Звёзды мужества

— ...ОТШЕЛЬНИК, он спокойно, как и все, что делал в жизни, поднял крест свой за Россию и благословил Димитрия Донского на ту битву, Куликовскую, которая для нас навсегда примет символический, таинственный оттенок. В поединке Руси с ханом имя Сергия навсегда связано с делом созидания России.

Да, Сергий был не только созерцатель, но и делатель. Правое дело — вот как понимали его пять столетий. Все, кто побывали в лавре, поклонялись мощам Преподобного, всегда ощущали образ величайшего благообразия, простоты, правды, святости, покоящейся здесь. Жизнь бесталанна без героя. Героический дух средневековья, породивший столько святости, дал здесь блистательное свое проявление. — Хрупкая девушка-экскурсовод проповедовала легко, вдохновенно цитируя строки прекрасного русского писателя Бориса

Зайцева о Сергии Радонежском. Проповедовала, искренне веруя, это легко читалось в ее глазах.

И вера эта перетекала в тех, кто внимал душою в страстном желании постичь нравственную подоплеку торжественно-праздничного великолепия Троице-Сергиевой лавры.

— Хорошо бы всех бойцов наших сюда сводить, — выдал своим товарищам идею Олег Бабак, когда экскурсанты вышли из храма в солнечный день.

— Тогда тебя, товарищ комиссар, придется в духовный сан посвятить, — пошутил Игорь Митяков. — Полковой священник — нормальная должность, примерно подполковничья, что-то вроде замначальника политотдела.

— Ну уморили, — вступил в разговор Саша Яцура. — Наш Олежка и вдруг — святоша! Ни за что не поверю!

Но пересмешники враз замолчали, когда вступили под своды другого храма, где мерцали свечи, где благостно пахло ладаном, где лики святых глядели на притихших мирян вопрошающе-строго и одновременно милостиво.

—... Строятся. Идут на смерть. Грусть и судьба — и неизбежность. Ясно, что возврата нет...

Дрожь пробежала в этот миг по большому сильному телу. Олег повел глазами — не заметил ли кто из товарищей его внезапного смятения, когда кровь бросилась в голову, а сердце нехорошо захолонуло. Но товарищи лейтенанты, смешавшиеся с пестрой толпой экскурсантов, были задумчивы и тихи, и голос совсем юной провидицы-проповедницы звучал ровно и неотвратимо, повествуя о житии Преподобного Сергия Радонежского, покровителя земли Русской, духовника воинства русского, праведного:

— Единоборство Куликова поля вышло из размеров исторических. Создало легенду. В ней есть и несуразное. Подробности пусть отпадут, но, разумеется, миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки. Можно отвергать известие, что Димитрий отдал мантию великокняжескую, а сам дрался простым воином, что, раненый, был найден на опушке леса после тридцативерстного преследования. Вряд ли мы знаем, сколько войска было у Мамая, сколько у Димитрия. Но уж конечно, битва-то была особенная и с печатью рока — столкновение миров...

Экскурсия по лавре завершилась. Голубоглазая проводница по святым местам ушла за новой порцией загорских паломников. Лейтенанты спецназа, в кои веки надевшие цивильное, радовались жизни беззаботно и безоглядно, как дети, забывая или просто не желая думать о том, что через час вернет их проворная зеленая змея-электричка в "расположение", и отбегут прочь золотые купола Сергиева Посада, и мир снова станет теснее, замкнувшись казармой и бетонным забором, и исчезнет многоцветье, оставив в лейтенантской обители лишь защитные оттенки камуфлированной формы. Друзья-однополчане обменивались мнениями насчет "Канонов" и "Никонов", которыми щелкали седовласые экскурсантки-иноподданные, не обходили вниманием достоинства молоденьких экскурсанток-соотечественниц. А Олег как-то затворился, пристально вглядывался в лица проходящих мимо бородатых чернецов и совсем еще юных семинаристов, тоже в черном, которые молчаливо и раздумчиво вышагивали в скверике, держа в руках тяжеленные фолианты. Что питает их, чем живут?..

Та поездка к православным святыням пробудила в Олеге что-то глубинно-сокровенное, о чем до поры размышлял лишь эпизодически и вскользь. "Жизнь бесталанна без героя" — простые и глубокие слова запали в душу. О незримой, неосязаемой грани между жизнью и смертью он не раз размышлял еще школьником. Теперь, человек военный, понюхавший пороху в злой, порою беспощадной действительности, все чаще, и не только в политбеседах с солдатами, но и про себя, произносил он слова "герой" и "подвиг".

Узнав, что его знакомая собралась со студенческим отрядом в зону спитакского землетрясения, написал ей: "Знаешь, когда я получил твое письмо о том, что в Армению улетаешь, я улыбнулся как-то невольно над словами "бросаем тепло, уют" и подумал, что все это ты поймешь чуть позже, и таких слов не будет потом, по возвращении, если, не дай Бог, придется отправиться туда или еще куда-нибудь второй раз.

Наши ребята там уже больше двух месяцев. Теперь отправляют и 1-й курс. Ты пишешь о газетах, что говорят не о том. Не знаю. Но у меня есть какая-то способность за скупыми строчками видеть большее. Уже привыкли. А знаешь, как смешно читать некоторые поздние комментарии событий. Когда вдруг узнаешь, что все воинские наряды на каком-то митинге, большом и бестолковом, представлял ты со своим другом и командиром взвода и думал про свой броник: "Мой хороший, золотой..." Но газета предпочитает все же не наряд из трех "камикадзе", а наряды.

Просто со временем приобретаешь способность видеть какой-то подтекст. И больше всего убивает то, что есть люди, которые опять заводят грызню. Такое горе вокруг. На таких у меня взгляд простой очень".

О людях недобрых, впрочем, он говорил ровно столько, сколько те заслуживают — мало. О друзьях-товарищах мог говорить бесконечно, взахлеб:

"Смотрел фотографии... Смотрю в загорелые лица друзей, в лица, что знакомы до боли. И так захотелось чего-то такого, понимаешь... Хотел бы для них, знаешь... Ну хоть так: "Мужики, уходите, я прикрою!" Слава Богу, не надо так".

Доверенные листу бумаги, высказанные близкому человеку мысли и чувства — предчувствие судьбы? Судьба предрекала подвиг, уготовила высокую и трагическую миссию героя...

***

— ВОТ ТАК и живем, йолдаш лейтенант. — Хозяин дома, старый сельский учитель Хасай-муэллим, положил на стол узловатые, словно корни старого дерева, темные от загара лет руки. — Совсем плохо стало. Работать некому: кто помоложе, те стараются в райцентр Кубатлы уехать или в Баку. Некоторые в России живут. Вот у Гулама Назарова два сына — офицеры: Гасан в Советской Армии служит, а Захид — в ваших войсках, внутренних, в Архангельске, как и ты — замполит роты.

Конечно, переживают за нас сильно — война ведь идет здесь. Ты мне скажи, что случилось с людьми? Я не пойму совсем! Раньше наши дети в Шурнух в школу ходили, там, на трассе. Армяне и наши вместе учились. Теперь в Шурнухе боевики, "летучие мыши", что ли? По дороге этой, Кафан — Горис, раньше все ездили спокойно, а теперь это — граница. Сколько сел вокруг пустые совсем стали — Мазра, Гадилли, Эйвазлы, Сейтас, Давудлу... Бегут люди от бандитов. Бандиты туда идут — жгут дома, обстреливают, скот угоняют. У нас недавно пять коров тоже угнали. Чем детей кормить, а?

