Помоги проекту - поделись книгой:
Потом я узнал, что Ван никогда не хвалил учеников. Он считал, что старательно заниматься, почитать учителя, заглядывать ему в рот, следить за каждым его движением и выполнять каждое его указание – это святая обязанность ученика. За что же тут хвалить? За то, что человек делает то, что должен? Но, как оказалось, похвала у него тоже была. Звучала он так: «Сегодня отдыхаешь целый день». Жалко, что пользовался он ею редко. Раз в год, не чаще.
Но прошло время и он снова вернулся к стилю тигра. Против моего семейного стиля он ничего не имел. «Просто, – говорил он, – я наполню его новым пониманием, дам тебе почувствовать внутреннее спокойствие тигра. Твои дед и отец это, конечно, знают, только они не могли тебе этого передать, ты бы тогда не понял. А теперь самое время».
Способ для передачи этого состояния Ван снова выбрал совсем простой. Он велел мне устроиться где-то в укромном месте («лечь в засаду, как тигр») и расслабиться. В результате я должен быть прийти в состояние тигра, поджидающего добычу. Это состояние можно наблюдать не только в джунглях и не только у тигра. В нем же пребывает и домашний кот, поджидающий мышь у норы.
– Так что можно и кота взять в качестве примера, – говорил Ван. – Просто тигр больше, внушительнее, нагляднее. Да и тебе он ближе – семейный стиль все-таки. А состояние простое. Вроде сон и вроде не сон, вроде расслаблен, а вроде готов в любое мгновение к прыжку. Вообще это скорее состояние Ци-Гун. Тебе дед наверняка говорил о нем.
– Конечно, говорил, – откликнулся я, – только он его называл «кажется, есть, кажется, нет».
– Вот именно. То кажется, что тигр лежит, а то кажется, будто солнечные зайчики так легли на листву.
Проследив, как я «улегся в засаду», Ван ушел. В очередной раз я понял, как просто говорить и как
Нечто подобное я видел позднее, в армии. Там никто не пытался сделать из меня снайпера, но как их готовят, мне довелось однажды наблюдать. Их сутками заставляли лежать неподвижно. Эта игра у них называлась «кто кого перележит». Суть ее заключалась в том, что снайпер опасен, пока никто его не видит. Стоит ему пошевелиться, как чужой снайпер, который где-то лежит так же неподвижно, может заметить его. И тогда его песенка спета: снайпер, даже чужой, промахивается редко. Так что часто выживают не те, кто лучше стреляет, а те, кто терпеливее, лежит неподвижно.
Но у снайперов наука другая, им просто нужно привыкнуть лежать сколько нужно, причем в любых условиях.
А методика «тигра, лежащего в засаде» требовала умения входить в состояние Ци-Гун. Научиться этому было значительно труднее, но зато, если человек научался, то он мог находиться без движения очень длительное время, причем без вредных последствий для здоровья.
Так что тот тигр, который ждал меня в засаде, находясь в состоянии безмолвия, был несомненным мастером Ци-Гун. И то, что я его сумел «учуять», означало, что я мастер как минимум не хуже него. И могу уже не столько следовать правилам Ци-Гун, сколько своим собственным. И ходить в джунглях не предписанными способами (вроде «не ходить дважды одним путем»), а своими собственными.
Именно это «тигриное чутье» и привычка ходить только своими путями спасли мне жизнь и в тот раз, когда я вместе со связным выходил из Сайгона. Как оказалось, проводник, нанятый им, должен был завести нас в ловушку. Разумеется, я этого не знал, мне просто не захотелось идти так, как вел нас он. Ориентировался я на местности не хуже дикого зверя, так что выйти к цели мог тысячью разных путей. Когда я сменил направление, проводник не на шутку переполошился и начал пугать нас, говоря, что так мы точно не пройдем. Его поведение мне очень не понравилось и я «втихую» решил выяснить у связного, давно ли он знает проводника. Оказалось, что выходить нужно было срочно, наших проверенных проводников в тот момент на месте не было, а этот случайно подвернулся под руку. Таких случайностей я не любил и решил поговорить с проводником по-свойски, тем более что очень уж он мне не нравился. Правду мне люди говорили всегда, я умел спрашивать. Этого тоже не пришлось уговаривать – отнекивался минут пять, после чего сказал, где нас ждет засада. Идти было далеко и я решил не тащить предателя с собой – больно мелкая сошка. Могу сказать одно: он не мучился.
Добрались мы без приключений. Нас уже ждали. Не говоря ни слова (сказали только, что ввиду большой секретности), меня выкупали, постригли, переодели и приказали надеть награды (к моему большому удивлению, их было не так уж и мало). Оказалось, что меня ждала потрясающая неожиданность: не более и не менее как Золотая звезда Героя Народных Вооруженных сил, которой меня награждал сам Хо Ши Мин. Случай был совершенно беспрецедентный, я никак не мог поверить, что такое происходит именно со мной. Но это факт, эту звезду я умудрился сохранить до сих пор.
Как я воевал после этого, больше я рассказывать не хочу. Я сам понимал, в кого (точнее, во что) превращаюсь. Это было то, о чем предупреждал меня учитель Ван:
– Человеку нравится делать то, что он умеет делать хорошо. Особое удовольствие от своей работы получает мастер, который наслаждается не только результатом своей работы, но и своим мастерством все то время, которое он работает. Вот ты все стараешься из всех сил, хочешь стать мастером. И это хорошо. Но задумайся, какое мастерство у человека, практикующего боевые искусства. И от
Казалось, что тогда я пропустил эти его слова мимо ушей. Но пришло время и я их вспомнил. Мало того, оказалось, что теперь я понимаю, о чем он говорил: искусство настоящего мастера рукопашного боя заключается в умении убивать. И когда он начинает получать удовольствие от своего мастерства… Еще я стал понимать, почему учитель Ван часто сетовал, что у него нет времени обучать меня игре на флейте, рисованию и каллиграфии. Это и был тот противовес, который «встраивался» в человека при обучении его воинским искусствам. Иначе говоря, та часть, которая помогала избежать деформирования психики, неизбежно возникающего при серьезном обучении, связанном с умением «причинять вред» другим людям.
Правда, один противовес они с дедом все-таки успели в меня «установить». Один, зато самый важный. Благодаря их стараниям я умел хорошо лечить и теперь твердо знал, чего я на самом деле хочу.
И тут пригодилась моя Золотая звезда. Как героя Вьетнама меня неожиданно (как, впрочем, и всегда) отправили на учебу.
Мира у себя в стране я практически не увидел, так что из войны попал не только в другую страну, но и в другую, мирную, жизнь.
Куда нас везут, нам (даже офицерам вроде меня) не сказали – просто посадили в самолет и мы полетели. Когда самолет сел, нам объявили: «СССР». Мне, опять же, как герою Вьетнама повезло – я попал, как и мечтал, в медицинский институт. Другим повезло меньше. Один мой знакомый, тоже собиравшийся стать врачом, попал в так называемое ПТУ и несколько лет вместо медицины осваивал специальность горного рабочего. Разумеется, ничего он там не осваивал, а просто (как он выражался) «пахал в шахте на лопате». Единственное, что он в этом профессионально-техническом училище изучил в совершенстве, – это русский мат, который употреблял при каждом удобном случае. Кроме лингвистического, так сказать, достижения, у него было еще и «достижение» физическое: от постоянной работы с лопатой у него выступили вены на руках и он показывал всем свои предплечья. Видимо, он никогда раньше тяжело не работал, поэтому случившееся вызывало у него такое большое удивление.
Мне, конечно, было полегче. Хотя случалось всякое. Сначала меня положили в стационар и стали, как они выражались, «гнать глистов». Это у меня-то, традиционного лекаря в восьмом поколении, который про глистов и травы для борьбы с ними знал больше, чем все эти врачи вместе взятые. Но они не отставали, заставляли пить таблетки, угрожая, что иначе скажут руководителю нашей группы и меня «отправят на родину». Это была серьезная угроза – «на родину» отправляли за малейшую провинность, а уж там провинившихся точно ничего хорошего не ожидало. Да и вообще возвращаться из мирной жизни «на родину» мне совершенно не хотелось. Так что я покорился и согласился пить таблетки. Но какие же они были доверчивые идиоты: поверили, что я действительно стану пить их отраву, которая, как я понимал, травит не только глистов, но и человека.
Обмануть их было легко. Тут мне пригодилось «искусство обманщика», которому меня обучил мастер Ван. Говорил он так: «Искусство рукопашного боя – это, конечно, очень хорошо. Но иногда проще обмануть человека, чем упираться, как баран, и использовать силу. Соглашайся, но жди подходящего момента и делай все по-своему». Так я и поступил. Я улыбался, брал из рук медсестры таблетки, бросал их в рот, запивал водой. Все это требовалось делать при ней, потому что какой-то деревенский остолоп уже пытался выплевывать таблетки и попался на этом. Ну что ж, у него не было учителя Вана, который научил меня в том числе и тому, как сделать вид, что ты съел предложенную еду, а на самом деле… А на самом деле я, не переставая улыбаться, отходил за угол, выплевывал в ладонь кашу, в которую превращались таблетки, и степенно шел в туалет, сполоснуть рот и выбросить «кашу» в унитаз. Воду я после этого всегда сливал, ибо Ван учил меня: в мастерстве нет мелочей. Например, даже совсем небольшая царапина от когтей тигра может привести к заражению крови, даже крохотное пятно туши может испортить каллиграфическую надпись.
В больнице меня продержали недолго, так как я был (разумеется, если не считать нескольких шрамов) совершенно здоров. Все врачи удивлялись, говорили, что такие здоровые люди им редко встречаются. Я не стал говорить, что им просто не попадались люди, занимающиеся Ци-Гун.
Когда я вышел из больницы, меня отправили в общежитие. Было мне там скучно. С соотечественниками мне было совершенно не интересно, о чем мне, мастеру и боевому офицеру, было говорить с этими сопляками, которые попали в медицинский институт прямо со школьной скамьи. Их я просто не замечал. Но оказалось, что они заметили меня. А дело было так.
Переход к мирной жизни оказался для меня непростым. Несколько месяцев я совершенно ничего не хотел. Вернувшись с занятий, я ложился лицом к стене и лежал так до утра. Мне почти не хотелось есть. Мало того, мне даже не хотелось практиковать! Ни боевое искусство, ни Ци-Гун! Я сам не понимал, как такое
Потом и это прошло. Видимо, долго пить я не мог – здоровый организм сопротивлялся и победил. Пить я, конечно, не бросил, но теперь точнее это можно было назвать словом «выпивать»: нечасто, немного и в достойной компании. Правда, тот же самый здоровый организм стал требовать другого – женского общества. Поэтому в общежитие я стал возвращаться поздно. А так как после одиннадцати (или двенадцати, точно не помню) вечера двери закрывали, то я повадился ходить через комнату вьетнамцев, живущих на первом этаже. Радости им это никак не доставляло: среди ночи приходит Минь, стучит в окно, требует его впустить. Приходится вставать, открывать окно, а Минь, «как будто так и надо», не говоря «спасибо», проходит мимо них и, не торопясь, выходит в коридор, даже не закрывая за собой дверь.
Вот тут-то мои соотечественники и стали меня замечать. Отказать мне они почему-то не решались, хотя никто не знал, что я мастер, через что я прошел и что я умею. Может, углядели во мне нечто, что удерживало их от неосмотрительного шага. А может, просто трусливые попались. Поэтому поступили они иначе: обратились к двум «соотечественникам», которые не скрывали (мало того, они это афишировали), что обладают навыками боевых искусств. Они даже называли себя мастерами! Один из них обнаглел настолько, что взялся обучать группу советских студентов рукопашному бою. И это ему вполне сходило с рук – в СССР тогда был большой интерес к азиатским боевым искусствам, а настоящего мастера еще никто не видел. Как-то случайно я увидел занятия, который проводил этот
И вот однажды, когда в очередной раз ночью я возвращался в общежитие через окно, меня вместо робких обитателей «проходной» комнаты встретили двое этих «мастеров». Увидев, что в комнате, кроме них, никого нет, я обрадовался – можно было не стесняться. Калечить или тем более убивать их я, разумеется, не собирался. Но спускать такое неуважение к себе я тоже не предполагал. Поэтому я спокойно взял ближайший стул, ударом ладони разломал его, взял в руки удобный обломок от него и так же спокойно встал спиной к стене. Все это я проделал, не сводя глаз с этой «мастерской» парочки.
Нападать на меня им сразу расхотелось. Видимо, все-таки во Вьетнаме они видели настоящих мастеров, потому что один из них что-то тут же начал шептать другому на ухо. Мой чуткий слух позволил мне разобрать, что он говорил (кстати, эти слова в свой адрес я уже слышал не один раз). Прошу меня простить, я просто делаю дословный перевод с вьетнамского языка на русский: «Бросаем это дело на х…, он очень х…во смотрит, этот Минь». Тут они не ошиблись: еще шаг ко мне навстречу…
На этом, собственно, мои отношения с соотечественниками и закончились. Два этих бойца стали меня обходить десятой дорогой. Видимо, их отношение передалось и всем остальным (а может, что-то и узнали обо мне). Но для меня это было не важно. Важно, что с этих пор меня никто никогда не задевал и даже не пытался общаться. Меня просто боялись. Это было именно то отношение, к которому я привык и которое считал правильным.
Одному мне никогда не было скучно. Кроме того, я знал, что те, кто надо, кому «положено по судьбе», меня найдут. Разумеется, случилось это не сразу. Вначале приходили совсем не те. Например, однажды всех «вьетнамских друзей» пригласили посетить институтскую секцию бокса. Секция эта считалась очень хорошей, потому что высокие показатели в спорте были очень важны для любого советского института и классных спортсменов туда буквально заманивали, обещая им стипендии и возможность вообще не посещать занятия. Я этого никак понять не мог: как в дальнейшей своей жизни человек, который совсем не учился, сможет учить людей? Как по мне, таких ребят надо было без всякой жалости вышвыривать из института (пусть бы себе на здоровье занимались спортом), потому что подпускать к больным такого горе-доктора… Но мое мнение никого не интересовало и я сам пару раз видел, как преподаватели с кафедры физкультуры приходили договариваться насчет своих оболтусов-спортсменов. А чтобы их подопечным не нужно было самим приходить на зачеты и экзамены, они приносили их зачетки и просили других преподавателей «поставить какую-нибудь троечку». Все это я к тому, что боксеры в институтской секции были отборные, многие из них называли себя «мастерами спорта». Что такое «мастер спорта», я, честно говоря, не понимал, да и не очень интересовался.
Но посетить их тренировку я не отказался, потому что, как я понял, речь шла о сравнении западных и восточных боевых искусств. Причем предполагалось показать «вьетнамским друзьям» преимущество бокса перед всеми другими воинскими искусствами. Эти идиоты называли бокс в ринге, окруженном канатами, в перчатках, с судьей, с тремя раундами по три минуты «боевым искусством»! Особенно меня умиляли секунданты, которые подавали бойцам водичку, обмахивали полотенцами, делали массажик плеч. Они только что не целовали этих здоровяков, простите, в зад.
Но в тот вечер делать мне было нечего: выпить, сколько хотел, я уже выпил, свидания с дамой тоже не намечалось. Так что я решил сходить, взглянуть на их «боевое искусство». Оказалось, что из «вьетнамских друзей» пришел я один, так что все внимание уделили мне. Стали спрашивать, как мне нравится бокс. Вообще-то я человек достаточно вежливый: с детства меня учили, что за каждое не аккуратно сказанное слово могут спросить очень строго. Поэтому я вежливо отвечал, что этот
Так что все было хорошо, пока чемпион института в тяжелом весе (само собой, тоже мастер спорта) не начал избивать грушу. И все кругом ахали и спрашивали меня, как мне нравится его удар: наверное, вьетнамцы – маленькие, легонькие – так не могут.
Тут я не выдержал, видимо, все-так выпил лишнего. Я сказал: «Да, вьетнамцы так не могут, потому что так и не надо. И вообще в боксе не бьют».
Тут все раскудахтались, как куры на деревенском дворе, мол, как это в боксе не бьют. По мне все было просто: ударом называется то, что (разумеется, при правильном исполнении) сразу убивает или калечит. В перчатках так вообще бить не получается – попасть «на точку» невозможно. Конечно, и боксерским ударом можно убить, но это надо бить, как кувалдой, и такого средний боксер в принципе уметь не может.
Примерно так я и сказал, чем вызвал не только возмущение, но немедленный вызов на поединок. Представляю, как это выглядело со стороны: огромный, накачанный тяжеловес «наезжает» на маленького сухого (это чтобы не сказать истощенного) вьетнамца. Весил он, думаю, раза в два больше, чем я. Другой бы на его месте постыдился. Вообще, когда я с ним познакомился поближе, выяснилось, что он очень добродушный парень. Он говорил, что тогда был не прав и сожалеет о случившемся, но уж очень я достал его, оскорбив его любимый бокс.
Отказываться от спарринга (так они это называли) я не стал. По правилам бокса – пожалуйста. Только я не буду надевать перчатки. Тут я их удивил, даже начинающий боксер знает, что в перчатке удар становится тяжелей. Но я-то знал, что и голым кулаком валю буйвола.
Если честно, то мне просто хотелось подраться и тому была личная причина: среди американских солдат было много именно таких парней: здоровенных, холеных и наглых. С такими у меня был особый разговор. Звучало это так: «Хочешь поиграть, ну давай».
Спарринг вышел очень коротким. Драться, как делали это они (махать руками, как мельница, и колотить друг друга куда попало), мне было совершенно не с руки. Так что для них все выглядело непривычно. Боксер бьет меня в голову длинным ударом справа. Я делаю шаг вперед (ну не люблю я длинную дистанцию) и бью его из-под руки в подбородок. Таких скрытых ударов и мастера посильнее его не замечают.
На этом зрелище заканчивается: боксер падает, а я выхожу из ринга. Все происходит в полной тишине. Они ждали боя – они его получили. Только они не знали, как выглядит
Больше «вьетнамских друзей» на подобные мероприятия не приглашали. Видимо, не хотели снова меня видеть. Зато мне неожиданно «обломился» приз. До этого дня я честнейшим образом ходил на все занятия в институте и даже (можете в это не верить) на физкультуру. Преподавателем у нас был мастер спорта по фехтованию, которому однажды, видимо, стало скучно и он вдруг ни с того ни с сего решил показать нашей группе основную технику фехтования. Начал он правильно – с основ, то есть со стоек. И тут же удивился, когда увидел, что все стойки я с первого раза делаю правильно. Когда он спросил, занимался ли я раньше фехтованием, то я ответил, что нет (разумеется, я работал со всеми восемнадцатью видами холодного оружия, но только у нас это не называлось фехтованием, так что ответил я совершенно честно). Тогда он решил, что я очень способный и что он сможет из меня сделать фехтовальщика. Чтобы увлечь меня, он предложил мне учебный поединок на каких-то длинных железяках, которые он, кажется, называл шпагами (мне лично эта штука сильно напомнила китайский меч цзянь, до которого мой дед был большой охотник и который он называл «оружием благородного мужа»). Я, разумеется, не отказался, мне самому было интересно, как фехтуют здешние «благородные мужи». Различия стали заметны сразу. Я, например, привык драться любым оружием и в любой одежде, а наш препод притащил из своей тренерской каморки кучу всякой, как говорил он, «экипировки» и заставил меня надеть маску, перчатку, белую куртку, которую он называл «колетом». В общем (хотя я и чувствовал себя во всем этом, как клоун), мне «костюмчик» понравился – в таком травм бывает намного меньше. Хотя, с другой стороны, если человек рассчитывает, что его защитит костюм, то никогда в жизни по-настоящему не научится.
Поединок наш был для фехтовальщика сюрпризом. Парень он был хороший и я сразу решил только защищаться, чтобы он не потерял «лицо» перед своими студентами, которые тут же сгрудились вокруг нас. Препод вначале всячески меня подбадривал, говорил, чтобы я не стеснялся, нападал, как могу, что нечего бояться… Но так как я стоял, как пень, то он начал нападать сам. Сначала осторожно, а затем постепенно вошел в раж и стал работать в полную силу. Парень был действительно хорош, удары, казалось, сыпались со всех сторон, он и у нас бы считался несомненным мастером. Но я все-таки был заметно лучше. Настолько лучше, что не пропустил ни одного удара. Когда мы сняли маски, препод спросил: что, правда, никогда не фехтовал?! Понимая, что теперь он уж точно не поверит, если я скажу, что нет, я рассказал ему правду. Он покивал и больше не приставал ко мне с предложениями «пофехтовать».
Однако вскоре он обратил на меня внимание еще раз. Как-то во время урока физкультуры в зал зашли здоровенные молодцы (потом он сказал, что это была институтская секция бокса) и стали переодеваться, не обращая ни на кого внимания. Наш молодой препод тут же завелся и сказал, что неприлично так вести себя в присутствии девушек (которых в нашей группе было большинство). Как по мне, так наш препод был полностью прав, но «секция бокса» считала иначе. Чужой препод был им никто и они прямо спросили, не хочет ли он лично вывести их. Препод сказал: «Конечно, хочу». Потом еще раз посмотрел на добродушных хохочущих здоровяков и добавил чуть тише: «Но не готов». Тут не выдержал я и сказал, что я, наоборот, не хочу, но готов. Наш худощавый фехтовальщик и тот не выглядел внушительно, а уж я тем более, так что здоровяки стали ржать еще сильнее. Но тут пришел их «боксерский тренер», которого здоровяки слушались беспрекословно, и тут же выгнал своих подопечных из зала. Он даже оказался настолько вежливым, что извинился за их поведение!
Так вот, о призе. Как оказалось, парень, которого я положил в ринге, и был заводилой в той компании, которая потешалась над нашим фехтовальщиком в тот раз. Я его, конечно, в лицо тогда не запомнил, чего там запоминать – груда мышц, какое уж там лицо. А вот наш фехтовальщик, оказывается, его заприметил хорошо. Об этом я узнал, когда на следующем уроке физкультуры он тихо сказал мне: «На занятия по физкультуре можешь вообще не ходить. У тебя в этом семестре зачет, и в следующем зачет, и до конца курса физкультуры тоже зачет. Это тебе от меня благодарность. За того боксера».
Сам боксер тоже приходил ко мне поговорить про боевые искусства и про то, как ему понравилась моя техника и что он тоже бы не прочь освоить такую. Но было сразу видно, что это просто треп, что со своим любимым боксом он не расстанется никогда. В общем, было понятно, что это «не мой ученик», и, любезно поговорив, мы расстались. С ним приходил и его тренер, который без умолку говорил про бокс и все предлагал мне идти к нему тренироваться. Мол, он сделает из меня чемпиона мира в легчайшем весе. Было смешно:
Во Вьетнаме на всеармейском чемпионате по рукопашному бою я занял второе место. Моего соперника его земляки-судьи «тащили» на первое место. Несмотря на то что в финале я его «положил на пол», мне все равно дали второе место, сказав, что победил я его не по правилам. Хотя какие правила могли быть в армейском рукопашном бое?
Вскоре этот парень погиб от разрыва бомбы. Мне было жаль его, со временем он мог бы стать гордостью вьетнамских боевых искусств. Но как бы там ни было, я был чемпионом вьетнамской армии (и это во время, когда весь Вьетнам был армией). Иначе говоря, я был самым сильным молодым мастером Вьетнама. Разумеется, были и старые мастера, вроде моего деда и учителя Вана. Но те в поединках никогда не участвовали. Даже мой отец в последнее время уже стал отказываться. Правда, в последнее время его никто уже и не вызывал: боялись, что согласится.
Вскоре в «мою дверь постучали». Ну, если не так многозначительно, то меня нашли люди, которые давно и, надо сказать, совершенно безуспешно тренировались. Нормальные ребята, ну, может, немного хулиганистые. Но все в пределах допуска, трудно найти ангела, который бы мечтал заняться боевыми искусствами.
С этими было все и хорошо и плохо. Хорошо было то, что ребята они были, в общем, неплохие, а плохо то, что они совершенно не понимали моих азиатских методов обучения и как им следует относиться ко мне, чтобы я начал их по-настоящему учить. Я для них был какой-то странный желтокожий человек, которого они попросили с ними позаниматься и который согласился на это. Заметьте, при этом я тогда учил их совершенно бесплатно, как учили меня. Но никакой благодарности они ко мне явно не испытывали.
Уже потом, когда у меня появилась
Мастер родился в очень богатой семье. Отец его прекрасно разбирался в боевых искусствах, хотя настоящим мастером так и не стал. Его родители рано умерли и ему, как старшему сыну, пришлось «подхватить» семейный бизнес. В бизнесе он оказался очень удачлив и приумножил семейное состояние. Но, как он позже признался старшему сыну, всю жизнь в душе ему больше всего хотелось освоить великое, как он говорил, воинское искусство. Свою мечту он решил воплотить в своем старшем сыне, пригласив для него самого лучшего вьетнамского учителя, которого он смог нанять за деньги. Я отдельно говорю об этом, потому что традиционные мастера самые сокровенные тайны от-давали, а не продавали. Так что «самый лучший мастер, которого можно нанять за деньги» и просто «самый лучший мастер» это в традиционном воинском искусстве не всегда один и тот же человек.
А дальше произошла история, которую я бы считал чистой воды легендой, которыми мастера в наставительных целях пичкают своих учеников, если бы ее не рассказал дед, который никогда не обманывал меня. И хотя подобная сказка обязательно есть в каждой второй школе воинских искусств, эта история чистая правда.
Лет в восемнадцать, прогуливаясь в небольшом лесу, наш юноша встретил старика, который исполнял странный танец, напоминающий простейший формальный комплекс какого-то воинского искусства. Юношу удивило только, что старик выполняет столь простую технику, которую обычно преподают начинающим. Мало того, он двигался потрясающе медленно. Похоже было, что даже эти примитивные движения он не мог выполнить хоть сколько-то быстро. Однако делать юноше было нечего и он решил понаблюдать за этим спектаклем. Старик вел себя так, как будто кроме него никого вокруг нет. Казалось, он был полностью погружен в свое занятие и ничего вокруг себя не видел. Однако оказалось, что это совсем не так. Когда юноша начал кривляться, копируя и передразнивая его движения, старик, не останавливаясь, сообщил ему, что обезьяны обычно проводят время в компании себе подобных и что лучше ему не пытаться привлечь к себе внимание порядочных людей, которые к тому же как минимум раза в четыре старше его.
Юноше это не понравилось и он сказал старику, что тот вполне может нарваться, если не перестанет оскорблять достойных молодых людей, мастеров боевых искусств к тому же.
Тут старик так удивился, что даже выразил готовность прервать свою практику только для того, чтобы хоть краем глаза взглянуть на такое искусство, которому можно научиться в столь юном возрасте. Упрашивать юношу не пришлось и он тут же ударил старика.
А дальше все было, как в стандартной легенде: юноша мгновенно оказался лежащим на земле. Пока он приходил в себя, старик уже ушел. Эту странную историю юноша рассказал отцу. Тот был человеком дела. Сначала он вызвал учителя сына, поблагодарил за долгие годы работы, щедро рассчитался с ним и сказал, что обучение сына закончено. Затем выдрал сына без всякой пощады за непочтение к старшим и приказал отвести себя на место, где тот встретил старика. Им повезло – старик был там же и занимался тем же самым.
Извинения юноши он принял благосклонно, а потом отправился с его отцом в ближайшую чайную. О чем они говорили, юноша не знал, к беседе его не допустили. Знал он только, что беседа была долгой и сразу после нее отец ушел, сказав, что оставляет сына с его новым учителем, который оказался китайским мастером Тай-Цзи-Цюань, бежавшим из Китая.
Прошло пятнадцать лет, в течение которых никто юношу не видел. Где он был и как его учили, никто не знает, но, когда он вернулся, никто не мог сказать, что он не мастер.
На этом та часть статьи, в которой описывалась история, и так известная мне от деда, заканчивалась и следовало описание того, как наш герой начинал преподавание в Париже. Сам он так писал по этому поводу:
«Эмигрировав в Париж, я решил преподавать наши национальные боевые искусства. Делать это я предполагал бесплатно по двум причинам. Во-первых, денег, которые отец выделил, мне было достаточно для совершенно безбедного существования, во-вторых, учитель мне передал науку бесплатно и я решил поступить так же.
Популярность боевых искусств в те дни во Франции была огромной, имя у меня было достаточно громкое и на первое занятие пришло столько людей, что немалый зал, который я арендовал случайно (меньшего поблизости просто не было), не мог вместить всех желающих.
Когда я шел на следующее занятие, я думал о том, что нужно будет «выписать» из Вьетнама ассистентов, потому что я один никак не смогу обеспечить хоть сколько-нибудь качественного обучения такой толпы. А насчет нового, еще большего, зала я уже договорился.
Придя в зал, я обнаружил, что на занятия не пришел ни один человек! Я прождал целый час: никого! Хорошо было только одно: я не успел внести задаток за аренду большего зала.
И не то чтобы я так уж сильно желал обучать этих французских бездельников. Мне просто стало интересно: почему? Я умею сам, знаю методику преподавания, учу бесплатно. Наконец, я учу честно, как меня учили. И это не говоря о том, что я чемпион и у меня громкое имя, хорошо известное во Франции.
Для того чтобы удовлетворить свое любопытство, я решил прогуляться по другим школам боевых искусств. Это был полезный урок, после которого у меня стало столько учеников, что все-таки пришлось арендовать больший зал. Все оказалось несложно. Очень важно было не заставлять этих лентяев трудиться. Хорошо было также рассказывать много восточных историй, показывать красивую, а не эффективную технику. И, разумеется, устраивать экзамены и давать этим клоунам сертификаты и разноцветные пояса. И, наконец, самое главное: брать за все это большие деньги».
Это я понимал: учить бесплатно можно тех, кто способен это оценить, а тех, кто не способен, нужно выгонять или брать с них деньги. И брать дорого.
Но эта группа, которая так и не поняла, как им со мной нужно себя вести, все же сыграла свою роль. «На огонек» забрел молодой человек (Володя его звали) «из совсем другой жизни». Был у него, правда, один недостаток – слишком культурный, но зато был он не дурак и уже учился у азиата, который дал ему даже какой-то пояс. Коричневый, кажется. Притом парень был не трус и пояс носил совершенно заслуженно. Учили его
Этот парень хорошо понимал, что я ему ничего не должен, и очень старался. На каждое занятие он приносил какие-то подарки. Небольшие, конечно, откуда у студента деньги, но тем не менее… Кстати, он очень тонко чувствовал, что мне нужно. Например, после первого занятия он преподнес мне два блока болгарских сигарет «ВТ», которые тогда в Советском Союзе считались большим шиком. Для меня, заядлого курильщика, привыкшего за время войны к самым дорогим американским сигаретам и перешедшим после приезда в Союз (ввиду «малости стипендии») на всякую дрянь вроде «Примы», это был царский подарок. Я потом у него спросил, как он сразу догадался, и он ответил, что его папа курит и он понимает, что значат для курильщика сигареты.
Вскоре начальная группа начала распадаться. Занимались они с удовольствием, но им было постоянно лень, так что у них всегда находилась причина (очень уважительная), позволяющая пропустить занятие. Никогда не пропускал один Володя, хотя ехать ему было далеко, откуда-то из Подмосковья. Прогрессировал он очень быстро, правда, и база у него была прекрасная. Драться на занятиях спортивным карате его, конечно, не научили (да и не могли), но основу заложили правильную. Через несколько месяцев никто из группы не мог выстоять против него «в полном контакте» (а без контакта мои ученики никогда на работали) и пары минут.
Вскоре группа распалась, чему я немало поспособствовал, начав учить по-настоящему жестко. Не так, как учили меня (у меня не было трав, чтобы лечить последствия травм, так что приходилось сдерживаться), но так, как здесь никто тогда не учил. Выдержал один Володя. Я использовал простейший старинный способ (вообще таких способов я знал множество) проверки учеников. Я бил, очень сильно бил, а потом сочувствующим голосом спрашивал: «Больно?» Если ученик отвечал утвердительно, то с ним можно было не возиться – толку все равно не будет. Воину не бывает больно. А если бывает, то это не воин.
Садистом я не был, но Володю (хоть и нравился он мне) жалко совершенно не было. Иначе не научишь.
После того как старая группа распалась, мы с Володей решили набрать новую. Когда он спросил, сколько учеников должно быть в группе, я ответил: «Один». Он обалдело уставился на меня – ведь в прежней группе учеников было «сколько придет». Я объяснил, что ту группу никто учить по-настоящему и не собирался, так что ее размер не имел никакого значения. Большие группы тоже имеют смысл, но только не для обучения, а для показа. Мне все равно, какое количество людей на меня смотрят. Пусть смотрят. Но если я хочу научить человека, я должен исправлять каждое движение, каждую ошибку. Кроме того, я должен лично работать с ним в паре, чтобы он чувствовал, как на самом деле действует каждый прием, насколько сильную боль вызывает каждый удар. Чтобы понимать, что происходит с его противником, ученик должен ощутить эффект каждой техники на себе. А для этого всю технику должен показать ему я. Причем почти в полную силу. Так что тут не до массового обучения.
У Володи был друг, которого он хотел пристроить в группу. Еще был человек, который обеспечивал зал, и, наконец, человек, которого надо было взять, чтобы он не вставлял палки в колеса. Еще кому-то просто неудобно было отказать.
В общем, получалось пять человек. Подумав, я согласился: пять так пять. На первых порах возьму в качестве помощника-подмастерья еще одного вьетнамца. Так, ничего особенного, но для начала хватит, а там группа, несомненно, уменьшится. Если не уменьшится сама, я помогу. А когда останется пара человек, тогда я и помощника выгоню. Как раз к тому времени ребята будут работать лучше, чем он, и его услуги больше не понадобятся.
Все так и вышло. Первым ушел человек, которого взяли, чтобы он «не вставлял палки в колеса». Ему надоело быстро. Он сам уже много лет преподавал, и вновь примерять роль ученика ему не хотелось. Тем более становиться учеником человека, которому было все равно, кто, где и сколько лет занимался или даже сам преподавал. Меня интересовало только, что человек умеет.
Не увидев с моей стороны особого уважения к его положению в местном «карате-сообществе», сэнсэй тихо исчез – он просто перестал ходить на занятия. Однако память о себе он оставил, подарив мне фирменный японский черный пояс. В те времена подобная вещь была огромным дефицитом, таких поясов практически ни у кого не было.
Через несколько дней ко мне, смеясь, подошел Володя. Он вообще был смешливый, но такой хохот даже для него казался чрезмерным. Когда он смог говорить, между нами произошел следующий диалог:
– Наш сэнсэй требует, чтобы ты вернул ему его черный пояс.
– Но он же подарил мне его.
– Но все равно требует его назад.
– Подарок назад? Это у вас так принято?!
– Нет,
– Передай ему, что я, конечно, верну ему
Никто, конечно, за поясом не пришел. Думаю, что здесь не нашлось бы человека, который бы на это решился.
Так что «минус один», решил я. И дальше все решилось само собой. Из четырех человек серьезно занимались только двое. Другие двое тоже были прекрасные ребята, но, видимо, «по судьбе» складывалось так, что для серьезных занятий у них просто не было времени.
Искать причину для того, чтобы «уволить» помощника, не пришлось. Однажды зимой, выпив лишнего, я решил остаться в общежитии, а на занятия отправил его одного. Вообще-то ребята давно знали ему цену – я видел, как они вели себя, когда он начинал им что-то показывать. Они воспитанные были, вежливо улыбались и благодарили, но уже начинали переглядываться, когда помощник показывал не так, как это делал я. Мало того, я стал замечать, что они сдерживают удар, чтобы мой «ассистент» (тоже, помощничек) не пропустил его.
Поделиться книгой: