Дуэль с царем

САМОДЕРЖАВНЫЙ ДОН ЖУАН

С 1833 года в документах начинают попадаться сообщения об открытых ухаживаниях царя за Натальей Николаевной.

“Не кокетничай с царем”, — пишет Пушкин жене из Болдина в письме от 11 октября.

Запись в дневнике 1 января 1834 года : “Третьего дня я пожалован в камер - юнкеры (что довольно неприлично моим летам). ... Двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове...”. Там же, с. 31.

Лицейский товарищ Пушкина, граф Корф, пишет в своих записках : “Император Николай был живого и веселого нрава, а в тесном кругу даже и шаловлив... В продолжении многих лет принимал участие в танцах [в Аничковом дворце ] и сам государь, которого любимыми дамами были : Бутурлина, урожденная Комбурлей, княгиня Долгорукая... и позже жена поэта Пушкина, урожденная Гончарова”. Вересаев (1995), с. 183.

Своему близкому другу, П. В. Нащокину, Пушкин рассказывал, что “Николай, как офицеришка, ухаживает за его женой ; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены”. Вересаев (1986), с. 518.

(На сегодняшнем куртуазном английском это называется “пас”, причем, заметим от себя, довольно откровенный.)

В письме жене от 6 мая 1836 года, из Москвы, Пушкин пишет : “И про тебя, душа моя, идут кой - какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако ж видно, что ты кого - то [т. е. царя ] довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц”. Письма, с. 136.

(Не будем забывать, что это писалось открытой почтой, которую, как Пушкин знал, почтовая цензура вскрывает.)

Ненасытность императора в делах амурных была хорошо известна. В письмах и дневниках об этом, конечно, не писали, поэтому в документах мы встречаем только намеки. Но французский путешественник Галле де - Кюльтур, которому опасаться было нечего, дал в своих заметках довольно детальную картину :

“Царь — самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках ; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем ; родителей, если она девушка, — о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. └ Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его похоти ?" — спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. — └ Никогда ! — ответила она с выражением крайнего изумления. — Как это возможно... Мой муж никогда не простил бы мне, если бы я [в такой ситуации ] ответила отказом "”. Вересаев (1995), с. 464.

У Толстого в рассказе “Отец Сергий” любовная связь между императором Николаем Павловичем и графиней Коротковой — невестой Касатского — тоже протекала с ведома матери и тоже представлена как дело известное всему городу, за исключением ослепленного любовью жениха.

“Николай Павлович был царь крепких мужских качеств, — пишет Щ╦голев. — Кроме жены, у него была еще и официальная, признанная фаворитка, фрейлина В. А. Нелидова, жившая во дворце, но и двоеженство не успокаивало царской похоти ; дальше шли └ васильковые дурачества ", короткие связи с фрейлинами, минуты увлечения молодыми дамами — даже на общедоступных маскарадах”. Щ╦голев, с. 370.

Так кто же был объектом яростного возмущения Пушкина — Дантес или государь император ?

Большинство исследователей этой драмы остаются при убеждении, что острие пушкинского гнева было направлено против обоих Геккеренов — отца и сына. Действительно, основной объем документов и свидетельских показаний нацелен в эту сторону.

А что может предъявить сторонник второй версии ?

Прямых свидетельств у него почти нет.

Чуть ли не единственный его аргумент остается в сфере чисто эмоциональной : несоразмерность пушкинского гнева. Конфликт с Геккеренами легко укладывался в кодекс дворянской чести, который четко указывал, что и как нужно делать в подобных ситуациях. Конфликт с царем выхода не имел и не мог иметь, и только он мог вызывать такую неутихающую и бессильную ярость.

Анонимный диплом, сам по себе, не наносил ущерба чести человека. Как сказал Пушкин Соллогубу, “ежели кто - то сзади плюнет на мое платье, это дело моего лакея вычистить платье”. Вересаев (1995), с. 303.

Смотреть сквозь пальцы на ухаживания Дантеса, пока они не переходили границ приличия, тоже не наносило ущерба чести. Сносить же открытые ухаживания царя, которому ты должен 45 тысяч рублей, от которого зависят целиком твоя судьба и карьера, в ситуации, когда все ждут, что и ты примешь установленные правила великодержавной амурной игры, и уже заранее смеются за твоей спиной и объявляют рогоносцем — все это для гордого Пушкина должно было быть непереносимым.

При исследовании событий, происходивших в условиях деспотического правления и цензурного надзора, историку необходимо сдерживать свою страсть к документам. Если мы сегодня попытались бы понять, какие события и какие исторические фигуры занимали умы людей в сталинскую эпоху, и для этого заложили бы в новейший компьютер содержание десяти тысяч частных писем той поры, мы пришли бы к ошеломительному выводу : обнаружилось бы, что фигура Сталина совершенно не интересовала его современников, ибо в письмах это имя почти не упоминается.

Такую же осторожность надо проявлять и при исследовании писем и документов эпохи Николая Первого. Имя государя императора не могло упоминаться в негативном ключе ни в переписке, ни в свидетельских показаниях, ни в дневниковых записях. Мы видели, что даже в письмах к жене Пушкин говорит о царе обиняками. И тем не менее у нас есть документ, ясно подтверждающий, что Пушкин не только тяжело переживал ухаживания царя за его женой, но и высказал ему свои обвинения в лицо.

4 апреля 1848 года, то есть 11 лет спустя после гибели Пушкина, барон М. А. Корф сделал запись в дневнике, которая содержит рассказ императора Николая о его последней встрече с поэтом. Важным обстоятельством является то, что разговор происходил за обеденным столом, в присутствии царской семьи, так что мы можем быть уверены : именно так царь хотел представить свою роль в разыгравшейся драме перед теми, чьим мнением он дорожил.

“Под конец его [т. е. Пушкина ] жизни, — рассказывал царь, — встречаясь часто с его женой, которую я искренно любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как - то разговорился с нею о комеражах [сплетнях ], которым ее красота подвергает ее в обществе ; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию сколько для нее самой, столько и для счастья ее мужа при известной его ревности. Она, видно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где - то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. — Разве ты и мог ожидать от меня иного ? — спросил я его. — Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой. — Через три дня потом был его последний дуэль”. Михаил Яшин. Хроника преддуэльных дней. Звезда, 1963, № 8, с. 167.

Царь не сообщил (или Корф не записал), чту он сказал Пушкину в ответ на его дерзость. На этот счет мы можем только фантазировать, исходя из наших представлений о характере государя императора. Но для нашего исследования гораздо важнее то, что здесь точно указана дата : за три дня до дуэли. То есть разговор этот имел место 23 или 24 января. (Скорее всего 23- го, на балу у Воронцовых - Дашковых.)

Многие исследователи доказывают, что царь запамятовал и что на самом деле разговор происходил где - нибудь в ноябре. Но есть множество свидетельств о том, что память у императора была феноменальная и что он помнил людей, события, разговоры много лет спустя. И если мы выдвинем гипотезу о том, что этот разговор и был тем загадочным событием, той последней каплей, которая заставила Пушкина ринуться навстречу гибели, если примем версию, что пушкинский гнев и мука душевная вырастали из его отношений с царем, а не из козней его светских врагов, мы сможем вернуться к вопросам и недоумениям, перечисленным в начале этой статьи, и они предстанут перед нами в совершенно новом свете.

Мы увидим, что в этом случае вопросы один за другим получают ответы, недоумения истаивают, загадочные события получают объяснения.

Попробуем приложить этот ключ по порядку ко всем двенадцати вопросам.

ЕСЛИ БЕСЧЕСТЬЕ ШЛО ОТ ЦАРЯ...

... становится ясным текст АНОНИМНОГО ДИПЛОМА.

После исследований Щ╦голева трудно оспаривать его утверждение о том, что автором анонимного диплома был князь Петр Долгоруков. Вся его последующая жизнь, в которой так часто всплывают попытки использовать свое знание истории и родословных для шантажирования русской знати, его претензии на роль историографа, в которой он невольно встречал соперника в Пушкине, как и результаты графологического анализа, как и его многолетняя дерзость по отношению к императорской власти, делают его наиболее вероятным подозреваемым. И уж он - то знал, куда послать ядовитый намек : не на Дантеса, что было бы просто мелкой гадостью, а на венценосного ухажера, — эта стрела доставала до самого сердца.

Вопрос второй и третий : ВЫЗОВ ДАНТЕСУ БЕЗ ОБЪЯВЛЕНИЯ МОТИВОВ.

Мы не должны забывать, что дуэли в России карались по закону смертной казнью через повешение. Что любая дуэль была вызовом, брошенным верховной власти. Она была последним пристанищем дворянской свободы и независимости, последней возможностью заявить абсолютному монарху : я подчиняюсь тебе до определенной черты ; над честью моей ты не властен. Но когда в роли оскорбителя выступал сам царь, дворянин лишался этой последней крепости. Пушкин не мог послать вызов царю. Дантес был самой подходящей фигурой : он был Пушкину неприятен, он вызывал в нем острую ревность, он ухаживал за его женой, но главное : он был на военной службе у императора. То есть, в каком - то смысле, дуэль с ним была дуэлью с императорской властью. Именно поэтому Пушкин категорически отказывался на протяжении всех переговоров дать объяснение своему вызову. Правду он сказать не мог, но молчанием подчеркивал то, что речь здесь идет не о личных счетах.

Вопрос четвертый : ПОДОЗРЕНИЯ НА ГЕККЕРЕНА.

Они родились у Пушкина где - то в середине ноября (впервые он намекает на них в разговоре с Соллогубом 16- го числа). Поначалу он выслушивает нидерландского посланника вполне сочувственно, соглашается на отсрочку дуэли. Геккерен — человек его круга, он бывает и у Карамзиных, и у Вяземских, и у Мещерских. Он тоже человек чести. За исключением одной детали. Как профессиональный дипломат и царедворец он должен был разделять мнение той части высшего света, которая не считала амурные атаки императора на светских дам оскорбительными для их мужей. Волокитство и романы были острой приправой светской жизни — почему же следовало отказывать императору в том, чем тешили себя его приближенные ? Разве сам Пушкин, с его донжуанским списком, был образцом целомудрия ? Не для него ли “наука страсти нежной” была “измлада и труд, и мука, и отрада”? Но речь здесь должна идти не об оттенках фривольности великосветского Петербурга (оставим это моралистам). Для нас важно другое : гнев Пушкина на Геккерена объясним лишь в том случае, если он с самого начала воспринимал диплом как намек на императора.

Вопрос пятый : ПИСЬМО К МИНИСТРУ ФИНАНСОВ КАНКРИНУ.

Это письмо теперь приобретает смысл простой и однозначный. Оно фактически адресовано императору и говорит следующее : “Условия этой игры, то есть роль покладистого мужа, не принимаю. С долгом расплачусь. Подачку — то есть прощение долга — не приму”. Можно лишь догадываться о том, какой гнев подобное послание могло вызвать у адресата. В сухом ответе министра предложение Пушкина объявлено “неудобным” и сказано, что “во всяком подобном случае нужно испрашивать высочайшее повеление”. Письма, примечания, с. 334.

Вопрос шестой : ПИСЬМО К БЕНКЕНДОРФУ.

Вот его “расшифровка”:

Фраза “все... говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г - на Дантеса”. То есть “все говорили” — но я, Пушкин, так не считаю.

“Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем”. То есть включая и имя государя императора.

“Я убедился, что анонимное письмо исходило от г - на Геккерена, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества”, но “доказательства представлять не могу и не хочу”. То есть подниму громкий скандал, публично и бездоказательно оскорбив дипломата иностранной державы, и этот скандал уже не удастся выдать за выходку ревнивца. Тогда вам, ваше величество, волей - неволей придется прекратить ваше поведение, которое дало повод к грязным намекам, а вам, граф Бенкендорф, начать полицейское расследование и найти настоящего автора диплома, ибо оскорбление в нем в большей степени относится не ко мне, а к особе императора.

“Указание на Геккерена как на составителя подметного письма, задевающего семейную честь императорской фамилии, — пишет Щ╦голев, — сослужило бы Пушкину несомненную пользу и в отношениях царя к чете Пушкиных. Произошло бы поражение и другого опасного — гораздо более опасного, чем Дантес, — поклонника Натальи Николаевны — Николая Павловича Романова... Вот та тонкая игра, которую хотел повести Пушкин !” Щ╦голев, с. 385.

Вопрос седьмой : ЧТО ПРОИЗОШЛО НА АУДИЕНЦИИ 23 НОЯБРЯ ?

Об этом у нас есть только два косвенных свидетельства.

Первое исходит от Вяземского : “Пушкин обещал ничего не предпринимать в этом деле” — речь здесь не может идти о какой бы то ни было дуэли, ибо дуэль вне закона и так. “Обещал не поднимать скандала” — вот как может быть истолковано это свидетельство. Второе указание, косвенно подтверждающее первое, находим в январском — роковом — письме к Геккерену : “согласился не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего”. Раз “согласился” — значит, кто - то просил его об этом ? А раз просил, значит, смысл диплома был ясен для обеих сторон. Если подобный разговор происходил во время встречи во дворце, это, конечно, лишало Пушкина возможности открыто обсуждать с друзьями встречу с императором.

Вопрос восьмой : ТОЛЧОК К ОТПРАВКЕ РОКОВОГО ПИСЬМА.

Ответ содержится в самуй выдвинутой гипотезе — встреча и разговор с императором 23 или 24 января 1837 года, описанные — выборочно и неполно — самим императором одиннадцать лет спустя. Мы не будем гадать, что именно ответил император Пушкину. Но выскажем предположение, что, по меньшей мере, он должен был бы заявить, что не камер - юнкеру учить императора, как следует себя вести.

Вопрос девятый : НЕЛЕПОСТИ В ПИСЬМЕ К ГЕККЕРЕНУ.

Уже было отмечено, что в письме этом отсутствует обвинение в отправке анонимного диплома. Отсутствует — потому что Пушкин если и верил в подобный вариант, то очень недолго. Трудно поверить, что профессиональный дипломат поставит на карту свою карьеру и станет рассылать пасквиль с оскорбительными намеками на священную особу монарха, при дворе которого он аккредитован. Остаются два других обвинения — друг друга, казалось бы, исключающих : в сводничестве и в чтении “отеческих наставлений”.

Впоследствии, оправдываясь и объясняя несправедливость пушкинских нападок, Геккерен писал графу Нессельроде : “Мне скажут, что я должен был повлиять на сына ? Г - жа Пушкина и на это могла бы дать удовлетворительный ответ, представив письмо, которое я потребовал от сына, — письмо, адресованное к ней, в котором он заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Письмо отнес я сам и вручил его в собственные руки”. Яшин (ук. соч.), с. 171.

Мы не можем думать, что Геккерен лгал, — слишком легко разоблачима была бы такая ложь. Флирт Дантеса с Н. Н. с самого начала был для него бедой, от которой надо было искать защиты и спасения. Из писем Дантеса к Геккерену, напечатанных недавно в “Звезде”, мы видим, что до ноябрьских событий Дантес действительно просил приемного отца о помощи в интригах, которыми он оплетал Наталью Николаевну. (См., например, письмо от 17 октября. Звезда, 1995, № 9, с. 191.) Но после дуэльной истории и свадьбы Дантеса с “амурами” было покончено, ибо Пушкин показал, что он не остановится ни перед чем.

Письмо к Геккерену трудно анализировать как обвинительный документ, ибо обвинения в нем слишком шатки и противоречивы. Его можно анализировать только как оскорбление в адрес всех тех, кто хотел бы, чтобы Пушкин смирился с предложенной ему ролью покладистого мужа. Кто не видит в этом никакого бесчестия, коли внимание жене оказывает сам император. И в этом письме проговорки важнее обвинений. “Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания”. Но Геккерен не обращался с увещаниями — этим занимался государь император. “Ваш сын трус и подлец”. Но по отношению к Пушкину Дантес вел себя вполне смело. А по отношению к императору ?

И все же, держа в уме это обвинение в сводничестве и неподдельную ярость Пушкина, попробуем задуматься над конкретной деталью : а как именно государь император устраивал свидания со своими избранницами ? Вряд ли он приглашал их прямо во дворец (он ценил соблюдение внешних приличий). Безусловно, в таких делах необходимы посредники, которые обеспечат “нейтральную территорию”. Например, известен эпизод : приятельница Пушкиных Идалия Полетика пригласила Наталью Николаевну к себе на чашку чая, а когда та приехала, выяснилось, что хозяйки нет, а вместо нее Н. Н. дожидается влюбленный Дантес, который тут же бросился к ее ногам и стал молить о любви. Вересаев (1995), с. 358—359.

Н. Н. удалось тогда убежать. Ну, а что было бы, если бы о такой же услуге Полетику попросил не Дантес, а император ? Или не Полетику, а кого - то другого ? Скажем, нидерландского дипломата, который стал близким родственником Н. Н.? Смог бы дипломат отказаться ? Скорее всего, почел бы за счастье заслужить благорасположение монарха таким пустяком. И сделал бы все возможное, чтобы эпизод этот остался в тайне.

У нас нет никаких свидетельств о том, что подобный эпизод имел место. Но, зная всех участников драмы, мы должны признать, что он был вполне возможным. И если бы Пушкин заподозрил или, скажем, узнал от жены, что такая попытка имела место, тогда бы он повел себя именно таким образом, как он повел себя :

Возненавидел бы Геккерена.

Бросил в лицо императору прямое обвинение.

Включил бы в письмо к Геккерену слово “сводничество”, повторенное не один раз.

Потребовал, чтобы прекратились любые сношения между двумя семействами.

Сохранил бы нежное чувство к жене, окрашенное теперь еще и состраданием.

Сделал бы все возможное, чтобы содержание письма к Геккерену стало известно из сохраненной им копии, чтобы все увидели, что речь идет не о ревности к Дантесу.

Но при этом оставил бы всех друзей в недоумении, ибо объяснить им истинные причины своего поступка означало бы открыто обвинить самодержца и лишить семью его поддержки в случае своей гибели.

Если бы гнев Пушкина был направлен на Дантеса, вызов был бы послан прямо Дантесу, как это и произошло в ноябре. Отправка оскорбительного письма Геккерену - старшему вовсе не означала неизбежности поединка. Как показал барон Геккерен на допросе следственной комиссии, получив письмо, они с сыном бросились за советом к старому графу Строганову, и это граф уверил их, что в такой ситуации нужно стреляться. Пушкин не вызывал Дантеса — Дантес вызвал его. Этот факт остается необъяснимым, если мы будем оставаться при мнении, что причиной трагедии была ревность Пушкина.

Вопрос десятый : “ИМПЕРАТОР ЗНАЕТ ВСЕ МОЕ ДЕЛО”.

То есть знает, на кого горит мой бессильный гнев. А бессильный он потому, что дай я ему волю — и дети мои останутся нищими и опозоренными. Семья — заложники, зависящие от милости двора. (Еще жене писал в письме от 28 июня 1834 года : “Должно подумать о судьбе наших детей... Умри я сегодня, что с вами будет ?” Письма, с. 54.

).

Вопрос одиннадцатый : О ЧЕМ МОЛЧАЛИ МАТЬ И ДОЧЬ ОСИПОВЫ ?

Вот об этом и молчали : об ужасе ситуации, когда царь ухаживает на глазах у всего света за твоей женой и весь свет знает, что ты у него набрал кучу денег в долг, а возмутиться нельзя, потому что сердце точит мысль — а что тогда будет с детьми. “Я почти рада, что вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днем моей Евпраксии... Ужас берет, когда вспомнишь всю цепь сего происшествия”.

Вопрос двенадцатый : ПОЧЕМУ НЕ БЫЛ УСТРОЕН ДОПРОС ВДОВЫ ПУШКИНА ?

Да только потому, что она - то уж могла потерять самообладание и рассказать комиссии, что именно сводило Пушкина с ума в последние три месяца его жизни. И ее показания было бы очень трудно замять.

Все свидетели единодушно указывают на то, что в Пушкине не было заметно ни тени горечи или ревности или недовольства по отношению к жене во все это время. Казалось, это было горе, обрушившееся на них обоих. Он явно не считал, что она может что - то сделать, чтобы изменить ситуацию. Могло такое отношение быть, если бы речь шла о ревности к Дантесу ? Никогда. Но изменить поведение царя Наталья Николаевна была не властна.

СВИДЕТЕЛЬСТВА СОВРЕМЕННИКОВ

Со страниц мемуаров и исторических исследований император Николай Павлович встает в образе человека, который больше всего на свете любил завоевывать благосклонность прекрасных дам и пригибать головы гордых мужчин. В ситуации с Пушкиными перед ним открывалась возможность совместить эти два любимых занятия. Ну как тут было отказаться ?

Несмотря на страх перед шпионами и жандармами, слухи о том, что дуэль произошла по вине императора, глухо циркулировали в свете. Вересаев приводит в пересказе мнение графа Соллогуба, которое тот высказал в частном разговоре : “Жена Пушкина была... красавица, и поклонников у ней были целые легионы. Немудрено, стало быть, что и Дантес поклонялся ей как красавице ; но связей между них никаких не было. Подозревают другую причину. Жена Пушкина была фрейлиной при дворе, так думают, что не было ли у ней связей с царем. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного”. Вересаев (1995), с. 347—348.

Выше упоминалось, что четырнадцать лет спустя после гибели поэта прозревший Жуковский в разговоре с сыном Пушкина говорит, что в смерти его отца повинен государь. И что сама императрица назвала анонимное письмо “отчасти верным”. Да и сам анонимщик не зря намекает на царя — он знал, что этот намек многими будет принят за правду.

В гневном стихотворении Лермонтова Дантес обвиняется только в сердечной пустоте — нет ни слова о том, что он дал Пушкину повод к ревности. “Не вынесла душа поэта позора мелочных обид” — вот причина гибели. И эти обиды всем были известны : от камер - юнкерского мундира до цензурного гнета, до просматривания писем к жене. “Восстал он против мнений света...” Против какого же мнения восстал насквозь светский человек Пушкин ? Да только против одного : что это нормально, когда император берет в любовницы жену любого из своих подданных.

Сосланный за это стихотворение на Кавказ, Лермонтов не унимается. Весной 1837 года он пишет “Песню про купца Калашникова”, которая вся пронизана аллюзиями только что разыгравшейся драмы. В ней тоже молодой человек, находящийся у царя на военной службе, влюбляется в жену одного из царских подданных : переходит границы в своих ухаживаниях ; без вины виноватая жена созна╦тся мужу ; муж выходит на поединок, чтобы защитить честь жены и свое доброе имя ; отказывается объяснить причины поединка ; царь выступает погубителем мужа ; но проявляет непонятную и несоразмерную щедрость к его вдове и детям.

Поэма долго ходил a в списках и поначалу была напечатана без указания имени Лермонтова. И то, что современники прочитывали в ней все аллюзии, подтверждается библиографическим фактом : когда Краевский включил ее в посмертный сборник стихов Лермонтова (1842 год), он намеренно изменил дату написания, поставив 1836 год, Ираклий Андроников. Примечания к Избранному М. Ю. Лермонтова. М., 1972, с. 735.

— чтобы не дать цензуре возможности запретить публикацию по причине — как говорили советские редакторы — “неуправляемого подтекста”.

На протяжении десяти лет Пушкин пытался гнуть себя и держать в узде свою гордость, чтобы избежать прямого конфликта с царем. История этого противоборства и этих уступок хорошо известна. Тут и “Клеветникам России...”, и “Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю...”, и десятки дипломатических ходов и уверток. Все оказалось тщетно. “Могу быть подданным, даже рабом, — но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного”. И еще раньше, тоже в дневнике, коротко и пророчески точно: “Государь не рыцарь”. Дневник (29 нояб. 1833), с. 29.

За день до дуэли Пушкин пишет в письме генералу Толю : “└ Истина сильнее царя ", говорит Священное писание”. Письма, с. 185.

Но в Священном писании такой фразы обнаружить не удалось. Скорее всего, это была священная мечта самого Пушкина, с которой он прожил всю жизнь. Исполнится она или нет, в огромной мере зависит от тех потомков, которые и сегодня, 200 лет спустя после его рождения, текут и текут к его нерукотворному памятнику.

© 1996 - 2017 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: [e-mail] По всем вопросам обращаться к Сергею Костырко | О проекте