Дневник 1982 года

СЕРГЕЙ СЕМАНОВ

Дневник 1982 года

От автора

Записи за этот год не имеют датиро­вок. На то были веские основания. Ибо КГБ установил за мной постоянный надзор: за мной ходила «наружка», телефон был «на кнопке», некоторых знакомых вызывали для тайных со­беседований. Записи мои в любой миг могли быть изъяты и просмотрены. Даты могли бы кое-что прояснить, а имена (кроме лиц официальных) я за­менял только мне понятными прозви­щами. Теперь все они раскрыты.

— Осетров: в первый же понедель­ник нового года ему позвонил Котомкин и сказал, что у них сокращение и меня надо сократить. Тот держался бодро, шумел, даже поругался с Костаковым, выяснилось, в конце концов, что никакого приказа о сокр[ащении] нет, а было указание сверху. Т.е. они связались с ЦК, а там, думаю, у них строго спросили: а почему с нами не посоветовались? Решили тянуть без скандала, скандал устроить только в крайнем случае — не исключено, что эти ничтожества тоже побоятся скан­дала и отступят. Да, спать мне не дают, только-только я как-то успокоился! Если всё же выгонят — нехорошо. <...>

— Да, так: сегодня, в сочельник со­стоялась мною же собранная редкол­легия альманаха, меня очень ласково пригласил Котомкин, призвал кого-то для свидетельства и с комплиментами выдавил, что происходит у них-де со­кращение, в том числе сокращается моя должность. Я высказал положен­ное удивление, а потом сказал, что это издевательство (слово это я повторил раза три), что нечего было меня звать и через неск[олько] дней сокращать, что это незаконно и т.п. Он мялся, да и вообще он никто, выполняет указа­ние и всё. Ушёл не простившись, а по­том отдал взволнованной кадровице мою трудовую книжку и в бухгалтерии с ней вместе потребовал жалованья. Осетров позже подтвердил, что ему прямо обещали после моего сокраще­ния должность восстановить, т.е. речь идёт именно обо мне. Он намерен со­противляться (думаю, искренне, ибо ведь скандал и его замарает, а он и без того). Посмотрим. Неохота устраивать публичный скандал, но и уступать вро­де бы нельзя.

— Звонил Проскурину, он: По­здравляю с Рождеством, да, тебя никто не ругал, даже хвалили кто-то, замет­ка в Л[итературной] Р[оссии] лживая, но что делать, они все продались, я не знаю, ты напиши на самый верх, помо­жет, м[ожет] быть. — Словом, он ни к какой борьбе не способен, это и можно было предвидеть.

— Видел тут «Тегеран», чисто за­падный боевичок, с ихним подтекстом, что всё зло сейчас — от неофашистов. Сценарий Алова, Наумова — людишек с душком, а третий — полудиссидент Шатров. Консультант там обозначен скромно, без титулов и один: Чебриков. Днепропетровцы из КГБ сливают­ся с сионизмом. Кстати, даже по низ­шим нормам консультант должен был огрести 1 % тысячи — немало. А кроме того, встречались, стало быть, беседо­вали, обменивались, так сказать, ин­формацией.

— Сообщил ФФ о моих делах. Ска­зал, что меня толкают на скандал и проч[ее]. Он встревожился, обещал из Малеевки же позвонить Котомкину.

— Чисто масонский почерк послед­них их действий: снятие Ганичева и меня, публикация в Л[итературной] Р[оссии]: тайна испугает, они-то хо­рошо знают, что такое тайна, поэтому нарочно темнят и не объясняют при­чин — разумейте языцы и покоряйтеся, ибо с нами Бафомет! Молодцы, не­дооценивать их всё же нельзя.

— ФФ звонил Котомкину и, судя по позднейшему разговору этого бедняги с Осетровым, очень их испугал. Но они никто, выполняют волю. Ясно, что ин­структор их не мог дать такой коман­ды, Сенечкин тоже, значит Севрук. Если по своей инициативе, придётся, возможно, уступить, но он выходит прямо на Кащея и помощников, зна­чит. Ну, скоро узнаем. Скучно нам не будет, это ясно.

— Иванова отправили к Сербскому. Следствие обещали закончить в февра­ле.

— На второй день Рождества в «Правде» появилась статья братьев Стругацких. Статья ортодоксальная и пустая, но поразительно это един­ство «Правды» и «Посева». Неужели всё кончено?! Говорю тут: даже если я останусь совершенно один, а все това­рищи погибнут или попадут в плен, и на меня, расстрелявшего все патроны и загнанного в болото, двинется, грохо­ча, вражеский танк, даже тогда я буду уверен в нашей победе. Так, но сегод­ня положение дел плохое. Они подготовили смену — Горбачёв, человек Кащея. Что ж, приходится признать: период мирного развития кончился. Надо переходить к открытым и пря­мым выступлениям. Как? Они ведь за эти годы тоже чему-то научились. Ста­тьи и книги их не пугают теперь: их за­малчивают, как потопили в молчании «Пуанкаре». Письма, рассылаемые веером, тоже перестали пугать. Обра­щение за границу бесполезно, там, как и у нас, члены одной ложи, это теперь стало всем понятно. Что же осталось? Выход виден: соблюдение советской законности. Московские масоны, в угоду масонам западным, шумят о пра­вах человека и даже провозгласили кое-какие разработанные права? Вот на это они и напорются.

— Подпольщик: Ильин-Филькенштейн сидел за воровство, был в ла­гере чем-то вроде прораба; Беляев — еврей, его нынешняя жена (б.) как-то пьяная кричала про него — «он жид, он жид!»; ФФ трусит и отступает, не­надёжен. Надо создавать цепочки, нас перебьют, нужно ставить незасвеченных людей в изд[ательст]ва и т.п. (Пу­стые слова — мы этим и занимаемся.)

— Здесь — Кулешов очень похож, жена тоже. Он говорил, что ему зака­зана в «Пр[авде]» статья против Селезнёва, Кожинова и т.п.

— События со мной прояснились: нашим балбесам было дано указа­ние на уровне Сенечкина от Севрука, Костаков жутко перепугался и стал действовать по-солдатски грубо. ФФ сильно перепугался, но уже с др[угой] стороны, он сообщил аж Маркову и выбрал удачную линию: это вызо­вет взрыв, ибо будет истолковано как расправа за 11-й номер. Разумеется, Марков его поддержал. Потом ФФ позвонил Лукичу, тот о моей статье отозвался почти положит[ельно], но сказал, что револ[юция] не только тра­гедия, но и праздник, как Л[енин] го­ворил. (Хорош праздник: пол-России уморили от ЧК и тифа, а вторую по­ловину унизили, а «Т[ихий] [Дон]», конечно, произведение праздничное!) Лукич прямо посоветовал обратиться к Севруку, а уж в случае чего — сно­ва к нему. Севрук явно встревожился (видимо, ФФ и Маркова пристегнул), стал врать, что ничего не знает и об­ратит внимание. Тут же к ФФ стал дозваниваться Сенечкин, даже домой вечером звонил и чуть ли не извиняю­щимся тоном стал говорить, что ничего не произошло и т.п. К нашим балбесам я даже не звонил, наконец, Котомкин просительно пригласил меня к Костакову в 4 часа; не могу, говорю, занят, давайте в три; «но он приедет специ­ально, он на больничном, я постараюсь перенести» — тогда перезвоните — «да, да, спасибо» (он так и сказал, ни­чтожество: спасибо). Потом Осетров мне передал, что тот «обиделся», но через секретаршу пригласил меня 14-го в 11. Я пришёл и молча выслушал его сбивчивое объяснение, довольно смущенное, что ему-де удалось сокра­щение приостановить. Я очень холод­но сказал об оскорбительности всего и моральном ущербе, он стал оправ­дываться и как мелкий плут намекать на бедного Котомкина. Потом зашёл я к бедному Котомкину к[оторы]й от всего насмерть перепугался, стал за­верять о своём сочувствии моим взгля­дам, «но ведь понимаете, пишут пись­ма о власовцах, о фашистах». Это всё сионисты, говорю, а мы должны и т.д., распёк беднягу. Теперь они-то уж по­боятся меня задевать.

— Думаю, однако, что мне не следу­ет широко рассказывать об истории с моим неудавшимся увольнением, хоть история и окончилась в мою пользу: люди типа Гусева— Десятерика мо­гут пугаться иметь со мной дело. Для определения шайки Бровастого при­думал замечательное имя: Иноземцев— Агентов.

— Москаленко призвал меня к себе. Он очень стар и даже старчески дряхл, но подтянут и красив, обаяте­лен. Едва слышит, его адъютанты орут немыслимо, меня он, кажется, даже не услышал. Вспомнилось, что о нём будет писать «Огонёк», он попро­сил Софронова в авторы меня, тому бы согласиться, ибо из героев войны только он один в действии остался, ибо, он сказал, Чуйков, Баграмян и Ротмистров в госпиталях и совсем плохи; никто бы не посмел указывать Маршалу об авторе, но пока Толя, старый жулик, меня отклонил: надо, мол, человека его, Маршала, уровня, предложил Чаковского («я его не тер­плю», — сказал Маршал), Карпова («я смотрел его книгу о войне, она никуда не годится»), Стаднюка («он всё пере­врал»), а потом стали думать о Жили­не («его в армии не любят») и о каком-то академике. Выходит, я должен написать для кого-то текст. Что ж, я сделаю, хоть и обидно. Пожаловал­ся Высоцкому, тот даже огорчился, сказал, что поговорит с шефом («мо­жет быть, он устыдится», — сказал Серёжа; не думаю). За это я попросил у помощников подписать у Маршала предисловие и позвонить в Воениздат, обещали. Попутно Маршал рассказал, указывая на фото своё с орденами: у меня нет ни одного ордена за ста­рость, все боевые; когда мне исполни­лось 50, я предложил отправить в Ко­рею МИГ-17 и 130-мм пушки-зенитки, Сталин сказал: «М[оскаленко] хоро­ший генерал, но плохой дипломат», ничем не наградили, перед 60-летием я повздорил с Хрущёвым, а когда ему напомнили, он сказал: «Ну и х.. с ним, пусть пьянствует в одиночку». Похва­лил Огаркова, сдержанно отозвался о Куликове.

— Заходил вдруг Залыгин, очень хвалил Крупина, будет писать о нём в «Л[итературной] г[азете]», о Кожинове отозвался сдержанно, но не бранил (его суждения на этот счет — самоуве­ренная серость). После славный Саша Карелин сказал (у него очень гибкий и артистичный ум, не хватает немнож­ко глубины и образования): он бы вме­сто разговоров дал бы вам 5000 и ска­зал — отдадите, когда сможете. Верно, эти кулаки и копейки не пожертвуют, хотя и миллионеры, просили же за меня у Углова и Проскурина.

— Фост: Германия всегда имела блестящую армию и проигрывала, ког­да воевала с нами. С Семилетней войны мы полтора века не воевали с немцами, и за это время обе страны преврати­лись в могучие державы. Потом нача­ли воевать и их разгромили, и нас обе­скровили.

— Бровман Григ[орий] Абр[амович] — мой сосед по столу: как-то с писательской группой был в Красно­даре, поехали в Тимашевскую, жили в гостинице, а там уборная во дворе, но есть запертые апартаменты, с уборной, ванной и задним ходом во двор — это для Медунова, им объяснили, когда он приезжает, к нему водят девушек, многие, ему рассказывали, даже обо­гатились. Мы с ним имели короткий, но напряжённый разговор. Я сказал: нуж­на чистка партии, если мы большевики, а не слякоть. Он: но было решение бо­лее не проводить чисток, а потом — каков же критерий? Я: честный и вор, а решение можно принять любое.

— Ципко — один из самых заме­чательных умниц сегодня. Явно недо­оценён, надо бы его вытащить, да как? Он давал рекомендации по Польше в ЦК и ЧК. Говорил, что м[атериа]лы «Л[итературной] г[азеты]», а только она у нас писала что-то, явно прово­цировали в П[ольше] антисоветизм, «голоса» потом неделями смакова­ли, он уверен, что это нарочно. Ярузельский — человек не наш, он ввёл в[оенное] полож[ение] под угрозой растущей в партии оппозиции, пыта­ется подменить п[артию] военной диктатурой (об этом мне и Шейнис что-то неуверенно говорил — не получится у них это, я уверен). Во всех ключевых антисоветских органах — они. Ципко подавал записки: не ругайте «Соли­дарность», не отмежевавшись от воров (Герек и Ко), нет, наша печать высту­пала именно так, поэтому для поль­ских работяг становилось очевидно — СССР за воров. (Вообще-то говоря, вор вору глаза не выклюет.)

— Коло: на юбилей Рожи пришло множество ругательных писем. Их, как положено, сдали в архив, а недавно Кащей затребовал их себе. Что это? Всё же думаю, что Кащей с Рожей повяза­ны намертво. Но вот в «Пр[авде]» 16 января объявили о снятии Кабалоева, впервые при Роже сказано: «за крупные недостатки». Что это, случайная спазма или дебют перед Медуновым? Но Медунов — это Рожа и его окружение.

— Наркирьер: он бывает в ком­паниях с Агентовым (вместе с женой Строевой, через неё, видимо), хвалил его, называл образованным и знаю­щим языки. Он же рассказывал о Се­мёнове (заме Громыко): жену зовут Лика (младше его, блестяще одета), он собирает Кандинского и прочих, име­ет обширную коллекцию такого рода, «реалистов» Герасимова и Серова брезгливо бранил.

— Приезжал сюда Гена Гусев — ка­кое жалкое ничтожество! Как обыч­но, напился, без умолку болтал, всем льстил и перед всеми заискивал, солид­ности никакой. Я пытался, уведя его к себе, поговорить о делах, он стал бол­тать, что говорил обо мне с Беляевым, что тот будто бы даже одобрял меня. Карелин считает, что врёт, ибо врёт всегда. Это, видимо, верно: он врёт от ничтожности.

— Скорупа прислал мне вёрстку. Статейка получилась, как водится, «с направлением», хотя книга — дрянь. Очень важно, если она появится. <... > Перечитал сейчас: очень сильно. Оце­нит ли кто-ниб[удь] и когда-ниб[удь], что мы даже в нашем осадном положе­нии всё же их атакуем?!

— У Журавлёва скандал: задержа­ли книгу [Д.С.] Лихачёва, перепугав­шись тайного постановления о борь­бе с религией. (Приняли всё же, зря я вопрос задавал! Нашли, так сказать, главного врага сов[етской] власти. Характерно всё же, что вслух боятся говорить, и то слава Богу!). Он очень храбро сражается, снял копию раз­громной и хамской рецензии Шамаро (солиднее не нашли, а это по рекомен­дации кого-то из отдела пропаганды ЦК), вовлёк в борьбу ещё многих, в том числе и самого старого масона. Теперь Викулов предложил перейти к нему зав[едующим] критикой.

— В Новый год Казакова дала по морде Исаеву, подошла к нему, кстати, с женой Евтуха, тот тоже подскочил и завопил: За бляшку прячешься! — по­казывая на лауреатный значок. А за­тем написал на бедного Егора телегу в ЦК. Пусть, их никого не жалко.

— Внимательно прочёл книгу Селезнёва — необычайно сильное впечатление, я даже не ожидал. 30 листов, а не оторвёшься, хоть и есть обычная Юрина самоупоённая болт­ливость. На каждой почти странице торчат гвозди, о которые не только Озеров с Кулешовым, но и самый средний марксист-филолог старой школы изранят свои бедные клешни. Постоянные (хоть и по мелочам) вы­пады в адрес Сиона. Эпиграфы и ци­таты из Нового Завета, слово «Бог» всюду исключительно с прописной. Очень тепло изображены Катков и Победоносцев, даже портреты приве­дены (впервые за 60 лет!), а Щедрин и Тургенев очень плохо, поэт-демократ Курочкин просто гадок. Парижская коммуна бранится устами Страхова и Достоевского, а автор помалкивает. Народовольцы даются прямо отрица­тельно, а ведь есть хрестоматийное высказывание Бланка. Словом, и так далее. Строго говоря, всё это тянет на постановление ЦК и разгон издатель­ства. Причём тема центральная, Пу­анкаре всё же легче было замолчать. Тут их собственные Вильчики не вы­держат, да и Кулешовым трудно стер­петь и Пете Николаеву, ведь у них-то хлеб изо рта вынимают! И тираж 150 000! И за границу книга пойдёт! Но, думаю, ничего не будет. Сионские наши старцы настолько одряхлели, что даже будущее внуков не могут обеспечить.

— Добавление про Римму (лю­бопытно, что 28 лет назад она была в гостях у меня на дне рождения, а мне было 20!): она к 50-летию просила зал Чайковского, а там, говорят, с 65-го, когда был юбилей Шолохова, более никто не выступал. Исаев ей отказал, тогда она его и стукнула. Марков их «мирил», а в знак «перемирия» ей. дали зал! Говорят, они ликуют.

— Подпольщик: Маркову выстрои­ли дачу по казённым ценам, Литфонд заплатил 80 т[ысяч], ему оформили счёт на 8. Вот почему Марк[ова] и весь проворованный Литфонд при нынешних условиях никогда не тро­нут.

Львов: Катаев дал Наровчатову «Вертера», мы все в р[ед]к[оллегии] проголосовали «за», чтобы эта вещь не ушла за границу, наметили на №3, цензура задержала, попросили дать предисловие для разъяснения, Катаев отказался, написал врезку сам Наров­чатов, очень следили за экземплярами вёрстки, чтобы не попала на сторону, вышло в № 6, посыпались письма от ст[арых] б[ольшеви]ков, чекистов, чи­тателей, полож[ительных] было толь­ко несколько, прочие все — бранные, из ЦК никаких претензий не было, потом по поводу писем в ЦК кого-то из них пригласил Долгов, попросил ответить вежливо и лучше устно, что­бы не было повторных, но хотя они и старались, повторные всё же были;

А. Крон бранился, многие иные писа­тели, осн[овной] упрёк — антисеми­тизм, сам Катаев очень сердится, ког­да говорят ему, что он еврей, но дочь замужем за Вергелисом. Катаев буд­то бы даже и не знает, что произошёл скандал; всё это, мол, было предприня­то для борьбы с троцкизмом. Думаю, что Львов врёт немного, т.е. что раз­решение печатать было получено им с самого-самого верху (думаю, Кащей), а в остальном этот дурачок и не знает ничего.

Пошутил тут с Наркирьером о масо­нах — раз, другой. Потом он и говорит: помните, как-то давно я в разговоре с вами назвал Ст[алина] «Йоськой», а вы попросили, что при вас, мол, не надо, так вот и я — не надо о масонах. Всё это говорилось, естественно, в шутку (таков стиль наших бесед), но характерно.

— Жюрайтис очень интерес­ный и умный человек. После истории с «Пиковой» он потерял все гастроли за рубежом, отчасти и тут. Ходил к Демичеву и Барабашу, его они ласкали словами, но прямо говорили, что по­мочь ничем не могут. Кухарский — си­онист. Образцова — высококлассная певица уровня Тибальди или Каллас, она всё понимает, особенно её муж, физик, но прямо говорит, что высту­пать против пока не будет, ибо оборвут карьеру.

— О попытке меня уволить слухи по Москве всё же пошли. Мне об этом говорил Семёнов (из «М[олодой] г[вардии]», а он не такой уж осведом­лённый человек. Передавали про раз­говоры и другие.

— Стаднюк сказал, что Цвигун за­стрелился. Более чем возможно: очень неожиданная смерть, а сказано — «по­сле долгой и продолжительной», хотя о его болезнях ничего не было слышно, наоборот — здоровенный бугай и не старый; <...> напиши «скоропостиж­но» — все догадаются. Характерно также, что нет подписей Рожи, Кащея и прочих, а ведь они появлялись под некрологами разных там актёришек, тут же — член ЦК и член бровастой ма­фии (в Молдавии с ним служил). Но в любом случае его смерть, как и снятие Кабалоева, — очень характерный фон к кончине Кащея.

Прочёл речь Ярузельского. Давно мне казалось, что в Польше сегодняш­ней, где противоборствующие силы мира столкнулись открыто и прямо, должно родиться новое слово. И оно родилось: отказ от марксо-бланкизма, даже фразеологического, примире­ние с Церковью, опора на националь­ные традиции, очищение от воровской скверны, прямая военно-политическая диктатура. Всё это очень интересно для нас и полезно. Наверняка многие об этом задумываются.

— Вышел №1 «Н[ашего] совре­менника]». Это похоже на «Н[овый] м[ир]» в лучшую его пору: весь журнал от первой до последней полосы безу­мно интересен, высоко профессиона­лен и культурен, целенаправлен и един, как патроны в обойме. Каких успехов всё же добились мы за 15 лет! А они в идейном соревновании нам полностью проиграли, ибо противопоставить не­чего, а бороться с нами открыто, как совсем недавно с Глазуновым, Солоу­хиным («Письма») и Чалмаевым уже не могут: сегодня за цитату Ленина и Маркса не спрячешься, тем паче за Чернышевского, и о «русской отста­лости» не заговоришь вслух. Вот 27-го вышла малюсенькая статейка Бориса Хотимского о Еленине в «Литератур­ной газете». Хвалят, но ни слова воз­ражений мне, хотя очевидная этика требует если не подробного спора, то отмежевания, пусть вскользь и ано­нимного. Им буквально нечего возраз­ить вслух, а всякое привлечение внима­ния к спору, где они проигрывают, им невыгодно. Прочёл Солоухина, слёзы в глазах. Как сильно, но как трагично! Глава о Тенишевой зловеща: княгиня, жена фабриканта заботилась о рабо­чих и крест[ьянских] детях, собирала русскую культуру, а вы, сволочи, вы всё это уничтожили!.. <... >

— Был на премьере Шатрова. На­кануне (21, в годовщину смерти [Лени­на]) были Гришин, Демичев, Кузнецов, Зимянин, Капитонов. Все говорят (Пи­менов и др.), что хотели заполучить Бровастого, но тот с 18 дек[абря] не появляется на людях. <... > В пьесе две политические идеи: 1) вводите нэп и не­медленно, народ жаждет; 2) основная опасность в будущем — великорусский шовинизм. Сквозь всю пьесу чётко и прямо проводятся две оценки: 1) рус­ский народ — бескультурное быдло, ни управлять собой, ни даже выразить свои желания, причём все русские — и крестьяне, и рабочие, и рядовые пар­тийцы; 2) Ленин любил евреев: поло­жительно поминаются врач Перстер (?), пианист Добровейн, врач Вайсброд, Свердлов, Мартов. Попутно мел­кие шпильки: в списке «кристальных б[ольшеви]ков» называется очевидный троцкист Иоффе. Сталин всё же вы­глядит плохо, хоть и пришлось за это гневно Троцкого обличить, и довольно убедительно, кстати. Отчётливо по­мянуто, что в последние годы Ленин был фактически в заключении и под строгим надзором. Важнейшая сцена с Хаммером, к[оторы]й очень любит Россию и даже о рабочих заботится, а шатровский Л[енин] горой стоит за разрядку. Для либерализма Л[енин] очень любит романс К.Р. «Растворил я окно» (не слыхал об этом). Делегаты X с[ъезда] едут под Кр[онштадт] «добро­вольно», это не верно, послали всех во­енных, а петроградцы вообще не при­ехали. Надо признать, что спектакль удался, он держится на прекрасной (да, да) игре Калягина. Есть и тонкие намёки на Рожу: Л[енин] не устраивает своего юбилея и злится. Ещё: Л[енин] не скромный дедушка, а кричит и ко­мандует. Успех спектакль иметь будет, хоть на премьере было очень скромно.

— Что же ни говори всё же, а нам везёт. Вот в Польше наводится поря­док без наших войск, а американское подставное пр[авительст]во вынуж­дено с нами рвать отношения: ведь не объяснишь же профсоюзам или воен­ным, что Рожа и Кащей и прочие — это друзья Ротшильдам и Рокфеллерам, вот и приходится ломать комедию, а нам только это и нужно! Пришлось резко порвать с итальянскими «ком­мунистами» (странные там имена вож­дей — Берлингуэр, Рейхлин, Ингаро, Наполитано — чистейшие тосканцы, конечно!). Рожа не появляется боль­ше месяца (37 дней на сегодня), явно что-то не в порядке. Уверен, что год этот спокойно не кончится, что-то произойдет. В итоге-то и неплохо по­лучилось, пожалуй, что не сняли: мы боролись с разложением, а им же. Только бы дал Бог здоровья!.. Нельзя недооценивать также, что у них нет ни идей, с к[оторыми] можно было бы об­ратиться к народу, ни людей — ведь не Петров же, не Женя Сидоров, не Ал. Михайлов и Огнев.

— Итак, издох Кащей. Нет, везёт, ве­зёт нам: не успел старый масон ни раз­ложить нас полностью, ни подготовить очевидного преемника! Как живуч: 21­го хватил его Кондратий, а только че­рез четыре дня издох — силён враг рода человеческого! Похороны будут 29-го, т.е. почти через полтора месяца после юбилея, Рожа лежит в холодильнике, значит — придётся извлекать и размо­раживать? А он? Странная, нехорошая комиссия: нет председателя, первым назван Гришин — допустим: Москва, но далее идут: Пельше, Черненко, Кири­ленко и т.д. Почему бедный АП послед­ним? Ведь по рангу он 2-й после Кащея. Да, весёлое наступает время!! Они торо­пятся распродавать Россию: кабальное соглашение с ФРГ, потом с Францией, готовятся с Голландией и прочими. Да, но столп Сиона рухнул! Как хорошо! На его место станет — это сегодня оче­видно — дегенерат Черненко, он луч­ше тем, что неизмеримо тупее, кроме того — капризен и тщеславен, как все ничтожества и выскочки, это хорошо: начудит, набурит, пробудит страну от спячки, как Никитка-балбес. Везёт нам, ох как везёт! <... >

— Показывали первый день отпева­ния Кащея (28-го): появилась Рожа с 5-ю звёздами (новшество: он повесил их в 2 ряда), ровно 40 дней не показы­вали его по теле. Порядок построе­ния такой: Рожа, Черненко, Тихонов, Кириленко. Потом подошли к семье, Рожа полез целоваться, остальные в основном рукопожимались, только Горбачёв целовался очень основатель­но (ну, ясно.).

— Похороны. Воистину, как жил, так и помер! Скучнейшие и бессодер­жательные слова по бумажке на пани­хиде — как и его «речи». Хоронили, не снимая шапок, даже близкие подошли целоваться, не снимая их, один лишь какой-то мужик с простоватым лицом догадался. Рожа засунул руки в карма­ны и так стоял у открытой могилы. Вет­хий Пельше всё время простоял с под­нятым воротником, что тоже крайне неприлично. Никто — даже близкие — не бросили ком земли в могилу. А когда показывали уже засыпанную могилу, уложенную венками, вдруг в кадре от­чётливо возник бюст Сталина — стро­гого и моложавого (он и умер моложе этого на 7 лет), он возвышался над мо­гилой, и это отчётливо выглядело, как символ. Да, ещё: могильщики опускали гроб на широких лентах, а опустив — бросили их на гроб, а не вытащили — что такое?! Словом, серного запаха предовольно. Были и хуже знаки: ког­да открыли крышку гроба и обнажили тело по грудь, порыв ветра вдруг за­крыл ему лицо: земля св. Сергия слов­но не захотела с ним прощаться. А ког­да понесли — военные, конечно, а не близкие, как положено, — гроб, то из гроба прямо в кадр торчали две обнаженные ступни, ветер сдул полог, и не догадались поправить — брр. Фальшь была сразу: почему-то начало процес­сии показывали сразу до 4-х раз под­ряд с разными словами, все заметили, обратили внимание, стали недоуменно перешёптываться у телевизора. Зачем это? Рожа два раза, стоя на Мавзолее, отходил и садился на стульчик. Гришин шёл рядом и шептал ему, куда повер­нуться и проч. Никакой скорби не чув­ствовалось, никто не уронил слезинки, даже дочь и невестка только поднесли к глазам платочки. Ледяным жил, ле­дяные и похороны. Старцы на трибуне производили жуткое впечатление: жи­вые трупы. Любопытно также: в центре стоял Гришин, слева от него Рожа, да­лее Тихонов, а справа Черненко, затем Кириленко — это в 1-м действии. Во 2-м, когда пошли войска, Черненко с Кириленко поменялись местами. У АП вид блаженный, Черненко мрачно на­суплен. Да, погиб столп, опора Сиона в России. С близкими целовался толь­ко Рожа, а из остальных Горбачёв, но было плохо видно.

— В «Молодой [гвардии]» уже по­теребили Десятерика по поводу До­стоевского, он шумел на Володина: почему «Бог» с большой буквы?! — а тому и сказать нечего. Если прихлоп­нут ЖЗЛ, нам всем будет плохо. Но всё же — вперёд, и горе сионизму!

— Ещё к похоронам: из руководства были только москвичи и почему-то Кунаев. В тот же день по «Времени» передали об участии в профсоюзных съездах Романова и Шеварнадзе. А где Щербицкий и прочие? Или Куна­ев случайно, «проездом» оказался в Москве? На действах самого высше­го уровня так не бывает. В чём дело?! Неужели русофоба Кунаева поставят на место Кащея? Кем же тогда станет Сулейманов?.. И всё же в любом слу­чае уверен: хуже нам не будет, пик их всевластия пройден. Ещё любопытно: демонстр[ативное] отсутствие иного­родних членов ПБ говорит о том, что не только пленума, но и заседания ПБ по поводу преемника Кащея не было. Выжидают и готовят.

— Носятся слухи по М[оскве], что Цвигуна убили. Подробность даже добавляют: лазерным лучом. Но в лю­бом случае он был личным охранником Рожи и от ЮВ, говорят, не зависел и даже с ним фрондировал.

— Появление русофобской статьи Кулешова против Кожинова и Селез­нёва через 3 дня после похорон Кащея — явление особо примечатель­ное: значит, нынешнее руководство идеологией твердо и целенаправленно продолжает его линию, ничуть не сму­щены и не обескуражены. Уверены в своих силах, значит.

— Прочёл статью Кузьмина в №1 «М[олодой] [гвардии]»: слабо и пута­но, ведётк расколу, а не к объединению. Упрекает Гумилёва за отступление от «диал[ектического] и ист[орического] мат[ериализ]ма» — я уж и слов-то давно уже не слыхал таких! Осмелил­ся лягнуть св. Сергия — поразитель­ное по нынешним временам хамство! Это как пукнуть в гостях, на всю жизнь все запомнят. Тупостью веет от К[узьмина] и ограниченность[ю], ма­лой культурой: космическое излучение влияет на историю, ха-ха... — но оче­видно же, что влияет! Много сторон­ников К[узьмин] не соберёт, но вред от раскола будет. Бранил бы жуткие учебники по истории — нет, боится! Я придумал название для их группы: «кулакомарксизм». Кстати, и объект обличения выбран К[узьминым] край­не неудачно: отца убили в подвалах ЧК, мать гоняли всю жизнь, самого Г[умилёва] ни за что ни про что су­нули в лагерь, — а теперь обвиняют в нарушении диамата, т.е. предъявляют политический упрёк, после чего про­фессора сов[етского] ун[иверсите]та могут уволить. Неважно. Лисовой согласился, что никакой русофобии у Гумилёва нет, бранил Кузьмина.

— Кулешов сам подошёл ко мне (мы лишь раскланивались, как соседи), сделал комплимент по поводу статьи об Еленине (хотя недавно ругал её Карелину), а потом спрашивает: а ка­кого вы мнения о моей статье? Я ска­зал, что в его статье главными врага­ми — а он напечатался не в «Воплях», а в «Правде», — выглядят не воров­ство, не пьянство, не разложение сов. строя, не уезжающие понятно куда, а бедные Кожинов и Селезнёв. Он очень заволновался, стал длинно говорить, что он за точную науку, а они врут, что он рязанский мужик, а отец его, рабочий, погиб в 37-м, что для «них» Россия — средство лишь наживы, а он воевал. Я осторожно возразил, что Кожинов и Селезнёв бедные, а если он хочет обличить воров и невежд — вот, пожалуйста, Озеров. Он ещё более разгорячился, обозвал Озерова, потом опять стал бранить «руссистов»: вот Бор. Леонов, этот жулик, вот Юшин, просил меня помочь Юшиной, его жене, тоже вот пишет об Есенине. Я опять его прервал: если хотите быть объективным, побраните Кожинова — и Озерова, тогда все скажут: молодец Кулешов! Еще сильнее разволновался, даже рассердился, видно было, что этот ход его очень раздражает: раз, что вы мне навязываете принудитель­ный товар, а вот у них жёны еврейки. Я отмежевался с шуточкой, и с шуточ­кой же мы разговор прервали. Но как волнуется! А ведь я не стал бы спраши­вать, скажем, что думает друг Марка Еленина о моей статейке. Потом Ку­лешов снова ко мне подошёл, опять за­вёл разговор на ту же тему, бранил их, упирал, что жена у него русская. но почему Кожинов искажает факты?! Я ему напомнил про Лобанова, когда он его ругал в «ЛГ», и, перемежая слова комплиментами, сказал, что Озеров и К° используют его как шабес-гоя, что многие так и воспринимают его статьи и будут говорить, что Кулешов еврей или жена у него еврейка. Он опять стал страшно горячиться, бранил Храпченко, потом перешёл на Палиевского: он свою книжку, к[отору]ю все ваши так любят, издал четыре раза, а где же эти­ка, работает зам. директора, чиновник, выступал на дискуссии «Классика и мы», а почему в печати не выступает, объясняет Храпченко за границей, где по-английски написано мэн, а где вумэн. Опять бранил Озерова и выдал: ни Озеров, ни Кожинов. Волнуется он очень.

— Итак, минувший 81-й был необы­чайно бурным. Какой же итог? Начнём с поражений. Снятие меня вызвало панику и малодушие, растерянность у межеумков. Это усугубилось аре­стом Иванова и слухами вокруг него. В той же линии — разгром «Н[ашего] с[овременника]» и раскол среди рус­ских на кулаков и бедняков, отныне Исаевы и Бондаревы нам не союзники, а где взять других?.. Сионский разгул на теле достиг наибольшего предела, сл[едователь]но, воспитание народа в разгульном духе усилилось; как по­бочное, стало больше беспорядка, во­ровства, разгильдяйства, лени, а в ре­зультате нехватки стали близкими к предельным. Теперь положительное. Польша весь год висела грозной опас­ностью, она разрешилась наилучшим образом: сами навели порядок, врага­ми названы масоны и сионизм, а также проворовавшаяся шайка, западные ма­соны вынуждены ломаться перед своим плебсом в защитников «демократии», поэтому «разрядка» опять заскре­жетала. Несмотря на поражение, мы удержали свои основные центры и ка­дры, перебежчиков не обнаружилось (это говорит о крепости движения и силе глубинных источников, которые его питают). Вышло множество бое­вых, наступательных материалов очень серьёзного уровня и значения (публи­кации «Н[ашего] современника]», «Ч[еловека] и з[акона]», «Москвы», книги ЖЗЛ, несколько публикаций о масонах) — в итоге широкое понима­ние сионистско-масонской опасности за год резко возросло и расширилось, это необычайно важно. Появились первые предвестники будущей откры­той борьбы: выступления и письма в СП и падение Казаковой — мелочный этот факт нельзя недооценивать, здесь зародыш. Мы получили неожиданно­го союзника в лице публикаций Бородая, это вызвало большой отклик в среде естественно-научной интелли­генции, к умам которой наши работы имеют пока слабый доступ.

Ну а будущее? Смерть Кабалоева, Цвигуна и Кащея — это очень серьёзно и в нашу пользу. Они могут занервни­чать и перейти к резким мерам, опаса­ясь за судьбу зятьёв и внуков. Статья Кулешова — тому подтверждение. Он мне сказал, кстати, что ругаемая им статья Селезнёва — из «Сов. Рос.» (удар по Ненашеву-Ларионову), что сам Михвас [Зимянин Михаил Васи­льевич] его статью правил. В любом случае, 82-й год спокойно не кончится.

— Басиев: два ингуша убили осетина-таксиста, гроб принесли к об­кому, вызвали Кабалоева, он говорил грубо, мать вырвала у него микрофон, стала бранить его. Вызвали курсантов погранучилища (там большинство рус­ские), началась драка, выбили стёкла, милиция и МВД стреляли в воздух, по­том пришли танки из Грозного, Росто­ва и Тбилиси, оцепили обком, наезжали на толпу, в них кидали бутылки с бен­зином. Это было в окт[ябре]-нояб[ре] (?). Приезжала потом комиссия в 100 человек, но лишь в январе. К[абалоева] сняли.

— В №2 «К[оммунис]та» жуткий подбор писем по «Камешкам» Солоу­хина (опять-таки «наш»). Начинается с Руткевича(?), снятого лет 10 назад из ИКСИ за густой сионизм, теперь он обличает Солоухина, что Бога нет. А потом какой-то тип из наше­го пединститута недоумевает, почему С[олоухин] одобряет телепатию, т.е. мракобесие, оставаясь членом КПСС, и куда смотрит его парторганизация и парторганизация «Нашего». Такого не было с 50-х годов! Осетров сказал, что письмо Руткевича попало в «К-т», оттуда в ЦК, а из ЦК поручили напе­чатать «Воплям», они и набрали в №3, а теперь вот будут снимать. Страшно. Значит, резко и неожиданно, даже не предупредив, перепасовали в «К-т», набрано это в самом конце номера, зна­чит, можно подклеить даже после под­писания в печать. Интересно, до или после смерти Кащея это сделано? Есть версия, что он всё же чего-то сдержи­вал, ибо имел стратегич[ескую] цель и не торопился. Помощники, к[оторы]е теперь командуют идеологией, аван­тюристы, поэтому торопятся, а кроме того — нервничают, ибо боятся (во­ровство, очевидное предательство и проч.). Но перебор явный: если это рассчитано, чтобы вызвать партсудилище над Солоухиным, то не пройдёт, даже на уровне нашего бюро, даже парткома — всегда найдутся защитни­ки, а главное, скажут: позвольте, да, но вот Кешоков, Сартаков, Верченко. Скорее всего, нагнетают атмосферу, чтобы запугать редакторов и издате­лей. Но ведь трусливые давно уже за­пуганы, а боевые знают, что то укусы змей неядовитых. больно, но не смер­тельно.

— Этюд о свободе слова на Запа­де. «Тегеран» делали специально под Каннский и прочие фестивали, даже Алена Делона пригласили, чей съёмоч­ный день стоит миллион. А консуль­тант в титрах — из ЦК, причём не кто-нибудь, а зам., в списке ЦК значится. Не знать этого людям, разбирающим­ся в наших делах, невозможно, слиш­ком уж очевидно. Так почему не под­няли шум: как, кровавое КГБ готовило этот фильм, все честные художники и зрители должны. клеймим позором... бойкот. Но ни звука! Значит, пони­мающие люди понимают: консультант хороший человек, наш. Страшновато, но ведь так.

— Где-то около 1 фев[раля] аресто­ван Борис Буряце, третьестепенный певец из Большого, цыган, много лет связан с Галей [Брежневой], не столь­ко вроде бы роман даже, а больше об­щие дела. Он ходил в норковой шубе, имел два «Мерседеса», бриллианты, антиквариат, жил один в двухкомнат­ной. И вот устроили дома обыск с по­нятыми и увели. Весь театр и многие другие полагают, что тем выгоражи­вают Галю. Чушь. Если же уже решили спасать ее <... > такими жёсткими ме­рами, то надо было ограбить квартиру, а его. по голове. Нет, я убеждён, что это дело явно под Галю, ибо Буряце и его связи с ней известны всей Москве.

— Удивительная статья Рекункова в «Литре» от 5 фев[раля]: там одо­бряется Ардаматский, Тендряков, Амлинский, Кларов, Безуглов — только последний просто плут, остальные все там. А в противовес им одна лишь книга — «Мол[одая] гв[ардия]», Эми­нов, где моё предисловие (я, правда, не назван). Явно, в одну сторону — из­дательство, редакция, автор предисло­вия. Немыслимый ляп, чтобы в рос­сийской газете бранить писателя из др. союзной республики! Это готовил Дёмин и К°, но сам-то он: по глупости подписал или сознательно? Боюсь, что последнее, ибо его поддержка ворам из Сев. Осетии была очень уж явной. И еще в апреле он отмежевался от Сочи. Неужели?

— В Москве арестован недавно не­кий Тареда, недавний секретарь Крас­нодарского крайкома по адм. отделу, он был переведён в Москву, в какое-то министерство. Ещё в конце про­шлого года арестовали зам. Минторга РСФСР, к[оторы]й связан с Сочи (об этом всём мне Цеков докладывает).

Михвас в январе ездил в Краснодар и вместе с Медуновым там катался, как депутат (об этом местная печать ши­роко оповещала). Цепов: ему ещё в прошлом году Слободянюк дал прямо понять, что Михвас остановил дело по сочинской газете, ибо Медунов будет выступать на съезде. Нет, Михвас не только ничтожество, он хуже. Был послом во Вьетнаме и Чехословакии, везде, говорят, оставил очень плохое наследство, «Правда» и секретарство его — ясно, в чью пользу. К тому же жена будто бы не без. Впрочем, не­важно, главное — все они давно завер­бованы.

— «Мос[ковская] правда» сообщи­ла 15 января о мерах по улучшению работы транспорта. Оказалось: Главмосдоруправление — Лившиц, Мос. ж/д — Паристый, Главмосавтотранс — Гоберман, Главмосгортранс — Лысековский. В городе — жуть. Ходить невозможно — лёд, люди падают, ло­мают кости. Машины буксуют, типич­ное зимнее зрелище — прохожие вы­талкивают машины. Грязь, запустение.

— Статья в «К[оммунис]те» — яв­ный перебор. У блатных правило — вы­тащил нож — значит, ударь, иначе ты порчак, а не «человек». А тут угрожа­ют партийным делом, но разве можно обсуждать Солоуху в СП? Да если бу­дут только одни они — никто не осме­лится, ибо тут же кто-то поднимется и спросит: да, но вот Литгазета. Воп­ли. Страшно. Все ихние будут сабо­тировать. Значит. Замах без удара, а это позор. Ещё: номер подписан 25 ян­варя, но возможен (и вероятен) досыл; думаю, что после смерти Кащея по­мощники пришли в беспокойство и не­рвозность, начали спешить и поэтому перебирать. Осетров: вынули Руткевича из №3. Нет, и Кулешов, и «К-т», и осуждение Кожинова и др. в «ЛГ» — это не страшно: яд в зубах высох!

— Слухи о моём «увольнении» необычайно широко гуляют по Мо­скве. Это очень хорошо: получается счастливый конец в страшной сказке. Как приятно, когда противник делает ошибки. <...>

— Отдал я Викулову рецензию на книгу о 1918-м, кот[орую] отвергла «М[олода]я г[вардия]», потом, есте­ственно, «Звезда», прямо просил его напечатать: это спокойный материал (нет, отчасти. но уж во всяком случае не скандальный, это уж точно). И он мне вернул: мы сейчас не можем под­ставляться. надо переждать. Ясно: уже потерян стыд, и только кулацкая самосохранность.

— А всё же — наступаем мы! Кни­га Боровикова — нет слов, и уже о ней идёт говорок в Москве. Где-то её облают, не выдержат, а где-то, в «на­ших» изданиях, похвалят, значит, бу­дет шумок и общественное внимание. В №№«Сов. воина» вышла статья Пигалёва с цитацией «Правды» (го­ворят, только там и прошла) о сио­низме и масонстве в «Солидарности» (уже пришло письмо в ЦК, автор кое­го обнажает странные подробности: дескать, в 1945-м ФКП сообщила в Ложу Вел. Восток Фр[анции], что ре­шения 22-го года отменяются, и что на открытом заседании Ложи в Пари­же, осуждавшем П-2, присутствовали Сабов и Поволяев).В №2 «М[олодой] г[вардии]» статейка о масонстве, на­писанная. двумя студентами из се­минара Аполлона. Сам по себе этот факт поразителен именно авторством: студенты публикуют статьи о масонах миллионным тиражом!! <... >

— Открыли памятник Суворову, от­дали бездарному полтиннику Комову, он испохабил Рублёва и Дм. Донского уже. Это их принцип: лучше не ста­вить, но если уж приходится, то делать самые пошлые и слабые, чтобы по­казывать пальцем. На открытии были Гришин и Устинов — вялые, усталые, полусонные старцы.

— Да, ещё вышла статья Кожинова о «Дне поэзии» 1981, а он отлично оформлен и тираж впервые достиг 100 000. Вадим ласково даже растре­пал Тарковского и Мориц, причём без брани, а даже с сочувствием: хорошие мол, намерения, но таланта нет. Это для них самое убийственное, ибо их же апологетам перекрывает дорогу. Скажем, как теперь хвалить Светлова или Сельвинского, особенно первого, к[оторо]го перестрочили оглушитель­ной рекламой? Трудно всерьёз писать и о Симонове, невозможно о Полевом и Фадееве и т.п. Нет, им плохо сегодня в России! А общее убеждение — про­свет открывается.

ФФ нарочно заболел, ибо ему по­ручено покарать Солоухина, а так же В. Лазарева: тот на вечере в Политех­ническом похвалил Кожинова, а там же Куприянов задел Казакову. Ещё в Культуре злятся на Прокушева, к[оторы]й упомянул про Ахмадулину, хвалившую Сахарова — покровители сионистов из ЦК ужасно не любят, ког­да подобное выходит на суд людской в печати. Пастухов собирался дать пре­мию Комсомола младшему Озерову, но не решился, ибо в тот же год папаша получил другую премию — тогда, мол, и дали «освободившуюся» премию ФФ. Попцов целиком стоит на сионских по­зициях. Наиболее вероятным преемни­ком Маркова является Алексеев, его вызывали в горком по поводу критики городского хоз[яйст]ва Москвы (от­сюда и публикация в «Мосправде»), он легко покаялся, это у него просто, причём вызывали его всего лишь к зав. пропагандой. Кобенко ушёл к Пенкину, здесь стал подворовывать, в сей­фе лежали крупные пачки денег, при­торговывал квартирами, путёвками и проч. Кулешов полтинник по матери, это точно. Все говорят, что посты Кащея разделят — это очень вероятно.

— Издох Грушевой — ровесник и приятель Рожи с молодых лет. С 65-го комиссар Моск. округа, блокировал со стороны армии, стало быть, охрану Барвихи. А ведь нескольких команду­ющих пережил, Малиновского и Греч­ко. Я помню, как в 80-м меня глупо за­бирали на сборы, и Середин — прямой начальник Грушевого — не решился обратиться к нему по такому щекотли­вому делу: помощники его мне прямо дали понять, что персонаж из «Вос­поминаний» вне воздействия. Говорят, что на похоронах Бровастый рыдал, как дитя. Понять его скорбь можно. Да, вываливаются колья из его часто­кола: Цвигун, Грушевой. Кто сле­дующий? И любопытно ведь, что его смерть вызовет общую и открытую ра­дость. Его бессмысленная харя, звёзды и портреты, а также явный развал всем раздражающе надоели. А это значит также, что крайне непопулярна вся его политика, и прямых наследников у него быть не может.

— Колобков: арестован член колле­гии у Нилыча, нач[альник] управле­ния цирков Колеватов, его после аре­ста отпустили под расписку, заболел; при обыске нашли 3 млн. наличными, прорву шмотья; открыто брал взятки. Взяло его МВД, точнее, Петровка. Ха­рактернейший признак разложения! Ещё болтают, что тут сыграло роль какое-то столкновение его с первым мужем Гали Миловым.

— На теоретич[еском] семинаре в ИМЛИ Бялик побранил Кожинова, Вадим тут же вылез и произнёс раз­нузданную речь: у нас мало говорят о созидательном, вот построили дальне­восточную дорогу за 10 лет, а мы даже не знаем имена строителей, вот выхо­дит серия «Пламенные [революционе­ры]», многие авторы уже уехали, ясно почему — у них тут не получается но­вая революция, но я готов жизнь поло­жить за то, чтобы у нас больше не было революций, у нас вообще знают имена разного рода бомбистов и взрывате­лей, но созидателей знаем плохо, ну и прочее. Поднялся Борщуков и обозвал Кожинова чуть ли не контрреволюцио­нером. Скандал очень характерен, это прообраз близкого будущего.

— Аполлон сошёл с ума: я не хотел вообще говорить с ним о его статейке, но в разговоре проговорился и очень осторожно, даже ласкательно выска­зал ему кое-какие возражения. Куда там! — Кожинов, Гумилёв и Бородай — это сионистская агентура, Ахматова еврейка, я выступаю всю жизнь с пози­ции патриотизма и диамата. — На моё осторожное возражение, что под зна­мя диамата он соберёт мало народу, он даже голос повысил, возражая. И во­обще махал рукой, говорил о классо­вой борьбе и непримиримости. дурак. Он и в самом деле не вполне нормален (жуткий атеист к тому же!), сошёл с ума от себялюбия и величия, хотя по­чему такая гордыня у скромного пре­подавателя педвуза?! Впрочем, это вопрос риторический, сегодня все ве­ликие. И всё же студентов он воспиты­вает хорошо и с Сионом борется, пусть его, а вреда большого от его борьбы с бедным Гумилёвым я не вижу.

— В №3 «Москвы» цензура без потерь пропустила мою статью о «Т[ихом] Д[оне]». Думаю, что шумок вокруг неё будет.

— Из №13 альманаха выбросил мерзкую статейку Нагибина о выстав­ке «Москва-Париж». Возможно, бу­дут препятствия в издательстве, но я не отступлю.

— Замечательную книгу написал Бо­ровиков. Какие растут у нас люди, ведь ему едва ли 35. Да, им сейчас противо­поставить нечего.

— В «ЛГ» статейка Агангебяна о по­ставке газа во Фр[анцию]: в Сибири до­были в прошлом году 155 млрд., а туда будут отправлять ежегодно 40. Ужас! Предатели торопятся повязать нам все суставы, намертво прикрепить нас к сионской плахе. Неужели успеют?!

— Сынок Михваса: Галя не по­является на работе, даже 23 февраля не пришла, а в праздничные дни она обычно ходит; нек[оторые] сынки ста­ли продавать «Мерседесы», он сказал, что Девятка предусмотрела продажу через комиссионку и анонимно, так что возвращаются только полученные деньги и спекуляция невозможна; у ЦК стало два первых зама — Чебриков и Цинев, чего не было никогда, «Род­ственник» (так он называет папашу) ездил в Краснодар, но от всех подар­ков отказался, даже от чемоданчика с вином на дорогу (Цеков говорил мне обратное); дочь Гришина — чистая Хайка, жена Александрова — тоже.

— Карл настаивал опять, что ему показывали рассказы мои, Скурлатова, Кольченко и Ш. — я твёрдо ска­зал ему, что это липа в его адрес или в адрес его клиента, пытался доказать это, поколебал его. Он дал очень инте­ресную наводку на «Океан», и всё мне стало ясно; оказывается, дело не в во­ровстве икры, это прикрытие (можно ведь перепродавать мебель, колгот­ки, хрусталь, что угодно), главное — рыболовные суда в загранке, это же плавучие заводы, к[оторы]е работают там по полгода и больше, у капитана огромная валюта, он может (а порой по служебным интересам и должен) оставлять её в зарубежных банках), так возникает множество анонимных счетов, единицы из коих — те самые, где московские вельможи беспрепят­ственно обеспечивают будущее своим зятьям и внукам. Карл намекал, что Писатель скончался в связи с тем, что усы этого дела где-то высунулись, и спрятать их оказалось невозможно. Он обратил внимание, что в тезисах о 60-летии опять упомянут, как в от­четном, антисемитизм. Он намекнул, что ЧК имеет отношение к попытке убрать меня из альманаха (не думаю, но он очень возражал на мой обычный тезис, что ЧК вроде ДОСААФ). Он сказал, что Черненко станет на место Кащея, что Пономарёву не поднять­ся, ибо подбит обсуждением тома про XIX с[ъезд], когда Бровастый страшно рассердился: он гордится этим и коро­нацией его Сталиным. В Польше пло­хо, есть попытки отстранения партии от власти. Я подарил ему книгу про эсперанто, изданную тиражом в 5000 на ротапринте (что неслыханно) с це­ной 60 коп., он клялся, что это чисто их дело, ибо эсперанто начиналось как объединяющий их язык, а потом уже, когда они восстановили иврит, предна­значили тот для гоев. <...>.

— Муж Марии Шолоховой: осенью к Деду приехали молодые люди (не тамошние) и говорили с М.В. Кольшиным: к вам собирается приехать Семанов, принимать его не желательно. Тот ответил, что нам-де таких сведений не поступало. Ну, дело ясное: они узна­ли о предполагаемой поездке из моих телефонных разговоров, решили под­страховаться (а вдруг я пожалуюсь?) и по своей линии предупредили своего человека. До чего же меня обложили? Сколько же людей занято мною? И это тогда, когда и т.д. Тьфу!..

— Аполлон ошалел от собств[енной] гениальности, не говорит, а вещает, вокруг чела нимб, хоть он и атеист. Говорю: а чего же ты Петра Великого бранишь? — А масонов я всегда буду бранить. Псих, право же. Он устро­ил шумное обсуждение статьи в «Мо­лодой гвардии» о масонах, сбежалась толпа студентов, а там — двое с Бело­русской площади. Я намекнул парт­оргу остановить его.

— О «Борисе-цыгане» сообщили по «Голосу» — это первый случай, когда капают грязью на еврейско-бровастую шайку, вряд ли это случайно. Кстати, Маленький Михвас сказал, что последний год в связи с концом разрядки Галю не выпускают (а как же ей омоложаться? — я спросил; — а сюда приве­зут.); он слышал о Буряце и добавил, что тот не только с Галей жил, но и с её 30-летней дочерью, к[отора]я, есте­ственно б. А по «Голосу» упомянули Галю.

— ФФ: Беляев стал ему нахваливать книгу Селезнёва, тот: но вот «Бог» с большой буквы. ФФ полагает, что вольно или невольно, но Юра того. Кстати, он безбожно интригует и врёт, врёт, невинно моргая своими голубы­ми глазами. <... >

— А всё же явный перебор — пу­тешествие верхушки П[олит]б[юро] с Бровастым на пьесу Маршака [Ша­трова]: во-п[ервых], очень уж сомни­телен автор, а во-в[торых] — давно такого не было (если было вообще, не помню; сопровождали приезжих лиц в Большой, но это другое дело). Да, можно проследить линию: публика­ция в «К[оммунис]те», Маршак — это нервозность и самоуверенность по­мощников, лишившихся старческой осторожности Кащея.

— Цеков: в Сочи арестован Мерз­лый. На президиуме ВЦПС обнару­жилось воровство Шибаева, о чём го­ворилось вслух, в том числе о личной корове и т.п. Но 67-летнего ворюгу даже не отправили на пенсию, он стал замом какого-то технического мини­стра (чуть ли не авиапрома), оставили ему дачу и всё прочее. Поразительно всё же! С точки зрения чувства соб­ственного и родового сохранения это невозможно понять: ведь по воров­ским счетам придётся платить, значит, пощипают и опозорят потомков, надо им, казалось бы, отсекать и публично отмежёвываться от особо наглых и ставших не нужными воров — так нет же, не могут, хоть и Польша у всех перед глазами! Волей-неволей прихо­дишь к выводу, что этих престарелых полулюдей сознательно гонят к про­пасти, чтобы свалить в неё всю Россию. Неужели нам предстоит жутковатый выбор между 1917 и 1937-м?! А ведь к тому идёт: пугачёвщина снизу или ши­роченная чистка с полной заменой не только уже многих, но и средних на­чальников?!. <... >

— Говорили в Росиздате, что: аре­стован начальник Шереметьевского аэропорта — связан с делом о вы­возе бриллиантов, о к[оторо]м писала «Мосправда».Там же говорили, что на совещание в Краснодаре балбес Звягин привёз мои заключения об их книгах, поскольку отзыв был «от имени», то это произвело на бедных крайкомовских издателей большое впечатление. Всё же это интересно: я снят с постов, стал частным лицом, а пишут по моей указке, а затем принимают даже кое-какие меры. Забодал две книги злобно­го Вольфа Долгого в Калининградском издательстве.

— Оказывается, Сергей Филиппович Бобков — член СП, поэт, а продвигал его и покровительствовал К. Симонов; очень похож, жена — явное то самое. А теперь пока стал на место Чебрикова. Неважные наши дела. <... >

— Обсуждали на парткоме СП сек­цию «революционеров» Гуро (старухе под 80, но ещё действует). Собрались авторы «пламенных» — жуткие идио­ты, жидовский плебс. Меня Петелин просил выступить, я продумал, высту­пил хорошо. Сказал, что надо проду­мать понятие о «революционере», ведь не только человек с бомбой и револьве­ром, но и созидатель-преобразователь вот, скажем, Вознесенский или Коро­лёв; затем стал говорить о захвалива­нии книг на эту тему, мягко вставил шпильки Гуро и Бровману, а потом всё же сказал, что одно время в «пламен­ных» был очень странный подбор авто­ров, тут Кочетков спросил: это те, кто уехали? (он хотел меня приостановить, ещё до начала заседания советовал об этом не говорить, но получилось ещё лучше — шеф парткома сам, так сказать, обратил внимание). Это вызвало нек[оторо]е смущение присутствую­щих. Там же был Новохатко — рос­сийский балбес, бескультурный, но морда выражает некий норов. Он тоже выступил после меня, но не решился отмежеваться. Ю. Давыдов капал на ЖЗЛ, но в моём присутствии не решил­ся назвать их вслух; потом он мне го­ворил, что совершенно согласен с моей статьёй о Еленине.

— Когда мне сказали про появле­ние реплики в «Неве», я очень раз­волновался: думал, будет ссылка на Секретариат и «аморальность», а по­том — набор ссылок, начиная с Хаита и далее, вывод следовал бы логичный: всегда-то он. Но злоба застит им го­ловы, в итоге я был объявлен пособ­ником Деникина и Врангеля, а также современных советологов, мне проти­вопоставлялся Герой Соцтруда Минц. В таком наборе сноска на Симонова опять-таки бьёт мимо, ибо линия Еленин-Минц-Симонов уж очень явная. Явный промах противника, значит, нам в пользу. И вот любопытно: обык­новенно такие материалы мгновенно делаются известными, а тут всё же по­пулярный журнал, большой тираж, да и сюжет скандальный, но вот — ника­кого отклика, никто не знает. Это ха­рактерно.

— Сбитнев подтвердил, что на Се­кретариате никто меня не ругал, а он даже хвалил, советовал пожаловаться. А я всё никак не могу решить. Рано? Нет?

— В. Лазарев на вечере поэзии по­громил Римму Казакову, его вызвали на московский секретариат и пытались увещевать, он шумел и наступал. Мо­лодец Володя! За это мы печатаем его статью и статью его жены.

— Постоянно появляются слухи о снятии Медунова. Это само по себе весьма примечательно. Опять-таки говорят, и довольно настойчиво, что Боря-цыган того. подох. Очень воз­можно и даже закономерно.

— Рожу награждают каждый день и показывают пышные церемонии, к[оторы]е вызывают омерзение у всех. Все же наши нынешние правители — это шайка местечковых лавочников, не выше. Интересно, они хоть думают о завтрашнем дне, о зятьях и внуках, на­конец?

— На днях мои студентки показали мне изящно переплетённую книжицу. Смотрю, там самодельный титул: Ста­тьи в журнале «Ч[еловек] и з[акон]», опубликованные при С.Н. Семанове. Гм. Да, любопытно, что только сей­час, кажется, журнал с пятимиллион­ным тиражом поймал своего читателя. Мне говорили, что многие сейчас ску­пают номера в букинистических. Ти­раж «ЧиЗ» упал на 1 000 000. Ясно, что это связано с повышением цен и общи­ми причинами. Но для меня очень вы­годно. <... >

— Шучу тут: раньше в анкетах был вопрос о службе в белых армиях, так вот мне теперь придётся написать: по­собник Деникина и Врангеля. <... >

— Осн[овной] вопрос сегодня — кого введут в П[олит]б[юро] на пустое место (Кириленко уже полутруп, его снимут), и кто станет, следователь­но, вести идеологию. Сегодня это во­прос вопросов. шансов у Черненко, его любит Рожа, но против него клан помощников и все ихние кадры тоже. У Ч[ерненко] плохие отношения с Андроповым. Могут всунуть в ПБ Зимянина, тогда ясно, что идеология останется у них. В любом раскладе Ч. — лучше, ибо не связан с кащеевой мафией, помощники и советники — из русских, у него нет вокруг людей в главнейших идеологических подразде­лениях — он будет пихать туда своих, а значит, и расталкивать нынешних, ка­щеевых. Сейчас организуется большое давление, будто главная опасность — великор[усский] шовинизм, но отнюдь не сионизм. Чебриков — из тех, у Бобкова — супруга, Абрамов (его зам., теперь его сменил) — полтинник, зато в Москве — все всё понимают и ругают их. То же в МК, где отдел культуры бранит команду Алика. Шауро уходит, наиглавнейший претендент — Барабаш, он лучше других в нынешнем рас­кладе. Алексеев сохраняет лучшие воз­можности на пост 1-го [в] СП, Озеров был близок к Кащею, а потому буду­щее стало ещё сомнительнее. Обсуж­дение «Драчунов» прошло победно и в широком составе участников, это важно; Михвас публично хвалил книгу. Шибаев был из одной деревни с Кащеем. Полагает, что надо воздержаться до Пленума, где произойдёт принятие продовольственной программы, а так­же решится вопрос об идеологии — это будет в мае, не позже июня (в апре­ле, кажется, не успеют): они шумят о правой опасности, публичные высту­пления дадут им желанное подтверж­дение; а потом, мол, посмотрим. <... >

Далее в записях пропуск с 26 марта по 3 мая 1982 г.