Второй (сборник)

– Что?

– Провалы.

– Какие провалы?..

Илюха научился немного управлять этим и даже извлекать пользу. Он любил длинные нудные дела: чистить картошку, мыть посуду… Руки делают механическую работу, а сознание проваливается. Вода утекает из раковины сквозь шесть дырочек, делает вид, что бежит в трубу. Но там всё не так. Там всё другое, там пространство вывернуто наизнанку, вода сразу застывает и превращается в лёд, чистейший лёд, он капает с потолка пещеры… Илюха идёт по этой пещере с фонариком, и на каску его капает вода с ледяных сосулек.

Так же бывало и на скучных уроках. Иногда Илья застывал над решением трудной задачи, а потом выныривал из песка, сосновых иголок и пенопластовых шариков – сначала со счастьем, что его не успели засыпать, и потом с ещё большим счастьем, что ничего этого не было. И ответ задачи уже откуда-то был в голове. Но это случалось не всегда, так что учился Илья неровно.

Однажды учитель отправил его на математическую олимпиаду вместо заболевшего Вадика. Случайно: просто Илюха жил недалеко и успевал добежать до школы. Он помнил, как зашёл в класс, как взял задание олимпиады.

А потом обнаружил себя в девчоночьем туалете. Хорошо, никто его там не видел, кроме уборщицы.

На вопрос учителя: «Как прошло?» – пожал плечами. Однако потом ему дали какой-то диплом второй степени. Правда, сразу после этого он нахватал семь двоек за один день. И учитель математики решил, что он перенапрягся. Зато перестал дёргать: «Волохов, ты где сейчас?»

Тихо подкладывал задачи разной сложности – и в конце урока забирал то готовое решение, то чистый лист.

* * *

Единственное, где Илья научился чётко проваливаться в эти вспышки сна, – стоматологический кабинет. Зубы достались плохие, лечить приходилось часто. Илья спокойно садился в кресло, открывал рот. Наблюдал за руками врача – больше нигде он так близко не видел женских рук, рассматривал поры и мелкие морщинки. Ногти покрашены сиреневым лаком, а безымянный палец – ярко-розовым.

…Как в племени Си, в древнем африканском племени, где безымянный палец считался особенным. Им нельзя было совершать никакой работы. Можно было использовать лишь в двух случаях: при игре на музыкальном инструменте и прикосновении к любимой женщине. С тех пор возникла традиция надевать на палец обручальное кольцо. А детям, чтобы не перепутали, какой палец нужно беречь и ни в коем случае не совать, например, в нос, ноготь этого пальца красили специальной глиной.

Лица у людей племени Си были широкие, почти азиатские, цвета крепкого чая. Но у Илюхиной невесты цвет лица был ещё темнее, почти чёрный; и очень длинная у неё была шея. Илюха любил смотреть на неё в профиль, когда солнце садится и тени становятся острыми. Он ещё ничего не сказал ей, только иногда ночами представлял её профиль с длинной шеей и прикладывал безымянный палец к губам. Спать было жарко, циновка из травы пахла травой и потом, по ней полз муравей и…

– Сплюньте, – сказала врач.

Илюха увидел яркий свет стоматологической лампы, послушно сплюнул, попросил салфетку. И незаметно приложил безымянный палец к онемевшей губе.

…Они шли с классом на экскурсию, выходили все вместе из автобуса и шли к монастырю. До монастыря было шагов сто, не больше.

– Я кошелёк забыл, я быстро, – сказал Илья и побежал обратно к автобусу.

На стоянке был маленький киоск с кофе и пирожками. Зачем он сбежал ото всех?

Непонятно; ясно только, что сейчас ему совершенно необходимо побыть даже не одному, а без них.

Кофе продавал азиатский паренёк с плохой кожей. С акцентом попросил «без сдача», Илюха выгреб из карманов мелочь.

И вдруг он услышал музыку. Тихо-тихо. Музыка была самая настоящая, не в голове. Крейцерова соната. Звонок у кого-то? Нет. Нет, точно: из-за кофейного прилавка.

– Это вы Бетховена слушаете?

Паренёк закивал:

– Да, да, люблю скрипка очень.

Илюха спокойно выпил кофе, дослушал коду первой части.

– Красиво.

– Написано в телефоне: «Крейцерова соната», – сказал паренёк. С телефона, значит, слушает.

– Я знаю, – ответил зачем-то Илюха, – я её играл.

– Скрипка играешь? – поднял редкие брови продавец.

Илья кивнул:

– Видишь, мозоли на пальцах…

Потом очнулся, побежал догонять своих. Его никто не успел хватиться, как раз только все собирались, и учительница никак не могла пересчитать всех девочек, щёлкающих на телефон монастырь, причём обязательно снизу, чтобы колокольня казалась выше.

«…Что это было? – думал Илья. – Ведь это не был сон, а всё же провал в совершенно другую реальность. Бетховен на автобусной стоянке… И зачем я наврал этому парню, мозоли совсем не от скрипки».

Бетховена играл папа. Илюха усмехнулся: вот что по-настоящему странно. Другие могут сказать: у моего папы «БМВ», и его подрезал один тип, и он… или: мой папа поймал вот такую рыбу, или: мы с папой ходили на футбол. А Илья мог сказать: мой папа вчера играл за стенкой сонату Бетховена. Он так давно её учит, что мы с мамой тоже выучили наизусть.

Илюха музыкой не занимался. Пробовали, конечно, но он с самого начала так расстраивался, что у него не выходит. В ушах есть, а руками не получается. Пришлось бросить, а то были сплошные слёзы.

Потом уже, в седьмом классе, научился играть на укулеле, маленькой гавайской гитаре. Слух, оказалось, хороший, и все аккорды уже будто были в голове, ждали своего часа: он не знал их названий, просто чувствовал, какой подойдёт именно сейчас.

Укулеле принёс папа, думал как раз Илюху увлечь. Но Илья поначалу отказался наотрез, вспоминая первые уроки музыки. Папа побренчал сам, пел смешные песни на английском языке; потом забросил – некогда.

…А потом мама сказала:

– Илюша, принеси мне очки, пожалуйста. Они возле кровати где-то лежат в спальне.

А через полчаса зашла сама в комнату и обнаружила Илью на этой самой кровати. Он лежал, подняв ноги высоко на стену, и задумчиво перебирал струны укулеле. Мама тихо взяла очки с подоконника и вышла.

Так что мозоли были от гитары, хотя и мозолями их не назовёшь – так, отпечатки от струн. Не то что у папы: врачи кровь не могут взять.

– Волохов, о чём задумался? – спросила учительница.

– О музыке, – ответил он и поднял глаза на шатровый купол церкви. Уносит в небо. Наверное, в старину вот так стояли и смотрели на этот купол. И их уносило, кружило, вертело… И становилось легче.

А ему, Илюхе, становится легче – от чего? Что у него в жизни такого тяжёлого происходит, обычная жизнь. Страшнее того, что мама лук заставляет есть – «в городе эпидемия гриппа!», – ничего не случается.

И всё же зачем был этот кофейный мальчик с Бетховеном? Это же было на самом деле, не провал в голове! Значит, на самом деле человек иногда будто попадает в другой мир. В совсем другой.

…После экскурсии Илья не пошёл домой, а стал бродить с телефоном, фотографируя разные места. Именно те, где встречаются два мира: старая колонка для воды (как сохранилась ещё?!) – а за ней небоскрёб. Или лучше всего окна, проёмы. Арки, дырки в пространстве. За бетонными плитами – река. Во дворе сушится бельё; полощутся две тельняшки. А между ними виден огромный подъёмный кран.

«Новое дело», – подумал Илья. Будет теперь собирать такие штуки. Потому что провалы в другие миры существуют не только у него в голове, но и на самом деле.

…Ночью проснулся от страха. Почему-то было очень страшно, хотя если рассказывать сон – ничего такого, просто лестницы.

Илья взял со стула укулеле, тихонько – чтобы никого не разбудить – прошелестел по струнам. Всухую, без звука, зажал несколько аккордов, горло напряглось – будто запел, но без голоса. «Может, я музыку смогу писать? Это же вроде бы ничья песня». Ночной кошмар отступил, но мысль о своём композиторстве так взбудоражила его, что уснуть уже никак не получалось.

Встал и потащился на кухню выпить воды. Это всегда помогало.

На кухне горел свет. Илья посмотрел на часы – третий час ночи.

На кухне стоял папа и аккуратно резал красную луковицу, стараясь не стучать ножом по доске.

– Папа, что ты делаешь? – спросил Илья. Может, ему это всё ещё снится?

– Лук режу, – объяснил папа. – Пока мамы нет.

А, точно. Мама в командировке.

– Лук? Зачем?

– Люблю, – признался папа. – А мама терпеть не может.

– Не может? Сама же им меня и пичкает!!

– Это она себя мучает, для здоровья. В интернете прочитала, что самое действенное средство, лучше любых лекарств. А так она не переносит запаха. С едой может, а отдельно…

– Па… А ты что, правда любишь лук? Вот так, без всего? Разве так едят?!

Папа музыкальными своими пальцами подхватил колечко лука и захрустел им.

– Очень люблю.

– Представляешь, – решил рассказать Илья, – сегодня на экскурсии кофе пил в какой-то уличной кафешке. И там парень-продавец слушал Бетховена.

– Сурка?

– Крейцерову сонату.

Илюха хотел добавить, что продавец был нерусский, но застеснялся. Папа очень щепетильно относился к национальным вопросам, скажет ещё: «Какая разница? Просто человек!»

– Слушай, ты это выдумал? Или на самом деле?

– На самом, – ответил Илья, а потом засуетился, стал искать зарядник от телефона – почему-то обязательно захотелось показать свои фотографии, провалы в пространстве.

– Интересно, – сказал папа. – Слушай… Слушай, давно хотел сказать. У меня ведь тоже это есть.

– Что?

– Ну, как у тебя. Я задумываюсь и улетаю. Сейчас уже меньше, некогда. А в юности… Мама очень обижалась, и я научился это прятать. Она спросит: «О чём ты только думаешь?» – а у меня припасён логичный ответ: «Думаю, как бы нам достать еды, например».

– А сейчас?

– И сейчас бывает. Поэтому я так и не научился водить машину: боюсь. Я, знаешь, в детстве как-то задумался на бегу. И впечатался в стену со всего маху, лбом, – он засмеялся и потрогал рукой почти незаметный шрам на лбу. – Тогда уже понял, что за руль мне нельзя.

«Интересно, а мне можно будет?» – думал про себя Илья.

– Я всё же думаю, – ответил папа, – что это не болезнь, а талант. И нужно научиться его использовать. Может, ты снимешь особенное красивое кино…

Кино. Как его снимешь, если самое главное происходит внутри головы?

– Э, оставь мой лук! – возмутился папа. Илюха только сейчас заметил, что таскает его руками из тарелки и жуёт. И этот гадкий лук удивительно вкусный, оказывается.

– Я нечаянно.

– За нечаянно бьют отчаянно, – вдруг ответил папа поговоркой из своего детства, – полтарелки слопал!