Льды. Люди. Встречи

Постепенно поворачиваем на запад. Пробиваемся вперед. Где-то, не так далеко, полюс относительной недоступности. Все меньше и меньше проходит за сутки ледокол. Пока не поздно, надо выбираться отсюда. Пейзаж меняет характер не в лучшую сторону. Весь рельеф его становится другим. Среди старых гряд торошения возвышаются большие нагромождения льда, осевшего всей своей громадой на дно. Это стамухи. Под нами оказывается мелководье. По всем признакам, тут нет дрейфа. Надо выбираться всеми силами. Если судно вмерзнет, то никуда его не вынесет и ему угрожает вечная зимовка. Как ни сложно положение, о нем никто не говорит, как и о том, что на таком рельефе почти невозможно сделать аэродром вручную. Жизнь течет своим чередом, и, может быть, это покажется читателю странным, но все с увлечением, еще более рьяно, чем до этого, продолжают собирать материал. Жадность к работе усугубляет мысль — никто тут еще не был и когда еще будет, неизвестно. И, конечно, смысл и движущие силы- этой увлеченности лежат не в честолюбивых словах "я первый", а в стремлении нащупать, а то и найти ответ на массу вопросов:

Где причины невероятных сжатий, нагромоздивших эти горы-стамухи?

Что могло занести сюда, за многие сотни верст, через тундру и Чукотское море, еще живую лесную моль? Она еще шевелилась, вмерзая в снег. Рассеянные повсюду вокруг, как черные точки, погибали бабочки, оторванные от своей родины — тайги.

Что за мелководье под нами? Может быть, это то, что осталось от легендарной Земли Андреева?

Последний вопрос был для художника самым интересным. Приходили на ум легенды, рассказанные ему древним слепым якутским сказителем Тимофеевым-Терешкиным. Легенды об исчезнувшей земле, о переселении эскимосов с северных берегов Якутии в другие страны через "большой лед"… Много тайн хранят полярные страны. Только небольшая их часть вошла в эпос северных народов. Борьба за существование оставляла слишком мало сил и времени на его создание, да и многое ушло, исчезло незаписанным. То же, что нам рассказывает сама природа, удивительно. Она рисует картины былого процветания этого края и затем жестокой поры великого оледенения, загадывая исследователям загадки одну интереснее другой. По сей день под толстым слоем камней и тундровой почвы скрываются остатки ледников. Точит их время, съедает морская вода. Так меняют очертания иные берега, исчезают острова. Может, и была Земля Андреева. Может быть, видели не призраки, а настоящие острова Санников, Андреев и другие пытливые люди на месте теперешних отмелей? Кто может утверждать это? Вопросы, вопросы и вопросы. Наука требует точности и доказательств. В ней нет места вымыслу. Но и без мечты нет науки. Многое в ней, еще недавно неоспоримое, меняется под напором новых фактов.

Мечтая, художник думает о больших и малых переменах, бывших тут, похожих на путь, по которому идет человеческое сознание. И пусть Земля Андреева будет не грудой земли и разрушенного льда, а символом вечной эволюции природы, ее жизни.

Странные мысли приходят иногда за работой. Однако, может быть, благодаря им иная картина, а порой просто маленький этюд, "выходят в люди", переживают иное многоумное, капитальное творение…

Экспедиция живет своей обычной напряженной жизнью, а капитан последние дни уже почти не выходит из "бочки" на марсовой площадке мачты. Ледокол борется. Теперь за кормой уже остается канал длиной едва в полтора его корпуса. Судовой инженер не сходит с палубы и все стоит и стоит на корме у релингов. Оградить винты и руль от поломки он не может, но уйти не в силах и часами прислушивается к их работе. А там, гонимая тысячами лошадиных сил, бурлит вода. Затягиваемые ею куски льда попадают между корпусом судна и гребными лопастями. На каждом винте по три лопасти, и постепенно винты теряют их одну за другой. Каждый раз тогда судно вздрагивает и лицо инженера морщится как от боли. Вот сломана последняя! Теперь наш ледокол лишен хода.

Собирается совещание. Решено проводить замену винтов на плаву. Другого выхода нет. В доке все было бы просто. Там есть краны, механизмы, можно подойти к любому устройству подводной части судна. Если высоко — то подкатить лесенку с площадкой. Мы всего этого лишены. Работать придется глубоко под водой. На ней плавают льдышки, льдинки, льдины. В любую минуту они могут передавить шланг с воздухом у водолаза и принести много других бед.

Ко всему, грузовые стрелы коротки и за корму не выходят. А туда придется выносить и опускать винты по тринадцати тонн каждый, потом насаживать их на гребные валы и крепить конусами. А до этого нужно снять эти самые конуса и то, что осталось от прежних винтов, и все это руками четырех водолазов. Четыре человека и тонны металла — вот соотношение сил. Вся надежда на инженера и такелажников. Решение находится, и теперь наступает очередь водолазов. Они мужественно идут в глубину. Настал их час!

Много времени, сил и нервов ушло, чтобы сделать невозможное и вернуть судну ход.

Георгий Седов

Пока техническая мысль аварийной группы искала выход, каждый продолжал свою работу. Не дремали и шутники. Синоптик, один из основателей полярной станции в бухте Тихой, где за много лет до того зимовало судно экспедиции Г. Я. Седова "Св. Фока", бывалый полярник, с большим авторитетом и неугомонным темпераментом, наклоняясь к уху избранной им жертвы, шептал:

— Сейчас радисты приняли предложение с материка эвакуировать добровольцев. Заявите капитану. Он формирует группу. Дает питание, одежду и провожатого. Пешком по льду, пока еще светло. Самое большее месяца через полтора группа дойдет до кромки. Там будет ждать судно. Специальное судно. На нем потопаете к дому Группа небольшая. Очень многим не говорите и торопитесь!

Несмотря на всю свою нелепость, выдумка в создавшейся ситуации выглядела правдоподобной. Однако, к огорчению шутника, спектакль не удался. Желающих не нашлось, и никто не пошел записываться в беглецы.

С новыми винтами ледокол пытается пробиться к югу. Опять инженер стоит на корме, опять капитан не выходит из бочки. Он не только наблюдает. Дальновидные конструкторы вывели в нее всю систему управления ледоколом. Идут дни и ночи, дни и ночи, похожие друг на друга. По вечерам в лабораториях начинают зажигать свет. Полярный день кончился. Всеми путями судоводители ищут слабых мест во льду. Для исследования атмосферы у нас есть привязной аэростат. Но и оттуда ни разводий, ни трещин не видно. Куда ни посмотри, до самого горизонта все одинаково.

Ледовая разведка

Пришла ледовая разведка. Опытный полярный летчик и крупнейший гидролог ищут нам путь, составляют карту ледовой обстановки. Вправо, влево, прямо, галсами, на разных высотах летает самолет, уходя за горизонт и снова возвращаясь. Судно встало. Ждет. На этот раз весь народ на палубе. Наконец самолет идет на нас. Ниже, еще ниже — и рядом на лед падает красный футляр — "вымпел". Пилот, заложив круг, видит, что вымпел взят, и уходит, качнув на прощанье крыльями.

Сброшенная карта говорит, что до разводий и молодых льдов еще много миль пути. И опять капитан почти не покидает бочку, а инженер — корму. Дни идут за днями. Успели уйти на дно лопасти новых винтов, пока мы увидели отдельные льдины с темными пятнами моржовых лежек и чистой водой вокруг. Медленно-медленно гребя обломками лопастей, ледокол приходит наконец в Певек.

Кто-то сказал, что нас просто не хотела отпускать Земля Андреева. "Землей Андреева" и назвали мы самый сложный и навсегда запомнившийся этап нашего пути. Снова ремонт, но теперь у пирса и на чистой воде. Мы ходим по берегу, забредаем в тундру. На ее темном фоне нам кивают кисточки пушицы. Нам хорошо и радостно, что все трудное позади, и в то же время немного грустно. Хорошо, что все обошлось, но каждому втайне жалко, что в этих необычных местах, наверно, больше не бывать…

С тех пор прошло много лет. Художник побывал на нескольких станциях "Северный полюс", в Антарктиде, да мало ли еще где, и везде было свое, особенное, характерное и на "Землю Андреева" не похожее. И чувства, и мысли там были другие. Может, это от того, что было ожидание чего-то несбывшегося, или просто первое знакомство с глубокой Арктикой неповторимо, а может, от того, что была молодость…

Может быть. Все может быть! Но красивую легенду о призрачных землях многие полярники любят. Да только ли одни полярники?

На краю света

Хорошее это понятие — край света. Образное! Особенно в сказках. Как скажут: "Это было на краю света" — так всем становится ясно, что дальше идти некуда и нет за ним ничего, даже царства волшебного.

Однако про "край света" и в жизни говорят. Всерьез! И, пожалуй, чаще всего в Арктике, особенно тамошние коренные народы. Есть на побережье Ледовитого океана и сейчас не одно место с таким названием. Звучит оно по-разному, смотря по тому, на каком языке говорят — на чукотском, якутском, эскимосском, эвенкийском или еще на каком.

Расскажу я вам, как мы на таком Краю Света были, как он выглядит, как за него заходили и что за ним увидели, узнали и пережили. Царства волшебного мы не искали. Оно только в сказках бывает, а у нас все было на самом деле. История эта длинная и похожа на многие, в этих местах бывшие. Потому-то и описать ее решили, что по ней и про другие, ей современные, представление получить можно. Ведь люди шли туда, чтобы Край Света только в названиях остался. Началось это еще в стародавние времена, и об этом историки все, что знали, написали. Мы же поведаем о днях недавних, лет сорок тому назад бывших, но для связности начнем издалека.

Есть на берегу Ледовитого океана бухта, обширная и глубокая, как небольшой залив. Вход в нее прикрывает скалистый остров. В давние времена нашли бухту чукотские охотники и поселились на ее берегу. Жили когда сытно, когда голодно, промышляя зверя. Жир и мясо съедали, а шкуры шли на одежду и жилища — яранги. Никогда никто не видел другого берега океана. Даже с вершины острова. Поэтому и назвали охотники свое поселение — Край Света. Море покрывал лед, и только летом его ненадолго взламывало и уносило ветром. Лето, короткое, с туманами, холодное, с трудом сгоняло снег. И тогда позади яранг открывалась тундра. Бескрайняя, каменистая, с мхами и болотами. В ней жили лемминги, песцы и полярные совы. Изредка приходили стада диких оленей. Это была желанная добыча. Тогда люди наедались досыта и ждали следующей удачной охоты. Иногда выходили, на лодках из шкур, за моржами и нерпой. Но море было суровым и, случалось, уносило лодку, а людей с нее забирали духи. Их боялись и попавших в беду не спасали. Так жили отцы и деды охотников. Они не роптали и не жаловались, потому что другой жизни не знали…

Пришли новые времена. Появились самолеты, пароходы. Один из них — "Челюскин" — раздавило льдами. Шаманы говорили, что так и должно быть. Но прилетели самолеты, спасли людей, и духи не воспротивились. Шло время, и все чаще стали приходить на пустынные берега новые люди. Они назывались "советские люди" и были хорошими друзьями. Потом на скалистом острове, где, кроме птиц, никто не жил, поселилось несколько человек. Им привезли на пароходе деревянный дом и много-много разных вещей и еды. Эти люди не охотились, а делали там, наверху, что-то свое и иногда помогали охотникам. Свою работу они называли — "наблюдать" и объясняли, что это очень нужно для судов и самолетов.

Тундра, Великая тундра молчалива, но всегда каждому ее жителю известно все, что делается вокруг. И на Краю Света тоже знали о советских людях, поселявшихся в ней. С каждым годом их становилось все больше, и они делали много хорошего охотникам и оленеводам. Росла и крепла дружба, и, когда мы попали в беду в бухте у скалистого острова, к нам пришли охотники с советом и добрыми вестями.

Великий Северный морской путь уже связывал восток и запад нашей страны, но таил еще много загадок. Решать их было необходимо, каких бы трудов, а подчас и героизма это ни требовало. Героями мы не были, но свою долю труда внесли.

В эти годы работали большие и малые экспедиции. Наша экспедиция кончила работу. Возвращаясь, зашли в бухту, к поселку Край Света, на большом двухтрубном ледоколе, таком же, как "Ермак" — дедушка ледокольного флота. С нами шел еще один, другого вида, не нашей постройки, но такой же сильный, как "Ермак". Носил он имя его строителя Степана Осиповича Макарова.

В то лето в бухте стоял лед и охотники в море не ходили. Однако нам надо было обязательно подойти к острову и сменить зимовавших на нем полярников. У нас на борту новая смена, уголь, продукты и все необходимое для жизни и работы трех человек. Они примут вахту и останутся нести ее на несколько лет. Каждый день радист будет сообщать результаты наблюдений своих товарищей на Большую землю. Его сигналы вместе с сигналами других таких "точек" в огромном полярном просторе должны помочь тем, кто в нем сейчас плывет и летает. И вот мы осторожно подходим к отвесной черной скале. Тут достаточно глубоко, и между ней и бортом остается несколько метров. Почти над палубой высоко в светло-сером небе темнеют брус, блок и на нем трос, идущий к нам на палубу. У ручной лебедки собралась группа желающих покрутить. Тут же груда ящиков, мешков и всякая мелочь. В большой плетеной сетке все поднимается наверх. После того как она съездила несколько раз туда и обратно, в нее садится четвертый помощник с разными бумажками и накладными. Выгрузка окончена. Четвертого спустили обратно вниз. Новая смена на острове желает нам доброго пути.

Можно отходить. Но что это? Ледокол с трудом разворачивается — и застревает, стиснутый со всех сторон. А наш спутник, поджидающий нас у входа в бухту, накреняется к острову и медленно, медленно движется левым бортом на его острый выступ — Вороний клык. Пока мы выгружались, началось сжатие. Оно пришло оттуда, с той стороны, из-за Края Света. Бухта сейчас — как мешок, и в нее все напрессовывает и напрессовывает лед. Он зеленый, не многолетний, но судам и этого достаточно. Двигаться нет возможности. "Макаров" безрезультатно напрягает всю свою могучую технику. Его продолжает нести на скалу, все так же накрененного и беспомощного. Невдалеке от нее он останавливается, притиснутый к выжатому у ее подножья валу торосов. Теперь всем нам остается только ждать, когда сможем выйти из бухты. Погода стоит серая, ровная. Белизна льдов сливается с белизной далекого берега, и он нераз-личим. Не видно под снегом и чукотских яранг. Обтянутые шкурами, по форме напоминающие полушария, они с незапамятных времен заменяли чукчам дома. Деревья на побережье не растут, плавника почти нет, и люди изобрели жилье из того, что приносил им охотничий промысел. Внутри яранги есть небольшое помещение, называемое пологом. В нем горит жирник и протекает вся домашняя жизнь. Кому случалось ехать зимой по тундре, порой уминая перед собачьей упряжкой "убродный" снег, и отлеживаться в сугробе, за нартой, в пургу, тот напрягает все силы, стремясь скорее забраться в душное тепло полога. Форма яранги несет в себе наилучшее решение палаточной конструкции. Конструктор Шапошников взял ее за основу современных экспедиционных палаток "КАПШ-1". Капши можно встретить и в Арктике, и в Антарктиде. Ветер их не сносит, и, при своем малом объеме, они очень вместительны. Правда, сборка на морозе этой на вид простой конструкции трудна. Пальцы примерзают к металлическому каркасу, и тогда ох как тяжело навинчивать разные барашки и другую мелочь. Но что в полярных экспедициях легко? Скажите мне! Стоим уже много дней. Палуба опустела. Темная глыба острова оттеняет белизну снега и нежные цвета сколов льда. Временами рисунок торосов меняется. Возникают новые. Падают ранее выжатые льдины. Если прислушаться — можно уловить шорох. Поверхность бухты живет. На пасмурном небе лежит белый отблеск. Нет ни птиц, ни зверей. Выйдя на палубу, человек стоит долго. Вслушивается, всматривается, и ему начинает казаться, что он один в огромном, чужом пространстве. Он стоит еще и еще в надежде услышать или увидеть что-то живое. Если выходит кто-либо, то разговор не клеится. Прозябнув, уходят в тепло.

На судне тесно, но зато уютно. Ледокол построен "по старинке". В кают-компании красного дерева длинные столы и удобные вращающиеся стулья-кресла намертво прикреплены к палубе. Все рассчитано на трудные плавания и возможные зимовки. Общих кубриков нет. Во всех каютах — и на самой корме, у кочегаров, и в надстройке, у комсостава, — чувствуется стремление скрасить жизнь, быт и труд. Теперь пришла другая эпоха, построены другие суда. Ветераны полярного флота "Ермак" и его соратники порезаны на металл. Кончилось время угольных паровых судов, их заменила более совершенная техника. Мало кто сейчас представит себе работу кочегаров у топки да еще на волне. Не каждому под силу перекидать в топку груду угля, да так, чтобы он горел как надо, "держал пар на марке". Тяжело, очень тяжело. Так, год за годом, год за годом, проходила вся жизнь, отданная морю. Незаметно передавалась и детям любовь к нему. Выросли на Руси особые морские кадры. Выросла с ними и спайка морская. Без специальных слов, таких, как коммуникабельность и совместимость, люди учились стоять друг за друга и ценить слово "товарищ". Хорошее слово! Правильное слово! Много помогло оно нам, когда в Арктике новую, сегодняшнюю жизнь делать стали.

Ходить с судна на судно запрещено. По льду сейчас бродить небезопасно. Он не устоялся, а опыта у людей нет. Да и белый мишка может из-за тороса вывернуться. Следы его в разных местах виднеются. Кое-где их много. Наверное, топтался, принюхиваясь. Глядя с борта, один чудак сказал на полном серьезе, что это кто-то в калошах прогуливался. Неинтересно безоружному с обладателем таких калош повстречаться. Если не задерет, то уж напугает наверняка.

Однако что-то вроде намека на тропинку между судами стало появляться. Так посмотреть — вроде никого на снегу и нет, а с каждым днем тропинка все заметнее становится. Неудержимо стремление людей к общению. Поговорить, пофилософствовать, а то и пошутить со свежим человеком так и тянет. В обиходе появилось слово "сосед".

— Слыхали? У соседей говорят — будем с ними кинокартинами меняться.

Или:

— А у соседей радист вот что слышал…

Так и у меня завязалось знакомство с соседом — первым помощником капитана. Удивительный это был человек. Замечательный рассказчик, фантазер. В нем пропадал прекрасный писатель-очеркист. Когда он начинал свое повествование, подкрепляя его истинными происшествиями из своей жизни, слушатели переносились с края света в избранные рассказчиком места. Исчезали чувство отдаленности, тесноты каюты, и вместе с автором рассказа они оказывались в тропической бухте на шхуне, поставленной на карантин. Начинало казаться, что всех одолевает жара и берег с пальмами так близок. Надо только обмануть бдительность чиновников, и можно пойти по мягкому прибрежному песку и выкупаться в прохладном ручье. А то, вместе с рассказчиком, мы сидим на катере и гоняемся среди льдин за обезумевшим от холода упавшим в воду поросенком. Погоня длится долго, все ею увлечены, и наконец мы держим за сползающую робу товарища, поймавшего свою жертву за уши. Он не в силах втащить в катер трехпудового поросенка и так буксирует его, перевесившись за борт до самого судна…

Эти беседы сблизили нас на всю жизнь. Помогло нашему сближению еще одно обстоятельство — жена капитана соседнего судна, прекрасный врач, умело и быстро залечила подмороженную во время писания этюда руку, и, вставляя кисть в бинты, я вскоре смог наверстать упущенное. Нельзя сказать, что спускаться и подниматься с одной здоровой рукой по штормтрапу очень удобно. Особенно если он укреплен на носу возле якорного клюза и болтается во все стороны, как ему заблагорассудится. Прогулки по льду мы с первым помощником совершали вдвоем, так же как и экскурсии в лазарет.

Верхоянье. (Япония.)

Жизнь составлялась из дней, похожих один на другой. У всех хватало забот: у команды — по судну, у членов экспедиции — с собранными материалами, и наше спокойствие не нарушали мысли о возможной зимовке затертых льдами судов.

Однажды к нам пришли с Края Света чукчи. Попили чаю, поговорили. Им показали кино, и, довольные, они отправились к себе в поселок. Вскоре они пришли снова. Не поднимаясь на палубу, прыгая перед носом судна на льду, кричали нам:

— Сейчас крепко! Крепко! А завтра уходи. Не уйдешь — зимовать будешь!

Надо родиться в этом краю, унаследовать опыт предков, скопившийся за много поколений, чтобы научиться читать нужные тебе страницы в книге природы. Обитатели Края Света не ошиблись. На следующий день сжатие стало ослабевать, и вскоре ледоколы смогли двигаться. Медленно выходим мы за остров и берем курс на восток вдоль берегов, так образно названных их обитателями. Путь предстоит непростой. У нас погнуло баллер руля и срезало часть заклепок, а у другого судна обломало лопасти одного винта и повредило руль. Однако оба идем своим ходом. Правда, мы движемся в канале, который пробивает нам другой ледокол. Кругом сплошные ледовые поля без разводий. Горизонта не видно, он закрыт морозным туманом. В нем порой исчезает наш поводырь. На ночь останавливаемся. Однажды, белым днем, не разглядев в тумане, наползли на старую льдину и застряли. Пытались рвать ее аммоналом. Один за другим гремели взрывы. Долго сыпались осколки на палубу, но льдина не поддалась. Прошло много времени, пока удалось сползти с нее. Идем дальше с большим трудом. Наконец суда становятся рядом для ремонта. Но сделать практически ничего не удается — только потеряли время. Осторожно пускаемся в путь дальше. И тут у ведущего нас ледокола выходит из строя второй винт. Он становится совершенно беспомощным. Запасных винтов у него нет. Он отдал их незадолго перед тем своему собрату.

Теперь нос потерпевшего упирается в наш кормовой вырез. Соединенные толстыми тросами, мы медленно движемся вперед. По выражению шутников, представляя угольно-дизельный гибрид. Передний тащит, а задний пытается управлять. Шутки шутками, но все же, несмотря на обрывы буксирных тросов, мучительно трудные швартовки и сопротивление сплоченных льдов, суда неуклонно продвигаются вперед. День за днем, миля за милей приближаясь к кромке льда. Там, на чистой воде бушует шторм и нещадно треплет маленькую, старую "Арктику", поджидающую нашего ведомого, чтобы взять его на буксир и освободить нас.

'Арктика' на Северном полюсе

Погода не улучшается. Земля нам помогает как может. Пришла ледовая разведка, сбросив вымпел с указанием пути для нас. Шторм усилился, и "Арктика" вынуждена уйти. Вскоре окружающие льды начинают "дышать". Это до нас доходит зыбь. Значит, кромка, долгожданная кромка, близко. Скоро должны ее увидеть. Как непохоже наше теперешнее продвижение на начало пути. Тогда, идя к бухте, ледоколы помогали другим судам, окалывали их, проводили, работали споро и энергично, чтобы закончить навигацию в срок…

Потемнело облачное небо на горизонте. Это "водяное небо" — отсвет чистой воды. Подойдя к ней, сбросили путы, связывающие воедино оба судна, заменив их на длинный буксирный трос. Временами, ослабевая, он исчезает в воде, а затем, прорезав волну, натянувшись и звеня, чертит прямую линию, сквозь летящую пену и брызги, к носу ведомого. Жутко смотреть, как его качает, беспомощного. Рыская из стороны в сторону, он ложится то на один, то на другой борт, показывая часть своего днища. Нас тоже качает жестоко. Тех, кто может, просят помочь кочегарам. В кают-компании многих не достает, а пришедшие — за стол не садятся. "Расклинившись" кто где, стоят, жонглируя тарелкой, стараясь сохранить за ней горизонтальное положение. Жидкая пища не готовится, а густой каши сколько угодно. Ешь за себя и за укачавшихся…

Прошли мыс Дежнева, бухту Провидения, где оставили многострадальный, лишенный винтов ледокол, и к ноябрьским праздникам пришли в бухту Моржовую на Камчатке. Арктический край света остался за кормой!

Из-за срезанных льдом заклепок вода в танках засолилась. Заменили ее на пресную, из ручья в куту губы, и сказали: "ВСЕ!". Теперь во Владивосток — и по домам. Судно — на ремонт, команда — на отдых, а члены экспедиции — за обработку материалов наблюдений. До будущего года, товарищи!

Льды. Люди. Встречи

Игра в кораблики

На маленьком осколке ледового поля балансирует трактор совсем как большой жук, посаженный детьми на спичечный коробок, плывущий посреди большой лужи. Так малыши играют в кораблики. А мы взрослые, и сейчас наша игра идет по другим, недетским правилам. Наша задача — обыграть Ледовитый океан, а заодно с ним и Арктику. Противник скуп — он ничего не поставил на карту, а у нас поставлено все.

В случае выигрыша мы не приобретаем ничего. Все останется, как было, — мороз, трещина, точнее разводье, и мы, на льду стоящие. Если же проиграем и трактор утонет, то, вернее всего, нам на дрейфующих льдах больше не работать.

Гамлетовское "быть или не быть?" ходит в Арктике за полярником неотступно по пятам. С той только разницей, что тут нет зрителей, света люстр в нагретом зале и сцены с ее бутафорией. Мы одни, никто нам не аплодирует, сценарий наперед не известен, режиссер невидим, и все у нас не бутафорское, а настоящее, и заняты в своих ролях мы будем не меньше года.

Дело у нас, конечно, не в самом тракторе. Он такой же, как тысячи других, работающих на полях нашей страны. Но сегодня ему выпал случай быть картой в нашей игре. От ее исхода зависит многое, потому что мы направлены на особую работу и в ней участвуют наши товарищи. Ее мы выполняем уже давно, на нее смотрит вся страна. Для ее обеспечения вылетели сейчас из Москвы и других мест лучшие экипажи полярной авиации. Везут они много всего и, конечно, от близких письма и посылки.

Нам поручили вахту на Северном полюсе и доверили выполнение любой работы, какая там может возникнуть. Все предельно просто в нашей игре в кораблики.

— А почему тогда при такой работе у вас один трактор? — спросите вы.

— А потому, что мы не сеем и не пашем, а живем на ледовом панцире замерзшего океана, у самого полюса, и трактор нам придан, как и многое другое, на всякий случай. И не подойди этот самый случай, никто не стал бы затевать эту игру.

И вот мы медленно, медленно перебираем руками трос. Он тянется через воду от людей с той стороны широкого разводья на ледовый кораблик и, опоясав трактор, приходит к нам. Чем дальше отходит от того берега льдина, тем больше за ней провисает трос. Когда его наберется еще несколько метров, он своей тяжестью может накренить наш ледяной плотик, и тогда…

Может!

Все может!

Ну, а пока пар от разводья и пар от дыхания сделали все одежды белыми, как окружающий снег. Наверно, побелели и лица, но этого сейчас никто не замечает.

Так играют в кораблики взрослые!

Но начнем все по порядку. В этот год октябрь в нашем районе выдался снежный. Мороз, не давая ни дня передышки, все время держится за цифру "тридцать". Пурги, одна за другой, обрушиваются на нашу маленькую дрейфующую станцию, засыпая ее сугробами. На режущем ветру снег смерзается в высокие гряды застругов, твердых как алебастр. Полновесный удар кайла или лома откалывает от них только тонкие, похожие на раковину лепестки. Без крайней нужды снежные заносы мы не трогаем, и только дежурный по камбузу выпиливает из них ножовкой куски. Кок наш — шутник и, отправляя дежурного "по воду", напутствует:

— Смотри, много не бери. Экономь. Чтобы на всю зиму хватило.

Шутят у нас по каждому поводу. С шутками весной лагерь строили и оборудовали. С шутками летом из снежниц талую воду под лед в море спускали. С шутками же теперь морозы встретили и осеннего завоза ждать стали.

Там, далеко на юге, на северной кромке сибирского материка, собрались испытанные экипажи полярной авиации и самолеты с приготовленными для нас грузами. Надо спешить! Дневной свет на исходе, и скоро придет полярная ночь. Все короче время, когда в сером сумеречном свете можно видеть все вокруг. Еще полмесяца — и нас на долгий срок накроет темный купол неба. Вначале еще в полдень, на южной стороне, он будет окрашиваться в коричневый цвет, а потом исчезнет и этот отблеск далекого солнца.

И вот наконец в газетах сообщили — экспедиция "Север" приступила к снабжению научных дрейфующих станций…

Наши семьи рады. Письма, посылки скоро придут к нам. Заработал воздушный мост. Для него, для моста, метеорологи каждый час дают погоду, шлют сводки в эфир. Но часто, слишком часто повторяются в них слова — "аэродром закрыт". Не будь метелей — за неделю-другую завоз был бы закончен. Но погоде не прикажешь, и люди приказывают себе.

Болят спины, края шапок и капюшонов примерзают к лицам, а мы посменно дни и ночи ходим после каждой пурги на расчистку взлетной полосы. Ходим, подгоняемые утихающим ветром, по гулкому и твердому снежному покрову за полтора километра от лагеря через гряды торошения и старую, смерзшуюся трещину к "хутору Лукьяныча".

Командир полярного неба. (Звездный городок.)

Николая Лукьяновича помнит вся Арктика. Полярный летчик высшего класса, он много лет своей жизни отдал ее небу. Теперь он не летает сам, а принимает и выпускает самолеты, приходящие на льды высоких широт, возглавляя группу руководства полетами, называемую в нашем обиходе "РП". Живет она всегда рядом со взлетной полосой. "Хутор РП" маленький. Три, самое большее — четыре палатки вмещают начальника, рацию с ее хозяином Петровичем и техников. У хуторян хозяйство свое, видное и слышное издалека. Стучит движок, беззвучно сигналит вдаль радиомачта и горит лента огней на километровой полосе гладко выровненного снега.

Ох уж этот гладкий, выровненный, как вылизанный, снег! Когда бежит по нему тяжело нагруженный самолет, то каждый бугорок, малейшая неровность заставляют сжиматься сердце. И совсем непросто Лукьянычу произнести перед этим слова — "посадку разрешаю"!

Пурга в лагере

Когда налетит пурга и задует метель так, что в снежном месиве не разглядеть близгорящую сильную лампу, люди по льдине не ходят. В такое время слово "уйти" звучит как "погибнуть". Трудно дышать на ветру, глаза залеплены снегом. Тая на лице, он замерзает коркой. Потеряв направление и толкаемый ветром, человек идет, сам не ведая куда. Даже хозяин Арктики — медведь ложится в эту пору пережидать непогоду. Все у нас тогда сидят в домиках и палатках, туго зашнуровав у последних входной клапан, и никто не знает, что творится вокруг.

В эту пору оживает обычно наша старая трещина. Расходясь или выжимая новый вал торошения, она отрезает хутор от лагеря и рвет бегущий туда телефонный провод. Вся связь переходит в руки радистов.

Только начнет стихать — дежурный по лагерю, не дожидаясь сообщений из эфира, с нетерпением поглядывает в сторону хутора. Отпурговали там благополучно, это он знает, а вот как взлетная полоса? Но вот загораются, еле видные сквозь струи угасающей поземки, пуговки огней электростарта. Это означает выход Лукьяныча на осмотр своего хозяйства, громко именуемого аэродромом. Видимость становится все лучше и лучше, и скоро можно разглядеть в сумерках темные фигурки, освещающие себе путь ракетами.

Тревожное ожидание длится долго. Хуторяне идут медленно. Временами останавливаются. Нелегко заметить тонкую как волос молодую трещину. Она иногда коварно прячется в нагромождениях снежных надувов, чтобы в самый неподходящий момент с непостижимой быстротой раздвинуть свои края перед самолетом.

Пока все хорошо. Природа нас милует. Аэродром цел. И мы снова идем кайлить и убирать с него новые заструги и передувы, сотни кубометров смерзшегося в камень снега. Спешим в надежде, что он еще податлив и не успел закостенеть. Но после первых ударов слышится ворчанье — когда же он, черт, успел застыть?