Ради тебя

— Да мне не вопить, мне придавить тебя хочется! — Странное это было ощущение, чем-то похожее на связь со спиритами: Тиль на себя словно со стороны смотрела: сидит в машине женщина, растрёпанная, физиономия от злости перекошенная, щёки горят двумя совершенно круглыми пятнами, зато лоб аж в зелень отдаёт. Орёт, как базарная торговка. Ну это ли не истинная красота? Поведение, достойное уважаемого доктора. — Я! О тебе! Забыла! Забыла, понимаешь? То есть, помнила, конечно, но это как с Колониями. Знаешь, что они где-то есть, но часто о них задумываешься? Они к тебе не имеют никакого отношения, ты к ним! Вот и я так же!

— Хорошо, — снова кивнул Крайт. — Лучше, чем ждал. И я, и ты другие, ничего общего с теми не имеющие. «Как раньше» нет и быть не может.

— Прекрасно, что ты это понимаешь! А теперь убирайся отсюда!

— Хотя, — в своей неподражаемой манере «сам с собой» продолжал рассуждать Карт, — кое-что может быть прежним.

— Ничего «прежнее» мне не нужно! — рявкнула Тиль.

Вернее, хотела рявкнуть, но выговорить у неё получилось только половину, а, может, и того меньше. Потому что Крайт, наконец, соизволил повернуться — и умудрился он это сделать на удивление быстро. Сгрёб Тиль — тоже быстро, ловко, как-то очень привычно. Ну а дальше…

А дальше всё стало совершенно как раньше. Просто так нужно. Просто вот так и задумало Небо. Потому что это не поцелуй, ну ничего общего с ним не имеющее. Всего лишь губы, подходящие друг другу, как осколки чашки. Всего лишь одно дыхание — не сливающееся, не в такт, а одно на двоих. Всего лишь они сами — одно. Есть же у монеты две стороны, правильно? Но монета-то целая, вот и они…

— Всё верно, — где-то очень рядом, может, даже внутри неё самой ответил Карт.

И его глаза, вместе с чёрной синевой, морщинками в уголках, складкой между насупленными бровями тоже оказались очень рядом.

Потом не стало ничего. Тиль даже потрогала руль, но он был совершенно обычным, с костяными накладками, с позолоченной эмблемой посередине. И кресло водителя совершенно обычное, только вот странно смотреть на него — пустое — со стороны. И открытая настежь дверца выглядела непривычно.

Арьере перебралась за руль, аккуратно закрыла дверь, тронула экипаж с места. И почему-то даже не обернулась, не посмотрела, куда делся майор.

* * *

День на самом деле выдался необычным, слишком уж много в нём было странностей и непривычностей. Привычностей, слишком уж привычных, чтобы считаться нормальными, тоже хватало, но о них думать больно. Не то чтобы душа рвалась, сердце раскалывалось, лёгкие горели горем, а остальные внутренности просто лопались — нет, совсем нет. Просто затылок, и без того налившийся чугунной тяжестью, начинало ломить совсем уж невыносимо. Но головным болям Тиль не удивлялась, они с самого детства стали привычными, родными почти.

Так вот, о странностях. Квартира, принадлежащая чете Арьере, днём оказалась совершенно незнакомой. По утрам-то Тильда видела только собственную спальню, да ещё ванную с гардеробом, в которых время вообще не определялось. Остальные же комнаты посещала исключительно по вечерам, потому как редко возвращалась домой до захода солнца. Наверное, поэтому сейчас мерещилось, будто она в чужое жильё вломилась. Не встреть её собственная привычно-нелюбезная горничная, точно бы решила, что дверьми ошиблась.

Но служанка скроила кислую физиономию, всячески демонстрируя своё недовольство неурочным появлением хозяйки. Вот и ещё одна странность, правда, не сегодняшняя, а всегдашняя, но всё же: и горничная, и кухарка, и даже приходящая девочка-поломойка встречали господина Арьере с искренним собачьим счастьем, в какое бы время он ни явился.

— Приготовьте мне чай, пожалуйста, и подайте в спальню, — попросила Тильда, снимая изрядно заляпанный жакет. И где только испачкаться успела? — Но очень вас прошу, пусть в этот раз вода будет горячей. Я на самом деле собираюсь выпить чаю, а не принять ванну. А вот молока не нужно.

— Чай без молока?

Служанка изумилась так, будто Тильда собралась есть мясо без ножа и вилки. Стоило бы, конечно, проигнорировать вопрос, но день выдался такой необычный. Госпожа Арьере развернулась к горничной, даже вперёд шагнула, разве что руки в бока не упёрла. Может, и стоило — для весомости. Ничего бы это не изменило. Как ни старайся, а челядь упорно считала её колонисткой. И по их глубокому, ничем непоколебимому убеждению все, кто в колониях умудрился родиться, были людьми дремучими, невоспитанными, с трудом освоившими ложку.

Только вот сказать Тиль ничего не успела, служанка её опередила.

— Вас в библиотеке дожидаются, — заявила горничная постно. — Чай всё равно в спальню подавать?

— Меня ожидают? — изумилась Тильда, даже в грудь себя пальцем ткнув.

— Вас, — медленно, как старая черепаха, кивнула служанка. — Дама заявила, будто госпожа Арьере ей требуется очень срочно. Я послала мальчика в ваш кабинет, но там сообщили, что доктор сегодня возвращаться не намеревалась. Тогда я связалась с домом вашего дяди…

— Я поняла. Несите чай в кабинет, — сдалась Тиль.

В нежданном визите некой дамы, которую горничная даже «госпожой» назвать не сподобилась, ничего удивительного, в общем-то, не было. Многие клиенты именно свою проблему считали наисрочнейшей, потому и дома не стеснялись беспокоить. Но очень уж сегодняшний визит оказался некстати. А как сказал утренний фабрикант: «Время — деньги!». И ещё репутация, что, конечно, важнее.

Правда, эта посетительница на клиентку никак не походила. Слишком молода — лет восемнадцать, может и меньше. Слишком уж неподобающе одета: юбка чересчур яркая, в красно-белую клетку, жакет короткий, шея открыта. И тяжёлые серьги больше бы подошли к вечернему платью. А губы барышни и вовсе оказались накрашены, да и румянец, пожалуй, не имел никакого отношения к прекрасному здоровью, смущению или жаре.

Но что и говорить, девушка была хорошенькой, даже очень. И всё то, что в обществе считали неуместным, а то и откровенно вульгарным, ей шло.

— Добрый день, — улыбнулась дама, жеманно, по-детски, нижнюю губу поджимая, отчего на щеках у неё ямочки появились. А чугун в затылке Тиль перелился в шар, тяжко тюкнув по черепу. — Меня зовут Лили Стречер. — И на самом деле никакой «госпожи». Кстати, имя девице тоже подходило невероятно, по-другому её назвать и не могли. Разве что Сиси или там Нани. — Мне необходимо переговорить с вами об одном очень деликатном деле.

— Я вас внимательно слушаю, — отозвалась Тильда, стараясь держать голову прямо, чтобы шар внутри поменьше катался.

— Вы не предложите мне сесть? — приподняла аккуратные бровки Кики. Или Лали, что ли? А Тиль промолчала. — Ну, как вам угодно. — Девушка сложила рот в надутый бантик. — Тогда обойдёмся без любезностей. Дело в том, госпожа Крайт, что у нас с Амосом… То есть, между мной и господином Арьере…

— Во-первых, у вас с дражайшим Амосом пылкие и пламенные чувства, — помогла вконец смутившейся глупышке Тиль. — А, во-вторых, я госпожа Арьере и, боюсь, никакие чувства эту ситуацию не исправят. То есть мысль о нашем разводе советую оставить в покое.

Теперь девица начала смахивать на золотую рыбку, хорошенькую такую, блестящую, с красивым хвостиком, выпученными глазками и округлившимися пухлыми губками.

— Но у нас всё серьёзно! — отмерла, наконец, «рыбка».

— Не сомневаюсь, — кивнула Тильда, забыв о шаре.

И тут же, понятно, об этом пожалела.

— Я его на самом деле люблю. А Амос любит меня!

— Конечно.

— Я жду ребёнка!

— Поздравляю вас. Материнство — это прекрасно.

— Вы жестокая, чёрствая!..

— Только в обморок падать не нужно, — посоветовала Тиль. — Давайте по существу. Что вам надо? — кажется, сегодня этот вопрос возникал слишком уж часто. Но вот такой день выдался. — Денег? Я не собираюсь тратить средства на любовниц Амоса, тем более что у меня их немного. — Арьере потёрла лоб, пытаясь расшевелить мысли, ползающие сонными улитками. — Я имела в виду, что у меня денег немного, а не любовниц мужа, — пояснила невесть зачем. — А содержание обсуждайте с ним.

— А вы не боитесь скандала? — не без вызова спросила девица, даже подбородок решительно выдвинула.

— Нет, — улыбнулась Тиль.

Улыбка во время такой драматичной сцены, конечно, не самое умное, что она смогла бы сделать, но угроза на самом деле рассмешила. Видимо, глупышка и близко не представляла, что такое Общество. «Амос нагулял ребёночка на стороне? Ах, какой проказник! Ну, дай ему Небо. Не составить ли нам партию в вист[1], господа?»

— Я к вам не первая пришла? — спросила девушка неожиданно нормальным, без всяких присюсюкиваний тоном.

— Первая. Письма я и раньше получала, но такой… — «наглой» Тильда всё-таки решила проглотить, — смелой оказались только вы. Прошу прощения, но я на самом деле не могу вам ничем помочь. Даже если бы и хотела.

— А вы не хотите, да?

— Не хочу, — согласилась Арьере. — Всего вам доброго.

— Прощайте, — пробормотала «рыбка».

Девица подхватила со стола слишком щедро расшитый бисером ридикюльчик, и вышла бочком, напоследок глянув на Тиль как-то странно, может даже и с жалостью. А вот испуг в её взгляде точно был.

* * *

— Что за манера сидеть без света?

Недовольный голос супруга, подсёк, как крючок рыбу выдёргивая из темноты и тишины. Тильда выпрямилась, садясь ровно. Оказалось, что из-за давней детской привычки подбирать ноги под себя, левую она успела отсидеть и теперь щиколотка налилась противным болезненным онемением. Но растирать её Арьере не стала, только юбку одёрнула, расправила мятые складки на коленях.

— Почему вы в амазонке[2]? Мне кажется, над режиссурой ещё стоит поработать. Для драматичной сцены наряд явно не подходит, и я могу не до конца прочувствовать ваши страдания.

— Перестаньте, — поморщилась Тильда. — Вы же знаете, я небольшая любительница спектаклей. Просто задумалась и не обратила внимания на время.

— Так задумались, что не заметили, как стемнело? — нежный супруг на жену не смотрел, занят был — старательно бра зажигал. Господин Арьере почитал себя человеком старомодным, потому запретил устанавливать в квартире электрические лампы. Но на свечи его старомодности не хватало, потому и приходилось каждый вечер возиться с газовыми светильниками. — Мне позволено будет узнать, о чём же вы так напряжённо размышляли, что даже обед пропустили?

— Кстати да, — усмехнулась Тильда, — чай мне так и не подали. А вам о моём недостойном поведении прямо с порога докладывают?

— Вы уходите от темы, — заметил муж, аккуратно колёсико лампы подкручивая.

— Вовсе нет. На самом деле ни о чём важном я не думала. Так, просто мысли сразу обо всём и ни о чём конкретном.

— Что лишний раз подтверждает вашу крайнюю неорганизованность, — проворчал супруг. Господин Арьере постоял, покачиваясь с носка на пятку, огляделся, видимо прикидывая, чего бы ему ещё зажечь, но подходящего объекта так и не найдя, уселся в кресло напротив супруги. — Вы что-то желаете мне сказать?

— Нет, не желаю, — пожала плечами Тильда.

— А мне казалось, этот тягостный для нас обоих разговор мы закончили лет восемь назад, — ответа жены Арьере будто и не услышал, а она ещё раз напоминать, что никаких бесед не хочет, не стала. Какой смысл? — Я уже говорил вам: у мужчин есть определённые потребности и их необходимо удовлетворять. И если супруг, как человек порядочный, не желая докучать жене, ищет другие способы…

— Облегчиться? — подсказала Тиль, скроив самую невинную из всех невинных мин.

— Прекратите! — чувствительный Амос от возмущения даже голос повысил. — Ваша вульгарность давно перестала меня шокировать, но это ещё не повод её демонстрировать. Так или иначе, а приличной женщине не только говорить, а и думать о подобных вещах недостойно!

— Другими словами, — протянула госпожа Арьере, — воспитанная жена обязана сделать вид, что про шалости мужа слыхом не слыхивала и вообще слова «любовница» не знает. Да не волнуйтесь вы, это я действительно уяснила. Только, может, стоит проявлять поменьше порядочности и хоть изредка жене докучать?

— Я отказываюсь понимать ваши намёки.

Тильде оставалось лишь удивляться, почему тонкие плафоны ламп не покрылись инеем. Вот её от холодного тона супруга озноб продрал.

— Ну так я намекну ещё раз, — сладенько пропела Тиль. — Вы дорогу в мою спальню не забыли? Впрочем, откуда бы вам её вообще знать?

— Это переходит все границы! — возмутился муж и умудрился проделать это с поистине ледяным изяществом, призрением не только библиотеку затопив, но и в коридор плеснув.

— Да перестаньте вы! — терпение, которое Тильда, кажется, накопила на долгие-долгие годы вперёд, которого до самой смерти должно было хватить, внезапно закончилось — всё и разом, ни капельки не осталось. — Это мы тоже давно выяснили! Я вульгарная безродная девица из Колоний и никакое местное воспитание тут не поможет. Наоборот, дядюшка со всеми своими деньгами и плебейским происхождением, меня только избаловал. Ну так и закончим на этом! Вам никогда не хотелось поговорить нормально?

— А вы желаете поговорить нормально? — на удивление неприятно улыбнулся Арьере. — Извольте. Хотя, повторюсь, я считал, что одного раза будет достаточно.

— Это про ваши бредни с наследником? Честно говоря, я думала, что вы про них давно забыли.

— Нет, не забыл, — процедил Амос. — И это не бредни, дорогая моя, а факты. Ни глазки, ни губки, ни прочие прелести не заставят меня лечь с вами в одну постель, можете даже и не пытаться.

— Да я и не пытаюсь, — поклялась Тильда, вот только её никто не слушал.

— Вы с мерзким старикашкой воспользовались бедственным положением моей семьи — мои поздравления и аплодисменты, — господин Арьере вскочил на ноги и принялся мерить шагами комнату. — Вы с вашей репутацией смогли купить мужа из благородного, ничем себя не запятнавшего рода. Получили такое положение в обществе, о каком девицам, подобным вам, стоит запретить даже мечтать! Благодаря моей фамилии вас принимают…

— Я уяснила, не распаляйтесь так.

— Нет, не уяснили! — Супруг рубанул ладонью воздух. — Да, я согласился на эту жертву ради своей семьи. Но портить вашей дурной кровью родовое древо не дам! Поэтому моим наследником будет младший брат и его дети, а не ваши выродки!

— Ваши, вы имели в виду? — уточнила Тиль, подперев ладонью подбородок.

— Я так и сказал!

— Да нет, выродки же будут не только мои, но и ваши.

Амос остановился посреди комнаты как вкопанный, сцепил руки за спиной, прожигая взглядом ковёр. Желваки, обычно не выделяющиеся на аристократически-округлом лице, сейчас так и ходили у него под скулами, перекатывались камешками.

— Вас бы стоило хорошенько побить, — выдавил он, вдоволь насопевшись. — И никто бы меня за это не осудил!

— А не легче развестись? Семейные дела вы поправили, моего приданого должно хватить на многое.

— И об этом мы говорили. Никогда род Арьере не опозорит себя разводом, — отчеканил супруг. — Скандала я не потерплю!

— Знаете, о чём я только что подумала? Моих собственных средств на адвоката вполне хватит.

Муж не отвечал долго, слишком уж долго. Тиль даже забеспокоилась, не хватил ли его удар от таких-то переживаний. Но Амос всё-таки отмер, повернулся к жене, и на лице у него расцвела обаятельная, даже немного игривая улыбка.

— А никаких ваших средств и нет, — неожиданно спокойно заявил муж. — Вы забываете, дорогая, что теперь, когда старый маразматик гниёт в земле, всё ваше стало моим. Кстати, спасибо за напоминание. Завтра же съезжу в банк и дам необходимые распоряжения. — Супруг поднял руку, останавливая жену, которая попыталась было возразить. — И на вашем месте я бы задумался над своим поведением. Во-первых, эта практика. Конечно, к эксцентричности госпожи Арьере свет давно привык, это уже даже не анекдот, но я-то могу и перестать мириться с этими чудачествами. А, во-вторых, если вам в голову придёт дискредитировать меня, например, решите нанять адвоката или сделаете ещё что-нибудь столь же глупое… — Амос, не переставая улыбаться, развёл руками, как будто не в силах представить, куда может завести родную жену её непроходимая глупость. — Знаете, сколько мне будет стоить признание вас невменяемой? Ни медяка. И кто через год-другой удивится внезапной смерти сумасшедшей? Впрочем, заболеть чем-нибудь неизлечимым вы можете прямо сейчас. Такое горе, смерть любимого дядюшки, да и шумиха вокруг явления этого вашего бывшего жениха, способны подорвать и куда более крепкое здоровье.

— У меня здоровье, как у лошади, — ошарашено пробормотала Тиль.

— Кто знает? — приподнял брови Арьере. — Так часто бывает: болезнь долгие годы гложет человека, но близкие скрывают это ото всех. А потом случается неприятность. Может, вам всё же стоит обратиться к доктору, дорогая? Сейчас же прошу простить меня, вынужден откланяться, ждут в опере.

Супруг подошёл к креслу, двумя пальцами подцепил её руку, на колене лежавшую, запечатлел почтительный поцелуй и так сжал ладонь Тильды, что она едва от вскрика удержалась.

— Спокойной ночи, моя дорогая, — промурлыкал Амос.

И удалился, насвистывая фривольный мотивчик.

* * *

Тринадцать лет назад

Море бросалось грудью на скалы, бахало о камни литыми волнами, злобно плевалось в щели пеной, песком и галькой, так, что земля гудела: ровно — у-у-у… — будто в недрах паровой котёл работал. А потом, когда многотонный водяной вал врезался в стену, под ногами вздрагивало, стонало коротко и болезненно — и снова монотонный машинный гул.

Желтовато-серый откос уходил вниз ровнёхоньким срезом, словно кусок пирога оттяпали, только, наверное, таких гигантских пирогов не готовила даже мать великанов в Вечную ночь. Скала тянулась и тянулась вниз: в пяти шагах от края видно только кипящие на прибрежных камнях волны, и тонюсенькая, с ниточку, полоска каменистого пляжа. Хотя на самом деле она была широкой, просто со скалы не видно, а подойти ближе Тиль не решалась. Нет, упасть она не боялась, но стоять на краю такой верхотуры как-то неправильно, не должно здесь быть людей. Их право лишь с галёрки наблюдать.

Вот тучам, серым, но изумительно разноцветным — густо-фиолетовым, жёлтым с едва заметным пурпуром, сиреневым — висящим рваным полотнищем над морем и скалами, тут самое место. И чёрному росчерку альбатроса, беснующегося в туманной дымке над катящимися валами. И шквалистому, порывистому ветру, то замирающему до оглушительной тишины, то дышащему так, что глаза приходилось щурить, рукой придерживая шляпку с впивающейся в горло лентой. Вот этому всему тут точно было и место и время, а человеку нет, не было.

Мягкая ткань приятной тяжестью легла на плечи, укутала теплом, пахнув каминным дымом. Тиль искоса глянула на подошедшего кузена, поправила клетчатый плед, который Карт накинул.

— Ветер холодный, простудишься, — равнодушно пояснил Крайт.

Он стоял, сцепив руки за спиной, глядя то ли на волны, то ли на небо, не понять — полукруглая тень от козырька форменной фуражки не давала лицо увидеть, но на родственницу Карт не смотрел точно. И кусачая досада на бесцеремонно разрушенное тревожное уединение пропала, зато появилось чувство, сильно смахивающее на благодарность.

Ведь, в сущности, заботилась о Тиль только мама: одеяло подтыкала, вот так же плед приносила, когда дочь в саду засиживалась. Дядюшка, конечно, ни в чём не отказывал и подарки дарил, но это не то. Даже воспитательница, велящая переобуть промокшие ботинки, тоже не то. А вот без того самого жить не то чтобы невозможно, но как-то неполно, что ли?