Лейтенант Олег Бабак при этих словах едва не поперхнулся скудным угощением, которое от души выставил пожилой азербайджанец — лаваш, простокваша, стрелки зеленого лука. Для них он большой человек, начальник, йолдаш, товарищ, значит, лейтенант. А еще местные прознали, что сами военные называют Бабака Бабеком. Был такой азербайджанский герой национально-освободительной борьбы, персонаж многих произведений. Олега-Бабека совсем зауважали простые крестьяне. Его солдаты помогают хранить жизнь в махоньком селе Юхары Джибикли. "Юхары" означает "Верхние". Верхние — это точно: высота здесь — полторы тысячи метров. С одной стороны, вроде бы глушь несусветная. А если с другой поглядеть — райский уголок: воздух хрустальный, родники. Сады и огороды у каждого крестьянина ухоженные. Пастбища горные отменные. Леса первозданные — и дрова тебе, и ягоды-орехи, и птички поют, и зверье водится... Зверье... Пасторально-идиллическая картинка вдруг исчезла, словно красочный пейзажный слайд резко сменили кадром черно-белой фронтовой хроники — сожженные дома, искореженные взрывами и выстрелами машины, трупы. Двуногое зверье бродит теперь в этих краях, мешая людям жить на прекрасной земле.

— Мы не уйдем, Хасай-муэллим. — Лейтенант пожал старику руку, поблагодарил за угощение. Пошел вверх, к своей заставе, привычно-настороженно всматриваясь в темнеющий слева горный хребет. Там проходит та самая трасса Горис — Кафан. Дорогой жизни прежде называли, а теперь...

О плохом думать не хотелось — ни к чему тоску нагонять и на себя, и тем более на пацанов своих. Из сумерек выбежал Серый — заставский пес, узнав, тявкнул приветливо, стал ластиться, прыгать вокруг.

— Ну-ну, хорош баловать, — Олег потрепал собаку по лохматому загривку, — давай-ка на пост, карауль, отрабатывай паек!

Со стороны трассы послышался густой мерный гул — идет армянская колонна. Олег поспешил к заставе — надо глянуть, кто едет, что везет. Чертыхнувшись в который раз из-за отсутствия на заставе бинокля, офицер скоренько отсоединил прицел снайперки, стал наблюдать "линию фронта" сквозь перечеркнутый шкалой окуляр: впереди шла бээрдээмка, потом крытые КамАЗы, какие-то красные цистерны вроде бензовозов, грузовик с боевиками, колонну замыкал УАЗ. Вот за ним-то и нужен глаз да глаз: нередко именно последняя их машина останавливается, боевики дают несколько очередей в сторону села — дескать, знай наших — и быстренько сматываются.

Сегодня обошлось без выстрелов. Может, самим надоело палить, может, начальник боевого охранения у армян попался разумный, не захотел провоцировать военных на ответную стрельбу, тем паче что в колонне, видимо, были и машины-наливники с горючим. "Ну и слава Богу", — подумал лейтенант, набросил на крутые плечи зимнюю куртку и сел на бруствере ближайшего к заставе поста.

На горы опускалась холодная ночь с холодными звездами. Они казались колючими на безжизненном черном пространстве, и взгляд, обращенный к ним, не возбуждал мысли о бесконечности Вселенной и бессмертии души. Наоборот, до ломоты в висках от бросившейся к ним крови захотелось лейтенанту оказаться дома, в тепле и уюте. Там те же звезды, когда смотришь на них с равнинной полтавской земли, теплее и ближе, и не колют сердце, а наполняют его ровным светом и радостью жизни.

Здесь же... "За горами гори, хмарою повил, зааяш горем, кровь полил" — так писал Тарас Шевченко в своем "Кавказе". Этот великий поэт был кумиром Олега, портрет его вклеен в курсантский блокнот Бабака, его томики всегда были под рукой. Совсем недавно, в одном из писем матери и отцу он признавался: "Вот читаю сейчас Кобзаря, аж сердце болит. Такой человек был великий..." Не на те ли строки о горах, засеянных горем и политых кровью, набрел взгляд лейтенанта в шевченковском томике, не от них ли заболело сердце? Бог знает...

А ночь-то сегодня пасхальная, вспомнил Олег. Там, далеко, стоят в хатах куличи, вкруг выложенные пестрыми крашенками. И завтра будет Светлое Воскресение, и люди будут улыбчивы, добры всякому, приветливы каждому и радостны всей жизнью своею, несмотря на горести и напасти, и наполнятся верой и умиротворением. В его родной Виктории парни, его друзья-товарищи будут с веселым озорством целоваться-христосоваться с красивыми девчатами...

А тут люди убивают людей. Почему? Неужели это у них в природе, в крови? Вот недавно мусульмане отмечали свой главный в году праздник — Навруз Байрам. В этот день, как пояснили местные, самые лютые враги должны примиряться, забывать распри и обиды.

Но как раз в этот праздник в Ходжаллах обстреляли машину прокурора НКАО, наш медсанбат, караул на КПП. Или что — к иноверцам святые заповеди не относятся? Выходит так: обе стороны убеждают нас в миролюбии своей веры, а друг в дружку палят днем и ночью. Завтра Пасха...

На заставе за эти дни перечитал все немногие книжки и журналы, добрался до старого, за какой-то давно минувший год численника с наполовину вырванными листками. Прочитал там патетическую фразу кого-то из писателей: "Для всех воскрес Христос! Все мы, большие и малые, богатые и убогие, иудеи и эллины, все встанем и от полноты душевной обнимем друг друга!"

Безнадежно-горько вздохнул: "Если бы!.."

До полуночи оставалось совсем немного времени. Бросив взгляд в звездные миры, начальник заставы поднялся, чтобы еще раз обойти посты...

***

ВОСКРЕСЕНЬЕ только поначалу выдалось светлым, солнечным...

Километрах в полутора от села местные жители обнаружили труп лесника Шахина Мамедова. Его двоюродный брат Гариб Назаров пропал без вести. Азербайджанцы, естественно, пришли за помощью к военным. А куда им еще идти, если в селе из представителей власти один-единственный участковый?

Меж тем информация о двух пропавших азербайджанцах пошла "по большому кругу", так как прямой связи с батальоном мешали все те же живописные горы, что "хмарою повил". Как по испорченному телефону, майору Виктору Бурдукову доложили: "На 16-й пропали двое солдат". Хоть телефон и испорченный, но это была не детская игра, комбат почувствовал что-то недоброе, решил направить на заставу маневренную группу. Машин, как всегда, дефицит. Благо в тот день дежурила "таблетка" — санитарный УАЗ-452. Кого послать? Люди нужны надежные, способные принимать толковые решения в самой сложной обстановке, в отрыве от базы. Таких в батальоне много, но все задействованы, раскиданы по заставам, КПП. Одно слово — напряженка.

Экипаж машины боевой составили начальник штаба батальона капитан Игорь Шаповалов, начмед бригады, "афганец", полковник медицинской службы Владимир Лукьянов, самые опытные старшие сержанты, два Алексея — замкомвзвода Бочков и старшина роты Логинов. За рулем "таблетки" был рядовой Александр Лизогуб. Собрались быстро — по полной боевой.

В гостинице "Беркушад" райцентра Кубатлы, где квартировал батальон софринцев, на кумаче был крупно выписан лозунг "Выполнить задачу. Вернуться домой живыми и здоровыми". Такая вот откровенная наглядная агитация. Вроде как на многих гражданских автобазах, где нарисованный малыш напоминает уезжающим в рейс водителям: "Папа, мы ждем тебя с работы".

Доходяга-"таблетка", то надрывно хрипя, то жалко чихая, карабкалась по глинистым зигзагам. Дорога на "шестнадцатую" — хуже некуда. По весне обычное дело — промоины от тающего в горах снега, каменистые осыпи. Объезжаешь их — колеса едва не зависают над обрывом. Повороты-загогулины на этой "ишачьей тропе" такие, что даже небольшой "уазовский" кубик впритирку вписывается. Настроение у военных тоже хреновое: в бронежилетах, касках, при оружии, за время горного ралли все бока и мягкие места оббили, да еще и проголодались порядком, поскольку рванули по тревоге без обеда. Но главное — занозой сидели вопросы: "Что случилось? Кто пропал?" Полтора часа, за которые преодолели двадцать два километра горного серпантина, показались вечностью... Обед им предложили в Айине — село это было по пути, там тоже стояла софринская застава. Но задерживаться не стали, только постукались с однополчанами-славянами пасхальными крашенками, сваренными за неимением других красок с луковой шелухой. Сделав последний рывок до злосчастных Верхних Джибиклей, вздохнули с облегчением, выяснив обстановку. Главное — все свои на заставе живы-здоровы. А что найден труп местного жителя да второй азербайджанец пропал — огорчительно, конечно, но такое уже бывало, комендатуры соседствующих районов, армянского Горисского и азербайджанского Кубатлинского, пусть сообща разбираются.

Пока офицеры анализировали сумбурную информацию, которую наперебой выдавали местные, бойцы решили пообедать. Двух Алексеев — Логинова и Бочкова — солдаты не знали куда усадить, чем угостить. И причина не только и не столько в их "дедовстве", старшинстве, дембельских привилегиях — на заставе, тем паче самой дальней, всегда рады гостям.

Но ребята едва успели поднести ложки ко рту, как лейтенант Бабак скомандовал: "Парни, кончай есть, а то сейчас обратно все полезет — труп будем таскать. Поехали".

Пришлось дембелям снова подтягивать ремни и облачаться в броники ...

У заставы меж тем страсти накалялись. Женщины истошно кричали да еще, как здесь водится, в исступлении рвали на себе волосы, царапали лица. Солдатам казалось, что по их душам скребут. Немногочисленные детишки смотрели жалко и затравленно. Седые аксакалы тыкали пальцами в сторону Армении и наперебой выкрикивали проклятия. Хватали за рукава лейтенанта, требуя: "Йолдаш Бабек, пожалуйста, помогай нам!"

Надо было ехать к месту происшествия — военные привыкли откликаться на первый зов о помощи. Капитан Шаповалов остался на заставе. Знающий дорогу лейтенант Бабак возглавил тревожную группу.

(В последующих разборках некоторые высокие чины попеняли действующим лицам тех событий за "непродуманность решений и поспешность действий". Дескать, если бы не поехали тогда за трупом убитого лесника, то... Дескать, пусть бы сами азербайджанцы и вывозили его.

Этим рассудочным военным офицеры батальона готовы выставить свои "если бы": если бы на заставе был БТР, если бы были ручные гранаты, бинокли... Да еще если бы принять в расчет вероломство бандитов, к которому за три года войны доверчивые славяне никак не привыкнут. Да если бы забыли по обе стороны границы слово "месть", ржой разъевшее души людские. Если бы...)

"Таблетка" вновь полезла по горному склону и скоро остановилась возле группы людей. Участковый лейтенант милиции Гусейнов, невеста убитого, его сестра и еще несколько местных мужиков не решались спускаться с обрыва, ждали военных.

Тяжелое это дело — тащить вверх по крутому чуть не стометровому обрыву мертвое тело. Под стершимся протектором солдатских ботинок то осыпались мелкие камешки, то скользил суглинок, покрытый слоем прошлогодней прелой листвы, сквозь которую на прогретых солнцем пятачках пробивались тонкие стрелки-травинки... Но военным не до прелестей весеннего леса. Бочков и Логинов изрядно вспотели. Труп норовил выскользнуть, в его разнесенном пулями кровавом нутре противно урчало и хлюпало. Несколько страшных, смертельных ранений не оставляли сомнений в том, что лесник был расстрелян едва ли не в упор.

Тело стали укладывать на носилки, когда на дороге Горис — Кафан появилась белая "Нива"... Дед, матерый "афганец" полковник Лукьянов, спокойно и внятно проговорил: "Смотри, Олег, сейчас нас мочить будут". И взял наизготовку свой автомат... Азербайджанцы-аксакалы заблестели глазами: "Эрмени! Это они убили! Йолдаш Бабек, дай автомат! Мы сами..."

— Сами, сами... Сами с усами! — Бабак только и успел чертыхнуться про себя да еще крикнуть мирным: — Прячьтесь! Бегом домой!

Бандиты ударили враз из нескольких стволов. Устроившие засаду на азербайджанцев, они видели, что те приехали в сопровождении солдат внутренних войск. Но, видно, уходить без добычи волкам не хотелось. Отчетливо видели они и красный крест в белом круге на борту машины — и в него попала одна из пуль. Автоматная пилюлина калибра 5,45 мм рвет металл. Человеческую плоть — тем более. Достать подготовленных ловких военных боевики не смогли, в ответ те дали по короткой очереди стоя, как бы предупреждая: "С нами шутить не надо". Но и с трассы палили на поражение, не на испуг. Наши выпустили еще по одной очереди — уже с колена, а когда поняли, что дело принимает нешуточный оборот, залегли. Зато азербайджанцев бандиты свалили первыми же выстрелами, как в тире. Ни мужики, ни тем более женщины в растерянности не сумели даже толково укрыться, а лишь ползали под огнем армян на четвереньках.

Лейтенанту милиции Гусейнову разворотило бедро. Так что не смог он выполнить команды лейтенанта Бабака: "Уводи своих, мы прикроем!" Надеяться теперь можно было только на себя.

В "таблетку", куда уже загрузили труп лесника, успели затолкать кого-то из раненых, с ними поехали еще двое местных. Дед Лукьянов, прикрывая отход, стрелял с руки прямо из кабины, сноровисто, не откидывая приклада. Полковник был без бронежилета, но вел бой смело, не пытался укрыться даже в своей видавшей виды жестянке с красным крестом. Он рванул на заставу, решив вывезти из-под огня часть мирных и тут же вернуться с подкреплением и боеприпасами. Поначалу у Бабака было пять магазинов, но один он отдал полковнику для обеспечения отхода (два своих рожка Дед отстрелял в бою у дороги). Патроны из четырех магазинов на брата, взятых с собой сержантами, тоже таяли.

Лейтенант Бабак, поняв, что с оставшимися ранеными азербайджанцами быстро уйти не удастся, занял оборону. С ним были надежные парни, два старших сержанта, два Алексея

— Логинов и Бочков. Им он верил как себе...

Полтора десятка боевиков, которые начали бой против военных, — это еще куда ни шло. Крепкая тройка могла их прижать на время. Но спустя какие-то минуты со стороны Кафана по трассе в трех крытых грузовиках — это были "Уралы" или ЗИЛы — подъехала туча, человек шестьдесят-семьдесят. Стало ясно, что надо уходить: пока вернется машина с подмогой, все может случиться. Но и отойти теперь тоже было не просто — тяжело ранен лейтенант милиции Гусейнов. Он, правда, еще отстреливался из своего автомата, но самостоятельно передвигаться уже не мог. Тяжко было и раненой девушке, хорошо хоть, что удалось ей затаиться в относительном затишке.

Огонь был настолько плотным, что не поднять головы.

Бабак следил за перемещением армян, и мысли были короткие и четкие, как автоматные очереди в два патрона: "Вытащить местных... Наказать шакалов... Самим не подставиться..."

Пока его сержанты были рядом, они переговаривались, советуясь.

— Может, "вертушки" придут?

— Какие "вертушки"! Они в Степане, а туда хрен прозвонишься... Дохлое дело!

— Старшина, уходи к заставе!

— Не пойду, я — с вами!

Логинов отполз метров на тридцать, растягивая боевиков по фронту, отвлекая на себя.

Про себя он и с мамой уже простился, и со всеми. Он вел свой бой. Бабак с Бочковым — свой. Друг друга узнавали лишь по голосу автоматов.

Теперь переговаривались только лейтенант с замкомвзвода.

— Леша, если обойдут, нам конец! Давай уходи, если можешь.

— Вы что?! Вместе пришли, вместе и уйдем!

— Попробуй тогда на склон рвануть!

А склон начинается с сыпучего уступа — как в тяжелом бронике на него запрыгнешь под огнем? Бочков уже приготовился сделать такой отчаянный рывок, но едва шевельнулся, группируясь для прыжка, как буквально в сантиметрах от него влупили из пулемета. Пули вжикнули так близко, что комочки земли осыпали голову и плечи. Их уже взяли в вилку.

— Нет, не так будем. — Бабак не хотел отдавать инициативу боя противнику. — Ты мне спину прикроешь, а я — тебе. Нельзя, чтобы окружили.

Они придвинулись друг к другу. Они еще больше сблизились.

— Леха, если сегодня выберемся — с меня будет как надо, сегодня ж Пасха! Подожди, скоро "вертушки" будут!

— Ты че, Олег, какие "вертушки"! Вся надежда на заставу, а там вместе с нами шестнадцать человек — куда на роту соваться.

Вместо наших вертолетов на трассе появился бандитский БТР. Бочков грешным делом подумал, что тезки его уже нет — автомат Логинова молчал, а на том пятачке, где крутился старшина, уже вовсю горела подожженная трассерами прошлогодняя сухая трава.

Но Логинов, красавчик мужчина, успел-таки еще отползти, оттягивая на себя половину боевиков и принимая огонь крупнокалиберного пулемета с их БТРа.

Паузы в перестрелке были до пяти минут. У наших оставалось по последнему рожку патронов. Боевики не решались соваться, потеряв уже нескольких человек.

Бочков выполз на колею. Теперь он был ближе всех из тройки к боевикам. Но ему мешало солнце — прямо в глаза. Когда набегало облачко, он стрелял прицельно. Когда слепило солнце, бил короткими очередями на звук.

Они с лейтенантом отползли еще на десяток-другой метров. Бочков слышит:

— Все, Леха, нас обошли! Закрой спину — будем здесь держаться!

Теперь они сползли с дороги на обочину. Замполит закрывал Бочкову спину со стороны склона, по которому уже цепью развернулись боевики. Вышло так, что вдвоем они заняли круговую оборону.

С того пятачка можно было уйти только по дороге, с одной стороны которой зиял обрыв, с другой — занятый уже боевиками склон. Каждый сантиметр дороги простреливался. Бочков вдруг услышал:

— Эй, солдаты! Бросайте оружие и уе.....те, даем пять минут!

Явно русский воевал на стороне армян — матерщина была классическая, акцента никакого. Потом другой голос, с акцентом:

— Солдаты, уходите! Оставлять оружие и азеров!

Бочков слышал, как боевики переговаривались в цепи, пробираясь по склону в обход. Снайперы грамотно указывали цели своим автоматчикам — трассеры свистели в каких-то сантиметрах от Бабака и Бочкова.

— Уходи! — приказал замполит Бочкову.

Тот не выполнил приказа. Еще минут десять пролежали под пулями, отвечая одиночными, чтобы противник понял, что военные к себе не подпустят.

— Уходи, они идут!

Бочков лежал теперь на спине, вполоборота к склону, метрах в полутора ниже полотна дороги. Бабак вдруг поднялся — Бочков увидел его голову, плечи, до лопаток примерно. Последнее, что услышал:

— Стойте! Не стреляйте! Я один!

Бочков испугался: "Зачем встал? У нас ведь нет гранат, ничего для ближнего боя!" Потом понял: "Отводит от меня. Дает мне последний шанс".

За спину лейтенанту стал забегать бородач в свитере, с длинным стволом, похоже, с карабином. Бочков лихорадочно соображает, что делать. Стрелять никак нельзя: лейтенант один среди бандитов. Если и срежешь кого-то из них, остальные тут же расстреляют в упор Олега.

Тот, что с карабином, что-то кричал своим по-армянски. Потом, увидев прятавшихся в кустах азербайджанцев, побежал к ним. Бочков и раненый милиционер одновременно дали по короткой очереди — завалили. Сразу же плотный огонь боевики перенесли в их сторону...

Бочков в заварухе успел сменить место, проскочил метров пять. Затих. Патронов в рожке

— два-три, не больше. Как говорится, на крайний случай...