Помоги проекту - поделись книгой:
Мы можем считать себя индивидуальными личностями, хотя на самом деле ими не являемся. Наши слова мало относятся к поведению и все без исключения неотделимы от контекста. Чтобы понять человеческое поведение, нужно разобраться в его условиях. Еще один аргумент в пользу целостного, а не атомизированного подхода. Автомобиль всего лишь объект. Вы не поймете водителя, пока не обратитесь к «цепочкам смысла», соединяющим его с социальным миром.
Чем глубже мы постигаем миры и то, сколькими способами социальный контекст заставляет людей действовать, тем большее значение придаем развитию навыков интерпретации. Далее в этой главе я расскажу, как овладеть данным мастерством в совершенстве.
Но вначале позвольте поведать вам короткую историю о моей знакомой Николь Поллентье. Ее случай — идеальный пример того, как в своей жизни мы приобретаем навыки и смысл посредством общего контекста. Я приравниваю историю Николь к эмоциональному доказательству существования «миров». Я воспринимаю ее как оплот против продолжающихся попыток господствующей культуры разделить, измерить наши знания и сделать их более поверхностными. Парадоксально, но хотя эта история свидетельствует о силе гуманитарных наук, ее тема попала в анналы наук о мозге.
Как приготовить тамале
Зимой 2012 года Николь Поллентье отправилась в
«Субдуральная гематома». «Субарахноидальное кровоизлияние». «Перелом костей черепа». «Перелом височной кости и основания черепа». Эти фразы стали новым языком Поллентье. Ими Николь описывала свое состояние неврологам и самой себе. Особенно пострадала краткосрочная память, то есть удержание и обработка новой или уже хранящейся информации. «Краткосрочная память похожа на зал ожидания, — рассказывала Поллентье. — Вся информация попадает туда. И мозг определяет, что важно, а что нет. Он мгновенно решает, от чего отказаться. В отношении отнесенного в категорию важного мозг выбирает, будет ли это значимо в течение пяти минут или на протяжении пяти лет».
До травмы мозга Поллентье добилась признания как поэтесса. И «комната ожидания» — краткосрочная память — была важна для ее работы. «Даже в детстве, — сообщила Николь, — я чувствовала, когда мой мозг сохранял моменты для будущих стихов. Сбереженные памятью детали сверкали и переливались. Когда они попадали в мой тогда еще небольшой “зальчик ожидания”, будто звенели колокольчики “динь-динь-динь”. Эти моменты сохранялись в секции мозга, отвечавшей за написание стихов. И ощущения разительно отличались от чувств по поводу задачи “запомнить регистрационные данные на машину”».
Травма была настолько серьезной, что Николь испытывала трудности даже в самых простых делах, таких как поход в
Поллентье вернулась домой и в течение нескольких месяцев выходила лишь на прием к врачам: неврологам, нейропсихиатрам и другим специалистам в области мозга. Николь не только не могла писать. Она даже была не в состоянии вспомнить свои любимые стихи и строки песен. Девушка рассказывала: «Вспоминалась одна фраза из текста, а затем в голове была пустота. Эти песни я слушала и напевала десятилетиями. Совсем не такое ощущение, как “О, да эти слова вертятся у меня на языке”. Все стерто начисто. На ум все время приходила пьеса Сартра “За закрытыми дверями”. Будто я тоже поймана в ловушку небытия. Словно кругом меня распространяется пустота. Это ужасает».
Перед Поллентье встал экзистенциальный вопрос: как найти смысл в новом мире?
С точки зрения сторонников мировоззрения Кремниевой долины, ответ на вопрос Поллентье кроется в естественных науках, а именно в «вычислительной теории сознания». Согласно этой концепции мозг работает как компьютер, кодирующий информацию в виде последовательности нулей и единиц. Технический директор
С этой точки зрения дилемма Поллентье не столько экзистенциальный кризис, сколько проблема вычислительной мощности и системы диагностики. В недалеком будущем ее мозг можно будет разобрать и проанализировать по битам. Поллентье перестала запоминать слова песен и испытывала чувство «пустоты». Курцвейл успокоил бы ее обещанием, что со временем забытые тексты можно будет «загрузить» в мозг с помощью механизма вроде
Но в реальности выздоровление Поллентье не имело ничего общего с представлением о разуме как об алгоритмах Рэя Курцвейла. Спустя много месяцев после травмы Николь вновь начала выходить из дома, заниматься делами и встречаться с друзьями. Девушка устроилась на неполный рабочий день в музей. И в конце концов вернулось желание писать стихи. Но Поллентье понятия не имела,
В один зимний день Николь проснулась с неожиданным желанием — приготовить тамале[10]. Сама тяга к еде казалась необычной, поскольку разные лекарства и постоянная боль ослабили желудок. Но что-то в воздухе — хрупкие солнечные лучи и легкий морозец — вызывало в девушке особое чувство. Это определенно был день тамале.
Не до конца осознавая, что делает, Поллентье побрела на кухню. Поставила чугунную сковородку греться на плиту. И вдруг ощутила невероятно сильный и удивительный импульс. Николь схватила карандаш и быстро начала писать на клочке бумаги. Впоследствии она рассказывала: «Подействовала комбинация всего: сковородки, ощущения ото дня, аромата оливкового масла и перца чили. Я почувствовала: все это по-особому сохраняется в “зале ожидания” мозга. И подумала: “А ведь я совершенно точно сберегаю эти моменты”. Когда карандаш коснулся бумаги, ошеломила внезапная мысль: я пишу стихи».
Поллентье привыкла готовить тамале на Рождество. И погода в тот день стояла новогодняя. Зима только началась. На улице было холодно, солнце стояло низко. Именно в этих условиях Николь внезапно вспомнила, как готовить тамале. Припоминание не имело ничего общего со следованием рецепту или с идеей идеального обеда. Напротив, восстановление утраченных навыков полностью зависело от перемещения по маленькой кухне и ощущений от толченой кукурузы, специй, масла и раскаленной сковороды. Пока тамале остывали в корзинке под крышкой, Поллентье снова взяла клочок бумаги и закончила стихотворение. Первое за три года после мозговой травмы. Николь назвала его «Прокладывать пути в нейропластичном городе».
Каково опытному поэту начинать с нуля? Путь Поллентье по сценарию Кремниевой долины мог выглядеть так: «Сегодня я собираюсь сочинить стихотворение. Стоит ли начать с идеи дерева за окном? Возьму карандаш, сяду за стол и затем напишу его, слово за словом. Что такое секстина? Как разбивать стихотворение на строки? Да. Вот и все. И теперь — наконец-то — удалось выразить мысль о дереве».
Но возрождение навыков выглядело совсем иначе. Когда Поллентье вновь обрела знания по кулинарии и поэзии, умения не возвращались к ней поэтапно или при выполнении отдельных заданий. Вопреки вычислительной теории сознания, мозг Поллентье не работал над единственной идеей или расчетом в каждый момент. В тот зимний день все навыки готовки и литературного творчества вернулись к ней вместе с морем ощущений, деталей и тонкостей. Мозг понял, что является плотной сетью миров с пересекающимися смыслами и навыками. Рэю Курцвейлу хотелось бы, чтобы мы анализировали свою душу и сердце, а также любовь к искусству как биологические процессы в мозге. Но естественные науки никогда не объяснят толком, как Николь Поллентье восстановила способность писать стихи, просто приготовив тамале.
Вовлеченность в культуру и этапы мастерства
Большинство уберегутся от черепно-мозговой травмы. Далеко не всем доведется пережить потерю, а потом возвращение таланта, такого как поэтический дар. Мало кто получит уникальную возможность понять собственные когнитивные способности и то, каким испытаниям они порой подвергаются. Во всех этих аспектах путь, который проделывает Поллентье к исцелению своего мозга, далеко не ординарен.
Но история Николь найдет отклик у всех нас. В отличие от теории сознания, преобладающей в культуре Кремниевой долины, ее случай показывает, как мы учимся новому, думаем и живем в мирах. Использование кухонного ножа лишено смысла без остальных значимых в мире готовки элементов: ингредиентов, тарелок, гостей и так далее. Поллентье не может создавать стихи без мышечной памяти о мирах, которые она пытается изобразить. Когда девушка тянется влево за оливковым маслом и вправо за клочком бумаги, то действует под влиянием социального контекста.
Хьюберт Дрейфус был выдающимся исследователем трудов Хайдеггера и профессором философии в Калифорнийском университете в Беркли. В книге «Разум сильнее машины» (Mind Over Machine) он кратко изложил принципы феноменологии навыков. Она подрывает основы вычислительной теории сознания. Трактовка Дрейфуса в некоторой степени объясняет выздоровление Поллентье и его последствия. Познание и приобретение навыков нельзя свести к рациональным подстановкам своих значений в заданные формулы. Вместо этого при обучении новому люди проходят через определенные этапы мастерства. Для самых ранних характерны применение усвоенных вычислительных правил и рациональные подсчеты. На более поздних этапах задействуется отточенная интуиция, которая работает на уровне подсознания. Проводятся неожиданные параллели между моделями. И, в конце концов, переосмысливаются все правила, ранее незыблемые.
Хьюберт Дрейфус в сотрудничестве с братом Стюартом заложил основы теории, объясняющей, как эксперты становятся таковыми благодаря вовлеченности в культуру и социальный контекст. Поллентье смогла написать стихотворение, лишь получив доступ к
Этап 1. Новичок. На первом этапе приобретения навыка человек узнает правила действий на основе внеконтекстных элементов ситуации. Такую работу с данными по заранее установленным принципам Дрейфус называет «обработкой информации». Например, начинающий водитель переключает передачи в автомобиле при достижении определенной скорости независимо от того, едет ли он в гору или нет и как быстро работает двигатель. Считает, что должен это делать всегда, когда машина достаточно разогналась. Возьмем другой пример. Студент-первокурсник бизнес-школы просто включает данные по доле рынка, результаты выборочного опроса и производственные расходы в модель издержек прибыли для анализа рынка.
Этап 2. Продолжающий. На этом этапе человек способен распознать закономерность на основе предшествующего опыта. Эти закономерности являются ситуационными, в противоположность внеконтекстным. Например, хозяин различает разные виды лая своей собаки, а шахматист способен увидеть растянутую позицию. Продвинутый сомелье будет использовать не зависящие от контекста элементы, такие как срок выдержки вина, сорт и регион. «Подставлять» их в усвоенные формулы, чтобы определить, хороша ли конкретная бутылка. Тем не менее эти правила не позволят пойти дальше. Остальные рассуждения сомелье основаны на предыдущем опыте с винами того же года и региона. Главное различие между первым и вторым этапами — продолжающий учится применять свой опыт, а не просто следует не зависящим от контекста и усвоенным ранее формулам.
Этап 3. Компетентный. На третьей стадии появляется много внеконтекстных и ситуационных элементов. Это заставляет ученика использовать иерархическую процедуру принятия решений. Ведь она помогает выбрать самые важные аспекты ситуации. Компетентный глава отдела продаж, к примеру, вначале определит, были ли достигнуты все цели по продажам. При отрицательном ответе он встретится с каждым сотрудником команд и узнает, какие возникли проблемы. Допустим, три из четырех команд сообщат, что в линейке представлено слишком много продуктов. Тогда глава отдела продаж поговорит со своим боссом, чтобы ее сократить. При каждом решении он уделяет внимание лишь нескольким из великого множества факторов, влияющих на весь проект. Руководитель отдела продаж не пытается, например, выяснить, нет ли менее логичной причины трудностей в его командах. Такой тип поведения представляет собой рациональный процесс принятия решений. Задействованы и предшествующий опыт, и «вычислительные» правила для выполнения заданий.
Этап 4. Специалист. Профессионал проявляет быстроту, изменчивость и вовлеченность. И его поведение не определяется рациональным применением правил. Скорее оно характеризуется распознаванием моделей, появляющихся благодаря накопленному опыту. Профессионал рассматривает ситуацию целиком, а не с точки зрения отдельных элементов, взаимосвязи между которыми могут быть поняты и преобразованы на основе правил. В романе Уильяма Гибсона «Распознавание образов» главная героиня Кейс Поллард обладает немедленной, интуитивной и физически негативной реакцией на производные корпоративные логотипы. Она не может объяснить, чего не хватает в неоригинальной эмблеме. Восприятие логотипа во всей полноте вызывает подсознательную реакцию и определяет ход действий.
Этап 5. Эксперт. Когда кто-то достигает этой ступени, его связь с практикой настолько возрастает, что рациональное мышление практически не задействуется. «Умения настолько сильны в человеке, что ему не нужно знать о них больше, чем он знает о своем теле». На высочайшем уровне компетентности процесс принятия решений становится иррациональным. То есть при анализе ситуации не проводится ни разделения целого на части, ни перегруппировки этих элементов. Это «вовлеченное поведение человека, обладающего навыками. Оно основано на накоплении опыта и на бессознательном соотнесении новых ситуаций с теми, которые полностью сохранены в памяти». Например, известный писатель Колсон Уайтхед рассказал, какой процесс узнавания образов происходил в его сознании при работе над книгой «Подземная железная дорога»[11] (The underground railroad). Сильную подсознательную реакцию вызвал заданный автором самому себе вопрос: «Что, если бы Подземная железная дорога была
Когда люди с огромным опытом полностью поглощены любимым делом, эффект поразителен. Они способны углублять понимание своего мира, равно как и открывать пути к реальностям других людей. И все это в необычайно захватывающей манере. Например, Билл Брэдли — знаменитый игрок команды «Нью-Йорк Никс», который получил стипендию Родса и баллотировался в президенты. «У броска через плечо нет названия, — писал Джон Макфи в эссе о Билле Брэдли для
Концерт Джули Гарленд в Карнеги-холл в 1961 году признан одним из лучших сольных выступлений в истории американского шоу-бизнеса. «Когда она поет
Выше приведены примеры мастерства в избранных исполнительских видах деятельности: концертах и спортивных соревнованиях. Но схожее, хотя и не с таким накалом страстей, явление наблюдается и в случае с выполнением любых задач. Так опытный воспитатель мигом наводит порядок в группе маленьких детей. Врач собирает воедино множество разрозненных данных, чтобы поставить верный диагноз. Личный ассистент держит руку на пульсе и координирует загруженную жизнь босса. Во всех этих примерах мастерство можно охарактеризовать как поток интуиции — вовлеченность в мир, а не как осознанный, рациональный процесс.
Представьте себе джазовых музыкантов, которые собираются в клубе, чтобы впервые сыграть вместе. Более молодые из них будут играть так же, как репетируют у себя дома. Их взгляд ограничен. Эти музыканты ориентированы лишь на себя и на свое представление об идеальном исполнении. Они увязли в правилах. Опытные музыканты — мастера — знают, что нужно выкинуть из головы все теории и предположения в ту минуту, когда все собрались вместе. Они приходят на концерт после тысяч часов практики. Близкие к совершенству технические навыки для опытного музыканта — это аксиома. Но в ту минуту, когда распахиваются двери клуба, мастера начинают настраиваться на атмосферу. Они чувствуют температуру комнаты. Стараются понять, чей инструмент звучит агрессивно, а кто играет довольно робко. Слушают звуки сирены с улицы и используют «бип-бип» в качестве повторяющегося мотива музыкального фрагмента. Как говорил Майлс Дейвис, «не играйте то, что есть. Исполняйте то, чего нет».
