Рассказы. Часть 2

Эрик Фрэнк Рассел

РАССКАЗЫ

_{Часть 2}

Я — ничтожество

— Вышлите им ультиматум, — суровым голосом сказал Дэвид Корман.

— Да, сэр, но…

— Но что?

— Это означает… войну.

— И что из этого?

— Ничего, сэр. — Собеседник с трудом подбирал слова, опасаясь сказать лишнее. — Я просто думал…

— Вам платят не за то, чтобы вы думали. — холодно перебил Корман. — Вам платят за выполнение приказов.

— Конечно, сэр. Совершенно верно. — Схватив бумаги, он торопливо попятился к выходу, — Я тотчас же направлю ультиматум на Лэни.

— Вот так-то лучше! — Корман бросил сердитый взгляд на свой богато украшенный стол и подождал, пока закроется дверь. Затем прошипел: — А то он, видите ли, думал…

Ещё один лизоблюд. Он был окружён льстецами, трусами, слабовольной швалью. Со всех сторон его обступали ничтожества — бесхребетные, готовые вскочить по его приказу, выслуживающиеся, лебезящие перед ним. Они улыбались фальшиво и подобострастно, торопливо соглашались с каждым его словом, мельчайшим жестом подчёркивая почтение, а всё ради одного — чтобы прикрыть свой страх перед ним.

И не без оснований. Он, Дэвид Корман, был сильным. Он был сильным во всех отношениях, сила его была полной и совершенной. Мощный телом, широкий в кости, с крепкими челюстями и тяжёлым, буравящим взглядом — сила внешняя в нём соответствовала силе внутренней, мощь физическая не уступала мощи духовной.

И хорошо, что он был таким. Закон природы состоит в том, что слабый должен уступить сильному. Совершенно разумный закон. Тем более что мир Морсэны нуждался в сильном человеке. Космос полон могущественных соперников, и все они были родом с какой-то полуреальной, давно забытой планеты неподалёку от потухшего Солнца. Долг Морсэны состоял в том, чтобы стать сильнее за счёт слабого, следуя закону природы.

Его тяжёлый палец отыскал на столе кнопку, надавил на неё.

— Командующего эскадрой ко мне. Немедленно, — произнёс он в маленький серебряный микрофон.

Раздался стук в дверь, Корман рявкнул:

— Войдите!

Как только Роджерс приблизился к столу, Корман сказал:

— Мы посылаем ультиматум.

— В самом деле, сэр? Вы полагаете, они его примут?

— Не важно, примут они его или нет, — объявил Корман тоном, не терпящим возражений. — В любом случае мы поступим по-своему.

— Да, сэр.

— Флот готов к боевым действиям, согласно приказу?

— Так точно, сэр.

— Лично проверили?

— Да, сэр.

— Очень хорошо. Вот мой следующий приказ: задействовать эскадру для доставки на Лэни курьера с нашими требованиями. Местным властям даётся двадцать часов на принятие удовлетворительного решения.

— А если его не поступит?

— Эскадра нанесёт массированный удар ровно через минуту по истечении срока ультиматума. Первостепенная задача — захватить и удержать космодром. Овладев им, высадить наземные войска, которые начнут завоевание планеты.

— Вас понял, сэр. — Роджерс уже готов был уйти. — Ещё что-нибудь?

— Да, — сказал Корман. — Есть ещё одно — особое — распоряжение. Когда всё будет готово к захвату этой базы, корабль моего сына приземлится первым.

Роджер нервно запротестовал:

— Сэр, но он ещё только лейтенант и командует небольшим разведывательным кораблём с экипажем в двадцать человек. А в штурме, согласно плану генерального штаба, должен участвовать один из наших тяжёлых линейных крейсеров…

— Мой сын сядет первым! — Поднявшись во весь рост, Корман навис над столом. Его взор был холоден. — Все должны знать, что Рид Корман, мой единственный ребёнок, выступает в авангарде сражения. Это произведёт превосходный психологический эффект на рядовые массы Морсэны. Это приказ.

— А если с ним что-нибудь случится? — в страхе пробормотал Роджерс. — Что, если он будет ранен или… убит?

— Это, — Корман ткнул пальцем перед собой, — только усилит эффект!

— Так точно, сэр. — Роджерс проглотил комок в горле и заторопился к выходу, оценивая по пути ситуацию.

Получается, ответственность за жизнь Рида Кормана ложится на его плечи? Или этот человек за столом искренен в своём роковом и непримиримом фатализме? Он не знал этого. Знал он только одно — о Кормане нельзя судить по обычным меркам.

Вышколенный и бесстрастный полицейский эскорт замер по стойке смирно, когда Корман выходил из своего громадного служебного автомобиля. Он, как обычно, окинул полицейских суровым взглядом, пока шофёр ждал, не закрывая дверцы. Затем Корман поднялся по лестнице в свой дом, услышав, как дверца машины хлопнула на шестой ступени. Это всегда происходило именно на шестой ступени, и никогда на пятой или седьмой.

В доме его ждала горничная, всё на том же месте, на уголке ковра, готовая принять его шляпу, перчатки и пальто. Застывшая и чопорная, она никогда не смотрела ему в глаза. За 14 лет они ни разу не встретились взглядом.

Презрительно хмыкнув, он поправил волосы, прошёл в гостиную, сел на своё обычное место и внимательно посмотрел на жену, которая сидела напротив, по ту сторону белоснежной скатерти, уставленной серебром и хрусталём.

Высокая блондинка с голубыми глазами, когда-то она была необычайно красива. Её гибкий стан вызывал в памяти восхитительную картину — как она извивается у него в руках. Теперь фигура жены сделалась угловатой, груди плоскими, покорные глаза окружила сетка морщинок, не имевших ничего общего со следами былой смешливости.

— Моё терпение исчерпано, — объявил он. — Мы раскрываем карты. Ультиматум послан.

— Да, Дэвид.

Это было именно то, что он ожидал от неё услышать. Он заранее знал, что она скажет. В этом состоял её профессионализм.

Давно, четверть столетия назад, он сказал с приличествующей моменту вежливостью:

— Мэри, я хочу на тебе жениться.

— Да, Дэвид.

Она не хотела этого и даже не помышляла, что он такое предложит. Но семья наставила её на путь истинный, и она последовала воле семьи, ибо такова жизнь: одни наставляют, другие этим наставлениям следуют. Мэри принадлежала к последним. Этот факт лишил их роман остроты. Победа была слишком лёгкой. Корман всегда добивался победы, но он хотел трудной победы. Лёгкая его не устраивала.

Позже, когда ему показалось, что подходящий момент настал, он ей сказал:

— Мэри, я хочу сына.

— Да, Дэвид.

Она в точности выполнила его приказ. Без промахов и ошибок. Не навязывала ему какой-нибудь толстой плаксивой дочки. Сын, восьми фунтов веса, назван был впоследствии Ридом. Корман сам ему выбрал имя.

Тень легла на его крупные черты, когда он сообщил:

— Почти наверняка это означает войну.

— Неужели, Дэвид?

Голос её даже не дрогнул. Выцветшее округлое лицо было лишено выражения, глаза были полны монашеского смирения.

В который раз он задумался: а вдруг она ненавидит его — той лютой, неукротимой ненавистью, которую надо любой ценой удерживать под контролем. Он никогда не мог с уверенностью сказать, что скрывается за этой маской напротив. Лишь в одном он был уверен: она боится его — с первого дня боится.

Все боялись его. Без исключения. Те, кто не испытывал страха сразу, заражались им постепенно. Он добивался этого — не мытьём, так катаньем. Это хорошо, если тебя боятся. Превосходная замена всех прочих эмоций.

В детстве он боялся отца — долго и мучительно. И матери. А их обоих — настолько сильно, что их уход принёс ему несказанное облегчение. Теперь была его очередь. Это тоже закон природы, ясный и логически оправданный. Что наследовало одно поколение, должно быть передано следующему. Что не годится для жизни, не передаётся по наследству.

Справедливость.

— Разведывательный корабль Рида вошёл в состав эскадры.

— Я знаю, Дэвид.

Его брови приподнялись:

— Откуда ты знаешь?

— Я получила от него письмо час назад. — Она передала ему конверт.

Он не торопился развернуть лист плотной бумаги. Корман знал, очень хорошо знал, какими будут два первых слова. Раскрыл письмо, увидел, что оно вверх ногами, взял нормально, прочёл: «Дорогая мама…»

Это была месть.

«Мэри, я хочу сына».

Вот она и дала ему сына — чтобы потом отнять. Теперь были письма, примерно два в неделю или одно за два месяца, в зависимости от дислокации корабля и расстояния между ними и сыном. И всегда они были написаны как бы для них обоих, и всегда содержали формальные признания в любви и сыновней привязанности к обоим, надежду, что оба родителя чувствуют себя хорошо. Но всегда начинались со слов:

«Дорогая мама».

И никогда:

«Дорогой отец».

Месть!

Час «Ч» настал и прошёл. Морсэну лихорадило. Никто не знал, что происходит там, далеко в космосе, даже Корман. Причиной было громадное расстояние: лазерные сигналы с эскадры приходили с задержкой в несколько часов.

Первое донесение легло Корману на стол, когда он уже извёлся от ожидания. В нём сообщалось, что лэнийцы ответили протестом и при этом взывали к доводам рассудка. В соответствии с инструкциями командующий эскадрой отверг подобный ответ как неудовлетворительный. Штурм начался.

— Они взывают к рассудку, — прорычал Корман. — Хотят сделать нас слабыми. Жизнь не для мягкотелых. — Он зыркнул глазами по сторонам. — Не так ли?

— Так точно, сэр, — с готовностью подтвердил посыльный.

— Передайте Бэтерсту — немедленно транслировать запись в эфир.

— Да, сэр.

Как только курьер отбыл, он включил миниатюрный приёмник и стал ждать. Передача началась через 10 минут: длинная, напыщенная речь, которую он записал более месяца назад. В ней обкатывались две темы: справедливость и сила, особенно сила.

Законные поводы к войне были разъяснены в деталях, жёстко, без гнева. Это намеренное отсутствие в речи негодования имело глубокий смысл: война предлагалась как единственный способ выхода из создавшейся ситуации. Сильный должен управлять своими эмоциями.

Что касается причин, то сейчас он прислушивался к ним со скукой. Сильный знает, что у войны причина одна. Все прочие, что записаны в книгах по истории, яйца выеденного не стоят. Они всего лишь благовидные поводы. Коренная же причина войны, которая не менялась с тех давних пор, когда в джунглях встретились две обезьяны и захотели один банан, — это сама война.

Конечно, радиозапись не предусматривала столь прямого и откровенного изложения вопроса. Слабый желудок требует жидкой пищи. Кровавая отбивная исключительно для сильных натур.

Так гигантская антенна всемирной связи действовала в соответствии с диетическими потребностями народных масс.

Когда передача закончилась — естественно, на жизнеутверждающей ноте о превосходящей силе Морсэны и её тесных отношениях с Богом, — Корман откинулся в кресле и ещё раз всё хорошенько обдумал. Вопрос о бомбардировке Лэни из верхних слоёв атмосферы до полной капитуляции не стоял. Все города накрыты куполами-бомбоубежищами. Даже если они распахнут их настежь, он не отдаст приказ о разрушении городов. Это пустая победа — завоевать несколько курганов мусора.

Хватит с него напрасных побед. Взгляд его инстинктивно бегал по книжной полке, где стояла фотография, которую он редко когда замечал, а если и замечал, то не удостаивал пристального внимания. Много лет она стояла на одном месте, как бесполезный сувенир-безделушка, вроде чернильницы или батареи парового отопления, только ещё более бесполезная.

Теперь она была не похожа на свой портрет. Вообще-то она не была похожа на него и тогда. Она внушала ему страх и послушание, пока он не осознал страх как основную и первостепенную жизненную потребность. Тогда он ещё ни о чём особенно не мечтал. Насколько он себя помнил, с раннего детства он ничего не ждал от будущего. И не ждал ни от кого из людей, никогда.

И вот, в который раз за сегодня, он вспомнил о Лэни. Месторасположение этого мира и характер его защитных сооружений определяли способ завоевания. Отбитые космодромы должны постоянно пополняться войсками, оружием и вспомогательными службами. Оттуда военные силы Морсэны должны продолжать экспансию планеты и шаг за шагом распространяться на всю незащищённую территорию, пока наконец города под защитой сверхпрочных убежищ не останутся в полной изоляции. Тогда они могут отсиживаться под своими куполами, пока не умрёт от голода последний защитник.

Приобретение вражеской территории было основной целью налёта. Это означало, что несмотря на сверхскоростные космические корабли, защитные силовые экраны, ядерные взрывы и все прочие грозные орудия ультрасовременной техники, обычный пехотинец оставался окончательным арбитром победы. Машины — для штурма и разрушений. Но только человек может захватить и удержать.

Поэтому всё обещало вылиться не просто в пятиминутную войну. Боевые действия могли растянуться на несколько месяцев, возможно даже на год, со схватками в старом стиле полевых операций, когда атакуются и обороняются уже занятые позиции и высоты. Бомбёжка и обстрел должны ограничиться дорожными заставами, скрещениями стратегически важных путей, скоплениями техники и живых сил противника, а также незащищённых, но продолжающих сопротивляться населённых пунктов.

Предстоят разрушения и потери личного состава. Но это лучшее решение вопроса. Реальное завоевание выше реальных препятствий и не выше воображаемых. В час своего триумфа Морсэну будут бояться. И Кормана будут бояться. А тех, кого боятся, тех и уважают, как и положено.

Если больше ничего не остаётся.

Живописная кинохроника появилась на исходе месяца. Первая демонстрация была закрытой и состоялась в его доме перед небольшой аудиторией, состоявшей из него самого, жены, группы правительственных чиновников и различных заправил. Пропущенные воздушной обороной Лэни, оказавшейся слабой и вскоре начисто уничтоженной, длинные чёрные корабли Морсэны пикировали в постоянно растущую наземную базу-космодром и разгружали громадные количества боеприпасов. Войска продвигались вперёд, невзирая на упорное, хаотичное сопротивление, бронетехника, непрерывно набирая вес, следом.

Кинокамера прокатилась по огромному мосту, с толстыми, фантастически искорёженными балками и гигантскими пробоинами, временно залатанными. Камера перенесла их через семь разрушенных до основания посёлков, которые противник либо оборонял, либо дал повод подумать, что собирается оборонять. Затем последовали кадры дороги, изувеченной кратерами воронок, обугленные скелеты домов, почерневших от копоти сараев и распухшие туши скота, с ногами, торчавшими в воздухе.

И заснятый на плёнку штурм одинокой фермы. Патруль, внезапно попавший под обстрел, окопался и ответил огнём из бластеров. Некий металлический монстр на огромных, гремящих гусеницах ответил на их вызов, прогромыхал старательно в паре сотен ярдов от объектива, плюнул яростно и щедро из передней башни. Жидкость плеснула на крышу фермерского дома, вспыхнув ревущим пламенем. Какие-то силуэты заметались, ища спасения в зарослях по соседству. Звуковая дорожка издавала душераздирающий треск. Фигурки падали, катились, корчились в агонии и замирали.

Плёнка кончилась и Корман сказал: