муж отсудил у нее опеку. Был большой начальник, судья знакомый у него, понимаешь ведь, как это бывает. И после суда он сразу женился вторично, а родную мать к детям просто не пускал, и в какой-то момент она перестала бороться и смирилась. Не могла больше унижаться, нервничать, чувствовать себя третьесортной, и все равно эти ее действия ни к чему не приводили, это было как головой о каменную стену, дети просто повторяли ей то, что говорил им отец, — ну, маленькие, не понимали, да так и выросли чужими. Потому она уехала в Александровск, здесь снова вышла замуж, родила Олега и когда три года назад заболела, то, как и большинство наших граждан, даже не подумала о завещании — а ведь скольких проблем избежали бы миллионы семей, если бы люди, отказавшись от глупых предрассудков, делали распоряжения насчет своего имущества заранее! Мать Олега завещание писать не стала, а Олег даже намекнуть не посмел. И тут, не успел он ее похоронить, нарисовались Двое Из Ларца — старшенькие, да. За наследством. И от хорошей трехкомнатной квартиры, когда-то принадлежавшей отцу Олега, достались ему крохи, которых хватило на покупку вот этого ужаса.

— А снимать он не хотел…

— Нет, он считает, что это выброшенные деньги. К тому же Олегу важно иметь собственное жизненное пространство. — Генка нахмурился. — Он раньше жил в двушке у пассажирского порта, бабушка ему оставила, отцова мать. Но мы же собственный бизнес делать решили, так что продал он тогда эту квартиру, к матери переехал, и она была рада этому. Ну, а по итогу он снял гараж, перевез вещи из родительской квартиры туда, а сюда забрал вот эту мебель и посуду тоже — окружил себя знакомыми вещами, чтобы хоть как-то уравновесить то, что внутри. Олег никогда не жалуется и вообще не показывает эмоций, такой уж он человек, все переживает внутри, так что ты о нашем вот этом разговоре ему не рассказывай, он же думает, что никто не знает.

— Он, видимо, по матери скучает.

— И по матери скучает, и переживает, что все так вышло — эти двое вели себя с ним отвратительно.

— Как это?

— Да так. — Генка со злостью хлопнул ладонью по столу. — Явились сразу после похорон, ну и давай рассказывать, что наследство, дескать, нужно реализовать, они советовались с адвокатом, рухлядь выбросить, и… в общем, Олег в руинах, а тут эти, невесть откуда взялись. Напыщенные, наглые придурки, из тех, кто по жизни палец о палец не ударил, — папаша им карьеры обеспечил, да только, насколько я знаю, впрок им это не пошло, ни сестре, ни брату. Но раздел имущества сделать — на это их хватило. Может, если бы Олег боролся, нанял адвоката, как я советовал… Но он не стал. Не знаю почему, обычно он не сдается, а тут не стал спорить, вот и оказался здесь.

— Почему не стал спорить?

— Не знаю, Наташа. Я не лез ему в душу, если бы он хотел, то сказал бы мне, но он не сказал. Он был очень привязан к матери — отец у него давно умер, он еще в школу ходил, и они с матерью были очень близки. Не то что маменькин сынок, нет — но у них были по-настоящему дружеские отношения, очень теплые. И когда она умерла, его мир просто рухнул. Как-то вот так жили, вертелись, бизнес делали, а потом все стало неважно — для него. Я это вижу и знаю, что все пройдет, но…

В дверь постучали, Генка понял, что это полиция.

— Сиди, я с ними сам.

В дверях стоял Реутов. Раздраженный, хмурый, смотрел на Генку, но видел все: Олега под капельницей, Наташу на кухне, картину с кораблями на стене, тяжелые портьеры на окне.

— Мы сейчас этих уродов всех пакуем, а за детьми социальная служба приедет, — сказал Реутов, переминаясь с ноги на ногу. — Тут врач у тебя… хочу попросить, пусть осмотрит ребенка, сдается мне, пацану в больницу надо, а не в приют. Да и остальные выглядят не очень, но с мальцом совсем беда, похоже.

— Да, конечно, — Наташа разговор услышала. — Где он?

— А вот сержант проводит.

Из-за спины Реутова выглянул молодой полицейский и заинтересованно зыркнул на Наташу.

— Проведи доктора к ребенку и не отходи ни на шаг, а потом обратно приведешь. — Реутов посторонился, давая Наташе пройти. — Как приятель?

— Плохо. — Генка вздохнул. — Сейчас еще один врач будет, осмотрит его, и будут решать, что дальше. А тут что?

— Четыре трупа. — Реутов злобно посмотрел на свои ботинки, измазанные в крови. — Сели поминать убиенного еще в обед, а ближе к вечеру уже все готовые в грязь, и, как водится, по пьяни кому-то что-то показалось, и понеслась карусель — по новой. В ход пошли ножи, а одну из женщин соседка просто забила. Свалила с ног, села сверху и била головой о пол. Так что соседей у твоего приятеля станет меньше: кого-то зароют, кто-то сядет. Но, по-моему, виной всему водка, которую пила честная компания, забрали остатки на анализ. С водкой что-то нечисто.

— Кто-то подмешал вещество, усиливающее агрессию?!

— Похоже на то. — Реутов вздохнул. — Чаю дашь мне? Только сюда прямо вынеси, если можно. Ботинки в кровище, да и грипп там у вас, а у меня жена беременная, не дай бог, притащу вирус в дом.

— Погоди.

Генка вернулся на кухню и сделал Реутову чай.

— Тебе с сахаром?

— Три ложки, а если чашка большая, то пять. — Реутов заглянул в квартиру и кивнул Олегу, здороваясь. — Съезжать тебе надо, парень, тут покоя никогда не будет.

Олег кивнул, соглашаясь. Вид у него был очень бледный, и Генка обеспокоенно подумал о том, что лучше всего было бы отвезти приятеля в больницу.

— Спасибо. — Реутов взял у Генки из рук чашку и оперся о косяк, пробуя чай. — Ну, что там?

Это Наташа вернулась, сопровождаемая сержантом.

— Грипп, инфекция точно такая же, как у Олега, — обеспокоенно нахмурившись, ответила она. — Остальных детей тоже надо осмотреть, они все сильно кашляют, и очень похоже, что у всех то же самое начинается, развивается стремительно, просто этот самый маленький, вот он и заболел первым. Я вызываю неотложку, их всех нужно обследовать в больнице, а малыша срочно на аппарат, он почти не дышит. Очень странно все это, в городе сейчас совершенно другой штамм активен.

— Ну, охренеть! — Реутов допил чай и отдал чашку Генке. — Ладно, сейчас поставлю в известность социальную службу, чтоб не приезжали, только их тут не хватало. Какой такой «другой штамм», что это и откуда?

Наташа пожала плечами и ушла мыть руки, а Генка, пожав Реутову руку, забрал у него пустую чашку и закрыл дверь — но лишь затем, чтобы снова ее открыть, потому что снова постучали.

— Привет.

Знакомый врач, в той же зеленой пижаме, вошел в квартиру и удивленно посмотрел на Генку:

— Что это у вас тут в коридоре, именины Джека-потрошителя? Кровища по всему коридору, стены — просто смотреть страшно.

— Типа того. — Генка кивнул на Олега, лежащего под капельницей. — По-моему, от лекарств толку нет, ему стало хуже.

— Вижу. — Врач измерил давление больного, сосчитал пульс, взглянул на градусник. — Наташа, его немедленно нужно в стационар, интоксикация слишком сильная, легкие не справляются, я опасаюсь отека — это если раньше сердце не остановится, температура критическая.

— Я уже думала об этом.

— Тогда я вызываю машину. Соберите ему пока вещи.

Наташа кивнула и открыла шкаф. Генка посмотрел на Олега — конечно, он и сам заподозрил, что ему стало значительно хуже! А врач понял сразу.

— Ничего, брат, в больнице тебя живо починят. А дома — ну, что ж дома, тем более что Наташа не может сидеть тут постоянно, а одному тебе нельзя оставаться, один ты умрешь. И соседи твои, опять же…

Олег закрыл глаза и провалился в темноту.

Там, в сером лабиринте, было спокойно и тихо и необязательно было куда-то идти. Можно просто сесть и отдохнуть. Тем более кто-то играл на рояле, и он будет слушать эту музыку, слушать и сидеть у стены, ощущая ее тепло.

* * *

— Ну, слава богу, явилась. — Мать встретила Наташу в передней. — Как там твой пациент?

— Увезли в больницу. — Наташа переступила порог и только тут ощутила, как сильно устала. — Ген, давай пакет, я сама…

— Гена, ты у нас сегодня останешься, — решительно заявила Диана Викторовна и взяла у Генки из рук пакет с вещами дочери. — Поздно уже, и у меня еды полно.

— Но…

— Ступай в ванную, дам тебе Гришины вещи переодеться, а свои запихни в машинку.

Генка кивнул и подчинился. Диану Викторовну он знал столько, сколько знал Гришку Макарова, без малого десять лет. С того самого дня, как его новый приятель по институту притащил его к себе домой — обедать. Геннадий помнит, как его точно так же, как сегодня, оставили ночевать, накормили ужином, а потом и завтраком, и за полчаса Диана Викторовна подробно выяснила, что он за птица. Причем она не применяла для этого никаких иезуитских методов, а задавала прямые вопросы: как зовут, откуда приехал, кто родители, и Генка отвечал, а Диана Викторовна смотрела на него сквозь свои элегантные очки в тонкой оправе и доброжелательно кивала. С тех пор он стал в этом доме своим, и Диана Викторовна всегда принимала его как своего, но и за просчеты ему доставалось так же, как и Гришке. У Дианы Викторовны не было понятия «дети выросли» — если она считала, что дети делают глупости или ведут себя неподобающим образом, то детям это сообщалось тут же, не отходя от кассы, с требованием немедленно прекратить безобразие. И без разницы, что детям по двадцать семь лет. Какое это имеет значение, они же все равно еще дети, и кто им скажет правду, если не мать?

Но делалось это как-то необидно, и Генку такое внимание не тяготило, потому что своей матери он не помнил, как и отца, они погибли в один день — утонули на реке, когда Генке было три года.

Его вырастила сестра матери, тетя Оля, которая не особенно интересовалась племянником, она вообще ничем в жизни не интересовалась, просто не обращала внимания на многое из того, что могло ее огорчить или нагрузить проблемами. Генка вырос сам по себе — тетка кормила и одевала его, следила, чтобы он усвоил хорошие манеры и не связывался с плохими компаниями, но особой доверительности между ними не было, у тетки не имелось такой потребности, а Генка рано научился жить в вирте и доверять свои мысли и чувства виртуальным друзьям. И только иногда во сне он говорил с кем-то, о ком он знал, что это мама и папа, но, проснувшись, уже не помнил их голосов и лиц, просто знал, что они снова приходили к нему. Со временем эти сны случались все реже, и, ложась спать, Генка всякий раз надеялся увидеть их, даже если и не запомнит снова, просто знать, что они не забыли о нем. Но что-то давно родители не приходили к нему во сне.

А Диана Викторовна была не во сне. Сложно представить человека более реального: высокая, полноватая, с молодым приветливым лицом и светлыми волосами, собранными на макушке, она олицетворяла собой покой и стабильность. Когда ее супруг, отец Гришки и Наташи, принялся, как она выразилась, «фордыбачить», а именно — выпивать, шастать непонятно где и пропивать деньги, которые он должен был приносить в семью, для детей, она выбросила его из жизни одним пинком и обратно уже не впустила. Она не принадлежала к тому типу женщин, кто хватается за мужчину на любых условиях. Трезво рассудив, что никчемный отец подаст дурной пример детям, она не позволила бывшему мужу хоть как-то повлиять на мироощущение своих отпрысков. Он, правда, и не рвался особо, а со временем совсем спился и умер, но даже его смерть не заставила Диану Викторовну перестать презирать его. Именно от нее Генка узнал настоящий перевод латинской пословицы, гласящей: о мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды. Вот это уточнение — «кроме правды» — как-то затерялось в переводах, и, возможно, это уж христианство под себя адаптировало, но изначальный текст ему понравился больше: да, ничего, кроме правды. Смерть никоим образом не делает, например, из подлеца хорошего человека и не исправит то, что он сподличал. Смерть — это просто смерть, а не всемирная индульгенция.

— Как там твой друг?

Диана Викторовна не была знакома с Олегом. Как-то так вышло, что Генка был одинаково вхож в две компании. С одной стороны — Гришка Макаров и его сестра Наташа, моложе их на два года. Их дом, который твердой рукой вела Диана Викторовна, и другие ребята, с кем они собирались здесь, потому что «вот совсем не дело — шататься детям по улицам, впроголодь и по холоду».

И был Олег, очень закрытый, очень своеобразный, углубленный сам в себя, постоянно изобретающий новые программы, ищущий каких-то невероятных горизонтов, с которым можно было часами молчать, делая одно дело, и как раз Олег показал ему огромную вселенную мира программирования и возможности, открывающиеся перед человеком, который живет в цифровом формате. А вместе они хорошо дополняли друг друга, оттого и работа ладилась у них.

Но Олег не был человеком, который пришелся бы ко двору в их компании беззаботных балбесов — или, скорее всего, компания не заинтересовала бы его. И Генка любил приходить к нему домой, где они, наскоро перекусив, принимались «летать» — так это называл сам Генка, а для Олега это было его обычное состояние. Но в обычной жизни Олег был закрытым и очень уязвимым, и Генка это отлично знал, а потому даже не пытался ввести его в ту, другую компанию.

И теперь Олег в больнице, а он, Генка, здесь, в доме Макаровых, сидит на кухне в Гришкиной рубашке и шортах и рассказывает Диане Викторовне о событиях прошедшего дня.

— Ужас какой! — Диана Викторовна вздохнула. — Ну, даст бог, мальчик поправится, завтра надо будет его обязательно навестить, я бульон ему сварю, съездим, Гена. Что ж он там один лежит, это совсем не дело. А потом, конечно, пусть переезжает к нам на дачу, освободим ему угловую комнату, если нужно мебель поставить. Совершенно не годится — жить в таком доме, я же видела эту клоаку, просто предместье Мордора, и это практически центр города, ужас!

— Это еще хорошо, что дверь крепкая оказалась. — Наташа, с влажными после душа волосами, вошла в кухню. — Мам, я поем — и спать, устала ужасно.

— Да, хорошо, что дверь там такая. Садись, доча, и ты, Геннадий, придвигайся ближе к столу, будем ужинать.

Она расставила тарелки, достала из холодильника миску с салатом, поставила на стол форму, наполненную ароматным мясом, запеченным в каком-то фирменном соусе, и большой кувшин свежеотжатого сока.