Помоги проекту - поделись книгой:
Хэ Тянь открывает рот, но не знает, что сказать, глядя в обеспокоенное лицо. Не к месту вспоминается собственная мать, вечно занятая и куда-то спешащая, деловая бизнесвумен, работающая в высоком стеклянном здании, у которой своя горничная, прибирающая их просторную квартиру на тридцать четвертом этаже. Которая дежурно целует Хэ Тяня в лоб каждую субботу после ужина, и этого поцелуя хватает на целую неделю вперёд. Ровно до следующей субботы. У которой нет времени даже на консультацию у врача.
На женщине, застывшей перед ним сейчас, не надеты туфли на каблуке и деловой костюм. На ней бежевый фартук с небольшой латкой и домашние тапочки. От неё не пахнет Лакостом, но из дома слегка тянет овощным бульоном и кипячёной водой.
— Я его друг, — говорит Хэ Тянь.
Её лицо снова освещает улыбка, снова немного неуверенная, как будто иначе уже не получается.
— Хорошо.
Говорит она и улыбается шире.
— Хорошо! Пожалуйста, проходи. Как тебя зовут? Гуань никогда не говорил о своих друзьях, я даже не знала, что… что…
Что они у него есть, наверное, хочет сказать она. Но не говорит. Перебивает сама себя:
— Моё имя Пейджи.
Хэ Тянь проходит в прихожую и, пока Пейджи закрывает дверь, мельком осматривает светлые стены, старый коврик под ногами, пару оберегов, висящих над вешалкой для одежды. На низкой обувной полке ровно стоят убитые кеды Рыжего.
— Хэ Тянь, — представляется он, цепляясь взглядом за них, а потом — за небольшое зеркало в деревянной рамке с крошечным сколом на углу. — Очень рад знакомству.
— Как здорово, что ты зашел, Хэ Тянь! — Она возбуждённо переплетает пальцы и прижимает их к груди. — Ты голоден? Не торопишься? Пожалуйста, проходи. Я готовлю лапшу с овощами. Гуань так мало рассказывает о своих делах в школе, я совсем не знала, есть ли у него друзья, а после того, что случилось в пятницу…
Школьные туфли становятся рядом с кедами Рыжего, когда Хэ Тянь быстро поднимает взгляд на лицо Пейджи. Обеспокоенность в её глазах, как сигнальный огонёк с тонущего фрегата. В груди неприятно и сильно жмёт.
— В пятницу? — переспрашивает он.
— Да, он… — Пальцы сжимаются сильнее. — Он в порядке, но…
Чёрт.
Несколько секунд она держит себя в руках. Поджимает губы, а затем отводит взгляд и смаргивает. Кажется, у нее слегка воспалены белки, но рассмотреть не получается, потому что дальняя дверь открывается. Хэ Тянь медленно выпрямляет спину. Застывает, подняв глаза.
От взгляда Рыжего начинает подташнивать моментально.
От взгляда на Рыжего — судорожно сжимается желудок. Скула, глаз, бровь, челюсть — от этой палитры синего, фиолетового и воспаленно-красного сжимаются зубы. Даже ненависть в глазах Гуаня не производит привычного, нужного эффекта, потому что, глядя на его лицо, Хэ Тянь чувствует, как у него дёргается щека по другой причине. Он, черт возьми, зол.
Он пытается мысленно реконструировать драку, воссоздать череду ударов, прилетевших по тощему лицу, но получается какой-то бред, типа: приложили об асфальт. Раз сорок. Это даже не кулаки. Кулаками так не выйдет.
Хэ Тянь все еще скрежещет зубами, когда Пейджи радостно восклицает:
— Гуань, взгляни, кто пришёл!
А Рыжий молчит не потому, что одна часть его губы расквашена — буквально. До мяса. Блядь, по-настоящему, больно — до мяса. Кажется, даже швы видны. Он молчит, потому, что, если откроет рот, его мать услышит всё то говно, которое он собирался вывалить — вовсе не на неё. Хэ Тянь не может отлепить взгляд от содранных костяшек на его пальцах и коротко говорит:
— Привет.
И думает: он отбивался. Иначе и быть не могло.
Рыжий переводит напряжённый взгляд с матери на Хэ Тяня и обратно. Видимо, замечает что-то в глазах Пейджи, потому что на секунду его брови изламываются в странном выражении, которого раньше на этом лице никогда не было. Как будто ненависть на секунду отпускает его шкирку. Он разлепляет запекшиеся губы и говорит ей:
— Пусть проваливает.
По всему видно: хотел сказать что-то совсем другое. Жалящее, грубое, грязное.
— Гуань! — ужасается Пейджи.
— Нет. — Хэ Тянь осторожно касается её плеча, отводит глаза от Рыжего и натягивает на лицо улыбку. — Всё в порядке.
Во взгляде Пейджи растерянность, она всё ещё прижимает сжатые пальцы к груди. Эта женщина ни черта не знает, и почему-то Хэ Тяню очень хочется, чтобы она ни черта не узнала. Никогда.
Пейджи слегка вздрагивает, когда Рыжий разворачивается и резко захлопывает за собой дверь в комнату. Растерянно поднимает глаза.
— Извини, я… у него непростой характер, а после… я уверена, он очень сожалеет…
Хэ Тянь хочет спросить: а уверены, что вы воспитали своего сына?
Вместо этого он повторяет:
— Всё в порядке, я пойду.
— Конечно, но я не…
Он повторяет в третий раз:
— Всё будет в порядке.
А Пейджи… Кажется, Пейджи не верит.
Мать обычно звонит только по пятницам, чтобы удостовериться, что субботний ужин в силе.
С отцом в последний раз Хэ Тянь говорил по телефону лет семь назад, и не то чтобы он был против таких раскладов. У всех с отцами своя Большая История. У него истории почти нет. У него и отца практически никогда не было.
Поэтому, когда поздним вечером вторника на прикроватном столе разрывается звоном мобильный, Хэ Тянь, не глядя, нащупывает его рукой и принимает звонок, уверенный — это Йонг.
Этому полудурку всегда есть, что обсудить. В этом его большой плюс и его же огромный минус.
Хэ Тянь даже взгляд от телевизора не отрывает.
Смотрит, как симпатичная стройная девушка в коротеньких шортах наклоняется, чтобы подтереть Супер Впитывающей Губкой разлитый по полу сок. А если вы приобретете специальный Супер Удобный Держатель, вам даже не придётся наклоняться!
— Что, не спится? — лениво спрашивает Хэ Тянь, сонно моргая.
— Я выслал за тобой машину, — произносит отец, и Хэ Тяня подкидывает с постели. Он судорожно прижимает мобильный к уху.
— Что случилось?
Супер Впитывающая Губка всего за четырнадцать долларов, если вы позвоните прямо сейчас!
— Ты что, совсем идиот?
— Не понял.
— Ты себя видел?
— Ну, видел. Дальше что?
Взгляд Чжо задерживается сначала на рассеченной губе, потом — на разбитой брови. Многозначительно останавливается на глазах. Вот сука. Рыжий подаётся вперёд. Говорит проникновенно:
— Не знал, что тут только моделям можно пиздиться, чувак.
— Послушай… — Чжо откладывает планшетку с какими-то списками и цифрами на стол. Он сам себе бухгалтер и менеджер. — Дай себе ещё, — говорит, — немного времени, ладно? Восстановиться. Отдохнуть.
— Я долбаную неделю из дому не выходил. Этого отдыха достаточно.
— Тебе прилично досталось, ты…
— Мне поебать.
— …выглядишь так, как будто даже я смогу тебя уложить.
— Ну, попробуй.
Конечно, Чжо не пробует.
Чжо тяжело вздыхает и качает головой. Сплетает пальцы. Он не в Клетке, но на нём всё равно его любимая зелёная кепка и красная худи. Он как ходячий неофициальный бренд самого себя.
Рыжий слишком хорошо знает этот вздох, слишком хорошо знает эти сцепленные пальцы.
Он резко поднимается со стула и резко взмахивает рукой.
— Ну и нахер тебя.
— Гуань, послушай…
— Иди ты нахуй, Чжо. Я сам в состоянии решить, когда буду готов драться. Где Ли?
Чжо морщит лоб и жестом, полным раскаяния, разводит руками.
Блядь, если Ли тоже куда-то пропал, дело пахнет жареным. Однажды он уже исчезал — вернулся через пару недель со свежими синяками, оставленными явно не в уличных боях. В них было слишком много личного. Такие синяки оставляют бухие отцы или ёбнутые отчимы.
Чжо как будто мысли читает. Говорит:
— Он предупреждал, что его не будет какое-то время. Не хочет работать без тебя.
И добавляет осторожно:
— Слушай, по поводу Гао…
— Плевать на Гао.
— Я настоял на том, чтобы они больше носа здесь не показывали.
— Им же лучше, — на ходу бросает Рыжий, сверлит разъярённым взглядом железную дверь и здоровяка в чёрной обтягивающей футболке возле неё.
— Я жду тебя в следующее воскресенье, — говорит Чжо. — Могу посоветовать хорошую заживляющую мазь.
Рыжий оборачивается у самого выхода. Рядом с ним тяжело дышит хмурый охранник. Ходят слухи, что он даже говорить умеет, но Рыжий не слышал ни разу. Только тяжёлое, как у питбуля, дыхание. Чжо обожает называть его «секьюрити», но никак не сподобится заказать этому чуваку официальную форму с принтом.
— Я приду в среду, — говорит Рыжий. — И если ты опять выставишь меня, распрощаемся, понял?
Так выглядит блеф. Хорошая мина при плохой игре.
— А в школу ты не ходишь? — Чжо тактично игнорирует вторую часть фразы.
— Ты моя нянька, что ли?
— Боже упаси.
— Увидимся в среду.
«Секьюрити» захлопывает за ним железную дверь так многозначительно, что толчком воздуха даёт по лопаткам.
На улице пасмурно. На лице тоже.
Рыжий знает, как он выглядит. Как будто его отмудохали мордой об асфальт в конце прошлой недели. Поэтому молча хмурится в ответ на взгляды прохожих, когда выходит из переулка и идёт в сторону «Тао-Тао».
Легко сказать «приходи через неделю», когда у тебя в сейфе куча бабок. Урод.
Чжо урод не в том смысле, когда так и чешутся руки рожу начистить. Если так подумать, он прав, и выйти на бой с двумя едва затянувшимися ранами на лице, это всё равно, что сразу объявить всем обо всех своих слабых местах. Или встать посреди военного стрельбища со здоровенной красной мишенью на груди и умереть, прежде чем закончишь орать: «Хуй вы в меня попад…».
Рыжий провожает взглядом автобус, мысленно подсчитывает свои сбережения и немного успокаивается: до среды протянуть можно. Если не покупать сигареты и экономить на проезде. В «Тао-Тао» платят после каждой смены, поэтому с голой жопой он в любом случае не останется.
Безвылазная неделя дома — это три потерянных боя. Обидно. Со школой как-то проще — вчера матери звонила завуч и интересовалась, как здоровье Гуаня. Мать ответила, что уже значительно лучше. Завуч предложила их семье услуги школьного психолога. Мать бросила быстрый взгляд на сосредоточенно жующего свой ужин Рыжего и, прикрыв трубку рукой, вежливо отказалась. Затея с психологом — полное гонево, тут даже в воду не гляди. Рыжий не какой-нибудь шизик.
От мысли о школе начинают ныть зубы. И дело вовсе не в разбитой десне.
Школа означает, что ко всем его проблемам опять добавится этот… уёбок. От одной мысли о нём хочется по чему-нибудь врезать. Эта неделя дома была приятным отпуском по сравнению с тем, как проходили последние полтора месяца.
Как Рыжий ни старался, у него не вышло найти этому объяснение. Мажор, который самоутверждается? Мажор, которому стало скучно? Мажор, которому настолько крышу рвёт от собственной крутости, что он решил посвятить себя дебильным задрочкам?
Что это вообще? Это поддаётся хотя бы какой-то классификации?
У Хэ Тяня хоромы больше, чем вся их улица. Самомнение примерно того же размера. У него дорогая одежда и какие-то галимые чайные духи. Такая порода чуваков — это единственное, что может вывести Рыжего из себя за сотую долю секунды. Как мотор завести. Врн-н-н.
Поделиться книгой: