— Что этот сумасшедший собственно себе вообразил? — прорычала мама после короткого молчания, во время которого она несколько раз напряженно сглотнула и высморкалась, — Останься здесь. Держи позицию. Мы что, на войне, или как это понимать?
— Я не могу этого сделать, — ответила я беззвучно и как бы самой себе. — Я не могу сейчас уехать, — в то же время, глубоко внутри себя я знала, что ничего не желала больше, чем какое-то задание, даже если оно казалось таким невозможным и недостижимым как это.
Мы снова замолчали. Потом мама набрала побольше воздуха в легкие, выпрямилась и повернулась ко мне.
— Нет. Мы должны поехать. Если мой муж предпочитает исчезнуть в мире Демонов Мара, я хочу, по крайней мере, чтобы мой сын был со мной рядом. Лео прав. Нам нужно вернуть Пауля. Кроме того, у него мы найдем ключ к сейфу. А я чертовски хочу знать, что находится в этом сейфе.
— Мама. Он имеет в виду не нас. Он имеет в виду меня. Ты должна остаться здесь, пишет он, — запротестовала я слабо. Вдруг мне стало ясно, что мама вообще только что сказала. Мир Демонов Мара. Теперь она это произнесла. Демоны Мара. Они существовали. А если существовали они, то, возможно, также существовал и Колин.
— Так, значит, он пишет, да? — мама сердито уперлась руками в бока, — Мне наплевать, что господин пишет и приказывает. Я не позволю тебе поехать одной в Гамбург, никогда! Это исключено!
— Но папа не просто так написал об этом, и я думаю, что Пауль едва ли посчитает классным, если мы появимся там у него вдвоем и начнем его убеждать. — Я почувствовала, как мой нерешительный протест умножился, стал прочным — несгибаемым. Идея отца не была такой уж плохой. Да, мне нужно было задание, чтобы не сойти с ума, чтобы, наконец, быть чем-то занятой. И, в конце концов, я использовала эту страшную зиму, чтобы получить права. Но сначала я должна выяснить: действительно ли папа пропал без вести, а не лежал где-то в больнице, надеясь получить от нас какие-то известия.
— Мы подождем, пока не получим известия от полиции, — предложила я маме, которая все еще выглядела так, как будто в следующий момент разломает в кабинете все на куски, а потом подожжет. — Хорошо? Если они ничего не выяснят, то я поеду.
— Эли, я потеряла своего сына, и я не хочу еще потерять и свою дочь.
— Ты не потеряешь меня. И я верну Пауля. Если поеду. Обещаю тебе. Он больше послушает меня, чем тебя, не так ли?
Мама убрала руки с боков и скрестила их на груди. Если она принимала эту позу, с ней становилось трудно разговаривать, я точно знала это. Но я так же хорошо знала, что не хотела ехать в Гамбург вместе с ней. Я хотела сделать это одна. Также потому, что боялась, что этот дом окончательно потеряет теплоту и безопасность, если моя мама его покинет. Что приедет Тесса и заберет его себе, как она забрала дом Колина. Нам был нужен домашний очаг.
Мама возьмет и снимет квартиру в Гамбурге, если Пауль будет упорствовать. И как бы сильно я не отвергала Вестервалд в начале — это была моя и Колина территория. Ей нельзя было снова вырывать меня из этой среды, пока у меня еще была надежда, что Колин и я в один прекрасный день сможем вернуться в лес.
— Мама, есть кое-что еще, — я держала его все это время в руке. Тонкий, сложенный листок письма, который тоже находился в конверте. На нем было написано только одно слово: «Миа». И он был лучшим отвлекающим маневром, который у меня как раз был наготове. — Оно для тебя, а не для меня.
Я протянула ей его, убежала из кабинета и промчалась по ступенькам на чердак. Еще до того, как я смогла закрыть дверь, по моим щекам потекли слезы.
— Ах, папа, — рыдала я, в то время как Мистер Икс терся о мои ноги. — Почему одно для мамы? Ты не мог и для меня написать одно письмо? Всего лишь несколько строчек только для меня?
Плача, я зарылась под одеяло. Мистер Икс свернулся клубочком, согревая меня, на моих ногах.
Дал мне папа это задание, потому что хотел, чтобы я заплатила за то, что выступила против него и своей любовью к Колину, завлекла сюда Тессу? Это была первая часть моего искупления?
Или я получила его, потому что он только мне и больше никому не доверял убедить Пауля? И что находилось в сейфе?
Как всегда, я боялась, что встречусь с Колином во сне. Но я все равно уже плакала. Какая теперь была разница в том, заснуть плача, плача увидеть о нем сон или плача проснуться?
Мой сон принадлежал моим слезам, а мои слезы принадлежали ему. Где бы он ни находился.
Глава 3
Меры принятые для выживания
Неделю спустя папина машина снова стояла у нас во дворе. Без папы. Volvo был найден в аэропорту, в Риме, образцово припаркованный в подземном гараже и с оплаченным паковочным билетом на первые три дня. За остальное время теперь должны были заплатить мы, также и за стоимость перевозки машины. Последний полет папы привёл его в Неаполь. Там след обрывался. Никакая больница не принимала его ни на материке, ни на Сицилии. Сам автомобиль был цел. Авария была исключена.
Полиция всё ещё предполагала любовную двойную жизнь, но мама и я знали, что в этой двойной жизни мало чего было связано с любовью. Теперь мы стояли в зимнем саду и подозрительно разглядывали через густой плющ перед окнами стоящий внизу квадратный тёмно-синий Volvo, как будто в следующий момент он выплеснет разъедающую кислоту.
Уведомление полиции — «местонахождение неизвестно» — было не единственным сообщением, которое достигло нас на этой недели. Я получила любезно сформулированное согласие на работу уборщицей в одной из клиник Гамбурга, которое, учитывая среднее число моих оценок, которое, по всей вероятности, будет лежать между 1,0 и 1,3, я посчитала не очень смешным. «Мы будем рады приветствовать вас в вашу первую смену 19 февраля в 8 часов вечера». Там, должно быть, что-то перепутали, и у меня появилось искушение порвать письмо и выбросить его в мусор, но я не сделала этого. Также моя попытка позвонить туда закончилось тем, что я положила трубку, прежде чем кто-то смог ответить и таким образом разъяснить недоразумение. Так как клиника находилась в Гамбурге, а в Гамбурге жил Пауль. Так что я могла появиться в клинике лично и объяснить всё уполномоченному лицу. То, что я была не той, кто хотел там мыть пол. И то, что этим я, возможно, украду у какой-нибудь бедняжки работу, которую она не получит из-за этого недоразумения.
Таким образом, у меня был двойной повод поехать в Гамбург. Это было то, что я делала последние дни: искала причины, чтобы поехать в Гамбург. Этот был смешным, потому что я просто могла написать на EMail клиники сообщение, вместо того, чтобы звонить. Но чем больше я находила причин появиться в Гамбурге лично, тем лучше и надёжнее я себя. Это письмо казалось мне знаком судьбы — да, как будто оно имело особое значение. Хотя его вовсе нельзя было раскрыть из содержания, но каждый раз, когда я читала его, то строчки вызывали тихое гудение в моём животе.
Кроме того, этот красочный спектр причин был нужен не только для меня. Они были нужны мне также для мамы. Потому что она всё ещё сопротивлялась идеи позволить мне одной поехать на север. Зима никак не прекращалась. Снова выпал снег, и дороги были постоянно заледеневшими. Поэтому во мне ещё сильнее горело желание покинуть этот гнетущий дом и выполнить моё задание. Не в последнюю очередь к Паулю меня подгоняло любопытство и тоска по моему старшему брату, которого мне так мучительно не доставало все эти годы.
Теперь подходящая машина стояла внизу. Сесть в мамин «жук» было бы равноценно негласному самоубийству. Я боялась садиться в него, даже когда мама была за рулём. Я же сама за рулём этой тарахтящей торпеды? Невообразимо. Машина папы казалась мне комфортнее и гораздо безопаснее в движении. Тем не менее, я не отваживалась подойти к ней ближе.
— Я обыщу её, — решила мама после нескольких минут молчания. — Может быть, что-то и найду.
— Хм, — пробормотала я в знак согласия и была рада, что она эту задачу взяла на себя. Тогда хотя бы ещё один знакомый человек после папы карабкался по изношенным сидениям. В настоящее время для меня это всё ещё была папина машина, и возможно внутри неё был его запах… Возможно, в CD-плеере находился его любимый компактный диск «Pink-Floyd»… Возможно, в бардачке лежали его мятные таблетки, которые он так любил сосать. Это было и так достаточно тяжело — смотреть на машину снаружи.
Мама завязала свои дикие кудри на затылке, как будто хотела навести порядок на голове и в голове и подняла высоко подбородок.
— Теперь у меня есть два варианта, Эли. Либо я надеюсь на то, что он жив и вернётся, и всё своё время провожу в ожидании. В ожидании события, которое, может, никогда не наступит. Либо я считаю, что… что с ним что-то случилось, тогда у меня будет шанс горевать, и я буду ещё больше радоваться, если в один прекрасный день он снова вернётся.
— И что ты выберешь? — Я даже не потрудилась заглушить укоризненный тон в голосе. Потому что уже догадывалась, каким будет её ответ.
— Прошедшие восемнадцать лет я снова и снова проводила в ожидании и бдении. И я снова и снова ожидала этого момента. Я хочу оплакать его, Эли. Было чудом то, что до сих пор ничего не случилось.
— Значит, ты думаешь, что он мёртв, — сказала я жёстко.
— Нет, я так не думаю. Я думаю, что он находится в такой ситуации, в которой мы больше не можем достигнуть его. И что это рано или поздно будет стоить ему жизни.
— Это ведь то же самое! — Я резко повернулась в мамину сторону, но она по-прежнему смотрела на Volvo.
— Лео полукровка, Эли. Ты и я — мы люди. Это разные категории. У нас есть предел. И ты не должна забывать, что эти… эти Мары имеют бесконечное количество времени в своём распоряжение. Они не торопятся. Если они его поймали, то не вынуждены действовать быстро…
Мамина прямота приводила меня в ярость. Я переплела свои руки между собой, чтобы не ударить ими в стекло зимнего сада.
— Прекрасно. Может быть, ты и можешь сесть и погоревать, чтобы потом начать новую жизнь. Но я так не могу. Я выясню, что случилось с папой…
— Елизавета! — прервала меня мама и оторвала свой взгляд от Volvo. В ужасе она посмотрела на меня. — Ты этого не сделаешь! Ты что, сошла с ума? Хочешь, чтобы я и тебя тоже потеряла? У тебя нет никаких шансов! Ни малейших!
Я хотела противоречить ей, сказать ей, что, по крайней мере, смогла выманить Колина из сражения с Тессой без того, чтобы она учуяла меня. Но мама ничего об этом не знала. Я даже папе не рассказала все подробности. Он только знал, что я пыталась замаскироваться, но не то, что точно я пережила в лесу и что видела. Кроме того, мама была права.
В одиночестве у меня действительно не было никаких шансов. А я была одна. Мысль о том, чтобы поехать в Гамбург без моего по-отцовски терпеливого инструктора по вождению, пухленького усатика по имени Боммель, который даже тогда был спокойным, когда я со скоростью 80 км/ч пронеслась мимо придорожной закусочной, итак заставляла безудержно подскакивать мой адреналин в крови. Отправиться самостоятельно в Италию, чтобы искать папу, было совершенным безумием.
— Хорошо, не сейчас, — вздохнув, уступила я, — Когда-нибудь, когда-нибудь я найду папу. И я не буду горевать по нему. — Потому что больше горя, чем сейчас, невозможно перенести, — подумала я, но чего не хотела говорить вслух. Я уже горевала о Колине — и это тогда, когда знала, что он может умереть только с большим трудом. Он существовал. Но его не было в моей жизни. — Может быть, содержимое сейфа даст нам разъяснения, куда его могло занести, — добавила я, вздыхая.
Мама закатила глаза, подняв, вздыхая, их к небу, а ее локоны затанцевали, когда она замотала головой.
— С каких это пор ты стала таким авантюрным человеком?
— Я не авантюрный человек. Я хочу знать, что случилось. Но я подчиняюсь твоему диктату и сначала верну Пауля. Согласна?
Теперь ей придется сказать «да». По-другому было невозможно. У нее был выбор: Гамбург или Италия. Мама на одну секунду сжала губы:
— Когда ты поедешь?
— Завтра утром, — спонтанно решила я. Мне нужно было воспользоваться этой возможностью, — Я пойду сейчас паковать свои вещи. Ты позаботишься о машине?
Мамины всхлипывания и ярость, и брань доносились до меня наверху, когда я тоже ругалась, без какой-либо системы вытаскивала из моего шкафа вещи и запихивала их в свой чемодан на колесиках.
В то же время мама, причитая, осматривала папину машину, при этом привлекая внимание соседей. Ей это было так же безразлично, как и мне. Так и так уже ходили первые сплетни об исчезновении папы, а из клиники пришло неприятное письмо, за которым последовало немедленное увольнение. Папа порядком все себе здесь испортил.
Я не имела ни малейшего понятия, сколько мне понадобится времени, чтобы уговорить Пауля вернуться домой. Мне было ясно, что мама не ожидала, чтобы он обосновался здесь навсегда. Он учился на врача, и у него была квартира в Гамбурге. Здесь речь шла больше о том, вообще свести его снова с остальной семьей, даже если это продлится всего один или два часа, что-то, что в прошедшие семь лет не удавалось ни разу, потому что Пауль с упрямством, как у осла, притворялся, что нас не существует.
Так что я запаковала то, что вмещалось в чемодан, добавила наверх пару компакт-дисков и наслаждалась сердитым усилием, которое мне понадобилось, чтобы застегнуть замки. Задыхаясь, я поволокла чемодан к двери и огляделась.
— Что мне делать с вами? — спросила я озадаченно и посмотрела на моих милых животных. Генриетта сложила щупальца как в молитве и выглядела при этом более безбожно, чем сатана во плоти. Берта сидела неподвижно под корнем, насыщенная и ленивая из-за сверчка, которого она съела сегодня утром. Хайну, как всегда, сбежал от дневного света и прятался от меня и всего мира под своим камнем. Только Ханни и Нанни спокойно валялись в песке.
Теоретически, папина машина была достаточна большой, чтобы они там поместились вместе со своими жилищами, и я с удивлением поняла, что мне будет трудно расстаться с ними. Кроме того, я просто не была уверена, что мама сможет дать им живой корм. Она предпочтет высадить их в саду. А это никто не переживет при таком холоде.
Ладно, значит, я возьму их с собой. У Пауля, в конце концов, была слабость к уродливым животным.
— А ты, мой зайчик? — я плюхнулась рядом с Мистером Икс на диван и погладила его обеими руками по потрескивающему меху. На одну секунду я увидела не свои, а руки Колина, которые всегда так небрежно и в то же время нежно ласкали его, так, как только мог делать это он… С тех пор Мистер Икс уже множественное количество раз почти невротически основательно умывался и все-таки: Колин касался его. Я оставила лежать ладони на его животе. Гортанное мурлыканье кота мягко под ними вибрировало.
Это утешало меня. А мама решила горевать. Я все еще хотела обвинить ее во всех возможных вещах, но в первую очередь за ее трезвую безысходность, хотя в то же время мне было ее так жалко, что у меня сжалось горло. Но она будет нуждаться в утешении. Не говоря уже о том, что я не знала, переживу ли я то, если Мистер Икс последует своим животным потребностям, да возьмет просто во время поездки, и выложит свою вонючую сосиску в багажнике. До Гамбурга нужно добираться несколько часов.
— Ты присмотришь за моей глупой мамой, хорошо?
Мистер Икс высунул когти и начал, восторженно пинаясь, раздирать обивку моего дивана. Когда мы ужинали, мама уже снова успокоилась. Она не нашла ничего подозрительного в папиной машине, но почистила ее, проверила аптечку, положила мне в бардачок инструкции по эксплуатации и ящик воды, плюс одеяло и две упаковки печенья в багажник. Значит, она предполагала, что я самое позднее на полпути окажусь в канаве и никогда оттуда больше не выберусь. Признаюсь, мои навыки вождения были не особо хороши. Но я хотела выбраться отсюда и при этом оставаться независимой. Мамины попытки побудить меня поехать на поезде были напрасны.
После ужина я надела мое пальто, обмотала плотно шарф вокруг шеи и прошла по темной, тихой деревне.
Как всегда, при этих вечерних прогулках я не встретила никаких других людей. Иногда мою дорогу пересекала кошка, а овцы на пастбище рядом со старым дубом блеяли доверчиво, когда чуяли меня. До сих пор я избегала вершины грунтовой дороги. Но сегодня я пошла, с бешено стучащим сердцем, ей на встречу.
Две из корявых яблонь не устояли в последнюю бурю. Как скрученный скелет, они упирались в мокрую землю. От них исходил затхлый запах. Не та многообещающая и в то же время испорченная сладость, как во время прощания Колина и меня, о котором я не знала, было ли оно на самом деле или всего лишь было сном. Позволил ли Колин увидеть мне его в сновидении, или я была здесь по-настоящему? В своей тонкой ночной рубашке и босиком, не чувствуя холода и моих ранений?
И играло ли вообще большую роль то, видела ли я все это во сне или нет? Нет, для моих чувств это не имело значения. Однако это имело значение для моего задания. Я могла быть убедительной по отношению к Паулю только тогда, когда сама была убеждена. Может, он сомневался в папином рассудке. Но в моем нет.
С гулкими шагами я побежала вниз к дому, твердо решив сделать то, чего я боялась в течение всей зимы. Я открою ящик, содержащий письма.
Глава 4
Колебания температуры
В последнюю минуту я передумала, но было уже слишком поздно. Мои пальцы передвинули ящик так, что он выпал немного за край. Об остальном позаботилось притяжение Земли. Хотя я отпустила его и в тоже время отпрянула, как будто обожглась, упала сначала я, а потом и ящик на пол — и, к сожалению, так злополучно, что острый металлический край попал мне в висок.
Я оставалась лежать в течение нескольких минут, будто мертвая, и ждала, пока колющая боль, которая пульсировала, как метроном, у меня в голове, перейдет в терпимую пульсацию. С закрытыми веками я вытянула руку и опустила ее на ковер.
Что-то зашуршало. Да, под моими пальцами была бумага. Одна из двух записок, которые торчали в ошейнике Мистера Икса. Я знала обе наизусть, также, как и письма.
— Ты ведь знаешь, он любит рыбу. А я люблю тебя.
Воображение? Пустая, неисписанная бумага? Или буквы?
— Буквы, — прошептала я после того, как наконец нашла мужество открыть глаза, подняться и посмотреть вокруг. — Буквы…
Они были там. Аристократический подчерк Колина. Чернила немного выцвели и были почти коричневого цвета, но достаточно интенсивные, чтобы его строчки чуть ли не засветились. Два письма, две записки. Доказательства. У меня были доказательства.
Поспешно я снова их сложила, убрала назад в металлический ящик, заперла и отнесла их на законное место на шифоньере. Внезапную мысль о том, что я сама сочинила эти строчки в своем летнем безумии — в семье Штурм было возможно все — я настойчиво отметала в сторону. У меня не было ни бумаги Верже, ни чернил каракатицы. Нет, все это было доказательством, и покончим с этим. Скверно уже то, что я полночи сидела перед шифоньером и боролась сама с собой.
Теперь я выиграла и могла отправляться в дорогу. Так тихо, как только было возможно с тяжелым чемоданом в руке, я прокатилась по лестнице вниз и на улицу во двор. Я не хотела будить маму. Заботливо я включила в машине отопление, чтобы мои уродливые твари не умерли от холода, когда я оставлю их в багажнике машины. Затем я оттащила аквариумы и террариумы вниз.
Во время моей второй вылазки по лестнице вверх и вниз проснулась мама, несмотря на то, что я старалась быть тихой. Молчаливо скрестив руки на груди, она мерзла или не одобряла то, что я делала? Она наблюдала, как я несла одно чудовище за другим на рассвете в прозрачных ящиках для перевозки, которые я купила еще вчера, размещала почти нежно между ящиком с водой, террариумами и аптечкой. В багажнике теперь было достаточно тепло. Все же Берта раздраженно прыгала на стенку ящика, когда я принесла этот последний, чувствительный груз в машину, и на одну страшную секунду моего носа достиг затхлый запах Тессы. Я замерла и сделала глубокий вдох и выдох. Мама выжидательно наблюдала за мной.
— Завтракать не будешь? — немногословно спросила она. Я повернулась к ней и увидела, что она плакала. Я только покачала головой. Во рту пересохло, а язык, казалось, прилип к небу. Я не хотела есть, и говорить тоже не могла. Мы нехотя обнялись, не особо при этом приблизившись друг к другу.
— Береги себя, Эли, — сказала мама, но казалось, она не верила в то, что я приму ее совет во внимание после того, как полностью проигнорировала его летом.
Прежде чем я опустила ручной тормоз и включила скорость передач, я вставила новый Моби-диск в магнитолу. Он помог пережить мне зиму, и я горячо надеялась, что он сделает поездку в Гамбург терпимее. У меня не было навигационной системы, только карта, которую я не смогла бы нормально посмотреть во время езды. Мама записала мне адрес Пауля, но я не заглядывала так далеко в будущее. Когда я буду уже в Гамбурге, был мой девиз, то и остальное решится само.
То, что само по себе ничего не решается, стало ясно на автостраде. Асфальт был гладким и скользким, как лед. Колеса как-то странно вибрировали, а медленный, как черепаха, трактор передо мной сводил меня с ума. Раздраженно я начала свой самый первый обгон. Встречная полоса, в конце концов, была свободна.
Я нажала на газ, а все остальное уже не зависело от меня. Внезапный рывок сдвинул зад Volvo в сторону. Колеса пронзительно завизжали, когда я в панике надавила ногой на тормоз. Почти элегантно универсал покрутился вокруг своей оси, в то время как трактор чудом проехал мимо хвостовой части машины, а морда машины заехала на проселочную дорогу, ответвляющуюся от шоссе. Там заглох двигатель. Затем произошел короткий, но неожиданный удар, из-за которого я ударилась лбом о руль.
— И снова на несколько клеток головного мозга стало меньше, — поставила я диагноз, прежде чем мое тело поняло, что случило. Мое сердце подпрыгнуло до самого горла и отчаянно попыталось разорвать его.
— О, Боже, — застонала я.
Внезапно мне стало так жарко, что я трясущимися пальцами отстегнула ремень и сняла куртку. Затем мой мозг пережил смерть своих клеток и в тот же момент объяснил мне, где я нахожусь. Это была не просто какая-то проселочная дорога. Это была проселочная дорога, которая приведет меня к дому Колина в лесу.
Я больше ни разу не была в его доме. Когда Тильман и я унеслись на Луисе, мы оставили Тессу, с ее дикой жадностью, на покрытом гравием дворе. Я не придавалась иллюзиям о том, что она не зашла еще раз в дом и не взяла все, что могла схватить в свои ненормально маленькие, волосатые руки. В то время как происходила битва, Тильману в руки попали вещи Колина, которые она до этого украла и затолкала в свою одежду. Также машина Колина была покрыта царапинами от ее когтей. Я хотела запомнить дом таким, каким я его увидела впервые и полюбила. Это очаровательное, стильное сочетание старого и нового. Шикарная кровать Колина с бархатным красным покрывалом. Его ванная комната, которая напоминала мне каюту роскошного парусного судна. Его поношенный килт на стене. Кто знал, как все выглядело там сейчас.
У меня почти не было сомнений, что Тесса ушла. Но я не хотела видеть оставленные ею слезы, не хотела признавать их. Не в то время, когда мне нужно было еще жить здесь.
За моей спиной по дороге проехал школьный автобус. Volvo задрожал. Его задние колеса прокручивались, когда я завела двигатель и хотела сдать задом с проселочной дороги. Он сопротивлялся, а чтобы развернуться было не достаточно места. Но во дворе Колина было как раз столько места, чтобы я без дальнейших опасных маневров могла направить автомобиль на правильный путь. Кроме того, улица расширялась недалеко от домика лесника.
Это были объективные аргументы. Что ж, хорошо. Но они производили на меня мало впечатления. Намного сильнее было подсознательное гложущее желание хотя бы ещё раз посидеть под крышей рядом с домом и посмотреть на опушку леса, даже если я сделаю это одна при минусовой температуре и со снегом. Но посидеть там, только несколько тихих моментов, может быть, это даст мне силу для всего того, что я намеревалась сделать. Я ведь не хотела заходить в дом, а только посидеть там снаружи. И ничего больше.
С другой стороны, разве я этим не разбережу старые раны? Не станет ли тоска ещё сильнее, чем она уже была? Или я обнаружу дом не только пустым, но и полностью изменённым, таким, как в моих изнурительных, длительных, плохих снах, в которых он пришёл в упадок и стал тёмной, затхлой дырой, наполненный мокрицами и тараканами, с заплесневелыми стенами и давяще низкими потолками.
Но он был моим убежищем. Он казался мне почти крепостью, которая защищала меня, защищала нас. Пока не появилась Тесса. И к чёрту, она не должна быть последней, кто был там. Только не она.
Не веря, я смотрела на саму себя, как я переключила скорость на первую передачу и заехала в лес. Машина ползла. Чем ближе я подъезжала к дому и чем темнее становились заросли вокруг меня, тем больше я замедляла и без того уже медленный темп. Дышать я могла теперь только порывисто, как в ночи лихорадки с бронхитом, когда, кашляя и задыхаясь, я думала, что пробил мой последний час. Что-то давило мне на грудь…
При следующем затруднённом вдохе я снова нажала на тормоз. В этот раз немного более аккуратно, чем раньше. Volvo остановился без вращений. Со щелчком я повернула ключ, и двигатель заглох. Тишина капала, как расплавленный свинец в моих ушах. На один момент я подумала, что оглохла. Но, к сожалению, у меня осталось моё зрение. Я заморгала, зажмурила глаза, снова открыла их — старая песня. Я всё ещё не привыкла, что существуют вещи, которые нещадно расширяют мой кругозор.
И это была одна из них. Липкая и смертельная, и совершенно нелогичная. Паутина. Везде: между кустами и деревьями, даже камни на гравийной дороге были покрыты ею. Она покрывала пеньки, листья и стволы елей. Тянулась в перепутанном, но пугающе эстетическом узоре от куста к кусту, а именно до высоты одного метра сорок пять сантиметров. Высоты Тессы.
В отдаление от дороги не было никакой возможности сделать хотя бы шаг в лес, без того, чтобы не касаться паутины и не спровоцировать её жителей. «Каких жителей?» — спросила я себя со слабой насмешкой. Это, должно быть, осталось с осени, при первом морозе было заморожено и законсервировано, и потому, что сюда не проникала ни одна человеческая душа, они остались. Причуда природы, ничего больше. Но я знала, что это не так. Дичь, которая бродила здесь ночью по зарослям, должна была порвать её. Или здесь не было никакой другой жизни?
Может, мне стоит ближе взглянуть на паутину. Лишь мимоходом, чтобы убедиться, что это было так, как я думала. Зимняя спячка. Но если быть честной, то я только искала причину, чтобы покинуть безопасное место в машине. Потому что это были не только тысячи паутинок, которые сбивали меня с толку и вызывали моё любопытство, но так же и тонкий столб дыма, который поднимался за следующим поворотом в бледное небо, то есть всего в нескольких шагах от дома Колина.
Я попыталась проигнорировать жуткую тишину и мимолётное соображение, сколько Берт, вероятно, живет в паутине, в шоковом ли они состоянии из-за мороза или нет, и открыла дверь. Подозрительно я принюхалась. Нет, никакого затхлого запаха, никакого удушливого, животного запаха мускуса. Пахло горячими камнями и — шалфеем? Я, принюхиваясь, втянула в себя воздух. Да, шалфей, очевидно.
Ну, это точно была не Тесса, кто поджаривал себе в утреннем барбекю свиное бедро в пряных травах. Демонам Мара не нужна была человеческая еда. Тем не менее, я открыла багажник и посмотрела испытывающе на Берту. Она производила впечатление, словно была обиженна, но не находилась ни в брачном безумии, ни прыгала на стекло. Она просто сидела и ждала.
Замок машины я закрыла. Потом снова открыла. При случае бегства это было лучшим условием. Я направилась навстречу столба дыма и должна была следить за тем, чтобы мои гладкие подошвы не поскользнулись на обледенелом гравии. Время от времени я бросала взгляд на паутину слева и справа от меня, но я была не достаточно смелая, чтобы всмотреться в неё сознательно или даже дотронуться до неё. Сначала я хотела увидеть, что происходило возле дома. Со стучащим, как барабан, сердцем я направилась к облаку дыма. И мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что я увидела.
Это не было барбекю. Это была палатка, состоящая из нескольких тентов, которые были натянуты на основу из веток. Пар пробивался через щели и терялся между ветками голых деревьев. Запах шалфея был теперь настолько сильным, что щекотал у меня в носу. Перед палаткой горел маленький костёр, в котором лежали толстые, круглые камни, накалившиеся от жара.
— Что ты тут делаешь? — Тильман не повернулся в мою сторону. Неподвижно он сидел, скрестив ноги, перед входом в палатку, взгляд направлен на извивающееся пламя. Его лицо отсвечивало красным, и всё же я заметила, что его волосы стали светлее. Они больше не были такого огненного тиоцианового цвета, из-за которого он везде выделялся. Так же и его кожа изменилась. Веснушки остались, но они почти не выделялись на молочного цвета основе его щёк.