Помоги проекту - поделись книгой:
Римляне более охотно делились правами своего гражданства с чужаками (и значительно масштабнее давали им гражданские права), чем это было принято в коллективах греческих полисов. Дионисий Галикарнасский пишет: «Сравнивая с этими обычаи эллинов, я не понимаю, как можно восхвалять устои, присущие лакедемонянам, фиванцам и весьма гордящимся мудростью афинянам, которые, ревниво охраняя свое благородство, за редким исключением не давали никому своего гражданства…» (II. 17. 1. Пер. И. Л. Маяк). Исследователи полагают, что эта особенность связана с тем, что с ранних времен Рим был составной частью Латинского союза (Х. Майер). Возможно, добавим от себя, этому способствовала проблема «выживания», сохранения жизнеспособности общины и пополнения ее «гражданских ресурсов», очень остро стоявшая для Рима в условиях серьезной внешней опасности в период ранней Республики. При территориальном выходе государства за пределы Италии проблема предоставления гражданских прав перешла в другую плоскость: как бы скупо ни наделялись присоединенные народы, сначала италики, а затем перегрины-провинциалы, правами римского гражданства, в количественном отношении это явление на порядок должно было превосходить греческие полисы. Оно и не могло быть сопоставимо с ними, поскольку экспансия греческих государств никогда не принимала таких масштабов, чтобы вопрос о «гражданской ассимиляции» покоренных народов становился существенным. К тому же «гражданская ассимиляция» была обусловлена римской социально-политической организацией, в первую очередь отсутствием прямой демократии (которая неизбежно должна препятствовать расширению гражданского коллектива) и издревле существовавшей возможностью даже для раба-чужака стать при отпуске на волю римским гражданином.
В целом, если для ряда греческих полисов (и Афин в первую очередь) характерна тенденция ограничения роста гражданского коллектива в силу как политических, так и экономических причин, в том числе недостаточности материальных условий (в частности, земельных площадей), то для римлян – расширительная тенденция. В абсолютном значении количество членов гражданского коллектива в римском полисе его «классического времени» было значительно большим, чем в любом греческом (в III в. до н. э., по данным Ливия, оно колебалось вокруг цифры в 200 тыс. человек; позднее, по цензу 70 г. до н. э., – 900 тыс. человек). А количество граждан неизбежно серьезно влияет на политическое устройство, на выбор формы правления. Прямая демократия возможна только в относительно малом объеме гражданского коллектива, римское гражданство перешло допустимый для нее «порог численности».
В римской общине, как и во всяком полисном коллективе, действовал принцип обусловленности права на землю принадлежностью к нему и обязанности общины наделить гражданина землей. Отношения земельной собственности в Риме, базируясь на полисном укладе хозяйственной жизни, имели свою некоторую специфику по сравнению с Грецией. Сразу отметим, что мы глубоко солидарны с мыслями И. Е. Сурикова (см. первую тему данного курса лекций), высказанными им относительно т. н. античной формы собственности.
Земля рассматривалась как божественный дар и потому изначально воспринималась как собственность коллектива в целом. Обожествление земли как всеобщей матери было отражением представления о ее общей принадлежности, восходящего к родовому строю (В. И. Кузищин).
Любая полисная организация предполагает верховную собственность на землю всего гражданского коллектива, что не исключает понимание отдельного гражданина как частного собственника земли. Признанными критериями частной собственности являются, во-первых, свобода отчуждения земли (продажи, дарения и т. д.) и, во-вторых, право отстранения несобственника собственником земли. Но в Риме права на землю и даже свободу отчуждения обеспечивала не только собственность (dominium), но и владение (possessio). Термин dominium, обозначающий частную собственность, появился, судя по всему, в конце Республики, но явления всегда возникают раньше, чем понятия, ими обозначавшиеся.
Свойственная Риму с архаических времен общинная (общеполисная, т. е. находившаяся в собственности всего гражданского коллектива) земля называлась ager publicus. В Риме исследователи фиксируют сохранение в течение довольно долгого времени значительной доли общественной земельной собственности. Аренда земли на ager publicus называлась possessio (владение). Рента с общественной земли называлась vectigal. Аграрный закон 111 г. до н. э. превратил, согласно традиционному мнению (Д. В. Дождев и др.), владения на общественном поле в частную собственность римских граждан (ager privatus), отменив ренту. Однако на вопрос о том, что все-таки следует понимать под термином ager privatus, в научной литературе даются и иные ответы. Т. Г. Мякин в последних работах полагает, что «понятие «частный» (privatus) в конце II в. до н. э. скорее всего указывало на «нечто, выделенное из общего целого», где под «общим целым» следует понимать «общественное поле римского народа» (ager publicus populi Romani)», соответственно «сам тип земель ager privatus и должен быть квалифицирован нами как земли, «выделенные» из состава ager publicus, в силу их передачи во владение».
Общеполисные земли (ager publicus), если они располагались непосредственно на территории римской общины, арендовались отдельными ее гражданами, арендные платежи поступали в римскую казну. В Италии земли категории ager publicus находились в наследственной аренде не только у римских граждан, но и у знатных граждан италийских союзнических общин. Завоеванные италийские земли, которые после захвата попадали в ведение квесторов, назывались ager quaestorius. Эти земли квесторы продавали гражданам, но что фактически продавалось – земля или вечный посессий (право владения), – вопрос дискуссионный. Земли в провинциях, принадлежавшие всему римскому народу, назывались ager provincialis. Та часть ager provincialis, которая отдавалась жителям провинций в долгосрочную аренду, называлась ager stipendiarius.
Для Римской республики нет сведений о храмовых производственных землях, более того, в источниках зафиксирован запрет на храмовое землевладение (Cic. De leg. II.22). Понятие «священные земли» означало не собственность храмов, а земли, доходы с которых шли исключительно на сакральные цели, однако они считались частью общественного земельного фонда (А. М. Сморчков).
Вне зависимости от формы земельной собственности создавались три типа хозяйств: мелкие крестьянские хозяйства (до 30 югеров земли), виллы (до 500 югеров) с использованием полутора-двух десятков рабов в земледелии, ориентированные на рынок некоторыми видами своего производства сельскохозяйственной продукции, и латифундии, крупные хозяйства, в скотоводстве которых также использовался рабский труд, но земля обрабатывалась колонами (свободными крестьянами-арендаторами).
Норма полисной жизни – запрет порабощения сограждан. Отмена долгового рабства, реализовавшая этот запрет, была осуществлена в Риме по закону Петелия (313 г. до н. э.). Римские рабы эпохи Республики попадают под понятие «сословие» (сословия – большие группы людей, отличающиеся правами и обязанностями, закрепленными в обычае или писаном праве), поскольку они имели особый юридический статус, являясь собственностью других лиц, коллективов, государства и т. д. Возможность манумиссии (отпуска рабов на волю) с предоставлением прав римского гражданства позволяет исследователям утверждать, что «раб оказывался опосредованно связан с гражданской общиной как своего рода латентный гражданин» (В. М. Смирин).
Принципиальные наблюдения об античном рабстве, сделанные И. Е. Суриковым в первой лекции данного курса, применимы и к рабству римскому. Конечно, рабов в Римском государстве рассматриваемой эпохи в абсолютных цифрах неминуемо должно было быть больше, чем в любом греческом. Но удельный вес рабского труда в производстве материальных благ в римской экономике сопоставить с таковым в хозяйственной сфере греческих полисов практически невозможно из-за разницы масштабов производства и отсутствия количественных данных (во всяком случае, мы не можем даже в каком-то приближении это сделать). Роль рабов интеллигентных профессий в период Республики была в Риме значительна: учили, лечили и развлекали римлян в немалом количестве именно рабы. Рабский труд в римской экономике применялся и в сельском хозяйстве, и в ремесле, тем не менее рабы, находившиеся в собственности римских граждан (или общины в целом), не были основными производителями материальных благ. Трактовка античного рабства как основы способа производства и структурообразующего элемента рабовладельческой социально-экономической формации, выработанная в марксистской историографии, во многом не коррелирует с нашими представлениями о полисной античности.
Городское обустройство каждого античного полиса было призвано обеспечить гражданскую жизнь своего населения во всех ее составляющих. Организация внутреннего пространства города выражала идею, свойственную всей классической античности, что человек принадлежит именно своему полису, а не миру, мир же вне полиса – гражданского коллектива и своего города – враждебен и должен быть отграничен не только политически, но и сакрально. Мы рискуем показаться пристрастными, но все же скажем, что для римлян их Город был особенно неповторим, был особенно отделен от остального мира, по отношению к которому Рим был несравненно выше, что, по их мнению, определялось волей богов (
То, что в Греции было «полис и хора» (полис не в значении «община», а в значении «город», и «хора» – сельская местность), на римской почве было urbs (собственно город Рим) и ager (находившаяся под его властью территория). Их диалектическое единство не исключало, а, наоборот, с необходимостью предполагало пространственное разграничение.
Городская граница, померий, означала магическую черту, защищавшую жизнь общины от внешних враждебных сил. Изначально pomerium охватывал только Палатинский холм (с окрестностями) – «сердце Рима», его «колыбель». Пространство внутри померия (раздвигавшееся с течением времени) должно было оставаться священным, в него не могла без очистительного обряда войти армия, соприкасавшаяся в сражениях с извне подступавшим злом, поэтому по окончании военной кампании воины совершали церемонии очищения себя и оружия. Центуриатные комиции (как собрания воинов) проводились за пределами померия. Город не мог быть осквернен смертью, поэтому внутри померия хоронить умерших было запрещено (как было запрещено хоронить в пределах полисной территории и в греческих гражданских общинах, за исключением Спарты). Для граждан civitas «никакие просторы вселенной» были «не способны возместить и заменить город и неотделимые от него опоры бытия – moenia и leges, pietas и amicitia, fas и ius» (Г. С. Кнабе).
Роль интегрирующего элемента гражданской жизни римской общины в ее городском, архитектурно-планировочном оформлении играл во времена Республики Форум (располагавшийся в северной лощине от Палатина и доходивший до Капитолия), огибавшийся via sacra, Священной улицей, по которой издревле передвигались торжественные процессии. На Форуме была Курия – здание заседаний сената (senatus), перед которым непосредственно (в северо-западном углу Форума) находился Комиций – место проведения народных собраний (comitia). На Форуме и Комиции проходили также конции (contiones) – народные сходки, где не принимались решения, имевшие юридическую силу, но где римские граждане имели возможность высказать свое отношение к предлагавшимся магистратами законопроектам и обсудить другие вопросы, затрагивавшие их жизненные интересы. В отличие от Афин, в которых граждане и голосовали, и обсуждали насущные проблемы на экклесии, в Риме эти проявления гражданской активности и правомочий членов коллектива были разведены (всегда во времени, но не всегда в пространстве). Оценки исследователями вместимости Комиция (а от них зависят ответы на ряд вопросов организации политической жизни римской общины) колеблются в значительном диапазоне – от 1 тыс. до 20 тыс. человек (см.: Р. Морстейн-Маркс). Ораторская трибуна на Комиции имела вид дуги, на стене этого возвышения, обращенной к Форуму, были установлены rostra – носы вражеских кораблей (в количестве, видимо, шести), захваченных римлянами в 338 г. до н. э. в ходе Латинской войны, поэтому Рострами стали называть само место, где произносили речи. Высота Ростр определяется исследователями по-разному (2,5–4 м), но в любом случае специалисты нередко полагают, что различные уровни нахождения выступавших и слушавших существенно разграничивали их роли, утверждали «политическую иерархию», подчеркивали особый статус ораторов и наглядно демонстрировали уважение граждан к магистратам (Ф. Пина Поло, Р. Морстейн-Маркс). В таком противопоставлении современными историками ораторов и слушавших их речи есть, как кажется, доля преувеличения; вероятно, сильным был и элемент объединения тех и других, во всяком случае, выступавшие, безусловно, стремились своими речами найти поддержку народа. Неспроста ведь Цицерон характеризовал Ростры как место тесного взаимодействия сената и народа; современные исследователи подтверждают это изучением топографии: фон для выступлений ораторов создавали Curia, здание сената, и храм Согласия. Concordia (согласие), одна из важнейших римских гражданских добродетелей, как бы в овеществленном виде символизировала для всех желанную цель публичных обсуждений вопросов общественной жизни. Правда, Р. Морстейн-Маркс полагает, что храм Согласия был неоднозначен в римском восприятии и являлся «полем идеологических сражений», все же, думается, что достижение консенсуса являлось в период классической Республики важнейшей задачей гражданского коллектива при решении любых социально значимых проблем.
Если главным местом общественной жизни всего гражданского коллектива в Риме был Форум, то центральным помещением жилого дома римского гражданина был атриум. Atrium – парадное помещение и композиционная доминанта здания – как бы соединял публичную и частную сторону жизни римлянина. В атриуме членов сенаторского сословия находились imagines – портретные маски прославленных предков, которые использовались во время торжественных похоронных процессий (pompa funebris) при публичном погребении заслуженных членов семьи. Исследование Э. Флаига показывает, что атриум, будучи частью жилого дома, был связан с самореализацией гражданина в публичной сфере и не имел прямого отношения к внутрисемейному культу предков. Значительная часть предков находила свое место в фамильном некрополе, но оказывалась не принятой в атриум. Почитание предков, чьи портреты находились в атриуме, относилось к сфере конкуренции и престижа, было делом и знатных семей, и res publica в целом. Если предки были неуспешны на политическом поприще, они не имели ларца в атриуме и не включались в родословную, которая устанавливалась на внутренней стороне атриума (она не была параллельной родословной на доске parentes, по которой почитались три поколения предков).
Городское сакрализованное пространство Рима не могло обойтись без священных мест почитания богов. Как и греческие полисы, римская гражданская община конституировала себя не только в качестве политической, но и религиозной организации. И так же как в Греции, становление гражданской общины в Риме было синхронно появлению святилищ. Общность мы найдем и в том, что не все храмы возникали внутри городской черты, довольно рано строились храмы и за ее пределами, поэтому мы также вправе говорить о сакральном освоении римлянами окружающего пространства. Например, очень рано стали сооружаться святилища на Капитолии, но в черту померия этот холм был включен только в период поздней Республики. Именно там был храм Юпитера, олицетворявшего могущество римской civitas. В храме Юпитера Всеблагого и Величайшего консулы приносили жертвы при вступлении в должность, из этого храма обладатели империя, торжественно дав обет, отправлялись на войну, а возвращаясь в качестве триумфаторов, опять-таки приносили жертвы Юпитеру. Юпитер был патроном римского народа, а фламин Юпитера был самым почитаемым жрецом города. Путем осуществления дивинации (интерпретации знаков божественного происхождения) в виде ауспиций (птицегаданий) римляне консультировались с Юпитером: он выражал свое мнение первым, раньше, чем любой гражданин, и разрешал или не разрешал магистрату продолжать свои действия.
Что касается разделения права божественного и человеческого, то и здесь скорее, на наш взгляд, не различие с древнегреческими правовыми системами, как полагает И. Е. Суриков в своей лекции, а опять-таки сходство. Нам представляется, что fas (божественное право) отнюдь не отделилось в республиканскую эпоху, как с точки зрения действия правовых механизмов (их взаимосвязанности), так и с точки зрения содержательного пересечения понятий – от ius (человеческого права) в разных его проявлениях – в публичном, частном, праве народов и пр. Ряд исследователей (Ф. Сини и др.) совершенно справедливо, на наш взгляд, полемизируют с концепцией о разделении религии и права уже в начале республиканской эпохи. Мы полагаем, что у римлян «теоретически» в самом общем виде божественное и человеческое право различались (первое не подвержено человеческому воздействию, а второе изменяется людьми, при том, что изначально всякое право – дар богов), а в практическом применении механизм был единым, «публично-божественно-правовым». То, что можно разграничить «в теории», оказывается «на практике» очень тесно и даже неразрывно взаимосвязанным. Если мы обратимся, например, к избирательной процедуре римских магистратов, то увидим, что она имела и публично-правовую, и божественно-правовую составляющие. В случае если проведенные перед избранием кандидата ауспиции признавались затем выполненными с нарушениями, то магистрат объявлялся огрешно избранным (vitio creatus). Последнее осуществлялось на основе fas, тогда как признание non iure rogatus (не по праву выдвинутым на должность) – решение в рамках ius, т. е. обнаруживается теснейшее переплетение божественного и человеческого права.
Боги были своеобразными согражданами римлян. «Как и греки, римляне принимали основополагающий принцип, заключавшийся в том, что в мире боги живут вместе с людьми и работают вместе с ними в рамках
Проблему римской государственности следует обсудить потому, что общетеоретический вопрос – являлся ли античный полис государством – имел выраженный негативизм в ответе на него применительно именно к римской общине республиканской эпохи. Две основные, диаметрально противоположные позиции свойственны исследователям: этатическая («государственническая») и неэтатическая (отказ от применения понятия «государство» при характеристике римского республиканского социума). Второй подход особенно свойственен итальянской и испанской историографии, первый – немецкой, англо-американской и российской (разумеется, везде есть свои исключения). Мы придерживаемся, как ясно из предшествующих рассуждений, этатической позиции. Акцентируем кратко данную точку зрения.
Сторонники неэтатического подхода (А. д’Орс и др.) считают, что понятие «государство» не применимо к res publica, так как является анахронистичным по отношению к ней. Они утверждают, что это понятие – имеющее, согласно их точке зрения, только современное содержательное наполнение – предполагает представительный способ формирования власти, а отнюдь не прямую демократию (как в Афинах) или регулярную законодательную деятельность всего народа (как в Риме). Истоки такого взгляда обнаруживаются у известного немецкого правоведа К. Шмитта, который считал возможным применять понятия «государство» и «государственность» к европейской истории, лишь начиная с XVI в. В отечественной историографии Е. М. Штаерман попыталась по-своему обосновать взгляд на римскую civitas как на безгосударственное общество. Она исходила из марксистского определения государства и, в соответствии с ним, принимала во внимание именно такую функцию государства, как подавление и насилие в обществе, разделенном на классы. На том основании, что в Риме V–I вв. до н. э. не удается обнаружить ни сложившихся классов, ни развитой бюрократии, ни отделенной от народа и использовавшейся против него армии, Е. М. Штаерман сделала вывод, что процесс формирования римского государства завершился только при Августе, т. е. в I в. н. э. Большинство отечественных исследователей не согласились с такой датировкой возникновения государства в Риме. Проведенная ими дискуссия («Вестник древней истории», 1989–1990 гг.) наглядно показала, что возможность применения понятия «государство» к античности целиком зависит от того, какое содержательное наполнение вкладывается в этот термин.
Дефиницию государству, широко применяемую во многих общественных науках, дал немецкий ученый Г. Еллинек на рубеже XIX–XX вв. Согласно его учению, три элемента составляют государство: территория, народ, государственная власть. Такое понимание главных компонентов государства корнями уходит в античность. Представление о том, что полис характеризуется совокупностью населения на определенной территории, но этим не исчерпываются его основные черты, восходит к Аристотелю. Задаваясь вопросом, когда следует говорить, остался ли полис прежним или стал другим, греческий философ полагал, что при условии сохранения территории и населения (наличие этих черт, по его мнению, лежит на поверхности при ответе на заданный вопрос) надо учитывать кое-что еще, поскольку очерченные границы могут иметь и образования, более похожие на «этнос», чем на «полис» (μᾶλλον ἔθνουϚ ἢ πόλεωϚ –
Если употребление понятий «народ» и «территория» применительно к римской общине обычно не вызывает сомнений, то аргументом сторонников неэтатического подхода к ней является отрицание именно государственной власти. Проблема же государственной власти в республиканском Риме, по сути дела, упирается в вопрос о характере должностных полномочий магистратов. Отсутствие бюрократии, назначаемых чиновников, на что делают упор «неэтатисты», не является, на наш взгляд, показателем отсутствия государственной власти как таковой. Власть высших магистратов, опиравшаяся на imperium, была, по нашему мнению, публично-правовой властью. Т. Моммзен считал магистратуры центральным из трех составлявших римскую государственно-правовую систему компонентов (комиции – сенат – магистратуры), несколько, видимо, преувеличив ее самостоятельность, но справедливо рассматривая ее одним из краеугольных оснований римской государственности. Три отмеченных римских института понимаются многими антиковедами, стоящими на этатической точке зрения, теми объективными реалиями, которые и образуют необходимую составляющую понятия государства в виде политической власти.
Не находя оснований для отрицания политического характера власти в Римской республике, мы тем самым не видим причин, по которым res publica не попадает под определение государства, данное Г. Еллинеком. Мы думаем, что поиск общего, универсального определения государства следует вести в направлении формулировок его функций. Государство в республиканских общинах античной цивилизации являлось формой организации всего общества, инструментом согласования подчас противоречивых интересов различных социальных групп. Организаторская, регулирующая функция выступает в качестве главной не только в античности, но и в другие эпохи.
Разделительная граница между негосударственными и государственно оформленными обществами, безусловно, может и должна быть проведена. Вторым свойственны именно институциализированные функции, осуществляемые носителями властных полномочий (У. Вальтер). По нашему глубокому убеждению, отказ от применения понятия «государство» к античной политической организации сужает возможности научного ее анализа. Термин «государство» должен использоваться как формализованное универсальное понятие. Без этого понятия невозможно описать суть различий между политически оформленными коллективами, с одной стороны, и общинами, не достигшими этой стадии развития, – с другой.
Те, кто в конце XIX в. настаивал на применении понятия «государство» только по отношению к современным им государствам, фактически не нашли бы общего языка с теми, кто делал то же самое в конце следующего столетия (поскольку слишком отличающиеся политические организмы они имели в виду). Стремление использовать понятие «государство», подразумевая под ним фактически только свое собственное, оказывается тупиковым путем. Исследовательскому анализу необходима именно научная категория, в высшей степени абстрагированная от огромного множества специфических конкретных проявлений.
«Государство» в самом широком (и терминологически исходном) значении понятия, на наш взгляд, – это политическое оформление (устройство, состояние) общественных связей и их регулирование посредством публичной власти на основе норм писаного или обычного права. Если население территории, имеющей установленные границы, организовано политически, то есть все оно (независимо от семейно-родовой и иной принадлежности) подчиняется общим органам публичной власти, то перед нами такое политическое сообщество, которое, полагаем, и может быть названо государством.
Ссылки исследователей, негативно относящихся к применению понятия «государство» по отношению к римской civitas, при аргументации своей позиции на то, что сами римляне не использовали понятие «государство», представляются нам неубедительными. Действительно, римские авторы на латыни называли сферу политического управления своей общиной чаще всего res publica – понятием более широкого охвата, чем собственно данная сфера. Но термин «государство» в европейской публично-правовой теории и практике восходит к латинскому термину status: в английском – state, в немецком – Staat, в итальянском – stato, во французском – état, в испанском – Estado. Используемое Цицероном словосочетание status civitatis является, как нам кажется, исходной формой (протоформой) понятия «государство» в новых европейских языках, поэтому представляется, что следует критичнее относиться к устоявшемуся мнению о том, что понятие «государство» асинхронно для античности. Status civitatis – состояние гражданской общины, политическое устройство римской civitas, ее публично-правовая организация. Иначе говоря, мы понимаем status civitatis у Цицерона как синоним res publica (в том содержательном пласте этого полифоничного термина, который означает «государство»). Status civitatis – это исходное понятие для современной категории «государство», которая, следовательно, является римским наследием. В любом случае мы считаем понятие «римское государство» корректным в качестве научной абстракции и элемента научного категориального аппарата.
Мы полагаем вполне научно допустимым использование также понятия «римская конституция». Несогласие авторов с его применением связано с тем, что в современной юридической литературе конституция обычно понимается как «основной закон», как lex fundamentalis государства, как отдельный правовой документ, определяющий общественное и государственное устройство, порядок и принципы формирования органов власти, права и обязанности граждан. В Риме такого одного документа не было, что, на наш взгляд, не исключает возможность оперировать понятием «римская конституция».
Термины, использующиеся для обозначения «основного закона» в новых европейских языках, следующие: constitution – в английском языке, costituzione – в итальянском, constitution – во французском, constitución – в испанском, Verfassung (как более новое) и Konstitution (как более архаичное) – в немецком. При этом во всех перечисленных языках данные термины являются полисемантичными. Они одновременно означают, кроме названного «основного закона», во-вторых – учреждение, образование, устройство, составление, в-третьих – состав чего-либо, в-четвертых – строение организма, телосложение. Все эти оттенки содержания слова «конституция» корнями уходят в общий исходный латинский термин constitutio, имевший значения: 1. установление, учреждение, организация, устройство; 2. постановление, распоряжение, приказ; 3. состояние, положение.
Первоначальный пласт содержания латинского слова constitutio должен, со всей очевидностью, пониматься как «строение» («устройство»), «состояние» – на это указывает единство «политического» и «медико-биологического» смысловых оттенков, присущих ему. «Конституция» в применении к государству тоже понимается «органологически»: «государственный организм», «глава (голова) государства», «государственные органы».
Если рассматривать этимологически, от латинских корней, «конституция государства» – это его состояние, устройство, а само государство – это, как мы видели, тоже состояние, устройство применительно к политически организованному обществу, к определенному социуму.
Греческие мыслители использовали как обобщающее для всех видов государственного устройства греческих полисов понятие πολιτεία. Платон и Аристотель применяли его как родовое понятие к терминам олигархия, демократия, аристократия и др. Полибий, по-своему определяя типы государственных устройств, также взял в качестве обобщающего термина понятие πολιτεία. В качестве синонима термину πολιτεία Полибий, как и Аристотель, использовал слово πολίτευμα, также наполняя его смыслом «государственное устройство», «форма правления», «конституция».
Полибий употреблял понятие πολιτεία в значении «государственное устройство», «конституция» и применительно к Риму (VI. 4. 13). Подчеркнем, что современные западноевропейские авторы переводят на свои языки πολιτεία Полибия, использованное им в отношении греческих полисов и Римского государства, как «конституция».
В современной науке отчетливо выражена тенденция трактовать греческое понятие πολιτεία не только и не столько в значении гражданского общества или как один из видов государственного устройства (как это имело место ранее), а прежде всего в значении «состояние государства», его «устройство», «государственная организация». Таким образом, можно утверждать, что греческие мыслители использовали понятие πολιτεία, вкладывая в него то же содержание, какое римляне вкладывали в латинское слово constitutio, то есть «устройство», причем непосредственно прилагая его к государству. Эта конституция – πολιτεία – понималась также «органологически», как состояние живого организма, ведь она, так же как и само государство, у Полибия проходит жизненные циклы: развитие, расцвет и упадок. Греческая мысль, таким образом, выработала понятие πολιτεία в значении «государственный порядок», но она не использовала понятие «основной закон» для обозначения этого порядка. Хотя собственно понятие «закон», νόμοϚ, как известно, для греков было краеугольной категорией политической жизни, государственной идеологии полиса и всего мировоззрения гражданина.
Обратим внимание на категориальный аппарат, применявшийся в интересующем нас отношении римскими авторами. Цицерон использует выражение rem publicam constituere или существительное constitutio в значении «устройство», «состояние» в непосредственной связи с понятием res publica, когда отмечает государственно-правовое устройство или изменения его состояния (De leg. III. 12). С этим согласуется понимание юристом Гаем (Inst. I.1) глагола constituere «в связке» с существительным ius как создание права и «конструкцию» (способ расположения) созданного права.
В сочинениях Цицерона содержатся следующие близкие по смыслу к constitutio rei publicae понятия: status rei publicae, genus rei publicae, modus rerum publicarum, forma rei publicae. Эти выражения означают состояние, устройство государства, т. е. его конституцию. Именно словосочетание status rei publicae использовал Цицерон для перевода греческой πολιτεία как обобщенный термин для обозначения государственных форм (демократии, аристократии, монархии).
Возникновение представления о конституции как об одном «основном законе» следует, на наш взгляд, связать лишь с эпохой революций XVII–XVIII в. Конституция как «основной закон» – понятие нового времени. Однако тенденция более широко, чем «основной закон», трактовать понятие «конституция» сохраняется и в трудах юристов сегодняшнего дня, и в этом можно усмотреть римское наследие.
Римская республика не имела письменно зафиксированной в одном документе конституции; множественные законы (leges) регулировали политико-правовые отношения по отдельным сторонам публичной жизни. В совокупном виде компетенция различных инстанций, их иерархия и взаимоотношения друг с другом никогда законодательно письменно не формулировались. Римская конституция включала такие элементы, как государственная этика, авторитет и опыт (Ф. Виаккер). Конституционные основы Римской республики, таким образом, – это разрозненные, принимавшиеся в комициях законодательные акты, устанавливавшие принципы деятельности органов власти, а также неписаные обычаи, относившиеся к этой сфере и подлежавшие столь же неукоснительному, как и законы, исполнению.
Исследователи предлагали различные обозначения специфики римской конституции, называя ее «выраставшей», «номистической» (Х. Майер), имея в виду изменявшийся реальный правовой порядок конкретного времени. «Римская конституция», охватывавшая, по нашему мнению, и государственно-правовые нормы, и политико-правовой порядок, всегда оказывается явлением более многомерным, чем любой вариант общего определения. Но это не означает, что мы вообще должны отказаться от использования понятия «римская конституция». В целом, учитывая латинскую этимологию слова «конституция» в новых европейских языках, а также понимание греческой и римской политико-философской и правовой мыслью «конституционных основ» античных государств, мы считаем использование понятия «конституция римского государства» в научном отношении вполне корректным.
Политическая организация римской гражданской общины и типична, и уникальна одновременно. Типична в главных полисных устоях – народное собрание было призвано определять основы совместной жизни граждан, магистраты как выборные должностные лица – осуществлять управление на основе норм права. Уникальна – поскольку сама конструкция публично-правового порядка содержала множество оригинальных черт, не позволяющих дать ей простые дефиниции.
В антиковедении XX в. долгое время преобладала концепция о «жестко олигархическом» характере римской республиканской политической системы (М. Гельцер и др.). При этом понималось, что опорой власти нобилитета был институт патроната-клиентеллы и связанная с ним amicitia – деловая «дружба» римской аристократии. Однако к середине 80-х гг. XX в. проведенные исследования позволили специалистам существенно изменить представление о механизмах власти римского нобилитета (П. Брант, К. Хопкинс, Г. Бартон, А. Якобсон и др.). Были сделаны выводы, что отношения патронатаклинтеллы и amicitia не являлись социальной базой политического господства нобилей.
Попытки нового анализа реальной роли в государственной практике римлян трех основополагающих структур их политической организации – комиций, сената и магистратур – привели к дискуссии о возможности применения понятия «демократия» к их республиканскому устройству. Дискуссию инициировал в 1984 г. Ф. Миллар, который, опираясь на Полибия, попытался подчеркнуть демократические черты римской политической системы. В первой своей дискуссионной статье он не классифицировал эту систему как демократию (это утверждение появится в его работах позднее), но делал вывод, что она значительно ближе стояла к демократическим Афинам, чем это обычно принято считать. Полагая, что при характеристике классического периода Римской республики не стоит уклоняться от параллелей с V в. до н. э. в истории афинского полиса, Ф. Миллар развивал «концепцию демократического элемента» в римской системе.
Публикация статьи Ф. Миллара вызвала оживленные отклики, среди которых преобладало стремление уточнить трактовку и применение понятия «демократия». Исследователи подчеркивали необходимость «классифицировать демократию по видам», полагая, что следует отличать радикальную демократию V в. до н. э. по афинской модели от эллинистического смысла этого слова при использовании его Полибием, которое «означало не многим больше, чем не тирания» (Дж. Норт).
В решении вопроса о характере римской республиканской системы более склонными к поиску демократических черт в римской политической системе оказались итальянские историки, но и они делали при этом достаточно осторожные выводы. В Риме находили сильные импульсы демократичности, но при этом олигархию и демократию понимали пересекающимися тенденциями развития римской государственности (Ф. Казавола) или усматривали контролируемую демократию (М. Мароне). Немецкая историография была еще сдержаннее в оценках степени демократичности функционирования римских органов государственной власти. В частности, при рассмотрении голосования в комициях предложений магистратов делался вывод, что о независимости воли народа в этом акте говорить не приходится (Э. Флаиг). При изучении характера римской избирательной системы отмечалась распространенность «подарков» кандидата избирателям, что снижает значение комиций как выразителя подлинно народного мнения при выборах магистратов (К.-Й. Хёлькескамп).
Ф. Миллар опубликовал затем две монографии и ряд статей; суть его выводов сводится к тому, что не магистраты, а комиции (в первую очередь демократические трибутные собрания) играли решающую роль в политическом устройстве Республики. Римский народ был не объектом, а субъектом политической борьбы. Модель функционирования римской государственно-правовой системы, предложенная Ф. Милларом, по существу, воспроизводит афинскую демократию на разных этапах ее развития (классическая Римская республика уподобляется афинскому государственному устройству времен расцвета демократии V в. до н. э., а поздняя Республика – афинской политической системе периода кризиса полиса IV до н. э.). При этом упускались из виду такие существенные различия римской и афинской политико-правовых сфер, как, например, отсутствие в Риме органа, аналогичного афинскому буле (совету 500), предварительно готовившего заседания народного собрания. Заметим, что римский сенат после принятия закона Публилия Филона в 339 г. до н. э. стал предварительно одобрять законопроекты, выносимые на голосование в комиции, а после закона Мэния 338 г. до н. э. – и кандидатов на высшие магистратуры. Но афинскому буле была присуща т. н. пробулевтическая функция, включавшая подготовку вопросов, подлежавших рассмотрению народного собрания и составление предварительного проекта решения. Подобной компетенции у римского сената не было. В целом и сенат, и магистратуры в концепции Ф. Миллара вообще потеряли свое историческое место.
Дискуссионные публикации дали ряд следующих наблюдений: внешние (демократические) очертания римской политической системы не отображают адекватно внутренние механизмы ее функционирования (М. Йене), олигархические и демократические черты в ней были взаимосвязаны (А. Якобсон), эта система была «ограниченной олигархией» (Ф. Моро), демократический потенциал ее не мог быть реализован на практике (Г. Мауритсен), политическая жизнь в Римской республике была демократичной по форме и олигархической по сути (Р. Морстейн-Маркс).
Наиболее удачным подходом к определению сути политического оформления Римской республики нам представляется попытка преодолеть ограниченность рамок привычного категориального аппарата для определения публично-правовой системы Римской республики («олигархия», «демократия», «аристократия»), раздвинуть их, предпринятая К.-Й. Хёлькескампом, сформулировавшим теорию «римской меритократии».
Меритократия – власть достойных (термин представляет собой латино-греческий новодел). В работах К.-Й. Хёлькескампа возникновение римской меритократии рассматривается как комплексный процесс, обусловленный следующими факторами: 1. Завоевание Римом Италии и территориальная экспансия; возвышение римской общины до гегемониальной власти. 2. Значение imperium (высшей военной и гражданской власти) и магистратов с империем, а также правил, по которым магистраты и командиры выбирались, и преимуществ, которыми они наделялись. 3. Функционирование сената и его роль как институционального центра социополитического порядка новой консолидированной республики. В качестве ключевого рассматривается первый из перечисленных факторов. Хронологическим отрезком формирования меритократии называется период от 338-го до 295 г. до н. э. (две генерации). Понимать ли последовавшую за этим временем классическую Республику целиком (во всем ее хронологическом охвате 287–133 гг. до н. э.) как меритократию – ответа на этот вопрос в данной теории пока не дан. Нам представляется также, что искусственно сужен период ее формирования, думается, что он начался с допуска плебеев в децемвират в середине V в. до н. э. Тем не менее мы считаем данную теорию в настоящий момент наиболее состоятельной в теоретическом осмыслении характера политической системы Римской республики.
В привычную, берущую начало от античности шкалу понятий, характеризующих государственное устройство (к которой относятся такие категории, как «демократия» и «олигархия»), термин «меритократия» может быть включен как качественное определение олигархии (в исходном значении слова от корней ὀλίγοϚ – немногий и ἀρχή – власть; без уточнения, каковы эти немногие). Олигархия – буквально «власть немногих», но каких именно немногих – вопрос в каждом конкретном случае не праздный. Античные мыслители не демонстрировали единства содержательного наполнения понятия «олигархия». Если Аристотель понимал под олигархией власть немногих богатых, то Полибий не акцентировал принцип богатства для олигархии. У него олигархия – отсутствие выборности и своекорыстие людей, стоящих у власти. В современной литературе используют термин «олигархия» в том значении, которое вкладывал в него Аристотель. Поэтому термин «олигархия» понимается обычно не просто власть «немногих», а «немногих богатых». Теория же меритократии, по сути дела, дает следующую характеристику римской политической системы классической Республики: власть немногих, но достойных. При этом это власть выборная, к ней, как правило, приходили люди, достойные ее функционально и морально.
В Риме держатели империя были до определенной степени автономной и независимой стороной по отношению к populus и comitia, по крайней мере в сравнении с носителями должностной власти во многих греческих полисах. Магистраты cum imperio владели исключительным правом созывать комиции и руководить ими, вносить законы, предлагать кандидатов на выборах и объявлять результаты. Через lex curiata de imperio (куриатный закон об империи) высшие магистраты торжественно наделялись властью и имели право при всех публичных делах совершать ауспиции. Они обладали неограниченной властью приказа и дисциплинарной властью. Provocatio (право обращения к народу против решения магистрата о тяжелом наказании гражданина), трибунские auxilium (помощь гражданину) и intercessio (запрет действий магистрата) – эти praesidia libertatis (средства защиты свободы граждан) должны были удерживать в определенных рамках фактическое применение империя внутри города. Они не ограничивали империй, они даже предполагали вес империя и обширную власть его носителей, они косвенным образом признавали его огромное значение и этим фактически подтверждали его (К.-Й. Хёлькескамп).
Особое место в формировании меритократии принадлежало сенату. Сенат был политическим центром Республики, он играл роль ключевого института планирования, принятия решений и контроля, он являлся авторитетнейшим органом, что было неотделимо от важнейшего круга функций (распределение провинций, пророгация империя, интеррегнум). При этом вес сената был неформальным (в противоположность носителям империя), и имелось постоянное и неизбежное напряжение в отношениях между сенатом, с одной стороны, и магистратами с империем – с другой, так же как оно присутствовало между гражданским коллективом и носителями империя. Конфликты иногда вспыхивали, но, как правило, оставалось это напряжение латентным. К тому же обладатели империя практически всегда были сами сенаторами (К.-Й. Хёлькескамп).
Важным положением теории «римской меритократии», которое мы разделяем, является то, что возвышение руководящего слоя классической (средней) Республики нельзя представлять только лишь количественным расширением старого патрициата некоторыми семьями «новой аристократии». Наоборот, это возвышение было комплексным многосторонним процессом, в ходе которого возникла совсем новая своеобразная и специфическая элита. Новая элита формируется не на старой основе, – делается вывод в концепции меритократии, – ее характеризует новое качество, новая мораль, новые критерии достойности.
В целом анализ характера политической системы Римской республики, сделанный антиковедами за последнюю четверть века, свидетельствует о признании решающим фактором управления римской общиной деятельность не всего гражданского коллектива, а его элиты. Вместе с тем мы бы хотели подчеркнуть следующее: civitas, являясь разновидностью полисной организации, конституировалась в качестве государственного образования на основе принятия принципов, регулирующих общественную жизнь, всем гражданским коллективом. Каждая полисная община вырабатывала собственные способы поддержания стабильности своего существования, политические механизмы выполнения организаторской функции государства и методы согласования интересов различных социальных групп. Иначе говоря, в каждом полисе политико-правовой уклад был результатом коллективного принятия его массой граждан. Полис, будучи коллективом граждан, всегда поддерживает в своей идеологии представления о верховенстве народа, о его праве принимать основополагающие решения, и в этом состоит демократическая посылка его государственной организации. Следствием этого является постоянное сохранение если не реально-политического, то хотя бы формально-юридического значения народных собраний. Но это не исключает того обстоятельства, что установленные гражданским коллективом правила политической игры позволяют иметь определяющее влияние в государственной практике не народу, а элите. Судя по всему, это и имело место в Риме.
Определяя, в чем корень демократического начала римской республиканской системы (а оно было присуще ей, по Полибию, наряду с аристократическим и монархическим), мы должны, как нам представляется, отдавать себе отчет в том, что оно относится не собственно к политическому режиму, не к механизмам осуществления власти, а к первичной, полисной основе римской общинной организации. Суть, на наш взгляд, состоит в том, что во всякой полисной организации форма правления – «общественный договор», т. е. результат коллективного принятия решения гражданами данного полиса. В этом демократическая посылка. Но «договориться» – вполне демократическим путем – граждане могут о том, что механизм осуществления властных полномочий будет каким угодно, в том числе и совсем не демократическим. Когда мы дифференцируем понятия «полис» (civitas – гражданская община) и «республика» (res publica в значении «государство», политическая организация гражданской общины, т. е. status civitatis), тогда мы менее запутываем себя в понимании «римской демократии». И если бы Ф. Миллар это разделил изначально, думается, что несколько иной оборот приобрела бы начатая им четверть века назад дискуссия.
Римская элита играла огромную роль в принятии важнейших государственных решений и в ежедневной общественной жизни. Именно принадлежавшие к правившей элите политики задавали тон римской публичной жизни: они баллотировались на высшие должности, определяли сенатские решения, руководили народными собраниями. Нет сомнений, что правившая элита манипулировала общественным мнением. Однако это не исключает того, что ее представители в борьбе политических группировок заручались поддержкой народа не в последнюю очередь потому, что им удавалось убедить его в общественной пользе своих действий. Res publica была для аристократов ареной политической конкуренции, но Республика поддерживалась этой конкуренцией. В Риме не было профессиональной бюрократии, оплачиваемых должностей; большая политика делалась руками «заинтересованных аристократических добровольцев». Борьба отдельных личностей, даже если велась она за славу и почет, была необходимым условием функционирования римской республиканской системы. В этой конкуренции соблюдались традиции политического соревнования и определенные моральные нормы, которые не позволяли развиться в ее ходе разрушительным для государства тенденциям. В период классической Республики гражданская этика обусловливала допустимые приемы политической конкуренции и помогала поддержанию государственных механизмов в работоспособном состоянии.
Мы полагаем, что соотношение роли элиты и народа в Римской республике позволяет утверждать, что именно в Риме были заложены истоки принципа представительности. Это выразилось, во-первых, в том, что магистраты в Риме – не просто исполнительный орган народных собраний, как это было в Афинах, они получали – путем делегирования государственного суверенитета от poulus Romanus – право представлять римский народ в важнейших государственных делах. Право высшего магистрата на это представительство, на действия от имени всего народа, было заложено в imperium. Во-вторых, принцип голосования в комициях, в том числе и в электоральных (одна центурия, курия, триба – один голос), означал в зародыше систему «выборщиков», не персонифицированную, более абстрактную, но в целом близкую по сути, например, к современным выборам американского президента, когда выборщик получает не просто право голосовать на следующем этапе избирательной процедуры, но вместе с этим правом и обязанность подать свой голос вполне определенным образом. В-третьих, на это указывает принцип комплектования сената: начиная с 366 г. до н. э. римский сенат очевидным образом превращается из собрания аристократии в собрание экс-магистратов, которые в качестве достойных представителей римского народа (избранных им) осуществляли распорядительные и контролирующие функции. Политик избирался только в магистратуру, отдельного избрания в сенат не было, но право представлять интересы римского народа он уже получил. В-четвертых, право провокации было правом контроля народа за высшей судебной властью магистрата. Ни один магистрат не мог быть избран без того, чтобы по его решению не была возможна провокация (Cic. De rep. II. 54). Возможность исправить решения магистрата собранием гражданского коллектива, когда речь идет о жизни и смерти его члена, также свидетельствует о том, что должностное лицо, облеченное высшей исполнительной властью, обязано было считаться с интересами тех, кого оно представляет, принимая решения. В-пятых, contiones как средство выражения мнения римских граждан, доводимое до их избранников, благодаря которому правившая элита знала желания тех, кого она представляет в органах власти. Решения на сходках путем голосования не принималось, но они нужны были, в первую очередь, для того, чтобы «привести в соответствие» позицию представителя народа с чаяниями и интересами самого этого народа. В-шестых, ориентация на mores maiorum (обычаи предков) как универсальный для всех граждан поведенческий канон, на основе которого осуществлялось представительство римского гражданства нобилитетом. Mores maiorum включали с начала III в. до н. э. (с создания новой элиты – в соответствии с теорией римской меритократии – и новой морали) такие этические ценности и установки, как virtus, dignitas, fides, ставшие критериями отбора представителей в органы власти. Именно в Риме были сформированы качества достойного политика как лучшего из лучших гражданина, который может представлять весь коллектив, и критерии его поведения.
Мы переходим, таким образом, к последнему вынесенному на обсуждение моменту – принципиальным чертам идеологии римской civitas республиканской эпохи. Краеугольным мировоззренческим понятием для всех античных полисов было понятие свободы. Возникает оно обычно в социальной сфере, и только затем формируется «концепт политической свободы», причем отнюдь не в среде аристократии (К. Раафлауб).
Становление представлений о политической свободе в Риме следует – вслед за современными исследователями вопроса – отнести к первой половине V в. до н. э. Хронологически возникновение понятия «свобода» в политическом смысле для Греции и Рима определяется фактически одинаково, что нам кажется верным и весьма существенным, ибо фиксируется своеобразное «единство вклада» в данном отношении греческой и римской античности, что влечет за собой признание «равного участия» римлян в выработке политических парадигм, получивших второе рождение в новое и новейшее время.
Свобода народа в Риме (libertas) появляется из уважения народом своего суверенитета и своей компетенции в принятии решений. Она была подкреплена законодательным регулированием: принцип равенства перед законом, принципы функционирования магистратур, плебейский трибунат, право провокации и др. Римляне не имели особого термина для обозначения «свободы слова» – это право было включенным в libertas и активно использовалось именно лицами, принадлежавшими к руководящему слою. В этом отношении, вероятно, Рим гораздо ближе Спарте, чем Афинам.
Понятие «свобода», став ключевым ценностным понятием политики, составило единый ряд с правом, справедливостью и равенством. Если в Греции эти понятия изначально были соотнесены с общиной в целом и только затем распространены на каждого ее члена в отдельности, то в Риме, наоборот, установлены были в качестве коллективных те ценности, которые составляли ряд ценностей индивидуальных: dignitas (достоинство), auctoritas (авторитет), pietas (благочестие), virtus (мужество). Иначе говоря, если в греческих полисах система нравственных ценностей складывалась от общего к частному, то в Риме – от частного к общему. Названные понятия составили суть римской гражданской идентичности.
Римская идентичность – это самоидентификация граждан римской civitas в качестве членов определенной общины. Осознание себя гражданами Рима базировалось, в первую очередь, на поддержании традиций и обычаев предков (mores maiorum), окруженных ореолом святости. Знаков, «кодирующих общность» римских граждан было в целом весьма много (и померий, и публичные пространства, и сакральная топография, и многое другое), но mores – безусловно, центральный из них. Moribus antiquis res stat Romana virisque (Ennius. Ann. 467) – «Нравами предков сильна и могуча республика римлян» (пер. С. А. Ошерова); «Древний уклад и мужи – вот римской державы опора» (пер. В. О. Горенштейна). Точность перевода требует отразить в нем одновременно и «нравы», и «мужей» в качестве основ устойчивости римской организации. В этом выражении Квинта Энния сформулирована квинтэссенция и коллективной, и личной идентичности римских граждан. И очень показательно, что это изречение поэта из-за его «краткости и истинности» Цицерон уподобил оракулу (Cic. De rep. V.1). На наш взгляд, mores maiorum – этос не только нобилей, это нормы, по которым жило все римское общество. Будучи, вероятно, по происхождению во многом обычаями римской аристократии (но вряд ли только ее одной), они стали универсальными для всей общины. Изначально mores – обычное право, после записи законов – главным образом моральные нормы (хотя на них ориентировались потом довольно долго и в судебной практике). Этический, сакрализованный компонент с течением времени отнюдь не вымывался из содержания mores maiorum, а, вероятно, только усиливался, хотя и видоизменялся.
В историографии иногда подчеркивается, что римская гражданская идентичность серьезно отличается от национальной идентичности граждан современных государств (Х. Майер). Все-таки, на наш взгляд, общее найти можно, например, осознание себя рожденными от граждан данного государства. Главной же для римлян в их самоидентификации (как и для граждан греческих полисов) была не этническая, а, скажем так, «этическая» («поведенческая») общность, базировавшаяся на признании себя членами данного коллектива, что было связано с принятием его ценностей и норм.
К 90-м гг. III в. до н. э. (к исходу сословной борьбы и ко времени создания новой элиты) устанавливаются четко сформулированные критерии нравственного поведения. Возникают краеугольные понятия римской этики: fides, dignitas, virtus, auctoritas, honos. Формируется mos Romanus, система представлений о римских доблестях, которые подробно дефинируются: «Доблесть – всегда разбирать, где честь, где право, где польза, / Что хорошо и что нет, что гнусно, бесчестно и вредно… Сосредотачивать мысль всегда на пользе отчизны. / После – на пользе родных, а потом уж на собственной пользе» (Luc. 1326. Пер. М. Л. Гаспарова). Доблести старательно ищутся и находятся в примерах действий предков (exempla maiorum), которые восхваляются и превозносятся. Появляется триединство понятий: mos – instituta – exempla. Римское историописание уделяет примерам предков очень большое внимание (Марк Фурий Камилл, представители рода Клавдиев и др.).
Критериями публичной деятельности стали в классическую Республику бескомпромиссная персональная самоотверженность и полная концентрация на политике и войне, совете и решении, управлении и предводительстве. Эта новая идеология базировалась на таких опорах, как ранг, репутация, почести, авторитет и влияние (К.-Й. Хёлькескамп).
Одной из важнейших идеологических установок следует назвать понятие fides (доверие, вера, верность, честность, добросовестность, «исполнение того, что было обещано»), которое стояло в центре политического, социального и правового порядка Рима и в котором отразились, с одной стороны, специфически римский многослойный язык власти, а с другой – особая мораль превосходства, представление о миротворческом и универсалистском призвании populus Romanus. В понятии fides кристаллизовалось средство идеологии господства и коллективного менталитета римского народа. «Верность обещаниям и клятве, прямое соответствие между словом и делом считалось римлянами главным, «священнейшим правом» как в государственном, так и в частном праве» (Л. Л. Кофанов).
Гражданскому мировоззрению римлян были свойственны представления о гуманности, вероятно, воспринятые от греков. Латинским эквивалентом греческому понятию «филантропия» служило слово humanitas – человеколюбие. Humanitas для Цицерона – это не то, что просто характеризует человека, а то, что его отличает как человека, точнее, то, что должно его отличать (А. Демандт). Гуманный означало одновременно проявляющий honestum (честность, высокую нравственность, добродетель), качество в высшем смысле рациональное и полезное, поскольку оно сохраняет человеческое общество как целое. В римском восприятии природа, божества и разум требовали: человек должен почитаться людьми.
Для римского гражданского коллектива очень важным было поддержание исторической памяти. Этому служили обряды и праздники, историческая топография, памятные места и ландшафты, римское историописание и exempla. На это была нацелена гентильно-генеалогическая мемориальная практика (похоронные процессии, памятники и надгробия). Так, процессия прощания с умершим соединяла прошлое с настоящим, символизировала непрерывный временной континуитет. При произнесении погребальных речей (laudatio funebris) представляемые лицедеями в портретных масках maiores занимали курульные кресла и вместе с собравшимся populus Romanus внимательно слушали хвалебное слово о покойном. В laudatio перечислялись, с одной стороны, honores, т. е. должности и деяния, посредством которых достигалась dignitas (достоинство) умершего, а с другой стороны – его virtutes (доблестные дела, подвиги) в качестве магистрата, командующего войсками и сенатора, sapientia (мудрость, рассудительность), fortitudo (храбрость, отвага) и другие гражданские и военные добродетели, которые проявлялись в его делах. Эти добродетели соответствовали доблестям символически присутствовавших предков и отражали нормативный идеал гражданина.
Картина мира и система ценностей, концентрированно выраженные в значимом примере и способе поведения, не в последнюю очередь определяли «драматургию» римского политического действия и формировали то, что современные исследователи называют «политическая культура». Она была в Риме ритуализована, имела в своем практическом проявлении вербальный (речи ораторов), игровой (политика в театре), церемониальный (игры) и другие аспекты. Она закладывалась системой воспитания, она обеспечивала приемлемость норм политической борьбы и общественного поведения.
Полисное устройство предполагало высокую степень взаимосвязанности и взаимообусловленности всех сторон жизни гражданского коллектива. Какую бы сторону мы ни вычленяли, изолированно от других мы обсудить ее не могли. Римская civitas, таким образом, как мы видели, имея именно ей присущие связи и механизмы функционирования, характеризуется целостностью и выраженной органичностью своего республиканского бытия, что в целом свойственно для античной полисной организации.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10. Жреческие коллегии в Раннем Риме. К вопросу о становлении римского сакрального и публичного права / Отв. ред. Л. Л. Кофанов. М., 2001.
11. История древних цивилизаций. Государство и право Древнего Рима. Учеб. пособ. Нижний Новгород, 2006.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23. Религия и община в Древнем Риме. М., 1994.
Поделиться книгой: