Помоги проекту - поделись книгой:
– Нет друзей? – спросила она. – У меня тоже не было…
Как?! У неё, вот у этой весёлой, лёгкой такой!
– Терпеть не могла школу. Только один был праздник – французский. Я его любила, и он меня… А так – казалось, и поговорить не с кем… Длинная была, сутулая, очки ужасные, зубы кривые… Аллергия страшная вылезала на всё подряд, со мной сидеть никто не хотел. Да ещё Футболкой дразнили…
– Кем?
– Футболкой. Ну, Майка же… Ненавидела своё имя. И потом… Тоже была история, письмо написала одному… Одному человеку, казалось, он лучше других. Вот же дура была, вспомнить страшно. Как потом надо мной смеялись. Все.
– Все?..
– Все. Я тогда совсем с ума сошла, жить не хотела. И вдруг один человек зашёл в класс и сел со мной. И сказал: хватит ныть. Ты тут самая красивая, им не понять.
– Тот, которому письмо?..
– А, этот – нет, конечно. Тот как раз его всему классу и показал. Другой человек, девочка. Независимая такая, умная, красивая… Мальчишки её уважали очень. Не клеили – именно уважали, побаивались. И она меня спасла. Села со мной, не испугалась общественного мнения. И так и сидела до конца школы. Ей говорили: ты что, больная, с ней сидеть?.. Знаешь, мне кажется, в тебе тоже это есть.
– Что? – не понял Матвей.
– Вот это умение защитить, позаботиться. С тобой не страшно. Недаром же Черешни от тебя ни на шаг, чувствуют: не страшно.
– Не знаю, – пожал плечами Матвей. – Вообще, я думал, что я трус. И так, серая мышь.
– Ну нет. Девчонки мои видят, с кем дело имеют. Поверь им.
– А с той девочкой… Вы дружите сейчас? Видитесь?
– Вот, увиделись наконец, – улыбнулась Майка. – Я очень вас ждала.
– Мама? – поразился Матвей.
– Ну конечно. Сашка из такой дыры меня вытащила, ты и представить не можешь. Она у тебя очень сильная. И ты на неё похож.
Уезжать не хотелось.
– Обязательно пиши, – сказала Майка. Не маме, а именно ему.
Как прилетели – Матвей сразу зашёл на сайт новой школы, прямо в аэропорту, с телефона. Да, окончательные результаты экзаменов есть.
Двадцать пятый. Над самой чертой. Прошёл. Поискал глазами синеволосого Фёдора Рыбакова – сначала не нашёл, потом увидел: вторым номером. Надо же, умный, оказывается, с виду и не скажешь. Значит, будет такой одноклассник. Надо будет сразу с ним навести мосты.
Пока не верилось. Дома братьев ещё не было, и он, не разбирая чемодана, всё же рванул к этой новой школе, посмотреть своими глазами списки.
Точно, двадцать пятый. Прошёл.
– Йес, – сказал он тихонько.
– Прошёл? – спросила его высокая нескладная девочка – оказалось, стояла рядом.
– Да, последним вот! Проскочил, – и он показал свою фамилию.
– Значит, в одном классе будем, – обрадовалась она. С чего он взял, что она нескладная? Вполне хорошенькая. – Вот я! – и она показала на фамилию в середине списка: «Петрова М.».
– Маша или Марина? – спросил он.
– Майя, – ответила она, – а ты Миша или Макс?
– Матвей, – сказал он, стараясь не улыбаться слишком широко.
– Грошевский, – сказала она, – красивая фамилия у тебя.
Матвей сжался. Вот сейчас скажет… Сейчас. Грошик.
– Ладно, пока, Матвей! – улыбнулась она и подхватила свой самокат. Точно, можно теперь на таком в школу ездить.
Матвею вдруг захотелось сделать сальто – надо научиться, кстати. Или самокатные трюки какие освоить.
А пока он просто прыгнул с крыльца сразу через все ступеньки.
Подросток N
«Подросток N испытывает трудности в общении с одноклассниками».
Чуть не рассмеялся вслух.
Это девушка в метро читает журнал, а я стоял рядом и заглянул. Наверное, «советы психолога» у неё там или что-то вроде этого. Читаешь такое и думаешь, что ты умный: психолог ещё только начнёт советовать, а тебе уже с этим подростком N ясно всё.
Кто, интересно, не испытывает трудностей в общении?..
И вдруг мне в голову пришла такая простая мысль: каждый человек думает, что он особенный, что в его голове – отдельный мир. Неповторимый. Я, скажем, совершенно не такой, как все.
А на самом деле – подросток N.
Типаж, похожий на других. И мы все такие. В каждом классе есть лидер, шут, принцесса… Ну, сами знаете. Любую книжку читаешь, любое кино смотришь и видишь: о, это наш Костик, это Ильицкий, это Даша… Вот взять Гарри Поттера. Думаете, его так все любят, потому что он мальчик-волшебник?
Нет, там все узнают своих. Там всё как у нас, но проблемы решаются с помощью волшебства, поэтому повеселее.
А так все герои раскладываются на любой класс. Хотя в книге преувеличено, конечно. Гипербола, художественный приём.
Конечно, мы немного отличаемся друг от друга. Но всё равно говорим слова, которые другие уже говорили, совершаем те же действия, что были до нас. И книги нравятся, в которых читаешь свои мысли. Ты не смог сформулировать, а автор смог.
Ну и кто ты после этого, такой умный и оригинальный, да?
Я даже сочинения в школе научился строчить чужими словами. У меня хорошая память, что есть, то есть: тащу кусками чужие предложения, конструкции, а с ними и мысли чужие – вот и пятёрка. Хотя на самом деле я не умею писать ничего своего. Я вообще довольно обыкновенный и малоинтересный человек. Подросток N.
А у меня не получается играть никакую роль. Для короля я не подхожу ни внешностью, ни – о, смешно вышло – внутренностью. Шутом быть лучше всего, но и сложнее: я не потяну, это к Ильицкому. Для принцессы – сами понимаете, есть изначальные правила игры: кому какие карты выпали, такими и играть.
В этом театре я хотел бы быть монтировщиком. Не играть на сцене, а просто приносить пользу: таскать декорации, поднимать на канатах всякие тяжёлые штуки к потолку. Ходить за сценой в рабочем комбинезоне, отрастить бороду и вставить серьгу в ухо. И чтобы меня никто не видел.
Буду просто подростком N, наблюдателем. Для начала надо уйти со сцены за кулисы, а там и в монтировщики возьмут.
Поэтому я вышел из метро не на своей станции. Просто чтобы выйти из системы, сломать матрицу.
Станция «Площадь Революции». Тут есть собака.
То есть здесь разные скульптуры: парень с книгой, человек с ружьём и вот, пограничник с собакой.
И все, как сговорились, трогают ей нос.
Я выхожу из поезда и сразу вижу эту блестящую морду. Светится даже. Она хорошая, славная псина, это сразу видно. И я подхожу и глажу ей нос.
А ведь раньше всегда стеснялся, мне казалось: все на меня посмотрят и подумают – вот, все трогают, и этому надо! Или ещё что-нибудь подумают…
Зато сейчас другое дело. Я – это не я, я подросток N.
Обозначим как
И мне всё равно, что обо мне думают. Ведь думают не обо мне, а обо всех людях множества
Хотел выйти на улицу, а оказался на другой станции. Вот балда. Хотя нет, не балда: я просто подросток N, который иногда задумывается и путается в тех переходах, которые наизусть должен знать. С кем не бывает.
Я прыгнул в первый попавшийся поезд, даже не посмотрел, куда еду.
А потом мне надоело метро, и я вышел на улицу.
Всё же надо сориентироваться; достал телефон с картой.
Тут же на меня налетела дама средних лет и сказала что-то нежное-ласковое, вроде «стоят тут со своими телефонами и ничего не видят вокруг себя!».
Хотя впечаталась в меня как раз она.
Раньше, пока я был собой, я бы расстроился. А сейчас она обругала не меня, а подростка N, которому по роли полагается расстраиваться. А он не будет. Он метит в монтировщики сцены.
Например, все люди любят знать, где они находятся. Смотрят по карте или спрашивают, как пройти.
А подросток N уберет свой телефон с картами и будет просто ходить. Важен процесс ходьбы, а не результат.
И правда, почему это я ничего не вижу вокруг себя?
Хорошо идти по улице, включив все органы чувств на максимум. Смотреть, будто я первый раз в этом городе, будто впервые всё вижу: дома, деревья и маленький гнутый заборчик. Я же и правда тут первый раз. Слушать все звуки: машины, птицы, троллейбус, шаги, чужие разговоры. Обоняние. С этим хуже, но надо развивать. Принюхался. Э, нет, не понравилось: обоняние будем развивать после дождя; для первого раза сойдут уши и глаза.
А мысли надо отключить. Внутренний монолог вот этот остановить. Как же его выключить? Всё! Мозг, ты вне зоны доступа! У меня остались только входящие: через уши и глаза. И усталость в ногах, потому что если вот так идти пешком домой – это не так уж и близко. И, наверное, дома придётся объяснять, почему я так поздно… Фу ты. Я же просил мозг выключиться!
Я подросток N, который не должен никому ничего объяснять.
Вдруг всё, из-за чего мне было так плохо час назад, оказалось неважным. Скажите, ну у кого такого нет?.. Я мог бы, конечно, подробно. Про Дину. Про Мелехова. Про Ильицкого.
Про мою несчастную географию, которую я учил-учил, а оказалось не то, и теперь впервые в жизни пересдавать.
Про маму и папу. По сравнению с этим география – вообще ерунда.
Да вы знаете миллион таких историй! Зачем? Каждый такой эпизод описан в литературе сотни раз, отличаются лишь детали. И то они такие, эти детали, что мои несчастья оказываются жалкими и плоскими. Да и я, в общем, не так чтобы очень объёмный.
На фоне мировых войн и надвигающейся экологической катастрофы…
Хотя что мне, подростку N, будущему монтировщику, эти катастрофы! Я просто иду, здесь и сейчас. И мне вдруг нравится всё вокруг. Ну, не так чтобы восторг – просто нравится. Тепло. Маленькая улица, по которой я иду непонятно куда. Плохо ли.
Хорошо.
Это актёры должны страдать на сцене, сомневаться по полчаса, умирать с длинными монологами.
А монтировщик работает в антракте, за закрытым занавесом. Смена декораций! Осторожно, головы! На канатах спускают что-то большое, непонятное… Ему и знать не надо, что это. Ему надо закрепить эту штуковину правильным узлом.
И когда начнётся следующий акт страданий или сомнений, монтировщик может спокойно идти в буфет, пить свой честный кофе.
Мне вдруг очень нравится город, в котором я оказался. Не типовая застройка, старая; дома невысокие, разные все. Но и не центр, полный парадных достопримечательностей. Таких улиц, наверное, тоже много в любом не очень новом городе… Как люди. Такие, да не совсем.
«Пуговишников переулок», – читаю я.
Пуговишников! Какое хорошее. Хорошо всё-таки, что у переулков есть имена. Что это не просто «Переулок N».
Поделиться книгой: