Помоги проекту - поделись книгой:
– Странный этот Вейтлинг, – говорил вечером Энгельс. – Мне о нем рассказывали совсем иначе.
– Да и я ожидал встретить иного, – согласился Маркс. – Первая его книга сделала огромное дело, несмотря на то, что уже и в ней немало заблуждений.
– А сегодня он держался так, словно сам он единственный пророк, а в кармане у него лежит готовый рецепт общего счастья. Неужели слава так может переменить человека!
На Уэберр-стрит, в таверне «У ангела» собрались вожди чартистов и борцы за свободу из разных стран, те, кто укрывался в Лондоне от преследований своих королей.
– Пора объединить силы, – сказал Энгельс. – Нам всем нужна международная революционная организация. Меня поддерживает и мой друг Маркс, который тоже находится здесь.
С их предложением согласились все.
Через день после этого собрания Маркс и Энгельс уплывали на континент. Уже без них в годовщину провозглашения Французской республики собрались на праздник двести демократов из десяти стран.
Были речи, было хоровое пение, читали стихи.
Иосиф Молль пел «Марсельезу» на французском языке.
На этом празднике родилось новое общество – «Братские демократы».
Через несколько недель в брюссельскую квартиру к Энгельсу приехала и Мери.
Осенью по ночам, когда на замерзших пустых брюссельских улицах бродили одни собаки, в кабинете Маркса горел свет. Двое молодых здоровых мужчин с удовольствием и громко смеялись, потом некоторое время Маркс и его друг Энгельс негромко разговаривали, а потом снова раздавался хохот.
– Следующую главу назовем «Размышление святого Бруно о борьбе между Фейербахом и Штирнером», – доносился голос Энгельса.
Маркс и Энгельс писали книгу «Немецкая идеология».
«Когда я сообщил своей жене о вашей весьма философской системе писания вдвоем до 3 – 4 утра, она заявила, что такая система для нее не годилась бы и что если бы она была в Брюсселе, она устроила бы государственный переворот среди ваших жен. Моя жена не возражает против организации революций, при условии, чтобы эта работа производилась по системе сокращенного рабочего дня», – написал из Англии Гарни, когда узнал, что друзья работают над книгой осень и зиму без отдыха.
К тому времени вышло немало путаных работ о будущем развитии человечества, о коммунизме.
Бывший берлинский знакомый Энгельса, тихоня Макс Штирнер, издал книгу, о которой заговорили все приказчики и лавочники в Германии. Книга называлась «Единственный и его собственность».
«Личность человека – „Единственный“ – живет в борьбе со всем миром, – уверял Штирнер. – Право, государство, мораль – это призраки».
Штирнер уверял, что при коммунизме личность станет рабом общества, раз у нее нет частной собственности. Коммунисты, отменяя частную собственность, уничтожают личность! – убеждал он.
Над этими штирнеровскими взглядами Маркс и Энгельс зло посмеялись в «Немецкой идеологии».
Некоторые социалисты в те годы стали думать, что коммунизм наступит сам собой, разрушительные революции лишь повредят. Нужна не революция, а проповедь всеобщей любви к людям, и тогда, осознав порочность своего общества, все – и буржуа, и бюргеры, и земельные собственники, и пролетарии – полюбят друг друга, как братья, и устроят на земле коммунизм. Все ближе к этим философам уходил и Мозес Гесс. Они назывались «истинными социалистами». Их взгляды Маркс и Энгельс разбирали критически во втором томе.
«Само собой разумеется, – писали Маркс и Энгельс, – что с момента возникновения в Германии настоящей коммунистической партии „истинным социалистам“ придется все больше находить свою публику лишь среди мелких буржуа…»
Маркс и Энгельс остановились и на слабых сторонах Фейербаха. Фейербах объявил себя коммунистом. Он думал, что для этого достаточно признать, что люди нуждаются и всегда нуждались друг в друге. Он подходил к природе как материалист, но истории человеческих отношений не понял.
«Материализм и история у него полностью оторваны друг от друга, – писали Энгельс и Маркс. – …Для коммунистов все дело заключается в том, чтобы революционизировать существующий мир, чтобы практически выступить против существующего положения вещей и изменить его».
В эти месяцы упоенной работы, пожалуй, лишь Энгельс да несколько близких людей поняли главное открытие Маркса.
Маркс открыл законы, по которым развивалось человечество.
Энгельс назвал это открытие величайшим.
С тех пор как люди осознали самих себя, они стали рассказывать и записывать свою историю. Великие историки мира – Геродот и Плутарх, Ливий и Тацит – оставили много полезных знаний о прошлой жизни людей.
Но в понимании истории всего человечества от древнейших времен до сегодняшних дней всегда царили хаос и произвол. История была не наукой, а лишь пересказом цепи событий и биографий.
Маркс первым в мире превратил историю в стройную научную теорию, создал исторический материализм.
Деятельность людей имеет две стороны – производство и общение, отношения друг с другом. От определенного способа производства зависит и определенный способ жизни людей, политические и общественные отношения.
Энгельс даже задохнулся от радости, удивления, внезапной ясности во взгляде на всю историю человеческую, когда Маркс впервые сформулировал перед ним эти свои взгляды.
«Производительные силы определяют форму общения, общественные отношения!» – это же так ясно, и так неожиданно просто, и так замечательно!
Производительные силы развиваются, и старая форма общения – рабство, крепостная зависимость – перестает соответствовать им, и становится цепью, сдерживающей их развитие. Происходит социальная революция, она рвет цепь, создает новые общественные отношения, которые соответствуют более развитым производительным силам.
«Возникает класс, который вынужден нести на себе все тяготы общества, не пользуясь его благами… и от него исходит сознание необходимости коренной революции, коммунистическое сознание, – писали Маркс и Энгельс. – …Коммунистическая революция уничтожает господство каких бы то ни было классов вместе с самими классами».
Наступил апрель, теплые дни, ранние рассветы и весенние надежды.
Два тома «Немецкой идеологии» были закончены. И хотя каждый день приходили новые мысли, хотелось уточнять заново абзацы, фразы, книгу уже сейчас можно было отвозить издателям. Издатели же заплатят аванс – и тогда конец временному безденежью.
Энгельс вышел из дому и увидел вдруг нежные, юные листья на деревьях. Он поднял голову к небу и услышал пение птиц – птицы пели о новых гнездах, о летней солнечной жизни, а воздух кругом был свежий, утренний.
– Фред! Фред! – неожиданно позвала его из окна Мери.
– Я здесь, – отозвался Энгельс и неожиданно рассмеялся.
– Посмотри, какое утро! – сказала радостно Мери.
– Я вижу! – откликнулся Энгельс, а потом подумал: «Ну почему же не пишет издатель о нашей рукописи!».
Весной 1846 года тридцатитрехлетний сын богатого симбирского помещика литератор Павел Васильевич Анненков, приятель Белинского, Герцена и Бакунина, выехал за границу.
За пять лет до этого Анненков уже был за границей. В Риме он жил вместе с писателем Гоголем и там под его диктовку записал первый том бессмертной поэмы «Мертвые души».
Сейчас, накануне отъезда, он получил от другого приятеля своего, Григория Михайловича Толстого, рекомендательное письмо к Марксу.
– Один из интереснейших людей в европейском мире, – говорил Толстой, – вам полезно будет познакомиться с ним. Жаль, что он отказался ехать ко мне в гости, в мое казанское имение.
В Брюсселе Анненков остановился в лучшем отеле.
Переодевшись для визита, он взял местного извозчика и поехал отыскивать улицу Альянс. По дороге он думал об удивительном сходстве людей одинаковых профессий.
Даже извозчик, – говорит по-французски, одет в шляпу, – в Москве по одежде сошел бы за гувернера или образованного промышленника, – но ухватки у него все же извозчичьи, и переодень его в армяк – уже не отличишь от московского лихача.
Подходя к нужному дому, Павел Васильевич приготовил заранее и свою визитную карточку и рекомендательное письмо, писанное по-французски:
Я рекомендую Вам г-на Анненкова. Это – человек, который должен понравиться Вам во всех отношениях. Его достаточно увидеть, чтобы полюбить. Он Вам расскажет обо мне. Я не имею теперь возможности высказать Вам все, что хотелось бы, так как через несколько минут уезжаю в Петербург.
Будьте уверены, что дружба, которую я питаю к Вам, вполне искренняя. Прощайте. Не забывайте Вашего истинного друга
Квартира у Маркса была удивительно тесной и скудно обставленной. Анненков так и сказал об этом после обычных вежливых фраз.
– У нас в России самый оригинальный и глубокий из мыслящих людей – Белинский – живет так же, как и вы, в убогой тесной квартирке. Среди его друзей немало людей состоятельных, они жалеют его, но помочь отчего-то не догадываются.
– О Белинском я слышал в Париже от Бакунина и Толстого.
– Ах этот пылкий Толстой! Он хочет продать все свои имения, чтобы бросить деньги в жерло будущей революции.
– Вот как? – удивился Маркс. – А мне он говорил, что, наоборот, вернется к своим крестьянам и станет облегчать условия их существования.
– Мы, скифы, иногда становимся загадкой даже для самих себя… В моем отечестве, господин Маркс, есть и другие люди, которых интересует развитие передовых идей в Европе. За этим я и пришел к вам. Вы – один из самых радикально настроенных людей, и ваше мнение о коммунизме мне хотелось бы знать.
– Прекрасно. Я скажу вам свое мнение. Завтра у нас совещание с Вейтлингом. Там же будет и мой друг Энгельс. Приглашаю вас на это совещание.
Остаток вечера Анненков прогуливался пешком по брюссельским улицам, наблюдал, как одевается публика, какие здесь у кого привычки, и уже думал об очерке, в котором отметит все увиденное.
А ночью долго ему не спалось.
Он вспомнил нового своего знакомого, такого быстрого, деятельного, с уверенным голосом, и затосковал.
Тоска была привычной, но от этого она не становилась легче. Все кругом были заняты важной деятельностью. Один имения продавал, другой их приобретал, третий думал о развитии родной литературы, четвертый – о политической борьбе и своих политических рукописях, о свободе для народа. У всех свои дела. Лишь Анненков не знал, к чему приложить душу. И потому все ездил, был со всеми знаком, выглядывал их дела, книги, участвовал в разговорах, но ничего из их мыслей к себе приложить не мог. Какой-то он лишний человек, ну прямо как литературный тип, открытый Белинским.
Он долго ворочался в тоске, жалел себя, пока не наступил сон.
В тот год все знали, что в Брюсселе, в бельгийской столице, дышится свободнее.
Приехал Вильгельм Вольф, сын крепостного крестьянина из Силезии. В юности он с трудом пробился в университет, стал изучать классическую филологию, но после студенческих волнений угодил в тюрьму.
– Я давно хотел сказать вам свое спасибо за ваши статьи в «Немецко-французских ежегодниках». – Вольф разговаривал с Марксом и Энгельсом уже в первый день. – Они хорошо прочистили мою голову, после этого я стал задумываться о коммунизме.
– А мы читали ваши статьи в защиту силезских ткачей, они привлекли внимание всей Германии.
Вольфу скоро дали прозвище Лупус («волк» – перевод его фамилии на латынь).
Приехал прусский лейтенант Вейдемейер. Он тоже читал сначала «Рейнскую газету», потом «Ежегодники», а потом отказался от службы и сам стал печатать социалистические статьи.
И товарищ Маркса по гимназии Эдгар фон Вестфален, младший брат Женни, тоже приехал в Брюссель.
Зимой во время рождественских праздников, когда все собрались в тесной квартире Маркса, говорили они об одном и том же: коммунистам пора объединяться и центром должен быть комитет здесь, в Брюсселе.
Они так и назвали себя: Коммунистический корреспондетский комитет и сразу после рождества разослали знакомым коммунистам и социалистам Германии первые письма. Энгельс знал адреса в Кельне, Эльберфельде, Дюссельдорфе – в прошлую зиму он перезнакомился там со многими единомышленниками. Силезские адреса привез Лупус.
Единомышленникам предлагали обмениваться политическими новостями, сообща печатать коммунистическую литературу. А главное – организовывать в разных частях Германии такие же комитеты.
Через несколько месяцев Коммунистический корреспондентский комитет заработал в Лондоне, к нему присоединился Гарни.
Зимой в Брюссель из Лондона переехал Вейтлинг. Был он все тот же – белокурый, с важным волевым лицом.
– Всюду завистники, – жаловался он Марксу и Энгельсу. – Я, мои книги объединили этих людей, но в людях нет благодарности, они только и думают что о личной славе. – Вейтлинг говорил с горечью. Это был пророк. Пророк, которого преследовали завистники.
– Я знаю Молля и Шаппера, за личной славой эти люди не гонятся, – вступился Энгельс.
– С идеями коммунизма пришел на землю Христос, но его слова извратили попы и болтуны-ученые. Я доведу его дело до победы.
– Однако и вам, дорогой Вейтлинг, тоже надо бы поучиться, – Маркс старался сказать это как можно мягче. – Ваша книга стоит много выше писаний французских социалистов, но ей не хватает научности… Коммунизм в один день создать невозможно.
– Учиться? – переспросил Вейтлинг с обидой. – Это я только что слышал в Лондоне от Шаппера и Молля. Быть может, они и написали вам? Это вы мне-то советуете учиться? – И снова Вейтлинг засмеялся с горечью актера, играющего короля Лира. – Достижения всех наук не стоят того, что я открыл и готов передать человечеству. Возможно, таким людям, как вы, доктор Маркс, ученье, действительно, идет на пользу. Привыкнув однажды к этому занятию, они уже не могут обойтись без него. А я выучился всему сам. Сам добыл те знания, которые мне необходимы, а лишние мне не нужны.
– Что мы с ним будем делать? – спросил Энгельс, когда они остались вдвоем с Марксом.
– Попробуем убедить – другого выхода нет. За ним десятки общин ремесленников. Его книга, действительно, принесла пользу.
– Четыре года назад. А сейчас она тормозит развитие коммунистических идей.
– Не согласится – будем бороться. А жаль, что он стал таким, – сказал с горечью Маркс.
На одном конце зеленого овального столика сел сам Маркс. Как гостю ему уступили место рядом с Вейтлингом. С другого конца стоял по-английски прямой и серьезный Энгельс. Он и начал совещание. Сказал, что необходимо объединить усилия и сейчас, когда наметилась возможность издавать коммунистическую литературу, надо наметить четкий план – какие книги необходимы прежде всего.
Вейтлинг потребовал издать раньше всех его, Вейтлинга, книги.
Маркс не сдержался:
– Скажите нам, Вейтлинг, что вы можете дать рабочим, кроме своих фантазий?
Вейтлинг говорил долго, спотыкаясь и путаясь. Возможно, среди необразованных подмастерьев он и мог показаться оратором, но здесь после остроумной речи Энгельса, после энергичных вопросов Маркса он показался Анненкову гимназистом, не выучившим урока и пытающимся выкручиваться.
– Вам не кажется, Вейтлинг, что давать обещания рабочим, звать их к борьбе, не подкрепляя свои слова научными знаниями, равносильно обману? – снова не сдержался Маркс. – Мы уже несколько месяцев говорим с вами об этом.
И Вейтлинг, также путаясь, стал говорить, что он и без научных знаний организовал общины ремесленников. И что от них, образованных, умствующих людей, один только вред.
Поделиться книгой: