Дневник 1982 года

26-го С[еманов С.Н.] был увезён на допрос в Лефортово, на следующий день допрос продолжился там же, угрожали обыском и возможным аре­стом. В тех условиях записи прекраще­ны.

Далее следует краткая запись до­просов в Лефортово.

— 40 дней (26-3). Р. (Г.Попов): по­лучено указание вести борьбу по всем правилам, т.е. проникать, различать и пресекать; он, возможно, и поручение получил, но не думаю, я сказал ему о беседах, он одобрил, как профессио­нал. Вряд ли можно толковать пригла­шение как формально-юридич[еское] завершение дела — скорее всего, это подготовка к иному делу, более широкому. <... > Характер вопросов: через Т. к инопланетянам, следовательно. Законным порядком это доказать бу­дет очень сложно, но ведь и оттуда могут помочь и подбросить. Всё будет, конечно, зависеть от расклада в связи с состоянием здоровья. В Страстную субботу вся Москва говорила, что всё. Говорят также, что еле-еле, но на три­буне в праздник пробыл все полтора часа, хотя сидел стоя. Появился после нового года впервые на людях и АП. Пленум должен был состояться в мар­те, отложили на апрель, теперь уже май на дворе.

— Реплики: «— Но ведь АМ такой правдивый человек. — Если он такой хороший, так держите его на доске по­чёта, а не в тюрьме». «— А почему к вам заходил Осипов, если вы не зна­комы? — Вы Райкина знаете? — Да. — Ну вот, а вас он не знает; что делать, я человек известный». «— Что это, как только возникает острый вопрос, вы не помните? — Закон не запрещает иметь плохую память. — Но есть совесть. — Вот я получил тут сертификаты и по­шёл в “Берёзку”, мерзкое место, но не я её придумал; так вот, у входа стоят люди разных национальностей и от­крыто скупают чеки по двойной цене, а ведь партия, кажется, именно КГБ поручила бороться с валютными опе­рациями? А тут занимаются бедным одиночкой, несчастным больным чело­веком, странное это дело, странное». (Так несколько раз повторялось). «Я: А зачем была такая спешка: две мол­нии утром послали, почему не по теле­фону или повесткой? — Но ведь след­ствие заканчивается, мы спешили.» «У меня в сейфе лежит подписанный прокурором ордер на обыск у вас, могу показать. — Я вам верю, но охотно бы посмотрел». (Не показал и ничего не ответил.) «Нам придется устраивать очную ставку, подследственный будет вас уличать, это так неудобно, ведь за­пишем на видеомагнитофон. — Я (раз­водя руками): Закон не запрещает.» <...>

— Алиев ездил в Мексику с Алек­сандровым. Странное сопровождение! Всесильный Агентов — и вдруг в свите провинциального кандидата! Значит, его прощупывали. Слухи о его гряду­щем назначении в Москву очень осно­вательны. Вариант: Андропов на место Кащея, а на его — Алиев, тому же и по­ручат борьбу с «великорусским шови­низмом», очень охотно и с восточной жестокостью это он сделает. Говорят, что Черненко не проходит, против него объединились Андропов и Устинов, а у того ничего нет, кроме любви Брова­стого. Сценарий их вырисовывается: провокационные выходки мальчишек в Москве 20 апреля подверстают к нам, слепят дело о неофашизме и шовиниз­ме, а это в канун дурацкого юбилея. То же планировалось и 10 лет назад, но сорвалось, да и движение тогда было уже и слабее, теперь же они острее чувствуют опасность. <... >

— Опять показывали Медунова (рожа у него жуткая, Бог шельму ме­тит!), награждал Туапсе Кириленко, к[оторо]го не видели более полугода, с осени. Оживили, стало быть, обалдуя, значит, глупый русский слон им там нужен. Его опять-таки повязывают с вором Медуновым, как и Устинова. Но Черненко поехал — я ведь помню сло­ва Удальцова, что Чак согласовывал сочинскую статью с Черненко. <... >

— Как-то в середине апреля мы с Ганичевым вышли из его дома и обна­ружили явную слежку. Неужели это всё-таки так? Поразительно. Однако мужик средних лет, неприметный, с большим портфелем шёл за нами от дома, а заметив, что мы заметили, про­шёл мимо, потоптался около касс ки­нотеатра и пошагал обратно. Странно. Если уж человек идёт с намерением купить билет, то он его покупает, а не поворачивает обратно прогулочным шагом.

— В Польше опять резкое обостре­ние. Это плохо во всех смыслах: зна­чит, там опять начнётся заваруха, а главное — опять возникнет желание повязать нас на «Солидарность» (т.е. антимарксизм и национализм) и цер­ковь.

— Вдруг в «Моск. комсомольце» вышла хвалебнейшая статья на селез­нёвского Достоевского. Странно. Во-п[ервых], это не просто новая и еврей­ская газета, это масонская ложа, где готовятся молодые кадры на выдвиже­ние. Во-в[торых], авторша — собкор редакции по иск[усст]ву, т.е. свой че­ловек, имеет ребёнка от мутного сионяги «Устинова», детского драматур­га. Т. и Х. дружно считают, что Юра того, вспомнили, что первым пригрел его Кожевников, а потом отпустил в «МГ», что он арестовывался КГБ в юности, любовь к нему Альберта [Лиханова]; они ожидают, что Юру долж­ны сейчас пригреть. Посмотрим.

— Левандовский сделал доклад в Орлеане о Жанне, дал текст, его на­печатали полностью, но сняли только одну фразу: выпад против масонов! А критику католицизма оставили. Как характерно! Вот она — «свобода сло­ва».

— Кочемасов разослал протокол президиума Об[щества]ва [охраны па­мятников], где меня и Селезнёва вы­водят из редколлегии «Памятников». На заседании этот вопрос не обсуждался, сам Кочемасов и вставил, так Иванов говорил. Думал — поднимать ли скандал? Можно: опросить всех, указанных в протоколе, подать в суд, выступить на пленуме Об-ва. Или по­дождать, не суетиться по мелочам? Где предел терпению и выжиданию? Так ведь всю жизнь можно прождать. Плохо, что я тут в паре с Селезнёвым, мне с ним не хочется вместе что-либо делать. Как поступить? И посовето­ваться не с кем.

— Дважды тут гадала мне кукушка, и оба раза оказалось 11 лет. Немного. Впрочем, как они пройдут, вот главное.

— Тут заметил хлопочущего Оскоцкого, устроили что[-то] вроде сбора подписей на даче у Рождественского, туда за этим приезжал Черниченко. Мы с ним познакомились, он вроде бы не похож, но уж больно зол, причём ихней холодно-рационалистической злобой: нужно вводить золотой рубль, это основа. да, рабочая сила товар. пусть будет биржа, а что такого? (Тут я неосторожно сказал: Но власть золота и биржа — это же власть Шейлока, — он тему не поддержал.) Личутин гово­рит, что он полтинник, как и Проханов. Личутин вроде бы понимает главную задачу, хотя кулаковат и хитроват.

— Вот мы жалуемся и плачем (спра­ведливо в общем-то), но как многого добились за последнее десятилетие! Недавно в сионской «ЛГ» появилась подборка материалов, где Агарышев и Саша Рогов писали о необходимо­сти оберегать русские ценности на Афоне, Синае и в Иерусалиме. Ведь об этом помыслить нельзя было совсем недавно. В начале 70-го, я помню, как Агарышев рассказывал о своём посе­щении Афона — это казалось не толь­ко сказкой, но и какой-то ужасной и опасной даже авантюрой! И вот.

— Думал тут о нашем пути в обо­зримое время, о своём в частности. Конечно, действовал я прямолинейно­наступательно и грубо. Защиту док­торской, например, проводил, как мед­ведь прёт на рогатину. Тут напоролся, конечно, а ЖЗЛ? Ведь то был парник Сиона, их оплот и идейная опора, а во что мы это превратили?! И как быстро, и как обнажённо прямо! Да, конеч­но, сегодня мы действовали бы осмо­трительнее и мудрее, но добились ли мы того, что уже стало явью, если бы осторожничали и не принимали уда­ры? Думаю всё же, что нет. <... >

— А всё же нам везёт, просто с неба валятся удачи! Как было всё наоборот в начале века, что вселяет надежду! Вот глупая «война» у островов: опере­точный аргентинский генерал решил сыграть в имперский патриотизм, и что же — Англия бросает чуть ли не все во­оружённые силы на край света, Амери­ка ссорится с латинами, Испания точит зубы на Гибралтар, центральноамери­канские гориллы в смущении, Федя, никарагуанские и сальвадорские ху­лиганы торжествуют, и всё это в нашу пользу, разрядка ещё более трещит, Иноземцевы-Агентовы расстраивают­ся (Бовин посмел даже в телепередаче очень кисло отозваться об Аргентине, ссылаясь, что мы-де воздержались при голосовании в ООН). Конечно, если бы у нас было русское правительство, можно было бы разом перетянуть на свою сторону латинов, послав в Буэнос эскадру — хотя бы для видимости. Но, Бог не без милости, и без того неплохо.

— Наглый зам. Громыко Ковалёв, 57 лет, начал писать стишки, пропихнул книгу через Совпис, подборку и хвалеб­ный отзыв в «ЛГ», взял рекомендации у Исаева и Баруздина (это, кажется, против устава СП?) Если бы он вёл себя по-свойски, устроил бы попойку для поэтов, скромничал бы, то и прошёл бы, жалко что ли. Но фарцовщик об­наглел и стал давить. И вот на приёмке Кожинов произнёс громовую речь, и его почти единогласно отложили. А вот в тот же день состоялось партсобрание поэтов, где выступил Лазарев и обли­чил того под аплодисменты, и письмо в партком МИД направил (это я ему по­советовал). Теперь, оказывается, Ба­руздин хочет ввести Ковалёва в редкол­легию, но пьяница Захорошко донёс, те хотят поднять шум и дать телегр[амму]. Пусть, мелочь, но полезно.

— Черненко проиграл, как и до­гадывались, на место Кащея — ЮВ, а на ЧК посадят Алиева. Это всё против нас, ясное дело. На съезде комсомола Бровастый был еле-еле, в необходи­мых местах то Черненко, то Андропов ему кивали: вставай мол, или садись. Ну что ж, они создали «русский фа­шизм» из сотни столичных юнцов, мо­гут начинать дело. <... >

— Назначение Федорчука порази­тельно: такое ведомство — и даже не в составе ЦК. Сидел в Киеве с 70-го, зна­чит, уже при Андропове, но ещё при Шелесте (правда, тогда Шелест уже шатался, а Щербицкий был предсовмина). Но служил ли он в Днепропетров­ске? Как бы то ни было, но хорошо, что православный и что не из Москвы. Ви­димо, его появление — следствие очень серьёзной борьбы, уж больно неожи­данная личность. Любопытно: Цинев и Чебриков — члены ЦК, а их начальник, так сказать, беспартийный.

— Чазова повысили из кандидатов в члены. Как смешно! Бровастый за изле­чение пожелал, видимо, его наградить, а у лекаря всё уже есть: звезда, депу­татство, чин академика, лауреатство. Осталось только членом сделать. Пав­ловские времена, только смешные! <... >

— Вопрос о созидательной деятель­ности в создании сегодняшнего рас­пада не может не вставать. Помню мелочь: как мы занимались газетной бумагой на Балахне. Давным-давно из­вестно, что надо уменьшить вес газетной бумаги в полтора, кажется, раза, для этого нужно всего лишь изменить ГОСТ и способ отчетности. Казалось бы, росчерк пера, но. не проходит! В сталинское или в хрущевское вре­мя подобные и даже более серьёзные вещи решались очень просто, хоть и не всегда правильно, теперь же не ре­шается ровным счетом ничего. Сперва сидел слабый, нерешительный и пре­старелый Косыгин, к[оторы]й к тому же блокировался кем-то, и полуидиот Кириленко, потом очевидный дура­чок и рамолик Тихонов. Их дурацко-стариковская мысль ясна: отмахи­ваться от всего, что нарушает покой. Но те-то, кто их ставил и держат, все эти Иноземцевы-Агентовы, они, зна­чит, заинтересованы в происходящем. Удерживается пока что оборона, но в смысле скорее техническом, ибо моральное разложение велико. Как она всё же удерживается? В какой-то мере правильна и внешняя линия, тут в основном жёстко-государственная стать. Видимо, там и там огромный, вязкий и консервативный аппарат, к[оторы]й очень трудно развернуть в противопол[ожную] сторону. А ГБ — оно в какой-то мере всегда являлось «их» стихией (торговля тайнами). Или вот у нас производится 150 кинокартин в год, громадное большинство убыточ­но, серебра нет, а производство растёт. Зачем? Но никто не ставит даже вопро­са, даже неприлично его поднимать. И т.д., и т.д. Всё это не может быть не организовано.

— Громадный штат служит в редак­ции сериалов, несколько сот человек (там теперь Байгушев). Платят 9000 за серию — какая переплата за халту­ру! Иванов 107-й получил очередной заказ на 19 серий, это ведь 170 тысяч — гора денег!

— Открылся съезд комсомола, но почему-то в 11, хотя всегда такие «фо­румы» происходили в 10. Видимо, не могли добудиться до трупа, переспал. Видимо также, свою речь он пробор­мочет сразу, а потом опять будет отта­щен в холодильник.

— Очень большие протокольные вы­крутасы в первых числах июня: Гусака встречал сам с Черненко, а Андропова не было на аэродроме. При награж­дении Чер[ненко] присутствовал сам, а Анд[ропова] тоже не было. По теле Чер. Произнёс несколько фраз без бумажки и даже ручками размахи­вал — надо полагать, народ обрадо­вался. Кстати, мысль: они — это шко­ла Кащея — нарочно внедряют стиль чтения по бумажке; если говорить без бумажки, то даже очень глупый и тём­ный человек может выразить какую-то мысль, ведь при говорении приходится думать, а для того чтобы не произнести ровно ничего за любой период гово­рения, нужна бумажка, обязательно! Кащей тут был виртуоз, он даже слова «Леонид Ильич Брежнев» читал, елозя очками по бумажке.

— Карл: Федорчук руководил тре­тьим упр[авлением]. То, что не пришёл Алиев, хорошо. Кащей правил всем и всеми, ибо не пил и не воровал, не украшался побрякушками, все кадры ставил он, его страшно боялись; его помощников после смерти выбросили сразу же, а кабинеты опечатали. Дело Цвигуна очень тёмное, скорее всего, он покончил с собой. О Куку говорил одобрительно. Процесс собираются сделать открытым, дать в печати, хотя будет трудно. (Он очень ускользающ, охотно поддакивает, но любит общие места, о своей откровенной осведом­лённости не заикнулся, а ведь позвонил мне через день-два, я тоже не спросил; намерения его всё же не ясны.) Он по­лагает, что Куку всё же потеснили.

— Эко: действительно, Арбатов и Бовин (и др.) работали с Андроповым. В их кругах его числят либералом, а Куку — наоборот. Полагает, что по­беду одержал Куку, ибо получил под контроль реальную силу (ГБ). 6 апреля прошли обыски у 50 с лишним чело­век по М[оскве], ориентация вроде бы смесь христианства с национализмом. В Ин-те Иноземцева по этому поводу взяли двоих ребят (до 30 лет). Проку­ратура ведёт следствие в том же Ин-те по хищениям в хоз. части, зам. дирек­тора там бывший водопроводчик, воз­вышенный Иноземцевым, нашли ли­повые имена и росписи в ведомостях на зарплату, копают очень старатель­но. Мы оба согласились, что сам факт вторжения прокуратуры в элитный Институт есть дело чрезвычайное, ибо воровство везде — почему вдруг имен­но сюда? Отчасти то же и с арестами. Надеется на армию, я ответил, что в России нет такой традиции: перево­роты XVIII века есть перевороты, так сказать, КГБ, ибо гвард[ейские] полки той поры вели лишь караульную служ­бу в столице. Надеяться на активное вмешательство армии невозможно. Он сказал, что золотой рубль — это бред. О деле Иванова они не знают. Статью Кузьмина считают ещё более худшей, чем Кожинова.

— Зон (В. Зимянин): Куку оттёрли третьим, а рвался вторым. Медунова поддерживает Куку, хоть и ему при­писывают письмо о взятках. Игорь недавно получил чин чрезв[ычайного] и полн[омочного] посланника 1-го ранга. Юрий Леонидович на службе, хоть и пьёт, подписал недавно какое-то согл[ашение], он первый зам., как и раньше. ЮВ — полтинник, жена целиком. Куку получил <... > КГБ, внеш[нюю] политику и кадры. Федорчук днепропетровец. Он, как всегда, охотно антисемитствует, подчёркнуто.

— Овчаренко: Шауро и Алик по­дали записку в П[олит]б[юро]против Кузьмина и пр. В «ЛГ» уже Чапчахов написал два абзаца в передовой «Лите­ратора», а потом сверху (из аппарата Черненко) попросили снять и спорить в обычном порядке лит[ературных] обсуждений. Нашли хороший аргу­мент: если Россия — тюрьма народов, то почему же нерусские народы сейчас празднуют добровольное вхождение? Да, Ленин так говорил, но в своё время и т.д.

— Выступал тут в ЦДЛ ген.-м. Иван Иванович, из ПВО. Приятно было слу­шать: всё, что мы писали и говорили, он повторял: телевизор разлагает мо­лодежь, бранил Бовина и Зорина и т.п. Сказал: мы можем обнаружить раке­ту за 17 минут до пересечения грани­цы, мы и сбить сможем, но вот труд­ность — сколько времени потребуется полит[ическому] руководству, чтобы принять решение?.. В самом деле, пока­то Рожу вытащат из холодильника и разморозят.

— Андропов в юности был замешан в деле Косарева. Вылез в Венгрии, где вёл себя хорошо и дал правильные ре­комендации. На четверть еврей, бабка по отцу из них. Был секретарём по соцстранам, окружил себя Арбатовым, Бовиным и К°. Бовин из Карловых Вар недавно звонил ему очень дружески: а ты всё ж. просиживаешь там. На ме­сте Кащея он будет себя вести очень осторожно, готовить смену, его они поддержат, он добьётся резкого улуч­шения экономики и — ясно, что будет. Они хотели Алиева поставить на ЧК, не удалось, более того — ЧК поручено опекать Черненке, а раньше сам Бро­вастый вёл. Андропов очень дружен с Кадаром, тот и приезжал в Москву за него просить. Черненко и его люди ста­ли активно вмешиваться в идеологию, причём с правильных позиций. Будто бы накануне пленума Рожа беседовал с Андроповым на предмет своего ухода; тот схитрил: ваш авторитет, ваш опыт бесценны. А это была, видимо, про­верка. Цвигун явный агент, очень мно­го занимался идеологией, Чебрикова, по существу, отстранил. Дело с брил­лиантами всплыло в Польше, замяли общими усилиями, но пришлось «реа­гировать»: в итоге Ц[вигун] застрелил­ся или его убили. То, что записка из культуры подавалась, и её судьба (за­губленная Ч[ерненко]), это совершен­но точно.

— Подсчитал на июнь 1982: средний возраст членов — 70, кандидатов — 66, секретарей (их лишь 3) — 69. 11 чело­век — 70 лет и старше. Да они рухнут все, и довольно скоро, но придут люди, младше нас. А нам (в лучшем случае!) останутся лишь мемуары.

Эко: об арестах и обысках 6 апр[еля] поспешно сообщила «Монд». Верный признак: значит, из них!

— Мне передали (Л.), что в апр[ельском] номере «Посева» было краткое сообщ[ение] о следствии над Ивановым и что вызывали Глазунова, меня, нескольких офицеров из Геншта­ба и КГБ.

Обсуждал тут, писать ли письмо Андр[опову], что выбросили из ред­коллегии и вообще. Не знаю. Тут то же, что выступать или не выступать открыто против Михалкова год назад, или подавать в суд на «ЛитРоссию», или публично выступить о Медунове. Т.е. надо выбрать между выжиданием и резкими, прямыми действиями. Не могу решиться. Инерция тянет к вы­жиданию. Угрозы тому способствуют, семья заставляет быть осторожным.

— Двоюродный: Лощиц напи­сал «для истории» Никите Михалкову: не надо мне денег за право экраниза­ции (это 4 тыс.), лёгкие деньги легко и тают, со светлым вас Христовым Вос­кресеньем; расчёт был верен — Никита тут же бросился в «мерседес» и пом­чался к главбуху с воплем: как, вы до сих пор не заплатили этому светлому бессребренику!.. Если уж деньги лиш­ние, а ты православный, то пожертвуй их на храм.

— Ректор пединститута с помо­щью партсекретаря убрали Щагина. На его место — пустой, безликий че­ловечек. Бранили и статью Кузьмина. Да, этого следовало ожидать. Боко­вым следствием будет то, что меня не утвердят. Заколодило нас. <... >

— Агажимент означает повышен­ное внимание и указывает цель. Обду­мываю абсентеизм как лучшее сред­ство. Видимо, дело идёт под огласку и даже под прессу. Вокруг возникнет от­чуждение.

— 12 мая арестован Бородин. По­лагают, что это опять вокруг Глазу­нова — он был у него присным; воз­можно, Глазунова приглашали по делу Иванова. «Посев» сообщал о нём, обо мне и «нескольких офицерах Генштаба и КГБ».

— Ясно, что дело Иванова будут да­вать не келейно, а, напротив — с при­влечением внимания, иначе не стоило бы городить суд и вызывать меня. Карл уже предрекал, что в прессе будет. Характерно и то, что Евсеева не при­глашают, а ведь и дела какие-то совер­шали, ясно тут всё. Андропов вёл это дело через ЧК, теперь доведёт его как идеолог. Картина проясняется, но это не в нашу пользу. Подумал тут: в апре­ле меня выбросили с работы, в июле — вызвали в ЧК и угрожали уголовным делом, в октябре — республиканский минпрос не утвердил мне полставки, в декабре — скандал вокруг «Нашего [современника]», в январе — попытка увольнения именем ЦК, в марте при­вод в Лефортово, в июне же. Густо меня обложили. Уверен, что не только нервный Гусев, но и Скорупа какой- ниб[удь] сдохли бы от всего этого, растаяли, как свечи. Закалили. Только долго ли будут закалять ещё?

— Лев: Проханов крестился, счи­тает, что надо любой ценой сохранять империю, за это его, мол, и поднима­ют. М-да. Меня вот почему-то за то же самое никак не выдвигают. Его же поддерживают они все, про него сплет­ничают, что половина, а он, видите ли, крестится. И от ЧК разъезжает по са­мым злачным местам, обходя, однако, Ближний Восток и всю эту тему. <... >

— Немец: в Ин-те Иноземцева па­ника, обнаружено страшное и безза­стенчивое воровство, дача директора построена за счёт строительства ново­го здания, мебель импортная появи­лась у него и у всех замов, множество людей зачислялись на липовые долж­ности, они получали стаж для посту­пления в вуз, а жалование шло к заму «по общим вопросам», бывшему сан­технику в правит[ельственном] доме, где жил Николай Израилевич ранее. Теперь ещё арестованы двое, в том чис­ле из сектора Мирского, ибо они — то самое, ибо других там нет. Где-то око­ло 10 июня Иноземцева вызвали к Ан­дропову, Гришину и Зимянину, ругали, больше всех шумел Михвас. Он рас­сматривает всё это не как случайность, а совпадение, исправляемое. Об Афга­нистане: там Амин хотел вырезать по­ловину партии, наши, конечно, узнали, Рожа «из гуманизма» предложил его сместить, Устинов и Андропов возра­жали, но поддержал на П[олит]б[юро] Черненко и другие холуи, к[оторы]е ни за что не отвечают (это его слова). Те­перь там не очень сильная резня, режут в основном друг друга, Вьетнама не по­лучилось, видится Хомейни. В Польше положение необратимо, генералу и его присным просто некуда деться.

— Попов: по делу Иванова прохо­дит 25 свидетелей, процесс будет дол­го — три дня (23-25), сугубо закрытый, меня там числят в первых свидетелях, Иванов во всём покаялся, признал свои четыре инкриминируемые ему работы вредными («Рыцарь», «Логи­ка», редактирование «Вече» и статью по поводу полемики Соженицын-Сахаров, — он был на стороне Солже­ницына). Экспертом на предмет анти­советчины выступал кто-то из ИМЛ, препроводит[ельная] подписана Егоровым. Обо мне он очень ахал, какой я хороший, восклицал: С.Н. не надо приходить, пусть возьмёт бюллетень или куда-нибудь уедет. Что это — за­дание или искреннее мнение романти­ка и всё-таки русского человека? Кста­ти, он делал выписки из сочинений Иванова и очень интересовался ими. Вспомнил: эксперт из ИМЛ какой-то Салахов (?) или Самедов (?), словом, фамилия подобрана явно не русская. Я о таком имени никогда не слышал.

— Дело провернули наспех и по­верхностно, из 25 свидетелей явилось только 8, никого не разыскивали, хотя не пришли Гусев, Сушилин и я. Моё письмо, впрочем, засчитали. По сло­вам адвоката, в деле есть показания Глазунова, взятые у него в мастерской, а также Бегуна и Цитовича, взятые в Минске; будто бы м[атериа]лы о По­номарёвой, Гусеве, Сушилине и [обо] мне выделены особо, до первого, мол, нарушения. Всё было явно и очевидно разыграно между судом, адвокатом и подсудимым. «Да» и «нет» не говори­ли, чёрное и белое (т.е. сионизм и ма­сонство) не называли. Судья был стар, глуп и жалок, прокурорша не лучше, адвокат явно служил туда и к тому же просто халтурил. Рыжиков по­носил Иванова, сказав, что накануне франц[узской] революции тоже рас­пространялись подобные сочинения (намёк на провокационное разоблачительство), что Иванов с двойным дном, а познакомился он с ним «у дверей кабинета Семанова». У Пономарёвой тоже спросили про меня, она сказала, что познакомилась после ареста Ива­нова: была, мол, растеряна, хотела по­советоваться. Иванов гладко и патети­чески каялся, обходя все острые темы. Вид у него был ужасный. Очевидно, ему пообещали за «откровенность» нечто вроде помилования, но проку­рорша попросила год тюрьмы и 5 лет ссылки, последнее — предельный срок по статье. Иванов заволновался, по­просил было перенести заседание на другой день, но адвокат его быстрень­ко уговорил. Суд и вынес такое наказа­ние. Думаю, что изменения приговора не будет: тем, кто заварил дело, важно отчитаться: видите, мы их тоже суро­во наказали!.. А если он помрёт (это и случится, видимо, очень скоро), то не у них, в Лефортово. Думаю, дело за­кончилось, а по слухам, у Иноземцева взяли ещё трёх, кроме тех двух. Раз­мен? ЧК добилась успеха: наш патрио­тический, так сказать, лагерь, напу­ган, наполнен паническими и взаимно очернительными слухами, полностью освещён изнутри: тайной полиции те­перь всё известно с большой точно­стью. Дело они решили не раздувать (ЧК или те, кто им указывает), ибо сам разговор вокруг т. Дзержинского и 1937-го года, это. Как говорил Кащей: не надо привлекать внимания. Пред­ставители печати на суде не присут­ствовали, только краснопресненское ГБ в виде публики. По голосам пока вроде бы не слыхать. Да и не будут, идеология у нас и у них — сообщающи­еся сосуды. Над нами явная и прямая угроза, следует вести себя осторожно. Ладно, подождём.

— В. Беляев: вдова мелкого местеч­кового торговца вышла замуж за адво­ката Корнейчука, он усыновил и кре­стил пасынка Сруля Фогельсона — так появился писатель Корнейчук. Страш­ная, говорит, был сволочь. Ну, а насчёт таланта — известно и так.

— Бесстыжий разбой в Ливане по­разителен. Как они наглеют, когда чув­ствуют силу и превосходство! Вот так же они вели себя и в гражданской, и в 20-х, только там не так всё было об­нажено: псевдонимы, русские и иные гойские исполнители внизу... Наши масоны всё валят на Америку, какая простенькая, но удачная уловка: не еврей виноват, а «американский импе­риализм». Евсеев сказал, что именно в таком виде велел освещать эти собы­тия Синедрион. Ну, он знает.

— Да, делом Иванова нам нанесён удар, это ясно. Как можно предполо­жить, больше всего взволновало их, как полит[ическую] полицию, письмо Рязанова — его содержание и воз­можность повторов, а их тайных хозя­ев — гласность того, что должно быть страшной тайной. Тогда-то они и на­чали, быстро вышли на след (Рыжиков тут помог, говорят), выбрали слабое звено и, надо признать, не ошиблись — Иванов оказался и в самом деле слаб. Однако тайная полиция, даже успешно действующая, может лишь замедлить рост природно возникающего дви­жения, а не прервать его. Покой при Сталине или при Гитлере объяснялся не НКВД и гестапо, а популярнейшей социальной политикой. Теперь она не популярна, а раз о масонах заговорили среди студентов, значит. Наше дело продолжат!

— Ягодкин (со слов его знакомой, близкой подруги Розы): Цвигун бо­лел, потом переехал на дачу в Барвиху, дача была другая, их ремонтировалась, Роза поехала туда посмотреть, верну­лась, ей говорят: упал, разбил голову, но к нему не пускают, приехали маши­ны с реанимацией, увезли, она даже не увидела; в гробу голова его была как-то искажена. Сам он уверен, что не своей смертью. Еще рассказал, как давно на совещании секретарей обкомов и гор­комов выступал ещё живой Бровастый, учил ценить зав. общими отделами, приводил в пример своего, как он под­сказывает ему составлять повестку за­седания П[олит]б[юро], «а раз вопрос поставлен, значит, его решат»... Он на­писал две очень интересные статьи о педагогических делах, очень острые, я читал. Разумеется, заварилась каша, в секторе недовольны, его министр тоже, обсуждали статью на коллегии с привлечением парткома, осудили. Он хочет писать письмо Черненко и идти на приём; он говорил, что полож[ение] в школе ухудшается, учителя бегут, нужно поднять престиж учителя и зар­плату, 2 миллиона педагогов работают не по специальности. Симуш (консуль­тант из пропаганды, еврей) выступал в МГУ и на прямой вопрос об Андропове ответил: он получил весь круг обязан­ностей, кот[орый] раньше был у тов. Суслова. <...>

— Лазарев тут сказал про меня, а Осетров передал: С[еманов] это смесь барства с солдафонством. <... >

— Впервые после долгого-долгого перерыва хотел я поражения нашим футболистам. Типичное нынешнее раз­дувание штатов: 5 тренеров на 22 игро­ка, а ещё целая свита, а ещё актёры, их сопровождающие, как раньше шуты при дворах, чтобы господа не скуча­ли. Всё делается «под Запад», только хуже. Один русский в команде — бал­бес Гаврилов, остальные грузины, та­тары, хохлы, армяне, кто угодно, а это ведь тоже не случайно. А в случае по­беды были бы телеграммы, приёмы и поцелуи — тьфу!

— Какой смешной спектакль разы­грывается вокруг вредительского дела «газ-трубы»! Кто-то что-то пытает­ся запретить — смех. Это розыгрыш, кость для быдла, чтобы грызли и не задумывались бы. У нашего обыва­теля должно возникнуть убеждение, что американцы мешают нам в выгод­ном для нас деле. Так и станут думать. А ведь мешают (если бы! т.е. делают вид), нам «мешают» продавать Роди­ну! Далеко зашло. Не видно никакого просвета. Как в этих условиях не по­желать поражения проворованной нашей сборной (кстати, Кипиани от­странили именно потому, что попал­ся, и крупно, с валютой), как вообще можно радоваться всему, что укрепля­ет шайку предателей и воров?! Почему они открыто нас не разоружат? Боятся армии? А что там бояться? Наша армия сегодня совершенно заполитизирована и воспитана на разрядке. А местный партаппарат они презирают да и раз­ложили его уже порядком. <... >

— В «Педагогике» вышла книжеч­ка Чазова, а написал её Борис Воло­дин (он же забыл кто, но то самое, и явное). Как все они повязаны! Через Чазова устраивает свои дела, редкие мед[ицинские] благодеяния для дру­гих — небескорыстно, разумеется. А директор «Просвещения» Зуев — весь там, все замы министров про­свещения и прочие у него ежегодно печатаются. Да, сегодня печать — это пирог, который разрезают и раздают в угоду мафии. <... >

— Тут в середине июля к соседне­му нашего дома подъезду подкатил «утюг», рядом чуть поставили «вось­мёрку» с антеннами, а при выезде на улицу — милицейские «Жигули» с ми­галкой. Думаю, неужто в городе? Ждал чуть ли не час. Три здоровенных лба дежурили у подъезда, посматривали иногда вверх. И вот выкатилась явно подгулявшая небольшая компания, их быстро погрузили, «восьмерка» рва­нулась, перекрыла улицу, «утюг» вы­рулил без задержки, а мигалка ещё некоторое время постояла. Боже мой, три машины с водителями, три охран­ника — и для кого? Гостей дочки раз­возить.

— Старый провокатор Евсеев вдруг спрашивает, не случилось ли у меня чего; я тут слышал разговор, один се­рьёзный человек сказал про тебя: на него дали такие показания, разве он еще работает?

— Эко (Шейнис): Иноземцев перепу­ган, разгоняет своих, Мирского переве­ли с понижением в ИНИОН, какого-то Комфу, очень у них важного, убирают даже совсем, молодую приятельницу Фадина уже уволили, но неаккуратно, она подала в суд, восстановили сразу, не дожидаясь разбирательства. Сек­тор Мирского реорганизуют, хотя они с Иноземцевым «на ты». По слухам, Арбатов осуждает его за разгон своих. Говорят, что оба арестованных раско­лолись, дают показания. Выслушав про дело Иванова, спросил, не пострадали ли свидетели и привлечённые, сослал­ся, что по прошлым делам таким часто попадало. Говорили, что у нас шофёр автобуса получает столько же, как до­цент. Я считаю это правильным, ибо содержание труда и его непривлека­тельность — это сегодня главное, что привлекает сегодня человека, в доцен­тах никогда не будет нехватки, поэто­му общественно необходимая тяжёлая работа должна хотя бы материально восполнять привлекательность свою. Он (и все они, я замечал) с этим резко, принципиально не согласны, ибо тут кроется коренная их мысль о полном праве на образование и знания.

— Сообщили из нескольких мест сразу: 20 июля был Секретариат в Краснодаре в присутствии ЮВ, Медунов снят и отозван с тяжкими обвине­ниями. Это серьёзно. Начало или ко­нец? Видимо, конец, ибо пока корешки не вытягивают, а обрывают, снимая наиболее уж пахучие цветочки (Цы­ган, Шибаев, Колеватов), к[оторы]е компрометируют Рожу. Но последний случай всё же самый значительный, уж очень много ниточек тянется в Москву. Но уверен: нам лучше не станет!

— Медунов был снят Секретариа­том 20 июля, 23 объявили во «Вре­мени», на др[угой] день в «Правде»: «переход на др[угую] работу», мягко. Кабалоеву полгода назад записали «крупные недостатки». Вся Москва, а теперь вся страна об этом говорит. Хитроватый Сидоров говорил мне: по­здравляю, теперь у тебя должны на­чаться изменения. Так мне уже мно­гие говорили. Вряд ли. После падения Кабалоева Ганичева же не восстанови­ли. Но любопытно: Медунов явно был точкой приложения сил. С декабря по начало июля его усиленно воспевали в «Пр[авде]» и награждали его города и людей, последний раз ордена вручал в Сочи работникам особых санаториев управделами Павлов (а он из Днепрод­зержинска и на посту с 65-го). Почему Секретариат, а не П[олит]б[юро]? Ви­димо, Медунов был не только семей­ным снабженцем, но и как-то опирался на Куку. Тут есть пометка через Софронова: он был вхож к Куку и широко печатал Медунова, а также его «рецен­зию» на книгу Куку. В отсутствие Куку (и Рожи?) и убрали Медунова, поставив перед фактом (а у нас отмены таких решений не бывает). Словом, с начала года пошла осторожная чистка от наи­более замазанных: Цвигун, Кабалоев, Цыган, Калеватов, Шибаев, теперь вот Медунов. В этот же ряд станет и Пенкин (если уйдёт). Что ж, нищему пожар не страшен, пусть их. Михвас тут тоже обмарался, ибо депутат от Кубани в мае туда ездил, и местная печать дава­ла о них с Медуновым целые разворо­ты. Можно предполагать, что это дело рук ЮВ, он и вёл Секретариат. Так как все считают, что он подозрителен, а у него жена, то ему бы следовало сейчас нам выказать внимание, чтобы сбить волну, как это пытался сделать Яков­лев в феврале 73-го. Безусловно, что дело будут всячески приглушать, но в обезглавленной (и очень ещё незре­лой, конечно) мафии может начаться паника, развяжутся языки и т.д. Цеков (и другие) говорят, что секретарь Геленджикского райкома (родственник М[едунова]) пытался бежать с брилли­антами чуть ли не в Турцию.

— Гул по медуновскому делу раз­растается. Цеков: Фалина отошлют куда-то послом, а 1-м замом вроде бы Игнатенко, но тот из Сочи, а какой-то еврей, его соавтор по фильму о Бреж­неве, уже чего-то ему грозится; в Крас­нодаре уже прошли аресты, а в Сочи какая-то комиссия. Формулировка освобождения тоже очень осторожна, она даёт возможность отсутствующим Роже и Куку проявить заботу о том, куда-нибудь назначить. Размышляя о возможной связи Куку-Медунов, вижу тут большую вероятность: Куку коварный и беспринципный интриган, никакой политич[еской] стратегии у него не было и в помине, на седь­мом десятке вдруг взлетел и, конеч­но, стал опираться на кого угодно, ибо цели примитивные, а принципов никаких. Бровастый любил Серёжу, сл[едователь]но Куку в своих интри­гах мог обресть в нём союзника. Лю­бое обострение борьбы нам полезно.

А всё же неожиданно: я уже уверен был, что Медунов уйдёт только после Рожи. Всё это ЮВ: Цвигун, Цыган, Калеватов и Серёжа его точно, Шибаев тоже, видимо, не без его участия. Он отмежёвывается от русских воров, его же дело — Иноземцев, к[оторы]й явно подбит, это вор «свой». Кто следую­щий? И какой ответ готовит против­ник?

— Горький (Чибиряев): консультант отдела науки по праву весной был в Японии с Шахназаровым, Кудрявце­вым и ещё кем-то, в Шереметьево его задержали, вскрыли ящик с 48 тран­зисторами, он лопотал, что передал ему Аэрофлот; выяснилось, что некий Гинзбург дал ему 1 тыс. долларов, а он купил у фирмы без пошлины и со скидкой, как оптовый пользователь, нашли расписку его там и даже номер паспорта: уволили, исключили, отда­ли под суд. <... > Одна из дам Горького дежурила на выборах, появилась Галя, довольно помятая, с сопровождаю­щим, на светский вопрос: Г[алина] Л[еонидовна], а где же Ю[рий] М[ихайлович Чурбанов]?— махнула рукой и что-то раздражённо брякнула; ещё характернее, что сопровождаю­щий вёл себя чуть ли не как конвоир, командовал: не задерживайтесь, прой­дёмте. Супруга Промыслова отды­хала в этом году в Швейцарии — всё-то им можно, воистину они создали себе райские условия, а границы — «про­зрачными», о чём давно мечтали.

— Выступали по теле 1 авг[уста] Перетурин со Старостиным о плохом выступлении сборной; хоть бы прозву­чали слова о патриотизме, долге, роди­не, хотя бы о мужестве и чести — нет! Вот надо улучшить технику. больше тренироваться. изучать зарубеж­ный опыт. Как они разложили поло­жительную советскую духовность за посл[едние] 10 лет!

— Немец (Л.Г. Истягин): страны СЭВ нам в обузу, мы за полцены от­даём им нефть и газ, а могли бы полу­чить от Запада полную цену, они нам дают второсортную продукцию, мы им тоже в тягость, ибо не способствуем подъёму качества, нам надо оставить СЭВ, предоставить их собств[енной] судьбе, а нам либо вступить в общий рынок, либо ввести сталинскую ав­таркию, кот[орая] нам по силам — по­следнего очень боятся страны Запада, их цель — разрядка и в конечном счё­те конвергенция. Наш газ будет зани­мать 6% их энергетич[еского] баланса, а с Бл[ижним] Востоком Зап[адная] Ев[ропа] ввозит 60% сейчас. Он счи­тает, что мы должны оттянуть наши силы и заняться собств[енными] де­лами. (Это лишь внешне привлека­тельно, мы не можем оставить своё <... > в Вост[очной] Евр[опе] и свою базу на Кубе, своё давление на тре­тью цитадель Сиона — ЮАР из Анголы и т.д., не должны бросать латиноамер[иканских] повстанцев, па­лестинцев и т.д. От Сиона нельзя заго­родиться, нужно наносить ему удары по всему миру, как он не перестанет никогда пытаться подорвать нас; надежд на мир быть не может, эта борьба вечна, как добро и зло, спастись отсту­плением невозможно, такого врага не умилостивить и с ним не договориться. Отход к своим рубежам — это путь наи­меньшего сопротивления, кажущийся лёгким и полезным, но путь гибельный; пример Франции, уступившей Алжир и от этого только выигравшей, ничего не говорит: во всех случаях в Париже правит Ротшильд, а мы-то как раз и не хотим, чтобы он нами правил!) <... >

— Порой одолевают мрачные мыс­ли. Заколодило, можно предположить даже — навсегда. Тогда чем заняться, да и как семью кормить? Ну, переизда­ли Шолохова, вроде пойдут Брусилов с Макаровым, а потом, на шестом де­сятке, что буду переиздавать? Сборник статей вряд ли удастся где пристроить. Путеводитель по Ш[олохову] мне на­писать не удастся, не лежит душа, на­доело. Меня часто спрашивают: чем занимаетесь? Я отвечаю уклончиво. Но ведь занимаюсь я внутренними да мелкими статьетешками. Рукопись о Нём лежит без движения, возможно­сти издания в ближайшем будущем ис­ключены. При существующем порядке вещей никто меня на службу не возь­мёт, побоятся. Тут даже возможный уход Севрука ничего не решит, должен быть жест сверху, а на это в нынеш­нем раскладе нечего и надеяться. Вот у Журавлёва возникла идея, чтобы я за­нял его место в «Нашем». Поколебав­шись, я разрешил ему от своего имени прощупать, и что же: <... > Васильев и ничтожный Кравцов мнутся; ясно, они побаиваются работать со мной («все знают, вы генерал», кричал мне Жу­равлёв). Какие-то странные доброхо­ты хотят сунуть меня в Ленинку, там служба от сих до сих, бабы, склоки, но всё равно соглашусь, буду хоть ближе к книгам; впрочем, и тут не возьмут. Всё это, конечно, суетня, а не прямой путь, как раньше: серия, журнал, писа­ние больших и известных книг, связи с людьми, надежды, борьба на всех до­ступных уровнях. Но сбили. Дважды я обдумывал обострение: после фаль­шивки «Лит[ературной] Р[оссии]», чтобы подать на неё в суд, ибо на Се­кретариате меня никто не порицал — воздержался, ибо за спиной маячили вызов к Бобкову и Иванов; потом по поводу Кочемасова, ибо на Президиу­ме обо мне речь не шла — не решился, ибо это было сразу после Лефортова и перед судом. В обоих случаях они мог­ли бы на меня нажать, если [бы] захо­тели, и больно. Кроме того, подобные скандалы сразу же отнесли бы меня в число полуреволюционеров вроде Яковлева, а пока я всё же сохраняю репутацию несправедливо (или спра­ведливо!) уволенного чиновника. Но чиновника.

— Назаретский (О. Генисаретский) служит в какой-то социологической конторе по культуре. В Москве 300(!) дискотек, вход по 3 рубля, а там «кок­тейли» в ту же цену, обалдевающая «музыка» и т.п. Администраторы по большей части из них, а обслуживаю­щая шваль — русские. Не попасть, «престижность», рвутся. Внутри есть маленькие зальчики для избранных, один такой называется «Дилижанс» (это в «Минске», где большой зал для простых). Это поветрие пошло по всей Руси, даже в Великом Устюге есть, в глухом вологодском городишке, где давно нет масла, но есть коктейли. И всё — под знаком ЦК ВЛКСМ, зато играют только западные шлягеры, и какие! Кто принимал решение, кто подписывал, согласовывал, предлагал, кто попустительствовал?! Эх, добрать­ся бы, потрясти дурней, какие бы све­дения открылись.

— Шевцов написал 22 июня пись­мо Андропову по поводу Ливана: по­чему молчат наши Эренбурги?.. почему молчит наше телевидение, которое в народе уже называют «тельавивдение»?.. почему мне и моим товарищам Сорокину и Серебрякову не дают возможности выступать против сио­низма?.. почему не проводят митин­гов трудящихся?.. И вот позвонил ему 5 авг[уста] Потёмкин (из культуры) и сообщил, что Андропов письмо полу­чил и благодарит его, а дальше «закрыл письмо», ласково пожурив за преуве­личения. Сам-то Шевцов заметил, что митинги пошли позже. Ну, видимо, не он один писал.

— А уже в начале XXI века станут писать о «круге авторов ЖЗЛ», как пишут ныне о круге авторов «Совре­менника». За 10 лет вышло более 90 книг пятнадцати авторов: Чалмаев, Михайлов, Семанов, Лобанов, Жуков, Лощиц, Селезнёв, Петелин, Тяпкин, Яковлев, Кузьмин, Пигалёв, Агарышев, Кардашов, Чуев. И все (все!) книги имели громкую известность, переиз­давались, имели широкий отклик в пе­чати, вызывали споры и скандалы. Это целая эпоха. А ведь из 15 вывел в план я 14, за Селезнёвым лишь Кузьмин, да и то перешёл к нему по наследству.

— Евсеев: «Будь осторожнее. Будь осторожнее!» — Да я и так ничего не делаю.— «Всё равно будь осторожнее, чтобы тебе камень на голову не сва­лился». Вот провокатор проклятый. Он за день до 6 августа назвал мне ме­сто ссылки Иванова — Рязань. Что ж, с ним обошлись мягко.

— Казимеж: дано указание не упоминать Кащея и его работы. Быв­шего помощника Кащея хотели было направить в «ВИКП», но потом его вдруг взял к себе. Андропов, и тоже в помощники. Поразительно. ЮВ всё же интересный человек, это ясно. Казимеж говорит, что у него плохое здо­ровье. В Краснодаре арестовано 300 чел[овек].

— На московских вокзалах — сон­мища людей; теснота, духота, спят на газетах на грязном полу, множество детей, и грудных — капризничают,плачут бедняжки. И так каждый день и каждый год. И ничего, совсем ничего не делается! А ведь можно же скамей­ки поставить, нары соорудить — мало ли что! И рабочей силы не надо, обра­тись только к томящимся от ожидания людям: подсобите, ребята. Подсобят, и охотно. Но ничего подобного. На­род терпелив и привычен, стёкла на­чальникам не бьёт, а с них высшее ру­ководство не спрашивает. Напротив, спросят, если что-то предпринимать начнут. Проклятое, гнилое брежнев­ское время — эпоха лодырей, воров и предателей! Неужели с ними не покви­тается история?! Ведь поквиталась же со «старыми большевиками» и (менее жестоко, да это и не нужно) с бериев­скими палачами. Нет, не может быть, чтобы они спокойно сдохли на своих воровских усадьбах!

— Снятие Медунова вызвало всплеск разговоров обо мне. РВ тут го­ворит: мне сказали, что дела ваши по­правились. Это почему-то общее мне­ние. Казимеж сказал, что меня снимал Александров. Передают ещё легенды, вроде того, что министр спросил меня после освобождения от должности: СН, за что же вас освободили?.. Эта вспышка разговоров обо мне тоже не очень, дела мои никак не изменятся, а это опять вызовет толки.

— Осипов Валя всё же молодец: вынудил уйти Грибанова, у к[оторо]го сын уехал в Израиль (придрался, что тот полгода не говорил), на пенсию от­правил. А ещё заставил переделать пе­реиздание Гейне и Эренбурга, убрав из них «сионистские» тексты. Право же, он долго не усидит!..

— Вечером в понедельник (2 авгу­ста) мне позвонили, что в партком СП пришло на меня частное определение. Я прочитал: производит по перво­му разу шоковое впечатление, что и произошло. Кочетков: тебя исклю­чат, хорошо, если оставят в Союзе, в нашем парткоме и организации масса евреев, кот[орые] тебя ненавидят, ищи поддержки на самом высоком уровне, добивайся пересмотра дела, съезди к Шолохову. Стаднюк перепуган, ис­пугаются Алексеев и другие, бумага на контроле в орготделе ЦК, в горко­ме прямо требуют твоего исключения из партии и СП. Я успокаивал его, но подействовало мало. Удалось добиться лишь оттяжки и поджидания Ф. Куз­нецова, создадут комиссию парткома с Петелиным во главе, хотя тот и отка­зывается, ему неудобно. Всмотревшись в текст, увидел там массу юридических изъянов, и грубых. Ясно, что бумага готовилась на Лубянке, и именно как политич[еский], а не юридич[еский] документ, а судейские просто подмах­нули: ваше, мол, дело. Подготавливаю протест. В парткоме буду строить свою защиту так: провокация, оговор такого рода — отголосок 37-го года, «Вече» я признаю, но ведь за слушание «го­лосов» не карают, а мне приходится читать всякое (ошибочку я сделал тог­да в Лефортово, надо было ничего не говорить, кому?!). Итак, каяться я не буду, предстоит борьба, они сами меня заставили сделать выбор. Может, и са­моутешение, но им тоже не легко станет меня исключать — скандал возникнет неизбежно, а это. Главное, что я очень нервничаю, ничего не могу с собой поде­лать, хотя страшно много и быстро ра­ботаю. Давление 160/110, это прилично. Да, не дают покоя! Плохая история, что и говорить. Задержат «Бр[усилова]», не переиздадут «Мак[арова]», статейки все остановят, даже на рецензию ниче­го не дадут, побоятся (да и понятно!). Ничего, переживём. 2 % есть, запасы есть, год продержимся, а там.

— М.Т. Палиевский: Суконцев-младший попался в Краснодаре на шантаже завмага, вёрстку липовую ему показал и потребовал 30 тыс., его и другого еврея взяли, но потом, тому дали срок, а Суконцева выпустили. Рожа впал в младенчество, всё время смотрит телевизор, вдруг велел Гле­бову дать Народного, потом посмо­трел «17», дал всем награды, а в девку, игравшую радистку (и бывшую жену Миронова) влюбился, звонит ей домой. Юлиана [Семёнова] из списка вытащи­ли, ибо он попался на бриллиантах, его отозвали из ФРГ, но после награжде­ний он устроил страшный скандал, пробился куда-то, «Современник» по­ставил его пьеску, премьера задержа­лась на 20 мин[ут], а потом явились с Юлианом Андропов и Щелоков. <...>

— Евсеев: Не слыхал, нет. Ну, это чтобы ты сидел тихо, был паинькой. А ты скажи, что другие уезжают, и ни­чего. (Обратил я внимание, что в сво­их сочинениях он никогда не употре­бляет слова «масоны» и даже говорил не раз, что нельзя за эту тему браться легкомысленно и т.п.; примечательно, ведь они к разговорам о сионизме при­выкли и вроде не очень их боятся, а от масонов их воротит.)

— Т. спросил меня: чем же ты им так насолил? Ясно чем: они не боятся раз­говоров, даже опасных, вот Кожинов, Бородай, другие наговорили много очень для них неприятного, но ведь не трогают, а мы соединяли в себе слово и дело — вот суть. Пресловутая свобода слова в Америке есть, а толку?..

— А всё же странное дело! Это по­хоже на месть: вот тебе. Но зачем? Ведь если они хотят моего публичного наказания, то в любом случае это вы­зовет скандал. Или им это и нужно? Опять же странно, это полностью про­тиворечит нынешней политике в обла­сти идеологии: никакого шума, ника­ких крайностей, у нас всё хорошо. Да и бумага составлена невероятно грубо, с натяжками, с очевидным пристрасти­ем. Или это прицел на будущее: опоро­чить меня, моих единомышленников, взорвать очень влиятельную и очень сильную моск[овскую] писательскую организацию?.. А может просто глу­пость и злоба какого-нибудь Губинского или повыше? И это возможно.

— Петелин спокоен и беспечен, но он, к сожалению, глуповат, может и не понимать многого. Но прям и благоро­ден, это бесспорно. Он, оказывается, выдвигал меня в замы. Да, жаль, со­рвалось, это бы разом открывало но­вые пути. Вот почему, в предвидении этого и появилась бумага! <... >

— Иноземцев скончался в пятницу на даче, внезапно, работая в саду. Про­токол по высшей форме, все 25 под­писей. Замечательная фраза: «при­нимал активное участие в Вел[икой] Отеч[ественной] войне». Как это — ак­тивно? В атаки ходил? Но раз все под­писи, значит, правильно говорили, что отбился. Теперь же его мафию разго­нят, как разогнали мафию Кабалаева, а теперь кубанскую. Это хорошо, ибо под Иноземцевым были не просто уго­ловники, а политики. <...>

На этом записи 1982 года обрывают­ся, не до них стало. Началось долгое и мучительное исключение меня из пар­тии, сперва на парткоме, потом на об­щеписательском собрании и в Красно­пресненском райкоме КПСС. Слежка за мной органами КГБ, и без того плот­ная, сделалась ещё настойчивее. Чтобы как-то затянуть время, я недели три скрывался в родном Ленинграде, меня положил в свою больницу покойный Ф. Углов (обо всех моих приключениях он знал). Меня тогда отстояли — ис­ключение заменили строгим выгово­ром, оставили и в Союзе писателей.

...Не могу в заключение мрачного сюжета не вспомнить один забавный эпизод тех дней. Райком партии раз­бирал так называемые персональные дела в конце заседания. Был вывешен список наказуемых. После Союза пи­сателей пошли товарищи из треста районной очистки, гастронома номер такого-то, таксомоторного парка и т.п.

Мой парторг Виктор Кочетков ужасно нервничал и шептал: «Всё, тебя исклю­чат, меня тоже, что будем делать.» Поэтому все готовые к наказанию ал­каши, растратчики и двоежёнцы ре­шили, как и их парторги, неразличи­мые друг от друга, что исключаемый из их рядов писатель — это Кочетков, а писательский парторг — это я, ибо мне постоянно приходилось ободрять скисшего Кочеткова.

Когда после долгого обсуждения на бюро райкома мы оба вышли, и я не мог сдержать радости, ко мне подо­шёл один здоровенный алкаш (или его парторг) и, тыча увесистым пальцем в грудь Кочеткова, спросил, обращаясь ко мне:

— Ну что, помиловали его?

— Ребята, — ответил я, улыбаясь, — это меня помиловали.

Тогда алкаш (или его парторг) по­грозил мне пальцем и твёрдо, хоть и неспешно, сказал:

— Врё-ёшь.

Потом мы с Кочетковым зашли в шашлычную, что была неподалёку, и облегчили измученные души. На этом минута оживления закончилась на­долго. Как теперь стало доподлинно известно, Андропов хотел устроить большое политическое дело, обви­нив ненавистных ему «русистов» как главных врагов интернационального Советского Союза. Не получилось, Господь прибрал грешную душу раба своего Георгия 9 февраля 1984 года.

Нам всем стало немножко легче. Но ненадолго.

Все обстоятельства данной истории опубликованы в наших книгах об Ан­дропове и Брежневе, а также в воспоминательных сочинениях А. Байгушева, М. Лобанова, М. Любомудрова, В. Сорокина и иных. Интересующиеся могут свериться.