Так любят люди

— Класс, да? Красивая. Сколько ты ей дашь? А ей сорок, представляешь? Не выглядит же на сорок, правда? Тридцатник, не больше. Короче, мы с ней познакомились, и я стал за ней ухаживать. Цветы мой водитель ей каждый день привозил. Рестораны там. То да се. Гулять еще она очень любила. Ну, я гулял, как дурак: парки там. Усадьбы загородные. Ладно, тоже полезно. А то чё? Машина — офис, машина — офис… А тут воздух как-никак. Тренировка. И вообще.

Целовались на природе. Как в юности. Я машину сам стал водить. Машина — это ж домик такой, понимаешь? Там тоже целовались, но до большего не доходило.

И вот я однажды к дому ее привез, а она говорит:

— Хочешь посмотреть, как я живу?

Ну вот ты бы понял, на что женщина намекает? Я тоже так решил.

Мы пришли. Хорошая такая квартира. Небольшая двухкомнатная, но хорошая. Евроремонт. Все дела. Комбайн на кухне дорогой. Кресла кожаные, нормально все.

Поцеловались еще в прихожей, и я руками стал… А Ира говорит:

— Не надо. Не могу пока.

Ну, не надо и не надо. Сидим, разговариваем на кухне. Ирка — она необычная очень, понимаешь? Не такая, как все. Интересная. Сейчас же все — про что? Про деньги, про сплетни, про шмотки. А она про жизнь говорила. Интересно с ней было.

Хотя хотел ее, конечно. А как? Такая красавица.

И вот месяц проходит, второй… Целуемся, обнимаемся… Я в гости к ней хожу. Она ко мне — нет. Ни домой, ни на дачу. Один раз в усадьбу ездили неподалеку от моей дачи.

— Давай, — говорю, — заедем. Чаю попьем. У меня там люди есть, за домом следят, чай нам заварят. Посидим. Посмотришь хоть, как я живу. Она ничего не ответила. Словами. Посмотрела только. И я сразу понял: «Нет».

Она так умеет смотреть — никаких слов не надо.

И вот однажды сидим у нее дома вечером, я уже уходить собираюсь. Эсэмэска к ней приходит. Она читает и… как бы это сказать, чтобы ты понял… отстраняется как бы. Понимаешь? Я даже спросил:

— Ничего не случилось?

Она улыбнулась:

— Нет.

А я вижу: случилось. Это ж всегда ощущается, особенно если влюблен, то есть чувствуешь женщину.

Она когда в туалет отошла, я даже решил телефон ее посмотреть… Но не стал. Унизительно это как-то.

Ну и вот…

Михаил замолкает. Пальцы начинают перебирать воздух. Большой, красивый, уверенный в себе мужчина. Смотрит мимо. Словно там, куда смотрит, хочет увидеть то, чего ему видеть не хочется.

Люди не приходят на такие разговоры с хорошим. Они приходят только с плохим — с таким, о чем вспоминать не хочется.

— Твой директор сказала, чтобы я на встречу с тобой вопрос приготовил. Самый главный, который мучает… Какой у меня вопрос? «Что во мне не так?» Вот какой вопрос…

Ну ладно… Короче, я вышел, но никуда не поехал. На лестничной клетке остался… Потом послал ей эсэмэску: «Я дома. Все хорошо. Целую». У нас так принято было.

Ты понимаешь, я не то чтобы предчувствовал говно какое-то, а точно знал. Прям уверен был. И тут лифт поехал — вызвал кто-то. Время позднее очень, лифтом никто не пользуется. А тут прям грохот раздался. Как взрыв. На площадке комнатка такая была, где мусоропровод. Я спрятался там.

Лифт приехал на этаж. Вижу: из лифта мужик выходит и идет к Иркиной квартире. Он еще не подошел, а она уже выскочила, на нем повисла.

Ничего у меня в глазах не помутилось, и плохо мне не стало. Я — мужик закаленный, девяностые пережил — и жив остался, и капиталец сколотил неплохой.

Это я потом переживал сильно. Пил даже. И сейчас пью. Не суть.

Тут понятно было, что делать. А когда понятно — не плохеет.

Я из комнатки вышел, к ним подошел.

Они не удивились оба. Прям как будто ждали меня. Мужик этот, главное, улыбнулся мне, шаг навстречу сделал, даже руку протянул.

— Ты, наверное, Михаил? — спрашивает. — Мне Ирка про тебя рассказывала. Ты не думай, нас с ней ничего не связывает, кроме секса. Если она к тебе попривыкнет и у вас все всерьезку начнется, я сразу отвалю. Мы с Иркой так и договорились.

А Ирка, главное, смотрит на меня своими глазами и говорит:

— Мишк, ты хороший очень, правда. Мне интересно с тобой. Разговаривать там… И вообще… Только вот ты не возбуждаешь меня совсем, понимаешь? Ну вообще. Я тебе знаешь что скажу? Ты, когда целуешься, сглатывай, ладно? А то противно, понимаешь… Ну…

Он замолчал.

Молчал долго.

— А дальше что было?

— Что было? В морду ему дал.

Ира же рядом со мной стояла. Я ее отодвинул немножко и ударил его. Сильно. Каюсь. Не рассчитал. Он в квартиру влетел. Рухнул там. Грохот раздался. Видимо, упало что-то.

Ирка ахнула. Хотела в квартиру побежать. Но я ее схватил. За волосы. Лицо ее повернул к себе, даже не знаю зачем. Потом толкнул сильно. Она упала, наверное… Не знаю. Я к лифту пошел и уехал.

— Больше вы не виделись?

— Она звонила на следующий день. И потом еще звонила. То ли извинялась, то ли объяснялась… Не важно. Я слушал — трубку не бросал. Я вообще трубки не бросаю никогда: мерзко быть невежливым.

Только мне уже стало неинтересно. Понимаешь? В любви должно быть интересно. Вообще, в жизни должно быть интересно. А уж в любви… И вот теперь я хочу понять: что во мне не так? Буду я сглатывать перед поцелуем. И все, что ли? И все? Тогда нормально все будет? Все?

* * *

Я сначала рос в абсолютной уверенности, что любовь — это хорошо. Это даже не просто так себе хорошо, но это лучшее, что есть в жизни.

Много ли книжек про счастливую любовь? Фильмов там? Пьес?

«Они жили счастливо и умерли в один день…»? Неинтересно!

Интересно про страсти роковые, про измены… Про треугольники любовные, квадраты, ромбы…

Если собрать лучшие стихи о любви — это что такое будет? Крик о расставании. Вопль о непонимании. Вой об одиночестве.

«Я вас любил так искренно, так нежно. Как дай вам Бог любимой быть другим».

Вот что это будет.

Психологи пишут, что настоящая любовь — это свобода. Психологи всегда выдают желаемое за действительное. Психологи пишут о том, как надо.

А мы тут живем как есть.

Она не звонит.

Она не пишет.

И, главное, она знает, как я жду ее сообщений. А не знает, так чувствует.

Это такая тактика у них в крови, у женщин.

Тут ведь как?

Она исчезла. Не звонит, не пишет.

И тогда — что? Тогда я думаю про нее. Им ведь очень важно, чтобы про них думали. И она знает точно: если исчезнет — тогда думаю. Придумываю. Фантазирую. Злюсь даже. Но занят ею.

А позвонит — тогда что? Успокоюсь. Займусь своими делами. Забуду. Хоть на время, но забуду.

А так — нет.

Вот она и не звонит.

Когда женщина говорит:

— Я считаю, что любовь — это то-то…

Например: любовь — это нежность.

Вот когда она так говорит, она убеждена, что эту нежность должен мужчина проявлять по отношению к ней. Ей и в голову не приходит, что мужчина тоже нуждается в нежности.

Трудно, что ли, позвонить?

Или написать просто: скучаю…

Трудно, что ли?

Когда я влюбился в Ольгу, я был счастлив. Я был счастлив абсолютно.

Помню, я шел из школы домой и думал, что если, например, у тебя двойка, но ты влюблен, то ты счастлив и радостен. А если у тебя пятерка, но девушки у тебя нет, то ты несчастлив и печален. Значит, настроение, и, в конечном итоге, жизнь зависит не от работы, а от любви.

Тогда я очень обрадовался этой мысли. Мне казалось, что она делает жизнь яркой и солнечной. И понятной, что самое главное. Ведь главная проблема юности — неясность окружающей жизни.

В юности жизни очень много. И она неясная очень. С ориентирами проблемы и с фундаментом.

А тут — раз! — понятно все: любовь — главное. Здорово, хоть и сердито.

Я тогда еще не понимал, до какой степени сердито.

Но когда Ольга сказала мне: «Я не понимаю, что такое любовь. Я понимаю, когда с человеком плохо или хорошо. С тобой мне плохо», — луч погас как-то сразу.

Потому что никакой это не луч был, а так — иллюзия. Ясная жизнь — и что хорошего? Ясность — она ведь тоже может быть отвратительной.

Любовь в жизни главное? О’кей. Только понимаешь ли ты, что это означает? Несвободу — вот что.

Ты либо влюблен, либо свободен.

Жизнь — это бесконечный выбор зависимостей, который мы делаем сами.

От чего предпочитаете зависеть, сэр?

От карьеры, от денег, от славы? От родителей? От начальства?

Это все в твоих руках. Мы сами строим ту реальность, в которой живем, и значит, сами за нее отвечаем.

Хорошо тому, кто зависит, скажем, от карьеры или от денег. Строй. Зарабатывай. Вперед, родной!

А если от любви?

Ведь не ты ее находишь, а она тебя. Хочет, сука, находит, а не хочет…

А ты несвободен.

А она не находит.

И что тогда?

И что с твоим настроением, с твоей жизнью?

Поняв, что у меня больше нет девушки, и возненавидев имя «Ольга» на всю жизнь, я поплелся домой.

На столе, на белой скатерти, стояла белая бутылка кефира.

Пустой стол. Скатерть. Бутылка кефира. Все белое.

«Я так же одинок, как эта бутылка кефира на столе», — подумал я. Мне было шестнадцать лет, и я совершенно не понимал анекдотичности сравнения.

Мне было шестнадцать лет — хороший возраст, чтобы осознать и не забыть: если рядом с тобой нет женщины, рядом с тобой нет никого. Ты живешь в пустоте.

Я совершенно точно знал, что такую, как Ольга, я не встречу больше никогда. Я вспоминал ее грудь и понимал, что такой груди больше не будет в моей жизни, это единственная на свете грудь, и я ее упустил.