Осмысление приглашает нас «играть то, чего нет» — искать лазейки в правилах. Если вы по-настоящему хотите достичь понимания, то нужно углубляться в контекст, сильнее погружаться в мир. Тем не менее, чтобы добиться этого, вначале необходимо прояснить отношение к данным — как к полным, так и к неполным. Как мы «узнаём» то, что считаем известным? И какой тип знаний придает людям уверенности, когда они по наитию ставят на рискованные инновационные идеи на рынке и выигрывают?
Глава 4. Насыщенные, а не скудные данные
Эта книга представляет собой исследование в области, которую пренебрежительно называют «литературной экономикой» в противовес математической экономике, эконометрике или объемлющей и ту и другую новой экономической истории. Люди делают то, что могут. И зачастую используют более элегантные — кто-то даже скажет «навороченные» — техники. Этим приемам я, как человек, получивший образование в 1930-е годы, не обучен. Коллега предложил сопроводить работу математической моделью, чтобы украсить. Возможно, некоторые читатели сочли бы ее полезной, но не я. Теория катастроф, объясняющая такие события, как обвал фондового рынка, — новый раздел математики. Как мне сообщили, ей еще предстоит продемонстрировать научную строгость или применимость. Лучше подождать.
История о трех трейдерах
Однажды в начале осени 1992 года три валютных трейдера собрались в грязном офисе хедж-фонда на Седьмой авеню в Нью-Йорке. Помещение выглядело весьма скромно. Залатанный ковер и обшарпанный стол для переговоров посреди комнаты. Обстановка казалась не подходящей для заключения самой грандиозной и прибыльной сделки десятилетия.
Дискуссия была в самом разгаре. Трое мужчин просматривали разные варианты анализа данных. Но в их закромах не было таблиц, критериев сравнения или числовых моделей. В действительности финансисты распутывали плотный клубок насыщенных данных. Требовалось глубокое понимание уязвленной гордости и стремления к автономности. В частности, трейдеры анализировали в деталях перепалку между Хельмутом Шлезингером, главой Немецкого федерального банка (Бундесбанка), и Норманом Ламонтом, министром финансов Великобритании.
Согласно подписанному в том же году Маастрихтскому договору самые влиятельные центральные банки Европы работали над достижением общей цели. А именно над созданием единой европейской валюты — евро. Для выполнения этой задачи предстояло преодолеть всевозможные политические, экономические и культурные препятствия. Немало трудностей вызывала роль Немецкого федерального банка. Гиперинфляция после Первой мировой войны сделала немцев уязвимыми перед нацистским режимом. В годы после Второй мировой войны, когда были особенно свежи воспоминания об ужасах нацизма, главной функцией Немецкого федерального банка было сдерживание инфляции. Таким образом правительство не оставляло возможностей для появления нового разрушительного политического движения.
По подписании Маастрихтского договора перед банком встали другие задачи, которые могли войти в противоречие друг с другом. Теперь немецкая марка отвечала за закрепление нового механизма регулирования валютных курсов в остальной Европе. Объединение Германии в 1990 году вызвало инфляционное давление в стране. По этой причине Немецкий федеральный банк повысил процентные ставки. В прошлом это делалось уже много раз. Тем не менее повышение процентных ставок происходило на фоне рецессии и низких процентных ставок в других европейских странах, например в Великобритании и Италии. В результате ликвидность перешла к немецким маркам. Из-за валютной стратегии Немецкого федерального банка недорогие валюты, особенно фунт стерлингов и лира, торговались по нижнему пределу механизма регулирования валютных курсов. Немецкий федеральный банк исторически отдавал приоритет политике лучших ставок для граждан ФРГ. Теперь его независимость стала противоречить общему в
После серии встреч и дискуссий в конце лета и начале осени Хельмут Шлезингер был в ярости от напускной смелости Нормана Ламонта. Тот, стуча кулаком по столу, требовал, чтобы Немецкий федеральный банк начал действовать. Вместо этого руководство ФРГ пряталось за стеной плохо скрываемого презрения. Шлезингер объявил, что не желает обеспечивать какие-либо действия в отношении процентных ставок. Позднее он сообщил аудитории, что слабо верил в фиксированные валютные курсы между европейскими центральными банками.
Вернемся в Нью-Йорк. Три трейдера внимательно следили за разворачивавшейся драмой. Загнал ли Ламонт Шлезингера в угол? С чем были связаны политические амбиции Шлезингера — с Европой или с Немецким федеральным банком и автономностью Германии? Какое повышение процентных ставок стерпит британское правительство с учетом экономики с высокой долей заемного капитала и большого объема краткосрочных ипотек? Глава нью-йоркского хедж-фонда — один из трех инвесторов — был на выступлении Шлезингера в Германии. Сразу после него финансист подошел к главе Немецкого федерального банка, чтобы услышать более подробные рассуждения. Он спросил Шлезингера, согласен ли тот в общих чертах с целью создания европейской валюты. Бюрократ, всю свою жизнь взбиравшийся по карьерной лестнице центрального банка Германии, дал неожиданный ответ. Ему нравилась сама идея. Волновало лишь ее воплощение. Банкир непременно хотел, чтобы новая валюта называлась «немецкой маркой».
Несмотря на макроэкономические детали, ключевые моменты сюжета этого конфликта можно встретить в книгах из списка литературы любого гуманитарного университета. Самолюбие, политические махинации, преданность, уязвленная гордость и амбиции… Все это уже описано в великих драмах Шекспира или в обширных исторических трудах Фукидида.
Один из трейдеров начал чертить дерево вероятностей на доске. Было достаточно оснований полагать с учетом действующих лиц и обстоятельств, что Бундесбанк выберет антиинфляционную политику. Немецкие банкиры менее заинтересованы в сохранении других валют и понижении их курсов. В особенности это относилось к денежным единицам Италии и Великобритании. В экономике последней уже наступила рецессия. Поэтому повышение процентных ставок в Великобритании незамедлительно навредило бы британцам. Удержать на плаву новый обменный курс, по мнению трейдеров, можно было путем трех корректировок. Во-первых, поднять курс немецкой марки. Во-вторых, снизить курс британского фунта. Или, в-третьих, обменный курс валют выровнялся бы сам.
Трейдеры обсудили варианты развития всех трех сценариев. Немцы не собирались мириться с инфляцией из-за своей истории. Великобритания не могла допустить дефляцию из-за рынка краткосрочных ипотечных кредитов. Вывод казался очевидным: обменный курс валюты должен был адаптироваться. Стоимость фунта стерлингов практически наверняка упадет, и немецкий банк ничего не сделает для ее сохранения. Трейдеры отчетливо понимали: лучшая спекулятивная возможность заключалась в продаже английской валюты без покрытия[12]. Это было элементарно.
«Какова вероятность, что британскому банку придется девальвировать фунт стерлингов через три месяца?» — спросил один из трейдеров.
«Думаю, около 95%», — ответил мужчина у доски.
Все трое на мгновенье замолчали. В пределах валютных спекуляций, если они проведут продажу без покрытия британской валюты и ошибутся, то спустя время потеряют процент активов. Но если окажутся правы, то увеличат их на 15–20%.
«95% при ставке 20 к 1…» Последовало красноречивое молчание.
Наконец, лидер, глава всего фонда, спросил коллегу-инвестора, эксперта по иностранным валютам: «Сколько бы ты поставил в этой сделке?»
После паузы трейдер ответил: «Трехкратный капитал?»
Хедж-фонд на тот момент оценивался в 5 млрд долларов. Трехкратный капитал составлял 15 млрд долларов. Если бы трейдеры открыли позицию по продаже фунта стерлингов без покрытия и стоимость валюты на самом деле бы снизилась, то они бы однозначно сделали банкротом банк Великобритании. Это бы, в свою очередь, подорвало основы макроэкономической политики во всей Европе. Финансовый сектор в целом испытывал бы последствия этих действий на протяжении нескольких десятилетий. Сами трейдеры попали бы под особый контроль финансовых регуляторов по всей Западной Европе. Они стали бы самыми печально известными и в то же время наиболее превозносимыми валютными спекулянтами в мире.
Через минуту лидер невозмутимо вынес вердикт: «Тогда давайте поставим трехкратный капитал».
Затем встал и вышел из комнаты.
Многие инвесторы заработали 16 сентября 1992 года, в день, позднее названный «черной средой». Но никто не обогатился больше вышеупомянутого лидера валютных трейдеров — Джорджа Сороса, его преемника Стэнли Дракенмиллера и — на тот момент — главного стратега Роберта Джонсона. Сорос прославился как человек, «обрушивший Банк Англии». Британское правительство наконец-то сдалось и отказалось от механизма обменного курса после долгих попыток поддержать фунт стерлингов искусственным повышением процентных ставок. К этому времени британские налогоплательщики потеряли 3,8 млрд долларов, а личное состояние Джорджа Сороса увеличилось на 650 млн долларов.
Что же произошло в офисе на Седьмой авеню? Как три инвестора
К этому моменту Сорос имел за плечами долгую историю вовлеченности в гуманитарную сферу знания. За десятилетия до всемирно известных рыночных спекуляций, в конце 1940-х — начале 1950-х годов, знаменитый трейдер изучал философию в Лондонской школе экономики. Его интеллектуальным героем и наставником был философ Карл Поппер, который привил Соросу строгость мысли. Принцип фальсифицируемости Поппера предполагает постоянные попытки скорее опровержения, чем обоснования своей правоты.
Идея Поппера была главным образом связана с научным методом установления достоверности. Если вы не находите ситуацию, в которой теория не выполняется, значит, она подтверждается. Но никакой объем тестирования, как подчеркивал Поппер, не носит исчерпывающий характер. «Все, что может сделать ученый, — писал он в 1956 году в эссе «Три точки зрения на человеческое познание»[13], — это проверить свои теории и устранить те из них, что не выдерживают наиболее строгих проверок, которым он их подвергает».
Изначально, в студенческие годы, Сороса пленили эти идеи. Вскоре он понял, что может с большим успехом применять свою версию «фальсифицируемости» к рыночным системам. И стал заниматься спекуляциями с тем же неумолимым стремлением подвергать проверке собственную уверенность в направлении развития рынка.
Детство Сороса прошло в Венгрии, оккупированной во времена Второй мировой войны. Поэтому социально-философские идеи Поппера также оказались ему близки. «…Там, где мы, казалось, стоим на твердой и безопасной почве, — писал ученый в эссе «Логика социальных наук», — на самом деле все ненадежно и неустойчиво»[14]. Сорос видел, как легко война нарушает привычный порядок вещей, в ранние годы. Поэтому он уделял особое внимание непредсказуемости истории. Знаменитый трейдер понял: масштабные политические события зачастую происходили из-за казавшихся банальными личных обид. Борьба за власть, возмущение и оскорбленное самолюбие: страсти кипели под поверхностью рациональных кредитно-денежной политики и соглашений.
Стэнли Дракенмиллер и Роберт Джонсон получили более традиционную подготовку по экономике. Первый оставил аспирантуру в Мичиганском университете и стал аналитиком по торговле акциями в нефтяном секторе. Второй изучал экономику в Массачусетском технологическом институте и получил докторскую степень в Принстоне. Но оба трейдера испытали влияние стиля управления Сороса. Культура гуманитарного мышления в
Роберт Джонсон объяснил мне этот уникальный процесс: «Данные по большей части не были цифрами. Не все они поддавались количественной оценке и учету в электронных таблицах. Они представляли собой опыт разных людей, газетные статьи, истории о том, как реагировал тот или иной человек, разговоры. Были описательными».
Именно это я называю «насыщенными данными». Что делает их таковыми? И почему информация такого рода настолько важна, ведь машинное обучение в избытке предоставляет скудные данные? Чтобы ответить на вопросы, обозначу четыре разных типа знания. Свет на них прольет философия. Это поможет лучше понять, как мы неосознанно отклоняемся в сторону неполных данных, или цифр, лишенных контекстуального значения. И осознать, как предвзятость препятствует культурным открытиям.
Четыре типа знания
Как мы понимаем, что именно нам известно? И как можем быть уверены в том, что действительно знаем что-либо? Философы бьются над этим вопросом тысячелетия. Знаю ли я в реальности, что сижу сейчас на стуле, a2 + b2 = c2, а Шекспир — великий поэт, затрагивавший тему власти? Людям, далеким от философии, кажется абсурдным, что подобные вопросы обсуждаются более двух тысячелетий. Но философы действительно тратят б
Объективное знание лежит в основе точных наук. «Знаю, что 2 + 2 = 4», «Мне известно, что этот кирпич весит килограмм» и «Я в курсе, что вода состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода». Этот вид знания не предлагает реальной перспективы. Вот почему философ Томас Нагель называл его «взглядом из ниоткуда» в одноименной книге 1986 года. Повторные проверки объективного знания дают одни и те же результаты. Муравьев, атомы и астероиды можно отследить и измерить его средствами. Критерии объективного знания включают повторяемость, универсальность и соответствие наблюдениям в реальности.
Сторонники объективного знания в разное время предлагали различные концепции. Это мировоззрение берет начало в позитивизме. Согласно данному философскому направлению, все можно измерить без предубеждений или оценочных суждений наблюдателя. Неслучайно XIX век — апогей промышленной революции — стал также временем распространения машин. Люди той эпохи были заряжены оптимизмом. Они верили, что наука рациональна и объективна. И что почти нет преград для человеческого разума. Во многих отношениях так и было. Научные открытия позволили модернизировать сельское хозяйство и транспорт. Сделали возможной перевозку товаров через страны и континенты. Позволили автоматизировать процессы массового производства товаров, в которых нуждался богатеющий средний класс.
Идея о том, что человек может объективно измерить и гарантировать результаты, питала культуру, направленную на производство. Последняя развивалась, так как компании уделяли все больше внимания повышению производительности и росту маржи. Наряду со стремлением к объективности в искусстве появилось новое направление реализма. Театральные актеры пытались воссоздать всю жизнь города. Показать ее во всех проявлениях, а не такой, какую мы желали бы видеть. Писатели вроде Золя и Флобера концентрировались на объективной реальности обычного мужчины или такой же женщины. Даже несчастная госпожа Бовари, простая домохозяйка, тосковавшая по романтике, заслуживала невероятно подробного анализа.
Если вы немного знакомы с траекторией развития искусства и философии в ХХ веке, то вспомните, что определенность, объективность и рациональное мышление вскоре перестали быть в центре внимания. На смену пришли сомнение, субъективность и иррациональность в форме фантазий и подсознания. Гуманитарные науки отошли от научного реализма объективного знания, как и многие направления естественных дисциплин. Теория относительности Эйнштейна, например, стала переломным моментом в физике. Но, как это ни парадоксально, наука менеджмента из мира бизнеса по-прежнему отдает предпочтение объективному знанию. Вот почему так привлекательны большие данные, способные объективно измерять величины, просчитывать результаты и обнаруживать повторы. Они вбирают в себя все, что происходит выше порогового уровня осведомленности. Отражают выбор и предпочтения, которые характеризуют наши упрощенные версии.
Помимо объективного знания есть субъективное. Это мир личных мнений и чувств. Совокупность субъективных знаний изучают когнитивные психологи. Она отражает наш внутренний мир. Вам известно о себе нечто определенное, и все вокруг относятся к этой информации как к знанию. Мы говорим: «У меня болит шея» или «Я проголодался». А люди обычно полагаются на наше знание себя самого. Когда человек переживает некий чувственный опыт, субъективное знание о нем может считаться истинным лишь в текущий момент.
Но примеров полностью субъективного знания удивительно мало. Когда во время футбольного матча игроки видят зрителей, поедающих хот-доги, они с большей вероятностью скажут, что голодны. Эти знания находятся
В отличие от объективного знания, третью форму сведений нельзя подсчитать или измерить, как атомы или расстояние. И, в отличие от субъективного опыта, эта информация принадлежит всему обществу и культуре. Данное знание предполагает тонкое восприятие социальных структур, или — в терминологии главы 1 — «миров».
Другими словами, этот тип знания относится к общему опыту людей. Далее мы рассмотрим, как последний можно проанализировать с позиций феноменологии. Что такое еврейский опыт? Что значит быть работающей женщиной в Америке? Каково перебираться из деревни в большой город в урбанизирующемся Китае?
Для Сороса и его коллег общее знание было неотъемлемой частью их крупной сделки. Им был известен немецкий опыт и то, как он сказался на кредитно-денежной политике после Второй мировой войны. Трейдеры были в курсе настроений на улицах Лондона и того, насколько связанными чувствовали себя британцы из-за повышения процентных ставок. Такое знание не универсально, а всегда зависит от ситуации. И оно не внутреннее. Скорее этот тип знания можно определить как совокупность разделяемых людьми основоположений, своего рода кодекс. Трейдеры следовали за главным событием — понижением курса фунта. Но спекулятивные возможности существовали и на втором и третьем этапах развития событий, которые произошли позднее. Как инвесторы могли отреагировать на разворачивающуюся драму? И как дальше развивались бы события в случае реализации сценариев жадности или страха? Какая реакция бы последовала?
Понимание настроений как форма насыщенных данных было важным элементом в этом анализе. Они простираются за пределы отдельно взятых людей — могут охватить комнату, город или страну. Мы говорим: «Я в тревоге», а не «Тревога во мне». Это важное различие, потому что природа настроений социальна. В расположении духа нет ничего объективного, но и нет ничего полностью субъективного. Настроения отражают то, что мы вместе чувствуем. Равно как и то, как ваши чувства воздействуют на ощущения окружающих. Команда Сороса сумела уловить все нюансы настроений. Так им удалось проанализировать волны возбуждения и паники вследствие движений рынка после заключения Маастрихтского договора.
Три инвестора также были настроены на четвертый тип знания, берущий начало в человеческом теле. Оно связано с ориентацией на нижнем уровне понимания человеком своего мира. Например, когда опытные солдаты в Ираке описывают, что физически «ощущают» мины-ловушки еще до того, как подойдут к ним. Ветераны-пожарные говорят, что ощущают пути распространения огня «шестым чувством». Медики-эксперты иногда берут дефибриллятор еще до того, как появятся очевидные признаки остановки сердца.
Сорос описывает свое собственное тело как элемент рыночной системы. Словно серфер, ставший единым целым с доской и — в более широком смысле — с водами океана, он воспринимает рыночные данные как разновидность потока сознания. И это движение информации неразрывно связано с его собственным восприятием. Сорос спрашивает у своих коллег и сотрудников, где они чувствуют главные сигналы: в шее, спине, голове или животе. Сам трейдер известен тем, что принимает серьезные финансовые решения на основании боли в спине или плохого сна. Респираторные инфекции, подхватываемые другим инвестором из той же фирмы, тоже имели особое значение. Они были платой за неподтвержденные данные о возможной чрезмерной задолженности по той или иной позиции. Когда инвестор начинал кашлять на совещании, Сорос немедленно спрашивал: «Пора снизить риски?»
Синтез знаний и распознавание моделей
Можно иронизировать по поводу любой связи между телесными ощущениями и знанием рынка. Но миф о Соросе как о шамане-спекулянте не должен помешать нам оценить другой, гораздо более строгий и лучше поддающийся анализу процесс. Джордж Сорос и его команда смогли провести рискованную сделку не потому, что полагались исключительно на боль в спине. Все дело в том, что они искусно синтезировали все
В 1992 году трейдеры извлекли больше знаний из сложившихся условий, используя критерии сравнения и моделирование в качестве простых ориентиров. Тем самым они получили доступ к гораздо большему объему информации. Многие инвесторы при принятии решений используют модели рационального поведения и равновесия. Исходя из этого команда Сороса смогла предсказать действия остальных игроков рынка. Если вы знаете мир вашего врага — поставили себя на его место, чтобы лучше понять, — то из этого можно извлечь выгоду в крупных рыночных сделках.
Давайте обсудим, насколько радикально отличался процесс сбора информации Соросом и его группой от работы традиционного банка или инвестиционной фирмы. Люди, сидящие за столом в
Стоит упомянуть, что практически все модели создаются на последних этажах стеклянных небоскребов в городах вроде Лондона, Нью-Йорка и Франкфурта, вдали от реального мира. Данные и математические разработки становятся своего рода окном в настоящую жизнь. Глядя в него, сотрудники финансовых компаний могут полагать, что понимают мировую экономику. Из-за исходных предположений о рациональном поведении и равновесии нет никакой необходимости выходить из офиса. Это стерильный мир. Он состоит из чистых офисов, совершенно ясных предпосылок и намерений. Миллионы долларов теряются и зарабатываются ежеминутно на основе комплекса знаний. Но последние лишены какого-либо контекста в виде конкретного места в мире. Эти знания отсылают лишь к собственной математической красоте.
Теперь рассмотрим, как Роберт Джонсон, главный эксперт Сороса по торговле валютой, готовился к своей роли в «обрушении Банка Англии». Осенью 1991 года он ощутил, как на рынок все сильнее давит объединение Германии и ситуация усугубляется развалом СССР. Все знали, что Маастрихтский договор приведет к распаду уже испытавшей потрясение европейской системы. У Джонсона была открыта длинная позиция на сумму приблизительно 2 млрд долларов с расчетом на стабильность финской марки. Но инвестор испытывал сомнения насчет этого вложения. Конечно, он мог сидеть в офисе в Нью-Йорке или Париже и производить расчеты при помощи дополнительных моделей. Но вместо этого Джонсон решил провести пару зимних месяцев в отеле в Хельсинки, чтобы лучше определить дальнейшие действия.
«Возможно, вы не знали, но финны любят выпить, — рассказал инвестор. — Каждый вечер я ходил с ними в место под названием
На следующий день Джонсон отправился в Центральный банк Финляндии. Там он сообщил о намерении закрыть свою позицию в размере 2 млрд долларов. Транзакция была совершена в Финском почтовом банке, чтобы не сеять панику на рынке. В 10:00 Джонсон вышел из сделки. Он сразу вылетел в Нью-Йорк. По прибытии инвестор ликвидировал обязательства по сдаче одних ценных бумаг и одновременно заключал сделки по другим, чтобы сыграть
«Все подходили ко мне и спрашивали: “Как ты предвидел это? Как понял, что они собираются отпустить валюту?” — рассказывал мне Джонсон. — Я знал, потому что был там. Я мог почувствовать это, пока говорил с финнами. Причем не с представителями центрального банка. Среди моих собеседников были финансовые инвесторы, трейдеры и представители профсоюзов. Свои знания я почерпнул из реального общения, полного настоящих эмоций. Дело вовсе не в фундаментальной механической экономике».
Джонсон сравнивал этот тип знаний со скудными данными, которые только и признавались «допустимыми» в его альма-матер — Массачусетском технологическом институте. Трейдер рассказывал: «Когда я брал математическую формулу из области экономики и применял к инженерным разработкам, она подходила прекрасно. Но в случае с анализом рынка труда была совершенно бесполезной. “Что же, парни, вы делаете? — спрашивал я. — Притворяетесь. Это человеческие системы, а не механические”».
Джонсон с ностальгией вспоминал одного из преподавателей Массачусетского технологического института — известного экономиста и историка Чарльза Киндлбергера. «Этот чудесный человек приглашал нас на генеральную репетицию Бостонского симфонического оркестра в пятницу утром перед концертом в выходные. Он звал на кофе с маффинами. Там мы слушали лекцию, а затем обсуждали. Этот человек жил экономической историей. Он работал над Планом Маршалла и написал знаменитую книгу “Мировые финансовые кризисы. Мании, паники и крахи”[15]. Его распознавание моделей брало начало в ситуации, истории, человеческих рассказах. Киндлбергер говорил банкирам, что книги Дефо, Бальзака и Диккенса очень важны для совершенствования в профессиональной сфере».
Возврат к литературной экономике
Экономика как дисциплина представляет собой идеальный пример деятельности, извлекающей наибольшую выгоду из всех четырех типов знаний и данных, насыщенных и скудных. Тогда почему столь многие настаивают на помещении этой дисциплины исключительно в область объективных знаний? Великий экономист Пол Самуэльсон говорил об этом конфликте в интервью ведущему новостей
Историк Исайа Берлин уникален в своем понимании сути данного урока. Б
Берлин исследовал эти утверждения в сборнике «Чувство реальности: исследования идей и их истории». Точно ли понятие рациональной игры отражало реальность? На самом ли деле политика разыгрывалась по этим правилам? Ученый пришел к выводам об обратном. Опытный инвестор Джордж Сорос способен одновременно обобщать исходные данные невероятной сложности. Берлин обнаружил, что великие политические лидеры также обладали совокупностью особых личных качеств. Эти умения историк назвал «абсолютно обыкновенными, эмпирическими и квазиэстетическими». Политических лидеров отличали вовлеченность в реальность на основе опыта, эмпатическое понимание других и восприимчивость к ситуации. Они проявляли выдающиеся способности к синтезу «сплава из невероятного количества постоянно меняющихся, многоцветных, изменчивых, то и дело дублирующихся данных. Слишком объемных, быстрых, переплетенных между собой, чтобы их выловили, зафиксировали и назвали, как множество разных бабочек».
Если следовать логике Берлина, дар инвесторов заключается в способности
Поделиться книгой: