Льды. Люди. Встречи

Люди выходят на лед, долбят его пешнями, разворачивают "Якуцк" в обратный путь, проталкивая, протискивая, и чуть ли не на руках проводят к открытой воде. Мокрая, обмороженная, изнуренная многодневными усилиями, команда борется за жизнь. Многие больны, но еще достаточно рук, чтобы управляться с маленьким судном. Его перенаселенность становится спасительной. Выбравшись изо льдов, через неделю попадают в шторм. Отдыхать нельзя. Надо окалывать намерзающий лед, иначе дубель-шлюпка опрокинется. И снова борьба за жизнь, за то, чтобы, перезимовав в прошлогоднем логове, снова с нечеловеческим трудом и риском идти на приступ высоких широт.

Сейчас спортивные маршруты по Северу считаются героическими. Их страхуют с воздуха, сбрасывают продукты и все, что надо. По первому радиосигналу приходят на помощь. Как же можно тогда назвать подвиг первооткрывателей? Рассчитывая только на свои силы', без технического обеспечения извне и подстраховки, шли они в неведомое, открывая его для нас. Шли, не думая ни о славе, ни об известности, из простого чувства долга, гордясь уже тем, что им доверили выполнить "государево дело", хотя бы и ценой жизни.

В день консилиума на карте была поставлена высшая точка, конец маршрута, — 77 градусов 29 минут. Дойти до нее "Якуцку" в следующие годы не пришлось. Только через столетие значительно более совершенное судно сумело проникнуть в эти воды.

На подходе к зимовью скончался Василий Прончищев. Его похоронили шестого сентября. Мария Прончищева пережила своего мужа на несколько дней. Первая женщина-полярница похоронена в той же могиле. Память об этих людях, отдавших свои жизни во имя чувства долга, сохраняется в веках. На географических картах читаем: берег Прончищева, кряж Прончищева, мыс Прончищева, бухта Марии Прончищевой.

Штурман Семен Челюскин по старшинству принял команду. Как и Прончищев, он был моряком "петровской формации". Учился в Московской навигационной школе и в Петербургской Морской академии. В 1728 году его зачислили во флот в чине подштурмана. В 1733 году, произведя в чин штурмана, включили в состав Великой Северной экспедиции в качестве помощника Василия Прончищева. К такого рода назначениям ее организаторы подходили очень строго. Очевидно, рекомендацией мелкопоместному, провинциальному дворянину Семену Ивановичу Челюскину послужили личные качества и познания.

Поставив дубель-шлюпку на отстой, командный состав экспедиции занялся вычерчиванием карт и приведением в порядок дневников и наблюдений. Работать приходилось в тесноте, при дрожащем свете коптилки. К четырнадцатому декабря все удалось закончить, и в самый разгар полярной ночи Челюскин и геодезист Чекин, оставив "Якуцк" на попечение боцманмата Медведева, отправились в Якутск. С ними был солдат. Поклажи набралось много. Везли провиант в дорогу, журналы, карты, отчеты и геологические образцы. Читая материалы экспедиции, постоянно наталкиваешься на слова: отправили такого-то с тем-то туда-то… Если отвлечься от обстановки того времени, то эти строки не задерживают на себе внимания. Надо, однако, попытаться представить себе всю сложность подобных переездов. В подавляющем большинстве случаев не было ни дорог, ни ямщицкой гоньбы — ничего к услугам посылаемого. Сам выбирай себе путь через горы и тайгу или тундру, ночуй у добрых людей или просто в пути. А насчет питания себе, собакам или лошадям — промышляй как знаешь. Летом гнус одолевает такой, что иной раз лицо вспухнет и глаза заплывут, зимой мороз с ветром секут, от весеннего солнца снежная слепота нападает. Не испытав этого, хотя бы в малой доле, трудно себя представить в роли тогдашнего гонца, говорившего вместо "приехал" или "прибыл" — "добрался".

Восемнадцатого января караван Челюскина добрался до Сиктяхского зимовья на Лене. Местный сборщик ясака, облагая и грабя население, почитал себя полноправным властелином этих мест. Боясь огласки чинимого беззакония, он запретил давать Челюскину собак и выпускать его дальше. Вся округа боялась самодура, и только с большим трудом удалось солдату выехать с донесением в Якутск. Лишь двадцатого июня получили Челюскин с Чекиным "ордер", предписывавший сборщику дать им лодку с гребцами, на которой они прибыли наконец двадцать восьмого июля в Якутск.

Уже находясь в пути, Челюскин встретил гонца с дополнительным предписанием Беринга ждать распоряжений Адмиралтейств-коллегий в Якутске. Когда пятнадцатого сентября пришел "Якуцк" под командой Медведева со всеми больными и здоровыми участниками экспедиции, занялись ремонтом судна.

На берегу — не в плавании! Целый год Челюскин сохранял порядок и дисциплину в своем отряде, ожидая решения из Петербурга.

Полученное решение гласило: "… на дубель-шлюпку командиром вместо умершего лейтенанта Прончищева определен Харитон Лаптев, и велено им оную экспедицию, как высочайше вашего императорского величества соизволение есть, действием паки производить с наиприлежнейшим старанием…" Максимальный срок определяется в четыре года.

Новый начальник экспедиции был опытным, боевым командиром и обладал большими организаторскими способностями. Проезжая через Сибирь, он сделал очень много для организации работы и снабжения своего отряда и оснащения судна.

Двадцать шестого мая Лаптев, придя с груженым караваном с верховьев Лены, принял командование "Якуцком", и "был учинен всем служителям смотр". А восьмого июня экспедиция вышла в маршрут. В этом году вода стояла высокая, и после промеров пошли самой западной, Крестяцкой, протокой и уже девятнадцатого июля вышли в море. Рыжая опресненная речным выносом вода. Без большой волны и льда, она не сулила опасностей. Решили вести буксируемые дощаники до места прежней зимовки и там разгрузить. На траверсе Оленька пробились через ледовую перемычку, и через неделю "Якуцк" уже шел к Хатанге.

Мне в сороковых годах пришлось работать в этом районе, ходить со своей испытательской партией по летней и осенней тундре, плавать в ледостав по морю Лаптевых на колесном речном буксире, вырываться из ледового плена. Хорошо, помог подвернувшийся тогда уникальный бот с ледовой обшивкой из вязкого красного дерева, судовым набором из дуба, канадского бука и арагонской сосны и формой, как у нансеновского "Фрама". Вспоминая пережитое, я не могу не удивляться скорости продвижения отряда Лаптева, вынужденного часто останавливаться в ожидании солнца для уточнения координат и съемки берегов, расходуя драгоценное время. Несомненно, тут помогал опыт прошлого плавания, полученный Челюскиным и другими участниками экспедиции. Но надо отдать должное и уменью русских корабельных мастеров, построивших дубель-шлюпку из одной только лиственницы и ладно оснастивших ее парусами.

Если бегло описать трудный путь "Якуцка" до конечной точки — острова Фаддея, где Лаптев собрал консилиум, постановивший повернуть назад из-за непроходимых льдов и возвращаться к промысловому зимовью в устье Хатанги, получится непрерывная цепь схваток с природой. Это было как выход из окружения, только люди выбывали из строя, сраженные не пулей, а цингой. В непросыхающей, просыревшей одежде, часто без горячей пищи, на неотапливаемом судне в сентябре пришли в Хатангу. Собрав плавник, поставили жилье. Приближалась полярная ночь с зимними пургами и морозами. Занялись переброской снаряжения и продуктов, снятых с дощаников в Усть-Оленёкском, и подледным ловом рыбы. Борясь с цингой, стали есть строганину, по примеру местных жителей. Через месяц, похожий на аврал, закончили устройство на зиму, и Лаптев, Челюскин, Чекин и Медведев начали, по собранным материалам, составлять карту. Но надо было описать и материковую часть Таймырского полуострова, пока только юго-востока. Для ее обследования стали ходить, в самое суровое время года, в санные маршруты. Особенно далеко не уходили. Взятого на себя и собак питания надолго не хватало. На зимнюю охоту в этих местах нельзя рассчитывать. Олени еще осенью откочевывают на юг, переплывая реки. Тогда их нещадно бьют "на плаву", заготовляя мясо. Медведи устраиваются на спячку или уходят по льдам в погоне за морским зверем.

Полярная ночь на СП-12 (Министерство культуры СССР)

Ближе к весне, в мае, с Чекиным чуть не произошло несчастье, напомнившее всем о подстерегавшей их опасности. "Себе провианту и собакам стало мало очень, с которыми в безвестное место ехать было опасно". Эти скупые строки донесения не рисуют бедственного положения исследователя, вернувшегося пешком, потеряв почти всех собак, а говорят о трудностях и риске — этих обычных спутниках в полевой работе полярника.

Литература знает множество морских путешествий прошлого. Им посвящены научные труды с описанием судов и условий плавания, картины художников-маринистов, книги писателей — и незаслуженно, как бедные родственники, стоят в тени санные экспедиции. Войдя с Великой Северной экспедиции в обиход, многие годы собачья упряжка надежно служила ученым, и особенно географам и геологам. Этот, долгое время единственный, испытанный полярный транспорт дал возможность сделать замечательные открытия в Арктике и Антарктиде. Он применялся даже в двадцатом веке. Так, с его помощью был практически открыт и впервые обследован и нанесен на карту весь архипелаг Северная Земля. Одним из пионеров использования езды на нарте для научных целей был Семен Челюскин.

К весне, точнее началу лета, весь район, прилежащий к зимней стоянке, положили на карту, в приметных местах сложили из камней пирамиды — гурии и стали готовиться к плаванию. Началось томительное ожидание. Только тридцатого июля вынесло лед из Хатангской губы, и "Якуцк" смог выйти на чистую воду. Однако в море он уткнулся в непроходимую перемычку. Тундра уже давно очистилась от снега, зацвели камнеломки, песцы разбойничали, нападая на сидящих на гнездах птиц, а море оставалось непроходимым, скованным стылым спокойствием зимы. Светило незаходящее солнце, слепило до рези в глазах, но не могло растопить полярные льды. Под его лучами они маслились, разукрашенные кружевом зеленых и голубых снежниц — лужиц и озерков талой воды, но стояли прочно, ожидая способных их разломать ветров. Те, что приходили со стороны океана, были не только бесполезны, но и угрожали дубель-шлюпке смертельной опасностью. Земля точно радовалась своему пробуждению и забыла о море. Прошел целый месяц, пока она вспомнила о нем и дунула на него своим теплом. Зашевелились льды, ломаясь на большие и малые поля, и потянулись к своим собратьям, дрейфующим далеко за горизонтом.

Айон (замерзшая снежница)

С попутным ветром судно резво пошло на север. Казалось, ничто не предвещало осложнений, но вскоре "Якуцк" уперся в кромку невзломанного льда. Она тянулась от самого берега на северо-восток значительно южнее мест, достигнутых экспедицией под командованием Прончищева. Зайдя с севера, ветер перешел в шторм.

Его силы ломают крепчайшие старые льды, выжимая их друг на друга, громоздя валы торошения и угрожая сжатием. Даже современные ледоколы порой становятся беспомощной игрушкой природы. Нелегко представить себе бедственное положение, в которое попала дубель-шлюпка.

Сперва появилась течь, а потом, через несколько дней борьбы за спасение судна, стало ясно, что надо срочно все выгружать на лед и переходить на недалекий берег. Покалеченный "Якуцк" продержался на плаву недолго и тридцать первого августа с раздробленным форпиком и выломанным форштевнем прекратил борьбу, уйдя под воду вместе с частью выгруженного имущества. Все же удалось многое спасти, с великим трудом и риском перетащив на сушу на сделанных из бревен и досок волокушах и собственных спинах. До предела измотанным людям надо было тут же сооружать подобие юрт и долбить в мерзлоте землянки. Плавник скоро весь сожгли. Пришлось таскать его издалека, выдирая из-под снега и смерзшегося песка и гальки. В это трудное время, единственный раз за все годы, многие пали духом, потеряв веру в спасение. Больше месяца бедовали люди, пока не кончился ледоход на реках и не сошла вода с низин. Наконец можно пытаться двигаться на юг. Отряд тащил с собой все, на что хватало сил: больных, оружие, боезапас, приборы, записи и остальное имущество. Несколько истощенных собак и не скользящие по голой тундре нарты были скорее обузой. Ночевали прямо на земле, если был плавник — у костров. Через пять суток добрели до летней стоянки промышленников "Конечное". У них оставили на поправку двенадцать больных. Обычная поварня — скорее нора, чем избушка, но с очагом и добрыми людьми — превратилась в лазарет. Остальные пошли дальше и наконец, уже при больших морозах, двадцать первого октября, подошли к Хатанге и добрались до своего зимовья на реке Блудной.

Сегодня нашей Арктики

Трудный период спасения кончился. Надо было готовить новое наступление на Арктику. На этот раз — без судна, с голыми руками, последнее — отчаянное! Предшествовавшие годы оказались разведкой боем. Неудача на этот раз грозит стать поражением. А впереди лежит неизвестная по своим размерам и протяженности на север земля. Местные называют ее Таймырским полуостровом, но нет очевидцев, видевших ее морскую границу. Как назвать людей, не павших духом в течение стольких лет испытаний?

Восьмого ноября тысяча семьсот сорокового года собрался консилиум. В нем участвовали — Лаптев, Челюскин, Чекин и Медведев, будущие начальники отрядов. Надо, как сказано в инструкции, за невозможностью проводить работу морем продолжать ее посуху. Решено ходить в маршруты зимой, так как летом передвигаться по тундре на нартах нельзя. Решение консилиума вместе с другими документами отправляется двадцать первого ноября с матросом Кузьмой Суторниным в Петербург, в Адмиралтейств-коллегию. Одновременно сообщалось, что свободные от работы люди будут направлены на Енисей, "в жилое место, где имеется довольно провианта, к тому же и места здоровые".

Ждать ответа из столицы не приходилось. Его привезли бы почти через год. Взвесив все, приступили к организации баз на путях отрядов. Поражает дальновидность и энергия людей, их умение не терять присутствия духа в самых сложных обстоятельствах. В намеченные сроки приготовления были закончены, и маленькие подвижные группы исследователей отправились в путь. Каждой предстояло пройти многие версты, ведя съемку местности и нанося ее на карту, привязывая к широте и долготе с помощью астрономических наблюдений. В сумме собранный в маршрутах материал составил впоследствии весьма подробное описание берегов полуострова, его рек и частично Таймырского озера. Первое — и долгое время единственное описание, стершее белое пятно с географической карты!

Правда, не следует думать, что в более давние времена эти берега не посещались людьми. Найденные в сороковых годах нашего столетия остатки зимовья в заливе Симса говорят о проникновении русских в район пролива Вилькицкого задолго до Великой Северной экспедиции. Исследования датируют находку серединой семнадцатого века, а многие предметы в ней неопровержимо свидетельствуют о торговых целях мореплавателей, шедших по пути, теперь называемом Великим Северным. Слишком мала вероятность того, что найденные следы принадлежат единственной группе людей. Вернее предположить, что были и еще смельчаки, ходившие этим путем. Многим ли удавалось благополучно завершать свои походы — мы не знаем, так же как не знаем имен предприимчивых людей, ранее всех прошедших этим путем. История не сохранила нам описаний древнейших плаваний. Может быть, со временем удастся найти имена первопроходцев и лоции тех далеких лет, как теперь мы встречаем в иных поморских семьях более поздние…

Какие обстоятельства вызвали прекращение этих давних плаваний — неизвестно. Ко времени работы отрядов Лаптева о древних пришельцах никто не знал. Весь север Таймырского полуострова являл собой пустынный, ненаселенный край без всяких следов пребывания человека. Все это позволяет с полным правом называть Челюскина с его товарищами — первооткрывателями. Еще и еще раз приходится обратить внимание на исключительность результатов, полученных с огромным трудом и при крайне примитивных средствах наблюдения. Мы, современные люди, невольно мыслим привычными для нашего века достижений науки и техники категориями трудностей. Трудно отрешиться от привычного, а тем более перенестись в условия, бывшие больше двух веков назад. Художнику это кажется легче. По крайней мере, так говорят пишущие о нашем труде. Однако попробуйте, закрыв дверь мастерской и встав перед немым, белым холстом, превратить его не просто в раскрашенный рассказ о человеке или событии, а передать ту суть происходящего, которая заставила вас взять кисть. Вот почему я и для вас, читатель, не устаю повторять, казалось бы, одно и то же, поворачивая на разные лады, чтобы нагляднее или, пожалуй, ощутимее представить тот путь, пройдя который штурман Челюскин стал всемирно известным, достойным памятника человеком.

В первые годы своей работы в Арктике я на себе узнал, как много требует от человека езда на нарте даже на малые расстояния. Связывать и развязывать сыромятные упряжные ремни, разминая голой рукой закостеневшие на морозе узлы, пережидать в пути непогоду — входит в круг дорожных будней путника. Часто приходится помогать собакам тащить нарту в гору или в вязком снегу, а то час за часом протаптывать дорогу. Сердце готово выскочить из груди, дыхание обморозило все лицо, и когда наконец препятствие преодолено, до самых костей пробирает мороз разгоряченного человека. Хорошо, если его через несколько дней ожидают жилье и отдых. Наши же герои продвигались в нехоженных местах, диких и пустынных. Трудно понять, как им удавалось находить дорогу. Даже если есть компас и известно название места, куда надо попасть, как взять без карты нужное направление и в конце многонедельного пути найти в снежной пустыне спрятанный в сугробе дом? О своих бедах и тревогах дорожных они не писали. Разгадку успеха надо, вероятно, искать в навыках и приемах, заимствованных у коренного населения. В основе своей оно было кочевым или, во всяком случае, проводило большую часть жизни в пути и на протяжении столетий накопило опыт, необходимый для ориентации в арктических просторах. Объяснение это представляется убедительным, и все начинает казаться несложным и легкопреодолимым. Но только до тех пор, пока мы не представим себя вылезающими из спасительного снежного заноса, под которым пережидали вместе с собаками затянувшуюся пургу. Вся одежда просырела. Мороз за сорок. Надо непослушными руками откопать собак, запрячь их в уже поставленные на полозья нарты и сообразить, в какую сторону ехать. Это будни! Рабочие будни, которым нет места в отчетах и донесениях.

Вернемся к последнему этапу героического пути Челюскина. В те времена еще не знали хронометров, секстанты не могли дать точных показаний, и надо удивляться относительно малым погрешностям составленных карт. Примитивность огнестрельного оружия не гарантировала успешной охоты на медведя. Топливом служил случайно найденный кусок плавника. Спичек еще не знали, и разжечь его просоленную, сырую древесину было целым делом. Отсутствовала связь. Не было ни медикаментов, ни специальных очков, и люди надолго выходили из строя, пораженные снежной слепотой. Помимо здоровья, требовались исключительная воля и настойчивость, чтобы преодолеть все трудности и довести дело до конца.

Особенно поражает маршрут Челюскина. Поражает настолько, что известный полярный исследователь Врангель, сам прошедший путь от Колымы на восток, усомнился в его реальности. Потребовалось опубликование путевого журнала Челюскина, чтобы рассеять все сомнения и опровергнуть скептиков.

Действительно, на долю Семена Челюскина досталось самое трудное — обследовать берега от Хатанги до устья реки Таймыры. Но на Хатангу надо было еще попасть — Челюскин находился на Енисее — в Туруханске Он выехал оттуда четвертого декабря, в полярную ночь, на пяти собачьих упряжках, имея приданных ему в помощь трех солдат. К концу февраля группа уже достигла устья Хатанги. В это время года даже местные кочевники избегают дальних переездов. Без дороги, по каким-то устным рассказам и приметам, не потеряв направления, маленький отряд пересек в самом широком месте Таймырский полуостров и, пройдя более тысячи километров, прибыл в точку, откуда должен был начинаться основной маршрут.

В начале его лежало побережье, мало еще описанное, но все же виденное с моря и нанесенное на карту за время плаваний на "Якуцке". За ним простиралась неизвестность, полная всяческих неожиданностей.

Семнадцатого марта тысяча семьсот сорок первого года отряд Семена Ивановича Челюскина вышел в свой исторический поход. Это был даже не отряд, а маленькая группа, состоявшая из начальника и двух солдат. На каждого приходилась одна упряжка собак.

Из записей Челюскина следует, что отряд продвигался за сутки на двадцать, а то и сорок верст, ведя по пути съемку местности. Стоял полярный день. Все время было светло, и, конечно, люди выжимали из себя и собак все возможное. Время, отводившееся для сна и приготовления пищи, сводилось, очевидно, к минимуму, и продолжительность привала определялась количеством часов, необходимых для отдыха собак. От их выносливости зависели жизнь и работа всех. Как бы ни была хорошо подобрана упряжка, она требует большой заботы и внимания к себе. Так, учитывая все, экономя каждый час, отряд спешил вперед. А спешить приходилось. Никто не знал, сколько еще предстоит пройти вдоль изрезанного морем берега, пересекая порой лощины и хребты. Иногда карабкались на них, иногда обходили по льду. Опасались ранней весны с ее таянием, скрытыми под снегом зажорами и липкой, вязкой кашей вместо дороги. Хорошо, если все пойдет как по-писаному, гладко, без происшествий. Стоит только расслабиться, зазеваться — и они тут как тут. В пути надо всегда иметь несколько дней в запасе, учитывая возможность непредвиденных задержек. Не всегда зверь сам под пулю лезет, а промыслить его для питания своего и собачьего надо. Могут поломаться нарты или упряжь починять придется — порвется либо собаки ее по недосмотру погрызут. В это время года много ясных дней, и слепящий блеск солнца на снегу грозит снежной слепотой. Получил ее — и отлеживайся с нестерпимой болью несколько дней. Перемежаются такие звонкие дни с весенними пургами. Бывает, длятся они долго. Налетит такая посильнее — человеку на ногах не устоять. Да и куда путь держать, когда в белом месиве ничего не видно. Собаки тут ложатся, и поднять их нет возможности…

Эта весна была решающей в работе всех отрядов Харитона Прокофьевича Лаптева. Каждый из них спешил закончить дела на своем участке, а все вместе — выполнить в этом году порученную Адмиралтейств-коллегией съемку земель и островов между реками Леной и Енисеем. Обнаружение огромного материкового выступа, далеко простирающегося на север, под общим названием Таймырского полуострова уже само по себе было крупным географическим открытием, отметавшим различные умозрительные гипотезы географов. Но следовало еще измерить, отписать и нанести его на карту, вычертить границу с Ледовитым океаном, русла впадающих в него рек и не позабыть острова, ежели какие поблизости видны будут.

Неведение истинных размеров и очертаний полуострова наделило Челюскина самым длинным и сложным маршрутом. Проделан он был успешно благодаря необычайной энергии, выносливости и целеустремленности людей отряда, и в первую очередь его начальника.

Приобретя большой опыт арктических переходов, Челюскин твердо усвоил правило — не брать в дорогу непроверенных, случайных спутников. На этот раз он подошел к ним с особой требовательностью, и они его не подвели. До нас не дошло сведений о раздорах и неурядицах в этой маленькой группе. Это говорит в первую очередь о личности руководителя. Без настоящей спайки нельзя было осуществить проделанное.

К первому мая уже прошли мыс Фаддея, а шестого числа находились на широте семидесяти семи градусов и двадцати семи минут — почти против того места, где шесть лет тому назад "Якуцк" под командованием смертельно больного Прончищева повернул назад. Челюскин, верный продолжатель дела своего покойного командира, погнал нарты дальше на северо-запад. Восьмого мая достиг он мыса, названного им Восточно-Северным, а ныне именуемого мысом Челюскин. Так была достигнута крайняя, самая северная, точка Азиатского материка. На крутом берегу поставили знак — сложенную из камней пирамиду, укрепив на ее вершине древесный ствол — последний кусок плавника, взятый для костра и варки пищи. Тут же определили координаты мыса, записали на составляемой карте и занесли в путевой журнал. Одновременно Челюскин подробно описал мыс и местность вокруг него.

Никто из трех усталых людей не представлял себе, что пройдут годы и современные ледоколы поведут суда мимо полярной станции на мысе Челюскин и, проходя, будут приветствовать гудками первооткрывателей.

От мыса отряду предстоял еще далекий путь на юго-запад. Картографические работы требовали остановок. Приходилось опять и опять, держа голыми руками секстант, определять местоположение приметных мест, педантично наносить все изгибы береговой полосы, а голод гнал вперед. Каждый час промедления мог обернуться бедой, но коли надо — значит, надо, и продвижение отряда не превращалось в бегство. С каждым днем истощенные собаки тянут все хуже. Запас продовольствия давно кончен, а берег все петляет и петляет, и неизвестно, сколько еще верст предстоит нанести на карту и что ждет впереди…

Наконец дошли до мест, ранее описанных Лаптевым. Круг исследований замкнулся. Путевой журнал заполнен подробно и обстоятельно. Нет в нем только одного — жалоб на трудности. Не слышал о них никто от Семена Ивановича и в последующие годы службы на флоте в Петербурге.

Так был закончен коллективный семилетний труд экспедиции Прончищева — Лаптева, называемый историками самой сложной и тяжелой работой во всей истории Великой Северной экспедиции. Подвиг Семена Ивановича Челюскина справедливо оценен потомками, и имя его, стоящее в ряду имен русских народных героев, олицетворяет высочайшее понимание чувства ответственности и долга перед Родиной.

Земля Андреева

Кончилась Великая Отечественная война. Пришла Победа, заслуженная, долгожданная, требовательная. Она принесла радость конца разрушению, радость начала созидания. Не залечивать раны, а строить заново, поднимать на новый уровень страну звала она народ, и он взял этот огромный труд на свои плечи. Фронтовые требования, фронтовой почерк остались. Люди работали, не жалея себя. Беспечность и нерешительность осуждались как дезертирство. Размах созидания, огромный до неохватности, превратил всю страну в стройку. Советской Арктике предстояло стать одним из важных участков в народном хозяйстве страны. Наступление на зоны белого безмолвия пошло так стремительно, что молодежь, работающая сейчас в районах Северного и Южного полюсов, встречает еще в этих местах ветеранов, стерших с карт недавно бытовавшие слова и названия — Полюс относительной недоступности, "необитаемые острова", "Земля Андреева" и написавших новые — хребет Ломоносова, Обсерватория имени Э. Т. Кренкеля, Народный музей искусств в Тикси…

Отошли в историю героические "штучные" экспедиции. Они сделали свое большое дело еще в предвоенные годы. Пришло время освоения и исследований широким фронтом. Работа стала будничной, менее шумной, но зато более массовой и часто, по многим причинам, незаметной. Война приучила не болтать лишнего, не выхваляться достигнутым, а идти на плечах врага дальше, вперед. Хоть и не считалась Арктика врагом, но борьба с ее природой предстояла жестокая.

В этой обстановке была задумана, среди других, и наша экспедиция. Задание, очень ответственное и многосложное, возлагалось на большой коллектив научных сотрудников, а выполнение маршрута зависело от капитана, штурманов, механиков, дизелистов, электриков — одним словом, от всего экипажа по тому времени большого, современного ледокола. Маршрут был сложен своей необычностью. Нам предстояло посетить и обследовать еще нехоженные места в Ледовитом океане. Пока экспедиция шла, о ней, естественно, молчали, а потом она вошла в литературу, и результаты ее неплохо оценены.

Чтобы понять обстановку того периода, надо заглянуть в историю.

Солдаты науки

Задолго до войны Н. Н. Урванцев со своими спутниками открыл и нанес на карту тысячи квадратных километров полярных земель, жила и работала на самом острие земной оси папанинская четверка, наши летчики, Водопьянов и другие, совершали неслыханные полеты, прокладывая пути над Ледовитым океаном. Весь мир приветствовал советских арктических героев и исследователей. То были первые! Воистину герои! В описываемое нами время работа на льду и отношение к ней стали другими, и всем казалось, что ничего исключительного, за рамки выходящего, в маршруте нашем не было. Дело предстояло трудное и весьма трудное, ответственное, но для серьезной арктической экспедиции, как говорится, нормальное. Кто побоялся, тот остался дома, на какие-то немощи сославшись. Все мы шли не только по доброй воле, но с энтузиазмом великим. Каждому хотелось узнать легендами овеянную правду о нехоженых далях полярных, прикоснуться к покрывалу, скрывающему неведомое. И не просто прикоснуться, а проникнуть во всеоружии современной науки во всегда интригующее "неведомое". Научный состав экспедиции состоял из ученых самых разных специальностей: ледоисследователей, синоптиков, метеорологов, ихтиологов, микробиологов, химиков, географов — и даже инженера-конструктора по приборостроению. Нечего и говорить, что у каждого члена этого многообразного коллектива имелось все необходимое для наблюдений и сбора материалов. И каждый имел за плечами немалый стаж полевой работы. Более того! Многим Север был хорошо знаком по прежним годам. Одни ранее плавали в арктических водах, другие участвовали в создании полярных станций и зимовали на них.

Командование судном принял опытный, известный ледокольный капитан, в молодые годы плававший с Владимиром Ивановичем Ворониным — ветераном полярных экспедиций, всеми уважаемым мореходом. Члены экипажа быстро нашли общий язык с экспедиционным составом. Сблизили всех первые дни, когда начали переоборудовать служебные помещения под лаборатории. Представителей различных специальностей было на борту множество. Каждому нужны свои условия для работы и место для больших и маленьких приборов. Задачу решили просто: научный состав — на подвесные койки в кормовой кубрик, а аппаратуру — в помещения на верхней палубе и на саму палубу. Ледокол был не очень больших размеров, сварной, металлический без единого куска дерева, специальной постройки, и ни одного лишнего метра площади на нем не имелось. Зато он не зависел от угольных баз. Снабженный мощными дизелями, мог ходить многие месяцы вдали от берегов, не заходя в порты, что отвечало задачам нашей экспедиции.

Спартанские бытовые условия никого не смущали, и было в них только одно существенное неудобство. Во время шторма, когда судно брало палубой воду, попадание "к себе домой" представляло некоторую сложность. Но, во-первых, при известном навыке трудность эта была преодолима, а во-вторых, вся наша работа должна была проходить во льдах.

Итак, еще до отхода, пока стояли в доке, а затем в бухте, превращение обычного судна в ноев ковчег в основном было закончено. Кто только не принимал в нем участия! Сварщики, электрики, механики, такелажники, водолазы… и, конечно, сами авторы будущих научных открытий и трудов. Палуба превратилась в выставку всевозможных лебедок и вертушек. По бортам над релингами возвышались дополнительные шлюп-балки. От них шли к уткам и пагелям, через тали и просто так, тросы и тросики, важно называемые их хозяевами "бегучим такелажем". Теперь, когда современная техника создала огромный совершенный научный флот, наше судно выглядело бы несколько наивно, но, пожалуй, не так уж и примитивно даже для сегодняшнего дня. Одним словом, к походу все были готовы: журналы наблюдений открыты и карандаши очинены. Не было только рабочего места у художника, взятого в экспедицию вместе с двумя кинооператорами для зримой фиксации открытий и достижений. Правда, у них была и своя творческая программа, но руководство отвело ей второе место.

Начальник экспедиции был суховат и честолюбив, и ему не импонировали люди творческих профессий, без регалий и высоких званий. А его заместитель в такие частные вопросы не вмешивался. Это был милейший, общительный и как будто очень мягкий человек. Однако впоследствии ему поручали, и он решал их, многие сложнейшие задачи. Спустя несколько лет люди поднимали под его руководством целину приполюсных районов Арктики и Антарктиды. То ли он обладал даром видеть все дело в целом, то ли еще что, но задания большие и людей ему доверяли постоянно. Теперь его уже нет в живых, но добрая память о нем у всех, кто с ним работал, сохранилась и по сей день.

Все же рабочее место художнику нашлось. Ему отвели кожух дымовой трубы. Надо пояснить, что трубы как таковой у судна не было. Она ему не нужна из-за отсутствия дыма. Котлов с топками нет, угля нет, и дымить нечему. А от дизелей небольшой струйкой идет выхлоп, и для него достаточно вывести наверх тонкую трубочку. А так как ни ее малая величина, ни форма не соответствовали архитектуре ледокола, который в те годы не мыслился без солидной трубы, то поставили декоративную. Она и носила название кожуха. Сверху от дождя к нему была приварена крыша, в задней стенке сделана дверь, а по бокам снаружи, как и полагается настоящей трубе, прикреплены блестящие золотом серп и молот и отведена голубая полоса. Кожух внутри был большой, вместительный, с хороший деревенский чулан. Открыли в нем дверь, приварили внутри полки и сказали:

— Тут тебе, художник, и место. Сверху видно все. Трудись и до поры нам не мешай. А понадобится каракатицу какую или остров открытый зарисовать — покличем. Пожалуйста, нарисуй для науки со всей точностью.

Художник — я то есть — рад, конечно. Место не на ходу. Никто мешать не станет. Разложил по полкам свои материалы, закрепил на случай качки и выхода в море дожидаюсь. Думаю: вот как из бухты выйдем — сразу за работу примусь.

Наконец подошло время идти в рейс. Подняли якорь, запустили все шесть дизелей на полные обороты, и не успели еще суда на рейде прощальными гудками нам отсалютовать, как выкатился художник из своего "ателье" кубарем. Жара в нем поднялась сверхтропическая. Потекли из тюбиков краски. Из флаконов с растворителями стали пробки вылетать. Смех, конечно, по судну пошел, что, мол, искусство в трубу вылетело.

Забегал тут я. Начальник к себе не допускает. Говорит:

— Сейчас ему все равно делать нечего, а как во льды зайдем, так и в кожухе похолодает.

Пока на рейде стояли, оборудовались, плавсостав к нам присматривался и между собой оценку труда каждого давал. Увидали бедственное положение живописца и вскоре нашли выход. Старпом с первым помощником, невзирая на тесноту в нашем ноевом ковчеге, отвели ему место в крохотном угловом чуланчике из-под водолазного имущества, помещавшемся на ботдеке. Был он темный, без света, так же как и труба, но служил потом ему верой и правдой в течение всего рейса. Одна из стенок этой кладовочки шла вдоль правого борта, и другая в переборку переходила, что с лобовой стороны надстройки. Эта переборка была с дверью и отгораживала палубу ботдека от пушечной палубы. Ее еще после войны не срезали, и она выступала вперед как балкон. Потом, во льдах, она оказалась отличным местом для работы. Правда, обжигал холодный ветер, но обзор был зато превосходный. В волнение на чистой воде выходить на этот балкон нельзя было — волной убьет. Как-то осталась открытой дверь, и художника так водой к железной стенке пригвоздило, что едва оклемался.

Водолазы вначале поворчали, конечно, но что делать — потеснились. У них еще помещение было. Тем более, что пока пассажирами они шли. Это потом в спасателей наших превратились. А пока куда себя девать не знали. Сил и здоровья хоть отбавляй. Сидеть без дела привычки нет, вот и нашли себе развлечение — матросам и такелажникам все, что было подвижного, крепить по-штормовому помогали. Не одну сотню миль, до льдов, пройти предстояло. Ледоколы особенно волна качает. Форма корпуса у них такая — яйцевидная.

То, к чему готовились заранее, пришло позже. Еще до шторма море многим огорчения принесло. Вышли мы в Тихий океан, легли в дрейф. Погода тихая, как само название океана. Все кругом синее — и вода, и небо. Первая станция. Все собрались у своих приборов пробы всевозможные брать: воду с разных глубин, грунт со дна, живность всякую ловить сетками и тралами разными. Закрутились все лебедки разом, побежали тросы за борт. Подождали кто сколько, и завертелась вся техника в обратную сторону. И тут иные вместо прибора огорчения себе из глубин морских вытащили. Тросы оказались крутокрученными. Колышки на них пошли, а там и обрывы. Это еще полбеды — запасное оборудование было. Сложнее теснота оказалась. Встал вопрос, как тут вертушками за батометры не зацепиться, а батометрами в планктонную сеть не угодить. Сразу всем в воду свои приборы макать нельзя, а по очереди — никакого времени не хватит.

Получилась эта станция, как первая спевка в большом хоре, — все врозь поют. Однако не ругаются, а только подкалывают друг друга. Призвали тут боцмана, и стал он, вроде дирижера, на палубе распоряжаться, все в соответствие приводить. А капитан поглядывает и посмеивается только:

— Отдал я вам судно на забаву. Поиграйте, пока штиль стоит. Порепетируйте. Скоро серьез начнется.

Быстро против ожидания, часа за три, спевка-подгонка кончилась и научный хор был готов к следующему выступлению. Дальше все пошло, как по нотам.

В Охотском море отштормовали без происшествий. Только кинооператора чуть за борт не смыло. Когда волной поволокло, ребра ему помяло о запасной винт, что на палубе мы везли. Долго смеялись, шутили, что он эту махину литую с места сдвинул и палубу ободрал. Оператор шутки понимал и не обижался, тем более что он своего собрата художника за работой снять старался. Трудно, конечно, обеими руками камеру держать да еще объективом целиться, когда судно на сорок с лишним градусов из стороны в сторону валяет. Постонал, покряхтел он — но такие кадры схватил, что потом на экран в кинохронике они пошли.

Исследователи Антарктиды

Честь и слава кинохроникерам, работавшим и работающим в снегах Антарктиды и на дрейфующих льдах Арктики, заснявшим работу советского человека в суровейших областях нашей планеты. Наши "киношники", как их любовно звали, были из числа таких самоотверженных тружеников, много они в последующие годы в полярных экспедициях потрудились. Люди серьезные и немолодые, а в этот рейс капитану и начальнику не раз беспокойство причиняли. То на лед выскочат, то за борт вывесятся, то на верх мачты заберутся. Не из желания покрасоваться, конечно, а в поисках "точки" для лучшего обзора избранного сюжета.

Остались позади многие мили пути, синева Японского моря, зелень вод бухты Провидения, туманы кромки льда, ушел на юг далекий остров Геральд и началась работа во льду. Экспедиции бывают разные — уточняющие и открывающие. Мы шли в нехоженые места, и никто из нас не знал, в предстоящем пути, ни морских глубин, ни рельефа дна, ни течений и поведения льдов. Все это должны мы сами узнать и измерить.

На капитана легла большая ответственность за людей, судно и выполнение задания. Среди членов экспедиции он не появляется, приходя только в положенные часы в кают-компанию. Каждый углубился в свою работу, а времени на нее едва хватает. Растут таблицы, пухнут от записей папки, наблюдают, измеряют и, как говорят шутники из команды, химичат с утра до ночи на палубе и в лаборатории.

На материке еще стоит жара, дети и взрослые едят мороженое, а у нас уже пощипывает мороз и прихватывает металл сырые пальцы. Во время остановок-станций люди выходят на лед. Отрываясь от наблюдений, удивляются голубизне снежниц на старых паковых льдах. Их смерзшиеся поля, неровные, сплошь покрытые шрамами былых торошений, иногда разрисованы цепочками медвежьих следов. За одним из них, особенно любопытным, устроили охоту, но, к радости многих, только напугали большого и красивого зверя. Он ушел, в свою очередь напугав одного из горе-охотников, погнавшегося за ним с уже пустым ружьем.

Айон (голубая снежница)

Судно идет не по прямой, выискивая наиболее легкий путь. Когда неделю назад где-то далеко за южным горизонтом прошел остров Врангеля, штурман сказал в кают-компании:

— Идем там, где еще в свободном плавании суда не ходили. Мы пересекли линию дрейфа канадской шхуны "Карлук". Это одна из полярных трагедий прошлого. В девятьсот тринадцатом канадец Стефансон вышел в плавание для обследования островов в Чукотском море. Судно около Аляски вмерзло в припай, и Стефансон вместе с частью людей его покинул. Капитаном "Карлука" был известный полярный капитан Роберт Бартлет. Припай взломало, и вмерзшее судно понесло дрейфом на запад. В середине зимы оно получило пробоину, и экипаж организовал лагерь на льду. Небольшая группа, несмотря на неодобрение капитана, пошла к острову Геральд. Но туда они не дошли. В живых остался один. Он повернул обратно. По пути встретил еще одну группу, направлявшуюся к острову. Вид у людей был плачевный. Добравшись до лагеря, он узнал, что капитан собирается в путь на Чукотку, чтобы организовать спасательную группу. В бухте Провидения в это время уже была радиостанция. По переданному ею сообщению, находившаяся в районе острова Врангеля русская экспедиция на судах "Таймыр" и "Вайгач" занялась поисками потерпевших. Удалось спасти лишь несколько человек, добравшихся до острова…

— Я обращаю ваше внимание, — помолчав, продолжал штурман, — что мы идем здесь в свободном плавании! Своим ходом! Но, товарищи, будем помнить, что Арктика есть Арктика и даром своих тайн она еще никому не открывала. Бояться чего-либо у нас оснований нет, но и раньше времени кричать "ура" не следует.

Звучат эти слова серьезно. Мы вошли в сплошной паковый лед. С каждым днем становится все труднее и труднее продвигаться вперед. Ни трещин, ни разводий. Поля слились в белый массив, окружающий ледокол. Его возможности приближаются к прочности льда.

Полярные исследователи

Группа ледоисследователей уже не просит вытаскивать образцы его для изучения. Еще недавно они с помощью грузовой стрелы и под руководством боцмана поднимали их на палубу. Сверлили, стругали рубанком многотонную глыбу, называемую "кабаном", и, истерзав ее, отправляли за борт. Сейчас многолетние, пронизанные синеватым светом льды, прозванные мореходами "голубым глазком", очевидно, мстят нам за совершенное кощунство. Тысячелетиями хранили они тайны Полярного бассейна, а тут их ковыряют, в лупу рассматривают, как какую-нибудь водяную блоху.