Рядом с врагом

Опанас Гаврилович подошел к коню и вынул из седельной сумки небольшой сверток. Развязав его, он поставил перед внуком аккуратный горшочек, полный спелой малины.

— Вот тебе, ешь, сынок!

Шерали удивился:

— Неужели вы сами собирали ее, батько? Это что же — по-стариковски, значит?

— Ну, скажешь! Рано еще мне в старики записываться. Вот когда перевалит за девяносто, тогда, может быть, и я пойду по малину, — ответил Опанас Гаврилович и подмигнул весело: — Там в бору девчата из Сосновки собирают малину. Дочка колхозного пастуха Анисима остановила меня. Очень бойкая девка и на язык остра. Я ей говорю: «Если малина у тебя лишняя, давай, у меня гости». «Нет, — говорит, — пусть ваши гости сами собирают. А, я лично вас угощаю, потому что влюблена в ваши усы. Не будь у вас усов, и вас бы не угостила!» Вот девка, а? А я ей говорю: «Ну ладно, для гостей моих не хочешь, так дай для внука, он еще мал, сам не умеет собирать». «Для внука не жалко», — отвечает.

Бахтияр брал ягоды неумело: многие из них падали на рубашку. Вскоре все лицо его было вымазано розовым соком.

— Не привык, видно, есть ягоды, вот и старается. Что же, там у вас не водится, что ли, малина?

— Малины маловато. У нас много других ягод и особенно фруктов, не хуже малины.

— Знаю, земля у вас богатая. Даже два урожая можно снять за лето, верно это?

— Верно. Озимые у нас поспевают к июню, а в южных районах даже к маю. Уберут урожай — вот и снова свободная земля. До осени еще далеко. Что делать? Не лежать же земле без пользы. И засевают ее снова. Но дело не в этом, батько. В наших краях отец и мать земледелия — вода! Пусть земли будет много, пусть солнце круглый год светит, но если воды нет — урожая не жди!

— А дожди?

— Дожди? Где там дожди! Перепадает немного весной, потом жди до другой весны.

— Плохо ваше дело. Что же, не хватает воды?

— А почему плохо? Раньше было плохо, верно. Порой из-за воды люди друг друга убивали…

— Ну-у?

— Верно. В летний зной, когда все пересыхает и капля воды ценится дороже золота, у плотин-вододелителей собирался народ и начиналась драка.

— Из-за воды? Драка?

— Это еще полбеды, если дело кончалось дракой. Мой дед был убит из-за воды.

— Из-за воды?!

— Да. Мы сами из Каракишлака. Это под самым Ташкентом. Каракишлак — Черное село. И совсем-то оно нынче не черное… Теперь-то не узнать его. Но тогда было все по-другому: арык проходил по землям крупного бая-богача, Когда наступала пора зноя и надо было напоить землю, вся вода шла к плантациям бая. А посевы бедняков высыхали на корню… Собрались как-то несколько бедняков и пришли к баю с челобитной. А он прогнал их. Видят бедняки, что добром ничего не добьешься у бая, явились ночью к вододелителю и перекрыли его, пустили воду в сторону своих полей. Узнав об этом, прискакали люди бая и начали драку с крестьянами. Мираб — так у нас называют людей, распределяющих воду, — цепным псом служил баю. И ударил мираб моего деда по голове кетменем…

Наступило молчание. Опанас Гаврилович, кашлянув, задумчиво сказал:

— Везде они были одинаковы, эти баи и помещики… До революции и у нас знали бедняки, почем фунт лиха. Крестьянина, срубившего дерево вот в этих самых лесах, засекали до смерти… Ну да ладно. Не вернутся те годы…

Снова наступила тишина.

— Плохо, что лесов нет у вас.

— Таких лесов, как эти, там, конечно, нет. Но в горах зелени много: заросли фисташки, орехов, пихты… К тому же, батько, ведь вот эти леса тоже наши! Все наше!

— Верно говоришь! Все кладется в общий котел. Все выносится на общий стол! Но, правду сказать, очень трудно достается ваш хлопок. Сам-то я не видел, но знающие люди говорят, почти круглый год нужно работать.

Старик погладил по головке внука, все еще уплетавшего малину.

— Ну, покончил с ягодами, Бориска? И измазался же ты! Добро, если мать еще не вернулась. Попало бы нам от нее!

Дед встал, прихватил с собой порожний горшочек и направился к лошади.

— Вымой-ка, сынок, лицо и руки, пойдем домой. Засиделись тут.

Солнце поднялось высоко, и теперь все краски в лесу стали ярче, запахи сильнее, поверхность озера покрылась серебряными блестками.

— Поедем все вместе, лошадь выдержит, животина здоровая, — предложил Опанас Гаврилович.

— Нет, батько, езжайте. Я пройдусь немного.

— Что, соскучился по лесу? — спросил старик, садясь на коня. — Не задерживайся долго!

Лошадь тронулась, за ней побежали собаки. Через минуту все исчезли в густом лесу.

Шерали глубоко вздохнул. Как прекрасен был этот светлый день! Мирный, обыкновенный день нашей жизни…

ЛЕС БЫВАЕТ СТРАШНЫМ

Вместительный дом Опанаса Гавриловича, срубленный из толстых бревен, стоял на небольшой поляне, окруженной вековыми деревьями. Со стороны двора к нему примыкала пристройка, одно окно которой выходило на восток, другое — на запад. Поэтому с самого раннего утра и до вечера здесь было солнечно и светло.

После того, как младшая дочь Опанаса Гавриловича уехала учиться, а спустя некоторое время отбыла с мужем в Узбекистан и Тамара, дом опустел. Сам хозяин почти никогда не заглядывал в эту пристройку. Да и дома-то он бывал редко: уедет утром и вернется только вечером. Дверь пристройки открывалась в тех редких случаях, когда к Опанасу Гавриловичу приезжали работники лесничества, инструкторы или начальство из области. Перед восточным окном пристройки свешивались кудрявые ветви рябины, каким-то чудом выросшей здесь.

Осенью на ней ярким пламенем горели гроздья ягод. Их оставляли нетронутыми зимой. И они красными брызгами выделялись на фоне белоснежных крыш.

Бабка Марфа однажды обратила на это внимание своего хмурого брата:

— Прямо как невеста наша рябинка. С красными серьгами на ушах.

— Ишь ты, невеста, — усмехнулся в усы Опанас Гаврилович.

Смущенная старушка поспешила скрыться в кухне с массивной печью.

В пристройке пахло смолой и лесными сухими травами. Сюда, в эту пристройку, торжественно ввел Опанас Гаврилович молодых — Тамару и Шерали, — объявив:

— Эта комната ваша. Живите себе на здоровье в мире и согласии!

Первые радости молодых прошли здесь — с милым рай и в шалаше.

У окна — стол. У другого окна — диван работы местного мастера. В углу — кровать. На стенах висят пучки сухих цветов и аппликации с диковинными птицами, вышитые Тамарой.

Здесь решил Шерали начать работу над своей книгой. Он вспомнил скромно убранную комнату, и ему вдруг захотелось поскорее вернуться домой. Может, и Тамара уже приехала. Но лес продолжал держать Шерали в своих дремучих зарослях, словно уговаривал: «Ты так давно здесь не был».

В лесу царит тишина. Не шелохнувшись, свисают колючие ветки елей. Могучий дуб с корнями, вылезшими из-под земли, охраняет свой ствол широкими лапами, раскинутыми вокруг. Бледнотелые осины, окружившие его, тихо шуршат серебристыми листьями. Рядом два клена, как братья, обнялись ветвями с вырезанными, словно из зеленой эмали, узорчатыми листьями.

Куда ни взгляни — всюду деревья, кусты, цветы и травы борются за свет, тянутся к солнцу.

Шерали решил побродить по лесу.

Тишина.

Собственно, тишина — это условно. Прислушайся! Какой разнообразный хор голосов, какое множество звуков! Писк, тихий, звенящий гул насекомых. Лес ни на минуту не умолкает. С сучка на сучок перемахнул рыжеватый полосатый бурундучок. Внизу, раздвигая острым рыльцем траву, прошмыгнул сердитый еж.

А вот огромный дуб. Он настолько стар, что время выело в его боку большое дупло. Шерали знал, что когда-то здесь щеглы вили гнездо, и заглянул в дупло: на подстилке из сена и пуха сидела щеглиха, прикрыв крыльями детенышей. Птенцы были малы и беспомощны. Тесно прижавшись к матери, они попискивали, широко раскрывая рот. Щеглиха, почуяв опасность, забеспокоилась. Всем своим видом она показывала, что готова бороться за жизнь детей. Шерали заметил маленькую птичку, несколько раз пытавшуюся перелететь в свое гнездо, — очевидно, это был сам щегол. Наконец, после нескольких неудачных попыток, он сел на ближайшую ветку и о чем-то без устали защебетал. Шерали отошел…

Лес живет. Сегодня он спокоен. Однако Шерали помнит его и другим, страшным.

Однажды Тамара сказала:

— Мы с Галей идем на озеро купаться. Ладно? Поужинаем немного погодя. Скоро вернемся.

— А батько где?

— Еще утром уехал в лес.

— Бахтияра берете с собой?

— Конечно.

— Что ж, идите.

Проводив Тамару, Галю и Бахтияра в лес, Шерали постоял немного у окна и сел за стол.

Вечерело. Шерали увлекся интересной книгой и на заметил, как над лесом собрались темные грозовые тучи. Лишь когда стало трудно читать, он поднял голову и увидел, что небо почернело. Издалека послышался могучий гул, и над лесом пронесся порыв ветра, похожий на штормовой шквал, — первый признак приближающейся грозы. На землю опустился свистящий мрак… Волнами налетали порывы ветра.

Вдруг кромешную тьму прорезала яркая молния, заставившая Шерали невольно закрыть глаза. Вслед за ней раздался гром, сотрясая все вокруг. Потом по стеклам окон забарабанили крупные торопливые капли дождя…

— Шура! Чего же это теперь с нашими-то будет? — на пороге стояла бабка Марфа. При вспышках молнии она торопливо крестилась и шептала побледневшими губами молитву: — Матерь божья, спасительница наша, сохрани и помилуй… Да закрой окна-то!

Но Шерали было не до окон. Он выбежал во двор, прихватив в сенях фонарь.

— Дракон! Дружок!

Собаки не откликнулись на его зов. «Видно, со стариком ушли», — решил Шерали и побежал в сторону лесного озера.

Шерали во тьме безошибочно находил дорогу. Фонарь он захватил, зная, что огнем фонаря дашь знать о себе. Ураган уже бушевал во всю силу. Голубые вспышки молний и оглушительный гром не прекращались. Ураган шел по лесу, сгибал исполинские деревья, выворачивал с корнем молодняк. Шерали, занятый одной мыслью — как бы поскорей добраться до своих, — не почувствовал, что промок до нитки. В те редкие минуты, когда ветер немного утихал, чтоб собраться с силами, Шерали кричал:

— Ау-у-у!

Но налетал бешеный шквал, и голос Шерали тонул в разбойничьем свисте и завывании лесной бури.

Озеро должно было быть уже где-то близко. Шерали шел, размахивая фонарем над головой. «Тамара не растеряется, — успокаивал он себя. — Меня непременно будет ожидать. Нашли, наверное, развесистую крону и сидят, ожидают, пока я разыщу их…»

В стороне послышался резкий треск сучьев и глухой, как вздох, удар. Шерали понял: лесной исполин не выдержал напора ветра и рухнул, подминая под себя молодые деревья, кустарник.

— Только не это! — от страха у него защемило под ложечкой. — И еще… чтобы пожара не было.

В эту минуту послышался в отдалении знакомый голос. Или только показалось! Шерали скорее почувствовал, чем услышал. Он бросился вперед, продираясь сквозь кусты, размахивая фонарем, то подымая его над головой, то опуская вниз. Через минуту неожиданно, почти рядом, он услышал:

— Шу-у-р-а-а-а!!!

Шерали бросился на крик и наткнулся на огромную ель. Под ее шатром, тесно прижавшись друг к другу, сидели Тамара и Галя. Бахтияр лежал на коленях у матери.

— Шура, милый, это ты?! Какой ураган! Страх…

— Дай-ка Борю! Нет, пусть и фонарь останется у меня. Идите за мной…

Шерали схватил сына, присмиревшего, испуганного, и прикрыл его своим пиджаком.

— Идите за мной, не отставайте!

Почти около самого дома их нагнал Опанас Гаврилович.

— Все благополучно? — тревожно спросил старик. И, убедившись, что дочери и внук, мокрые до нитки, целы и невредимы, обрадованно прикрикнул: — Чего вам не сидится дома? Бегите скорей до хаты!

— А вы, батько? — спросил Шерали.

— Ты сам лесник, должен знать! Наше место в лесу. Нет ли где пожара. Посмотрю. Может, кому помочь понадобится… Ну, я поехал!

Лошадиный топот пропал в шуме урагана.

…Бабка Марфа была уже тут как тут, держа в руке чайник с малиновым настоем. Она знала, чем лечить от простуды.

Тамара расцеловала ее в обе щеки, прижала крепко к себе.

— Ой, раздавишь, озорница! — кряхтела бабка, вырываясь из крепких объятий.

Всю ночь буйствовал, шумел ураган. По крыше, по стеклам окон барабанил дождь. Это был летний дождь.

А утром, проснувшись, люди увидели тысячи переливающихся бриллиантами точек. Это солнце своими лучами заиграло в каплях на листве деревьев, в траве. Лес снова ожил, одолев страшную грозу… Он снова стал чудесен, как в сказке.

Шерали с Опанасом Гавриловичем поехали проверять посты.

У сторожки Равчука они остановились. Хозяин сидел за столом у окна и чистил ружье. Увидев Опанаса Гавриловича, Равчук молча кивнул головой, не прерывая работы. Опанас Гаврилович снял мокрый плащ, повесил его на гвоздь. На полу под плащом сразу же натекла лужа. Покручивая мокрые обвисшие усы, Опанас Гаврилович подошел к столу и опустился на стул.

— Ну-у-с, Егор Михайлович, как оно у тебя?

— Слава богу, благополучно, — ответил Равчук, не поднимая головы, и нехотя добавил: — А что мне, бирюку, сделается?

— Молния, она и до бирюков горазда. Ничего не подожгла? Не приметил?

— Пока бог миловал.