Помоги проекту - поделись книгой:
Анна Алмазная
Я НЕНАВИЖУ ТАКИХ, КАК Я
А день начинается так хорошо.
Изумрудом бушует май. Плещет в лицо ласковым светом вялое с утра солнце. За спиной перешептываются сосны, спешит по белоснежной плитке сухой листик, погоняемый ветром. Задыхается трелью в вышине жаворонок, и неясная тоска подкатывает к горлу смутно знакомыми звуками.
— Рассчитайсь!
— Первый! — крикнули в начале шеренги.
Бред, я и петь не умею, и песен не знаю, но в последнее время то и дело мурлычу что-то под нос, когда никто не видит.
— Четвертый!
Складываю слова в фразы, фразы как бусинки нанизываю на мелодии и сразу их забываю. Выплескиваю из души вместе с тоской, чтобы ненадолго наслаждаться сладостным опустошением.
— Седьмой!
Лишь тогда могу на время смириться с безликой жизнью. Со стерильно-белыми стенами учебного здания.
— Девятый!
С безмолвной толпой учеников. Таких, как я.
— Одиннадцатый!
Таких до последней родинки на одинакового оттенка коже. До последнего стежка на идеально чистой, пахнущей свежестью одежде. Ненормально одинаковые, пустые ярко-синие глаза. Светлые, одинаково постриженные волосы. Меня тошнило от этой одинаковости.
— Пятнадцатый!
И эти люди. Они мелькают между нами подобно теням. Скрывают тела под черными костюмами, а лица — под масками. Наши учителя, наши тренеры, наши врачи. Наши слуги.
— Восемнадцатый! — выкрикнул я.
Всегда немногословны, вежливы и обходительны, как роботы. Другие называли их обслуживающим персоналом. Я с недавнего времени — тюремщиками и палачами.
— Двадцать третий!
Кому, к черту, нужен этот жесткий режим? Эти тренировки? Сказать по правде, я раньше не задумывался и жил себе спокойно. Но уже месяц жрут изнутри сомнения и вопросы.
— Двадцать седьмой.
Потому что не может быть всем ученикам по пятнадцать.
— Тридцатый!
И не могут быть все настолько одинаковыми. Я знал (откуда?) что так не бывает.
— Тридцать второй!
Я знал, что оно ненормально… так наказывать за каждую слабость.
— Тридцать чет…
Голос последнего ученика осекся, сорвавшись на кашель. Боясь пошевелиться, я скосил глаза. Так и есть… значит, не приснились мне капли крови в умывальнике. И на вчерашней тренировке этот придурок ударился гораздо сильнее, чем мы думали.
Тридцать четвертый упал на колени. С уголка его губ медленно потекла струйка крови. Не в первый раз я видел подобное, однако в первый раз мне стало горько и тоскливо. Но что я мог сделать? Только смотреть, как мальчишка с моим лицом тяжело дышит, вздрагивает то ли от боли, то ли от страха, и смертельно бледнеет, когда от шеренги людей в черном отделяется один человек.
Плавным, едва уловимым движением он достал из кобуры пистолет. От оружия отразился луч солнца. Резанул по глазам. Стало дурно. И от собственной беспомощности дурно, и от собственного страха, горьким комком подкатившего к горлу. Дурно.
Золотоволосый мальчишка не шелохнулся. Он все так же стоял на коленях, упирался ладонями в уложенную плиткой землю, и даже головы не поднял, когда отливающее металлом дуло коснулось его волос.
— Готов умереть?
Мальчишка посмотрел на нашего тюремщика со знакомым мне до боли… упрямством? Губы расплылись в улыбке, с подбородка сорвалась и разбилась о белый мрамор ярко-красная капля:
— И ты все равно… убьешь? — с издевкой спросил он.
— Таков был договор.
— Пусть так. Лучше я умру живым… вы никогда не узнаете, кто он.
Что. Он. Говорит?
— Мне очень жаль, — сказал мужчина в черном, посмотрев на нашу шеренгу.
Какого черта ты на нас смотришь, будто извиняешься? Не смей извиняться! Не смей…
— …его трогать!
Крик гулко отразился от стен школы, и раньше, чем до меня дошло, что крик мой, человек в черном опустил пистолет:
— Кто это сказал?
Мне уже не было страшно. Я хотел одного — прекратить этот кошмар, какой ценой, не важно. Я хотел выйти из шеренги, подойти к этому подонку, врезать ему по морде, да от души, а там гори все синим пламенем. Но убивать на моих глазах эта сволочь не будет!
«Не вмешивайся! Прошу…»
В ладонь вцепились ледяные пальцы. Страх в чужом шепоте был заразительным… я застыл на месте, не в силах выдавить из себя и слова.
Не дождавшись ответа, мужчина в черном медленно поднял пистолет. Все так же не спуская взгляда с нашей шеренги, прицелился в тридцать четвертого.
«Не вмешивайся, — едва слышно прохрипел сосед. — Прошу, не вмешивайся!»
На этот раз на меня не подействовало:
«Пусти!»
«Не пущу», — неожиданно холодно ответил он…
… и впился ногтями в мою ладонь, раздирая ее в кровь. Я сдержал невольный крик. На миг показалось, что моя боль разошлась по шеренге волнами, заставив вздрогнуть всех учеников. До единого. Даже того, что был под дулом пистолета.
— Помни о договоре! — крикнул он человеку в черном. — Не смей на них смотреть! Все не смейте!
От удивления слова, рвущиеся наружу, застряли в горле.
Что он несет?
— Продолжишь в том же духе, — кричал обреченный, — и он умрет раньше, чем ты до него доберешься! Обещаю!
— Помню! — холодно ответил человек в черном.
— Стреляй же!
Уже понимая, что не успею, я рванулся из шеренги. Кто-то схватил меня на плечо и дернул, возвращая обратно. Грянул выстрел…
Мелодия ускорилась, взорвалась фейерверком эмоций. Пробежка? После такого? Они очумели?!
И опять не дали взбунтоваться. Кто-то схватил меня за руку и потянул за собой, грубо, жестко, заставив сорваться с места. И мы побежали под такт стучащей в висках музыки.
Я летел по тропинкам сосняка и ни черта не понимал. Ни бьющей в кровь мелодии, ни рвущихся к губам слов — не понимал. Раньше я чувствовал только страх. Раньше я боялся только за собственную шкуру, так какого черта мне так плохо? И плохо только мне?
В этот миг я возненавидел школу. Возненавидел других учеников. Они никогда не смеялись, никогда не шептались по углам, ничем не интересовались. Я знал, шкурой чувствовал, что так быть не должно, что это неправильно. Но иначе жить не умел.
«Лучше я умру живым…»
Живым? Не сбавляя темпа, я бесшумно засмеялся. Ты когда-нибудь был живым? И твоя ли вина, что ты таким был? И моя ли, что тебе не помог?
«Помни о договоре!»
Слова не давали мне покоя. Не в первый раз у меня на глазах убивали, но впервые кто-то из учеников знал больше, чем я. Отличался от меня.
Не заметив коряги, я зацепился за нее и упал, скользнув по песку ладонями. Кожу обожгло болью. Все ученики вдруг остановились, ошеломленно глядя сначала на свои руки, а потом на меня.
— Стой! — крикнул появившийся из ниоткуда человек в черном, доставая из-за пояса оружие.
Я попятился к лесу, ничего не понимая. Убьют? Из-за царапины?
— Стой на месте! — приказал надсмотрщик.
— Сюда! — крикнул кто-то.
Я позволил схватить себя за руку и увлечь с тропинки. Обычно я не доверял другим ученикам, но это утро, кровь на плитках и панический страх, что в меня будут стрелять, убили осторожность.
— Бежим!
За спиной кричали. Выпорхнула из-под ног сорока. Я вновь зацепился за что-то ногой и чуть было не упал. Проводник зло дернул меня за руку, заставляя обрести равновесие.
— Почему помогаешь? — выдохнул я.
— Кто сказал, что я тебе помогаю? — зло ответил он. — Просто не хотел, чтобы нам помешали.
…и бросился на меня.
Я был чуть лучше. Чуть быстрее. Этого «чуть» хватило, чтобы заостренный сук вместо артерии впился в плечо. По телу растеклась горячая боль. Мой мучитель упал в прошлогодние листья, глухо застонал.
Я не понимал, что происходит. Но мое тело и не хотело понимать. Мое тело пинком оттолкнуло от себя двойника и, игнорируя боль, полетело прочь. Я вырвал сучок из плеча, зажал рукой рану, чувствуя, как течет между пальцами горячая кровь. Я несся по разросшемуся ежевичнику, не замечая, как острые шипы расцарапывают ноги. Я слышал сзади крики и хотел только одного — жить.
Силы иссякли вместе с кровью, насквозь пропитавшей спортивную куртку. Тяжело дыша, я упал на колени в папоротники, все так же зажимая рукой рану. Я вдыхал прелый запах листьев, горьковатый — мокрой после дождя земли и видел…
Это не мои воспоминания. Точно не мои. А ощущение такое, будто стою на том поле, будто сейчас обернусь и увижу… брата.
Нет у меня брата. И музыку я писать не умею. К сожалению. Зато есть ненавидящий шепот над ухом:
— Значит, это ты…
Я устал бояться и удивляться. Стало почему-то смешно. Еще один, столь похожий на меня, с перекошенным ненавистью лицом. Они так яро меня ненавидят, будто живут только этой ненавистью.
— Это в самом деле ты… чем ты лучше меня?
Он присел рядом. Его холодные, потные пальцы скользнули мне под подбородок, заставив поднять голову. Я встретился с пышущим неприязнью взглядом и тревожно сглотнул.
— Скажи, чем?
Я не ответил. Сказать по правде, я не знал, что отвечать.
— У нас теперь общие воспоминания, а ты все равно не такой как мы. Выпендриваешься.
— А пошел бы ты… — прошипел я.
Поделиться книгой: