Стихотворения и поэмы

«Ну, первые две строки так, общефольклорные. Но дальше! Это же кинокадр! Балладная краткость, две детали — облако (пыль, то есть) да кони, — и какая динамика! А следующая строчка, ее давно уже никто не понимает, потому что тактику такого боя, естественно, все забыли: как пулеметчик с тачанки стрелял? "И с налета, с поворота" — это ведь, Вася, не просто внутренние рифмы! Пулемет располагался на заду тачанки, иначе своих же коней застрелишь! Значит — подлететь как можно ближе, развернуться и, как сказали бы пираты, "из кормовых орудий…" Вот это и есть “с налета, с поворота". Два слова — и вся тактика боя описана!»

Потом помолчал и добавил: «Ну а поскольку мои массовые песни никак до такого уровня не дотягивали, то я от них и отказался. Ну, непохож тот, забытый, никому не известный Галич, на автора "Кадиша" хотя бы… А?» («Кадиш» Галич справедливо считал одной из самых больших своих удач).

Этот разговор я передаю так, как запомнил и записал по свежим следам. Жалею теперь, что дневников никогда не вел, а только спорадические записи делал — ленился.

В последнем нашем разговоре с Галичем речь зашла о Н. А. Некрасове. Просматривая в редакции радио перед записью на пленку мой очередной текст, Галич предложил мне вместе с ним написать и прочесть получасовую передачу к столетию со дня смерти Некрасова — он его очень любил. Было это 15 декабря 1977 года, около 11 часов утра. Уговорились, что я приду к Галичу домой в три часа, чтоб вплотную заняться передачей. До моего прихода он собирался заехать в специальный магазин, купить какую-то особую американскую антенну к недавно приобретенной им радио-магнитофонной системе.

Перед тем, как идти к нему, я примерно в половине третьего вместе с Виолеттой Иверни, сопровождавшей меня, повернул на улицу Лористон к Максимову. Поднимаясь по лестнице, громко сказал, что зайду только на минуту: Галич ждет меня в три (он жил в нескольких минутах ходьбы от улицы Лористон).

Наверху открылась дверь, на площадку вышел Владимир Максимов — и от него мы узнали ужасную новость: Галич умер полчаса назад. Максимов только что вернулся от него.

Мы тут же бросились туда, к Галичу. Из квартиры еще не ушли пожарники и врач-реаниматор.

Вот что произошло: когда Галич вернулся домой с новой антенной, Ангелины Николаевны не было дома. Он прошел прямо в свой кабинет и уже там скинул пальто на стул. Ангелина Николаевна, вернувшись и не увидев его пальто в передней, решила, что его еще нет дома, и пошла на кухню.

А он в это время уже лежал в кабинете на полу…

Галич совершенно ничего не понимал в технике, но ему явно хотелось поскорее испробовать новую антенну. Он попытался воткнуть ее вилку в какое-то первое попавшееся гнездо. Расстояние между шпеньками вилки было большим и подходило только к одному гнезду, которого Галич, по-видимому, не заметил. Он взял плоскогубцы и стал сгибать шпеньки, надеясь так уменьшить расстояние между ними. Согнул и воткнул-таки в гнездо, которое оказалось под током…

По черным полосам на обеих ладонях, которые показал нам врач-реаниматор, было ясно: он взялся двумя руками за рога антенны, чтобы ее отрегулировать. Сердце, перенесшее не один инфаркт, не выдержало этих 220 вольт.

Рядом с ним на ковре лежали плоскогубцы и антенна…

Когда Ангелина Николаевна вошла в комнату и поняла, что произошло, она распахнула окно, закричала, стала звать пожарников, казарма которых находилась напротив, на другой стороне узкой улицы, потом тут же позвонила Максимову. Прибежали пожарники с врачом-реаниматором (в каждой французской пожарной команде он непременно есть и на все вызовы едет впереди команды). Но было поздно…

Естественно, тут же пошли слухи о том, что Галич погиб «от рук КГБ». Нет, то был чистейший несчастный случай, результат неумелого обращения с электричеством.

Эти слухи об убийстве ходят и до сих пор, не имея ничего общего с фактическими обстоятельствами трагедии.

Приведу некоторые высказывания о смерти Галича:

«О причинах смерти Александра Аркадьевича Галича ходит много слухов. Самый распространенный — агенты КГБ достали. Не думаю. Хотя бы потому, что после убийства Бандеры в 1959 году, наделавшего много шума, КГБ получил установку не применять более такого рода акций за границей. Во всяком случае, самим. Так пишет не только старый агент и организатор многих ликвидаций Павел Судоплатов, но и известный исследователь действий спецслужб Дж. Баррон в своих книгах «КГБ» и «КГБ сегодня». Это же подтверждает и (бывший — В. Б.) генерал КГБ Олег Калугин»

Валерий Лебедев[40].

«Его смерть — такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Я спрашивал: у тамошних людей нет никаких сомнений, что эта смерть не подстроенная»

Владимир Войнович[41].

«Я был в Мюнхене, когда пришла страшная новость из Парижа. Схватил несколько пленок с песнями Галича и побежал в студию. Что я говорил в микрофон о Галиче — не помню, но в какой-то момент стали душить слезы… В эмиграции он написал песню "Когда я вернусь". Мог бы, мог бы вернуться — он ведь ровесник Солженицына. Нелепый случай оборвал такую жизнь!

В советской печати промелькнули тогда темные намеки, будто Галича кто-то убил — то ли из-за его связи с женой одного неприятного типа, то ли еще почему. В эмиграции боялись, что это было делом рук КГБ. И то, и другое неправда. Есть заключение прокурора Франции на основании тщательного расследования: случайная смерть»

Сева Новгородцев[42].

22 декабря 1977 года в парижском Соборе Александра Невского состоялось отпевание Галича. На церемонии присутствовала вся редакция и многие авторы «Континента», редакция «Русской мысли», «Вестника РСХД», журналов «Грани»[43] и «Посев», русские писатели-эмигранты, художники, друзья. Многие приехали из Германии, Англии, Швейцарии. Из Норвегии прилетел Виктор Спарре. Пришли в «Континент» телеграммы из СССР — от академика А. Д. Сахарова, от А. Марченко и Л. Богораз из ссылки.

В Москве на следующий день после смерти поэта в двух театрах — на Таганке и в «Современнике» — в антрактах, без разрешения властей, были устроены короткие митинги памяти Галича.

А в Театре сатиры — 16 декабря после спектакля состоялся поминальный вечер. Стихи Галича читал Александр Ширвиндт.

Похоронили Галича на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, дальнем пригороде Парижа. Здесь похоронены Иван Бунин, Алексей Ремизов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Константин Коровин, Сергей Лифарь, Виктор Некрасов, Рудольф Нуриев, Андрей Тарковский, Владимир Максимов…

Через десять лет там же похоронили и Ангелину Николаевну. 30 октября 1986 года она заснула в постели с горящей сигаретой в руке. Возник пожар, она задохнулась во сне. Вместе с ней погибла и ее собачка.

* * *

К 70-летию поэта был снят документальный фильм о нем — «Александр Галич. Изгнание». В Москве на доме 4 по улице Черняховского была открыта памятная доска с бронзовым барельефом (скульптор Александр Чичкин). Галич изображен в профиль, на доске написано: «В этом доме с 1956 года жил до своего изгнания в 1974 году русский поэт и драматург Александр Галич». Внизу — слова из Евангелия: «Блажени изгнаные правды ради» (повторение текста, высеченного на могиле в Сен-Женевьев).

* * *

В заключение приведу ряд устных и письменных высказываний о Галиче нескольких его современников: поскольку поэзия Галича — это многоголосый хор, то пусть и разговор о ней станет подобием такого хора.

Д. С. ЛИХАЧЕВ:

Я слушал его, это было грандиозно — это пенье под гитару. Пел он не очень громко, было видно, что ему больно, что ему тяжело это петь. Он не злой был совершенно, Галич был страдающим человеком, он пел тогда «Гуляет охота», потом «Про товарища Парамонову», но это не производило впечатление издевки над Парамоновой, это была боль за существование таких явлений[44].

А.Д. САХАРОВ:

В декабре 1971 года был исключен из Союза писателей Александр Галич. И вскоре мы с Люсей пришли к нему домой; для меня это было началом большой и глубокой дружбы, а для Люси — восстановлением старой, ведь она знала его еще во время участия Севы Багрицкого в работе над пьесой «Город на заре»; правда, Саша был тогда сильно «старшим». В домашней обстановке в Галиче открывались какие-то «дополнительные», скрытые от постороннего взгляда черты его личности, — он становился гораздо мягче, проще, в какие-то моменты казался даже растерянным, несчастным. Но все время его не покидала свойственная ему благородная элегантности[45].

Лев КОПЕЛЕВ:

Давние знакомые и приятели, слушая песни, поражались: откуда у этого потомственного интеллигента, прослывшего эстетом и снобом, этот язык, все это новое мироощущение? В каких университетах изучал он диалекты и жаргоны улиц, задворок, шалманов, забегаловок, говоры канцелярий, лагерных пересылок, столичных и периферийных дешевых рестораций?

Но и самые взыскательные мастера литературы говорили, что этот язык Галича — шершавая поросль, вызревающая чаще на асфальте, чем на земле, — в песнях обретает живую силу поэзии. Корней Иванович Чуковский целый вечер слушал его, просил еще и еще, вопреки правилам строгого трезвенника сам поднес певцу коньяку, а в заключение подарил свою книгу, надписав: «Ты, Моцарт, — Бог, и сам того не знаешь!»[46]

Владимир ВОЛИН:

Галич был безмерно талантлив во всем, за что бы ни брался: актер, певец, поэт, прозаик, драматург, киносценарист… Аккомпанировал он себе на семиструнной — так называемой русской, или цыганской гитаре. У меня же была шестиструнная — «латиноамериканская». Различный строй, другие приемы, иная постановка пальцев. Однажды он попросил показать ему аккорды шестиструнки. Я продемонстрировал пять-шесть основных аккордов <…> Короче, весь малый джентльменский набор гитариста-любителя. И что же? Галич схватил всю эту премудрость с первого раза, взял инструмент, на котором сроду не играл, и тут же стал себе подыгрывать, словно всю жизнь держал в руках шестиструн-ку. Я не поверил глазам и ушам: мне для этого понадобился чуть ли не месяц![47]

Евгений ЕВТУШЕНКО:

Многие почитатели Высоцкого даже не подозревают, что у их кумира был прямой предшественник — Александр Галич.

Популярность Галича была, правда, более суженной — его знали больше в кругах интеллигенции, но думаю, что не менее полумиллиона пленок с его песнями бродило по домам. В отличие от Окуджавы и Высоцкого, у песен Галича никогда не было ни малейшего «официального» выхода к слушателям…[48]

Фазиль ИСКАНДЕР:

Чтобы понять трагедию отъезда Галича, надо было видеть его в те дни, в те часы. Я с Галичем жил совсем рядом, в пяти минутах ходьбы, я пришел к нему прощаться. Надо было видеть его в тот момент. Такой большой, красивый, но совершенно погасший. Он пытался бодриться, конечно, но чем больше бодрился, тем больше чувствовал, что случилось нечто страшное. Я не хотел себе самому признаваться, что он уезжает умирать… Не хватило нам всем, может быть, хотя все его любили, такой любви, чтобы просто оградить его…[49]

Владимир МАКСИМОВ:

Его глубоко укорененный и поразительно естественный артистизм сказывался во всем: в быту, в творчестве, в отношении к людям. Долгим и непростым был путь этого художника от невинных комедий и остроумных скетчей до песен и поэм протеста, исполненных пафоса гнева и боли. Но тем значительнее и выше прозревается нам сейчас его высокая судьба[50].

Виктор НЕКРАСОВ:

Вспоминаю его располневшим, но всегда красивым немножко, даже слишком, в белом свитере под всегда модным пиджаком: «Ну, с чего же начнем?» И все умолкнут, задвигают стульями, поудобнее устроятся на диванах, в креслах, разных там пуфиках, а то и просто на полу… Это были замечательные вечера, все чувствовали себя причастными к чему-то серьезному, настоящему. И невольно могло почему-то казаться, что при всем при том, а вот может существовать у нас такой Саша Галич, Александр Аркадьевич, член Союза писателей, и может он выступать здесь, и не только среди друзей, но вот приглашали и пел в Новосибирске, в Академгородке, значит, все-таки что-то можно?!… И на первом — после прошедшего все-таки того «вечера» — парижском вечере я тоже был. Народу собралось много. Очень много — и в зале, и в вестибюле. Я кого-то устраивал, пропуская, и сам остался без билета. Пролез как-то зайцем — на Сашу и зайцем! И устроившись потом где-то, не помню уже где, почувствовал, что волнуюсь. А когда на эстраду поднялся очень немолодой человек, и оказалось, что это сын Петра Аркадьевича Столыпина, убитого в мое время, в год моего рождения, мне совсем стало не по себе. Вот объявит он сейчас о выступлении известного поэта и барда Александра Аркадьевича Галича, а поймут ли его люди, большинство в зале, никогда в глаза не видевшие вертухая, а то и просто милиционера, не понимающие, что такое «порученец», и почему «коньячку принял полкило», и где такой Абакан, куда плывут облака? Кое-кто понял, кое-кто нет…[51]

Булат ОКУДЖАВА:

Стихи Александра Галича оказались счастливее его самого: они легально вернулись на родину. Да будет благословенна память об удивительном поэте, изгнаннике и страдальце[52].

Василий АКСЕНОВ:

Улица Андропова — центральная улица Ярославля. А где хотя бы один пароход «Академик Сахаров», «Александр Галич»?5[53]

Мария РОЗАНОВА-СИНЯВСКАЯ:

Все правильно. Как в моем любимом анекдоте. Идут два ворошиловских стрелка по Пушкинской площади, и один другому говорит: «Ну где справедливость, ведь попал-то Дантес, а памятник поставили Пушкину?!» Справедливости нет и не будет. Не ждите. И тем более не ждите ее от начальства. Галич ведь из первопроходцев, а авангард в президиум не попадает. Мы рождались на песнях Окуджавы, зрели и многое понимали на песнях Высоцкого, а сражались уже под песни Галича-[54].

СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ

ПОКОЛЕНИЕ ОБРЕЧЕННЫХ

Я ВЫБИРАЮ СВОБОДУ

1. СТАРАТЕЛЬСКИЙ ВАЛЬСОК

Мы давно называемся взрослыми И не платим мальчишеству дань, И за кладом на сказочном острове Не стремимся мы в дальнюю даль. Ни в пустыню, ни к полюсу холода, Ни на катере… к этакой матери. Но поскольку молчание — золото, То и мы, безусловно, старатели. Промолчи — попадешь в богачи! Промолчи, промолчи, промолчи! И не веря ни сердцу, ни разуму, Для надежности спрятав глаза, Сколько раз мы молчали по-разному, Но не против, конечно, а за! Где теперь крикуны и печальники? Отшумели и сгинули смолоду… А молчальники вышли в начальники, Потому что молчание — золото. Промолчи — попадешь в первачи! Промолчи, промолчи, промолчи! И теперь, когда стали мы первыми, Нас заела речей маята. Но под всеми словесными перлами Проступает пятном немота. Пусть другие кричат от отчаянья, От обиды, от боли, от голода! Мы-то знаем — доходней молчание, Потому что молчание — золото! Вот как просто попасть в богачи, Вот как просто попасть в первачи, Вот как просто попасть — в палачи: Промолчи, промолчи, промолчи!

2. ПЕТЕРБУРГСКИЙ РОМАНС

Посвящается Н. Рязанцевой

Жалеть о нем не должно,

…он сам виновник всех своих злосчастных бед,

Терпя, чего терпеть без подлости — не можно…

Н. Карамзин …Быть бы мне поспокойней, Не казаться, а быть! …Здесь мосты, словно кони — По ночам на дыбы! Здесь всегда по квадрату На рассвете полки — От Синода к Сенату, Как четыре строки! Здесь, над винною стойкой, Над пожаром зари Наколдовано столько, Набормотано столько, Наколдовано столько, Набормотано столько, Что пойди — повтори! Все земные печали — Были в этом краю… Вот и платим молчаньем За причастность свою! Мальчишки были безусы, Прапоры и корнеты. Мальчишки были безумны — К чему им мои советы?! Лечиться бы им, лечиться, На кислые ездить воды — Они ж по ночам: «Отчизна! Тираны! Заря свободы!» Полковник я, а не прапор, Я в битвах сражался стойко, И весь их щенячий табор Мне мнился игрой, и только. И я восклицал: «Тираны!» И я прославлял свободу, Под пламенные тирады Мы пили вино, как воду. И в то роковое утро (Отнюдь не угрозой чести!) Казалось куда как мудро Себя объявить в отъезде. Зачем же потом случилось, Что меркнет копейкой ржавой Всей славы моей лучинность Пред солнечной ихней славой?! …Болят к непогоде раны, Уныло проходят годы… Но я же кричал: «Тираны!» И славил зарю свободы! Повторяется шепот, Повторяем следы. Никого еще опыт Не спасал от беды! О, доколе, доколе, И не здесь, а везде Будут Клодтовы кони Подчиняться узде?! И все так же, не проще, Век наш пробует нас — Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь, Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь В тот назначенный час?! Где стоят по квадрату В ожиданье полки — От Синода к Сенату, Как четыре строки?!

22 августа 1968

3. ЗАКОН ПРИРОДЫ

(Подражание Беранже)

Ать-два, левой-правой, Три-четыре, левой-правой, Ать-два-три. Левой, два-три! Отправлен взвод в ночной дозор Приказом короля. Выводит взвод тамбурмажор, Тра-ля-ля-ля-ля-ля! Эй, горожане, прячьте жен, Не лезьте сдуру на рожон! Выводит взвод тамбурмажор, Тра-ля-ля-ля! Пусть в бою труслив, как заяц, И деньжат всегда в обрез, По зато — какой красавец! Черт возьми, какой красавец! И какой на вид храбрец! Ать-два, левой-правой, Три-четыре, левой-правой, Ать-два-три! Левой, два-три! Проходит взвод при свете звезд, Дрожит под ним земля. Выходит взвод на Чертов мост, Тра-ля-ля-ля-ля-ля! Чеканя шаг, при свете звезд, На Чертов мост выходит пост, И, раскачавшись, рухнул мост, Тра-ля-ля-ля! Целый взвод слизнули воды, Как корова языком, Потому что у природы Есть такой закон природы — Колебательный закон! Ать два, левой-правой, Три — четыре, левой-правой, Ать-два-три, Левой, два-три! Давно в музей отправлен трон, Не стало короля, Но существует тот закон, Тра-ля-ля-ля-ля-ля! И кто с законом не знаком, Пусть учит срочно тот закон, Он очень важен, тот закон, Тра-ля-ля-ля! Повторяйте ж на дорогу Не для кружева — словца, А поверьте, ей же Богу, Если все шагают в ногу — Мост об-ру-ши-ва-ет-ся! Ать-два, левой-правой, Три-четыре, левой-правой, Ать-два-три, Левой, правой — Кто как хочет!

4. ВАЛЬС, ПОСВЯЩЕННЫЙ УСТАВУ КАРАУЛЬНОЙ СЛУЖБЫ

Поколение обреченных! Как недавно и, ох, как давно, Мы смешили смешливых девчонок, На протырку ходили в кино. Но задул сорок первого ветер — Вот и стали мы взрослыми вдруг. И вколачивал шкура-ефрейтор В нас премудрость науки наук. О, суконная прелесть устава — И во сне позабыть не моги, Что любое движенье направо Начинается с левой ноги. А потом в разноцветных нашивках Принесли мы гвардейскую стать И женились на разных паршивках, Чтобы все поскорей наверстать. И по площади Красной, шалея, Мы шагали — со славой на «ты», — Улыбался нам Он с мавзолея, И охрана бросала цветы. Ах, как шаг мы печатали браво, Как легко мы прощали долги!.. Позабыв, что движенье направо Начинается с левой ноги. Что же вы присмирели, задиры?! Не такой нам мечтался удел. Как пошли нас судить дезертиры, Только пух, так сказать, полетел. Отвечай, солдат, как есть на духу! Отвечай, солдат, как есть на духу! Отвечай, солдат, как есть на духу! Ты кончай, солдат, нести чепуху: Что от Волги, мол, дошел до Белграда, Не искал, мол, ни чинов, ни разживу. Так чего же ты не помер, как надо? Как положено тебе по ранжиру?! Еле слышно отвечает солдат, Еле слышно отвечает солдат, Еле слышно отвечает солдат — Ну, не вышло помереть, виноват. Виноват, что не загнулся от пули, Пуля-дура не в того угодила, Это вроде как с наградами в ПУРе, Вот и пули на меня не хватило! Все морочишь нас, солдат, стариной?! Все морочишь нас, солдат, стариной! Все морочишь нас, солдат, стариной — Бьешь на жалость, гражданин строевой! Ни деньжат, мол, ни квартирки отдельной, Ничего, мол, нет такого в заводе, И один ты, значит, вроде идейный, А другие, значит, вроде Володи! Ох, лютует прокурор-дезертир! Ох, лютует прокурор-дезертир! Ох, лютует прокурор-дезертир! — Припечатает годам к десяти! Ах, друзья ж вы мои, дуралеи, — Снова в грязь непроезжих дорог! Заколюченные параллели Преподали нам славный урок — Не делить с подонками хлеба, Перед лестью не падать ниц, И не верить ни в чистое небо, Ни в улыбку сиятельных лиц. Пусть опять нас тетешкает слава, Пусть друзьями назвались враги, — Помним мы, что движенье направо Начинается с левой ноги!

5. ПАМЯТИ ЖИВАГО

…Два вола, впряженные в арбу, медленно подымались на крутой холм. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» — спросил я их. — «Из Тегерана». — «Что везете?» — «Грибоеда».

А. Пушкин. «Путешествие в Арзрум» Опять над Москвою пожары, И грязная наледь в крови, И это уже не татары, Похуже Мамая — свои! В предчувствии гибели низкой Октябрь разыгрался с утра, Цепочкой, по Малой Никитской Прорваться хотят юнкера. Не надо, оставьте, отставить! Мы загодя знаем итог! А снегу придется растаять И с кровью уплыть в водосток. Но катится снова и снова — Ура! — сквозь глухую пальбу. И челка московского сноба Под выстрелы пляшет на лбу! Из окон, ворот, подворотен Глядит, притаясь, дребедень. А суть мы потом наворотим И тень наведем на плетень! И станет далекое близким, И кровь притворится водой, Когда по Ямским и Грузинским Покой обернется бедой! И станет преступное дерзким, И будет обидно, хоть плачь, Когда протрусит Камергерским В испарине страха лихач! Свернет на Тверскую к Страстному, Трясясь, матерясь и дрожа, И это положат в основу Рассказа о днях мятежа. А ты, до беспамятства рада, У Иверской купишь цветы, Сидельцев Охотного ряда Поздравишь с победою ты. Ты скажешь — пахнуло озоном, Трудящимся дали права! И город малиновым звоном Ответит на эти слова. О, Боже мой, Боже мой, Боже! Кто выдумал эту игру! И снова погода, похоже, Испортиться хочет к утру. Предвестьем Всевышнего гнева Посыплется с неба крупа, У церкви Бориса и Глеба Сойдется в молчаньи толпа. И тут ты заплачешь. И даже Пригнешься от боли тупой. А кто-то, нахальный и ражий, Взмахнет картузом над толпой! Нахальный, воинственный, ражий Пойдет баламутить народ!.. Повозки с кровавой поклажей Скрипят у Никитских ворот… Так вот она, ваша победа! «Заря долгожданного дня!» «Кого там везут?» — «Грибоеда». Кого отпевают? — Меня!

6. КОЛЫБЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС

Баю-баю-баю-бай! Ходи в петлю, ходи в рай, Баю-баюшки-баю! Хорошо ль тебе в раю? Улетая — улетай! Баю-баю-баю-бай! Баю-бай! Но в рай мы не верим, нехристи, Незрячим к чему приметы! А утром пропавших без вести Выводят на берег Леты. Сидят пропавшие, греются, Следят за речным приливом. А что им, счастливым, грезится? Не грезится им, счастливым. Баю-баю-баю-бай! Забывая — забывай! Баю-бай! Идут им харчи казенные, Завозят вино — погуливают, Сидят палачи и казненные, Поплевывают, покуривают. Придавят бычок подошвою, И в лени от ветра вольного Пропавшее наше прошлое Спит под присмотром конвойного. Баю-баю-баю-бай! Ходи в петлю, ходи в рай! Гаркнет ворон на плетне — Хорошо ль тебе в петле? Помирая — помирай, Баю-баю-баю-бай! Баю-бай!

7. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ

Не хочу посмертных антраша, Никаких красивостей не выберу. Пусть моя нетленная душа Подлецу достанется и шиберу! Пусть он, сволочь, врет и предает, Пусть он ходит, ворон, в перьях сокола. Все на свете пули — в недолет, Все невзгоды — не к нему, а около! Хорошо ему у пирога, Все полно приязни и приятельства — И номенклатурные блага, И номенклатурные предательства! С каждым днем любезнее житье, Но в минуту самую внезапную Пусть ему — отчаянье мое Сдавит сучье горло черной лапою!

8. НЕОКОНЧЕННАЯ ПЕСНЯ

Старики управляют миром, Суетятся, как злые мыши, Им по справке, выданной МИДом, От семидесяти и выше. Откружили в боях и в вальсах, Отмолили годам продленье И в сведенных подагрой пальцах Держат крепко бразды правленья. По утрам их терзает кашель, И поводят глазами шало Над тарелками с манной кашей Президенты Земного Шара! Старики управляют миром, Где обличья подобны маскам, Пахнут весны — яичным мылом, Пахнут зимы — камфарным маслом. В этом мире — ни слов, ни сути, В этом мире — ни слез, ни крови! А уж наши с тобою судьбы Не играют и вовсе роли! Им важнее, где рваться минам, Им важнее, где быть границам… Старики управляют миром, Только им по ночам не спится. А девчонка гуляет с милым, А в лесу раскричалась птица! Старики управляют миром, Только им по ночам не спится. А в саду набухает завязь, А мальчишки трубят «по коням!» И острее, чем совесть — зависть Старикам не дает покоя! Грозный счет покоренным милям Отчеркнет пожелтевший ноготь. Старики управляют миром, А вот сладить со сном — не могут!

9. НОЧНОЙ ДОЗОР

Когда в городе гаснут праздники, Когда грешники спят и праведники, Государственные запасники Покидают тихонько памятники. Сотни тысяч (и все — похожие) Вдоль по лунной идут дорожке, И случайные прохожие Кувыркаются в «неотложки», И бьют барабаны!.. Бьют барабаны, Бьют, бьют, бьют! На часах замирает маятник, Стрелки рвутся бежать обратно: Одинокий шагает памятник, Повторенный тысячекратно. То он в бронзе, а то он в мраморе, То он с трубкой, а то без трубки, И за ним, как барашки на море, Чешут гипсовые обрубки. И бьют барабаны!.. Бьют барабаны, Бьют, бьют, бьют! Я открою окно, я высунусь, Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию! Вижу: бронзовый генералиссимус Шутовскую ведет процессию. Он выходит на место лобное, «Гений всех времен и народов!» И, как в старое время доброе, Принимает парад уродов! И бьют барабаны!.. Бьют барабаны, Бьют, бьют, бьют! Прет стеной мимо дома нашего Хлам, забытый в углу уборщицей, Вот сапог громыхает маршево, Вот обломанный ус топорщится! Им пока — скрипеть, да поругиваться, Да следы оставлять линючие, Но уверена даже пуговица, Что сгодится еще при случае. И будут бить барабаны! Бить барабаны, Бить, бить, бить! Утро родины нашей розово, Позывные летят, попискивая, Восвояси уходит бронзовый, Но лежат, притаившись, гипсовые. Пусть до времени покалечены, Но и в прахе хранят обличив, Им бы, гипсовым, человечины — Они вновь обретут величие! И будут бить барабаны!.. Бить барабаны, Бить, бить, бить!

10. Я ВЫБИРАЮ СВОБОДУ

Сердце мое заштопано, В серой пыли виски, Но я выбираю Свободу, И — свистите во все свистки! И лопается терпенье, И тысячи три рубак Вострят, словно финки, перья, Спускают с цепи собак. Брест и Унгены заперты, Дозоры и там, и тут, И всё меня ждут на Западе, Но только напрасно ждут! Я выбираю Свободу, — Но не из боя, а в бой, Я выбираю Свободу Быть просто самим собой. И это моя Свобода, Нужны ли слова ясней?! И это моя забота — Как мне поладить с ней. Но слаще, чем ваши байки, Мне гордость моей беды, Свобода казенной пайки, Свобода глотка воды. Я выбираю Свободу, Я пью с нею нынче на «ты». Я выбираю свободу Норильска и Воркуты. Где вновь огородной тяпкой Над всходами пляшет кнут, Где пулею или тряпкой Однажды мне рот заткнут. Но славно звенит дорога, И каждый приют как храм. А пуля весит немного — Не больше, чем восемь грамм. Я выбираю Свободу, — Пускай груба и ряба, А вы валяйте, по капле «Выдавливайте раба»! По капле и есть по капле — Пользительно и хитро, По капле — это на Капри, А нам — подставляй ведро! А нам — подавай корыто, И встанем во всей красе! Не тайно, не шито-крыто, А чтоб любовались все! Я выбираю Свободу, И знайте, не я один! И мне говорит «свобода»: «Ну, что ж, говорит, одевайтесь И пройдемте-ка, гражданин».

11. ПЕСНЯ ИСХОДА

Галиньке и Виктору — мой прощальный подарок.

…но Идущий за мной сильнее меня…

от Матфея Уезжаете?! Уезжайте — За таможни и облака. От прощальных рукопожатий Похудела моя рука! Я не плакальщик и не стража, И в литавры не стану бить. Уезжаете?! Воля ваша! Значит — так по сему и быть! И плевать, что на сердце кисло, Что прощанье как в горле ком… Больше нету ни сил, ни смысла Ставить ставку на этот кон! Разыграешься только-только, А уже из колоды — прыг! — Не семерка, не туз, не тройка. Окаянная дама пик! И от этих усатых шатий, От анкет и ночных тревог — Уезжаете?! Уезжайте. Улетайте — и дай вам Бог! Улетайте к неверной правде От взаправдашних мерзлых зон. Только мертвых своих оставьте, Не тревожьте их мертвый сон. Там — в Понарах и в Бабьем Яре, — Где поныне и следа нет, Лишь пронзительный запах гари Будет жить еще сотни лет! В Казахстане и в Магадане Среди снега и ковыля… Разве есть земля богоданней, Чем безбожная та земля?! И под мраморным обелиском На распутице площадей, Где, крещенных единым списком, Превратила их смерть в людей! А над ними шумят березы — У деревьев свое родство! А над ними звенят морозы На Крещенье и Рождество! …Я стою на пороге года — Ваш сородич и ваш изгой, Ваш последний певец исхода, Но за мною придет Другой! На глаза нахлобучив шляпу, Дерзкой рыбой, пробившей лед, Он пойдет, не спеша, по трапу В отлетающий самолет! Я стою… Велика ли странность? Я привычно машу рукой! Уезжайте! А я останусь. Я на этой земле останусь. Кто-то ж должен, презрев усталость, Наших мертвых стеречь покой!