Помоги проекту - поделись книгой:
— Надо узнать. По-моему, нет…
— Ты меня познакомь с редактором.
— Ладно. Только не сегодня — хорошо?
Мартынов кивает. Они идут по коридору.
Сериков вдруг останавливается.
— Может, не пойдем, а? Я же не ходил никогда… И вообще — все это… — Он поморщился.
— Что?
— Все эти встречи через тыщу лет…
— Дурачок, ты не понимаешь: это крепчайшие нити. Они сделаны из самого прочного материала — из сентиментальности… А впрочем, можно и не идти, как хочешь.
И все-таки пошли.
Неизвестно зачем. Может, просто потому, что не было ничего интереснее в этот вечер. Вот они толкаются в толпе в вестибюле, где все вместе: бывшие ученики и нынешние, пионеры и взрослые дяди и тети. Суматоха, крики, смех, узнавания…
— А, Боба Куриц! Здорово, Боб! — Мартынов целуется с черным бородатым мужчиной. Сериков тоже целуется, но как-то принужденно, без энтузиазма. Мартынов хватает за плечи какого-то крутящегося под ногами пионерчика. — Стой! Знаешь такую песню «А у нас на лестнице, в доме номер пять…»?
— Знаю, — отвечает пионерчик.
— Так вот, ее сочинил этот дядя, знаменитый композитор. Можешь называть его просто дядя Боря, я разрешаю… — Нагнулся к пионерчику. — Я ему однажды таких пилюль навешал! Вот здесь, как раз на этой лестнице…
— Ты? Мне? Навешал? — изумляется композитор.
— Конечно! Не ты же мне.
— По-моему, я тебе пилюль навешал. Это я помню.
— Не-ет, брат! Пилюли вешал я, а ты только махал руками по воздуху…
— Врешь! Я тебе такой фингал залепил… Здравствуйте, Вера Васильевна!
— О, Боря Куриц! И Саша Мартынов… Какие солидные!
Старушка, улыбаясь, пожимает руки бывшим ученикам.
— Про тебя, Боря, я все знаю — и песни твои слушаю, и в консерваторию хожу. Саша тоже у нас бывает… А вот Олег! Сериков! Про тебя ничего не знаю. Ты совсем школу забыл.
— Как же вы не знаете, Вера Васильевна? — говорит молодая женщина. — Олег — спортивный корреспондент. Мой муж очень его уважает, хотя и незнаком. Он в «Московских новостях» пишет — верно, Олег?
Сериков кивает. Весь этот разговор происходит во время медленного, вместе с толпой, подъема по широкой лестнице на второй этаж.
— Как? Ты — спортивный корреспондент? — Вера Васильевна поражена.
— Да.
— Олег, ты же писал у меня замечательные сочинения! Лучшие в школе! Потом учился в МГУ. Я была уверена, что ты стал писателем, литератором…
Сериков разводит руками.
— Ну, Олег… Я понимаю, конечно. Но как-то я огорчилась… А помнишь, какое ты написал изумительное сочинение о лирике Некрасова?
Крик сверху, со второго этажа:
— Товарищи, всех просят скорее в зал! В зал!
В большом зале человек четыреста пионеров, комсомольцев и взрослых сидят на стульях. На эстраде что-то вроде президиума, где сидят выдающиеся бывшие ученики — гордость школы.
Директор школы заканчивает свою речь.
— …и все, все нам дороги! И за успехи всех вас мы, и учителя, и нынешние ученики, испытываем хорошую добрую гордость!
Пионерский оркестр неожиданно грянул туш. Директор резким жестом прерывает. Оркестр заткнулся. Смущенное лицо толстощекого трубача.
— У нас в гостях сегодня, — продолжает директор, — бывшие ученики, а ныне — Герой Советского Союза полковник Тарасов… — Тарасов, сидящий в президиуме, встает. Аплодисменты всего зала. Оркестр играет туш. — Поэт Викентий Морковченко! — Аплодисменты, туш. — Композитор Борис Куриц!.. — Аплодисменты, туш. — Заместитель директора фабрики искусственного волокна Левиновский! — Тоже аплодисменты. — Тренер футбольной команды «Авангард» Григорий Кизяев! — Бурные аплодисменты зала, крики «ура!», топот ног. — Представительница театрального мира Мария Колесникова! — Такие же бурные аплодисменты, крики «ура!». Очень смущенная встает Маша и что-то говорит, качая головой директору.
Сериков и Мартынов сидят в одном из первых рядов и, глядя на эстраду, разговаривают о своем.
— Как это сделать практически? — спрашивает Мартынов.
— Приходи в редакцию.
— Нет, надо где-то в нейтральном месте. Так всегда лучше.
— Приходи на футбол. Наш редактор дикий болельщик…
Поэт Викентий Морковченко читает стихи:
Девочки преподносят поэту цветы.
Какой-то высокий, явно подвыпивший мужчина в очках проталкивается через проход на эстраду. С трудом взбирается по ступенькам. Взобрался. Улыбаясь, говорит:
— Что можно сказать о нашей школе? Много чего… И «за» и «против»… Я, конечно, буду говорить «за», потому что — ну, понятно… И вот теперь, когда мы твердо стоим на ногах… — Тут его сильно качнуло, и он едва устоял, ухватившись за край трибуны.
В зале смех. Оркестр грянул туш.
Директор что-то говорит Маше. Маша встает и идет к трибуне. Долговязый очкарик уступает ей место. Пионеры бегут за ним с цветами.
— Ребята, я окончила школу двенадцать лет назад. Давно, правда? — Крики из зала: «Да!», «Нет!» — Но, знаете, до сих пор меня берет оторопь, когда я слышу слово: химия. Почему-то я никогда ничего не могла в химии понять. Контрольные работы и экзамен по химии были для меня каким-то кошмаром. Учительница тут ни при чем. Виновата была я, одна я! Она еще работает в школе? Евдокия Леонтьевна?
— Нет, — говорит директор.
— Жалко, мне хотелось ее увидеть. Потому что лицо этой милой женщины было тоже частью кошмара. Я не могла на него спокойно смотреть. У меня все холодело внутри. Правда, правда… — Маша рассказывает так естественно и просто, что ее слушают, улыбаясь. А некоторые малыши даже смеются. — И вот, знаете, у меня была потом сложная жизнь, были трудности, неприятности… И когда бывало очень трудно, я говорила себе: «Дурочка, ну что ты паникуешь? Ведь ты сдала экзамен по химии! Ты победила свой кошмар. Ты победила себя. Значит, ты можешь все!»
Аплодисменты. Оркестр играет туш.
Но Маша не уходит с трибуны. Когда аплодисменты стихли, она продолжает:
— Я хочу еще рассказать… Но сначала я должна узнать. Вот у вас! У вас! — Она показывает на Серикова. — Скажите: вы ничего не теряли сегодня?
— Я?
— Да.
— Ничего… — Сериков в растерянности. — Хотя нет. Конечно!
— Что?
— Папку свою потерял.
— Ребята, потрясающая история! Сегодня я видела этого человека на улице, он меня поразил, а сейчас он тут. Ребята, это удивительно, я должна вам рассказать! Слушайте, иду я Гавриловским переулком, вижу — толпа… На третьем этаже, на подоконнике, сидит младенец лет двух, шлепает ручонками по стеклу и вот-вот… понимаете? Ужас! Никто ничего… Кричат, машут руками, один за милицией побежал… И тогда вот этот молодой человек дает мне папку — «Подержите», говорит, — как кошка взбирается до третьего этажа по водосточной трубе, влезает на балкон, оттуда по карнизу — это было совершенно жуткое зрелище…
Сериков с чугунным от смущения лицом, нахмуренный, уничтоженный, шепчет Мартынову сквозь зубы:
— Какого дьявола она все это…
— С карниза — в окно, и спасает ребенка! — продолжает Маша. — Это было делом одной секунды. Потом он вышел из подъезда и, не сказав никому ни слова, мгновенно исчез. Даже забыл про свою папку. Вот каких людей воспитывает наша школа!
— Мы вас просим подняться на эстраду! — говорит директор.
В общем шуме Сериков поднимается на эстраду. Вид у него такой, точно он идет на казнь. Маша села на свое место за столом президиума, а Сериков подошел к трибуне. Оттого, что он страшно смущен, — выглядит высокомерно.
— Перефразируя Марка Твена, могу сказать: слухи о моем героизме сильно преувеличены, — говорит Сериков, побледнев. — Все это вздор, было совсем не то… Домишко старый, низенький, так что третий этаж — это примерно полтора этажа… И вообще… — Махнул рукой. — Просто у нашей уважаемой бывшей соученицы богатое воображение. А двадцать лет назад в этом зале — здесь был раньше гимнастический зал — я упал с бревна и сломал ногу! — неожиданно заканчивает Сериков и кланяется.
Жидкие аплодисменты. Впечатление смято.
Сериков подходит к столу президиума и негромко спрашивает у Маши:
— Где моя папка?
— Я оставила в театре, — говорит Маша, глядя на Серикова с удивлением.
— Она нужна мне сегодня, если можно.
— Хорошо, мы подойдем к театру…
Выход гостей и школьников из здания школы в темный сад. Сначала идут гурьбой, шумно разговаривают: Сериков, Мартынов, Рая Гордиенко, композитор Боб Куриц… Голос Мартынова: «А я на этом дворе однажды таких пилюль навешал…» Другой голос: «Можно у меня собраться…» Голос Кизяева: «Пожалуйста, мы тренируемся в Черкизове… А игра — в воскресенье, на „Динамо“…»
На набережной стоят машины. Боб Куриц подходит к «Волге».
— Прошу! Кому в сторону Юго-Запада…
Садятся к нему в машину.
Кто-то подходит к «Москвичу».
— Я к Соколу. Рая, ты со мной?.. Счастливо, ребята.
— Эй, эй! Я с вами! — кричит Мартынов. — Олег, я тебе звоню!
Сериков оглядывается. Он ищет Машу. Вон она стоит у ограды, разговаривает с морским офицером. Сериков, медленно подходя к ней:
— Так мы идем или нет?
— Идем. Одну минуту…
Сериков с независимым видом проходит вперед, останавливается, закуривает. Смотрит на здание школы в глубине сада. Окна освещены. Веселые голоса, крики, музыка из окон. Маша подходит.
— Этот парень был у нас в классе самый шпанистый… И вот, пожалуйста…
Сериков, помолчав:
— Тут недалеко стоянка такси.
— А нам близко, через мост…
Идут некоторое время молча.
Темный пустырь. Когда-то здесь был дом, его снесли. Маша споткнулась, идет с опаской.
— Возьмите меня под руку! Что вы, в самом деле?!
— Простите… — Берет ее под руку.
— Тут был дом, помните? В первом этаже аптека.А во втором жила моя подруга.
— Аптеку помню.
— Подруга умерла. Дом снесли… Какие мы уже старые, правда? Сколько воспоминаний!
— Да…
Поделиться книгой: