Помоги проекту - поделись книгой:
Екатерина Александровна Мелентьева
Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев
Бартоломе де Лас-Касас и его время
Человек, которому посвящена эта книга, — один из интереснейших, крупнейших и наиболее смелых людей, когда-либо живших на земле. Как это ни странно, об его длинной и бурной жизни мало кто знает. Этим и объясняется появление книги Е. Мелентьевой, в которой рассказывается о судьбе первого страстного борца против кровавого колониализма и оправдывавшей его католической церкви.
Бартоломе де Лас-Касас прожил почти целое столетие (1474–1566 гг.), бывшее временем глубоких, коренных сдвигов во всех областях жизни европейских стран. Он родился, когда Западная Европа (кроме Италии) была еще вполне феодальной. Дворяне-землевладельцы были в большинстве стран полными хозяевами, пользовались всеми благами и ничего не делали; крепостные крестьяне работали на них и никакими благами не пользовались.
Города, во многих странах уже богатые и влиятельные, играли все еще второстепенную роль.
Католическая церковь была всесильной, и любое выступление против нее каралось жесточайшим образом.
Картина мира сохраняла свой старый, веками закрепившийся облик. Границы той его части, которая была доступна Западной Европе, сократились в результате завоеваний турок, захвативших в 1453 году Константинополь и уничтоживших Византийскую империю. Атлантический океан оставался закрытым для европейцев, и о существовании неведомых земель за его просторами никто сколько-нибудь серьезно не догадывался.
Политическая карта Западной Европы была в это время весьма пестрой и малоустойчивой. Разобраться в ее постоянных изменениях, войнах и примирениях, восстаниях, сменах на тронах очень нелегко.
Родина Бартоломе де Лас-Касаса, Испания, как раз в годы его детства впервые стала единым государством в результате брака наследницы кастильского престола Изабеллы с наследником престола Арагона Фердинандом. Это способствовало значительному усилению вновь образовавшейся объединенной Испании. Была проведена перестройка государственного механизма, армии, финансовой системы, значительно усилена центральная администрация, подчиненная непосредственно королевской чете.
В стране нашлось достаточно сил, чтобы нанести окончательный удар арабам, или, как их называли здесь, маврам, борьба с которыми (реконкиста) продолжалась до этого около семи столетий.
В том же 1492 году, когда пал последний оплот мавров — Гранада, от берегов Испании на трех утлых кораблях-каравеллах отплыл генуэзский моряк-авантюрист Христофор Колумб на поиски нового морского пути в Индию и Китай. В том же году он достиг островов у побережья Центральной Америки. Это было первым звеном цепи, ведшей к открытию ранее неизвестного континента. Через шесть лет, в 1498 году, португальский моряк Васко да Гама обогнет мыс Доброй Надежды и впервые морским путем достигнет побережья Индии.
После смерти Изабеллы и Фердинанда испанский престол перешел к их внуку Карлу, ставшему затем императором и объединившему под своей властью Германию, Нидерланды, Испанию и вновь открытые части Америки. Это громадное, самое сильное в Западной Европе государство в длительной войне с Францией завоевало значительную часть Италии, что еще более увеличило его территорию и силы.
В годы роста могущества Испании, затем вошедшей в состав империи, и протекала жизнь главного героя этой книги — Бартоломе де Лас-Касаса.
Жизнь его, бурная и необычайная, была в значительной степени определена могучим идеологическим движением того времени — гуманизмом. Это движение повлияло на весь характер Лас-Касаса, на все гордые устремления его деятельности, направленной против рабства и колониализма, в защиту свободы и равенства всех людей.
Основой гуманистической идейной системы, отражавшей вкусы, чаяния, стремления рождающейся в передовых городах Италии буржуазии был отказ от церковного, богословского понимания мира и жизни и замена его изучением реального человека и окружающей его природы.
Гуманизм родился в Италии в середине XIV столетия. Первым его представителем был великий поэт — певец Лауры — и не менее великий мыслитель Франческо Петрарка (1304–1374). Его идеи развили и распространили по всей Италии, а потом и за ее границами, два поколения гуманистов, крупнейшими из которых были Колуччо Салутати (1331–1406), Леонардо Бруни (1374–1444), Поджо Браччолини (1380–1458) и особенно Лоренцо Валла (1407–1457).
Идеи гуманистов не были открыто революционными, они не порывали с основой всей идеологии средневековья — католической церковью. Многие гуманисты сохраняли внешнюю, а иногда и внутреннюю религиозность, но все они, даже самые умеренные, относились к церкви и ее догмам свободно. Большинство вообще мало интересовалось ею, сосредоточивая все внимание на истории, филологии, эстетике и этике, разрабатываемых в чисто светском духе. Другие же более или менее смело критиковали отдельные недостатки церковной практики. Так, уже первые гуманисты XV столетия — флорентийцы Леонардо Бруни и Поджо Браччолини — писали страстные обличительные сочинения против злоупотреблений и лицемерия монахов. А Лоренцо Валла в своем диалоге «О монашеском звании» осудил монашество как явление не только бесполезное, но и вредное для разумно устроенного человеческого общества.
Тот же Валла в своем «Рассуждении о Константиновом даре» выступает с решительной критикой одного из главных документов, на котором основаны претензии католической церкви на вмешательство в политическую жизнь, и убедительно доказывает подложность этого документа.
В феврале 1468 года в Риме был открыт заговор членов академии, основанной одним из виднейших гуманистов — Помпонио Лето. Участники его, возглавляемые смелым и умным Филиппо Буонаккорзи (академическое прозвище — Каллимако Эспериенте), мечтали убить папу — ограниченного и подозрительного Павла II, восстановить в Риме республику и, возможно, язычество античного типа, поклонниками которого они были.
После 1494 года во Флоренции, колыбели культуры Возрождения и гуманизма, была свергнута власть семьи Медичи. Вершителем судеб восстановленной республики стал темпераментный и красноречивый доминиканский монах Джироламо Савонарола. Фанатически преданный религии, он в то же время резко обличал все пороки и злоупотребления католической церкви. Восстановив против себя всю церковную верхушку и, в первую очередь, широко известного своим корыстолюбием и распущенностью папу Александра VI Борджа, Савонарола продолжал свои обличения, не боясь церковных проклятий и отлучения от церкви, и был казнен как бунтовщик.
С начала XVI столетия наступает пора реформаций. Лютер в Германии, Цвингли и Кальвин в Швейцарии решительно выступают против грехов католической церкви и порывают с ней, увлекая за собой половину Европы.
В атмосфере повсеместного распространения гуманизма и критики церкви, а затем возникновения реформации воспитывался, рос и мужал Бартоломе де Лас-Касас. Типичное дитя Испании, испанский идальго, он был искренне религиозным человеком. Но гуманистические идеи, воспринятые им с юности, показывали ему все язвы церкви, требовали бесстрашной и беззаветной борьбы с этими язвами, борьбы безнадежной и потому глубоко трагической. Трагизм положения Лас-Касаса усиливался тем, что на защиту всего, что он обличал, против чего всю жизнь боролся, руководимый своими благородными, вспоенными гуманизмом идеалами, стала не только развращенная, корыстная католическая церковь, но и та социальная система, которая рождалась на его глазах, — система капитализма.
Силой определившей трагический характер жизни Лас-Касаса, — пороком, с которым ему пришлось встретиться уже с юных лет и с которым он безнадежно боролся в течение всей жизни, была неудержимая корысть, безграничная жажда наживы, являющаяся одним из основных свойств капитализма и на первых его шагах приобретающая особенно отвратительные, жестокие, кровавые формы.
Молодой капитализм требовал денег, денег и денег. Жить хорошо и спокойно без них становилось все более трудно. Безжалостное выжимание средств землевладельцами-феодалами из своих крепостных крестьян становилось недостаточным; новые способы обогащения в торговле, банковском деле, в промышленности требовали особой подготовки и доступны были далеко не всем, особенно испанским идальго, столетиями умевшим только воевать и тратить навоеванное.
Понятно, что Западную Европу уже с конца XV столетия охватила, как тяжелая эпидемия, жажда открытия способов и путей легкой, «благородной», дворянской добычи золота, которого так не хватало Европе.
Тысячи алхимиков, десятки тысяч поддерживающих их легковерных людей мечтали открыть способ создания золота химическим путем, но все попытки в этом направлении, хотя и приводили попутно к важным научным открытиям, золота не давали. Многие смутно представляли себе, что где-то за морями и океанами существуют далекие и труднодоступные неизвестные земли, в которых золото имеется в неограниченном количестве. Стоит только (мечтали они) открыть пути к этим землям, и звенящие потоки золота хлынут в пустые карманы европейцев. И вот для открытия этих путей в различных странах, в первую очередь в тех, которые имеют выходы в океаны, организуются экспедиции. На утлых парусных суденышках, не имея сколько-нибудь совершенных навигационных приборов, плохо представляя себе, куда и сколько времени надо плыть, сотни авантюристов, не боящихся даже смерти, были готовы на любые трудности и лишения, только бы достигнуть золотоносных берегов, только бы запустить жадные руки в поток блестящего металла.
