Под парусом в одиночку вокруг света. Первое одиночное, безостановочное, кругосветное плавание на парусной яхте

Ветер все свирепеет. К середине дня он достиг 10 баллов. Я спустил грот еще до того, как дела стали совсем плохи и это оказалось самой тяжелой работой за все время плавания. Брызги воды и ветер хлестали меня как пули, моему несчастному ожогу пришлось очень туго. Образовавшаяся на нем корка слетела за считанные секунды, по открытой ране били водяные пули. Вдобавок ко всему, было очень холодно. Принайтовив парус, я замерз так, что перестал чувствовать собственное тело. Когда я спустился вниз, циркуляция крови постепенно восстановилась и рана на руке разболелась так, что из глаз потекли слезы. Я опять наложил на запястье повязку. Она скоро промокнет, по крайней мере, хоть защитит рану от ветра. Свернув грот, я выпил четверть пинты виски, но никакого эффекта спиртное не возымело – с таким же успехом я мог бы глотнуть воды. Правда, через несколько минут, когда я принял вторую порцию, немного полегчало. Стрелка барометра за восемь часов упала на 16 миллибар. Норд-ост затих, но я с минуты на минуту ожидаю нового шквала.

Ветер вернулся в 18.00. Пару часов мы были почти неподвижны, так как я ожидал шторма. Однако, несмотря на то, что нас несколько раз накрывали темные тучи – каждая несла с собой короткий шквал ветра – ветер так и не разыгрался в полную силу, и я вновь поднял грот. Я хотел продолжать движение и в случае чего, на его спуск мне понадобилось бы минуты четыре.

На палубе зверски холодно. Я наблюдаю из люка за тем, не появились ли льдины и время от времени ныряю вниз, чтобы приложиться к бутылке виски. Гайморова пазуха начинает болеть, когда лицо открыто холоду, вот и теперь она заныла. Я начинаю разваливаться на части – старею!!!

После того, как я два раза заснул, стоя в люке, решил пойти спать, тем более что никакого льда не было видно, лодка плыла медленно. Ничего, не снимая с себя, даже синей непромокаемой спецовки, я забрался в спальный мешок. Раздеться было непросто, ноги замерзли, а холодный воздух проникал сквозь нижнюю часть спального мешка. Надетые на ноги носки промокли насквозь, а сапоги утратили даже психологическую ценность.

В 10.00 фактически заштилело, на небе светило солнце и мы медленно шли на запад. Проведя визирование, я повернул на другой галс, поднял дополнительные паруса и позавтракал.

21 января 1969 года, 222-ой день плавания

У меня болит голова, вероятно, с похмелья – слишком часто прикладывался к бутылке виски. В который раз подряд не получается нормально выспаться. При пробуждении едва могу вспомнить, что приснилось. Самый неприятный сон, который повторяется снова и снова, связан с исключением меня из кругосветной гонки. Наверное, придет день, когда я прочитаю это и посмеюсь от души, но сейчас мне не до смеху: болит голова, желудок только что вывернуло наизнанку (значит, это не виски!), суставы ноют, я устал как собака.

Решив заснуть сегодня пораньше, я впервые за все путешествие принял две таблетки кодеина, но не успел я устроиться в спальном мешке, как ветер поменял направление. Пришлось вставать и менять расстановку парусов, после чего, как назло, ветер стих. Теперь изредка налетают легкие порывы, после чего каждый раз приходится корректировать положение руля. Лечь спать не получается.

Если это будет продолжаться, мне придется лечь в дрейф. Никто долго не протянет без полноценного отдыха. Может, погода проявит жалость и пошлет нам ветер, который, судя по справочникам и лоциям, должен превалировать в этом районе.

22 января 1969 года, 223-ий день плавания

Сейчас 10.00. Кодеин немного приглушил головную боль и теперь немного легче, невозможно приподняться с койки, когда голова как наковальня. Не могу понять, что будет с ветром. Какое-то время он дул с северо-запада, это превалирующее здесь направление, но сейчас установился северо-восточный ветер и я думаю, что скоро он опять переменится на северо-северо-восточный. Погода разочаровывает – северо-восточные ветры дуют уже в третий раз после того, как мы обогнули мыс Горн. Еще немного и меня охватит отчаяние. Все, что ни делаю – все невпопад: если опускаю паруса, ветер стихает, а если поднимаю – усиливается. Только подумаю, что легли на правильный курс, меняется направление ветра и снова приходится бежать наверх. Эта беготня на палубу и обратно начинает принимать оттенок бессмысленности. И ради чего все это, спрашивается? После мыса Горн наш средний суточный переход равен 75 милям. Я планировал появиться поблизости Порт-Стэнли, но при дующем теперь норд-осте это невозможно без того, чтобы не потерять время. Я не могу идти правым галсом, рискуя налететь на южный берег Фолклендских островов, а левый галс приведет нас к плавучим льдам. В настоящее время я не осмеливаюсь подходить близко к берегу, так как совершенно уверен: окажись мы вблизи суши, тут же поднимется зюйд-ост и нас понесет к подветренному берегу. Вполне возможно, не будь я таким уставшим, все виделось бы в ином свете.

Добившись некоего подобия балансировки, я завалился в койку и проспал шесть прекрасных часов. День был посвящен ремонту. Я еще раз срастил правый кливер-шкот, который теперь короче уже на 4 фута. Еще одной починки ему не выдержать, что очень печально, поскольку канатов у меня почти не осталось, а перлинь не слишком удобен. Зашил дыру на Big Fellow и проверил грот.

Ветер дует с северо-северо-востока. По моему скромному мнению, настало время проявить себя вестам. Рискуя показаться занудой, все же отмечу, что со времен мыса Горн мы имели по большей части восточный ветер. Чертовская несправедливость.

В половине пятого утра 23-го ветер, наконец, поменялся на западный. К 08.30 он серьезно усилился и я стал брать рифы, в процессе чего была утрачена часть кожного покрова ладоней. Так как кожа на ладонях задубела настолько, что стала напоминать слоновью, потеря осталась почти незамеченной.

Теперь стало уже окончательно ясно, что придется распрощаться с надеждой пройти мимо Порт-Стэнли. Днем мы были в ста милях к востоку от него, мне пришлось бы потерять два дня на то, чтобы подплыть к нему и затем вернуться туда, где мы сейчас находимся. Нельзя попусту жертвовать временем, когда француз дышит в спину. Значит, моя семья не узнает о том, что мне удалось пройти мыс Горн. С другой стороны, я быстрее окажусь дома. Надеюсь встретить по пути судно, которое сообщит о нас.

Вскоре после этого я выяснил причину моей болезни. Поскольку запасы свежей воды сократились до 3/4 галлонов, хранящихся в полиэтиленовых контейнерах, стараясь сохранить ее как можно дольше, я стал для варки кофе и какао использовать дождевую воду. Я держал ее в баке на носу лодки после того, как слил из него испорченную воду. Решив развести ею лаймовый порошок, я впервые попробовал ее некипяченой. Она была мерзкой на вкус. Перестав использовать ее и вернувшись к полиэтиленовым контейнерам, я вскоре выздоровел. Через несколько дней, мы попали под первый после мыса Горн проливной дождь, позволивший пополнить запасы пресной воды. Я собрал около пяти галлонов – месячный рацион без каких-либо ограничений.

Мы продолжали двигаться на север. Однажды утром я с изумлением увидел вдали ровный, гладкий горизонт вместо волнистой линии, с которой свыкся за четыре с половиной месяца плавания по Южному океану. Удивление сменилось радостью, когда спустя несколько мгновений я осознал, в чем дело: между нами и бесконечным, уходящим в сторону запада пространством Южного океана лежала Южная Америка.

Как-то перед заходом солнца вокруг нас появились озерца яркосиней воды. Цвет океана был синевато-серым и поначалу я разволновался: а что если эти озерца предвещают появление льда, видеть который в море мне не приходилось. Когда я подрулил к одному такому пятну, оно неожиданно оживилось. Сотни серебряных язычков заметались по поверхности воды. Я не смог определить, что это за создания, похожие на головастиков с очень длинными хвостами, дюймов шесть. Они были настолько проворны, что мне не удалось поймать их ведром.

Мне не удалось обнаружить никакой информации об этих обитателях моря в книге профессора Смита – Рыбы южноафриканских вод. Единственное, что я понял, это то, что мне на глаза попалась чрезвычайно развитая личиночная форма, но чего именно – до сих пор не имею понятия.

Ежедневный уход за палубой и нижними деталями такелажа постепенно превратился в рутину. На самом деле, единственное, чего страшится любой находящийся в одиночном плавании яхтсмен, это выход из строя чего-нибудь на верхушке мачты. В конце концов, меня посетила и эта радость.

26 января 1969 года, 227-ой день плавания

Перед полуднем я поднял Big Fellow, поскольку ветер все убывал и мне не хотелось терять скорость. Прошло около двух часов, я сидел внизу и зашивал грот, когда на палубе раздался негромкий удар. Я посмотрел вверх, а потом вниз: парус Big Fellow красиво плыл по воде рядом с бортом. К счастью, сам парус не пострадал, но зато не работал фал. Следовательно, надо было лезть наверх. Я попытался проделать это вечером, но не удержав равновесия, полетел вниз и приземлился прямо на бровь. Теперь она размером с куриное яйцо. Я сделал еще одну попытку, но не смог добраться даже до первой краспицы. В конце концов, пришлось отложить дело до следующего утра.

Как позже выяснилось, мне так и не удалось влезть на мачту. Мой дневник содержит описания многочисленных попыток, в результате которых я чуть не убился.

27 января 1969 года, 228-ой день плавания

При курсе на северо-восток палуба перестала походить на качели и я решил подняться на мачту и пропустить фал Big Fellow через блок. Глупая затея. Я был на полпути от цели, когда Suhaili пришла к ветру. Прождав наверху минут тридцать в надежде на то, что она вновь развернется, добился лишь того, что руки свело от усталости и я сполз вниз. Мы еле движемся, лодке нужны дополнительные паруса. Когда руки и плечи перестали болеть я поднял Big Fellow, воспользовавшись в качестве фала грота-топенантом. В настоящий момент я пью кофе и размышляю над тем, что «если Бога благодарят, когда все идет хорошо, вполне резонно предъявить Ему претензии, если все из рук вон плохо». Из этого видно, в каком депрессивном состоянии я нахожусь из-за отсутствия западного ветра и массы мелких неудач.

После ланча море стало спокойнее и я совершил еще одну попытку влезть на топ мачты. Мне быстро удалось добраться до верхних краспиц, но пока я переводил дух, опять стало качать. Надеясь на то, что качка прекратится, я прождал десять минут, в продолжение которых, Big Fellow медленно сползал с палубы в море. Видя, как он все больше погружается в воду, я решился на быстрый бросок к топу. Я поднялся фута на четыре, когда лодку сильно качнуло. Обеими руками я схватился за тали, которые единственно удерживали меня от падения с 32-футовой высоты. Ногами нельзя было как следует обхватить мачту – мешал грот. Мне удалось смягчить обратное колебание и откачнуться прямо к бизани, оттолкнувшись от мачты ногой. Каким-то образом я ухватился за оборотную сторону грота и это не позволило мне снова отлететь от него. Я сумел обхватить ногой одну из оттяжек и высвободить руку… так я висел, дико качаясь, пока лодка не успокоилась. Как только мачта прекратила шататься, я тут же перескочил на краспицу и быстро спустился на палубу. Совершенно ясно, что для того, чтобы добраться до топа мачты, мне необходима спокойная погода. Последняя попытка отбила у меня охоту к спешке! Пока же при подъеме Big Fellow придется обходиться без фала.

Почти таким же кошмаром оказалась моя последняя сигарета – не считая еще двадцати, которые я спрятал на случай крайней необходимости и делаю вид, что мне о них ничего неизвестно. Мои пальцы так огрубели и потеряли чувствительность, что я не заметил, как из них выскользнула и скатилась за борт почти целая сигарета. Вероятно, это была уникальная возможность бросить курить и я был почти готов к этому шагу. Я продержался целый день, а вечером, сидя с кружкой горячего кофе, вспомнил о беличьей заначке сигарет, которую я устроил сразу после выхода из Фалмута. Никакой крот никогда не рыл норы с тем остервенением, с каким я копался в мешке с одеждой. Я залез в него с головой, добрался до самого дна, где и обнаружил сверток с драгоценными четырьмя сотнями сигарет. В дневнике я пообещал себе «придерживаться нормы – 4 штуки в день», но затем добавил более реалистичное замечание – «или около того».

Оставив позади – вернее в стороне, Фолклендские острова и все еще находясь в зоне плавучих льдов, я поставил задачей продвигаться на север по возможности более быстрыми темпами. Мое стремление выжать из Suhaili максимум того, что можем вынести мы оба оправдало себя. И вот мы здесь, на все еще действующем предприятии по огибанию земного шара и худшее уже позади. Но главное оставалось – я хотел опередить Бернара Муатисье и Joshua и чувствовал, что можно теперь немного увеличить скорость хода.

28 января 1969 года, 229-ый день плавания

Проснувшись, увидел тусклое, затянутое облаками небо. Ветер слабел, поэтому еще до полудня были подняты спинакер и кливер. Небо прояснилось на короткое время, однако, затем на юго-западе начало собираться темное облако. Я решил сократить паруса и здесь началось веселье. Спинакер был наполовину спущен, когда налетел ветер. Suhaili немедленно повернулась через фордевинд и резко накренилась. Бросив спинакер, я бросился высвобождать гик бизани и повернул руль. Прошла вечность, пока лодка вернулась на прежний курс и я смог вернуться к спинакеру. Затем я поднял кливер. Он был уже на полпути наверх, когда лодка опять перекинула парус и опять неожиданно – обычно она дает знать о своих намерениях хлопаньем парусов. Наконец, подняв кливер, я бросился на корму и вернул ее на прежний курс. Быстро усиливающийся ветер дул уже с силой 6–7 баллов. Тем не менее, мне удалось справиться с кливером. После этого я взял риф на гроте, но это не решило задачу. Было поднято все еще слишком много парусов, поэтому я взял одновременно два рифа, после чего, наконец, овладел ситуацией. Я промок до нитки. Было жарко, когда я стал убирать паруса, на мне была только рубашка и джинсы. Повороты через фордевинд и качка привели к тому, что палубу несколько раз заливало водой и причитающаяся мне доля меня не миновала. Впрочем, никаких жалоб – юго-западный ветер хорош и силен, мы на хорошей скорости плывем на север и это нас устраивает. Стрелка барометра поднимается, стало намного теплее – не буду возражать, если такая погода продлится неделю и более. Небо полностью очистилось от облаков, что не совсем понятно: обычно, при ветреной погоде по нему гуляют облака.

3 февраля мы официально покинули воды Южного океана, пересекая 40-ую параллель на 41° западной долготы. Спустя несколько часов стайка дельфинов тепло поприветствовала нас, устроив вокруг лодки гонки с выпрыгиванием из воды. Один из них долго следовал за нами, его плоский хвост время от времени мелькал в волнах за кормой. Временами он выплывал вперед и вел нас по зеленой воде. Резких изменений погоды не было, но день за днем температура воздуха неуклонно повышалась, поэтому теперь можно было подниматься на палубу, не напяливая на себя выцветшее и истрепавшееся штормовое обмундирование, а скоро стало так жарко, что я целый день проводил без рубашки. Море пока еще было холодным, ведь мы лишь недавно пересекли границу распространения плавучих льдов, поэтому я продолжал мыться у себя в каюте, подогревая на печи ведро с морской водой. Это было довольно хлопотное дело, приводящее к тому, что вся ближняя к корме часть каюты покрывался мыльной пеной. С другой стороны, после купания я отмывал и каюту.

Несколько дней спустя ветер стал приобретать изменчивый характер. На нас то налетали кратковременные шквалы, то все вдруг стихало и лодка тихо покачивалась на воде, не двигаясь вперед. Необходимо было воспользоваться периодами затишья, я достал все мои инструменты и приступил к разборке двигателя. Сначала я отсоединил стартер, генератор, насос для подачи горючего, форсунку и выпускной коллектор, потом стал откручивать гайки на крышке цилиндра. Обычно, для этого используют специальный гаечный ключ, которого у меня не было. У любого нормального инженера волосы на голове встали бы дыбом при виде того, как я орудую зубилом и молотком. Что поделаешь, крышка должна была быть снята – я воспользовался тем, что имелось в моем распоряжении. Когда мне удалось справиться с гайками и снять крышку, поршней не было видно под слоем затвердевшего масла и слоем нагара, но с помощью лезвия ножа и проволочной мочалки я отчистил цилиндр. Теперь надо было заставить застрявшие поршни двигаться. Деревянной рукояткой топора я обстукал каждый поршень – никакого эффекта. Затем я попробовал протиснуть лезвие ножа между поршнем и гильзой цилиндра для того, чтобы соскрести им окалину, но сумел протолкнуть нож до поршневых колец двух поршней, а с остальными и этого не вышло. По-видимому, проблемой двигателя являлись именно застрявшие поршни. Два следующих дня при каждом удобном случае я возвращался к двигателю и терпеливо отколупывал ножом окалину. Это была скучная и не очень благодарная работа, за все время мне удалось проникнуть вглубь лишь на десятую долю дюйма. Дальнейшему прогрессу был положен конец, когда я сломал нож, умудрившись при этом порезать палец.

Прилично устав от этой возни, я дал двигателю передышку – возвратил крышку цилиндра на место, чтобы предохранить его внутренние части от воздействия влажного воздуха. Вновь обретя через пару дней энтузиазм, вернее, решимость нанести поражение неодушевленной и конфликтной груде металла, я опять перешел в наступление. На этот раз я отрезал несколько свинцовых дисков от флюгерных противовесов и наложил их на поршни так, чтобы диски выступали над уровнем гильзы на дюйм. После этого я накрыл их крышкой цилиндра и начал медленно закручивать гайки в надежде на то, что от давления поршни придут в движение. Мне удалось добиться лишь того, что свинец застрял в цилиндрах.

Пришлось по кусочкам высверливать оттуда свинец. Я залил в цилиндры дизельное масло и оставил их на время в покое. В следующий раз я захотел вытащить болт с навинченной на него гайкой, зажатые между зубцами маховика и его кожухом. Для этого я попытался вывинтить болт, но сорвал резьбу. В конце концов, вдоволь намучившись, я закрыл цилиндр крышкой, обильно смазал его жиром и навсегда отказался от стремления заставить его работать. Без двигателя мы ни в чем не уступали старым клиперам, можно было справиться и без него. По возвращении домой двигатель осмотрели и оказалось, что в двух цилиндрах были трещины – явное следствие моих неуклюжих попыток привести их в порядок. Мой горький опыт может служить хорошим примером людям, собирающимся в дальнее плавание: следует чаще включать двигатель.

Вещи, с которыми мне пришлось смириться и принять, как часть моей жизни – запревшая одежда и переклиненные дверцы шкафчиков – исчезли подобно дурному сновидению после того, как мы добрались до теплых широт. Я наслаждался моим новым положением, считая его фантастически роскошным. Все что можно было вынесено на палубу для проветривания. Диванные подушки были вычищены и сушились на солнце, я выскреб и отмыл всю внутреннюю часть яхты. Прачечная вдовы Твинки[30] в подметки не годилась моим бельевым веревкам. Готов поспорить, что скорость движения выросла на добрый узел, благодаря возросшей парусности. Приведя каюту в божеский вид, я прошелся по всем шкафчикам, в результате чего за борт отправилась, по меньшей мере, сотня консервных банок. Видимо, от них исходил достаточно сильный аромат, поскольку вскоре я почувствовал легкий толчок по корпусу лодки. Поднявшись наверх, я увидел, примерно 7 футов длиной, акулу-няньку, которая самозабвенно соскабливала с корпуса противообрастающее покрытие. Я бросился вниз, достал винтовку и всадил ей пулю в мозг, как только она подплыла ближе. По-видимому, акула умерла мгновенно. Даже не вздрогнув, она перевалилась на спину и плавно пошла на дно, вскоре скрывшись из виду. Мне ясно была видна рваная дыра от пули на макушке головы и вытекающее из нее темно-коричневое облачко. Через полчаса появилась еще одна бестия, с которой я обошелся точно так же. Неплохо было бы попробовать загарпунить ее, но вся палуба была завалена одеждой, а мне не нравится делать несколько вещей одновременно.

На следующий день я искупался, впервые после того, как мы вошли в Атлантический океан. Возвращение в атлантические воды получилось немного нервным. Вода была холодная, но взбодрила она меня здорово. Я старался плыть так быстро, как только был способен и соревновался в скорости с Suhaili. Карабкаясь обратно на палубу, я заметил трех небольших рыб-лоцманов, которые плясали вокруг руля. Схватив камеру для подводной съемки, я тут же вернулся в воду. Эти рыбки отличались фантастическим любопытством. Обычно трудно поймать рыбу в видоискатель камеры, на этот раз мне с трудом удавалось отогнать их на фокусное расстояние. Я отпихивал их ногой, в одной руке у меня была камера, а другой я держался за борт. Неудивительно, что на большинстве фотографий видна лишь моя нога.

Около недели рыбы-лоцманы сопровождали лодку, не подозревая, что их жизнь висела на волоске, а мне хотелось, приготовить себе обед из свежей рыбы. Их спасло то, что я знал, из чего состоит их рацион: рыбы-лоцманы питаются акульими экскрементами. Я часто видел их, плавая вокруг лодки. Постепенно они перестали проявлять ко мне усиленные знаки внимания, по-видимому, свыкнувшись с мыслью, что их огромный красный защитник имеет странного белого паразита, имеющего обыкновение время от времени плескаться в воде. Совмещая приятное с полезным, я фотографировал и проверял состояние корпуса, в особенности – рулевых штырей. Мне также удавалось, плавая у борта, немного отчищать корпус от ракушек и водорослей.

15 февраля 1969 года, 247-ой день плавания

Поплавал с камерой и сфотографировал небольшую колонию стебельчатых морских уточек[31] перед тем, как отправить их в свободное плавание. Некоторые жирные особи достигали в длину 6 дюймов. Больше всего их собралось на корме и по бокам от нее, а так же у старн-поста, скопления морских уточек были и на киле. Противообрастающее покрытие уже утратило свои защитные свойства – весь корпус покрылся ракушечными пятнами. Впрочем, за редким исключением, они довольно легко отдирались. Все эти исключения въелись в корпус выделенной ими белой известковой секрецией, когда борт приподнимался на волне, я цеплялся за них – они легко выдерживали мой вес.

Мы прошли в 1800 милях западнее Буэнос-Айреса 9 февраля. Целую неделю мы плыли на север с медленной скоростью, делая за день в среднем 70 миль. Дули слабые переменные ветры, изредка налетали резкие шквалы, о которых, к счастью заблаговременно ставили в известность сопровождавшие их кучевые облака. Реагировать на эти шквалы надо было немедленно. Обычно я тут же спускал грот и мы продолжали плыть с поднятым кливером, стакселем и бизанью. К вертлюжному штырю бизань-мачты привязывалось ведро для сбора пресной воды. В промежутках между шквалами нещадно палило солнце, каюта начинала походить на печь. При приближении шквального фронта резко повышался уровень влажности, поэтому мне приходилось вылезать наверх и спасаться от солнечных лучей в тени парусов, пока закрывшие солнце облака не приносили мне некоторого облегчения. Переход от холодной погоды у мыса Горн к чуть ли не тропическим условиям, завершился всего за четыре недели. Этого срока оказалось недостаточно для меня. Мое тело настолько свыклось с Южным океаном, что мне требовалось время для акклиматизации.

Однако повседневную работу следовало выполнять и я не отказывался от попыток завести двигатель.

19 февраля 1969 года, 251-ый день плавания

Очнулся от прерывистого сна в 07.20. Меня разбудило солнце – я лежал на палубе. Ветра почти не было, но временами с северо-северо-запада и с северо-северо-востока налетало что-то более или менее заслуживающее внимания. Некоторое время, меняя галсы, я пытался найти оптимальный для движения на север режим, но вскоре бросил это дело, даже в такую рань я был весь покрыт потом и тяжело дышал.

Все утро ушло на смазку тросов. Я подумал о том, чтобы влезть на верхушку мачты, но для этого пришлось бы спускать Big Fellow, без которого лодка остановится. Да и сомневаюсь, что смог бы вскарабкаться до топа мачты в такую жару.

В 12.10 рядом с нами появилась акула. Она была меньше двух предыдущих особей. Я решил не трогать ее, ибо и так достаточно нагрешил, убив двух ее сородичей. Вместо благодарности, она утащила мою приманку вместе с леской…

Полагаю, что какой-то умник прочитает это и скажет, что я сделал все, когда ремонтировал двигатель, кроме одного – просто попытался завести его. Я попробовал и это, но за пятнадцать минут температура в моторном отсеке выросла до 98° по Фаренгейту[32] и я просто не выдержал. Я также безуспешно пытался включить зарядное устройство.

Незаметно подошло время ланча, после которого я решил немного отдохнуть, так как чувствовал себя очень изможденным. Минут через десять ветер поменялся на норд-ост, пришлось подниматься наверх и поворачивать на другой галс. Спустя три минуты это был уже норд-вест. Еще раз, поменяв курс, я отошел от руля. Я не супермен и не бессмертный, я обычный человек, который может почувствовать, что силы на исходе. От работы на солнце у меня разболелась голова. Я не жалею, что ввязался в эту историю, просто хотелось бы, так сказать, выпустить пар на чем-то вещественном, вместо того, чтобы писать сейчас это! Я продержусь до конца и выиграю, если хватит воды. У меня осталось 7 галлонов.

Позже: у меня определенно легкий солнечный удар. Чувствую ужасную усталость, голова раскалывается и не в силах вынести жару. Завтра придется весь день просидеть внизу. Жаль, а я собирался привести в порядок весь такелаж. Как правило, начав заниматься чем-то одним, я не останавливаюсь и выполняю за один раз несколько работ. Надо будет сделать себе какую-то шляпу.

Единственный доступный мне способ лечения солнечного удара заключался в сидении внизу. Время от времени я выскакивал наверх и быстро окунался в воду, чтобы охладить тело. Делать что-либо еще при моем состоянии, было бы неразумно.

20 февраля 1969 года, 252-ой день плавания

В 03.10 проснулся, скатившись с койки. Ошарашенный, я выбрался на палубу и увидел, что нас накрыл очередной шквальный фронт. Я попробовал правый галс, а потом левый. Взглянув на звезды, я определил, что мы плывем на юго-восток и опять повернул. На компасе села подсветка, ночью им пользоваться нельзя было вообще – мой последний фонарь перестал работать три недели назад. Теперь в ночное время приходится определять курс по звездам. Ветер усилился, надо было заменить Big Fellow на кливер меньше. Для того чтобы не порвать парус при спуске, я развернул лодку, дал парусу обвиснуть и только потом убрал его. Сработало хорошо.

Проспал еще два часа, пока еще один шквал не прервал блаженное сновидение, в котором была задействована одна моя знакомая. Меня очень расстроило несвоевременное пробуждение! Полил сильный дождь, который прекратился так же неожиданно, как и начался, после чего я вернулся в койку, но поймать ускользнувший сон мне не посчастливилось.

Этим утром мне немного лучше, но голова слегка побаливает, особенно когда постоишь на солнце. Чувствую себя как бы одеревеневшим и очень уставшим.

Провел день за работой над шляпой. Конечный продукт достаточно функционален, но на показе мод у него нет шансов. Единственный, кто мог бы обидеться, это Клэмпетт из Беверли Хилл Биллиз[33]. За ночь она высохнет, а завтра я ее покрашу, что придаст ей жесткость.

До полудня нам не удалось серьезно продвинуться вперед, несмотря на все мои вчерашние маневры. Сегодня было жарко, но не так сильно, как последние четыре дня. Старался держаться подальше от солнечных лучей. Скорость низкая, плывем то на северо-восток, то на северо-запад. Весь день дует слабый северный ветер.

Вечер выдался очень тихим, поверхность моря напоминает некачественное, с неровной поверхностью зеркало, в котором немного искаженно отражается небесная сфера. Я лежал навзничь на палубе и пытался приглушить мелькание мыслей в голове. Единственным периодически повторяющимся звуком, достигавшим моих ушей, был негромкий гул, длящийся каждый раз примерно полминуты. Затем невидимая рука мягко толкала лодку, после чего безмолвие прерывалось потрескиванием качнувшейся грот-мачты и колебанием волн вокруг корпуса лодки. Очень приятный вечер, но я с радостью променял бы все его очарование на хороший свежий ветер с юга.

Наконец-то шляпа готова! Она сделана из старого куска парусины и не похожа ни на одну увиденную мною доселе шляпу. Когда я покрыл ее края краской, ее форма чуть изменилась и она перестала давить мне на уши. Без нее я уже на палубе не появлялся.

Время от времени, перемежающиеся шквалами, несильные, порывистые ветры не давали Suhaili возможность показать все, на что она способна. Она слишком тяжела для того, чтобы нестись вперед при слабом ветре, даже когда подняты все паруса.

21 февраля 1969 года, 253-ий день плавания

Мы защитились, за весь день пройдено всего лишь 18 миль. Вчера было 36, позавчера – 40. За неделю – с четырнадцатого по двадцать первое февраля – мы покрыли расстояние в 345 миль. Нечего удивляться, что я в отчаянии! С другой стороны, сегодня утром удалось собрать девять пинт дождевой воды.

Могло быть больше, но руки были заняты. Во время первого шквала вода ручьем стекала с ноков.

Перебрав все румбы компаса, ветер сделал выбор в пользу восток-северо-востока, откуда и дул большую часть дня. Он был слабым, но мы двигались, по крайней мере.

Только что прослушал новости, а потом удалось поймать минут на десять радиостанцию Lourenco Marques Radio. Сигнал был сильным, но время от времени он прерывался помехами.

22 февраля 1969 года, 254-ый день плавания

Я долго не мог заснуть прошлой ночью, в 03.30 поднялся на палубу немного проветриться. Как раз вовремя, надвигался шквал, и у меня было достаточно времени, чтобы приготовиться. Ветер налетел в 03.50. Он дул около 45 минут. Не уверен в курсе, поскольку звезд не было видно, но думаю, что мы плыли на запад. Мне удалось собрать 4 галлона воды с бизани, она лила так здорово, что я подставил к мачте контейнер, проигнорировав ведро. Шквал стих, наступило десятиминутное затишье, а потом поднялся восточный ветер. В 06.30 я заметил приближение нового шквала и взял один риф на гроте, чтобы не дать ему покусать меня. На этот раз небо одарило меня двумя галлонами воды. В 08.25 был третий шквал мощностью галлона на три, но я успел собрать лишь один, так как был занят фотографированием потоков стекающей с парусов воды. Труднее всего было уберечь линзы от попадания на них брызг. Наконец, в 10.05 налетел последний шквал – еще два галлона. Теперь у меня было 16 галлонов, которых при разумном расходовании хватило бы на два месяца. Я уже валился с ног, так мне хотелось спать, но любопытство пересилило. Мне очень хотелось узнать, как далеко мы забрались, насколько близко подошли к линии судоходства. Поэтому вечером, я нанес на крышу кабины оранжевую краску повышенной видимости. С точки зрения художественного вкуса, Suhaili от этого не стала более привлекательной, но я не могу вести круглосуточное наблюдение за морем, а яркая краска может облегчить работу другому парню. У меня еще остается немного краски, которую я пушу в дело при приближении к дому.

В 16.20 решил лечь спать. Небо не предвещало новых шквалов и мы с нормальной скоростью плыли на север. К полудню мы прошли 87 миль – явный прогресс.

Проснулся в 22.10, выпил банку грейпфрутового сока и опять лег в койку. Прекрасно.

Наконец, ветры подули с востока. В южной части Атлантического океана зона юго-восточных пассатов несколько загибается к западу и я молил бога, чтобы мы быстрее добрались до нее. Пассаты должны были поспособствовать нашему продвижению на север, к экватору, где всем кечам, и Suhaili, в частности, плавается лучше всего. Я испытал колоссальное облегчение физически и ментально. Радость, обуявшая меня после мыса Горн и мысли о скором возвращении домой сменились разочарованием, когда оказалось, что мы никуда не двигаемся.

Воспоминания о доме сейчас смутны и расплывчаты, как сновидения. Единственная реальность моей жизни – маленькая каюта и бесконечность пустого моря вокруг меня. Мысль о доме больше не рождает чувства восторга, я совершенно сознательно отбросил от себя такого рода мысли и отношусь к ним, как к сюжету какой-то книги: может и приятно размышлять над фабулой романа, но ведь всего этого в действительности не существует.

Теперь, когда мы вновь пришли в движение, я немедленно воспрянул духом. Подобно большинству моряков, я тут же стал высчитывать срок моего возвращения, естественно принимая в расчет, наивысший показатель дневного перехода. Такого рода расчеты абсолютно нереалистичны, но доставляют огромное удовольствие.

Меня опять начали посещать мысли о возвращении в Англию и я решил, что настало время команде заняться подготовкой лодки к этому событию. Надо прихорошиться.

23 февраля 1969 года, 225-ый день плавания

Я занялся бортовой сеткой под бушпритом, но успел только подготовить ванты – разыгравшийся ветер поднял волну и все вокруг промокло. Эта работа не является жизненно необходимой, но мне хочется ее выполнить и я иду на поводу своего желания.

Мне понравилось на бушприте. На мне была одета шляпа, предохраняющая голову от солнечного света и шорты. Обычно, я не утруждаю себя ношением одежды когда жарко, но голым задом на тросах не усидишь! Я весь вымок, что в такую погоду можно лишь приветствовать.

Кажется, мы опять стали набирать много воды. Судя по всему, это как-то связано с удалением с корпуса морских уточек, так как в последнее время море не было особенно бурным и корпус не испытывал серьезных нагрузок. Течь причиняет неудобство, но не более того: приходится включать помпу каждый день.

С каждым днем я все больше внимания уделяю происходящему в мире. Всемирные новости радиостанции ВВС слушаю каждый вечер. Известие о разногласиях между британским послом в Париже господином Кристофером Сомсом и генералом де Голлем касательно отношения Великобритании к Общему рынку сподвигло меня на борьбу.

24 февраля 1969 года, 226-ой день плавания

Оскорбление, нанесенное генералом де Голлем нашему послу, будет стоить моим французским конкурентам 5 миль в день. Я был полон возмущения и при приближении шквала решил пройти сквозь него, не меняя паруса Big Fellow на кливер поменьше, что и сделал. Несмотря на то, что ночью дул слабый ветер, мы сумели за сутки продвинуться на 111 миль.

Далек от мысли, что пять миль способны решить судьбу гонки или принудить де Голля к отставке, но они явно улучшили мое самочувствие…

Этим вечером ветер постепенно усиливается (сейчас 17.00), наверное, скоро можно будет поднять Big Fellow. Я научу этого старого сукина сына уважительному обращению с нашим послом!

24 февраля мы прошли в 140 милях к западу от острова Тринидади. Эта группа островов принадлежит Бразилии, но когда-то на них распространялась юрисдикция Великобритании. Полагаю, для земноводных крабов и птиц – единственных обитателей островов – смена гражданства не оказалась чрезмерным потрясением. Согласно легенде, капитан Кидд зарыл на острове свои сокровища. Лет шестьдесят назад, один валлийский шахтер попытался отыскать их. Если легенда правдива, они и поныне там.

Плыть через область пассатов – одно удовольствие. Ветер почти никогда не достигает штормовой силы. В то же время, он никогда полностью не стихает и отличается постоянством направления. Ветер силой в 4 балла идеален для хождения под парусами. Для полноты картины отметим, что северо-восточные и юго-восточные пассаты накрывают зону тропиков. На небе ярко светит солнце, но ветер делает его жар вполне терпимым и снижает температуру воздуха. К этому времени моя кожа приобрела коричневый оттенок, я часто слоняюсь по лодке без одежды – это дает мне ощущение свободы. Море, которое на протяжении последних недель было спокойным, теперь переливается бликами – волны ловят солнечные лучи. Я могу часами наблюдать за водной гладью, наслаждаясь этой красотой и набранной нами скоростью.

Никогда не мог понять людей, которые говорят, что плавание под парусом отдает скукой. Можно заскучать на судне с механическим движителем, будь то гигантский океанский лайнер или небольшая моторная лодка, поскольку использование мощности двигателя, а не энергии природных сил, лишает движение поэтики. Наблюдая часами за постоянно меняющимися волнами, я ощущаю себя совершенно счастливым человеком, ведь море столь разнообразно. А когда на нем штиль, внезапно появляется множество мелких морских животных, которых в иных обстоятельствах не замечаешь. Однажды, когда мы находились в зоне переменных ветров, очищая корпус от зеленых водорослей, я заметил скачущих по поверхности воды двух похожих на жуков маленьких насекомых. Было очень интересно видеть, как они преследуют свою добычу – крохотный планктон – и поедают ее. Ума не приложу, как эти хрупкие создания выживают в океане, когда по нему ходят многометровые волны. Вероятно, они погружаются в воду и пережидают шторм на глубине, но в таком случае, они должны иметь жабры или уносить с собой под воду большой пузырек воздуха.

Даже в тысячах миль от берега, где синяя вода столь прозрачна, что можно проследить, как брошенный в воду предмет опускается на глубину в сотни футов, случайные рыбки сбиваются в маленькие стайки по 5-10 особей. В основном, это пелагические виды – прекрасные пловцы вроде дорадо или пеламиды, их неизменно приводила в восхищение Suhaili и ее белокожий паразит. Я часто проклинал свою забывчивость, из-за которой насос моего подводного ружья остался в Англии. Все эти рыбы не просто съедобны, но их мясо довольно вкусное и питательное, а приятное разнообразие в диете мне не помешало бы. Несколько раз я пытался поразить их привязанным к леске гарпуном. Мне удалось лишь задеть одну и распугать многих, но ни одна рыба так и не была поймана. Троллинговая ловля редко когда бывает эффективной в открытом океане, ибо идеальные условия для ловли рыбы – скорость в пять узлов и небольшие волны на поверхности воды. При дальних плаваниях, если вы любите свежую рыбу, необходимо подводное ружье. При переходе из Кейптауна в Лондон две рыбы были пойманы на троллинговую леску и пара дюжин убита подводным ружьем. В этом плавании мне удалось поймать только одну пеламиду. Находясь вблизи берега можно питаться исключительно пойманной рыбой при условии, если вы не испытываете недостатка в свежей воде. Рыбы богаты протеином, но для промывки организма требуется, по крайней мере, две пинты свежей воды в день. Но и в этом случае сугубо рыбный рацион чреват потерей веса и анемией.

Седьмой этап. От экватора до Фалмута

7 марта 1969 года – 22 апреля 1969 года (267–313 дни плавания)

Мы вошли в зону юго-восточных пассатов на 24° южной широты, а спустя двенадцать дней пересекли линию экватора, делая в среднем по 120 миль в сутки. Теперь мне уже не требовалось много времени для балансировки Suhaili и у меня появилось свободное время, которое можно было употребить на подготовку к столкновению с цивилизацией. Я подстриг отросшие волосы, подправил бороду и подрезал водоросли, донельзя разросшиеся на корпусе. Затем я выскреб щеткой всю надводную часть лодки. Все канатные узлы были подвергнуты тщательной проверке, обернув сплесени линем, я покрыл их толстым слоем стокгольмского дегтя. Нашлось время и для парусов. Я наложил новые стежки на место разрыва грота, работая обычно внизу, но иногда и прямо у каюты, куда подтягивал парус, брызги воды мне не очень мешали.

Мы приближались к судоходным путям и мне очень хотелось быстрее встретить корабль, который сообщил бы о нас. После Новой Зеландии я видел только одно судно, японский сухогруз. Он шел от мыса Доброй Надежды в Рио, но был слишком далеко, чтобы заметить нас. Наблюдение за морем не представляло проблем в дневное время, но когда я спал, нечего было надеяться на то, что тусклый свет масляной лампы будет замечен с проплывающего судна.

Эта масляная лампа обычно висела на кормовом релинге. Одной прекрасной ночью она оттуда исчезла и я оказался перед выбором: либо подвесить электрическую лампочку, либо оставлять керосиновую лампу высокого давления зажженной на всю ночь. Остававшегося у меня бензина не хватало для зарядного устройства, а керосина имелось еще около 15 галлонов. Но керосиновая лампа за ночь пожирает 1 пинту, что быстро истощило бы мои запасы. Я начал засовывать ее в спасательный буй на крышке люка под гротом, направляя свет на парус. Освещенный таким образом грот, должно быть, был хорошо виден издалека. Однако уже после первой ночи стало ясно, что если я хотел сохранить лампу, ее следовало поместить в менее уязвимое место. Кокпит для этого не подходил, потому что его постоянно накрывало брызгами, поэтому я зажал ее в тиски на столе каюты. Ее свет выходил наружу через световой люк – не весь конечно, примерно три четверти его оставалось в каюте, но это было лучшее, что я мог сделать. Горящая лампа сильно нагревала воздух в каюте, вследствие чего отход ко сну превратился в мучительный процесс, но если мы не хотели, чтобы нас потопили, надо было как-то дать знать о своем присутствии.

По мере приближения к линии экватора пассаты становились все менее устойчивыми.

5 марта 1969 года, 265-ый день плавания

Ветер начинает меняться, на нас начинают налетать довольно сильные шквалы. Сегодня днем в какой-то момент погода казалась настолько угрожающей, что я решил убрать грот. Как только парус был спущен, нас накрыл шквал и накренившаяся лодка даже под тремя оставшимися парусами делала около 5 узлов. Этим вечером мы увидели бегущую с севера зыбь – верный признак того, что мы приближаемся к границе штилевой зоны. Но до нее нам еще предстоит пересечь срединную линию юго-восточных пассатов, которая в это время года совпадает с линией экватора. Мы пройдем ее завтра.

Весь день жарюсь на палубе, а всю первую половину ночи не могу уснуть от духоты, но пока мы движемся вперед, все можно вытерпеть.

День провел за чтением, прерываемым лишь для того, чтобы подойти к рулю или броситься за борт и поплавать на перегонки с Suhaili.

Довольно скоро я выбивался из сил и оказывался рядом с кормой, но не только потому, что запас внутреннего резерва организма, был на исходе – мы очень быстро плыли. За сутки прошли 118 миль…

На следующий день мы прошли экватор и в этот же день я впервые ощутил боли в животе, которые стали причиной моего самого большого испуга за все время путешествия.

6 марта 1969 года, 266-ой день плавания

Сегодня пришлось поработать с зюйд-остом. Лодка отказывалась держать балансировку при курсе на север, поэтому пришлось встать у руля. Жара слишком сильна, чтобы получать удовольствие от стояния на палубе. Не знаю, вина ли это солнца или непривычной работы, но чувствую себя очень неважно. Меня чуть подташнивает и болит голова. Кроме того, я страдаю от мучительного несварения.

Вечером посидел у радио, но эфир был пустой. В новостях ничего особенного нет.

Не могу уснуть.

Сегодня после ланча выкурил последнюю сигарету. Так или иначе, курение – отвратительная привычка.

Бросив курить, я испытал чувство огромного облегчения. Я уже давно уверился в том, что ничего хорошего сигареты мне не приносят, но пока они оставались на борту, мне недоставало силы воли отказаться от них. Теперь же у меня не остается выбора, как ни странно, я совсем не страдаю без курева. После возвращения домой, когда сигареты вновь стали доступны, я опять начал курить.

С точки зрения состояния здоровья я в любом случае должен был перестать курить. Несварение усугублялось, пока боль в середине живота не стала непрерывной. Разыскав в Медицинском справочнике капитана судна описание симптомов и возможных причин, я не на шутку перепугался. Оказалось, что у меня может быть все, что угодно – от аппендицита до язвы желудка. Я посадил себя на жесткую диету из спагетти и молочной рисовой каши, соблюдать ее было нелегко, но зато она принесла некоторое облегчение. Я также стал принимать таблетки против несварения. Боль не отпускала меня. Диагноз все еще был неясен. Я достал навигационные карты и замерил расстояние до ближайшего более-менее крупного порта, им был расположенный в устье Амазонки Белем. До него было около 1000 миль, следовательно, нам удалось бы добраться туда дней за десять, не раньше. На борту не было никаких антибиотиков. Если у меня аппендицит, через десять дней я уже умру. Я проклинал себя за то, что вычеркнул антибиотики из списка лекарств и не вырезал слепую кишку, когда решил отправиться в долгосрочное плавание. Впрочем, уже слишком поздно заниматься самобичеванием. Оставалось только надеяться, что ничего серьезного не происходит. Я решил держаться прежнего курса на Фалмут. Если мне повезет, на встречу попадется какое-нибудь судно, я попрошу их организовать ежедневные сеансы радиосвязи.

Я испытываю вину в связи с этим. Случись приступ аппендицита, кораблю пришлось бы отклоняться от курса, чтобы подобрать меня. Еще хуже, сообщи я об этом по радио – они должны были бы организовать поиск. Попавшие в беду корабли и яхты причиняют властям огромные неудобства. Причем, дело не только в денежных расходах. Люди на кораблях и самолетах рискуют жизнями, разыскивая попавшего в беду человека. Любой, кто отправляется в одиночное плавание на маленьком судне, должен четко осознавать ответственность перед занятыми в поисковых операциях организациями. Если человек не готов к плаванию, если его лодка не снаряжена надлежащим образом, он не должен отправляться в путь – его небрежности могут стоить другим людям жизни. Меня всегда волновал этот вопрос, но вот я столкнулся с проблемой, возможно решаемой, будь со мной на борту нужные медикаменты. Само собой разумеется, я не очень гордился собой.

9 марта, после двухдневного легкого бриза с севера неожиданно налетел сильный ветер. Уже второй раз мы с Suhaili пересекаем экватор с юга на север, штилевая полоса и сейчас доказала свою неконфликтную природу, в значительной степени вследствие того, я полагаю, что я забрался на запад так далеко, как только возможно. Следующим вечером я увидел идущее на юг судно. Подождав, пока огни приблизятся, я начал подавать сигналы фонарем Олдиса. Минут через пять, не дождавшись ответа, зажег сигнальный пиропатрон, а потом начал опять сигналить фонарем. Никакой реакции! Я начал уже думать, что наткнулся на летучего голландца, но затем мысль о том, что если у меня действительно аппендицит, этот корабль – последний шанс спасти мою жизнь, заставила меня выпустить в ночное небо сигнальную ракету.

Эффект был впечатляющим. Все небо было залито, ярким синим светом, минуты три осветительный патрон медленно спускался на парашюте. Я выждал минуты полторы, и опять подал сигнал фонарем Олдиса. На этот раз мне дали понять, что меня заметили – я увидел мигание светового сигнала. Я вздохнул с облегчением, теперь моя семья узнает, что со мной все в порядке. Еще более важно то, что их можно попросить поддерживать со мной контакт. Я стал передавать им сообщение способом, принятым на всех торговых флотах, однако, даже не успел просигналить им название яхты – они потеряли ко мне интерес. Я зажег еще один сигнальный пиропатрон и продолжал подавать сигналы, пока кормовые огни не исчезли за горизонтом. «Вшивый ублюдок», – написал я в дневнике.

На самом деле, это было непростительно. Существует нерушимая традиция, причем, поддерживаемая законом, при отсутствии непосредственной угрозы вашему судну, вы обязаны прийти на помощь терпящим бедствие на море. Не было никакого шторма, дул 2–3 балльный ветер, а этот корабль даже не удосужился выяснить, что заставило человека отстреливать сигнальные патроны. Могу лишь надеяться на то, что попади этот корабль в затруднительное положение, с его сигналами бедствия не обойдутся так же, как он обошелся с моими. Правда, в тот момент я был настроен гораздо менее великодушно.

В последующие дни я видел еще несколько кораблей, два из них прошли всего в полумиле от нас, но никто не удосужился ответить на мои сигналы. Это стало шокирующим откровением. Меня, моряка торгового флота, учили, что первостепенной обязанностью вахтенного офицера является непрерывное наблюдение за морем и если капитан, появившись на мостике, увидит корабль, который вы пропустили, вам не миновать хорошего наказания. Помню, как однажды в Аравийском море, будучи занят визированием, я смотрел поверх бимса. Капитан поднялся на мостик именно в тот момент, когда из-за кормы с ревом вылез нос пакистанского эсминца. Ни до, ни после, мне не доводилось получать столь сурового и заслуженного выговора. Не имеет значения, что в той ситуации эсминец должен был уступить нам дорогу, что-то могло пойти и не так, а целью моего присутствия на мостике было именно наблюдение. Этого урока я не забыл и спустя несколько лет, когда я командовал каботажным судном в Южной Африке, от меня здорово попало второму помощнику: он нес вахту, развалившись в кресле-качалке, откуда ничего толком нельзя было разглядеть. Теперь мне открылась другая сторона монеты, я узнал, что значит зависеть от вахтенных на других судах. Я пришел к заключению, что такая зависимость до добра не доведет – не такое уж оптимистичное открытие для человека на борту яхты-одиночки.

Прошло несколько дней, сильная боль в животе стала стихать. Продолжив какое-то время молочную диету, я затем постепенно переключился на твердую пищу.

13 марта 1969 года, 273-ий день плавания

Уже пару дней, как мой желудок перестал жаловаться на самочувствие, оглядываясь назад, уже можно поставить диагноз моей болезни: комбинация хронического несварения и острого воображения – классический пример того, к каким последствиям приводит мирянина-непрофессионала знакомство с медицинской литературой! Несварение все еще беспокоит меня, было бы хорошо отведать свежей пищи, но по большому счету, ничего смертельно опасного со мной не происходит. Еще пять-шесть недель и все само собой исправится.

По-видимому, причиной недомогания стали начинающие приходить в негодность мясные консервы. Сами жестянки были в порядке, но существенные перепады температуры, судя по всему, повлияли на их содержимое. Так или иначе, на три недели исключив из своего меню мясные консервы, я уже не испытывал проблем с пищеварительным трактом.

Прохождение зоны северо-восточных пассатов заняло тринадцать дней. Мне не приходилось подолгу рулить лодкой, поскольку она хорошо сохраняла балансировку. Во время прошлого плавания из Кейптауна, я фактически не подходил к зафиксированному рулю в течение шестнадцати дней, проводя почти все время за игрой в канасту. На этот раз мне пришлось труднее, ведь приходилось самому выполнять все манипуляции с парусами. Однако, полученный опыт не пропал даром. Несмотря на то, что нас занесло на запад дальше, чем хотелось бы, этот отрезок был пройден быстрее, чем в прошлый раз, так как я не держал паруса плотно натянутыми. Море таило в себе угрозу и надо было постоянно определять допустимое количество поднятых парусов, в случае превышения которого волны начинали слишком сильно бить по Suhaili.

11 марта 1969 года, 271-ый день плавания

Я хорошо выспался ночью и проснулся весь преисполненный благих намерений. В первую очередь, это относилось к зарядному устройству. Но море и ветер так разыгрались, что пришлось оставить эту идею. За сегодняшний день ничего особенного не было сделано. Я приготовил то, что показалось мне чудесным пирогом с рыбой – утром нашел на палубе летучую рыбу, приготовил сырный соус, который, в конце концов, начал у меня получаться. Лодку кидало из стороны в сторону, но мне удалось сделать несколько записей. Вот, собственно, и все.

День выдался довольно тяжелый – море сильно волновалось, с северо-востока катились тяжелые ветровые волны. Когда я смотрел на них, у меня закружилась голова, что случается крайне редко. Мы бороздим волны, нижняя часть кливера не просыхает. Я выжимаю из лодки максимум возможного, если не считать двух-трех кратковременных поворотов бизани. В качестве награды я получил 125 пройденных к полудню миль – мое ликование безмерно! И это при плохом море, идя в крутом бейдевинде! Мы покрыли полтора градуса широты, что на половину градуса больше ожидаемого. Я сменил навигационные карты и теперь на них видна Британия. Лодка немного набирает воды, но только если сильно гнать ее вперед. Пока она не мучает меня, беспокоиться не о чем. Самые сильные удары по корпусу Suhaili получает от боковых волн, хотя несколько раз, взобравшись носом на волну, лодка падала вниз, как сорвавшийся с тормозов лифт в шахту.

Тоска по никотину не причиняет мне особого неудобства. Часто в течение дня в голову приходит мысль о том, что хорошо было бы сейчас задымить сигаретой, но я не зацикливаюсь на этом желании. Это похоже на ситуацию со стейком, я не могу позволить его себе в данный момент – и всех делов.

17 марта я справил мой тридцатый день рождения. Не устоял перед искушением пофилософствовать в дневнике по поводу этой важной вехи.