Фашизм: идеология, политика

По всем этим причинам Германия, Германская империя, созданная «железом и кровью», превратилась в полуабсолютистское полицейско-бюрократическое государство, которое в свое время еще К. Маркс весьма точно охарактеризовал как «обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм…»1.

Тот факт, что немецкая буржуазия в историческом смысле «запоздала» в борьбе за утверждение своей политической власти, оказал огромное воздействие и на специфику перехода Германии от капитализма свободной конкуренции к монополистическому капитализму. И здесь немецкая буржуазия также «запоздала». Именно поэтому она чувствовала себя «ущемленной», «обойденной» империалистической буржуазией других стран, которые значительно опередили Германию при захвате колоний, источников сырья, рынков сбыта и сфер приложения капитала. Все это делало германский империализм крайне агрессивным; его ведущие представители слишком привыкли «ставить ставку на силу меча»2, открыто требовали для Германии «места под солнцем», откровенно выступали за передел мира, за захват колоний, провозглашали военную мощь главным фактором реализации своих экспансионистских целей.

Вместе с тем историческое «опоздание» германского империализма дало немецкой буржуазии определенный шанс: предопределило тот факт, что на рубеже XIX и XX вв. процесс концентрации производства и капиталов в Германии шел гораздо быстрее, чем в других странах. Быстрое развитие германского монополистического капитализма объяснялось многими причинами. Прежде всего германские капиталисты могли широко использовать и использовали отечественные и заимствованные в других странах новейшие достижения научно-технического прогресса, что стимулировало особенно быстрое развитие таких передовых отраслей промышленности, как машиностроение, электротехническая, химическая, судостроительная и т. п. Существенное значение имело также и то, что германские капиталы в большей степени, чем, например, английские и французские, вкладывались н национальную экономику, поскольку Германия имела сравнительно мало колоний. Это способствовало интенсивности развит тия отечественного производства. Ускоренному развитию монополистического капитализма в Германии способствовало также ограбление Франции в результате ее поражения в ходе франкопрусской войны в 1870–1871 гг.: захват лотарингских рудников, 5 млрд, франков французской поенной контрибуции. Важную роль для экономического роста страны играла также милитаризация промышленности, увеличение военных заказов, обусловленных подготовкой германского империализма к войне за передел мира.

Характеризуя положение, создавшееся в Германии в начале XX в. в результате концентрации промышленности, В. И. Ленин отмечал: «Менее чем одна сотая доля предприятий имеет более ¾ общего количества паровой и электрической силы! На долю 2,97 млн. мелких (до 5 наемных рабочих) предприятий, составляющих 91 % всего числа предприятий, приходится всего 7 % паровой и электрической силы! Десятки тысяч крупных предприятий— все; миллионы мелких — ничто»1. Концентрация промышленности и капиталов вела к образованию крупнейших монополий и картелей, могущественных финансовых объединений. Например, стальной и чугунный картели перед началом первой мировой войны контролировали в соответствующих отраслях до 98 % производства, 9 берлинских банков (среди них крупнейшие «Немецкий банк» и «Учетное общество») сосредоточивали половину всех вкладов в стране2.

Со всей определенностью можно констатировать, что уже в начале XX в. в Германии сложилась финансовая олигархия; крупнейшие монополистические объединения, возглавляемые такими промышленными и финансовыми магнатами, как Кирдорф, Штумм, Г. Крупп, А… Тиссен, братья Маннесман, Т. Стиннес и др., контролировали почти всю промышленность и финансы страны. «Шесть крупнейших берлинских банков, — писал В. И. Ленин в книге «Империализм, как высшая стадия капитализма», — были представлены через своих директоров в 344 промышленных обществах и через своих членов правления еще в 407, итого в 751 обществе… Среди этих торгово-промышленных обществ мы встречаем самые разнообразные отрасли промышленности, и страховое дело, и пути сообщения, и рестораны, и театры, и художественную промышленность и пр. С другой стороны, в наблюдательных советах тех же шести банков был (в 1910 г.) 51 крупнейший промышленник, в том числе директор фирмы Крупп… и т. д. и т. п.»3. Германия, как очевидно, убедительно подтверждала вывод В. И. Ленина о «личной унии» банков с крупнейшими предприятиями промышленности и торговли, о слиянии «тех и других посредством владения акциями, посредством вступления директоров банков в члены наблюдательных советов (или правлений) торгово-промышленных предприятий и обратно»4.

Быстрый процесс концентрации производства и капиталов шел и в сельском хозяйстве Германии. Этот процесс развивался в Германии специфическим, «прусским» путем, мучительным для мелкого крестьянства, вытеснявшегося крупным помещичьим землевладением. Характеризуя «прусский» путь развития сельского хозяйства, В. И. Ленин писал: «…крепостническое помещичье хозяйство медленно перерастает в буржуазное, юнкерское, осуждая крестьян на десятилетия самой мучительной экспроприации и кабалы, при выделении небольшого меньшинства «гроссбауэров» («крупных крестьян») 1. Так, к концу XIX в. в Германии насчитывалось около 3 млн. мелких крестьянских хозяйств, земельные участки которых не превышали 2 га; причем они составляли свыше половины общего числа хозяйств страны. Наряду с этим в Германии крупные юнкерские хозяйства (превышающие 100 га) занимали более половины всех сельскохозяйственных угодий, а в Восточной Пруссии — более трети. В целом по стране помещики и кулаки, на долю которых приходилось в 1907 г. 5% всех имевшихся в Германии хозяйств, сконцентрировали в своих руках более половины обрабатываемых земель. Важно учесть, что крупные аграрии и финансовые магнаты активно взаимодействовали; помещики участвовали в деятельности банков, картелей и синдикатов, в свою очередь монополисты (Кирдорф, Тиссен, Крупп), приобретая поместья, становились крупными земельными собственниками 2.

Таким образом, примечательная черта развития Германии на рубеже XIX и XX вв. — ускоренный рост монополистического капитализма в сочетании с консервацией феодальных пережитков и неприкосновенностью позиций юнкерства. Во всяком случае перед первой мировой войной среди крупнейших богачей Германии, имевших имущество стоимостью свыше 5 млн. марок каждый, 43 % составляли дворяне. Представители дворянства контролировали военно-бюрократический аппарат управления, занимали высшие административные посты, а также офицерские должности в армии и во флоте; большая часть дипломатов также были дворяне. Могущество юнкерства, сросшегося с монополиями, значительно усугубляло реакционность и агрессивность германского, «юнкерско-буржуазного» империализма.

Тотальная подготовка к империалистическим войнам значительно ускорила развитие в Германии государственно-монополистического капитализма. Конечно, элементы государственно-монополистического капитализма начали формироваться в Германии еще задолго до первой мировой войны. В частности, в Германии государство играло важную роль в формировании самого капиталистического способа производства. Как указывал К. Маркс, в Германии государственная власть, т. е. концентрированное и организованное общественное насилие, широко использовалась для того, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить тем самым его переходные стадии3.

По мере развития капиталистических производственных отношений, по мере превращения Германии в крупную капиталистическую державу во все возрастающей степени стало проявляться противоречие между экономической мощью нарождающегося германского империализма и относительно узкой сферой его влияния. Это также побуждало германских монополистов и юнкеров все шире использовать государственный аппарат в своих экономических и политических целях.

В начале XX в. государству в Германии уже принадлежали железные дороги, 40 % угольных запасов страны. Большое значение имели правительственные заказы монополиям на поставки вооружения, и особенно на строительство флота. Уже в то время «личная уния» банков с промышленностью в Германии широко дополняется «личной унией» тех и других с правительством 1.

И разумеется, мировая война 1914–1918 гг. решающим образом стимулировала в Германии государственно-монополистический капитализм. Германия вступила в войну в расчете на молниеносную победу; она была с точки зрения экономических условий не готова к длительному ведению войны. Поскольку война затягивалась и требовала максимального напряжения экономики, мобилизации всех экономических ресурсов, а также поскольку Германия в результате блокады была изолирована почти от всех внешних рынков, постольку для германского империализма широкое государственно-монополистическое регулирование стало насущной, объективной потребностью. Германские монополии и финансовая олигархия первыми внесли «начала огосударствления капиталистического производства, соединения гигантской силы капитализма с гигантской силой государства в один механизм, ставящий десятки миллионов людей в одну организацию государственного капитализма»2. Германией управляли крупнейшие магнаты капитала, бесцеремонно использовавшие в своих целях государственный аппарат.

Бесспорно, это была общая объективная закономерность. Процесс концентрации производства и капитала во всех развитых странах вел к формированию могущественных финансово-промышленных олигархий. Но первенство, повторяем, в развитии этого процесса было за Германией. Она была более отсталой, чем, например, Америка, во многих отношениях — «в отношении техники и производства, в политическом отношении, но в отношении организованности финансового капитализма, в отношении превращения монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм — Германия была выше Америки»3.

За время первой мировой войны в Германии дело дошло «до руководства хозяйственной жизнью 66 миллионов людей из одного центра, до организации одним центром народного хозяйства 66 миллионов людей…», и все это для того, «чтобы «верхние 30 000» могли положить в карман миллиарды военной прибыли и чтобы миллионы погибали на бойне для пользы этих «благороднейших и лучших» представителей нации»2, т. е. небольшой кучки юнкеров-дворянчиков и горстки финансовых тузов. Среди этих представителей олигархии были уже перечисленные выше Э. Кирдорф, Г. Рёхлинг, П. Рейне, Г. Крупп и др., которые впоследствии сыграли решающую роль в приходе фашистов к власти и стали затем главными действующими лицами в экономике «третьего рейха».

Схожие процессы имели место и в Италии. В сущности, между историческими судьбами Германии и Италии можно провести определенную параллель: в обеих странах национальное воссоединение было осуществлено «сверху» (правда, в Италии оно было связано с революционной борьбой широких народных масс). Тем не менее буржуазная революция в Италии не была завершена. Как отмечал Ф. Энгельс, итальянская либеральная буржуазия, придя к власти в период борьбы за национальную независимость, не смогла и не захотела довести свою победу до конца. Она не уничтожила остатков феодализма и не реорганизовала национального производства на современный буржуазный лад. Не способная обеспечить стране относительные и временные преимущества капиталистического строя, буржуазия взвалила на нее все трудности, все тяготы этого строя 3.

Над страной по-прежнему висел груз феодальных пережитков. Социальные противоречия были чрезвычайно остры, господствующие классы — реакционны, либеральные институты — немощны. Точно так же, как и в Германии, в Италии на рубеже XIX и XX вв. быстрыми темпами началось перерастание свободного капитализма в империализм. Правительство взяло в свои руки производство табака, добычу соли, эксплуатацию железных дорог страны. Возникла итальянская национальная металлургия. Крупные субсидии и выгодные заказы от правительства получали судостроительные и навигационные компании, а также многие другие отрасли итальянской экономики. Именно поэтому П. Тольятти отмечал, что хотя итальянский империализм «можно отнести к числу наиболее слабых, поскольку у него нет собственного сырья и пр., но с точки зрения организации, структуры он, без сомнения, один из наиболее развитых»4. И, добавим, агрессивных. Подобно германскому, итальянский империализм также жаждал территориальных приобретений, также стремился к колониальным захватам.

Таким образом, в конце XIX в. на мировой арене сформировались две группы соперничающих между собой капиталистических стран. Против капиталистов Англии и Франции «выдвинулась другая группа капиталистов, еще более хищническая, еще более разбойничья — группа пришедших к столу капиталистических яств, когда места были заняты, но внесших в борьбу новые приемы развития капиталистического производства, лучшую технику, несравненную организацию…» Ч

Эту группу возглавляла Германия, господствующие классы которой требовали передела мира в свою пользу. Уже в 1891 г. наиболее агрессивные и реакционные круги германской буржуазии и юнкерства создали шовинистическую организацию — «Пангерманский союз». «Король во главе Пруссии, Пруссия — во главе Германии, Германия во главе мира» — таков был основной лозунг пангерманцев. Пангерманцы требовали захвата английских, французских, бельгийских колоний, присоединения к Германии территорий, заселенных немцами в Австрии, Франции, Бельгии, Голландии и т. д. Пангерманцы выдвигали планы отторжения от России Прибалтики, лелеяли мечту о захвате Польши, Украины и даже Кавказа, откуда намеревались угрожать Британской Индии. Они собирались превратить в германскую колонию Османскую империю. В пангерманских кругах вынашивались проекты создания германской колониальной империи в Африке и Латинской Америке. В экспансионистских замыслах пангерманцев важное место отводилось борьбе против США за установление полного господства империалистической Германии на Американском континенте.

Представители олигархии так же откровенно лелеяли мечту о «Великой Германии». Густав Крупп твердо верил, что германская империя представляет собой ось Европы. Вокруг этой оси он хотел консолидировать тевтонскую «Срединную Европу», которая включала бы Австро-Венгрию, нейтральные государства: Голландию и Швейцарию, а также Скандинавию. Французскую же территорию надлежало, по его мнению, аннексировать до линии Мозель — Маас. Крупп предвкушал возникновение огромной тевтонской колониальной империи и в Центральной Африке. Он доказывал: «Если эти задачи будут осуществлены, германская культура и цивилизация возглавят прогресс человечества; во имя достижения такой цели стоит сражаться и побеждать, проливая благородную кровь»2. Эти сумасбродные и вместе с тем опасные идеи и планы широко пропагандировались в печати, отравляя сознание многих немцев шовинистическим угаром, оказывали значительное влияние и на правительство, на разработку им внешнеполитического курса страны.

В конце 90-х годов XIX в. финансовая олигархия и юнкерство, руководящие деятели правительства Германии открыто выдвинули экспансионистскую программу приобретения новых территорий. Выступая в рейхстаге в 1897 г., статс-секретарь ведомства иностранных дел князь фон Бюлов, лицемерно ссылаясь на то, что немцы якобы не имеют «жизненного пространства», цинично заявил: «Те времена, когда немец одному из своих соседей уступал землю, другому море, а себе оставлял небо… эти времена прошли…». И угрожающе продолжал: «Мы требуем и для себя места под солнцем» 1. В новых исторических условиях, когда территориальный раздел мира между великими державами уже был завершен, правящая клика Германии начала готовить новый тур колониальных захватов.

Кайзер Вильгельм II, к ликованию магнатов военной промышленности и множества честолюбивых милитаристов, произносил одну за другой провокационные по отношению к соседям Германии речи: «Если германский орел залетел куда-нибудь и вонзил свои острые когти в землю, то эта страна должна принадлежать Германии и навсегда останется германской»2. Он непрестанно бряцал оружием и требовал большего влияния, большего «жизненного пространства», больше колоний, большего «присутствия на море», больше военных кораблей, больше солдат.

В 1914 г, правители Германии, энергично поддерживаемые всей имперской финансовой и политической элитой, развязали первую мировую войну. Спустя 4 года, в 1918 г., Германия потерпела сокрушительное поражение. Победители — страны Антанты навязали Германии тяжелый, унизительный Версальский договор. Договор значительно ограничивал суверенитет Германии, но в то же время сохранил основы власти германского империат лизма. Буржуазии, почувствовавшей смертельную опасность, опасность своего ухода с исторической сцены, снова удалось спастись. Виновники развязывания войны остались безнаказанными. Генеральный штаб не был распущен. Владельцев концернов, юнкеров и крупных помещиков никто и пальцем не тронул. Более того, монополисты — виновники войны не только нажились на военных поставках, значительно увеличив свое состояние, но фактически укрепили свои политические позиции.

Предательство правых социал-демократических лидеров в ходе Ноябрьской революции 1918 г. сделало возможным то, что капитализм, власть монополий, несмотря на крушение кайзеровской империи, были спасены. Во всех решающих сферах общественной жизни в годы Веймарской республики по-прежнему властвовали представители старой элиты, лишь немного поседевшие монополисты-промышленники и банковские толстосумы, а также сыновья, зятья или племянники людей, которые задавали тон при кайзере Вильгельме II и даже еще при канцлере О. Бисмарке 3.

1. Фашизм и монополистический капитал

Именно старая финансовая и политическая элита заключила в 30-е годы союз с Гитлером и привела его к власти, а Германию— к фашизму и катастрофе. Конечно, монополисты и нацисты не сразу нашли общий язык. Гитлеровский путч в Мюнхене в 1923 г. провалился. Гитлер был арестован, а нацистская партия была запрещена. Почему? Главная причина заключалась в том, что к этому времени революционная борьба немецких трудящихся пошла на убыль. К власти пришло правительство, составленное только из представителей буржуазных кругов, без социал-демократов.

Монополисты, магнаты капитала почувствовали себя увереннее и сочли, что установление террористической фашистской диктатуры пока не является актуальным. К тому же правящие круги Германии опасались, что приход к власти нацистов, открыто проповедующих идеи реванша, вызовет международные осложнения. Французское правительство даже сделало по этому поводу официальное предупреждение1. Тем не менее буржуазия весьма снисходительно отнеслась к нацистам. Суд против Гитлера и его приспешников закончился фарсом: все они были приговорены к небольшим срокам тюремного заключения и вскоре выпущены на свободу. Гитлер, в частности, был осужден на 5 лет, по уже через год освобожден. В тюрьме Гитлер продиктовал библию нацизма — «Майн кампф», которая была издана в 1925 г. и составила впоследствии основу фашистской идеологии и пропаганды.

1924–1926 годы были для Нацистов трудными. Однако в 1927–1928 гг. в Германии появились симптомы, возвещающие о приближении конца частичной стабилизации капитализма. Начавшийся в 1929 г. мировой экономический кризис оказал огромное воздействие на Германию. К концу 1929 г. промышленные предприятия были загружены менее чем наполовину. К лету 1930 г. армия безработных и частично безработных перевалила за 6 млн. человек. В 1932 г. в Германии примерно каждый четвертый рабочий или служащий был безработным, жил в нужде, голодал. Кризис в промышленности сопровождался глубоким аграрным кризисом, который вел к разорению миллионов крестьян, ремесленников, мелких предпринимателей и торговцев.

Социально-экономические последствия кризиса, стремление буржуазии переложить все его тяготы на плечи трудящихся привели к обострению недовольства трудящихся, росту забастовочной борьбы, к формированию резких антикапиталистических настроений. Росло влияние коммунистов.

Все это вызвало у буржуазии панический страх за свою дальнейшую судьбу. В этой обстановке реакционные круги монополистического капитала все больше стали склоняться к открытому насилию, сделали основную ставку на фашизм. Они надеялись с помощью нацистов и Гитлера обуздать рабочих, порвать с Версальским договором, покончить с марксизмом, разрушить Веймарскую республику. Уильям Ширер в своей книге «Подъем и падение третьего рейха» отмечал, что правые в Германии столь страстно желали упразднения республики, что прямо-таки с немыслимым тупоумием, предубежденностью, недальновидностью подкапывались под ее устои. Они желали возрождения авторитарного государства, которое, в сущности, уже существовало в Германии в годы первой мировой войны и обеспечивало властям полное подавление какой-либо оппозиции. В конечном счете многое им удалось сделать в этом направлении уже во время Веймарской республики1. В 1929 г. в период кризиса были значительно ущемлены права, парламента, в конституцию страны были вйесены поправки, позволяющие президенту управлять страной на основе чрезвычайного законодательства, т. е. не считаясь с парламентом. Последнее парламентское правительство, возглавляемое социал-демократом Германом Мюллером, рухнуло в 1930 г. Все последующие правительства — Брюнинга, Папена, Шляйхера, Гитлера — опирались уже не на большинство в рейхстаге, а назначались имперским президентом.

Ярым противником Веймарской республики был, например, канцлер Брюнинг, во многом способствовавший приходу Гитлера к власти. Брюнинг начал ликвидацию Веймарской республики с того, что все больше законов он и его правительство принимали в чрезвычайном внепарламентском порядке, минуя рейхстаг. Как горделиво сообщает Брюнинг в своих мемуарах, он «низвел полномочия парламента до уровня времен Бисмарка». Курт Бахман пишет: «Это все выглядело так: в 1930 г. было проведено 94 заседания рейхстага, в 1931 г. их было уже только 41, а в 1932 г. — всего 13. В 1930 г. рейхстаг принял 52 закона и 5 внепарламентских чрезвычайных законов; в 1931 г. было издано 19 законов и 41 чрезвычайный закон; в 1932 г. рейхстаг принял лишь 5 имперских законов при 60 чрезвычайных. Так Брюнинг обесценил Веймарскую конституцию, равно как и избранный парламент»2.

В сущности, каким образом можно было защитить демократию в Веймарской республике, если, как писал американский журналист А. Маурер, «юная республика постоянно призывала старорежимных монархистов и генералов защитить ее от коммунистов! Такая республика должна была неминуемо оказаться во власти своих врагов… Что следует сказать о республике, позволяющей монархистским судьям толковать ее законы по своему усмотрению и оставившей на правительственных постах старых чиновников, воспитанных в верности старому режиму, о республике, разрешающей реакционным учителям и профессорам воспитывать детей в презрении к существующей свободе и превозносить перед ними феодальное прошлое, которая разрешает и даже поощряет возрождение милитаристского духа по вине которого главным образом страна и подверглась в прошлом унижению» К С помощью авторитарных мер империалистические круги буржуазии рассчитывали добиться «умиротворения» внутри страны, т. е. подавления всех демократических тенденций, и в первую очередь революционного рабочего движения.

Рассчитывая покончить с помощью фашистов с «демократическими безобразиями» внутри страны, с профсоюзами, с рабочим движением, олигархия надеялась и в сфере внешней политики изменить статус-кво: «стряхнуть» оковы Версальского мира и начать новый тур агрессивных войн. Действительно, Версальский договор был унизительный и грабительский для Германии. «…Версальский договор это есть договор хищников и разбойников», — писал В. И. Ленин, подчеркивая далее, что «международный строй, порядок, который держится Версальским миром держится на вулкане…»2. Империалисты и милитаристы Германии использовали грабительский и антидемократический характер Версальского договора для того, чтобы отравить ядом шовинизма и реваншизма широкие массы народа, в первую очередь мелкую буржуазию.

В этих внутри- и внешнеполитических условиях монополистическая буржуазия и сделала ставку на нацизм, прежде всего потому, что основные лозунги нацистов полностью отвечали планам и целям монополистов. Для Германии все будет хорошо, если уничтожить марксизм, твердили нацисты. Следовательно, нужно ликвидировать рабочее движение. Для Германии все будет хорошо, если отказаться от парламентской демократии. Следовательно, нужно воссоздать сильное, деятельное государство, установить твердую диктатуру. Для Германии все будет хорошо, если евреев-капиталистов вытеснить из экономики и других решающих сфер общественной жизни. В результате с помощью антисемитизма антикапиталистические настроения были в значительной степени переведены в русло борьбы против евреев, что было весьма выгодно немецким монополистам и международному сионизму. Для Германии все будет хорошо, если она порвет Версальский договор и займет силой господствующее положение в Европе.

Эти лозунги не были изобретением нацистов. Их проповедовали монополисты и их идеологические приспешники и в кайзеровской Германии, и в Веймарской республике. Уже в то время их использовали в борьбе против революционного движения, объявляя революционеров и даже просто пацифистов врагами народа, а также для оправдания гонки вооружения и экспансионистской политики. Разница была только в том, что фашисты придали этим лозунгам особо агрессивный смысл, используя самые изощренные средства (от демагогии до террора), навязали эти лозунги широким массам. Монополисты, поддерживая нацистов, полагали, что в Гитлере и фашистах они нашли ту силу, которая поможет им в достижении их целей, не выходя в то же время из-под их воли и контроля.

Как уже было отмечено, еще в 20-х годах монополисты поощряли фашистов, хотя и не сочли в то время целесообразным открыто встать на их сторону, допустить осуществление ими государственного переворота во время путча Гитлера — Людендорфа в 1923 г. Тем не менее Гитлера они ценили, на нацистское движение постоянно рассчитывали. Фашистская диктатура под руководством Гитлера но только представлялась крупной буржуазии и юнкерству надлежащей гарантией предотвращения социалистической революции, но и одновременно казалась наиболее способной обеспечить подготовку политики реванша после поражения 1918 г., а также новых агрессивных завоевательских войн.

К. Бахман в своей книге воспроизводит запись беседы с Г. Стиннесом руководителя отдела Западной Европы государственного департамента США В. Г. Кастла (от 19 ноября 1922 г.): «Планы Стиннеса простираются далеко. Он предвидит, что путь на Восток откроется вновь, что Польша исчезнет, что начнется экономическая эксплуатация России и Италии со стороны Германии, — записывает В. Г. Кастл и резонно спрашивает: — А не поведут ли эти намерения к новой войне, если мы и весь остальной мир не пожелают оказаться под немецким господством?» 1

Германские монополисты не сидели сложа руки; они «действовали». Они взращивали фашизм, были его крупнейшей финансовой опорой, более того, оказывали ему прямую политическую поддержку. В течение 1927–1932 гг. состоялось несколько секретных встреч, в которых приняли участие видные представители финансовой олигархии, помещики, генералы и главари фашистской партии. Поддержка нацистов промышленниками и банкирами стала особенно очевидной после встреч Гитлера в 1932 г. с верхушкой германской империалистической буржуазии. Гитлер изложил промышленным и финансовым магнатам свою программу ремилитаризации Германии, перехода к политике завоевания «жизненного пространства», подготовки и развязывания войн. Он обещал предоставить крупные военные заказы, создать сильную и здоровую нацию, твердое и стабильное правительство, высказался за решительную борьбу против большевизма и марксизма. «Марксизм будет выкорчеван с корнем, — заявил Гитлер. — Думаете, что я пошел бы на компромиссы с марксизмом? Ни на какие. Если я пойду на какой-либо компромисс, тогда через 30 лет марксизм оживет опять. Марксизм нужно убить» 2.

Гитлер запугивал монополистов большевизмом и одновременно обещал их «спасти»: «Если бы нас не стало, то сегодня в Германии больше уже не было бы буржуазии, а вопрос: большевизм или неболыпевизм — был бы уже давно решен!… Вы видите перед собой организацию, исполненную самым выдающимся национальным чувством, построенную на теории абсолютного авторитета руководства во всех областях, во всех инстанциях, единственную партию, которая преодолела в себе без остатка не только интернациональные, но и демократические идеи, которая во всей своей организации вводит только ответственность, приказ и послушание… И если нас упрекают в нетерпимости, то мы с гордостью в ней признаемся: да, мы приняли непреклонное решение вырвать до последнего корня марксизм в Германии»1.

Магнаты германской промышленности безоговорочно поддержали Гитлера и нацистов именно потому, что программа фашистов полностью соответствовала их классовым интересам, их антикоммунистическим и реваншистским целям, более того, она была их собственной программой.

Монополисты оказали Гитлеру не только политическую, но и огромную финансовую поддержку. Уже с начала 30-х годов финансирование монополистами фашистской партии приобретает регулярный характер. Так, Рейнско-Вестфальский угольный синдикат с 1 января 1931 г. начал отчислять в ее кассу по 6 млн. марок ежегодно. А Фриц Тиссен, субсидировавший еще путч Гитлера — Людендорфа, позднее потратил миллионы на военизированные отряды нацистов. После захвата гитлеровцами власти монополисты по инициативе Круппа создали «Фонд Адольфа Гитлера», в который Крупп сразу же вложил 6 млн. рейхсмарок, а также дополнительно передал еще 6 млн. на другие нужды национал-социализма. Концерн же «ИГ Фарбениндустри» внес в этот фонд с 1933 по 1944 г, около 80 млн. марок2. Маурер в своей книге «Германия переводит стрелку часов назад» в 1933 г. писал: «Список финансовых покровителей, оказывающих помощь национал-социалистическому движению, стал чрезвычайно длинным. Подписной лист национал-социалистической партии так же пестрил фамилиями предпринимателей, парламентских представителей, генеральных советников… как и подобный лист Национального комитета республиканской партии США»3.

В числе лиц, финансировавших фашистское движение в Германии, были и многие зарубежные капиталисты. Один лишь английский нефтяной король Генри Детердинг передал Гитлеру 10 млн. голландских гульденов4.

Примечательно, что монополии усилили свою поддержку Гитлера именно в тот момент, когда положение нацистской партии стало ухудшаться. На выборах в апреле и ноябре 1932 г. НСДАП потеряла 2 млн. голосов и 34 места в рейхстаге, а рабочие партии, особенно коммунисты, существенно укрепили свои позиции. Вместе СДПГ и КПГ получили свыше 13 млн. голосов избирателей и больше мест в рейхстаге, чем нацисты. Кроме того, министр внутренних дел генерал Грёнер распорядился распустить гитлеровские СА и СС, а также запретил ношение формы членами всех других военизированных организаций нацистов. Правые немедленно пришли на помощь Гитлеру. Начало положил кронпринц Вильгельм — через день после запрещения национал-социалистических боевых отрядов обратился к генералу Грёнеру с письмом, в котором говорилось: «…мне особенно прискорбно, что Вы поставили свою подпись под распоряжением о роспуске СА и СС. Я могу расценить это распоряжение как серьезную ошибку, чреватую страшной опасностью для внутреннего мира. Запрещение членам «Стального шлема» носить форму и роспуск СА и СС неизбежно сильнейшим образом подорвут в национальных кругах доверие к министерству обороны. Поскольку я с давних пор стремлюсь лично содействовать установлению доверия между рейхсвером и национальными организациями — это особенно относится к НСДАП, — Вы… поймете, сколь тягостное впечатление производит на меня этот шаг, скрепленный Вашим именем…» 1.

Вскоре под давлением крайне правых политиков, генералитета и президента Гинденбурга генерал Грёнер вынужден был уйти в отставку, а вслед за ним Гинденбург уволил в отставку и канцлера Брюнинга (которому за две недели до этого рейхстаг выразил полное доверие). Канцлером стал Папен, проложивший дорогу Гитлеру. Именно признаки ослабления позиций фашистов в массах заставили буржуазию поспешить с передачей власти фашистам.

19 ноября 1932 г. представители крупной промышленности и землевладельцы направили Гинденбургу следующее послание, которое имело первостепенное значение в передаче гитлеровцам власти. В послании говорилось: «Мы видим в национальном движении, охватывающем наш народ, многообещающее начало, которое только и создает, благодаря преодолению классовых противоречий, необходимую базу для нового подъема немецкой экономики. Мы знаем, что этот подъем потребует многих жертв. Мы верим, что эти жертвы могут быть с готовностью принесены только в случае, если крупнейшая группа этого национального движения (имеется в виду НСДАП) будет участвовать в правительстве как руководящая сила. Вверение ответственного руководства президентским кабинетом, который состоит из лучших в деловом и личном отношении кадров, фюреру крупнейшей национальной группы устранит недостатки и ошибки, присущие в силу обстоятельств любому массовому движению, и позволит увлечь за собой миллионы людей, ныне стоящих в стороне, сделает их надежной силой»1.

Банкир барон Курт фон Шрёдер на Нюрнбергском процессе по делу концерна «ИГ Фарбениндустри» в 1947 г. раскрыл причины, побудившие магнатов капитала поддержать Гитлера: «Общее устремление (магнатов капитала. — Б. Б.)… сводились к тому, чтобы получить сильного фюрера… Когда… НСДАП потерпела свое первое поражение и миновала свой зенит, поддержка ее со стороны немецких экономических кругов стала особенно важной. Общий для этих кругов интерес обусловливался страхом перед большевизмом и надеждой, что национал-социалисты в случае их прихода к власти создадут устойчивую политическую и экономическую базу в Германии. Другой общий интерес определило желание осуществить экономическую программу Гитлера, причем существо вопроса заключалось в том, что экономические силы должны были сами направлять дело к решению проблем, поставленных политическим руководством. Кроме того, ожидалось, что возникнет подходящая экономическая конъюнктура благодаря размещению крупных государственных заказов»2. И далее в показаниях Шрёдера следует особенно зловещая фраза: «Надо упомянуть… что Гитлер проектировал увеличение вермахта, требовал разрыва Версальского договора и желал возрождения сильной Германии как в военном, так и в экономическом отношениях»3. Впоследствии, уже после разгрома фашизма, Крупп, находясь в заключении, также вынужден был признать, что его концерн сознательно и добровольно поддержал Гитлера. И после этого находятся еще буржуазные идеологи, которые доказывают, что крупные промышленники не имели-де намерения привести Гитлера к власти и не оказали будто бы фашистам решающей поддержки!4

Гитлер и фашисты оправдали надежды и ожидания монополистов. После прихода Гитлера к власти были созданы все предпосылки и для требуемой финансовой олигархией борьбы с марксизмом, революционным рабочим движением, политики реванша и захватнических войн. Уже с первых же дней, когда Гитлер стал канцлером, началась кампания против коммунистов, всех антифашистских сил. Коммунистическая и другие рабочие партии были запрещены. Коммунисты — депутаты рейхстага были арестованы 21 марта — в день открытия рейхстага. Были брошены в тюрьмы и концлагеря сотни и тысячи коммунистов и социал-демократических деятелей. Были разгромлены и профсоюзы. Гитлер заменил их «корпоративной системой», превратил предпринимателей в «вождей предприятий», облеченных неограниченными правами.

Фашисты издали закон «О принудительном картелировании», согласно которому многие мелкие предприятия лишались своей самостоятельности и присоединялись к крупным монополиям. Только за период с 1933 по 1939 г. 700 тыс. ремесленников и мелких торговцев потеряли свою собственность, которая стала добычей крупных капиталистических хищников. Начав перевооружение страны, фашизм дал монополистам возможность получать колоссальные, из года в год возрастающие прибыли.

В результате между 1932 и 1939 гг. количество мультимиллионеров в Германии увеличилось на 180 человек. В то время как покупательная способность минимальной заработной платы снизилась с 1932 по 1937 г. на 7 %, чистая прибыль концернов резко возросла. Например, чистая прибыль концерна Круппа увеличилась за тот же период с 6,65 млн. до 17,22 млн. рейхсмарок. В 1945 г. Альфред Крупп признал, что его личное состояние как единственного владельца концерна составляет 160 млн. марок, которые ежегодно приносят ему 6 % дивидендов, освобожденных от налогов, иными словами, около 10 млн. марок в год.

Объединение Круппа как бы символизировало собой весь германский военно-промышленный капитал. Показательно, что и сам кайзер был акционером этого концерна. Еще накануне первой мировой войны, беспощадно заклеймив «кровавый интернационал торговцев смертью», К. Либкнехт подчеркивал, что главенствующая роль в нем принадлежит именно концерну Круппа — этому матадору международной промышленности вооружений, который превосходит остальных участников состязания во всех отраслях военного производства. Эту роль «матадора военной промышленности» Крупп еще больше закрепил в годы правления нацистов[3].

Наряду с крупповскими предприятиями на дрожжах военных авантюр Германии росли и другие концерны. Так, уже в годы первой мировой войны совершил решающий рывок с целью установления своего господства над всей химической промышленностью Германии концерн «ИГ Фарбениндустри». К началу второй мировой войны этот концерн занимал ведущие позиции в фармацевтической промышленности, в производстве красителей, искусственных удобрений, взрывчатых, веществ, синтетического каучука, пластмасс и т. д. В состав «ИГ» входило 177 заводов в самой Германии и около 200 заводов в других странах, а к концу войны концерн объединял 380 германских фирм и его влияние распространялось на 500 иностранных компаний в 93 странах. «ИГ» контролировал 40 тыс. патентов. Не случайно в обвинительном заключении Нюрнбергского трибунала «ИГ» был назван «государством в государстве».

Джозеф Боркин в книге «Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри» отмечает, что «лидерство» «ИГ» в подготовке промышленности Германии к войне было «неоспоримым». Заводы и лаборатории этого концерна сделали все для перевооружения Германии, для подготовки и ведения ею агрессивных войн. Концерн выпускал почти все синтетическое горючее, синтетический каучук, отравляющие газы, магний, смазочные масла, взрывчатые вещества, метиловый спирт, сыворотки, пластификаторы, красители, никель и тысячи других видов продукции, необходимых для фашистской военной машины. Д. Боркин отмечает, что руководитель «ИГ Фарбениндустри» Краух стал символом вклада «ИГ» в укрепление военной мощи Германии1. Когда фашистская агрессия началась и войска вермахта заполонили всю Европу, Гитлер лично вручил Крауху награду, которая предназначалась только для героев, отличившихся на войне, — «Железный крест», и назвал его человеком, одержавшим поразительные победы на поле боя германской промышленности. «Никогда ранее в истории, — подчеркивает Боркин, — промышленник и промышленный концерн не играли такой решающей роли в военном планировании и в подготовке к большой войне. Это было военно-промышленное партнерство в его чистейшей форме»2. Это «партнерство», неся миллионам людей горе и смерть, давало «ИГ Фарбениндустри» огромные материальные выгоды. Так, после вторжения в Австрию «ИГ Фарбениндустри», цинично ссылаясь на национальные интересы Германии, грабительски присоединил к себе крупнейший химический концерн «Шкода верке Вецлер», объявив его «своей собственностью». То же самое произошло после захвата Чехословакии с химической компанией «Ауссигер ферейн».

В годы фашистского господства доходы германских монополий непрерывно росли. Например, «Стальной трест» увеличил свои прибыли за первые шесть лет гитлеровской диктатуры в 3,5 раза, концерн Маннесмана — в 5 раз, концерн Круппа — в 3,5 раза, концерн Сименса — в 3 раза, а прибыли «ИГ Фарбениндустри» с 1932 по 1943 г. повысились в 18 раз. Примечательно, что сами фашистские главари становились акционерами крупнейших монополистических объединений. Так, Геринг, в частности, был одним из совладельцев созданного в 1937 г. крупнейшего военно-промышленного концерна, названного его именем и объединявшего 177 заводов, 69 горнопромышленных и металлургических предприятий, 15 строительных фирм и т. п.

Общая сумма прибылей германских монополий за годы войны с учетом всех видов доходов была не меньше 90—100 млрд, марок. Кроме того, германскими монополистами было выкачано с территории Франции, Бельгии, Голландии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Словакии за годы войны примерно 124 млрд, марок. Причем сюда не вошла стоимость, созданная принудительным трудом рабочих, угнанных в Германию из этих стран.

Но главное то, что в эту сумму не вошли доходы монополий от ограбления экономики и хищнической эксплуатации труда рабочих Советского Союза и Польши, а также Чехии и других стран, больше всего пострадавших от гитлеровской оккупации. А ведь известно, что только с оккупированной территории СССР на принудительный труд в Германии было угнано около 5 млн. советских граждан. Так что материальные выгоды, извлеченные монополистической буржуазией фашистской Германии, полностью даже не поддаются учету.

И примечательно то, что лидеры концернов сознательно приобщались к нацистской идеологии, многие из них вступали в нацистскую партию, а кое-кто и в ряды эсэсовцев. «ИГ Фарбениндустри», например, открыто скрепил свой союз с Гитлером тем, что объявил принципом всей своей деятельности незыблемость фашистской доктрины, и все члены правления этого крупнейшего концерна демонстративно вступили в нацистскую партию.

Фашизм оправдал надежды и поддерживавших его земельных магнатов. Хотя Гитлер в своей известной февральской программе 1920 г. провозглашал проведение земельной реформы и требовал издания закона о безвозмездном отчуждении юнкерских поместий, он, разумеется, подло обманул крестьян. В 30-х годах, расшаркиваясь перед земельными магнатами, Гитлер объявлял клеветниками тех, кто «приписывал» нацистской партии намерение экспроприировать крупных землевладельцев.

Более того, в годы фашистского правления крупное землевладение значительно возросло. Так, в период с 1933 по 1939 г. число крупнейших помещиков увеличилось на 898, а принадлежащая им земля — почти на 3 млн. га. К началу второй мировой войны в Германии насчитывалось 41751 юнкерское хозяйство, каждое из которых имело более 100 га. В общей сложности они владели 20,3 млн. га земли. Это 38 % всей полезной сельскохозяйственной площади. В то же время почти 1,8 млн. крестьянских хозяйств владели 28,6 млн. га, или 53,4 % всей сельскохозяйственной площади, т. е. немногим более чем 42 тыс. юнкеров. Остаток принадлежал крестьянам-беднякам, на долю каждого из которых приходилось менее 5 га земли. Гитлер оставил также нетронутыми 16 крупнейших княжеских поместий с общей площадью почти 600 тыс. га земли. При нацистах 5,5 тыс. крупных феодалов владели 5,75 млн. га земли. Только на одной этой площади можно было бы расселить 550 тыс. крестьянских семей, выделив каждой по 10 га земли 1.

В конечном итоге после победы Гитлера монополисты-промышленники и аграрные бароны — старые поджигатели войны и идеологи захватнической политики — оказались на переднем крае. Они стали «виртшафтсфюрерами» экономики, членами гитлеровского рейхстага, имперского кабинета министров.

Классовую сущность фашистской диктатуры в Германии хорошо демонстрирует состав учрежденного фашистами Генерального совета экономики. Из 16 членов этого, по сути дела, подлинного правительства Германии 9 являлись крупными промышленниками, представителями монополистического капитала 4 — банковскими заправилами и 2 — крупными землевладельцами. Министерством хозяйства руководил представитель крупных банков и страховых трестов Шмитт. Управление объединенными унифицированными капиталистическими союзами было поручено Круппу. Тиссена Гитлер' назначил «авторитарным примирителем» во всех спорах по_ вопросам тарифов и заработной платы в Германии1. Гитлер не забыл тех, кто помогал ему и поддерживал его. Председатель бывшего «Пангерманского союза» Класс был с особыми почестями приглашен Гитлером в рейхстаг в награду за «идеи», которые позаимствовал у него Гитлер, развивая в «Майн кампф» захватническую политику «Дранг нах Остен» («натиска на Восток»).

И в Италии крупная буржуазия, монополисты сыграли роковую роль в разгроме республиканских институтов, в приходе фашистов к власти. Как развивались события в этой стране? После революционных событий в сентябре 1920 г. итальянская буржуазия утрачивает веру в силу так называемого конституционного государства и парламентаризма и все более склоняется к необходимости террористического подавления революционного движения2. «Политическая сила капитализма, — писал Грамши в октябре 1920 г., — постепенно все более сливается с высшей военной иерархией, с королевской гвардией, с разного рода авантюристами, которые кишмя кишат всюду после перемирия и стремятся — каждый в борьбе против остальных — сделаться итальянскими Корниловыми или бонапартами»3.

Рассчитывая использовать фашизм против революционного пролетариата, буржуазия, ее государственная власть пособничала фашистам. Военные власти давали им оружие. Профессиональные и отставные офицеры обучали фашистские банды и фактически руководили их операциями. Рабочих и крестьян же разоружали. Разоблачая пособничество фашистам со стороны итальянских правящих кругов, А. Маурер пишет: «Полиция оставалась «нейтральной» перед лицом убийств, насилий и поджогов… Чиновники лишь пожимали плечами, когда вооруженные банды заставляли социалистов под угрозой смерти или суда отказываться от своих постов или устраивали форменные суды и приговаривали своих врагов к телесному наказанию, ссылке или казни… Иногда карабинеры и королевские гвардейцы открыто выступали вместе с фашистами, парализуя сопротивление крестьян» 1.

Итальянские фашисты, так же как и германские, выступали с весьма демагогическими лозунгами по вопросам внутренней, в первую очередь социально-экономической, политики (объявляли себя сторонниками всеобщих выборов, восьмичасового рабочего дня, участия рабочих в руководстве предприятиями, единовременного прогрессивного налога на капитал и секвестра 85 % военных прибылей, национализации всех военных предприятий и т. д.). Эти лживые, ультрадемагогические лозунги и требования фашистов не могли обмануть наиболее внимательных буржуазных политических деятелей. Как отмечает Б. Р. Лопухов, Орландо, премьер-министр Италии в момент зарождения фашизма, «свидетельствовал, что начиная с июня 1919 года он рассматривал Муссолини как представителя крайне правого национализма. Либерал Марио Миссироли писал, что даже вначале в политических кругах буржуазии никто не считал фашизм действительно левым движением и его лозунги рассматривались как маневр для того, чтобы обмануть массы»2.

Если обратиться к анализу состава фашистской правящей элиты. Италии, то и здесь решающее преобладание финансовой олигархии налицо. По данным на 1932 г., 112 сенаторов, 175 депутатов и многие члены Большого фашистского совета и руководства фашистской партии занимали оплачиваемые посты в административных советах крупных акционерных обществ. В 1940–1941 гг. эти связи стали еще более многочисленными и глубокими. Так, акционерные общества, входящие в состав четырех крупных частных электропромышленных групп, имели в своих административных советах более 40 сенаторов и депутатов. В составе административных советов акционерных обществ сахарной промышленности и смежных отраслей насчитывалось 15 сенаторов и депутатов, в административных советах страховых обществ — свыше 30, машиностроительных акционерных обществ — свыше 30, химических — свыше 25, текстильных — свыше 25 и т. д. Весьма показательно, что среди имен многочисленных специалистов и финансистов, входивших в состав верхней и нижней палат, фигурировали имена известных политиков. А это означало совмещение в одном лице политического и экономического деятеля[4].

И если до прихода фашистов к власти образование монополистических групп и картелей носило частный характер, то «теперь они стали обязательными и приобрели государственные прерогативы. Это означает, что если раньше картелизация происходила на добровольной основе… то теперь возникло новое положение, при котором отдельное предприятие было обязано & соответствии с государственным законом вступить в картель и подчиниться его дисциплине, которая диктовалась крупнейшими промышленниками, возглавлявшими картель. Новым являлось, с другой стороны, также то, что были расширены функции и власть картелей и им присвоены некоторые государственные функции (например, предоставление лицензий на импорт сырья, установление цен и т. д.)» Г

Все это убедительно свидетельствует, что в фашистских государствах крупные промышленники и финансисты, во-первых, были той социальной силой, которая в решающей степени содействовала приходу фашистов к власти, точнее, фашистскому перевороту (поскольку передача власти Гитлеру, вопреки буржуазным фальсификаторам, отнюдь не была результатом «победы легальной оппозиции», но именно государственным переворотом) 2; во-вторых, были главной опорой фашизма в годы его борьбы за власть и в годы его господства; в-третьих, именно они — представители олигархии — получили наивысшую мзду в результате агрессивных грабительских, разбойничьих войн фашизма.

2. Фашизм и милитаризм

Важной силой, обусловившей возникновение, развитие и победу фашизма, был милитаризм. Как и господство финансовой олигархии, милитаризм — порождение, результат империализма. Творчески развивая учение К. Маркса и Ф. Энгельса, В. И. Ленин обнажил агрессивную природу империализма, показал, как органично связаны между собой война и капитализм на его высшей, монополистической стадии: «Гигантский прогресс техники вообще» путей сообщения особенно, колоссальный рост капитала и банков сделали то, что капитализм дозрел и перезрел. Он пережил себя. Он стал реакционнейшей задержкой человеческого развития. Он свелся к всевластию горстки миллиардеров и миллионеров, толкающих народы на бойню…»3. Вскрывая суть милитаризма» В. И. Ленин писал: «В обеих своих формах он — «жизненное проявление» капитализма: как военная сила, употребляемая капиталистическими государствами при их внешних столкновениях… и как оружие, служащее в руках господствующих классов для подавления всякого рода (экономических и политических) движений пролетариата…»4. Именно из страха перед рабочим движением: буржуазия цепляется за военщину, порождает и взращивает ее. Именно в целях подготовки грабительских, захватнических войн империалистическая буржуазия воспитывает военную касту, готовит ее к агрессивным походам. Отвергая всякого рода рассуждения о так называемом «чистом милитаризме», якобы независимом от господствующего в стране класса буржуазии, В. И. Ленин в своей известной лекции «Война и революция» указывал: «Война есть продолжение политики иными средствами. Всякая война нераздельно связана с тем политическим строем, из которого она вытекает. Ту самую политику, которую известная держава, известный класс внутри этой державы вел в течение долгого времени перед войной, неизбежно и неминуемо этот самый класс продолжает во время войны, переменив только форму действия» 1. Жестоко подавляя выступления рабочего класса и других трудящихся европейская империалистическая буржуазия вместе с тем огнем и мечом утверждала свое «право» порабощать другие народы. Кровавое подавление освободительного движения на Филиппинах и на Кубе, расправа с восставшими народными массами Китая, блокада и бомбардировка Венесуэлы, война против гереро и готтентотов в Африке, порабощение Марокко, подавление революции в Иране, «усмирение» Кореи — таков далеко не полный перечень только крупнейших вооруженных выступлений империалистов против народов колониальных и зависимых стран до первой мировой войны.

И хотя в самой Европе в то время — в конце XIX — начале XX в. — мир еще сохранялся, он держался, как отмечал Ленин, именно потому, что «… господство европейских народов над сотнями миллионов жителей колоний осуществлялось только постоянными, непрерывными, никогда не прекращавшимися войнами, которых мы, европейцы, не считаем войнами, потому что они слишком часто похожи были не на войны, а на самое зверское избиение, истребление безоружных народов»2.

Сея ненависть к другим народам, проповедуя превосходство собственной нации, расизм, империалистические идеологи заражали шовинизмом, страстью к завоеваниям мелкобуржуазные массы и даже определенные слои трудящихся, рабочего класса. Не случайно один из глашатаев английского империализма Д. Чемберлен демагогически заявлял, что потеря английского господства в колониях якобы «отразится» прежде всего на трудящихся классах Британии.

Обострившаяся на рубеже веков борьба между империалистическими хищниками за передел мира привела к еще большему нарастанию милитаристских тенденций, ибо, как отмечал В. И. Ленин, «… при капитализме «немыслимо иное основание для раздела сфер влияния, интересов, колоний и пр., кроме как учет силы участников дележа…»3. Особенно агрессивные, реакционные черты приобрел германский милитаризм. Как и специфические характеристики финансовой олигархии Германии, особенности германского милитаризма также были обусловлены историческим развитием этой страны.

Все возрастающая агрессивность германского милитаризма во многом была обусловлена тем, что Германию объединила прусская военщина в результате разгрома Франции. В объединенной Германии, представлявшей собой союз 22 монархий, главенствующую роль приобрела милитаристско-юнкерская Пруссия. Пруссачество как социально-политическая сила обеспечило себе господствующее положение в Германии. Созданное руками прусско-милитаристской реакции, германское государство стало, по ироническому замечанию Энгельса, «германской империей прусской нации». Пруссачество постоянно взращивало милитаристскую касту. Прусское офицерство отличало непомерное сословное чванство, отделявшее его от народа непреодолимым рвом. Военщину воспитывали в духе вражды к любому гуманистическому образованию, пишет историк из ГДР В. Руге и подчеркивает, что «из всего этого вырастало слепое повиновение начальству и безусловная преданность монарху…» г.

Германия, уже с момента своего рождения являвшая собой «бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм», стремилась подавить, прибегая к самым крайним средствам, любые революционные, демократические выступления в стране. И Бисмарк, и кайзер Вильгельм II давали весьма циничный рецепт расправы с рабочим классом, с социал-демократическим движением: «Реформами не убьешь социал-демократию; рано или поздно все равно придется перестрелять ее»2.

Но, разумеется, главное, к чему стремилась прусская военщина, — это обеспечение своих агрессивных замыслов. В 1912 г. в Германии привлекла к себе широкое внимание книга, озаглавленная «Наше будущее. Предостережение германскому народу». Ее автором был Ф. фон Бернгарди, тогдашний начальник одного из отделов в Генеральном штабе. Название глав этой книги — «Право вести войну», «Обязанность вести войну», «Историческая миссия Германии», «Мировое господство или крах» — говорят сами за себя. С точки зрения Бернгарди, «завоевательная война» являлась «политической необходимостью» и, следовательно, «высшим долгом государства». Бернгарди доказывал, что рейх, зажатый в тисках «неестественных» границ, никогда не сможет достичь своих целей без увеличения своего политического могущества, без расширения сферы своего влияния и без завоевания новых территорий. Куда бы мы ни обратили свой взор, твердил он, повсюду перед нами встает альтернатива: либо отказаться от наших целей, либо подготовиться к тому, что их придется добиваться оружием. Бернгарди цинично оправдывал вмешательство Германии во внутренние дела других государств, захват колоний и попрание международных договоров ссылками на силу как «высшую этику». Он на все лады доказывал необходимость не ограничивать «германскую свободу действий» никакими предрассудками вроде международного права. «Мы должны… постоянно сознавать, — утверждал он, — что ни при каких обстоятельствах не должны избегать войны за наше положение мировой державы…» 1

Подобный стиль мышления и действий был присущ и императору Вильгельму II, и политическим деятелям Германии той эпохи. Стремясь к войне, милитаристы не брезговали никакими средствами. Сам кайзер Вильгельм II прибегал к прямому вероломству. На полях доклада канцлера Бетман-Гольвега о ситуации на Балканах он сделал надпись: нужна, наконец, провокация, чтобы получить возможность нанести удар. И без обиняков приписал далее, что «при наличии более или менее ловкой дипломатии и ловко направляемой прессы таковую (провокацию) можно сконструировать… и ее надо постоянно иметь под рукой»2.

Подобные тенденции к империалистической агрессии, сочетаясь со старыми милитаристскими традициями прусского офицерства, сделали германский империализм крайне реакционным и агрессивным как внутри страны по отношению к «внутренним врагам», так и за ее пределами по отношению к «внешним врагам». К. Либкнехт, определяя черты милитаристского духа, писал: «По отношению к внешнему оврагу он заключается в шовинистическом бездушии и высокомерии, по отношению к внутреннему врагу — в ненависти ко всякому прогрессу, к какому бы то ни было стремлению, хотя бы самым отдаленным образом угрожающему господствующему классу» 3.

Причем империалистические круги Германии, желая изменить статус-кво, стремясь к колониальным захватам, проводили нереалистическую, в сущности авантюристическую политику. Во времена Бисмарка германские правящие круги руководствовались еще реалистическими оценками соотношения сил, считали опасным заблуждением вести войну одновременно против Запада и Востока, против Франции и России. Теперь, по мере развития в Германии империализма, ставка все более делалась на опасную авантюристическую политику, рассчитанную на разгром коалиции заведомо более сильных в экономическом и военном отношении противников. Со всей отчетливостью это нашло свое выражение в планах графа Шлиффена, начальника Генерального штаба Германии в 1891–1905 гг. Суть его плана — поиск выхода из объективно неблагоприятного стратегического положения империалистической Германии, которая располагала гораздо меньшими источниками сырья, производственными мощностями и людскими резервами. Ее вероятные противники, зажав рейх с двух сторон, могли бы перерезать его морские коммуникации и поставить под вопрос его продовольственное снабжение. Из этой ситуации, согласно концепции Шлиф-фена, вытекало, что германский империализм, желая осуществить свои далеко идущие цели, должен был позаботиться о том, чтобы добиться решения исхода войны раньше, чем его противники получили бы возможность полностью мобилизовать свои ресурсы или установить эффективную голодную блокаду Германии. Надо застать противника врасплох, надо нанести уже первый удар с максимальной силой. За образец Шлиффен взял битву при Каннах (216 г. до н. э.), в которой карфагенский полководец Ганнибал разгромил более сильное римское войско, окружив его. Причем то обстоятельство, что Карфаген все же проиграл все три войны против Рима и в итоге был уничтожен, не изменило желания Шлиффена подражать Ганнибалу. Смысл плана Шлиффена был таков: быстро пройти нейтральную Бельгию, обойти, окружить и уничтожить французскую армию, а затем, перебросив войска на Восток, разгромить Россию 1.

Эта шлиффеновская авантюристическая доктрина «молниеносной войны» оказала решающее влияние на мышление германских милитаристов, в том числе и на генералов фашистского вермахта. Слепая ненависть к Советскому Союзу лишила гитлеровский генералитет возможности хотя бы приблизиться к реалистической оценке советского военно-промышленного потенциала. Советский Союз был для Гитлера «колоссом на глиняных ногах», для начальника штаба вермахта генерал-полковника Йодля — «пузырем, который надо лишь наколоть, чтобы он лопнул», для начальника Генерального штаба генерал-полковника Гальдера — «оконным стеклом, которое стоит только ударить один раз кулаком, и все развалится на куски».

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, разоблачая авантюризм германского империализма, пишет, что все планы и намерения гитлеровского военного руководства после вторжения на территорию СССР последовательно срывались. «Обо что же споткнулись фашистские войска, сделав свой первый шаг по территории нашей страны, что прежде всего помешало им продвигаться привычными темпами? Массовый героизм наших войск, их ожесточенное сопротивление, упорство, величайший патриотизм армии и народа»2, — подчеркивает Г. К. Жуков.

После окончательного разгрома в 1945 г. бывшие гитлеровские генералы и фельдмаршалы, пытаясь найти объяснения своим поражениям, либо винили во всем Гитлера, который якобы не считался с их советами, либо основную причину провала блицкрига находили… в суровом русском климате, холодной зиме и распутице. По этому поводу Г. К. Жуков пишет: «Конечно, и погода, и природа играют свою роль в любых военных действиях. Правда, все это в равной степени воздействует на противоборствующие стороны. Да, гитлеровцы кутались в теплые вещи, отобранные у населения, ходили в уродливых самодельных соломенных «галошах». Полушубки, валенки, телогрейки, теплое белье — все это Доже орудие. Наша страна одевала и согревала своих солдат. А гитлеровские войска не были подготовлены к зиме. Произошло это потому, что гитлеровское руководство собиралось «налегке» пройтись по России, исчисляя сроки всей кампании неделями и месяцами. Значит, дело не в климате, а в политических и военностратегических просчетах фашистской военщины»1. Причиной всех поражений, которые вермахт потерпел на Восточном фронте, является то, что гитлеровская Германия, уступая Советскому Союзу как в морально-политическом, так и в военно-материальном отношении, сделала авантюристическую ставку на победоносный «блицкриг».

Понятно, что планы и действия германской военщины были тесно взаимосвязаны с планами и деятельностью германских монополий. В сущности, милитаризм принял громадные масштабы под прямым и непосредственным воздействием процесса монополизации экономики. В области военного производства возникают гигантские монополии, неразрывно связанные с государством, которые ведут безудержную гонку вооружений, устремляясь к желанной для них войне.

Милитаризация страны, подготовка и ведение агрессивных войн выгодны прежде всего монополистической правящей верхушке, которая в военных условиях так регулирует экономическую жизнь страны, «чтобы рабочим (и крестьянам отчасти) создать военную каторгу, а банкирам и капиталистам рай», при этом «рабочих «подтягивают» вплоть до голода, а капиталистам обеспечивают (тайком, реакционно-бюрократически) прибыли выше тех, какие были до войны» 2.

В конце концов родившаяся в войнах милитаристская Германия развязала и первую, и вторую мировую войну. Ф. Энгельс еще в 1887 г. предвидел, к каким опасным последствиям могут привести милитаристские амбиции Германии. «… Для Пруссии — Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, — крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса»1. Это предвидение Ф, Энгельса — предвидение действительно гениальное. Первая мировая война привела к гибели крупнейших монархий, — германской, российской, австровенгерской. Она создала реальные предпосылки для победы социалистической революции и в Германии. Однако предательство правых социал-демократов помешало рабочему классу, трудящимся добиться своих целей.

Сразу же после войны, возникновение которой лежало целиком на совести монополий, правительства и генералов, виновники войны предприняли все меры, чтобы спасти милитаристов. Они взвалили вину за поражение в войне на немецкий народ, выдумав легенду об «ударе кинжалом в спину». Замалчивая правду, используя лозунг: «На поле боя не побеждены», правящие круги создавали миф о «политической и военной непорочности» милитаристов, стремясь заложить фундамент для той реваншистской политики, которая впоследствии привела ко второй мировой войне. Нацистские главари охотно подхватили легенду об «ударе кинжалом в спину». 1918 год, заявляли они, означал прекращение борьбы «без пяти минут двенадцать», т, е. преждевременное окончание войны. Восстание немецкого народа, который якобы «попался на удочку лицемерных обещаний врагов», нанесло удар в спину «непобежденной» и «непобедимой» армии и сделало невозможным продолжение ею борьбы.

Здесь каждое слово ложь. В 1918 г. война велась до военной катастрофы, до обескровления и полного истощения немецкого фронта и тыла. Причем именно военное командование в лице Гинденбурга и Людендорфа обратилось к правительству с требованием немедленно просить перемирия.

Правящие круги, создавая вокруг обанкротившейся милитаристской верхушки Германии легенду «национальных героев», стремились отравить атмосферу Веймарской республики ядом национализма и шовинизма. Особенно старались они «подтолкнуть вверх» Гинденбурга, сделав из этого заурядного генерала своего рода идола для миллионов обманываемых ими людей. Гинденбурга восхваляли как символ богоданного германского превосходства. В честь Гинденбурга воздвигали башни, в общественных парках сажали дубы, призванные увековечить его. Именем новоявленного «героя» повсюду называли улицы и площади. Многие буржуазные историки, апологеты пруссачества (Вальтер Герлиц, например), пытаясь обелить роль прусской военщины в приходе Гитлера к власти, изображают Гинденбурга как некий аскетический образец высоких этических ценностей, утверждают, будто Гинденбург был последним «моральным фактором», «сдерживающей силой», препятствующей «соскальзыванию» гитлеровского режима к «диктатуре беззакония», и т. д.2

Конечно, между Гинденбургом и Гитлером имелись определенные противоречия. Но в главном их цели и намерения совпадали. Милитаристской камарилье Гинденбурга импонировали антидемократические, диктаторские устремления Гитлера и нацистов, их реваншистско-шовинистические цели. Нацисты знали это и постоянно, с одной стороны, подчеркивали свою лояльность к военным кругам, а с другой — афишировали перед ними свои реакционно-реваншистские намерения. Так, Гитлер, обращаясь к командующим рейсхвера и военно-морского флота (3 февраля 1933 г.), следующим образом сформулировал программу нацистов:

«1. По внутриполитическим вопросам. Полный поворот всей современной внутриполитической обстановки в Германии. Полная нетерпимость к деятельности каких-либо инакомыслящих, противостоящих этой цели (пацифизм). Тех, кто не желает изменить свой образ мыслей, надо согнуть. Полное искоренение марксизма. Ориентирование молодежи и всего народа на мысль, что спасти нас может только борьба, и все остальное, кррме этой мысли, надо отбросить. Оздоровление молодежи и укрепление любыми средствами воли к обороне. Смертная казнь за измену родине и народу. Строжайшее авторитарное руководство государством. Ликвидация демократии как раковой опухоли.

2. По внешнеполитическим вопросам. Борьба против Версаля.

3. Экономика! Политика колонизации… В колонизации единственная возможность вновь частично занять армию безработных. Но не следует тянуть, ожидая коренных изменений, поскольку жизненное пространство для немецкого народа слишком мало.

4. Возрождение вермахта есть важнейшая предпосылка для достижения цели. Всеобщая воинская повинность должна быть восстановлена. Однако сначала руководство государством должно позаботиться о том, чтобы военнообязанные не были отравлены пацифизмом, марксизмом, большевизмом или не стали жертвами этого яда после окончания службы… Не исключено завоевание новых возможностей экспорта или — и это лучше — захват нового жизненного пространства на Востоке и его безжалостная германизация…» 1

Подобная реакционно-реваншистская программа нацистов немедленно обусловила их поддержку всей милитаристской кликой Германии, по сути, открыто перешедшей на сторону фашистских преступников. Действительность полностью опровергла тех, кто, спасая милитаристов, всю вину за вторую мировую войну пытается свалить на одного Гитлера. Так, И. Фест заявляет: «Вопроса о виновниках второй мировой войны не существует… Поведение Гитлера в ходе кризиса, его вызывающий задор, жажда острых ситуаций и большой катастрофы… делают какой-либо вопрос о виновниках войны излишним. Война была войной Гитлера… без войны Гитлер не был бы тем, кем он был» Г Это верно, что без войны Гитлер не был бы тем, кем он был. Но неверно то, что И. Фест не видит и не указывает на связь между первой и второй мировыми войнами, между Гитлером, гитлеризмом и традициями милитаризма, культивировавшимися в кайзеровской Германии, которые пышно расцвели на почве реваншистских, агрессивных устремлений германской империалистической буржуазии.

Милитаристы вскармливали фашизм, служили ему постоянной опорой и в других странах. Тесную связь фашизма и реакционной испанской военщины очень полно и глубоко раскрывает Д. Ибаррури. Она отмечает, что испанская армия, по сути, никогда не имела народной, прогрессивной основы. Она давно уже превратилась в преторианскую дворцовую гвардию, служанку монархии и каст, узурпировавших власть. К тому же Испания страдала от избытка вооруженных сил. Причем это не только ложилось тяжелым бременем на национальный бюджет, но и препятствовало нормальной деятельности гражданских властей, запуганных армейской верхушкой, которая не желала допустить ни малейшего ограничения своих доходов и привилегий. Вступивший на престол в мае 1902 г. король Альфонс XIII безоговорочно превратил армию в опору своего трона и поставил ее выше всех других социальных групп испанского общества. Особую благосклонность проявлял Альфонс XIII к офицерам, служившим в Африке — в последних заморских колониях Испании; он щедро одарял их наградами и чинами. Так создавалась камарилья генералов-африканистов, сыгравших губительную роль в истории Испании XX в. В их среде свою карьеру сделал и генерал Франко. Именно эти генералы-африканисты организовали и возглавили вооруженную борьбу против республики. Именно они установили в стране фашистскую диктатуру. Их поддержали касты, до 1931 г. узурпировавшие власть, и две фашистские державы — Италия и Германия, без вмешательства которых фашистский военный мятеж был бы быстро подавлен2.

Конечно, подчеркивая тесную связь фашизма с монополиями и военщиной, тот факт, что фашистское движение, Гитлер и Муссолини были оружием в руках крупного монополистического капитала, не следует тем не менее упрощенно рассматривать фашистов как простых марионеток финансовой олигархии. Объективно политические взгляды Гитлера, Муссолини и других деятелей фашистского движения совпадали с коренными интересами монополий. Монополистов устраивало то, что в отличие от лидеров старых буржуазных партий, которые, как правило, происходили из высших слоев общества, многие фашистские вожди были из низов и при каждом удобном случае кричали о свюей близости к народу[5]. Характерно, что до прихода фашистов к власти крупные капиталисты редко занимали видные посты в фашистских партиях. И это было выгодно обеим сторонам: фашистским заправилам легче было ругать анонимных «плутократов», а крупные промышленники и аграрии избегали непосредственного участия в наиболее одиозных акциях фашистов.

Факт относительной самостоятельности фашизма как движения и государственной организации, имеющей свою внутреннюю логику развития, со всей определенностью отмечал П. Тольятти в своей работе «Лекции о фашизме» 1. Во всяком случае наивно было бы думать, что крупная буржуазия, воспользовавшись фашизмом как орудием, чтобы разбить рабочее движение, затем сумеет отложить его в сторону и будет продолжать осуществлять свою власть прежними парламентскими методами.

Фашистские лидеры безусловно имели собственные амбиции, планы, интересы, цели, собственные взгляды на стратегию и тактику. В фашистских партиях и движениях преобладающую роль играли представители средней и особенно мелкой буржуазии. «Они же в конечном счете составляли тот новый правящий политический класс, который способствовал укреплению экономического господства крупного монополистического капитала, но в то же время сохранял за собой функции политического управления в государственном аппарате, — подчеркивает Б. Р. Лопухов. — Расхождения, которые иной раз возникали между политикой фашистского государства и интересами крупного монополистического капитала, имели далеко не всегда чисто показной и «театральный» характер; помимо того, что в этих расхождениях находило свое выражение столкновение общих классовых интересов буржуазии, воплощенных в фашистском государстве, и эгоистических интересов отдельных групп монополистического капитала, в них находило свое выражение и прямое столкновение интересов средней и мелкой буржуазии, с одной стороны, и крупных монополистов, с другой» 2.

Взаимоотношения между монополистами и фашистами были далеко не такими простыми, как можно было бы думать исходя из общей оценки классовой природы фашизма. Гитлер отнюдь не был послушным и тем более обманутым выразителем интересов олигархии. Установленный фашистами режим служил интересам монополий, но не «был игрушкой в их руках. В свое время К. Маркс, характеризуя сущность политического режима французской Первой, и особенно Второй империи, квалифицировал его как бонапартизм. Специфику этого режима он видел в стремлении его лидеров лавировать между классами опираясь одновременно на демагогию и террор. Советский историк Е. Тарле, оценивая диктатуру Наполеона, совершенно справедливо писал: «Неправильно было бы думать, что Наполеон был только покорным политическим исполнителем воли крупной буржуазии, призвавшей его к власти и в основном обеспечивавшей его диктатуру. Интересы крупной буржуазии он ставил, конечно, во главу угла всей своей внутренней и внешней политики. Но вместе с тем он стремился самую буржуазию подчинить своей воле, заставить ее служить государству, в котором он видел «самоцель». С этим, конечно, отдельные слои буржуазии примириться не могли и против этого вели молчаливую фактическую войну…»1

Лавирование между классами — особенно примечательная черта политического поведения Луи Наполеона. Как писал К. Маркс, Вторая империя выдавала себя «за спасительницу рабочего класса на том основании, что она разрушила парламентаризм, а вместе с ним и неприкрытое подчинение правительства имущим классам, и за спасительницу имущих классов на том основании, что она поддерживала их экономическое господство над рабочим классом. И, наконец, она претендовала на то, что объединила все классы вокруг вновь возрожденного ею призрака национальной славы. В действительности же империя была единственно возможной формой правления в такое время, когда буржуазия уже потеряла способность управлять нацией, а рабочий класс еще не приобрел этой способности… Государственная власть… была в действительности самым вопиющим скандалом этого общества, рассадником всяческой мерзости»2; Ф. Энгельс также указывал на социальное маневрирование и политическое лавирование Луи Наполеона и Бисмарка как средство-укрепления власти. Луи-Наполеон — стремился «образовать зависящий от правительства специфически-бонапартистский пролетариат», и Бисмарк старался «организовать себе собственный лейб-пролетариат, чтобы с его помощью держать в узде политическую деятельность буржуазии»3, хотя в конечном итоге и тот и яругой лишь способствовали укреплению классового господства крупной буржуазии.

Конечно, неверно уподоблять фашизм бонапартизму. «Ведь что вытекает из определения фашизма как «бонапартизма»? — писал П. Тольятти. — Отсюда следует, что командует не буржуазия, а Муссолини, генералы, вырвавшие власть у самой буржуазии»4. Определенная историческая аналогия здесь уместна лишь в той мере, в какой необходимо подчеркнуть, что фашизм, безусловно служа интересам крупного капитала, в то же время не был простой игрушкой в его руках. Между Гитлером и монополиями существовали определенные расхождения и даже разногласия. Однако известные отрицательные для монополий стороны бюрократического засилья в фашистском государстве компенсировались многими экономическими преимуществами. Государство в гораздо большей степени, чем прежде, взяло на себя роль гаранта хозяйственного развития. На государство взваливались все расходы, связанные с поддержанием необходимых, но убыточных отраслей промышленности. Весьма выгодны монополиям были государственные мероприятия по взбадриванию экономической конъюнктуры.

Положительными, с точки зрения монополистической буржуазии, оказались и политические последствия передачи фашистам власти. Прежде всего удалось преодолеть «кризис верхов», создать власть «твердой руки», о которой так мечтали итальянские и германские промышленники и аграрии. Имевшиеся между фашистами и монополистами разногласия стали более заметными, когда стало очевидным, что фашисты проигрывают войну и их поражение может поставить под вопрос сохранение господства монополистической буржуазии в стране. В последние месяцы войны даже возникали стычки, были случаи, когда промышленники сопротивлялись приказу об уничтожении шахт и предприятий на оставляемых немецкими войсками территориях Германии.

Но все столкновения и стычки крупной буржуазии Германии с фашизмом, которые реакционная историография выдает за «противоборство» и «систематическое сопротивление», были не чем иным, как стремлением обеспечить свои узкокорыстные, классовые интересы. Как отмечал в свое время Ленин, бывает, что «банковые тузы как бы боятся, не подкрадывается ли к ним государственная монополия с неожиданной стороны. Но, разумеется, эта боязнь не выходит за пределы конкуренции, так сказать, двух столоначальников в одной канцелярии» 1.

В 1944 г., стремясь избежать безоговорочной капитуляции и сохранить в Германии под новой вывеской реакционный государственный строй, группа монополистов, юнкеров и генералов решила организовать верхушечный «дворцовый переворот».