И когда эти пути были найдены, вернее вслепую нащупаны, и каравеллы Христофора Колумба наткнулись на острова у берегов Америки, тысячи одержимых бешеной корыстью смельчаков бросились туда. Не останавливаясь перед самыми мрачными преступлениями, заливая открытые земли кровью, принялись грабить их, уничтожая или обращая в рабство ни в чем не повинных местных жителей.
Самые кровавые злодеяния они прикрывали именем христианского бога, якобы благословляющего правоверных католиков на любые действия по отношению к неверующим грешникам — туземцам.
«Всемогущий, всеблагой боже, — писал в своем дневнике один из первооткрывателей Америки, — дай мне в милосердии своем найти золотоносные земли». И когда земли были открыты, полагая, очевидно, что такова воля «всеблагого бога», католик-первооткрыватель грабил и убивал, как только мог.
Герой этой книги Лас-Касас не понимал, да и не мог понять, что и его воинствующий гуманизм и его жестокий, кровавый враг — неуемная корысть — рождены одной и той же причиной: молодым, начинающим свой путь по миру капитализмом и что не ему, герою-одиночке, остановить этот усеянный миллионами трупов путь; что он, как его младший современник Дон-Кихот Ламанчский, так же, как и он, типичный испанский идальго, ведет борьбу с ветряными мельницами. Но чем более безнадежной была эта борьба, тем более привлекательным кажется нам, свидетелям конца того колониализма, с которым на его первых шагах воевал Лас-Касас, фигура этого гуманиста-героя, священника и монаха, бесстрашно сражавшегося со всей гигантской машиной католической церкви, воина-дворянина, выступившего против не менее гигантской машины испанского королевства и Германской империи.
Образ этого человека, наделенного чистым умом и мужественным сердцем, рисует данная книга. Она не является историческим исследованием, она — роман, но автор ее стремился возможно вернее передавать точные исторические факты, пересказывать или сообщать в переводах подлинные документы, отступая от исторически засвидетельствованных фактов только там, где в биографии его героя имеются белые места, когда нельзя установить точно, что именно в определенные моменты с ним случалось. Большинство выведенных в романе персонажей — реальные исторические лица, и характеристики их также, насколько возможно, историчны. Только изредка приходилось автору для достижения художественного эффекта сводить двух исторических героев в одно лицо или вообще изобретать одного из них.
Главное, к чему стремился автор, это к тому, чтобы читатель почувствовал яркий, пряный колорит времени, в котором жил его герой, вдохнул тот воздух, которым он дышал, и чтобы герой этот, один из первых борцов с капитализмом и его исчадием — колониализмом, стал для него живым, а может быть, и любимым.
Юность
Путешествие в Саламанку
…Я же отеческий край и поля покидаю родные…
Ранним осенним утром 1489 года из Севильи выехала большая карета, запряженная четверкой вороных лошадей. Карету сопровождало четверо вооруженных всадников.
Вот уже позади осталась Севилья, лежавшая словно светлый драгоценный камень в оправе из серебристых оливковых рощ и зеленых виноградников.
Впереди были десятки лиг[1] по равнинам Кордовы, по гористым дорогам Сьерры-Морены и Сьеры-де-Гвадаррамы, отделяющих благодатную Андалузию от суровой Старой Кастилии.
Из окон кареты с любопытством выглядывали два румяных мальчишеских лица. Еще бы, ведь Бартоломе и Леон впервые выезжали из родного города в такое дальнее путешествие: их путь лежал в Саламанку, в университет!
Бартоломе и Леон были давними друзьями. Леон — круглый сирота, племянник каноника Андреса Бернальдеса, вместе с Бартоломе готовился к вступительным экзаменам. Менее чем час назад судья дон Франсиско Педро де Лас-Касас и каноник Бернальдес давали последние наставления лисенсиату[2] Хуану де Маркосу, который сопровождал мальчиков.
— Прошу вас, лисенсиат, соблюдать сугубую осторожность, ибо перемирие с маврами окончено. Страна находится в состоянии войны. Мавры часто тревожат набегами пограничные селения, — сказал дон де Лас-Касас.
— Наш путь лежит в стороне от границы, сеньор, — ответил Маркос. — До крепости мавров Альхамы добрых десять лиг.
— У нас есть оружие! — воскликнул Бартоломе, и его черные глаза загорелись. — И мы, потомки доблестного Сида, не уроним чести кастильцев!
Дон де Лас-Касас погрозил ему пальцем и сказал Леону:
— Ты старше моего сына, Леон, почти на два года, и я верю, что будешь ему братом. Хотя Бартоломе на днях исполнилось пятнадцать лет, иной раз он говорит и поступает, как неразумное дитя, — и отец потрепал сына по темной, коротко остриженной голове.
Мальчики промолчали, но с тайной гордостью погладили короткие шпаги, врученные им при отъезде. Что скрывать, опасная стычка с маврами казалась им весьма увлекательной!
— Надеюсь, что ничего не случится, — возразил лисенсиат. — Благодарение богу и заботам досточтимого сеньора Лас-Касаса — мы снабжены хорошей вооруженной охраной и быстрыми лошадьми!
Когда Севилья осталась позади, лисенсиат сказал:
— Отличная погода, мои юные коллеги! Это хорошее предзнаменование для нашего путешествия!
Он славный, этот лисенсиат Маркос, и прекрасно понимает состояние своих спутников. Хотя уже прошло более десяти лет, как Хуан Маркос окончил университет, все же отъезд из родного дома никогда не забывается.
Покачивание кареты убаюкало лисенсиата. Он спит, и с его лица долго не сходит улыбка.
Вот они проезжают первую придорожную венту[3]. Около нее — большой караван. Множество мулов нагружено тюками, бочками, а иные оседланы для всадников. Шум, крики, лай собак, хлопанье бичей поразили Бартоломе и Леона. Высунувшись из кареты, они с интересом наблюдали за караваном.
— Вероятно, мы уже проезжаем венту «Черный вепрь», — сказал, зевнув, проснувшийся лисенсиат. — О, да здесь большой караван. Уверен, что тут есть и студенты, которые, как и мы, направляются в Саламанку.
И действительно, в пестрой и шумной толпе купцов и погонщиков можно было увидеть несколько юношей в традиционной одежде студентов — в черном ферреруэло — коротком плаще с воротником без капюшона; на голове у студентов были черные береты.
— А почему они едут с караваном? — спросил Бартоломе у лисенсиата, когда вента осталась позади и только облако пыли клубилось за каретой.
— Путешествие по нашим дорогам не безопасно. И вот небогатые студенты, которые не могут, как мы, ехать в карете или верхом в сопровождении вооруженных слуг, вынуждены присоединяться к торговым караванам.
— Но ведь это очень медленно, — заметил Леон.
— Вы правы, но зато не так страшно нападение мавров или разбойников.
— Разве тут есть и разбойники? — у Бартоломе загорелись глаза.
— К сожалению!.. Бродяги, воры и беглые каторжники — весь этот сброд частенько собирается в шайки и грабит на дорогах. Конечно, у бедных студентов, кроме их мулов и плащей, нечего взять, но разбойники не брезгуют и этим.
После короткого отдыха и ужина в Кордове путники двинулись дальше. Бартоломе и Леон были огорчены, так как хотели посмотреть этот старинный город.
— Летом вы поедете на каникулы в Севилью и тогда сможете полюбоваться Кордовой. А теперь надо спешить, ибо через три недели у вас экзамены, — резонно возразил лисенсиат.
После равнинной Кордовы начинались горные дороги Сьерры-Морены. Отдохнувшие лошади бодро бежали вперед, с гор веяло вечерней прохладой. Даже у лисенсиата прошел сон, и он рассказывал юношам о своих путешествиях по Испании.
— Сеньор Маркос, — обратился старший из слуг к лисенсиату, — где прикажете располагаться на ночлег?
— Я думаю, Мануэль, что мы дотемна доедем до венты дядюшки Гардуньи «Скала влюбленных»?
— Да, сеньор, — ответил Мануэль. — До захода солнца еще хороший час, а до «Скалы влюбленных» менее трех лиг.
Дорога становилась настолько крутой, что лошади с трудом одолевали каждый подъем. Наступала ночь. Было тихо и безветренно. Багровая луна лишь ненадолго показалась на небе, но вскоре она исчезла в черных тучах, медленно наплывавших с запада.
— Пресвятой Христофор, ну и кромешная тьма! — кучер остановил карету. — Надо зажечь фонари, а то попадем невзначай в овраг!
Он зажег толстые свечи и снова сел на козлы.
Лисенсиат послал двух слуг вперед:
— Скажите, чтобы нам приготовили комнаты. Боюсь, что после полуночи старый Гардунья так крепко заснет за своими дубовыми воротами, что его и бомбардой[4] не разбудишь! Не остаться бы нам без ночлега…
Карета въехала в узкое ущелье с черными отвесными скалами. Начали падать редкие капли дождя. По временам вспыхивали далекие молнии. Слышались глухие раскаты грома. Лисенсиат заметно беспокоился, поглядывая на извилистую дорогу, слабо освещенную светом фонарей.
— А я люблю грозу! — весело сказал Бартоломе. — Помню, дома сестра, тетя Анхела, все служанки всегда прятали головы в подушки при первом ударе грома. А я выбегал во двор, размахивал своей деревянной шпагой и воображал себя Сидом, поражающим мавров:
Леон тотчас же подхватил:
Задул резкий ветер. Частые вспышки молний рассекали небо, казалось, над головой путников. Раскаты грома напоминали непрерывную канонаду из множества бомбард. Сплошные потоки воды обрушивались в ущелья между скалами, срывая за собой камни. Карета остановилась. Кучер, ругаясь, слез с козел и накрыл дрожащих лошадей попонами. Дождь лил не переставая, но гроза уходила на восток…
— Не пора ли нам попробовать поехать, Хорхе? — спросил лисенсиат кучера.
— И я думаю то же, сеньор. Не стоять же нам тут до второго пришествия, — и кучер снял с лошадей попоны. Карета медленно, то и дело останавливаясь, двинулась по размытой дороге.
— Вероятно, эти две лиги до венты мы будем плестись до самого утра, — шепнул Бартоломе Леону, который успел подремать, пока они стояли. — Я так замерз и хочу есть!
— Да? — сонным голосом ответил Леон. — Я тоже промера до костей, но мечтаю только о теплой постели.
Наконец впереди замелькали бледные огоньки.
— «Скала влюбленных»! Смотрите, как приветливо мигают нам ее огни. Ручаюсь, не пройдет и получаса, как мы будем там.
— А почему эта вента носит такое название? — спросил Бартоломе у лисенсиата.
— Существует предание, что много лет назад в Гранаде в плену у мавров томился молодой красивый испанец. В него влюбилась дочь мавританского вельможи. Красавица подкупила стражу, и влюбленные бежали из Гранады. По дороге они остановились отдохнуть у огромной скалы. Но здесь их настигла погоня. Положение влюбленных было безвыходным, и они решили умереть. Обнявшись, молодые люди бросились со скалы в пропасть. Их нашли и похоронили под скалой. А потом на могилу положили каменную плиту с латинской надписью, которая в переводе означает: «Скрывается союз, скрывается драгоценность». Я думаю, что смысл этого изречения заключается в том, что истинные любовь и верность подобны самому драгоценному камню — алмазу: их нельзя ни сокрушить силой, ни одолеть изменой. Около скалы есть колодец. Путники, утолив жажду чистой и холодной водой, вспоминают добрым словом несчастных влюбленных. Невдалеке от этого места была построена вента, которую назвали «Скала влюбленных». Но вот, наконец, и наш приют!
У раскрытых ворот стоял хозяин венты с фонарем. Он сам вышел встретить приезжих, так как увидел по охране и карете, что это богатые и знатные сеньоры.
— Пожалуйте, ваши милости! — суетился похожий на хорька Гардунья. — Прошу погреться ваших милостей! Уж такая ненастная погода, пресвятая дева, что я не пожалел зажечь запасные брасеро![5]
Продрогшие путники вошли в длинную залу с низким закопченным потолком. Вдоль стен стояли широкие скамьи, а посередине — огромный стол, уставленный посудой из английского олова.
— Дайте нам, дядюшка Гардунья, поскорее пол-асумбры[6] лучшего вина: моим юным коллегам, да и мне необходимо согреться!
— Сейчас, сейчас, ваша милость! И ужин уже готов! Жена! — позвал хозяин. — Подавай рыбу и яйца на стол! Ведь сегодня рыбный день, ваша милость, у меня такие форели, что останетесь довольны!
У брасеро, наполненных горячими красными углями, пристроились Бартоломе и Леон. От тепла их так разморило, что они отказались от ужина, а только выпили немного вина с печеньем.
— Идите, друзья мои, спать, — сказал лисенсиат. — Проводите молодых сеньоров в комнату.
Поделиться книгой: