Античный полис. Курс лекций

2. Бокщанин А. Г. Парфия и Рим. М., 1960. Ч. I.

3. Вейнберг И. П. Гражданско-храмовая община в западных провинциях Ахеменидской державы: Автореф. докт. дис. Тбилиси, 1973.

4. Вейнберг И. П. Город в палестинской гражданско-храмовой общине VI–IV вв. до н. э. // Древний Восток. Города и торговля (III–I тыс. до н. э.). Ереван, 1973.

5. Голубцова Е. С. Рабство и зависимость в эллинистической Малой Азии // Блаватская Т. В., Голубцова Е. С., Павловская А. И. Рабство в эллинистических государствах в III–I вв. до н. э. М., 1969.

6. Голубцова Е. С. Сельская община Малой Азии. III в. до н. э. – III в. н. э. М., 1972.

7. Дьяконов И. М. Вавилонское политическое сочинение // ВДИ. 1946. № 4.

8. Дьяконов И. М. Развитие земельных отношений в Ассирии. Л., 1949.

9. Дьяконов И. М. Основные черты древнего общества (реферат на материале Западной Азии) // Проблемы докапиталистических обществ в странах Востока. М., 1971.

10. Жебелев С. И. Киренская конституция // Доклады АН СССР. 1929. 5.

11. Зельин К. К., Трофимова М. К. Формы зависимости в Восточном Средиземноморье в эллинистический период. М., 1960.

12. Кошеленко Г. А. Городской строй полисов западной Парфии // ВДИ. 1960. № 4.

13. Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979.

14. Массон Μ. Е. Народы и области Южного Туркменистана в составе Парфянского государства // Труды Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции. Ашхабад, 1955. Т. 5.

15. Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении (IV в. до н. э. – III в. н. э.). М., 1959.

16. Пигулевская Н. В. Угасающий Вавилон // Уч. зап. ЛГУ. № 78. Сер. ист. наук. 1941. Вып. 9.

17. Пигулевская Н. В. Города Ирана в раннем средневековье. М.; Л., 1956.

18. Ранович А. Б. Восточные провинции Римской империи в I–III вв. М.; Л., 1949.

19. Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. М.; Л., 1950.

20. Саркисян Г. X. Самоуправляющийся город селевкидской Вавилонии // ВДИ. 1952. № 1.

21. Саркисян Г. X. О городской земле в селевкидской Вавилонии // ВДИ. 1953. № 1.

22. Саркисян Г. X. Социальная роль клинописной нотариально-правовой системы в эллинистической Вавилонии // Eos. 1957. XLVIII. № 2.

23. Саркисян Г. X. Тигранакерт. Из истории древнеармянских городских общин. М., 1960.

24. Саркисян Г. X. Новые данные о городской земле в селевкидской Вавилонии // Древний Восток. Города и торговля (III–I тыс. до н. э.). Ереван, 1973.

25. Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949.

26. Функ Б. Селевкидский Урук. Этюды по истории города в монархии Селевкидов: Автореф. канд. дис. Л., 1975.

27. Шифман И. Ш. Город и торговля в Сирии эллинистического римского времени // Древний Восток. Города и торговля (III–I тыс. до н. э.). Ереван, 1973.

28. Шишова И. А. Дура-Европос – крепость Парфянского царства // Уч. зап. ЛГУ. № 192. Сер. ист. наук. 1956. Вып. 21.

29. Штаерман Ε. Μ. Римская собственность на землю // ВДИ. 1974. № 3.

30. Aymard A. Une ville de la Babylonie séleucide d’après les contracts cunéiformes // Revue des études anciennes. 1938, T. XL. N 1.

31. Bikerman E. Institutions des Seléucides. Paris, 1938.

32. Bikerman E. La cité grecque dans les monarchies hellénistiques. – Revue de philologie, de littérature et d’histoire ancienne. 1939. T. XIII (65). N 4.

33. Briant Р. Remarques sur les «laoi» et esclaves ruraux en Asie Mineure hellénistique // Acts du colloque 1971 sur l’esclavage. Paris, 1973.

34. Briant Р. Villages et communautés villageoises d’Asie achémenide et hellénistique // Journal of the Economic et Social History of the Orient. 1975. Vol. XVIII.

35. Cumont F. Le plus ancient parchemin grec // Revue de Philologie. 1924. Vol. XLVIII.

36. Cumont F. Fouilles de Doura-Europos. Paris, 1926.

37. Cumont F. The Population of Syria // Journal of Roman Studies. 1934. Vol. XXIV.

38. Downey G. A History of Antioch in Syria from Seleucus to the Arab Conquest. Princeton, 1961.

39. Debevoise N. С. A Political History of Parthia. Chicago, 1938.

40. Duval R. Histoire politique, religieuse et littéraire d’Edessa // Journal asiatique. 1891. T. 18.

41. Ehrenberg V. The Greek State. London, 1969.

42. The Excavation at Dura-Europos, 3rd Season, 1932.

43. The Excavation at Dura-Europos. Preliminary Report of Fifth Season of Work. New Haven, 1934.

44. The Excavations at Dura-Europos. Final Report V, p. 1 (The Parchments and Papyri. Ed. by С. B. Welles, R. O. Fink, J. F. Gilliam). New Haven, 1959.

45. Haddad G. Aspects of Social Life in Antioch in the Hellenistic-Roman Period. Chicago, 1949.

46. Haussouiller В. Inscriptions grecques de Babylone // Klio. 1909. Bd. IX. Ν. 3.

47. Haussoullier B. Une loi grecque inédite sur les successions ab intestate // Revue historique de droit français et étranger. 1923. Vol. 47.

48. Holleaux M. Études d’épigraphie et d’Histoire grecques. Paris, 1942. Т.III.

49. Johnson J. Dura Studies. Philadelphia, 1932.

50. Jones A. H. M. Greek City from Alexander to Justinian. Oxford, 1940.

51. Koschaker P. Ausgrabungen in Dura-Europos // Orientalische Literaturzeitung. 1930. Bd. 33. N 3.

52. Koschaker P. Über einige griechische Rechtsurkunden aus den östlichen Randgebieten des Hellenismus // Abhandlungen der Sächsisch. Akad. der Wissensch. Philosoph.-histor. Klasse. 1931. Bd. 42. Η. 1.

53. Launey M. Recherches sur les armees hellénistiques. Paris, 1949.

54. Le Rider G. Suse sous Séleucides et les Parthes. Paris, 1965.

55. Lévêque P. Le monde hellénistique. Paris, 1969.

56. McDowell R. H. The Excavation at Seleucia // Papers of Michigan Acad. of Science, Arts and Letters. 1932. Vol. XVIII.

57. McDowell R. H. Coins from Seleucia on the Tigris. Ann Arbor, 1935.

58. McDowell R. H. Stamped and Inscribed Objects from Seleucia on the Tigris. Ann Arbor, 1935.

59. Rostovtzeff M. Seleucid Babylonia: Bullae and Seals of Clay with Greek Inscriptions // Yale Classucal Studies. 1932. Vol. III.

60. Rostovtzeff M. The Foundation of Dura-Europos on the Euphrates // Annales de l’Institut Kondakov. 1938. Vol. X.

61. Rostovtzeff M. Dura-Europos and its Art. Oxford, 1938.

62. Rostovtzeff M. The Social and Economic History of Hellenistic World. Vol. 1–3. Oxford, 1941.

63. Rostovtzeff M. Social and Economic History of Roman Empire. 2nd ed. Oxford, 1952.

64. Rostovtzeff M., Welles С. В. A Parchment Contract of Loan from Dura-Europos // Yale Classical Studies. 1932. Vol. VI.

65. Sarkisian G. Kh. Greek Personal Names in Uruk and the Graeco-Babyloniaca Problem. Erevan, 1973.

66. Tarn W. The Greeks in Bactria and India. Cambridge, 1951.

67. Taubenschlag R. Papyri and Parchments from Eastern Provinces of the Roman Empire outside Egypt // The Journal of Juristic Papyrology. 1949. Vol. III.

68. Walbank F. W. A Historical Commentary on Polybius. Oxtord, 1957. Vol. I.

69. Waterman L. Preliminary Report upon the Excavation at Tel Umar. Iraq. Ann Arbor, 1931.

70. Welles С. B. Royal Correspondence in the Hellenistic Period. New Haven, 1934.

71. Welles С. B. Dura Parchement I // Archiv für Papyrusforschung und verwandte Gebiete. 1956. Bd. 16. Ν II.

72. Welles С. В. Dura-Pergament. 21. Hypotek und Execution am Euphratfer im I. Jahrhundert // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Bd. LVI.

73. Wetzel F., Schmidt E., Mallowitz A. Das Babylon der Spatzeit. Berlin, 1957.

74. Wolff H. J. Registration of Conveyances in Ptolemaic Egypt // Aegyptus. 1948. Vol. XXVIII. Fasc. 1–2.

Лекция 4

В. В. Дементьева

Римская civitas республиканской эпохи

Античная цивилизация – цивилизация не только греческая, но и римская; термины «греко-римская» и «античная» по отношению к этому социокультурному феномену мировой истории употребляются как синонимы. Глубинное единство греческого и римского мира, отраженное в этой синонимичности понятий, создавала общая первооснова – полисная организация.

Полис – государство, существовавшее в рамках одной гражданской общины, интегрирующим центром которой – политическим, военным, культовым – был город. Полис – политически организованный коллектив граждан, конституировавший себя как государство, населявший определенную территорию, которая обеспечивала гражданам материальные условия жизни (прежде всего хозяйственные занятия) и являла собой обособленное сакральное пространство. Существование гражданского коллектива в полисной организации представляло собой неразрывное единство урбанизированной (по-городскому обустроенной) и сельскохозяйственной (в отношении приоритетного труда) жизни.

Полис (πόλις) – слово, пришедшее из греческого языка. Римляне называли свою гражданскую общину латинским словом civitas. Мы вправе считать ее типологически относящейся к полисной организации и понимать как вариант полисного устройства. «В принципе античный полис и на греческой, и на римской почве – явление однотипное, что не исключает разнообразия конкретных вариантов. Ведь и греческие полисы не являются слепком друг с друга» (И. Л. Маяк). Полисы – это те «кирпичики», из которых сложена в целом античная цивилизация. Но на греческой и римской территории из этих «кирпичиков» были построены далеко не стандартные (полностью одинаковые) здания. В чем специфика римского варианта мы и попытаемся обсудить.

Формируясь в царский период римской архаики, римская община (пройдя путь от родовой общины через стадию соседской, как обосновывает И. Л. Маяк) становится гражданской в эпоху Республики. Более четырех с половиной веков республиканской истории (509–27 гг. до н. э.), разумеется, дают на различных хронологических отрезках отличающиеся характеристики римской гражданской жизни. Мы вынуждены – из-за отведенного объема – рассмотреть главным образом ее «классический» ракурс, отвлекаясь в данный момент от особенностей как стадии формирования, так и состояния в период заката Республики. Естественно, что и наш взгляд (отмечаем это, как и другие авторы данного курса лекций) не претендует ни на всеохватывающую полноту, ни на единственность угла зрения на предмет. Мы попытаемся дать проекцию полисной проблематики на римский материал, исходя из собственного опыта его изучения, при опоре на те достижения историографии в данной области, которые воспринимаются нами как принципиально значимые.

Полис предполагает такую систему общественной организации, которая базируется на рациональности, коллективном установлении фундаментальных норм совместной жизни, признании обязательности сообща принятых решений, гарантии личной свободы граждан. На этих основаниях покоилась и римская община республиканского времени. Свобода граждан постулировалась и в законодательстве, и в религии, которая формировала рациональные отношения мира людей с миром богов.

Так же как у греческих авторов по отношению к своему полису, у римских главным качеством, определявшим их социум, было наличие гражданского коллектива, который живет по единому праву, одним и тем же обычаям, объединен политикой и войной, связан экономическими отношениями, имеет общность религиозных воззрений, идеологии и разнообразных интересов. Цицерон, подчеркивая, что принадлежность к civitas создает очень тесные узы, писал, что у граждан много общего: форум, священные места, портики, улицы, законы, права, правосудие, право голоса, кроме того, обычаи и дружеские связи, а у многих со многими деловые отношения и соглашения (De of. I. 17.53). Civitas понималась римлянами одновременно как гражданское население, городское пространство, публично-правовая организация. Согласно Авлу Геллию, слово civitas употребляли, когда говорили и про место, и про город, и про общее для всех право, и про множество людей (XVIII. 7.5).

Гражданское население римской civitas называлось квириты (Quirites, cives). Одно из распространенных толкований происхождения слова «квириты» – члены куриатной, т. е. гентильной (родовой) организации (И. Л. Маяк).

Сами римляне отмечали, что взаимодействия людей в их общине (говоря современным языком – система социальных связей) были организованы на основе права. Именно право превращает сообщество людей в гражданское общество. Граждане – это защищенные правом лица, чьи частные интересы благодаря юридическому признанию и защите проявляются как гражданские интересы. При этом право отдельного лица существует «лишь как момент всей правовой системы общества» (Д. В. Дождев). Например, право собственности квирита могло осуществляться только как конкретное притязание, реализующее общую норму «квиритского права». Соотношение гражданской общины и гражданина в античности – диалектика общего и отдельного. Ни то, ни другое нельзя абсолютизировать, они находились в диалектическом единстве. Абсолютизация одного из этих полюсов приводит к отрицанию как черт индивида у гражданина, так и черт государства у полиса (civitas), т. е. их правовых характеристик (Д. В. Дождев). И отрицание того и другого – искажение исторических реалий.

Римляне определяли характер их политических связей на уровне всей гражданской общины понятием res publica. От этого слова произошли термины на всех новых европейских языках для обозначения т. н. республиканской формы государственного устройства, предполагающей выборность органов высшей власти на определенный срок. Res publica для римлян – буквально это публичное дело, своеобразная антитеза res privata, делам частным, семейным. Res publica в римских представлениях – не только то, что мы называем «государство» как инструмент регулирования и поддержания «социального гомеостаза» (воспроизводства условий, необходимых для сохранения и развития общества), но вся совокупность общих интересов, отношений, состояний, прав; это совместное существование, конституция и политика. Цицерон определял res publica как res populi – дело (достояние) народа (De rep. I. 25. 39), понимая под populus множество людей, связанных согласием в вопросах права и общностью интересов.

Римские граждане, т. е. народ римлян (populus Romanus Quirites), были носителями государственного верховенства. Во всяком случае, на наш взгляд, в конституционно-правовом отношении (фактическое влияние римского народа на жизнь государства – другой вопрос, носящий дискуссионный характер и, видимо, требующий ответа в отдельных хронологических срезах). Государственный суверенитет populus Romanus – прямое и неизбежное проявление полисных основ римской организации. Утверждение, что народ – носитель государственного суверенитета (суверен в публично-правовом смысле), означает в первую очередь наличие у него высших законодательных полномочий, наделение его правом принимать основополагающие нормы, организующие жизнь общины. Показателем того, что de iure именно Quirites олицетворяли римское государство, служат и электоральные (избирательные) функции народных собраний. Будучи обладателем верховной законодательной власти и осуществляя выборы должностных лиц, народ имел величие (maiestas), и преступления против гражданского коллектива рассматривались как оскорбление величия римского народа.

В историографии имеются попытки отрицать статус populus Romanus как государственного суверена в эпоху Республики (А. Демандт и др.). Такой подход базируется на следующих аргументах. Во-первых, на том, что граждане Рима не ограничили государство только пределами своего города, римляне создали крупное государственное образование, в дефиниции которого следует акцентировать не только лишь гражданство, но – как для современных обширных государств – также и территорию с неоднородным (по различным характеристикам) населением. Во-вторых, на том, что отличительные признаки суверенитета были распределены между тремя инстанциями – народными собраниями (комициями), сенатом и магистратами. Данная трактовка не представляется нам убедительной по следующим обстоятельствам. Специфика римской государственной модели заключалась в том, что гражданская община, завоевав огромные территории в Средиземноморье, создавала для управления ими надполисные структуры (провинциальные органы власти), но сохраняла при этом в республиканскую эпоху полисные устои своей внутренней организации. Органы провинциального управления по отношению к подчиненным общинам все и всегда были надполисными струкурами, а по отношению к римской общине часть их была полисными (римские преторы и квесторы, имевшие в качестве своей сферы должностных обязанностей провинциальные дела), а часть – надполисными (проконсулы и другие промагистраты, которые становились наместниками провинций по истечении собственно магистратских полномочий). Мы не поддерживаем тезис о «трансформации полиса в державу» на протяжении республиканской истории. С увеличением завоеванной территории сама римская община не размывалась и не преобразовывалась в иной, не полисный, тип социума. Расширяясь с течением времени, гражданский коллектив не растворялся в массе иного населения и не утрачивал своего государственного верховенства, он всегда был обособлен в публично-правовом отношении. Провинции были только «поместьями» римского народа, и территориальное нахождение в них, создавая трудности для граждан в реализации их политических прав, в принципиальном плане не меняло их статус. В «территориальное государство» Римская республика превращалась в административном отношении, а в конституционном (что непосредст венно и определяет, кому принадлежит роль государственного суверена) продолжала быть нуклеарным полисом. Что же касается еще двух институтов, в которых – кроме конституированного в комиции народа – заметно проявление отличительных характеристик суверенитета, то следует подчеркнуть, что постановления комиций (leges) в правовом отношении всегда стояли выше решений сената (setnatusconsulta), магистраты же обладали не «своим собственным», а делегированным государственным суверенитетом, предоставлявшимся им на время полномочий от всего гражданского коллектива. Наглядно демонстрирует положение гражданского коллектива как носителя государственного верховенства при Республике высшая форма позитивации права (превращения его в общеобязательные нормы) – законом являлось только то, что одобрил и постановил populus Romanus, а главный принцип законности и правомочности заключался в выражении «по праву квиритов (ex iure Quiritum).

Государственные акты римлян обычно принимались в пределах священной зоны, в черте pomerium (сакральной границы города, четко обозначавшей его территорию). Существовало явное правовое и сакральное различие между Городом и пространством вне его. Оно выражалось, в частности, в запрете нахождения в боевых порядках и с оружием в границах померия (исключением были только дни триумфов победоносных полководцев), в необходимости оставить у городских ворот трофейные вражеские доспехи и посвятить их божеству, прежде чем вступить в границы города, и других актах.

Итак, ключевые слова, которые – согласно взятым за основу определениям сути полисной организации – образуют каркас изучения поставленной проблемы, следующие: особенности римского гражданства, римская специфика отношений собственности на землю и социально-экономических отношений в целом, римское городское сакрализованное пространство, римская государственность республиканской эпохи, политическое оформление civitas и идеология римской гражданской жизни. Мы начали их обсуждение в единстве, теперь заострим внимание поочередно на каждом из них.

* * *

Специфика римского гражданства имеет ряд аспектов. Ее можно рассматривать в диспозиции Рим и Афины, а можно – в противопоставлении римской общины и греческих полисов (в их суммарно важнейших характеристиках), поскольку Афины могли быть в ряде отношений нетипичным греческим полисом. По возможности попытаемся совместить эти два ракурса.

Запись в гражданский коллектив у римлян осуществлялась не на местном уровне, как в Афинах (в демах), а высшим магистратом. На низовом административном уровне в греческих полисах включение в списки граждан тоже могло осуществляться; в данном отношении, скорее, специфика по сравнению с Афинами, чем с «греческим полисом вообще». У римлян цензоры составляли списки граждан (tabulae censoriae). Это обстоятельство означало фиксацию принадлежности ко всей общине в целом, определяло «сопричастность» со всем гражданским коллективом, обусловливало права и обязанности граждан по отношению к civitas и, соответственно, необходимость придерживаться традиций и обычаев всего римского народа.

Римляне, судя по тому, что для них основные гражданские добродетели имели явный военный оттенок, воспринимали себя в качестве членов сплоченного коллектива, приоритетно во внешнеполитической, а именно военной деятельности. Афинские граждане осознавали себя в качестве членов коллектива в первую очередь во внутриполитической жизни. Видимо, это было характерно для многих греческих полисов; милитаризованность Спарты позволяет предположить большую близость римской общины к ней по сравнению с иными греческими полисными государствами. Значение военной сферы для самоидентификации римских граждан проявилось в неразрывности военной и политической систем, наглядным показателем чего была центуриатная организация, выступавшая основой как принятия важнейших политических решений, так и формирования римского войска. Для римлян не просто выполнялось равенство гражданин=воин (характерный принцип полисной организации как таковой в ее «идеальном» варианте), в их восприятии гражданин – в первую очередь воин. Видимо, это сложилось исторически в условиях, когда жизнь римской общины войнами изобиловала, причем изначально войнами такими, в которых она боролась за свое выживание. А отсюда – превалирующее общественное значение воинских моральных качеств гражданина.

Римскую общину характеризует более выраженный по сравнению с греческими полисами – думается, не только афинским, но и большинством из них – ранговый характер гражданского населения. Социальная и политическая иерархичность в римской civitas в сопоставлении с греческими полисами играла более существенную роль. Патриции и плебеи в ранней Республике, нобилитет и не принадлежавшие к правящей элите граждане в классической Республике – участие в управлении государством этих категорий отличалось весьма значительно (это различие было более заметным, чем между политической элитой и массами в греческих полисах). Заметим попутно, что наличие выраженной элиты приводило к выраженной «элитарности» моральных норм (но не в смысле узости круга их носителей, а в смысле «рафинированности», «возвышенности» самих норм). Исследования последних десятилетий (К. Хопкинс, Г. Бартон и др.) показали, что нобилитет не был замкнутой наследственной знатью; во II и I вв. до н. э. ему была присуща «довольно высокая как восходящая, так и нисходящая мобильность» (А. Л. Смышляев). Однако признание наличия нестабильной (но все-таки гораздо более стабильной, чем в любом греческом полисе), «циркулировавшей» элиты не противоречит тому, что в каждый конкретный момент граждане, не входившие в нее, несравненно менее влияли на политику, чем в нее включенные. Отмечается в современной историографии и существование в Риме последних двух веков Республики т. н. «внутренней элиты» (40 % от числа консулов составляли те, у кого отец и дед занимали высшую магистратуру), постоянно себя воспроизводившей и составлявшей ядро всей политической элиты.

Отличает римскую правившую элиту от греческой (в той или иной форме наблюдаемую и в эллинских полисах) «гомогенность» аристократии, т. е. ее более выраженная сплоченность (В. Эдер). Согласимся, что коллективная способность к господству римской элиты была, видимо, значительно выше, чем, например, у афинской аристократии. Это связывается в историографии с тем, что аттическая знать в отличие от римской с середины VIII в. до н. э. развивалась в отсутствие царской власти. Отсутствие «общего врага» и приводило к меньшей сплоченности афинской аристократии. В любом случае в Афинах демос для проведения в жизнь своих требований нуждался в помощи аристократов, в Риме же плебс создал действенную инстанцию в виде плебейских трибунов. Плебейский трибунат был особым политическим институтом для оказания такой помощи и защиты рядового гражданина (при том, что многие трибуны сами принадлежали к нобилитету), подобной институционализированной помощи афинскому демосу не оказывалось.

Отличие римского гражданства от греческого можно обнаружить также и в том, что голос каждого отдельного гражданина в народном собрании у римлян влиял на итоговый результат голосования отличавшимся от греческого образца способом. Подсчет голосов был организован так, что значение индивидуального голоса – важное внутри первичной группы – было завуалированным при окончательном принятии решения. Голосование по принципу «одна центурия (курия, триба) – один голос» нивелировало «вклад» каждого гражданина, во всяком случае, внешне, в силу опосредованности учета отдельного голоса в конечном итоге голосования (сопоставление реального вклада голоса римского гражданина и гражданина греческого в принятие государственных решений нуждается в отдель ном осмыслении). В любом случае римский порядок голосования мог в принципе (теоретически) привести к ситуации, когда поддержку путем голосования народа получает предложение, за которое подано меньше половины индивидуальных голосов граждан, принявших участие в голосовании. При голосовании в афинской экклесии это было исключено.

Для граждан всех античных полисов в их электоральном поведении был характерен выбор именно персон, а не программ, и римляне не были здесь исключением. Но именно в Риме соискание должностей стало сопровождаться активной избирательной кампанией, масштабной борьбой за голоса граждан. В III в. до н. э. (между 241-м и 218 гг.) была проведена реформа центуриатных комиций, по которой число центурий, выставлявшихся первым имущественным разрядом, было сокращено. Данная реформа, как полагают исследователи, сблизила цензовое и территориальное деления римского гражданства и привела к значительной демократизации выборов. После этой реформы и до конца Республики народ стал объектом активной предвыборной агитации. Эта агитация получила правовое регулирование, разграничение дозволенных и недозволенных ее методов.

Исходно для гражданского коллектива римской общины был особенно важен «территориальный принцип» организации; первоначально он был для римлян, как кажется, гораздо более значим, чем для других гражданских сообществ античности. Это обусловлено было тем, что римляне не составляли изначально этнической общности, они не были объединены общностью происхождения. В отличие от афинян, спартиатов или граждан других полисов римляне не могут рассматриваться ни как коренное население, ни как связанный единством происхождения коллектив. Они являлись только объединением, получившимся в результате слияния различных групп. Отсюда и значимость территориального компонента полисной организации при становлении римской гражданской общины.

Однако при всей важности пространственной локализации гражданского коллектива civitas следует все же полагать, что римская община – это в первую очередь «люди», т. е. граждане, а не «место»; во всяком случае, абсолютизировать значение именно границ самого Рима нельзя. Интересно, что вывод колонии греческими гражданами означал (почти всегда, но все же с исключениями из правила) создание нового суверенного полиса, а вывод колонии римскими гражданами означал – если создавалась колония собственно римских граждан, а не колония латинского права – территориальное «отпочкование» собственно римского гражданского коллектива, создание своеобразных «филиалов» общины за ее пределами (относительно близкими или весьма далекими). Или, например, объявляя определенные территории в Италии римской землей (ager Romanus), римляне принимали на ней важнейшие государственные акты, т. е. как бы абстрактно «включали» эти земли в пределы общины.