Помоги проекту - поделись книгой:
После городского училища лишь немногие переходили в эльберфельдскую гимназию. Отец слегка колебался.
– Каспар Энгельс был человек простой, гимназии не кончал, но увеличил состояние вчетверо, и уважал его в городе каждый, – говорил он полушутя фрау Элизе.
Но мама шуток не принимала.
– Дорогой мой, то был другой век, а сейчас даже Бланки отдают своего сына в гимназию.
– Я бы сам мечтал стать директором такой гимназии, – говорил дед, – как-никак, она лучшая в Пруссии!
Наконец было решено: Фридрих переходит в гимназию, а так как дорога длинна, он живет на пансионе у самого исполняющего обязанности директора, доктора Ханчке.
Уже первый урок в гимназии был удивителен.
Сначала все казалось обыкновенным. В актовом зале собрались новые и старые ученики, и профессор Ханчке сказал речь.
Фридрих, братья Греберы и Бланк держались вместе. Больше половины людей в их новом классе были незнакомыми – из Эльберфельда. Они же, барменцы, чувствовали себя здесь чужеземцами.
Ханчке говорил спокойно. Речь его была составлена из фраз типа: «я выражаю надежду», «вы и впредь будете также старательно». Речь эта казалась круглой и в меру скучной.
Фридрих приготовился поскучать и на первом уроке. Но едва они сели, как дверь громко распахнулась и в класс быстрыми шагами вошел учитель словесности Клаузен.
– Садитесь, садитесь быстрей, господа, – сказал Клаузен, отмахнувшись от приветствий, – я познакомлю вас с чрезвычайно интересным изданием. – Он поднял вверх толстую книгу. – У меня в руках первый том профессоров Якоба и Вильгельма Гриммов: «Детские и семейные сказки». Кто знаком с этой книгой, господа?
Фридриху из этой книги читал дедушка Ван Хаар. Знакомыми оказались еще двое.
– Отлично, – обрадовался Клаузен и начал читать сказку «Игрушки великанов».
Слушали его тихо. Никто из учеников не привык, чтобы на уроке читали сказки.
Клаузен читал громко, с удовольствием изображая и великана, и его дочь, и крестьян.
Когда сказка кончилась, он захлопнул книгу.
– Братья Якоб и Вильгельм Гриммы – явление замечательное в культуре германских народов. Я вам прочитаю отрывок из «Песни о Гильдебранте». Это самое древнее произведение германского героического эпоса. Его тоже разыскали профессора Гриммы.
И Клаузен начал читать на память древние стихи.
– Некоторые полагают, что любовь к родине начинается с преклонения перед королем. Нет, господа. Хотя любой человек должен уважать законную власть своего государства, любовь к родине начинается со знания истории и культуры своего народа.
Урок кончился быстро. Клаузен попрощался с учениками и так же энергично вышел. А гимназисты продолжали тихо сидеть.
Ничего похожего в барменском училище Фридрих не слышал.
И был новый день и новый урок Клаузена.
Он вошел так же быстро, он и по коридору ходил почти бегом, высоко подняв голову.
– Господа, я поздравляю вас с рождением большого поэта! – начал он прямо от двери. – Запомните его имя: Фердинанд Фрейлиграт. Я сам открыл его несколько дней назад. У него пока нет отдельной книги и печатается он в альманахах, журналах. Но я уверен, что это – будущая слава нашей поэзии. – И Клаузен нараспев стал читать стихи Фрейлиграта. Он читал негромко, сам вслушиваясь в музыку строк. Он прочитал «Месть цветов», «Негритянский вождь», «Сокол» и «Принц Евгений».
Класс, увлеченный чтением, сидел, затаенно вслушиваясь.
Видимо, на лице Фридриха было какое-то особенное чувство в этот момент, потому что Клаузен подошел к нему.
– Хотите, прочитаю «Принц Евгений» снова?
Фридрих на секунду растерялся, а потом выдохнул:
– Конечно!
И Клаузен начал снова:
Фридрих даже имени такого прежде не слышал: «Фердинанд Фрейлиграт».
«Да и откуда слышать, – подумал он сейчас, – дедушка болен, а с отцом только и говорить что о торговых операциях».
Клаузен кончил, помолчал, а потом проговорил тихо:
– Господа, это лучшие стихи, которые я читал за последние годы. Я переписал их на отдельный листок. Если кто-нибудь из вас пожелает запомнить их – буду рад.
Запомнить пожелали почти все и в перемену переписывали стихи в свои тетради.
И еще. С того дня между Фридрихом и преподавателем Клаузеном установилась особенная связь.
Часто во время урока Фридрих чувствовал на себе взгляд Клаузена, словно ему одному учитель рассказывал увлеченно. А может быть, Клаузену необходимо было всматриваться в лицо своего ученика, потому что лицо Фридриха, как эхо, воспроизводило все оттенки чувств, которыми загорался учитель.
Однажды на перемене, когда все, устроив шумную возню, ездили друг на друге, к Фридриху неожиданно подошел Клаузен. В это время верхом на Фридрихе сидел, размахивая руками, Бланк.
Клаузен взглянул на них спокойно, как будто ничего особенного не происходило.
– Господин Энгельс, я хотел бы побеседовать с вами после уроков. – В голосе Клаузена Фридриху почудилась улыбка.
– Я готов, – неловко пробормотал Фридрих, все еще держа на себе Бланка.
Клаузен кивнул головой и пошел в свои классы. Он шел как всегда быстро, энергично, при этом спину держал прямо, а голову высоко – словно был на параде.
Все снова начали возню.
Бланк тоже понукал его, но Фридриху играть расхотелось. Он ссадил Бланка и отошел в сторону.
Это было непонятно: зачем учитель позвал его и почему именно его?
Быть может, за провинность какую-нибудь? Таких провинностей немало у каждого ученика.
– А, Энгельс! Я поджидаю вас. Проводите меня до дому. Поможете нести тетради. – Клаузен сказал это весело. Лишь редкий ученик старших классов провожал Клаузена до дому и нес школьные тетради на проверку. Эти ученики были известны всем, и Фридрих на них смотрел даже не с завистью – какая там зависть! Завидовать можно тому, что доступно, досягаемо. А прогулка вместе с учителем была до этой минуты недосягаемой.
Он шел рядом с Клаузеном по улице, задирая голову, смотрел ему в лицо, что-то отвечал, когда учитель спрашивал, и не переставал по-глупому улыбаться. Он и сам чувствовал, что улыбка глупа, неуместна, но не мог прогнать ее.
Клаузен занимал второй этаж в небольшом доме. Одна из комнат, самая длинная, была его кабинетом.
– Тетради кладите сюда, раздевайтесь, проходите и садитесь в то кресло. Сейчас Герда принесет нам чай с булочками. Она печет удивительно вкусные булочки! – Клаузен почти силой усадил Фридриха и вышел на несколько минут из кабинета.
Пока хозяин отсутствовал, Фридрих с восхищением оглядывал комнату. Всюду – в тяжелых шкафах за стеклами, на открытых полках – стояли книги. Такого количества книг не было даже в доме у дедушки Ван Хаара.
«Прочитать бы их мне!» – подумал он, разбирая латинские названия на переплетах.
Клаузен снова вошел и, как всегда, начал сразу от двери:
– Скажите, Энгельс, вы знаете, что двадцать семь лет назад произошло замечательное событие в жизни германских народов? Вы, конечно, подумали, что я говорю о каком-нибудь знаменитом сражении? – Клаузен засмеялся. – Нет, совсем о другом. Я говорю вот об этом прекрасном издании Иоахима Арнима и Клеменса Брентано. – И Клаузен достал том в красивом переплете.
Фридрих сразу узнал его и обрадовался.
– «Волшебный рог мальчика»?
– Именно он. Собрание народных баллад и песен. Молодец, что вы его знаете. Многие из баллад впервые были напечатаны именно здесь. Благодаря им открылись неведомые богатства народного творчества, и все они хлынули в литературу.
– Я некоторые баллады наизусть знаю, – сказал Фридрих.
– Вот как! – еще больше обрадовался Клаузен. – Это прекрасно! Это превосходно! Например, «Крысолова» ты мог бы сейчас рассказать? Не смущайся, представь, что стоишь перед классом.
Фридрих поднялся, набрал воздуха и громко начал:
– Хорошо, – сказал Клаузен.
В этот момент вошла служанка. В руках у нее был поднос с кофе и булочками. Она замерла в дверях и тоже стала слушать знаменитую легенду о волшебнике-крысолове, не получившем плату от гамельнского магистрата и за это уведшем всех городских детей за собою в реку Везер.
Фридрих так разволновался во время чтения баллады, что, когда продекламировал последние строки, почувствовал бьющееся свое сердце, и даже руки у него слегка дрожали.
– Очень хорошо! – похвалил Клаузен. – И что особенно важно – рассказано с искренним чувством. Герда, что вы скажете, вам понравилось? – спросил он у служанки.
Та, улыбнувшись, согласно кивнула.
– Скоро у нас будет гимназический вечер. Там выступают обычно старшеклассники. Но я хочу попросить тебя тоже выступить.
Он назвал Фридриха на «ты», как своего друга, и Фридриху стало от этого еще радостней.
– Если ты расскажешь несколько баллад, сначала народных, а потом Бюргера? Он ведь первым из поэтов сочинил собственную балладу. Ты, конечно, знаешь ее, это «Ленора».
– Знаю, – подтвердил Фридрих.
– Еще бы ее не знать. Так вот, и Гете, и Шамиссо увлеклись балладами вслед за Бюргером. Было бы неплохо, если бы ты прочитал их баллады тоже. Как ты? Согласен?
– Согласен, – тихо ответил Фридрих.
– Это важный для гимназии вечер. Ты познакомишь слушателей с балладным творчеством лучших поэтов… А теперь возьмемся за булочки. – И Клаузен улыбнулся.
Скоро даже походка изменилась у Фридриха. Он стал ходить так же быстро и прямо, высоко неся голову, как Клаузен.
В тетрадях по древней истории он так старательно все зарисовывал, что Клаузен однажды взял их, чтобы показать другим преподавателям рисунки пирамиды Хеопса.
– У него лицо меняется, когда Клаузен входит, – говорил Бланк Греберам, – вы посмотрите, сразу освещается.
Это было действительно так.
И Фридрих часто провожал Клаузена до дому. Клаузен давал ему читать свои книги. По дороге они беседовали на равных, словно двое хорошо воспитанных друзей-одноклассников, подчеркивающих в разговоре уважение друг к другу. Иногда читали стихи.
– «Три талера штрафа за старого пса!» – декламировал Клаузен из Шамиссо.
А Фридрих читал гетевского «Прометея».
– «Нет никого под солнцем ничтожней вас, богов!»
– Тише, тише, – смеясь, успокаивал Клаузен. – Вы всполошите своим чтением всех филистеров, и тогда мне не быть твоим учителем, а тебе – моим учеником.
Многие книги Фридрих прочел в тот год благодаря учителю словесности и истории.
Доктор Ханчке относился к этой дружбе снисходительно.
– Я смотрю, Фридрих, и вас увлек наш эльберфельдский Зигфрид? – спросил он за ужином в начале их дружбы с Клаузеном. Каждый год он кого-нибудь да увлекает.
– Вы сами говорили, что коллега Клаузен – человек достойный и самый дельный из учителей.
– Говорил, – согласился доктор Ханчке и посмотрел на Фридриха, как бы решая, стоит продолжать разговор или нет. – Но, к сожалению, коллега Клаузен – человек увлекающийся чересчур. Иногда он говорит там, где следовало бы промолчать. И я бы не хотел, чтобы его урок посетил пастор Круммахер…
Бланку трудно давалась латынь. И всякий раз, когда доктор Ханчке вызывал его отвечать, лицо у Бланка становилось мученическим, словно шел он в последний путь на смерть, а не к доске.
И пока Бланк, путаясь, спрягал глаголы, всем было скучно, каждый занимался чем мог.
Таким и нарисовал его Фридрих во время урока латыни и перебросил шарж Греберам. Те подписали внизу «великий страдалец» и пустили рисунок дальше. Рисунок передавали из рук в руки, пока он не попал к тихоне Плюмахеру.
– Господин Плюмахер, что это вы так весело разглядываете? – спросил вдруг Ханчке. – Подайте, пожалуйста, листок сюда.
Плюмахер, боязливо опустив голову, понес листок к кафедре.
Ханчке приблизил рисунок к глазам, осмотрел его, почти нюхая, и неодобрительно качнул головой.
– Очень остроумно! И это вместо того, чтобы помочь товарищу овладеть великой латынью! Получите замечание в кондуит!
Конечно, Плюмахер сам был виноват, что попался со своей неловкостью. И ничего страшного не было в этом замечании, ну, накажет его отец дома. Отцы всех наказывают.
Но шарж-то все-таки нарисовал Фридрих, и ему казалось, что все с ожиданием смотрят теперь на него.
Поделиться книгой: