Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Поэмы - Александр Сергеевич Пушкин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

     Меж ими кто ее был сердцу ближе,Или равно для всех она былаДушою холодна? увидим ниже.Покамест мирно жизнь она вела,Не думая о балах, о Париже,Ни о дворе (хоть при дворе жилаЕе сестра двоюродная, ВераИвановна, супруга гоффурьера[116]).XXVII     Но горе вдруг их посетило дом:Стряпуха, возвратясь из бани жаркой,Слегла. Напрасно чаем и вином,И уксусом, и мятною припаркойЕе лечили. В ночь пред РождествомОна скончалась. С бедною кухаркойОни простились. В тот же день пришлиЗа ней и гроб на Охту[117] отвезли.XXVIII     Об ней жалели в доме, всех же болеКот Васька. После вдовушка мояПодумала, что два, три дня – не доле —Жить можно без кухарки; что нельзяПредать свою трапезу Божьей воле.Старушка кличет дочь: «Параша!» – «Я!»– «Где взять кухарку? сведай у соседки,Не знает ли. Дешевые так редки».XXIX     – «Узнаю, маменька». И вышла вонЗакутавшись. (Зима стояла грозно,И снег скрыпел, и синий небосклон,Безоблачен, в звездах, сиял морозно.)Вдова ждала Парашу долго; сонЕе клонил тихонько; было поздно,Когда Параша тихо к ней вошла,Сказав: «Вот я кухарку привела».XXX     За нею следом, робко выступая,Короткой юбочкой принарядясь,Высокая, собою недурная,Шла девушка и, низко поклонясь,Прижалась в угол, фартук разбирая.«А что возьмешь?» – спросила, обратясь,Старуха. – «Всё, что будет вам угодно», —Сказала та смиренно и свободно.XXXI     Вдове понравился ее ответ.«А как зовут?» – «А Маврой». – «Ну,               Мавруша,Живи у нас; ты молода, мой свет;Гоняй мужчин. Покойница ФеклушаСлужила мне в кухарках десять лет,Ни разу долга чести не наруша.Ходи за мной, за дочерью моей,Усердна будь; присчитывать не смей».XXXII     Проходит день, другой. В кухарке толкуДовольно мало; то переварит,То пережарит, то с посудой полкуУронит; вечно всё пересолит,Шить сядет – не умеет взять иголку;Ее бранят – она себе молчит;Везде, во всем уж как-нибудь подгадит.Параша бьется, а никак не сладит.XXXIII     Поутру, в воскресенье, мать и дочьПошли к обедне. Дома лишь осталасьМавруша; видите ль: у ней всю ночьБолели зубы; чуть жива таскалась;Корицы нужно было натолочь, —Пирожное испечь она сбиралась.Ее оставили; но в церкви вдругНа старую вдову нашел испуг.XXXIV     Она подумала: «В Мавруше ловкойЗачем к пирожному припала страсть?Пирожница, ей-ей, глядит плутовкой!Не вздумала ль она нас обокрастьДа улизнуть? Вот будем мы с обновкойДля праздника! Ахти, какая страсть!»Так думая, старушка обмиралаИ наконец, не вытерпев, сказала:XXXV     «Стой тут, Параша. Я схожу домой,Мне что-то страшно». Дочь не разумела,Чего ей страшно. С паперти долойЧуть-чуть моя старушка не слетела;В ней сердце билось, как перед бедой.Пришла в лачужку, в кухню посмотрела, —Мавруши нет. Вдова к себе в покойВошла – и что ж? о Боже! страх какой!XXXVI     Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,Кухарка брилась. Что с моей вдовой?«Ах, ах!» – и шлепнулась. Ее увидя,Та, второпях, с намыленной щекойЧерез старуху (вдовью честь обидя)Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,Да ну бежать, закрыв себе лицо.XXXVII     Обедня кончилась; пришла Параша.«Что, маменька?» – «Ах, Пашенька моя!Маврушка…» – «Что, что с ней?»               «Кухарка наша…Опомниться досель не в силах я…За зеркальцем… вся в мыле…» – «Воля ваша,Мне, право, ничего понять нельзя;Да где ж Мавруша?» – «Ах, она разбойник!Она здесь брилась!.. точно мой покойник!»XXXVIII     Параша закраснелась или нет,Сказать вам не умею; но МаврушкиС тех пор как не было – простыл и след;Ушла, не взяв в уплату ни полушкиИ не успев наделать важных бед.У красной девушки и у старушкиКто заступил Маврушу? признаюсь,Не ведаю и кончить тороплюсь.XXXIX     «Как, разве всё тут? шутите!»               – «Ей-богу».– «Так вот куда октавы нас вели!К чему ж такую подняли тревогу,Скликали рать и с похвальбою шли?Завидную ж вы избрали дорогу!Ужель иных предметов не нашли?Да нет ли хоть у вас нравоученья?»– «Нет… или есть: минуточку терпенья…ХL     Вот вам мораль: по мненью моему,Кухарку даром нанимать опасно;Кто ж родился мужчиною, томуРядиться в юбку странно и напрасно:Когда-нибудь придется же емуБрить бороду себе, что несогласноС природой дамской… Больше ничегоНе выжмешь из рассказа моего».

Медный всадник

Петербургская повесть


Предисловие

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

Вступление

     На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн,И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный челнПо ней стремился одиноко.По мшистым, топким берегамЧернели избы здесь и там,Приют убогого чухонца;И лес, неведомый лучамВ тумане спрятанного солнца,Кругом шумел.               И думал он:Отсель грозить мы будем шведу.Здесь будет город заложенНазло надменному соседу.Природой здесь нам сужденоВ Европу прорубить окно (1),Ногою твердой стать при море.Сюда по новым им волнамВсе флаги[118] в гости будут к нам,И запируем на просторе.     Прошло сто лет, и юный град,Полнощных стран краса и диво,Из тьмы лесов, из топи блатВознесся пышно, горделиво;Где прежде финский рыболов,Печальный пасынок природы,Один у низких береговБросал в неведомые водыСвой ветхий невод, ныне тамПо оживленным берегамГромады стройные теснятсяДворцов и башен; кораблиТолпой со всех концов землиК богатым пристаням стремятся;В гранит оделася Нева;Мосты повисли над водами;Темно-зелеными садамиЕе покрылись острова,И перед младшею столицейПомеркла старая Москва,Как перед новою царицейПорфироносная вдова[119].     Люблю тебя, Петра творенье,Люблю твой строгий, стройный вид,Невы державное теченье,Береговой ее гранит,Твоих оград узор чугунный,Твоих задумчивых ночейПрозрачный сумрак, блеск безлунный,Когда я в комнате моейПишу, читаю без лампады,И ясны спящие громадыПустынных улиц, и светлаАдмиралтейская игла[120],И, не пуская тьму ночнуюНа золотые небеса,Одна заря сменить другуюСпешит, дав ночи полчаса (2).Люблю зимы твоей жестокойНедвижный воздух и мороз,Бег санок вдоль Невы широкой,Девичьи лица ярче роз,И блеск, и шум, и говор балов,А в час пирушки холостойШипенье пенистых бокаловИ пунша пламень голубой.Люблю воинственную живостьПотешных[121] Марсовых полей,Пехотных ратей и конейОднообразную красивость,В их стройно зыблемом строюЛоскутья сих знамен победных,Сиянье шапок этих медных,Насквозь простреленных в бою.Люблю, военная столица,Твоей твердыни[122] дым и гром,Когда полнощная[123] царицаДарует сына в царский дом,Или победу над врагомРоссия снова торжествует,Или, взломав свой синий лед,Нева к морям его несетИ, чуя вешни дни, ликует.     Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия,Да умирится же с тобойИ побежденная стихия;Вражду и плен старинный свойПусть волны финские забудутИ тщетной злобою не будутТревожить вечный сон Петра!     Была ужасная пора,Об ней свежо воспоминанье…Об ней, друзья мои, для васНачну свое повествованье.Печален будет мой рассказ.

Часть первая

     Над омраченным ПетроградомДышал ноябрь осенним хладом.Плеская шумною волнойВ края своей ограды стройной,Нева металась, как больнойВ своей постеле беспокойной.Уж было поздно и темно;Сердито бился дождь в окно,И ветер дул, печально воя.В то время из гостей домойПришел Евгений молодой…Мы будем нашего герояЗвать этим именем. ОноЗвучит приятно; с ним давноМое перо к тому же дружно[124].Прозванья нам его не нужно.Хотя в минувши временаОно, быть может, и блисталоИ под пером КарамзинаВ родных преданьях прозвучало;Но ныне светом и молвойОно забыто. Наш геройЖивет в Коломне; где-то служит,Дичится знатных и не тужитНи о почиющей родне,Ни о забытой старине.     Итак, домой пришед, ЕвгенийСтряхнул шинель, разделся, лег.Но долго он заснуть не могВ волненье разных размышлений.О чем же думал он? о том,Что был он беден, что трудомОн должен был себе доставитьИ независимость и честь;Что мог бы Бог ему прибавитьУма и денег. Что ведь естьТакие праздные счастливцы,Ума недальнего, ленивцы,Которым жизнь куда легка!Что служит он всего два года;Он также думал, что погодаНе унималась; что рекаВсё прибывала; что едва лиС Невы мостов уже не сняли[125]И что с Парашей будет онДни на два, на три разлучен.Евгений тут вздохнул сердечноИ размечтался, как поэт:     «Жениться? Ну… зачем же нет?Оно и тяжело, конечно,Но что ж, он молод и здоров,Трудиться день и ночь готов;Он кое-как себе устроитПриют смиренный и простойИ в нем Парашу успокоит.Пройдет, быть может, год-другой —Местечко получу – ПарашеПрепоручу хозяйство нашеИ воспитание ребят…И станем жить, и так до гробаРука с рукой дойдем мы оба,И внуки нас похоронят…»     Так он мечтал. И грустно былоЕму в ту ночь, и он желал,Чтоб ветер выл не так унылоИ чтобы дождь в окно стучалНе так сердито…               Сонны очиОн наконец закрыл. И вотРедеет мгла ненастной ночиИ бледный день уж настает… (3)Ужасный день!               Нева всю ночьРвалася к морю против бури,Не одолев их буйной дури…И спорить стало ей невмочь…Поутру над ее брегамиТеснился кучами народ,Любуясь брызгами, горамиИ пеной разъяренных вод.Но силой ветров от заливаПерегражденная НеваОбратно шла, гневна, бурлива,И затопляла острова,Погода пуще свирепела,Нева вздувалась и ревела,Котлом клокоча и клубясь,И вдруг, как зверь остервенясь,На город кинулась. Пред неюВсё побежало, всё вокругВдруг опустело – воды вдругВтекли в подземные подвалы,К решеткам хлынули каналы,И всплыл Петрополь[126], как тритон,По пояс в воду погружен.     Осада! приступ! злые волны,Как воры, лезут в окна. ЧелныС разбега стекла бьют кормой.Лотки под мокрой пеленой.Обломки хижин, бревны, кровли,Товар запасливой торговли,Пожитки бледной нищеты,Грозой снесенные мосты,Гроба с размытого кладбищаПлывут по улицам!               НародЗрит Божий гнев и казни ждет.Увы! всё гибнет: кров и пища!Где будет взять?               В тот грозный годПокойный царь[127] еще РоссиейСо славой правил. На балкон,Печален, смутен, вышел онИ молвил: «С Божией стихиейЦарям не совладеть». Он селИ в думе скорбными очамиНа злое бедствие глядел.Стояли стогны[128] озерами,И в них широкими рекамиВливались улицы. ДворецКазался островом печальным.Царь молвил – из конца в конец,По ближним улицам и дальным,В опасный путь средь бурных водЕго пустились генералы (4)Спасать и страхом обуялыйИ дома тонущий народ.     Тогда, на площади Петровой[129],Где дом в углу вознесся новый,Где над возвышенным крыльцомС подъятой лапой, как живые,Стоят два льва сторожевые,На звере мраморном верхом,Без шляпы, руки сжав крестом,Сидел недвижный, страшно бледныйЕвгений. Он страшился, бедный,Не за себя. Он не слыхал,Как подымался жадный вал,Ему подошвы подмывая,Как дождь ему в лицо хлестал,Как ветер, буйно завывая,С него и шляпу вдруг сорвал.Его отчаянные взорыНа край один наведеныНедвижно были. Словно горы,Из возмущенной глубиныВставали волны там и злились,Там буря выла, там носилисьОбломки… Боже, Боже! там —Увы! близехонько к волнам,Почти у самого залива —Забор некрашеный да иваИ ветхий домик: там оне,Вдова и дочь, его Параша,Его мечта… Или во снеОн это видит? иль вся нашаИ жизнь ничто, как сон пустой,Насмешка неба над землей?И он, как будто околдован,Как будто к мрамору прикован,Сойти не может! Вкруг негоВода и больше ничего!И, обращен к нему спиною,В неколебимой вышине,Над возмущенною НевоюСтоит с простертою рукоюКумир[130] на бронзовом коне.

Часть вторая

     Но вот, насытясь разрушеньемИ наглым буйством утомясь,Нева обратно повлеклась,Своим любуясь возмущеньемИ покидая с небреженьемСвою добычу. Так злодей,С свирепой шайкою своейВ село ворвавшись, ломит, режет,Крушит и грабит; вопли, скрежет,Насилье, брань, тревога, вой!..И, грабежом отягощенны,Боясь погони, утомленны,Спешат разбойники домой,Добычу на пути роняя.     Вода сбыла, и мостоваяОткрылась, и Евгений мойСпешит, душою замирая,В надежде, страхе и тоскеК едва смирившейся реке.Но, торжеством победы полны,Еще кипели злобно волны,Как бы под ними тлел огонь,Еще их пена покрывала,И тяжело Нева дышала,Как с битвы прибежавший конь.Евгений смотрит: видит лодку;Он к ней бежит, как на находку;Он перевозчика зовет —И перевозчик беззаботныйЕго за гривенник охотноЧрез волны страшные везет.     И долго с бурными волнамиБоролся опытный гребец,И скрыться вглубь меж их рядамиВсечасно с дерзкими пловцамиГотов был челн – и наконецДостиг он берега.               НесчастныйЗнакомой улицей бежитВ места знакомые. Глядит,Узнать не может. Вид ужасный!Всё перед ним завалено;Что сброшено, что снесено;Скривились домики, другиеСовсем обрушились, иныеВолнами сдвинуты; кругом,Как будто в поле боевом,Тела валяются. ЕвгенийСтремглав, не помня ничего,Изнемогая от мучений,Бежит туда, где ждет егоСудьба с неведомым известьем,Как с запечатанным письмом.И вот бежит уж он предместьем,И вот залив, и близок дом…Что ж это?..               Он остановился.Пошел назад и воротился.Глядит… идет… еще глядит.Вот место, где их дом стоит;Вот ива. Были здесь вороты —Снесло их, видно. Где же дом?И, полон сумрачной заботы,Всё ходит, ходит он кругом,Толкует громко сам с собою —И вдруг, ударя в лоб рукою,Захохотал.               Ночная мглаНа город трепетный сошла;Но долго жители не спалиИ меж собою толковалиО дне минувшем.               Утра лучИз-за усталых, бледных тучБлеснул над тихою столицейИ не нашел уже следовБеды вчерашней; багряницей[131]Уже прикрыто было зло.В порядок прежний всё вошло.Уже по улицам свободнымС своим бесчувствием холоднымХодил народ. Чиновный люд,Покинув свой ночной приют,На службу шел. Торгаш отважный,Не унывая, открывалНевой ограбленный подвал,Сбираясь свой убыток важныйНа ближнем выместить. С дворовСвозили лодки.               Граф Хвостов[132],Поэт, любимый небесами,Уж пел бессмертными стихамиНесчастье невских берегов.     Но бедный, бедный мой Евгений…Увы! его смятенный умПротив ужасных потрясенийНе устоял. Мятежный шумНевы и ветров раздавалсяВ его ушах. Ужасных думБезмолвно полон, он скитался.Его терзал какой-то сон.Прошла неделя, месяц – онК себе домой не возвращался.Его пустынный уголокОтдал внаймы, как вышел срок,Хозяин бедному поэту.Евгений за своим добромНе приходил. Он скоро светуСтал чужд. Весь день бродил пешком,А спал на пристани; питалсяВ окошко поданным куском.Одежда ветхая на немРвалась и тлела. Злые детиБросали камни вслед ему.Нередко кучерские плетиЕго стегали, потомуЧто он не разбирал дорогиУж никогда; казалось – онНе примечал. Он оглушенБыл шумом внутренней тревоги.И так он свой несчастный векВлачил, ни зверь, ни человек,Ни то ни сё, ни житель светаНи призрак мертвый…               Раз он спалУ невской пристани. Дни летаКлонились к осени. ДышалНенастный ветер. Мрачный валПлескал на пристань, ропща пениИ бьясь об гладкие ступени,Как челобитчик[133] у дверейЕму не внемлющих судей.Бедняк проснулся. Мрачно было:Дождь капал, ветер выл уныло,И с ним вдали во тьме ночнойПерекликался часовой…Вскочил Евгений; вспомнил живоОн прошлый ужас; торопливоОн встал; пошел бродить, и вдругОстановился, и вокругТихонько стал водить очамиС боязнью дикой на лице.Он очутился под столбамиБольшого дома. На крыльцеС подъятой лапой, как живые,Стояли львы сторожевые,И прямо в темной вышинеНад огражденною скалоюКумир с простертою рукоюСидел на бронзовом коне.     Евгений вздрогнул. ПрояснилисьВ нем страшно мысли. Он узналИ место, где потоп играл,Где волны хищные толпились,Бунтуя злобно вкруг него,И львов, и площадь, и того,Кто неподвижно возвышалсяВо мраке медною главой,Того, чьей волей роковойПод морем город основался…Ужасен он в окрестной мгле!Какая дума на челе!Какая сила в нем сокрыта!А в сем коне какой огонь!Куда ты скачешь, гордый конь,И где опустишь ты копыта?О мощный властелин судьбы!Не так ли ты над самой бездной,На высоте, уздой железнойРоссию поднял на дыбы? (5)     Кругом подножия кумираБезумец бедный обошелИ взоры дикие навелНа лик державца полумира.Стеснилась грудь его. ЧелоК решетке хладной прилегло,Глаза подернулись туманом,По сердцу пламень пробежал,Вскипела кровь. Он мрачен сталПред горделивым истуканомИ, зубы стиснув, пальцы сжав,Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —Шепнул он, злобно задрожав, —Ужо тебе!..» И вдруг стемглавБежать пустился. ПоказалосьЕму, что грозного царя,Мгновенно гневом возгоря,Лицо тихонько обращалось…И он по площади пустойБежит и слышит за собой —Как будто грома грохотанье —Тяжело-звонкое скаканьеПо потрясенной мостовой.И, озарен луною бледной,Простерши руку в вышине,За ним несется Всадник МедныйНа звонко-скачущем коне;И во всю ночь безумец бедный,Куда стопы ни обращал,За ним повсюду Всадник МедныйС тяжелым топотом скакал.     И с той поры, когда случалосьИдти той площадью ему,В его лице изображалосьСмятенье. К сердцу своемуОн прижимал поспешно руку,Как бы его смиряя муку,Картуз изношенный сымал,Смущенных глаз не подымалИ шел сторонкой.               Остров малыйНа взморье виден. ИногдаПричалит с неводом тудаРыбак на ловле запоздалыйИ бедный ужин свой варит,Или чиновник посетит,Гуляя в лодке в воскресенье,Пустынный остров. Не взрослоТам ни былинки. НаводненьеТуда, играя, занеслоДомишко ветхий. Над водоюОстался он, как черный куст.Его прошедшею весноюСвезли на барке. Был он пустИ весь разрушен. У порогаНашли безумца моего,И тут же хладный труп его

Похоронили ради Бога[134].

Примечания

1 Альгаротти где-то сказал: «Petersbourg est la fenêtre par laquelle la Russe regarde en Europe»[135].

2 Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***[136].

3 Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений – Oleszkiewicz[137]. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было – Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.

4 Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф[138].

5 Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана, как замечает сам Мицкевич.

Комментарии

Поэмы Пушкина

В пушкинском творчестве поэмы занимают самое большое место наряду с лирикой. Пушкиным написано двенадцать поэм (одна из них – «Тазит» – осталась неоконченной), и еще более двенадцати сохранилось в набросках, планах, начальных строках.

В лицее Пушкин начал, но не закончил очень слабую, еще совсем детскую шутливую поэму «Монах» (1813) и шутливую сказочную поэму «Бова» (1814). В первой – пародируется в духе вольтерианского вольнодумия христианская церковная легенда, во второй – популярная народная сказка.

В этих произведениях юный Пушкин еще не самостоятельный поэт, а только необыкновенно талантливый ученик своих предшественников, русских и французских поэтов (Вольтера, Карамзина, Радищева). Но не с этих юношеских опытов начинается история пушкинской поэмы; да они и не были напечатаны при жизни автора.

В 1817 году Пушкин начал самую большую свою поэму – «Руслан и Людмила» – и писал ее целых три года.

Это были годы подъема революционных настроений среди дворянской молодежи, когда создавались тайные кружки и общества, подготовившие декабрьское восстание 1825 года.

Пушкин, не будучи членом тайного общества, активно участвовал в деятельности этого движения, писал революционные стихи, которые тотчас в рукописных копиях расходились по всей стране.

Пушкину пришлось вести борьбу с реакционными идеями и в легальной, печатной литературе. В 1817 году. Жуковский напечатал фантастическую поэму «Вадим» – вторую часть большой поэмы «Двенадцать спящих дев» (первая часть ее – «Громобой» – вышла еще в 1811 г.). Стоя на консервативных позициях, Жуковский хотел этим произведением увести молодежь от политики в область романтических, религиозно окрашенных мечтаний. Его герой (которому поэт не случайно дал имя Вадима – легендарного героя восстания новгородцев против князя Рюрика) – идеальный юноша, стремящийся к подвигам и в то же время чувствующий в своей душе таинственный зов к чему-то неизвестному, потустороннему. Он в конце концов преодолевает все земные соблазны и, следуя неуклонно этому зову, находит счастье в мистическом соединении с одной из двенадцати дев, которых он пробуждает от их чудесного сна. Эта поэма написана с большой поэтической силой, прекрасными стихами, и Пушкин имел все основания опасаться сильнейшего влияния ее на развитие молодой русской литературы. К тому же «Вадим» был в то время единственным крупным произведением, созданным представителем новой литературной школы – романтизма, только что окончательно победившего в борьбе с классицизмом.

На «Вадима» Пушкин ответил «Русланом и Людмилой», тоже сказочной поэмой из той же эпохи, с рядом сходных эпизодов. Но вместо таинственно-мистических чувств и почти бесплотных образов – у Пушкина все земное, материальное. Полемический смысл поэмы вполне раскрывается в начале четвертой песни, где поэт прямо указывает на объект этой полемики – поэму Жуковского «Двенадцать спящих дев» – и пародирует ее, превращая ее героинь, мистически настроенных чистых дев, «инокинь святых», в легкомысленных обитательниц придорожной «гостиницы», заманивающих к себе путников.

Остроумная, блестящая, искрящаяся весельем поэма Пушкина сразу рассеяла мистический туман, окружавший в поэме Жуковского народные сказочные мотивы и образы, и поставила Пушкина на первое место среди русских поэтов. О нем стали писать и в западноевропейских журналах.

Однако, будучи крупнейшим явлением в русской литературе и общественной жизни, шутливая сказочная поэма Пушкина еще не ставила русскую литературу в один ряд с литературой Запада, где действовали в те годы Гёте в Германии, Байрон и Шелли в Англии, Шатобриан и Бенжамен Констан во Франции, каждый по-своему решавшие в своем творчестве важнейшие вопросы современности.

С 1820 года Пушкин включается в этот ряд, создавая одну за другой свои романтические поэмы, серьезные и глубокие по содержанию, современные по проблематике и высокопоэтические по форме. С этими поэмами («Кавказский пленник», «Братья разбойники», «Бахчисарайский фонтан») в русскую литературу входит новое направление: передовой, революционный романтизм – поэтическое выражение чувств и взглядов самого передового общественного слоя, революционно настроенной дворянской молодежи, наиболее активной частью которой были декабристы. Резкое недовольство всем окружающим, всем общественным укладом, при котором жизнь представляется тюрьмой, а человек – узником; пламенное стремление к свободе; свобода как предмет почти религиозного культа[139] – это одна сторона мироощущения революционных романтиков 1820-х годов. В то же время их социальное одиночество, отсутствие живой связи с народом, страданиям которого они глубоко сочувствовали, но чью жизнь плохо знали и мало понимали, – все это придавало трагический и крайне субъективный, индивидуалистический характер их мировоззрению. Чувства и трагические переживания одинокой, гордой, высоко над толпой стоящей личности стали основным содержанием романтического творчества Пушкина. Протест против всякого гнета, тяготеющего над человеком в «цивилизованном» обществе, – гнета политического, социального, морального, религиозного, – заставлял его, как и всех революционных романтиков того времени, сочувственно изображать своего героя преступником, нарушителем всех принятых в обществе норм – религиозных, юридических, моральных. Излюбленный романтиками образ – «преступник и герой», который «и ужаса людей и славы был достоин». Наконец, характерным для романтиков было стремление увести поэзию от воспроизведения ненавистной им обыденной действительности в мир необычного, экзотики, географической или исторической. Там они находили нужные им образы природы – могучей и мятежной («пустыни, волн края жемчужны, и моря шум, и груды скал») – и образы людей, гордых, смелых, свободных, не затронутых еще европейской цивилизацией.

Большую роль в поэтическом воплощении этих чувств и переживаний сыграло творчество Байрона, во многом близкое мироощущению русских передовых романтиков. Пушкин, а за ним и другие поэты использовали прежде всего удачно найденную английским поэтом форму «байронической поэмы», в которой чисто лирические переживания поэта облечены в повествовательную форму с вымышленным героем и событиями, далекими от реальных событий жизни поэта, но прекрасно выражающими его внутреннюю жизнь, его душу. «Он создал, – писал Пушкин в заметке о трагедиях Байрона, – себя вторично, то под чалмою ренегата, то в плаще корсара, то гяуром, издыхающим под схимиею…» Так и Пушкин в своих романтических поэмах пытался «создать себя вторично»: то пленником на Кавказе, то бежавшим «неволи душных городов» Алеко. Пушкин сам не раз указывал на лирический, почти автобиографический характер своих романтических героев.

Внешние особенности южных поэм Пушкина также связаны с байроновской традицией: простой, неразвитый сюжет, малое количество действующих лиц (двое, трое), отрывочность и иногда нарочитая неясность изложения.

Всегдашнее свойство пушкинского поэтического таланта – умение зорко наблюдать действительность и стремление точными словами говорить о ней. В поэмах это сказалось в том, что, создавая романтические образы природы и людей, Пушкин не выдумывал их, не писал (как, например, Байрон о России или, позже, Рылеев о Сибири) о том, чего сам не видел, а всегда основывался на живых личных впечатлениях – Кавказа, Крыма, бессарабских степей.

Поэмы Пушкина создали и надолго предопределили тип романтической поэмы в русской литературе. Они вызвали многочисленные подражания второстепенных поэтов, а также оказали сильное влияние на творчество таких поэтов, как Рылеев, Козлов, Баратынский и, наконец, Лермонтов.

Помимо «Кавказского пленника», «Братьев разбойников» и «Бахчисарайского фонтана», написанных до 1824 года и вскоре напечатанных, Пушкин задумывал и другие романтические поэмы. «У меня в голове бродят еще поэмы», – писал он Дельвигу в марте 1821 года. В рукописях его остались наброски нескольких поэм, где Пушкин по-разному, с различными сюжетами и в различной национальной среде, думал разработать тот же «героический» или «преступный» романтический образ и показать его неминуемо трагическую судьбу.

В 1823 году Пушкин переживает сильнейший кризис своего романтического мировоззрения. Разочаровавшись в надежде на близкое осуществление победы революции сначала на Западе, а затем и в России – а в этой победе Пушкин, полный «беспечной веры», был совершенно убежден, – он скоро разочаровался и во всех своих романтических идеалах – свободы, возвышенного героя, высокого назначения поэзии, романтической вечной любви. Он пишет в это время ряд мрачных, горьких стихотворений, изливая в них свою «желчь» и «цинизм» (по его выражению): «Сеятель», «Демон», «Разговор книгопродавца с поэтом» (а немного позже – «Сцену из Фауста») и другие, оставшиеся в рукописи неоконченными.

К числу подобных произведений относится и поэма «Цыганы», написанная в 1824 году. Поэма переломного, переходного периода, она является в идейном и художественном отношении громадным шагом вперед по сравнению с предыдущими поэмами. Несмотря на вполне романтический характер и стиля ее, и экзотической обстановки, и героев, Пушкин здесь впервые применяет метод чисто реалистической проверки верности своих романтических идеалов. Он не подсказывает речей и действий своим персонажам, а просто помещает их в данную обстановку и прослеживает, как они проявляют себя в обстоятельствах, с которыми сталкиваются. Эта «объективная» позиция автора «Цыган» по отношению к действиям и чувствам его героев сказалась и в самой форме: большинство эпизодов поэмы даны в диалогах, в драматической форме, где отсутствует голос автора, а говорят и действуют сами персонажи.

Летом 1824 года Пушкин был выслан из Одессы в Михайловское, без права выезда оттуда. Постоянное и близкое общение с крестьянами, с народом, видимо, более всего другого содействовало преодолению тяжелого кризиса в мировоззрении поэта. Он убедился в несправедливости своих горьких упреков народу в нежелании бороться за свою свободу[140], он понял, что «свобода» не есть какое-то отвлеченное морально-философское понятие, а конкретно-историческое, всегда связанное с общественной жизнью. Он должен был увидеть, что все его разочарования в прежних романтических идеалах – результат недостаточного знания самой действительности, ее объективных закономерностей, результат малого поэтического интереса к ней самой. В 1825 году в творчестве Пушкина происходит крутой поворот. Его поэзия приобретает ясный и в целом светлый, оптимистический характер. Прежняя задача его поэзии (выражение своих собственных чувств и страданий, поэтический отклик на несовершенства жизни, противоречащей субъективным, хотя и благородным требованиям романтика, воплощение романтических идеалов в образах необычного – экзотической, идеализированной природы и необыкновенных героев) заменяется новой. Пушкин сознательно делает свою поэзию средством познания отвергавшейся им прежде обычной действительности, стремится актом поэтического творчества проникнуть в нее, понять ее типичные явления, объективные закономерности. Стремление верно объяснить человеческую психологию неминуемо приводит его к изучению и художественному воплощению общественной жизни, к изображению в тех или иных сюжетных формах социальных конфликтов, отражением которых и является психология человека.

То же стремление познать действительность, современность толкает его и к изучению прошлого, к воспроизведению важных моментов истории.

В связи с этими новыми творческими задачами изменяется и характер изображаемых объектов у Пушкина, и самый стиль изображения: вместо экзотики, необычного – обыденная жизнь, природа, люди; вместо поэтически-возвышенного, отвлеченного, метафорического стиля – простой, близкий к разговорному, но тем не менее высокопоэтический стиль.

Пушкин создает новое направление в литературе – реализм, сделавшийся позже (с 1840-х годов) ведущим направлением русской литературы.

Основное, преимущественное воплощение этого нового, реалистического направления Пушкин дает в это время не столько в поэмах, сколько в других жанрах: в драме («Борис Годунов», «Маленькие трагедии»), в прозаической повести («Повести Белкина», «Капитанская дочка» и др.), в стихотворном романе – «Евгений Онегин». В этих жанрах Пушкину легче было осуществлять новые принципы и разрабатывать новые методы реалистического творчества.

Разгром декабрьского восстания 1825 года и наступившая вслед за этим политическая и общественная реакция, временная остановка в развитии русского революционного движения изменили характер русской литературы: из нее на несколько лет ушла тема борьбы за свободу. Пушкин, возвращенный Николаем I из ссылки, получивший возможность общаться с друзьями, пользующийся громадной популярностью среди публики, тем не менее не чувствовал себя счастливым.

Душная общественная атмосфера после разгрома декабристов, трусливые, обывательские настроения, поддерживаемые новой реакционной журналистикой, воцарившиеся в обществе и заразившие многих из его друзей, – все это вызывало временами у Пушкина приступы полного отчаяния, выразившиеся в таких стихах его, как «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?..» или «В степи мирской, печальной и безбрежной…» («Последний ключ – холодный ключ забвенья, он слаще всех жар сердца утолит»).

Мысль о том, что смерть предпочтительней жизни, Пушкин думал положить в основу начатой им в 1826 году мрачной поэмы о герое евангельской легенды – Агасфере («Вечном Жиде»), наказанном за свое преступление перед Богом бессмертием. Однако эти мрачные темы остались временным эпизодом в творчестве Пушкина. Он сумел преодолеть свое тяжелое настроение, и поэма об Агасфере была оставлена в самом начале.

В эти годы общественного упадка творческая работа Пушкина не прекращается, но он разрабатывает в это время темы, непосредственно не связанные с темой освободительного движения. Предметом пристального внимания поэта становятся человеческая психика, характеры, «страсти», их влияние на душу человека (центральные главы «Евгения Онегина», «Маленькие трагедии», наброски прозаических повестей).

Среди произведений Пушкина 1826–1830 годов, вдохновленных «психологической» темой, мы не находим ни одной поэмы. Более подходящей формой для художественного анализа человеческой психологии были роман в стихах, драматический этюд, прозаический рассказ или повесть.

В эти годы Пушкин пишет и ряд крупных произведений политического содержания. В его творчестве этого времени находит свое воплощение тема русского государства, судьбы России в борьбе с Западом за свою самостоятельность. Параллельно с этим он поэтически разрабатывает и важнейшую тему многонациональности русского государства, пишет об исторической закономерности объединения в одно государственное целое множества различных народов. В поэме «Полтава» эти темы развиваются на историческом материале борьбы России начала XVIII века с сильнейшим тогда военным государством – Швецией. Здесь же Пушкин поэтически раскрывает свою оценку взаимоотношений России и Украины. В другой, неоконченной поэме «Тазит» на основании впечатлений Пушкина от его второго кавказского путешествия (1829) и размышлений о сложности и трудности вопроса о прекращении вражды народов Кавказа с русскими развивается та же национально-политическая тема.

В 1830-х годах творчество Пушкина снова почти целиком посвящается разработке социальных вопросов. Народ, крепостное крестьянство, его жизнь, его поэзия, его борьба за свое освобождение, становится одной из основных тем Пушкина – художника и историка, каким он делается в эти годы.

В эти годы Пушкин вводит в литературу нового героя – страдающего, угнетенного «маленького человека», жертву несправедливого социального устройства – в прозаической повести «Станционный смотритель», в начатом стихотворном романе «Езерский», в поэме «Медный всадник».

Пушкин остро реагирует на происходящие на его глазах изменения в классовом составе интеллигенции, в частности писательской среды. Если прежде «литературой у нас занимались только дворяне», как не раз повторял Пушкин, видя в этом причину независимого поведения писателя по отношению к власти, к правительству, то теперь все большую и большую роль в литературе начинают играть представители разночинной, буржуазной интеллигенции. В те годы эта новая демократия не была еще «революционной демократией», наоборот, большинство из ее деятелей, борясь с представителями господствующего дворянского, помещичьего класса за свое место в жизни, никаких оппозиционных настроений по отношению к правительству, к царю не обнаруживало.

Единственной силой, способной противопоставить свою независимость правительственному произволу, быть «мощным защитником» народа, Пушкин считал то дворянство, из которого вышли декабристы, дворянство обедневшее, но «с образованием», «с ненавистью против аристокрации». «Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе, – писал Пушкин в дневнике. – Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется, много».

Эти мысли о роли старинного дворянства в освободительном движении (в прошлом и в будущем), осуждение представителей его, не понимающих своей исторической миссии и пресмыкающихся перед властью, перед «новой знатью», царскими прислужниками, Пушкин воплощал не только в публицистических заметках, но и в художественных произведениях, в частности, они-то и составляют основное, главное содержание написанных Пушкиным первых строф «Езерского».

В 1830-е годы Пушкину пришлось вести ожесточенную литературную борьбу. Его противниками были завладевшие читательской массой реакционные, недобросовестные журналисты и критики, потакающие обывательским вкусам читателей из мелких помещиков и чиновников, не гнушающиеся политическими доносами на своих литературных врагов. Они преследовали Пушкина за все то новое, что он вводит в литературу, – реалистическое направление, простоту выражения, нежелание морализировать… Полемика с современной журналистикой о задачах литературы включена была Пушкиным в начальные строфы «Езерского», эта же полемика составляет основное содержание целой поэмы – «Домик в Коломне».

Длинный ряд поэм, написанных с 1820 по 1833 год, Пушкин завершил «Медным всадником» – поэмой о конфликте между счастьем отдельной личности и благом государства. Это лучшее его произведение, замечательное как по необыкновенной глубине и смелости мысли, остроте поставленной поэтом исторической и социальной проблемы, так и по совершенству художественного выражения. Это произведение и до сих пор вызывает споры и различные толкования.

Пушкин использовал в своем творчестве многие жанры, но поэма всегда оставалась любимой формой для выражения его «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Почти каждый этап своего развития Пушкин отмечал поэмой, почти каждая из встававших перед ним жизненных проблем находила выражение в поэме. Громадное расстояние между легкой, блестящей поэмой двадцатилетнего Пушкина – «Руслан и Людмила» и глубоко философской поэмой «Медный всадник», написанной тридцатичетырехлетним мудрецом поэтом, – показывает наглядно стремительность пути Пушкина, крутизну вершины, на которую поднялся Пушкин, а вместе с ним и вся русская литература.

Кавказский пленник

«Кавказский пленник» – первая из четырех романтических, так называемых «южных», поэм Пушкина. Написана в 1820–1821 годах во время южной ссылки поэта.

В «Кавказском пленнике» Пушкин хотел разрешить несколько задач. Во-первых, создать поэтический образ нового, «романтического героя», переживания которого близки ему самому и в то же время характерны для эпохи. Пушкин писал в письме своему приятелю о характере пленника: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи XIX века». Вторая задача – противопоставить обыденной, «прозаической» действительности яркие и впечатляющие картины могучей и дикой природы Кавказа и быта черкесов. В связи с этим вставала перед поэтом еще одна, третья задача: необходимо было для этого совершенно нового содержания выработать новый поэтический язык и стиль – эмоциональный, романтически приподнятый и в то же время несколько «туманный»…

Пушкин очень много работал над этой небольшой поэмой. Первоначальное название ее было «Кавказ». Пушкин написал уже около пятидесяти стихов поэмы, а затем отказался от этого начала (и от заглавия) и начал работу снова. Закончив поэму в черновике, он три раза переписывал ее набело, всякий раз то уничтожая уже написанные строки и слова, то вставляя новое, то меняя композицию произведения.



Поделиться книгой:

На главную
Назад