Помоги проекту - поделись книгой:
— Я уже все рассказал сегодня утром.
— Ну перестань рисоваться!
— А знаешь, я подумал то же самое. Может быть, ты и права, — он помрачнел и принялся обрывать листья с кустов роз, посаженных у стены. — Если уж тебе так хочется знать… В общем-то все очень просто, и мне даже приятно иногда об этом поговорить… Я живу с бабушкой. Матери своей я не помню. А отец зарабатывает деньги, надувая таможенников на границе.
— Увлекательная жизнь.
— Ты просто неисправима со своей манией подслащать пилюлю! Ты вся во власти дешевой литературы и цветного кино.
— А также, прибавь сюда, жизни, где ничего не случается. Ты уже видел, на какой сцене происходит действие. Я чувствую себя угнетенной. Мне хотелось бы жить, Жулио, хотелось бы жить как все.
— Разумеется. Только начни с того, что не придумывай сказки о том, как живут другие.
— Опять ты пророчествуешь!
— Я пытаюсь помочь тебе избавиться от противоречий!
— Спасибо на добром слове. А ты сам всегда бываешь последовательным?
Щеки Жулио вспыхнули.
— Ни один пророк не достиг совершенства…
— Ответ откровенный… И без лишней скромности… Так продолжай.
Жулио предпочел на этом остановиться. Юмор девушки вызывал у него противоречивую реакцию. Он так ревностно оберегал свое самолюбие, что не желал выставлять его напоказ, да еще такому серьезному противнику; но если бы он стал нападать или обороняться, то выдал бы свою уязвимость. Поэтому Жулио и решил изобразить непринужденность. Как раз то, чего ему больше всего не хватало.
— Я говорил тебе о своем отце. Еще ребенком я видел, как он является домой поздно вечером, точно таинственный персонаж из сказки, в сопровождении человека с красным платком на шее. Временами до нас доносилось эхо выстрелов береговой охраны, его отражали горные хребты. И теперь еще отец представляется мне эдаким легендарным существом, одновременно и внушающим страх, и привлекательным. Потом он исчезал. Пропадал где-то неделями, месяцами, и мы никогда не знали, жив он или умер. Пока наконец в один прекрасный день он не возвращался, как всегда, неожиданно. Отец привозил с собой множество чудесных подарков. Я никогда не забуду тот день, когда он появился, сияя, как мальчуган, в костюме цвета морской волны, с цветком в петлице и с игрушечным пистолетом для меня. Не знаю, почему это мне так запомнилось. Может быть, потому, что я боялся пистолета и он олицетворял для меня все опасности, подстерегающие отца. — Лоб Жулио около шрама побагровел, на висках резче обозначились пульсирующие жилки. Он замолчал, улыбнулся Мариане. — Стоит нам только погрузиться в воспоминания, и больше не остановишься.
— А я и не хочу, чтобы ты останавливался. Представь себе, что я султан из «Тысячи и одной ночи»… Я уверена, что женщина могла бы превосходно справиться с этой ролью…
— Мой отец наживал состояния. Потом он прекращал заниматься аферами, пока не проматывал все деньги. Какое-то время он жил дома, толстел, завоевывал благосклонность молоденьких горянок подарками, иногда посещал городской клуб, много играл. Однажды я тоже решил уехать. Так должно было случиться.
— Куда же ты отправился?
— Я и так уже слишком разговорился. Наверное, ты на это и намекала, говоря, что я рисуюсь?
— Пророки не должны обращать внимание на реплики зрителей с галерки.
Он засмеялся и ласково на нее посмотрел. Взял ее худые, тонкие, совсем заледеневшие руки в свои и снова ощутил прилив нежности и сострадания к девушке.
— Мне нравится тебя слушать. Я чувствую себя зачарованной, как в детстве, когда отец выдумывал удивительные сказки о феях и чудовищах, чтобы удовлетворить мое жадное любопытство. Книг, которые он мне читал, хватало ненадолго. Я сделала из него сказочника. Поверь, мне нравится тебя слушать.
— Ты мне тоже нравишься.
— Я не сказала, что ты мне нравишься, хвастунишка!
— Зато я к тебе неравнодушен!.. Ты вторая, кому мне хочется признаться в таких глупостях.
— Вторая?
— Вопрос чисто женский. — И Жулио спросил в упор, точно выстрелил: — Ты ревнуешь?
— О, ужасно!..
— Так успокойся. Первым был… матрос. Его звали Отто. Он был иностранец. Я познакомился с ним во время первого плавания в Северном море.
Парк постепенно пустел. Сумерки удлиняли тени деревьев и живой изгороди; группы девушек и парочки влюбленных неохотно покидали его, преследуемые приближающейся ночью.
— Наверное, нам пора возвращаться, — сказал Жулио. Он представил себе, как женщина в очках с тревогой ожидает прихода дочери, строя всяческие предположения о том, какие опасности подстерегают девушку с наступлением темноты. Мариана поняла, что он имеет в виду, и мысленно поблагодарила его за чуткость.
— Да, уже поздно. Идем.
Едва они поравнялись с эстрадой, как какой-то юноша помахал им рукой, но они его не заметили. Тогда он окликнул их.
— Это Зе Мария и Дина. Они нас зовут. Ты их знаешь? Она дочь хозяина нашего пансиона. Ее отец — смешной неудачник, а мать — та самая вкрадчивая мегера, что была оскорблена в лучших чувствах, увидев, что я пригласил тебя зайти в гости.
Мариана даже не улыбнулась, и Жулио мгновенно догадался, что описание родителей Дины без труда можно отнести к доктору Паду а и его супруге. Он досадливо почесал нос и, чтобы развеселить девушку, попытался привлечь ее внимание к Зе Марии, который неуклюже раскачивался при ходьбе, точно обезьяна.
— Посмотри-ка на этого субъекта! В его жестах и манере держаться есть что-то от пещерного человека.
Он представил Мариану друзьям. Дина беспокойно оглядывалась по сторонам, словно за каждым кустом скрывался инквизитор, и то и дело поглядывала на часы.
— Вы живете в верхней части города, Мариана?
— Да.
— Тогда нам по дороге. А они пускай остаются, им некуда торопиться…
Зе Мария осуждающе поглядел на нее. Лоб у него, точно у старика, был изборожден морщинами, а глаза такие прозрачные, что порой казались лишенными выражения. Дина была маленького роста, но стройная. В ее нетерпении покинуть парк, чтобы оказаться дома раньше, чем мать или кто-то другой успеют заметить, что она задержалась на прогулке дольше обычного, как всегда, проявлялось ребяческое беспокойство. Робость забитого существа, привыкшего прятаться под чужое крылышко, безропотно подчиняясь всему, что приказывают другие.
Город, хоть он и был полон предрассудков, принимал как должное проказы парней; они были воплощением мятежной юности, пользующейся всеобщим снисходительным расположением. Но любая девушка, осмелившаяся презреть условности, тотчас была бы осуждена.
Дина одевалась бедно и даже не умела придать этой бедности обманчивую видимость простоты. Зе Мария разглядывал ее с раздражением и так внимательно, точно видел впервые. Он не скрывал своего разочарования.
— Пусть идут, — примирительно сказал Жулио. — Сегодня у нас в Ассоциации общее собрание студентов.
Дина все еще ожидала разрешения Зе Марии. Он махнул рукой на прощанье, и, хотя этот жест выражал неудовольствие, ничего другого ей не требовалось; она тут же потащила за собой Мариану, оправдываясь перед ней:
— Не хочу, чтобы меня видели на улице в такой поздний час. С ним, конечно.
Мариана улыбнулась. Ее позабавила наивность этой фразы.
VII
Только очутившись около дома, Мариана почувствовала, как она сегодня устала. Какой утомительный день! Все многочасовое напряжение, сдерживаемое нервами, обрушилось на нее теперь. И все же ничего особенного не произошло. Непонятно, отчего ее охватило радостное волнение, и она мечтала, чтобы причины его оставались невыясненными до тех пор, пока, оставшись наедине с собой, она не сможет их хорошенько обдумать. Мариане было бы жаль разгадать их так рано. Ей хотелось продлить приятное ожидание, словно она заранее была уверена, что испытает удовольствие, размышляя о событиях прошедшего дня.
Но когда Мариана оказалась перед своим домом, знакомая обстановка сразу приглушила все приятные воспоминания.
— Войдите со мной, Дина, я здесь живу. Войдите, чтобы мне не задавали лишних вопросов.
— Уже поздно!
— На одну минутку… Прошу вас.
Они поднялись по ступенькам. Вслед за девушками в комнату вошла служанка и, ни слова не говоря, поставила на письменный стол поднос с ужином. Мариана бросилась на кровать, устремив перед собой невидящий взгляд. В их доме всегда царило молчание. Тяжелое, почти осязаемое молчание, и эту стену ничто не могло пробить, если бы кто-то и пожелал. Порой Мариана испытывала непреодолимую потребность взорвать гнетущую тишину, которая обретала форму, запах и приноравливалась к людям и к окружающим их вещам. Но как? Кричать, кусаться, теряя рассудок? Соседи поговаривали, что дом населен привидениями. Иногда на лестничных площадках, в темных закоулках слышались стоны, приглушенные хрипы, а кое-кто даже жаловался, что привидения награждают людей пощечинами. Мариана приходила с улицы, залитой солнечным светом, и, переступая порог, попадала в пещеру, где обитали призраки, где и живые существа были осуждены влачить существование призраков. Брат, полулежащий в кресле и каждые полчаса ставивший градусник («Мама! У меня температура опять поднялась на четыре десятых! Надо сказать доктору, что кальцекс не помогает»), мать, угрюмая, похожая на большую уродливую птицу, с каждым днем все более резкая, ощетинивающаяся в ответ на любое ласковое слово; и отец… бедный отец, такой жалкий, такой опустившийся и неизменно покорный!
Нет, Мариана не хотела об этом думать. Она не допустит, чтобы мрачные мысли лишили ее возможности помечтать и пофантазировать, и пусть воображение уведет ее сегодня ночью подальше отсюда. Она лениво жевала кусок бисквита. Горький! Швырнула его на поднос и снова бросилась на кровать.
— Вам нравится Зе Мария? Берите бисквит. Извините, Дина, что я вам раньше не предложила, я такая рассеянная. Он вам очень нравится?
— Если говорить начистоту, даже не знаю. Он мало разговаривает, никогда не бывает со мной откровенным, по-моему, он только о себе и думает. Ему туго пришлось в жизни. Но мне нравится с ним ходить. Я ведь глупенькая. Знаете, много думать надоедает. Я жду, когда события произойдут сами собой. Мне достаточно быть зрительницей. А вам ваш кавалер нравится?
Мариана накинула на плечи халат и улыбнулась. Мягкое прикосновение ткани вызвало приятное ощущение. Она хотела продлить паузу между вопросом Дины и своим ответом, наполнив ее всеми тревогами, сомнениями, желаниями, которые он в ней пробудил.
— Мы всего-навсего друзья. Сегодня стали друзьями.
Эти слова вызвали в ней еще большее волнение. Ей хотелось совершить что-нибудь недозволенное, какую-нибудь глупость, которая оскорбила бы тени и молчание этого склепа. Как странно звучит — «ее» Жулио! Когда он был рядом, ей казалось, что в любой момент может случиться неожиданное. Она подошла к зеркалу и отбросила волосы назад, за уши; затем небрежно свернула их на затылке, а сама в это время внимательно разглядывала свое лицо. Если бы она хотя бы была хорошенькой!
Дина продолжала сидеть к ней спиной, листая журналы.
— Можете взять с собой несколько номеров.
— Не стоит, чтение меня утомляет. Что мне нравится, так это плести кружева и вязать. Я могу заниматься этим целыми днями.
— А Зе Мария об этом знает? — лукаво спросила Мариана. — Берегитесь, мужчинам быстро надоедают мастерицы на все руки…
Дина вспыхнула.
— Я…
— Вы приняли мои слова слишком уж всерьез! Посмотрите в зеркало, какие у вас пунцовые щеки… А что, если мы перейдем на «ты»?
— Ну, я краснею из-за каждого пустяка.
— У меня и в мыслях не было вас обидеть.
— Я понимаю. Только мне кажется, что Зе Марии ровным счетом безразлично, похожа я на примерную хозяйку или нет. Он не любит, когда другим становится известно о его мыслях, о его работе. Знаете, я прихожу к заключению, что он испытывает неприязнь к тем, кто всех ближе к нему. Ему чудится, будто люди только и думают, как бы ему помешать поскорее добиться желаемого. Я для него ничего не значу; он и ходит-то со мной лишь по привычке или потому, что может вести себя в моем обществе, как ему заблагорассудится. Так он берет реванш за все.
— Не говорите так, Дина! Надо верить в людей. Надо верить в жизнь.
— Да разве я не верю? Посмотрим, получится ли у меня называть вас на «ты» сразу, без подготовки? Благодарю за предложение.
За дверью послышались шаги, кто-то с трудом поднимался по лестнице. Дина услышала учащенное дыхание. Дверь с пронзительным скрипом отворилась. На пороге стоял человек, опираясь о косяк: не будь этой опоры, он бы ни за что не удержался на ногах. Человек улыбнулся безмятежной улыбкой пьяного.
— Мой отец, — представила Мариана, и в ее голосе прозвучала горечь.
По выражению лица и по тону Марианы Дина догадалась о таких вещах, которые она предпочла бы лучше не знать. Она торопливо накинула жакет и распрощалась.
Доктор Падуа загораживал ей дорогу; пытаясь заговорить, он открыл рот, но только беззвучно пошевелил губами. Он так ничего не сказал и снова улыбнулся. От улыбки все его лицо сморщилось и стало похожим на маску паяца.
— Мадемуазель… — пробормотал он наконец.
Не поднимая глаз от пола, Дина сжалась в комочек, чтобы не задеть его, и, так как ему не удалось отодвинуться от двери, на нее пахнуло винным перегаром. Эти пожелтевшие зубы напомнили Дине отца. Ей вдруг захотелось разрыдаться.
— Не беспокойтесь, Мариана, не беспокойся… Я сама найду выход. До свиданья.
Она торопилась выбежать на улицу, пока еще могла сдержать слезы. И дело было совсем не в этом человеке, которого она прежде никогда не видела. Ей хотелось плакать о Зе Марии, о родителях, о себе самой — а главное, просто так, непонятно, по какой причине.
Доктор Падуа и Мариана остались одни. Он протянул руку к стулу, но пошатнулся. Поблагодарил дочь, поспешившую ему на помощь, и обшарил карманы в поисках табака. Его движения были медлительными, он нарочно продлевал удовольствие. Крутить папиросу всегда было ему приятно, и он превращал это занятие в ритуал. На этот раз доктору Падуа не удавалось, как обычно, положить ногу на ногу, что не лишало его, однако, наслаждения свернуть папиросную бумагу с тщательностью заядлого курильщика.
Наконец, словно с ним приключилось нечто забавное, отец хитро усмехнулся Мариане. Подмигнув ей одним глазом, он сказал:
— Как ты думаешь, нельзя ли раздобыть на кухне чего-нибудь съестного?
— Я могу посмотреть, что там есть! — неохотно согласилась Мариана. Обычно она прилагала все старания, чтобы быть терпеливой, не выказывая ни печали, ни раздражения, но в такой день нетрезвое состояние отца показалось ей оскорблением, грубо запятнавшим ее предчувствие радости.
— Пошли вниз вдвоем, — предложил он. — Вместе, ладно?.. Мы с тобой устроим пир на весь мир. — Он повернулся к двери: — Тс…
— Прав, папа, конечно, прав. — Сердце у нее разрывалось от горя, и она уже не знала, презирать ей его или любить еще сильней.
— Не надо шуметь на лестнице. Мы устроим праздник, так что они даже не узнают об этом…
Тело его сотрясалось от сдерживаемого смеха, он радовался при мысли о том, что обманет бдительность сына и жены. Стоя рядом с ним, Мариана почувствовала, как от него пахнет вином и табаком. Она узнавала этот запах на расстоянии нескольких метров. Едва заслышав шаги отца, поднимающегося по лестнице, она уже знала, какое зрелище ее ожидает. Мариана с трудом удержалась, чтобы не закричать. Но, овладев собой, ода, как всегда, склонила голову к плечу отца. Несмотря на свою непростительную слабость, только отец мог понять и поддержать ее в этом доме.
По дороге на кухню отец включил радио, и неожиданно на весь дом заиграла музыка. Доктор Падуа потянулся к приемнику, чтобы убавить звук. Мариана, опередив его, выключила радио.
— Правильно сделала, доченька. Мне бы хотелось сейчас послушать хорошую музыку, но, если они проснутся, пропал наш праздник.
Он пошарил в шкафу в поисках чего-нибудь вкусного. Однако там оказалась лишь жареная рыба и оставшиеся от обеда тефтели. Отец ел, не сводя затуманенных глаз с бутылки вина. Мариана заметила его жадный взгляд. Она видела, что ему мучительно хочется выпить глоток вина. Он не поддавался соблазну, потому что, не желая ронять себя в глазах жены и детей, никогда не пил дома, хотя для него не было тайной, что все они знают, как он наверстывает упущенное в грязных кабаках. И все же дома, при детях, он скрывал свой порок. Мариана видела, какие неимоверные усилия он прилагает, пытаясь отвести глаза от бутылки, но та, такая близкая и доступная, притягивала его, как магнит. Внезапно он с раздражением налил себе воды из кувшина в большой стакан, расписанный голубыми цветами, и выпил, морщась от отвращения.
Мариана подошла к двери и прислушалась, опасаясь, что мать, подкравшись своими неслышными шагами, застанет их врасплох. Она уже представляла себе ее крик: «Ах ты пропойца! Мало ты, что ли, набираешься там, в кабаках!»
— Ты уже поел, папа?
— А ты что, торопишься?
— Тороплюсь. Пошли, я провожу тебя наверх.
— Нет, я еще немного побуду здесь. Иди одна.
Она понимала, что ему не терпится хоть на минуту остаться одному и отпить из бутылки. Всего глоток, чтобы никто не заметил, что вина стало меньше.
Мариана поднялась к себе в комнату, перешагивая через две ступеньки; на площадке второго этажа она услышала, как брат кашляет и стонет во сне; мрачные тени обступили ее со всех сторон. Тени, похожие на руки, сдавили горло.
Она ничком бросилась на кровать, скомкав простыни, и долго пролежала так без движения, пока нервы ее не успокоились.
VIII
Поделиться книгой: