Ночной поезд

 

Иоан Грошан

НОЧНОЙ ПОЕЗД

— Кыш! — произнес господин Фотиаде и пошевелил ступней правой ноги. Курица подняла голову и растерянно закудахтала.

Было жарко. По розовой груди господина Фотиаде ручеек пота сбегал к животу и, встретившись с его спокойной и величавой округлостью, превращался в озерцо, растекавшееся двумя обходными рукавами — один направо, другой налево.

— Пожалуйста, господин начальник, угощайтесь...

Господин Фотиаде открыл один глаз.

— А ты что не раздеваешься? Дохнешь в этой чертовой... — И он выразительно посмотрел на железнодорожную форму угощавшего.

— Да мне не жарко, господин начальник. Я привыкший. Возьмите еще, пожалуйста.

— Ну как это не жарко? — лениво удивился господин Фотиаде.

Кряхтя, он перегнулся через ручку шезлонга к стоявшей рядом миске, взял горсть малины и откинулся назад.

Ел он медленно, с закрытыми глазами. Ягоду не разжевывал сразу, а перекатывал языком взад-вперед и, только перед тем как проглотить, быстро придавливал на нёбе с глухим, довольным урчанием. Стрелочник сидел рядом, на краю платформы, поставив ноги между ржавыми рельсами запасного пути. Он заломил фуражку назад, вытащил портсигар и закурил. В застывшем, прозрачном воздухе дым поднимался столбом.

— Кыш! — повторил стрелочник. Он поискал под ногами камень, но когда выпрямился, курица уже обогнула миску с малиной и, прошествовав под шезлонгом, удалилась.

Стрелочник наблюдал за ней, держа камень наготове. Подбросил его в воздух, камень, описав дугу, плюхнулся оземь. Кинул еще один — громким сухим хлопком отозвалась деревянная вывеска.

— Эту вывеску... надо бы покрасить, господин начальник.

— Зачем?

— Буквы стерлись.

Лицо господина Фотиаде расцвело в улыбке. Кончиком языка он облизал губы и, полуприкрыв глаза, лениво сказал:

— Думаешь, кто-нибудь смотрит на твою вывеску?

Стрелочник глубоко затянулся сигаретой. И тоже — к удивлению господина Фотиаде — улыбнулся:

— Почему же не смотреть?

Господин Фотиаде рассмеялся:

— Ладно, крась, коли хочешь.

— Без вывески вроде как мы и не станция, — сказал стрелочник.

— А оно и на самом деле так, — уточнил господин Фотиаде. — Разве это станция? Так, полустанок. Можно еще?

— Пожалуйста, специально для вас собрано.

— Не знал, что она в этих краях родится, — сказал господин Фотиаде, опуская в миску тяжелую руку. — Я думал, малина растет только на юге.

— У нас тоже родится, — ответил стрелочник. — Да вам так несподручно, господин начальник, поставьте миску на колени.

— И то правда, — сказал господин Фотиаде и поднял миску. — Сам-то больше не хочешь?

— Мне она надоела.

— Надо же, — отозвался господин Фотиаде. — Видно, ты, когда собираешь, ешь.

Стрелочник не ответил. Загасил сигарету о край платформы и плюнул сквозь зубы на вторую, главную линию.

— Хорошо бы ее вымыть... — заметил он раздумчиво.

Господин Фотиаде с отвращением махнул рукой.

— Слишком далеко. Нет у нас времени.

— Э-э-э, далеко!.. Пять минут — и мы там. — Он поглядел на солнце. — Сейчас два. До трех обернемся.

Господин Фотиаде сделал над собой усилие и поглядел на часы.

— Одиннадцать минут третьего. Я не пойду. Знаешь, может, придет кто...

— Да кто сюда придет? Сюда ни один черт не придет, — сказал стрелочник. — А на случай, если кто и придет, оставим Мишку.

Он свистнул. По другую сторону полотна, из зарослей бурьяна, показалась большая сонная голова собаки. Стрелочник еще раз свистнул, и Мишка не спеша затрусил к ним.

— Нет, не пойду, — сказал господин Фотиаде. — Может, тем временем они еще позвонят.

— Сейчас не позвонят. Они известили вас, назначили час, значит, все. Пока не пройдет четыре тысячи пятый, больше не позвонят.

— Кто ж его знает... — сказал господин Фотиаде и вдруг отдернул ноги. — Возьми ты отсюда этого проклятого зверя.

— Пшел! — мирно произнес стрелочник и толкнул пса сапогом. Мишка поднялся, тяжело прыгнул на перрон, пересек его и скрылся в темном зале ожидания. — Старый, бедняга, — сказал стрелочник, глядя вслед собаке. — Старше станции.

— Как это старше?

— Когда станцию строили, Мишка щенком был.

— А, так ты о вокзале, — сообразил господин Фотиаде. — Не о самой станции.

— Да, когда строили канцелярию, зал ожидания и комнату для вас... то есть не для вас, а для другого начальника, для господина Казаку, ведь он вначале был...

— М-да, — произнес господин Фотиаде.

— Станция была и раньше, поезд останавливался, а вокзала не было, была только моя будка.

— Тогда ты был начальником, да? — улыбнулся господин Фотиаде

— Ну был, — улыбнулся стрелочник. Он встал. — Водички дать?

— Чуть-чуть, — сказал господин Фотиаде.

— Чтобы тяжести на желудке не было. После малины...

Господин Фотиаде заглянул в миску: еще не пустая.

— Рот ополоснуть, — сказал он.

Стрелочник подошел к колодцу, отпустил ведро — оно с грохотом ухнуло вниз. Покрутил ворот, вытащил ведро. Склонился над ним напиться, но, будто вспомнив что-то, весело глянул через плечо:

— А что, господин начальник, не зарезать ли нам курицу?

Господин Фотиаде перестал жевать.

— Говорю, не зарезать ли курицу?

— Зачем?

— Ну... когда еще выдастся такой случай. Жаркое сделаем.

Господин Фотиаде тихонько охнул и повернулся к колодцу.

—  Ну и ну... Еще вчера ты был Фома неверный, а сейчас... гм... Ну что ж, ладно, режь.

— Зарежу, господин начальник, ну что такое курица?

Он выпил из ведра, отъединил жестяную кружку от цепи, зачерпнул воды и принес господину Фотиаде. Господин Фотиаде пил медленно, большими глотками, тяжело отдуваясь.

— Хорошо по крайней мере, что вода здесь добрая, — сказал он.

Стрелочник взял кружку и пошел прицепить ее к цепочке. Потом огляделся по сторонам. Куры куда-то попрятались. Только одна, на другом конце платформы, огибала диспетчерскую. Сперва надо затопить печь и нагреть воду, подумал он.

— Симион, — позвал господин Фотиаде.

— Слушаю, господин начальник.

— Будь другом, подойди ко мне, помассируй меня немножко.

—  Как бы вам не обжечься, господин начальник. Вон как порозовели.

Вместо ответа господин Фотиаде поставил миску на землю, опустился перед ней на колени и пригнулся. Стрелочник подошел к шезлонгу и положил руки на округлые плечи начальника.

— Ох! — вырвалось у господина Фотиаде.

— Вот видите? Я же говорил.

— Чертово солнце... Я и не заметил... — пыхтел господин Фотиаде.

Стрелочник приступил к массажу. Две белесые полоски, наподобие железнодорожной линии без шпал, параллельно прорезали мягкую шею господина Фотиаде. В одной из них, как в размытой колее, зарылась цепочка.

— Я все думаю, господин начальник, — заговорил стрелочник, — в конце концов вам повезло.

— Мне? Почему?

—  Ведь здесь тоже неплохо. Ну какие здесь дела? Много ли поездов проходит? Один грузовой да один пассажирский. И все. Спокойно, никто тебе не морочит голову.

— Ах да, и ты полагаешь, это жизнь... Нажми-ка там посильнее.

— Где?

— Там. Вот так.

— А чем не жизнь? — продолжал стрелочник. — Хочешь поспать? Спи. Хочешь так отдохнуть? Отдыхай. Хочешь поработать? Покопался немного в саду, сделал грядку, а тут, глядишь, стрелки проверил...

— Эх, Симион, да что ты знаешь?! — вздохнул господин Фотиаде и покачал головой. — Да и откуда тебе знать, коли ты, кроме этой станции, ничего и не видел.

— Ладно, господин начальник, и вы привыкнете. А теперь... если пройдет и этот поезд...

— Ну пройдет, так ведь оно нечасто... — печально вымолвил господин Фотиаде. — Ну два, три раза...

— И то хорошо, господин начальник. Я хоть гляну на него.

— Тебе без толку на него и смотреть.

Стрелочник перестал массировать.

— Как это без толку?

— Да так, без толку. Когда я тебе рассказывал, ты и верить мне не хотел, что он существует. Ну пройдет он здесь теперь — какая тебе польза?

— Увижу, что он существует, — сказал стрелочник.

— Так ведь я тебе сказал, что существует, — рассердился господин Фотиаде. 

— Да вы чего мне только не рассказывали, а потом вроде и на попятный...

— Вот что, любезный, заруби себе на носу: поезд существует, — отчеканил господин Фотиаде.

— Может, и существует... — откликнулся стрелочник. — Как, господин начальник, продолжать?

— Еще немного.

Стрелочник положил руки на лопатки господина Фотиаде и глянул на его спину. Тяжелая спина, спина человека, который много сидит. Потому-то и трудно ему было двинуться в эту глушь. Кто знает, что он такое натворил, за какие грехи его сюда сослали? Может, пил, пустил под откос поезд или, как это называется, взяточничеством занялся. Бедняга. Впрочем, человек он добрый, одинокий. Всего и привез имущества — сундучок, а в сундучке две формы начальника станции, из первоклассной материи — сразу видно, что был большой начальник, книги, удочки да матерчатый стул. Правда, была у него еще эта птица, попугай, только сдохла через неделю, как он сюда приехал, и из-за этого начальник весь день смурной ходил, только что не плакал, и когда Симион сказал ему: «Господин начальник, вы как мать хороните, да плюньте на эту синицу, я вам другую поймаю», начальник ответил, как он любил говаривать: «Эх, Симион, да что ты знаешь?» — и он не обиделся, но когда начальник прибавил, что, мол, вот эта пичуга кое-что в жизни повидала, тут уж он немного обиделся. Чертова птица. Яиц не несет и петь не поет, только что разноцветная и много повидала. За одно это он бы ее и кормить не стал. А начальник, тот вырыл для своей птицы могилу и похоронил ее по всем правилам, только что панихиду не отслужил. Хороший человек. И нравилось ему рассказывать о большой станции, где он раньше служил. Привирал он — что правда, то правда, — всему нельзя было верить, но зато так время шло быстрее. Потому — что им вдвоем было делать после того, как прошел товарный и пассажирский? Пускай рассказывает. Рассказывал начальник красиво, а Симион слушал, и чему верил, а чему нет. Но начальнику не нравилось, когда ему не верили, — мол, у него все правда. Особливо об этом поезде любил рассказывать. Бывало, о чем ни заговорит, а все на него сворачивает. Видел, что ему не верят, вот и злился, конечно, а однажды даже дураком Симиона обозвал. Он, Симион, и тут не обиделся, только рассказал, как в его деревне, что за холмом, жила одна бабка по имени Тудосия, так она каждое воскресенье приходила к ним на станцию за семь километров, — говорила, встречать поезд с цитрами. Со скрипками, объяснил Симион начальнику, который не знал, что такое цитры. Тут эта бабка и померла, прямо на перроне, на скамеечке, в одно воскресное утро, посинела от холода — дело-то было зимой. Напрасно господин Казаку, предыдущий начальник, отсылал ее домой, она все ждала свой поезд. С поездом, бедняга, и уехала, потому что из деревни никто за ней не пришел, — была бабка ничейная. Господин Казаку позвонил в город и ее, закоченевшую, так и погрузили в почтовый вагон и, кто знает, где похоронили или что с ней еще сделали. «Значит, ты хочешь сказать, этот поезд просто моя выдумка?» — возмутился начальник, когда Симион закончил рассказ о Тудосии. «Да нет, господин начальник, — возразил он. — Я хочу сказать, может, этот поезд не совсем такой, как вы его описываете». — «Дело твое, — сказал начальник. — Хочешь верь, хочешь не верь, но знай: все так, как я тебе рассказываю». Только совсем так быть не могло. Что же это за поезд, о котором не знаешь, куда он и откуда едет? Начальник станции должен был знать и тебе сказать. Он так понимал: это, верно, товарный, товарный иногда перевозит секретные вещи, у него специальные обозначения, но начальник говорил, что вагоны у поезда пассажирские. А если поезд международный, в нем должно было быть освещение, однако на той станции, по словам начальника, международный останавливался. А этот и не останавливался, и вагоны не были освещены, ни одно окно не светилось. И проходил он всегда ночью, в три часа семь минут, и ни секундой позже. Ну, уж этому он не верил! Какой поезд хоть раз не опаздывает? Даже несчастный их четыре тысячи пятый, и тот опаздывает на пять — десять минут. Хотя линия эта была второстепенная и на разъездах стоять ему не приходилось.

— Хватит, — выпрямляясь, вздохнул господин Фотиаде. — Спасибо. — Он посмотрел на часы. — Без девятнадцати три. Сейчас придет пассажирский. Я пошел одеваться.

— Время еще есть, — сказал стрелочник. — Можете отдохнуть чуток. В восемь я вас подниму.