Ленин. Алгоритм революции и образ будущего

Запад, хозяин машин, обнаруживает очень элементарные познания об использовании и возможностях той высшей машины, которой является человеческое тело. Напротив, в этой области и связанной с ней области отношений между телесным и моральным Восток и Дальний Восток обогнали Запад на несколько тысячелетий — там созданы такие обширные теоретические и практические системы, как йога Индии, китайские методы дыхания или гимнастика внутренних органов у древних маори…

Что касается организации семьи и гармонизации взаимоотношений семьи и социальной группы, то австралийцы, отставшие в экономическом плане, настолько обогнали остальное человечество, что для понимания сознательно и продуманно выработанной ими системы правил приходится прибегать к методам современной математики… Австралийцы разработали, нередко в блестящей манере, теорию этого механизма и описали основные методы, позволяющие его реализовать с указанием достоинств и недостатков каждого метода. Они ушли далеко вперед от эмпирического наблюдения и поднялись до уровня познания некоторых законов, которым подчиняется система. Не будет преувеличением приветствовать их не только как родоначальников всей социологии семьи, но и как истинных основоположников, придавших строгость абстрактного мышления изучению социальных явлений» [88, с. 321-322].

Здесь говорится о структурах культуры этих цивилизаций, но ведь и их социально-экономические уклады вовсе не сливались и не сливаются в одну формацию — ни в период древности, ни при феодализме и капитализме, если вообще можно их системы так назвать. В общественном сознании интеллигенции доминировал истмат в его евроцентристской версии с убеждением во всеобщности закона смены формаций («пятичленка»). Но даже Запад трудно было втиснуть в «пятичленку» формаций.

Так, очевидной абстракцией формационного подхода было представление феодализма как формации, якобы «выраставшей» из рабовладельческого строя. На деле обе формации вырастали параллельно в лоне двух разных цивилизаций — античной общины-полиса и германской общины («варваров»). А у восточных славян и «азиатов» ни рабства, ни феодализма в западном смысле слова вообще не возникло.

Да и структуры капитализмов у разных цивилизаций так различались и различаются, что уже в конце XIX в. модель «всеобщего» капитализма по стандарту Маркса была явно устаревшей. Например, говорили, что в Японии развитой капитализм, но под этой вывеской совсем другая, самобытная формация. Что значат, например, такие выражения, как «конфуцианский капитализм» при описании производственных отношений в Японии или «буддистский капитализм» в приложении к Таиланду? А дальше надо разбираться с капитализмом фашистской Германии, Тайваня, Швеции и т. д. А сейчас еще бесполезно давать ярлык капитализма Китаю, Ирану или арабским странам. Да и что за капитализм устроился на постсоветском пространстве?

Многие описания и исследования конкретных социокультурных и производственных систем, проводимые в рамках формационного подхода, не могли обойтись без включения в модель цивилизационных категорий. На деле марксизм XX в. стал пользоваться понятиями цивилизационного подхода.

Можно предположить, что, разрабатывая материалистическое понимание истории и формационный подход, Маркс и Энгельс придавали понятие цивилизации только западным обществам, которые якобы прошли в истории по «столбовой дороге» и дошли до станции «капитализм». Энгельс в труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» пишет: «Цивилизация является той ступенью общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем прежнем обществе.

Производство на всех предшествовавших ступенях общественного развития было по существу коллективным, равным образом и потребление сводилось к прямому распределению продуктов внутри бо́льших или меньших коммунистических общин…

Ступень товарного производства, с которой начинается цивилизация, экономически характеризуется: 1) введением металлических денег, а вместе и денежного капитала, процента и ростовщичества; 2) появлением купцов как посреднического класса между производителями; 3) возникновением частной собственности на землю и ипотеки и 4) появлением рабского труда как господствующей формы производства. Цивилизация соответствует и вместе с ней окончательно утверждает свое господство новая форма семьи — моногамия, господство мужчины над женщиной и отдельная семья как хозяйственная единица общества» [191].

Можно сказать, что такое представление о цивилизации просто сужено в концепции формаций, и российские революционеры могли бы рассуждать о России как цивилизации в обычным смысле этого термина. Но такого соглашения никто не предложил, и цивилизационные проблемы России замалчивали или маскировали. Вероятно, над русской революцией витало представление Маркса о России как цивилизации и, особенно, революцией союза рабочих и крестьян. Ведь в действительности модель «смены формаций» развивалась Марксом на основе широкой картины разных цивилизаций, хотя эта категория не использовалась, т. к. капитализм должен был стереть предшествовавшие структуры.

Но те, кто видел общественные процессы через призму истмата, открыли лишь «верхний» слой представлений марксизма. Понятия классовой борьбы в нем являлись лишь надстройкой процесса войны народов и цивилизаций. Формационный подход возник для описания истории Запада как «столбовой дороги цивилизации» и стал господствующим у многих вследствие идеологического давления. Здесь корень многих расколов российской интеллигенции, особенно революционной.

Уже «Коммунистический Манифест» вызвал важные противоречия. Ведь он предлагал такой образ прогрессивного общественного развития, проходя формацию капитализма: «Буржуазия подчинила деревню господству города. Она создала огромные города, в высокой степени увеличила численность городского населения по сравнению с сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни. Так же как деревню она сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы — от буржуазных народов, Восток — от Запада» [3, с. 428].

Здесь крестьянство, крестьянские народы и Восток представлены как собирательный образ врага, который должен быть побежден и подчинен буржуазным Западом. Это формула мироустройства — война цивилизаций, оправданная теорией формаций.40 А в России «рабоче-крестьянский народ», судя по совокупности наказов и приговоров, желал жить в России и «жить по-своему, а не по европейски», поэтому не прошел социалистический проект меньшевиков. В тот исторический момент возможность «жить по-своему» давал именно советский проект.

Буржуазное общество Запада видело в крестьянстве главного своего врага. Казалось, что уже в XX в. это представление было преодолено даже в среде буржуазии. А в России именно по вопросу о крестьянстве стала все более и более жестко проходить линия, разделяющая большевиков от меньшевиков, которые все сильнее тяготели к блоку с западниками-кадетами. И вопрос, по сути, стоял так же, как был поставлен в двух Нобелевских комитетах (по литературе и по премиям мира), которые отказали в присуждении премий Льву Толстому — самому крупному мировому писателю того времени и первому всемирно известному философу ненасилия. Запад не мог дать Толстому премию, ибо он «отстаивал ценности крестьянской цивилизации» в ее борьбе с наступлением капитализма. Казалось бы, русская интеллигенция могла бы разобраться…

Важная установка классического марксизма, которая довлела над мировоззрением русской революционной интеллигенции, состояла в концепции разделения народов на революционных и реакционных. Народ, представляющий Запад, являлся по определению прогрессивным, даже если он выступал как угнетатель. Народ-«варвар», который пытался бороться против угнетения со стороны Запада, являлся для классиков марксизма врагом и подлежал усмирению вплоть до уничтожения.

Энгельс так трактовал революционные события 1848 г. в Австро-Венгрии: «Среди всех больших и малых наций Австрии только три были носительницами прогресса, активно воздействовали на историю и еще теперь сохранили жизнеспособность; это — немцы, поляки и мадьяры. Поэтому они теперь революционны.

Всем остальным большим и малым народностям и народам предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции. Поэтому они теперь контрреволюционны» [192].

Русские считались реакционным народом, угрожающим Европе. С XVI в. в элите Запада к образу России как «варвара на пороге» добавлялся «географический» мотив представления русских как азиатского народа. Утверждали даже, что для Европы «русские хуже турок». Маркс писал: «Мы самым решительным образом становимся на сторону турок… Турция была плотиной Австрии против России и ее славянской свиты» [193].

Почти целый век эксплуатировался и миф об угрозе для Европы панславизма, за которым якобы стояла Россия. Энгельс развивал эту тему в связи с революцией 1848 г.: «Европа [стоит] перед альтернативой: либо покорение ее славянами, либо разрушение навсегда центра его наступательной силы — России».

В большой статье «Демократический панславизм» Энгельс пишет, обращаясь к русским демократам: «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам» [194].

Прошло десять лет, но этот антироссийский штамп применился Марксом без изменения. На митинге в Лондоне он произнес патетическую речь: «Снова польский народ, этот бессмертный рыцарь Европы, заставил монгола отступить… Я спрашиваю вас, что же изменилось? Уменьшилась ли опасность со стороны России? Нет. Только умственное ослепление господствующих классов Европы дошло до предела… Путеводная звезда этой политики — мировое господство, остается неизменным. Только изворотливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы… Итак, для Европы существует только одна альтернатива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восстановить Польшу, оградив себя таким образом от Азии двадцатью миллионами героев» [195].

Изложенные Марксом и Энгельсом после 1848 г. представления о прогрессивных и реакционных народах, о реакционной буржуазной сущности крестьянства и столь же реакционной сущности славян (особенно русских) были суждениями не об экономических формациях России, а именно об отношениях к ней как цивилизации.41 Эти суждения резко осложнили развитие движения революционных демократов в России. Эти представления позже вызвали в русском марксизме раскол, который затем перерос в конфликт марксистов с русскими народниками, а затем и в конфликт меньшевиков и эсеров с большевиками.

Россия (Евразия) сама была большой и сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме евроцентризма, а закономерностям развития именно этой цивилизации — сочетанию славянских и восточный ветвей. Это понял Ленин в ходе революции 1905-1907 гг. Революция в России была отрицанием капитализма, отрицанием политэкономии в совершенно конкретных исторических условиях. Когда читаешь документы тех лет, странно видеть, что с особой страстью отвергли Октябрьскую революцию именно левые, марксистские партии (социал-демократы Интернационала, меньшевики и Бунд). Представления Ленина и большевиков были для них не социальной угрозой, а ересью, нарушением их квазирелигиозных догм.

Надо отметить, что в конце 1980-х гг. антисоветский дискурс «новых либералов» опирался на антироссийские и антигосударственные концепции марксизма, которыми были индоктринированы меньшевики и кадеты. В изданной в 1998 г. по материалам прошедшей в МГУ конференции книге «Постижение Маркса» В.А. Бирюков верно констатировал: «Очередным парадоксом в судьбе марксизма стало широкое использование многих его положений для идеологического обоснования отказа от того социализма, который был создан в десятках стран, для перехода от социализма к капитализму в конце XX в. Закон соответствия производственных отношений уровню и характеру развития производительных сил, экономический детерминизм, закономерный характер развития общества в форме прохождения определенных социально-экономических формаций, марксистская трактовка материальных интересов как движущей силы социальных процессов и многое другое из арсенала марксизма было использовано для идеологической подготовки смены одного строя другим» [196].

А в предыстории революции, во второй половине XIX в., начал вызревать очередной цивилизационный кризис России. В Европе после 1848 г. поднялась волна русофобии: крымская война, потоки эмиграции диссидентов, внутри — сословное общество и бюрократия тормозили модернизацию, а западный капитал начал интенсивную экспансию. Россия оказалась в сфере периферийного капитализма и не могла повторить путь Запада. Ее промышленность стала анклавом западного капитализма, а крестьянство — его «внутренней колонией». Приходилось «догонять капитализм и убегать от него».

Ленин интегрировал в картину мира большевиков представления противоречий цивилизаций, прикрытых языком марксизма (эти противоречия были латентными).

Февральская и Октябрьская революции — две разные культуры и две парадигмы мышления, они отстаивали разные цивилизационные проекты. Россия была на распутье, и Гражданская война определила: трансформация цивилизации пошла по пути Советов, и доминирующим культурно-историческим типом до 1980-х гг. был советский человек.

В Апрельских тезисах содержался цивилизационный выбор, прикрытый срочной политической задачей, но опирающийся на мироощущение и культуру подавляющего большинства населения. Главная его мысль была в том, что путь к социализму в России лежит не через полное развитие и исчерпание возможностей капитализма, а прямо из состояния того времени с опорой не на буржуазную демократию, а на новый тип государства — Советы.

Меньшевики были настолько непримиримы к проекту Ленина, что их лидеры после поражения интервентов и белых призывали социалистов Запада к крестовому походу против советской власти. Вот выдержки из документа, который называют «Политическим завещанием» лидера меньшевиков Аксельрода (письмо Ю.О. Мартову, сентябрь 1920 г.). Он пишет, обращаясь к социал-демократам Европы, о большевиках:

«С первого дня своего появления на русской почве марксизм начал борьбу со всеми русскими разновидностями утопического социализма, провозглашавшими Россию страной, исторически призванной перескочить от крепостничества и полупримитивного капитализма прямо в царство социализма. И в этой борьбе Ленин и его литературные сподвижники активно участвовали…

Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отмечен преступлениями против социал-демократии… А мы противники большевиков именно потому, что всецело преданы интересам пролетариата, отстаиваем его и честь его международного знамени против азиатчины, прикрывающейся этим знаменем…

Необходимость войны против него не на жизнь, а на смерть — ради жизненных интересов не только русского народа, но международного социализма и международного пролетариата, а быть может, даже всемирной цивилизации… Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции» [197].

На Западе оценки были еще жестче. П. Шиман, развивая мысль К. Каутского, писал: «Духовная смерть, внутреннее окостенение, которое было свойственно народам Азии в течение тысячелетий, стоит теперь призраком перед воротами Европы, закутанное в мантию клочков европейских идей. Эти клочки обманывают сделавшийся слепым культурный мир. Большевизм приносит с собой азиатизацию Европы» (цит. в [199, с. 288]).

Наша Гражданская война была неразрывно связана с войной за независимость России — войной против интервенции Запада. Роль Запада в порождении Гражданской войны у нынешних поколений как-то недооценивается, а это — важнейший фактор на первом этапе советской истории. В то время роль Запада была всем очевидна. Ленин сказал 2 декабря 1919 г. на VIII Всероссийской конференции РКП(б) как о вещи общеизвестной: «Всемирный империализм, который вызвал у нас, в сущности говоря, гражданскую войну, и виновен в ее затягивании… Именно те страны, которые больше всего считались и считаются демократическими, цивилизованными и культурными, именно они вели войну против России самыми зверскими средствами, без малейшей законности… Ни одно из этих демократических государств не решилось и не посмеет по законам своей собственной страны объявить войну Советской России» [200].

Цивилизационный смысл большевизма тогда прекрасно понимали и на Западе. В. Шубарт в своей известной книге 1938 г. «Европа и душа Востока» пишет: «Самым судьбоносным результатом войны 1914 года является не поражение Германии, не распад габсбургской монархии, не рост колониального могущества Англии и Франции, а зарождение большевизма, с которым борьба между Азией и Европой вступает в новую фазу… Дело идет о мировом историческом столкновении между континентом Европы и континентом России…

То, чего Запад боится, — это не самих идей, а тех чуждых и странных сил, которые за ними мрачно и угрожающе вырисовываются, обращая эти идеи против Европы. Большевистскими властителями тоже руководит настроение противоположения Западу. То, что случилось в 1917 году, отнюдь не создало настроений, враждебных Европе, оно их только вскрыло и усилило. Между стремлениями славянофилов и евразийцев, между лозунгами панславизма и мировой революции разница лишь в методах, но не в цели и не в сути. Что касается мотивов и результатов, то все равно, будут ли призываться к борьбе славяне против немцев или пролетарии против капиталистов. В обоих случаях мы имеем дело с инстинктивной русской попыткой преодолеть Европу» [202].

Это — взгляд из Европы. А советский и израильский историк М. Агурский пишет в книге «Идеология национал-большевизма»: «Если до революции главным врагом большевиков была русская буржуазия, русская политическая система, русское самодержавие, то после революции, а в особенности во время гражданской войны, главным врагом большевиков стали не быстро разгромленные силы реакции в России, а мировой капитализм. По существу же речь шла о том, что России противостоял весь Запад…

Капитализм оказывался аутентичным выражением именно западной цивилизации, а борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада. Еще больше эта потенция увеличилась в ленинизме с его учением об империализме. Борьба против агрессивного капитализма, желающего подчинить себе другие страны, превращалась невольно в национальную борьбу. Как только Россия осталась в результате революции одна наедине с враждебным капиталистическим миром, социальная борьба не могла не вырасти в борьбу национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия противостояла западной цивилизации» [201].

В 1918-1921 гг. Запад вел свою «горячую» цивилизационную войну с Россией в основном руками российских «белых», а потом — руками поляков и этнонационалистов.

Чистым, почти экспериментальным случаем можно считать политику меньшевиков, которые пришли к власти в Грузии. Руководил ими талантливый марксист Жордания, в прошлом член ЦК РСДРП (кстати, как и Сталин, исключенный из духовной семинарии). В отличие от меньшевиков в России, Жордания в Грузии убедил партию не идти на коалицию с буржуазией и взять власть. Сразу была образована Красная гвардия из рабочих, которая разоружила солдатские Советы, которые поддерживали большевиков (в этих Советах русские были в большинстве).

В феврале 1918 г. эта Красная гвардия подавила демонстрацию большевиков в Тифлисе. Само собой, турки пошли в наступление, легко разбили грузин, и тем пришлось призвать на помощь немецкую армию, а потом и британскую. Какова же была внутренняя политика правительства Жордании? Типично социалистическая. В Грузии была проведена стремительная аграрная реформа — земля помещиков конфискована без выкупа и продана в кредит крестьянам. Затем национализированы рудники и почти вся промышленность (по найму у частных собственников к 1920 г. в Грузии работало всего 19 % занятых). Была введена монополия на внешнюю торговлю.

Таким образом, возникло типично социалистическое правительство под руководством марксистской партии, которое было непримиримым врагом Октябрьской революции. И это правительство вело войну против большевиков. Как это объясняется? Жордания объяснил это в своей речи 16 января 1920 г.: «Наша дорога ведет к Европе, дорога России — к Азии. Я знаю, наши враги скажут, что мы на стороне империализма. Поэтому я должен сказать со всей решительностью: я предпочту империализм Запада фанатикам Востока!» [22, с. 533].

Жордания, следуя ортодоксальному марксизму, считал крестьянство частью буржуазии, и их аграрная реформа свелась к приватизации земли на началах чистого индивидуализма и с сознательным подрывом всяких общинных отношений в деревне.42

Стоит обратить внимание на это настойчивое повторение идеи, будто большевики были силой Азии, в то время как и либералы-кадеты, и марксисты-меньшевики считали себя силой Европы. Они подчеркивали, что их столкновение с большевиками представляет собой войну цивилизаций. Конечно, делая в этой главе упор на цивилизационном характере революции и Гражданской войны в России, мы ни в коем случае не должны забывать назревшего в обществе социального («классового») конфликта — конфликта, связанного с происходившей в России борьбой экономических формаций. Временное правительство и Советы означали два разных пути, разных жизнеустройства. Эти два типа власти были не просто различны по их идеологии, социальным и экономическим устремлениям. Но они находились и на двух разных и расходящихся ветвях цивилизации. То есть их соединение, их «конвергенция» в ходе государственного строительства были невозможны.

Перед двумя революциями, которым пришлось вести цивилизационную войну в форме интервенции Запада и внутренней Гражданской войны, Ленин написал фундаментальный труд «Империализм как высшая стадия капитализма». Он представил картину, как новый тип мирового капитализма (империализма) создает глобальную систему «метрополия — периферия» — посредством войн, колонизации, аннексий и геноцида. Те культуры и цивилизации, которые в ходе экономических и «горячих» войн, идеологических и культурных агрессий были втянуты в периферию мирового капитализма, надолго погрузились в слаборазвитостъ.

Вырваться из этой системы могли только крупные цивилизации только посредством революционной национально-освободительной борьбы. Уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма нет смысла, потому что, как сказал Энгельс, в метрополии «буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно». Ленин убедительно показал, что войны с «отсталыми странами» капитализма как формации лежат в той же плоскости, что и войны Запада как цивилизации с «варварами».

Вспомним суждение Маркса о том, что капитализм ликвидирует общинное производство. В действительности, зрелый капитализм (империализм) сам создавал структуры типа общины, чтобы сократить потребление и развитие населения в зависимых странах и целых цивилизациях. О периферийном капитализме пишет В.В. Крылов: «Даже там, где капитализм разрушал эти [общинные] порядки, в “освободившемся” социально-экономическом пространстве развивались не столько собственно капиталистические порядки, сколько такие докапиталистические укладные формы, с которыми в доколониальный период периферийные страны знакомы не были… И это суть регрессивные формы самого капитала, такие докапиталистические уклады, которые исторически не предшествуют капитализму, но следуют после него, им же самим порождаются. Эти “псевдотрадиционные” или “неотрадиционные” укладные формы необходимо отличать от предшествующих капитализму действительно доколониальных местных укладов» [20, с. 171].

Эта угроза и нависла в начале XX в., ликвидировать ее реформа Столыпина не смогла, попытка Февральской революции принять в России периферийный капитализм была отвергнута, а после Гражданской войны все в России поняли, что никакой конвергенции с метрополии мирового капитализма уже быть не может. Те, кто остался в СССР, начали достраивать цивилизацию на новом витке, а те, кто остался в эмиграции, или стали так или иначе воевать с Россией-СССР, или приспособились на чужбине и нередко помогали родине. Мировоззренческий провал произошел в советском обществе, особенно в интеллектуальной элите, уже в 1970-1980-х гг. Часть их искренне поверили в конвергенцию с Западом, другие надеялись наняться пропагандистами и поводырями в «наш общий европейский дом».43

4 мая 1992 г. Координационный совет по гуманитарным и общественным наукам при вице-президенте РАН провел заседание «круглого стола», посвященное оценке нынешнего и прогноза будущего общественного устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники “круглого стола” исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма… Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения» [204].

Верить в эту утопию поразительно, основания для этого были иррациональны. Было известно, что правящая верхушка США воспринимала и постсоветскую Россию как источник опасности — как иной, который пытается вторгнуться в «европейский дом» Запада. СССР на это не претендовал и такую угрозу для Запада не создавал. Поэтому вражда к постсоветской России, государству совсем нового типа, выплеснулась сразу, как только с СССР было покончено. Попытка российских реформаторов «построить капитализм в России», а затем войти в систему «западного капитализма» выглядит странной утопией из XIX в.

При той социально-экономической и культурной системе, которую выстраивали по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы существовать в слаборазвитом состоянии — но только в фарватере Запада и при его благоволении. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно строить капитализм в одной стране, будучи изгоем мировой системы капитализма. Ведь сегодня всем очевидно, что проблема не в формации, а в противоречиях цивилизаций.

Статьи, выступления и короткие суждения Ленина в совокупности раскрывают его представление о развитии России как цивилизации, и это представление — часть новой картины мира, которая формировалась в начале XX в.

Принципиальным и новаторским шагом было изменить вектор движения к будущему: от социал-демократии к коммунизму. Дебаты по главным проблемам II Интернационала показали, что социал-демократические партии Западной Европы кардинально расходились с большевиками — в системах ценностей, в образе будущего и даже в антропологии и человеческих отношений. Соответственно, кардинально разошлись две части РСДРП — большевики и меньшевики. Поэтому на VII Экстренном съезде (6-8 марта 1918 г.) было изменено название партии РСДРП(б) на РКП(б) — Российская коммунистическая партия большевиков. Ленин в докладе даже сказал, что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе.

Какие признаки выявляются при сравнении движения в будущее социал-демократов и коммунистов? Из обыденных рассуждений можно сказать так.

Вступление в коммунизм — завершение огромного цикла человеческой цивилизации, в известном смысле конец «этого» света, «возврат» человечества к коммуне. Это значит, к жизни в общине, в семье людей, где преодолено отчуждение, порожденное собственностью. Социализм же — всего лишь экономическая формация, где разумно, с возможной долей солидарности устроена совместная жизнь людей, во многом как в семье. «Каждому по труду» — принцип не семьи, а весьма справедливого общества (кстати, главная его справедливость в том, что «от каждого по способностям», что значит каждый получит рабочее место).

Время социал-демократов — линейное, цель — ничто. Здесь — мир Ньютона, бесконечный и холодный. Можно сказать, что социал-демократов толкает в спину прошлое, а коммунистов притягивает будущее. История для социал-демократии — не движение к идеалу, а уход от дикости, от жестокости родовых травм цивилизации капитализма — но без отрицания самой этой цивилизации. Это — постепенная гуманизация, окультуривание капитализма без его отказа от самого себя. Социал-демократия выросла там, где человек прошел через горнило Реформации. Постепенно индивид дорос до рационального построения более справедливого общества — добился социальных благ и прав. А индивидуальные права и свободы рождались вместе с ним, как «естественные».

Социал-демократия произвела огромную работу, изживая раскол между обществом и «расой отверженных», превращая подачки в социальные права. Только поняв, от чего она шла, можно в полной мере оценить гуманистический подвиг социал-демократов. Но в России начинали совершенно с иной базы — с человека, который был проникнут солидарным чувством.

В исторической России не было рабства, да и крепостное право захватило небольшую часть России и на недолгое время, а капитализм вообще быстро сник. Русский коммунизм исходит из другого представления о человеке, поэтому между ним и западной социал-демократией — антропологическая пропасть. Россия не имела колоний, в России не было «расы» рабочих, в русской культуре не было места Мальтусу — иным был и смысл большевиков. Поэтому социал-демократы и еврокоммунисты пришли к разумному выводу, что советский строй им не годится, но с СССР они сотрудничали с обоюдными выгодами.

Ленин не раз отмечал, что основа развития России — созданная ею цивилизация, а социалистическая революция является необходимым следующим шагом. Как можно было понять выше, Ленин в дебатах о НЭПе разделил эти сущности, сказав: «Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство, — я уже не говорю, как социалистическое, — погибли».

В одной из последних статей Ленин резко подчеркнул, что судьба русской революции во многом определяется резкой активизацией мировых цивилизационных процессов, особенно на периферии западного капитализма. Руководитель АН СССР С.Ф. Ольденбург, востоковед, писал о Ленине: «Как политик, особенно политик с широкими взглядами на значение Востока в мировой, интернациональной жизни, он интересовался и этнографией и лингвистикой, хорошо сознавая значение языка в интернациональных отношениях» [214].

Ленин считал большим изъяном картины мира социал-демократов и меньшевиков недооценку сдвигов в системах цивилизаций: «Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным…

Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция» [145, с. 379, 381].

Ленин видел цивилизацию как большую систему, которая или развивается, или, в застое, деградирует. Ее надо непрерывно воспроизводить и обновлять. Можно выделить устойчивое ядро этой системы, хотя подвижная и противоречивая «периферия» в конкретных ситуациях может маскировать это ядро. В ядре можно выделить структуры sine qua non — те, без воспроизводства которых в следующем поколении резко меняется вся система цивилизации. Воспроизводство цивилизации есть процесс динамичный — нелинейный, с кризисами и конфликтами. Это не сохранение чего-то данного и статичного, это развитие всех подсистем цивилизации в меняющихся условиях, но при сохранении ее культурного «генотипа», центральной цивилизационной матрицы.

Для России, чтобы вырваться из «исторической ловушки» и сохранить статус цивилизации, требовалась глубокая трансформация — сложное общенародное преображение. Это чувствовали практически все. Маяковский писал (1921):

Мастера, а не длинноволосые проповедники нужны сейчас нам. ………… Пока канителим, спорим, смысл сокровенный ища: «Дайте нам новые формы!» — несется вопль по вещам.

Крупные системные разработки новых государственных общественных и культурных форм были начаты в XX в. в Академии наук (см. гл. 9. Мировоззрение: отношения экономики и природы). Форсированное развитие общей культуры, массовой грамотности и науки Ленин считал ключевым условием не утратить устои цивилизации и обеспечить ее гармонизацию с советским строем. Для него эта функция государства была не менее важна, чем строительство системы власти, армии и коммуникации партии с массой.

Советское государство сразу начало большую школьную программу и культурную революцию. В ней соединились: волна потребности грамоты и современного рационального знания масс традиционного общества перед вызовом преобразований — с изменением картины мира и освоения новой парадигмы. Этот проект был в главных своих чертах реализован — в виде индустриализации, модернизации деревни, культурной революции, создания специфической системы народного образования, своеобразной научной системы и армии. В этом проекте возник кооперативный эффект взаимодействия разных типов знания — науки и знания доиндустриальной эпохи, которым владели средневековые мастера с их особым отношением «мастер — материал». Пафос модернизации замаскировал этот синтез, но работники и специалисты многое почерпнули из традиционного ремесленного знания.44

Важная инновация — создание единой трудовой общеобразовательной школы. Как известно, в ходе буржуазных революций на Западе была сконструирована школа «двух коридоров». Один коридор — для элиты (с «университетской» культурой), другой — для массы (с «мозаичной» культурой). У этих школ разные учебные программы и социальные уклады. В России дискуссии в выборе модели школы начались в конце XIX в. Сразу после Октябрьской революции была поставлена эта проблема.

29 октября 1917 г. была поставлена задача в кратчайший срок добиться массовой грамотности путем введения всеобщего обязательного и бесплатного обучения. В июле 1918 г. был созван I Всероссийский учительский съезд, объединивший основную массу учительства. В августе было принято «Положение о единой трудовой школе РСФСР». В 1919 г. был принят декрет «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР», который обязывал все население от 8 до 50 лет обучаться грамоте на родном или русском языке. Эта массовая кампания, в которую было вовлечено не только учительство, но и грамотная молодежь из разных социальных групп, сыграла важную роль в консолидации общества вокруг программы строительства общероссийской школьной системы, которая воспринималась как большой национальный проект. После экспериментов утвердилась модель единой школы на основе «университетской» культуры для всех.

Форсированная и поддержанная обществом программа становления единой трудовой общеобразовательной школы выдержала экзамен Великой Отечественной войной. Дух новаторства был общим, культура России была на взлете.

Ленин очень много сделал, чтобы государство и общество не допустили разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть ученых, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития.

Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани «страны-изгоя».

Особенно надо рассмотреть советскую программу строительства научно-технической системы. Эта программа — ключ к изучению всего советского цивилизационного проекта.

После Октября, в конце 1917 г. и начале 1918 г., были подняты и пересмотрены наброски больших проектов, созданных в Академии наук. Была начата разработка научной политики и строительство большой системы (включая атомную программу — в 1918 г.). Только в 1918-1919 гг. было создано 33 ключевых НИИ (структуры, рожденные в российской науке), в 1923 г. их число достигло 56 и в 1929 г. 406.

К середине 1920-х гг. резко снизилась младенческая смертность в России, в результате средняя продолжительность жизни русских сразу подскочила на 12 лет. Это было достигнуто интенсивной и массовой научной и культурно-просветительной работой. Проведенные в 1920-е гг. большие санитарные и противоэпидемические программы предотвратили эпидемии и резко снизили заболеваемость инфекционными болезнями, ликвидировали особо опасные инфекции.

Ленин призывал своих соратников, в разных контекстах, что социалистическая Россия, будучи цивилизацией, должна налаживать многосторонние отношения с другими цивилизациями, даже если имеются противоречия с ними формационного и идеологического характера. Эта культура была свойственна и в прошлом России — в ней не было буржуазного национализма и шовинизма, русская культура их отвергала. Не разжигали национальной ненависти к французам в 1805-1812 гг., не разжигал Лев Толстой национальной ненависти к англичанам в «Севастопольских рассказах», не разжигали в России национальной ненависти к туркам в 1877 г. — и даже к немцам в 1914 г.45

Сам Ленин принимал меры к тому, чтобы в советско-польской войне не возникало национальной ненависти. В мае 1920 г. он написал в Секретариат ЦК РКП(б): «Предлагаю директиву: все статьи о Польше и польской войне просматривать ответственным редакторам под их личной ответственностью. Не пересаливать, т. е. не впадать в шовинизм, всегда выделять панов и капиталистов от рабочих и крестьян Польши» [212].

Красноречиво участие Ленина в организации срочного создания национальной метрологии и стандартизации промышленности — важного института промышленных стран. В Российской империи в 1890 г. законом была введена метрическая система мер, но ввести ее не удалось ни царскому, ни Временному правительствам. Поэтому сразу после совершения Октябрьской революции руководство Главной Палаты мер и весов (в прошлом директором ее был Д.И. Менделеев) обратилось в Совнарком, и в 1918 г. был издан декрет и стала вводиться метрическая система. Даже во время Гражданской войны для отливки метрических гирь был выделен драгоценный чугун, и торговцы в короткие сроки были снабжены этими гирями. Первая глава книги о ГОЭЛРО была посвящена объяснению смысла и значения реформы мер и весов, а предисловие к книге написал Ленин.

До 1917 г. в России, где множество предприятий принадлежало иностранным фирмам, применялись три системы мер: старая русская — с пудами и фунтами, британская (с дюймами) и метрическая. Государственным актом, положившим начало стандартизации в СССР, был подписанный Лениным декрет «О введении международной метрической системы мер и весов». В 1923 г. был создан Комитет эталонов и стандартов, который разрабатывал стандарты на меры длины, резьбы, калибры. В 1924 г. было организовано Бюро промышленной стандартизации, оно руководило деятельностью 120 рабочих комиссий, которые разрабатывали общепромышленные стандарты. В 1925 г. Совнарком СССР организовал Комитет по стандартизации при Совете Труда и Обороны. В работе Комитета участвовали известные ученые. Комитет стал вводить первые обязательные общесоюзные стандарты, получившие силу государственного закона [208].

Промышленность получила метрологию и стандартизацию, СССР становился цивилизацией с промышленностью высшего класса. Не менее красноречива ликвидация в РФ в 2003 г. Госстандарта, а начиная с 2010 г. ГОСТы перестали быть обязательными для исполнения.

В нашей исторической литературе было мало текстов о той стороне деятельности Ленина, которую можно назвать проектирование и воспроизводство цивилизации. Все проекты, представления и объяснения процессов становления новых институтов — это производные от изучения и воспроизводства больших систем, разных ипостасей целостной сущности — например, России. Народ, общество, государство, хозяйство и цивилизация с ее взаимодействием с человечеством — это срезы целого, которые упрощают в сознании действовать с отдельными образами и их блоками.

Ленин сумел показать и объяснить какое-то частное явление, во времени, и парой фраз соединил это явление с сущностями высшего уровня. Например, он в множестве простых реплик объяснил, почему России нельзя закрываться в патриархальной общине, а надо взаимодействовать с другими цивилизациями, даже идеологически чуждыми. Он говорил, что необходимо освоить самую современную промышленность, науку и технику, но не став объектом эксплуатации мирового капитала. Это поняли почти все, и почти на целый век мы были народом с «антропологическим оптимизмом», важным ресурсом СССР, — и его уважали. Поэтому мышление и методологию объяснения Ленина ценили его современники широкого диапазона во всем мире — Рассел и Эйнштейн, Грамши и Кейнс, Сунь Ятсен и Махатма Ганди.

Жаль, что в советском образовании Ленин был канонизирован, а структуры его мышления и рассуждений нам не представили.

Послесловие автора

С волнением работал я над этой небольшой книгой. Неожиданно образы, которые ушли в историю и закристаллизовались в нашей памяти, как будто ожили и заговорили — и не так, как их представляли в школе, в университете, в литературе и в спорах. Во время катастрофы «перестройки», краха СССР, расстрела Верховного Совета РФ, а сейчас вдыхая гарь от пожара Украины, пришлось все чаще обращаться к образам, мыслям и действиям наших дедов и прадедов. Их мысли и действия — террор народников и эсеров, воображение и практика революций, которые переросли в Гражданскую войну революционеров, желавших России социализма, а потом невероятные, форсированные и трагические программы 1930-х гг., небывалый рывок Великой Отечественной войны и труд возрождения России-СССР. Мое поколение еще лично общалось с этими людьми, и молодежь в 1950-1960-е гг. могла совмещать их рассуждения и оценки с послевоенной реальностью советского строя.

К этим образам ушедших поколений пришлось обращаться потому, что очень много похожего и общего оказалось в мыслях и действиях людей нашей противоречивой культуры во время той катастрофы 1917 г. — и новой, нашей, современной. Попытки выхода из новой катастрофы буксуют, и, главное, нет у нас карты нашей преобразованной местности, она покрыта туманом, пылью и дымом. Трудно нам всем определить ориентиры наших целей и маршруты путей. Наше население в целом еще имеет высокий уровень образования и в массе своей сохраняет важные элементы совести и солидарности. Но почему даже близкие друзья не могут согласовать образ нашей актуальной постсоветской реальности и определить приблизительно вектор спасительного движения?

Конечно, это состояние общества объясняется многими причинами. Всегда во время кризиса, при котором распадается мировоззренческая основа и люди сомневаются в прежних ценностях, происходят дезинтеграция общества, деградация мышления и коммуникации — наступает нигилизм (см. [215]).

В. Гейзенберг, физик и философ, писал: «Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой общей основы, которая направляла бы деятельность личности.

В жизни отдельного человека это проявляется в том, что человек теряет инстинктивное чувство правильного и ложного, иллюзорного и реального. В жизни народов это приводит к странным явлениям, когда огромные силы, собранные для достижения определенной цели, неожиданно изменяют свое направление и в своем разрушительном действии приводят к результатам, совершенно противоположным поставленной цели. При этом люди бывают настолько ослеплены ненавистью, что они с цинизмом наблюдают за всем этим, равнодушно пожимая плечами» [216].

Мы с товарищами в 1990-е гг. считали, что «перестройка», крах СССР и разрушительные «реформы» нанесли всему нашему населению слишком тяжелую культурную травму, но со временем она залечится (на основе наших рассуждений и изучения признаков повреждения массового сознания была издана книга «Потерянный разум» [217]). Но удивляло, что восстановление здравого смысла и логики проходило очень медленно. Поскольку все мы знали, что российское общество за 1905-1925 гг. пережило длительный и глубокий катастрофический кризис, и теперь многие стали искать и читать исторические тексты и воспоминания очевидцев. Надо было что-то почерпнуть из опыта дедов и прадедов. При этом обнаружилось странное явление, мимо которого прошло наше образование, а сейчас, на фоне нынешнего состояния, оно представляется удивительным и угрожающим.

Это явление состоит вот в чем.

В 1902 г. в России поднялась волна массовых восстаний крестьян, организованных общинами. Организовалась деревня! Масса крестьян имели стратегические цели и выработали технологию борьбы — со строгими нормами. Историк крестьянства В.П. Данилов пишет: «В России начиналась крестьянская революция, на основе которой развертывались все другие социальные и политические революции, включая большевистскую революцию в октябре 1917 г… В 1902 г. на историческую сцену выступил новый крестьянин — крестьянин эпохи революции» [218].

Т. Шанин пишет: «Описания тех событий очень похожи одно на другое. Массы крестьян с сотнями запряженных телег собирались по сигналу зажженного костра или по церковному набату. Затем они двигались к складам имений, сбивали замки и уносили зерно и сено. Землевладельцев не трогали. Иногда крестьяне даже предупреждали их о точной дате, когда они собирались “разобрать” поместье… Все отчеты подчеркивали чувство правоты, с которым обычно действовали крестьяне, что выразилось также в строгом соблюдении установленных ими же самими правил, например, они не брали вещей, которые считали личной собственностью…

Все эти действия были хорошо организованы на местах и обходились без кровопролития… Крестьянские действия были в заметной степени упорядочены, что совсем не похоже на безумный разгул ненависти и вандализма, который ожидали увидеть враги крестьян, как и те, кто превозносил крестьянскую жакерию. Восставшие также продемонстрировали удивительное единство целей и средств, если принимать во внимание отсутствие общепризнанных лидеров или идеологов, мощной, существующей долгое время организации, единой общепринятой теории переустройства общества и общенациональной системы связи» [24, с. 156, 169].

Осенью 1905 г. крестьянская война охватила практически все регионы помещичьего землевладения. В ходе революции возник целый ряд «крестьянских республик», некоторые просуществовали целый год. Но для нашего вопроса в 1905-1907 гг. еще важнее волна составлений сельскими сходами приговоров и наказов, которых посылали в учрежденную Государственную Думу, вопреки запретам подавать петиции и прошения.

Фундаментальная однородность требований в наказах, полученных из самых разных мест России, говорила о зрелости установок огромной общности крестьян (см. [219]). Так, требование отмены частной собственности на землю содержалось в 100 % документов, причем в 78 % наказов просили, чтобы передача земли крестьянам была проведена Думой, а не правительством. Реформу Столыпина крестьяне отвергали принципиально и непримиримо, а вот положительные требования: 84 % наказов требовали введения прогрессивного прямого подоходного налога, среди неэкономических форм жизнеустройства выделялись всеобщее бесплатное образование (100 % документов), свободные и равные выборы (84 %).

Как объяснить, что крестьяне, которые составляли 85 % населения России, в большей части неграмотные, не имевшие своей прессы и политических партий, создали целеустремленное и убедительное революционное движение с программой, выраженной ясным и эпическим языком с понятными и художественными образами. Как мы все, наша советская интеллигенция, этого не увидела, не услышала и не поняла! Как мы просмотрели тексты ведущего социолога того времени М. Вебера («Русские штудии»), который выучил русский язык, чтобы следить за революцией 1905-1907 гг., и который пришел к выводу, что мировоззренческая основа русской революции — крестьянский общинный коммунизм?

Русские рабочие тогда в подавляющем большинстве были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления во многом оставались крестьянами. В 1905 г. половина рабочих-мужчин еще имела землю, и эти рабочие возвращались в деревню на время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они чувствовали себя «на заработках». Между рабочими и крестьянами в России поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Даже и по сословному состоянию большинство рабочих были записаны как крестьяне.

Понятно, что рабочие в промышленных коллективах и в городе освоили иные знания, язык и навыки рационального мышления, чем крестьяне. Русские рабочие много читали, познакомились в кружках, на митингах и через литературу с социал-демократией, с представлениями марксизма.46 Но они, как и крестьяне, обдумывали и обсуждали перспективы будущего, вырабатывали устойчивые системы ценностей. Но только теперь, в последние тридцать лет, перед нами возникла проблема: почему тогда у российской интеллигенции сложилась внутренне противоречивая и неустойчивая мировоззренческая платформа. Это сложная проблема, и ее надо и сегодня учитывать.

М.М. Пришвин писал после Февральской революции о состоянии умов тех, кто был элитой интеллигенции и ядром социальной базы либерального проекта: «Господствующее миросозерцание широких масс рабочих, учителей и т. д. — материалистическое, марксистское. А мы — кто против этого — высшая интеллигенция, напитались мистицизмом, прагматизмом, анархизмом, религиозным исканием, тут Бергсон, Ницше, Джемс, Меттерлинк, оккультисты, хлысты, декаденты, романтики. Марксизм, а как это назвать одним словом и что это?».