Помоги проекту - поделись книгой:
Борода, пропустив мимо ушей не понравившуюся Объемову новость, основательно устроился в кресле возле журнального столика, смачно шлепнув по стеклу папкой с бумагами.
— Я могу одеться? — поинтересовался Объемов.
В трусах он почувствовал себя увереннее. В голове даже зашевелились забавные мысли о нарушении прав человека и каком-то ордере, который будто бы кто-то должен был ему предъявить.
— Отдыхайте, товарищ, — с отвращением посмотрел на него борода. — После проверки вас переселят в другой номер и вы… сможете продолжить. Где ваш паспорт?
— В куртке, если я не ошибаюсь, во внутреннем кармане, — потянулся к стулу Объемов.
Закончивший осмотр его сумки оператор (одной рукой он брезгливо перебирал застиранные носки и футболки, другой зачем-то снимал это на видеокамеру) его опередил, прохлопал куртку свободной ладонью, выложил из кармана все, что там было, на стол. Неужели, зауважал оператора Объемов, решил документально — для истории! — запечатлеть нищету русского писателя? Или, мелькнула другая мысль, его морально-нравственное падение? Сразу вспомнились благообразный, седой, аскетично худощавый (наверное, соблюдал все православные посты) министр юстиции Ковалев, гонявший в бассейне голых девиц, и упитанный прокурор Скуратов, бессильно (несмотря на старания других — сухопутных — тружениц сферы сексуальных услуг) раскинувшийся на широкой кровати в похожем гостиничном номере. И пусть, злобно подумал Объемов, пусть покажут по телевизору — хоть кто-то узнает о моем существовании! Только ведь не покажут…
— Паспорт, удостоверение секретаря Союза писателей России, социальная карта москвича, пенсионная книжка, приглашение от министра культуры Белоруссии на научно-практическую конференцию по современному состоянию русского литературного языка, — перечислил извлеченные документы борода.
— Мой доклад открывает конференцию, — с достоинством добавил Объемов.
Борода неторопливо перелистал — не пропустил ни одной страницы! — одновременно проверяя на плотность, паспорт, отложил его в сторону. Прочие документы не вызвали у него большого интереса, а на красно-клеенчатое, с торчащим, как копье, пером (Объемов писал таким, обмакивая его в чернильницу, полвека назад в школе), заполненное от руки удостоверение секретаря Союза писателей России с расплывшейся фиолетовой печатью вообще посмотрел с недоумением. Зато обратил внимание на привезенные в надежде подарить их уважаемым людям, допустим белорусским издателям, литературоведам, а еще лучше профильным чиновникам, книги. Особенно долго он изучал издание, обложку которого украшала фотография свирепо оскалившегося, бритого наголо Объемова в черной, с черепом и скрещенными костями, косынке на голове. На ней настоял художник издательства, уверенный, что это положительно скажется на продажах. «Агрессия и мужество, — помнится, заявил он, — это то, чего смертельно не хватает русскому читателю. Если нет в тексте, так пусть хоть будет на фотографии». Вдоволь налюбовавшись на агрессивного и мужественного Объемова, постранично протрусив книги за растопыренные обложки, борода переключился на Каролину.
Фотограф, порывшись в ее сумке (Объемов и не заметил, что она пришла с сумкой), протянул бороде паспорт.
— Грибоедова Анна Дмитриевна, — произнес тот, сверился с какой-то бумагой. — Доктор искусствоведения, ведущий специалист Российского государственного института архитектуры и дизайна по ландшафтам восточноевропейских усадеб XVII—XIX веков. Вы, как я понимаю, тоже приехали на конференцию?
— И уже об этом сожалею! — раздраженно отозвалась с кровати Каролина нервно-интеллигентным голосом, каким прежде, во всяком случае с Объемовым, не разговаривала. — Вы так встречаете в Белоруссии всех гостей или только тех, кто из России?
— Объясните свое присутствие в номере господина Объемова, — вежливо попросил борода.
— И не подумаю, — надменно ответила Каролина, она же, как только что выяснилось, Грибоедова Анна Дмитриевна, о чем уведомил Объемова очередной пододеяльный кулачный тычок в бок. — Я не обязана обсуждать с вами, уважаемый… не знаю вашего имени-отчества и звания, свою личную жизнь. Василий Тимофеевич Объемов — мой старый и добрый знакомый. В отчете можете написать: «Присутствие в номере объяснила необходимостью согласования позиции российской делегации по итоговой резолюции конференции».
— Давно носите парик, Анна Дмитриевна? — поинтересовался борода.
Похоже, ему было плевать на многолетнее доброе знакомство доктора искусствоведения и секретаря Союза писателей.
— После второго курса химиотерапии. Тогда же мне пришлось обменять паспорт. Видите ли, болезнь вносит некоторые изменения во внешность человека.
— А предполагаемая близость смерти раскрепощает в желаниях, — продолжил борода. — Не сомневаюсь, вы победите болезнь, Анна Дмитриевна. Энергии, желания полноценно, по-молодому жить в вас хоть отбавляй. К тому же современная медицина творит чудеса.
— Где-то, — мрачно уточнила, поправив очки, Каролина, — только не в России.
— Мы осмотрели ваш номер на… пятом, кажется, этаже. Можете возвращаться. Если, конечно, захотите.
Борода поднялся из-за стола.
— Я знаю эту лярву! — вдруг подал голос спецназовец, указав на Олесю. — Работает по вызову. Приезжает с Украины. У нее месяца два назад был привод, расцарапала морду клиенту из Ставрополя. Мужик пригнал в Лиду вагон шерсти, а она…
— Не надо ля-ля! Он забрал заявление.
— Паспорт, — потребовал борода.
— В плаще, — кивнула на ворох одежды на полу Олеся.
Фотограф нагнулся, извлек, порывшись в косметичке, синий, с трезубцем (или пикирующим соколом — и такое объяснение национального символа приходилось слышать от знакомых украинцев) паспорт.
— Что вы здесь делаете… в два часа ночи, Олеся Андрiпвна? — поинтересовался, взглянув на часы, борода.
— Забежала на огонек, — хмуро объяснила Олеся. — Он, — кивнула на Объемова, — меня пригласил, я пришла, а они тут с этой… очкастой, еще и рак у нее, твою мать!
— Пригласил, — повторил борода. — Каким образом?
— Простейшим, — пожала плечами Олеся. — По телефону.
— А вот это мы сейчас уточним! — неожиданно оживился, даже потер руки, как алкаш при виде наполненной рюмки, борода. — И если звонок не подтвердится… Ваш театр трех актеров… Как Станиславский — не верю! Что он говорил? Театр начинается с вешалки? Я вас всех повешу!
Оператор протянул бороде побитый, морально и физически устаревший телефон Объемова.
— Как только переехал границу, сразу списали триста рублей, — обиженно произнес хозяин телефона. — Не знаю, можно ли еще с него звонить.
— Когда вы с ней разговаривали?
— Последний звонок, — ухмыльнулся Объемов, — не ошибетесь.
Зачем я ей позвонил, он вспомнил гостиничную автостоянку, неверный свет фонаря, объявление на столбе. Ночь, улица, фонарь, Олеся… Ведь я и в мыслях не держал ее снять. Провидение. Он вдруг резко успокоился, как если бы воочию увидел ангела-хранителя, распростершего над ним, точнее, над кроватью с тремя головами непробиваемые крылья. Русская воля, подумал Объемов, это провидение, которое есть промысел Божий. Провидение — вне логики, вне математического и любого другого анализа и расчета. В этом загадка России, которую никто не может разгадать. Россия — единая и неделимая часть провидения.
Из вороха одежды Олеси на полу пробилась телефонная мелодия. Борода положил телефон Объемова на стол. Мелодия смолкла.
— Прошу вас соблюдать осторожность, Василий Тимофеевич, — поднялся из кресла борода. — Я скажу дежурному администратору, чтобы вам предоставили другой номер.
В дверной пролом просунулся черный шлем спецназовца:
— На этаже чисто, только в девятьсот первом какая-то пьянь облевалась. Думали, не дышит, «скорую» вызвали, вроде оклемался. Вонь дикая. Здоровый, гад, еле перевернули, пузо как унитаз, жрет, видать, в три горла.
— Это Серафим Лупан, — обрадовался Объемов, — поэт из Молдавии, он сочиняет стихи для детишек.
— Вы видели здесь этих людей? — Борода развернул лист бумаги с нечетким изображением молодой, похожей на певицу Софию Ротару женщины и удивительно напоминающего Гагарина авиационного майора в фуражке. — Это старая фотография. Сейчас они выглядят иначе.
— Майора точно не видел, — твердо ответил Объемов, — а вот даму… Она работает в кафе? Если не ошибаюсь, вы туда тоже заходили. Эти люди — преступники?
— Заходил. Правда, тогда мы не были уверены, что это она. Мало информации, столько лет прошло. Три раза разводилась, гражданка Литвы, каждый год осенью устраивается в Лиде на временную работу в кафе или столовые. Где сейчас живет, с кем общается — неизвестно. Мы направили в Вильнюс срочный запрос, однако не факт, что они быстро ответят. Прочесали все работающие точки общепита. Хотим задать ей кое-какие вопросы, но не можем найти, — развел руками борода. — Закрыла в двадцать три ноль-ноль кафе — и как сквозь землю. Если вдруг увидите, попросите позвонить вот по этому номеру. — Вырвал из блокнота лист, положил на стол. — Это в ее интересах. Они не преступники, — еще раз задумчиво посмотрел на ксерокопию нечеткой фотографии, — скорее объекты странного научного эксперимента с неясными последствиями. Спокойной ночи!
6.
Через полтора часа, лежа на широкой многоподушечной кровати в просторном двухместном номере — борода не обманул! — писатель Василий Объемов вспоминал «Тамань» Лермонтова. Направляющийся к месту службы «с подорожной по казенной надобности», Печорин случайно угодил в сообщество контрабандистов и огреб там по полной. Его обворовали (Объемов судорожно проверил, на месте ли бумажник). Ему непрерывно лгали (это Объемова нисколько не удивило, поскольку ложь являлась естественной реакцией организованной криминальной группы на проявляемый к ее деятельности сторонний интерес). Наконец, молодая контрабандистка не дала Печорину и чуть его не утопила. То есть она отказалась переформатировать посредством секса опасное любопытство Печорина в дорожный любовный роман, сохранила верность главному контрабандисту Янко. Тот, в свою очередь, не взял в лодку боготворившего его слепого подростка. «На что ты мне?» — сказал Янко. Мир контрабандистов был прост, жесток и мобилен. Печорину повезло, что он уцелел.
И мне повезло, нагло примазался к
Несколько часов назад, заселяясь в гостиницу, усиленно ужиная в кафе, писатель Василий Объемов находился в одной реальности. Сейчас — в другой
Потому-то, привычно, точнее с облегчением, вздохнул он, Россия и катится в пропасть. Объемов всегда с готовностью (а как иначе?) делился своими персональными недостатками с Родиной-матерью. Когда-то давно он даже написал статью о русском народе под названием «Коэффициент бездействия». По мнению Объемова, в русском народе коэффициент бездействия зашкаливал. Власть это прекрасно понимала, с давних времен вводила в стране различные ограничения для представителей других этносов, типа черты оседлости, квот на поступление в университеты, занятие управленческих должностей в преимущественно русских уездах. Энергичный инородец, попадая в расслабленную русскую среду, ощущал себя чем-то вроде испанского конкистадора среди не знающих цены золота (применительно к России — природных богатств) и сильно пьющих индейцев. Но власть в России — еще одна ее загадка! — никогда не ощущала себя русской, а потому не была последовательной в мерах по преодолению бедственного положения русского народа. Она охотно принимала от народа единственное подношение — покорность, злоупотребляла им и в итоге (после национальной, социальной и территориальной катастрофы в одном флаконе) сдавала страну новой власти — еще менее русской по мироощущению. Хорошо, если не победительно антирусской, как большевики-ленинцы в семнадцатом году. Или, наоборот, плохо, потому что большевики все-таки собрали Россию. А вот смогли бы ее собрать белогвардейцы или Учредительное собрание? Объемов был склонен согласиться с фельдмаршалом Минихом, утверждавшим в середине XVIII века, что Россия — страна, управляемая напрямую Господом Богом, потому что иначе объяснить ее существование невозможно. Похоже, промысел Божий относительно России и был самой главной ее загадкой, выражаясь языком Канта — загадкой в себе.
В признании этого очевидного факта нет ни гордыни, ни презрения к народу, прислушался к тишине за дверью Объемов (гостиница после спецназовского налета словно вымерла), потому что русский народ — это я! Или, если угодно, я тоже. И если я, писатель и… общественный деятель (ведь пригласили в Белоруссию на конференцию!), столько лет пребываю в ничтожестве и бездействии, значит, в таком состоянии пребывает вместе со мной русский народ! Народ —
Мы спим, покосился на лишние подушки в головах Объемов, и видим во сне личность, готовую принять на себя бремя действия. Иначе Россия, вспомнил он свой недавний позор, не поедет. Как она поедет, если мы (он снова с дрожью вспомнил Каролину в очках и парике) сами себя обхватили жилистыми ногами, а в задницу нам (вспомнил Олесю) вонзила железный каблук подлая воровская власть? Проснуться шансов нет. Будильники отключены и спрятаны. Власть делает все, чтобы сон превратился в кому, чтобы Илюша Муромец никогда не проснулся.
Единственная надежда — несбыточная? — что некая, появившаяся неизвестно откуда личность взломает сон, как подводная лодка арктический лед. И тогда бремя действия волшебным образом преобразуется во время, точнее, в радость действия пробудившихся масс. Тогда зазвенят кимвалы новой общественно-экономической формации, кровь оросит надежду. А потом, отважно заглянул в будущее Объемов, после великой победы или сокрушительного поражения (это две разведенные во времени и пространстве стороны одной медали), надежда погаснет, растворится в ничтожестве подлого повседневного бытия, чтобы по прошествии времени снова воссиять и воззвать! Только вот, отстраненно и холодно подумал писатель Василий Объемов, крови для ее орошения с каждым разом будет требоваться все больше и больше. Кровь в этой радости всегда идет по нарастающей. Революция — смеющийся вампир, вспомнились ему слова отправившего немало людей на гильотину и в итоге самого сложившего голову под ее косым ножом якобинца Сен-Жюста. Объемов как будто увидел растянувшуюся в ночном небе кровавую ухмылку, как некогда Алиса в Зазеркалье увидела улыбку Чеширского Кота.
А еще, продолжил он мысль, внутри массового действия сама собой отольется новая форма для отливки новых людей. Кто-то отольется для радости, а кто-то уйдет в отвал. И не будет между людьми радости и людьми отвала мира и сотрудничества, а будет боль, ненависть и… новая революция. Вампир всегда смеется последним, потому что смеется и над победителями, и над побежденными. А еще — потому что по своему усмотрению меняет их местами.
Ты, строго, как Родина-мать с плаката, спросил себя писатель Василий Объемов, готов отлиться в новой форме? И сам же себе (Родине-матери) ответил: нет! Значит, пробуждение — не факт, предательски подумал он, переворачиваясь на другой бок. Кто сказал, что растворение в свободном ничтожестве, помноженном на усиленный ужин, не жизнь? Не всем охота отливаться в новой форме, идти на корм смеющемуся вампиру, пусть даже это непременное условие грядущего… величия России. На кой хрен лично мне такое величие?
«Где ты?» — вдруг, как библейский Моисей в окрестностях неопалимой купины, услышал Объемов страшный для русского человека вопрос. Все, перепугался он, слуховые галлюцинации, рассеянный склероз! Но, собравшись с духом, как Моисей же, мужественно ответил: «Я здесь!» — а потом уже от себя честно закрыл тему: «Между формой и отвалом. И нет воли, Господи, выбрать».
Коэффициент бездействия, резко опустил планку странных литературно-обществоведческо-религиозных изысканий писатель Василий Объемов, уравновешивается в формуле бытия (государства, народа, отдельно взятой личности) коэффициентом риска. В характере Печорина коэффициент риска едва ли не превосходил аналогичный у контрабандистов. Коэффициент риска у Объемова был величиной блуждающей, почти неразличимой внутри математической погрешности. Печорин ничего не выиграл, зато сломал контрабандистам игру. Объемов тоже ничего, кроме отвращения и презрения со стороны гэбистов (он надеялся, что им не придет в голову отправить видеозапись постельного допроса в Союз писателей), не выиграл. Но и не дал проиграть Каролине, Олесе, свалившемуся через шестнадцать лет с неба майору Лешке и… загадочному деду из Умани, если, конечно, тот был в курсах. Хотя, может, дед ни сном ни духом — шлифовал себе пятки напильником да поджидал, укрепившись виагрой, очкастенькую завучиху.
Игра контрабандистов была проста и, в принципе, понятна Печорину. Игра собравшихся полтора часа назад в гостиничном номере людей была Объемову непонятна. Похоже, и сами игроки не вполне ее понимали, действовали, как говорится, по прецеденту. Власть в лице охранки стремилась нейтрализовать потенциальных носителей секретной информации. Каролина и Олеся — уберечь от власти пропавшего без вести (по вине власти, кого же еще?), но спустя шестнадцать лет загадочно объявившегося мужа и отца. Печорин был лишним человеком для контрабандистов, подрывавших экономику николаевской России. Объемов оказался нелишним для избегавших контактов с госбезопасностью объектов странного научного эксперимента с неясными последствиями. Кажется, так выразился борода. Объективно лишний человек Печорин принес пользу России. Что принес России патриот Объемов, пока было неясно. А что, если, мелькнула нехорошая мысль, патриот сегодня в России и есть даже не лишний, а сверхлишний человек? Народ, сама собой продолжилась мысль, тоже лишний, однако его пока слишком много.
Я не струсил, рискнул, еще как рискнул, подбадривал себя, ворочаясь в кровати, Объемов, только непонятно… что я буду с этого иметь? Перебрав варианты, он пришел к выводу, что единственно возможный бонус для него — Олеся! Объемов даже нашарил на тумбочке телефон, чтобы ей позвонить, но потом устыдился. О чем он, когда на кону… Россия! Да и Олеся была бы полной дурой, если бы после допроса не отключила телефон, не вытащила из него симку.
А еще у Объемова неожиданно сложился сюжет (сейчас такое безобразие входило в моду) для рассказа «Тамань‑2». Печорин не уехал по казенной надобности, а примкнул к контрабандистам, отбил дивчину у Янко, разобрался с конкурентами, создал настоящую морскую бандитскую империю. У слепого (Печорин его пожалел и приблизил к себе), как у болгарской Ванги, открылся дар предвидения. Он предсказал Крымскую войну и поражение России. Печорин тайно встретился в Севастополе с Николаем Первым, а потом…
Бред! Не мысль изреченная есть ложь, поправил Тютчева уставившийся в смутный и как будто слегка кружащийся потолок Объемов, а жизнь изреченная есть ложь! Я переутомился, он закрыл глаза, хорошо бы заснуть.
Но сон не шел.
…Когда легкие шаги гэбистов и тяжелые — спецназовцев в коридоре стихли, Каролина и Олеся стали одеваться, обидно не обращая внимания на писателя Василия Объемова. Он топтался между ними в позорных, купленных на рынке в городе Невеле (ближайший к его деревне райцентр) трусах, а они шуршали колготками, искали на полу обувь, равнодушно задевая его объемными бедрами. Их разговор напомнил контрабандистов из «Тамани».
— Сдурела? — спросила, защелкивая бюстгальтер, Каролина у Олеси. — Зачем пришла?
— Так он вырубился, захрипел, задергался, думала, концы отдаст. Куда я? Они зайдут, а я с трупом, да?
— Ладно, хоть живой, — согласилась Каролина. — Много ему накапала?
— Да нет, — пожала плечами Олеся. — Норму — чтобы встал и кончил. Он, наверное, больной. Или до этого принял.
— Ты же говорила, что с ней не общаешься, — зачем-то уличил Каролину в изреченной ранее лжи Объемов, — она с мужем в Одессе, а ты к ним ни ногой.
— Ага, — откликнулась Олеся, — второй год сидит, козел, без зарплаты. Кофейную машину, которую ты, мам, из Германии привезла, — повернулась к Каролине, — пропил! Сказал, чтобы я без денег не возвращалась.
— Не переживай, — махнула рукой мать. — Там в парке кафе закрывали, технику на улицу выставили, бери что хочешь. Надо было все забрать и к вам на трейлере.
— Так это когда? — возразила Олеся. — Сейчас негры и арабы… в момент.
— А муж что, — растерялся Объемов, — знает про твои… проделки?
— Хер знает, что он знает, — ответила Олеся. — Мне какое дело? Детей кто будет кормить?
Объемов, окончательно растерявшись, взял со стола паспорт. С фотографии на него мрачно уставилась… Каролина в белом парике и круглых выпуклых очках.
— Грибоедова, — пробормотал. — Она… потомок?
К своему стыду, он запамятовал, успел ли Грибоедов за короткую жизнь обзавестись детьми.
— Говорит, что по какой-то внебрачной линии, — забрала у него паспорт Каролина. — Позавчера приехала, ездит по области, осматривает усадьбы. Два раза у меня завтракала и ужинала. Образованная дама. Как начнет про литературу, про деревья и газоны — не заткнуть. Рассказывала, что Грибоедов женился на этой, как ее… грузинке…
— Нине Чавчавадзе, — подсказал Объемов. Это он помнил.
— Когда ей было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет. Любил сидеть у камина и смотреть, как она играет с куклами. Он что, извращенец был, как его… педофил?
— Вранье, — возмутился Объемов. — Он был герой. Она всю жизнь по нему тосковала, отказывала женихам и умерла… от холеры.
— Анна Дмитриевна утром в Гродно с ночевкой уехала, — продолжила Каролина. — Я как войска из окна увидела, сразу вниз, а на выходе уже документы смотрят. Ну все, думаю, попалась. И Олеську подвела, мы с ней вместе должны были… А ты, — с подозрением посмотрела на дочь, — зачем так рано пришла?
— Думала, успею. Этот… боров, как фамилия… Горлопан?.. двести долларов обещал. Голос по телефону бодрый такой, а как увидела его…
— Не расплатился? — встревожилась Каролина.
— У меня всегда вперед, — хмыкнула Олеся, — но с него надо было больше. Думала, расплющит пузом.
— Как к тебе попал ее паспорт?
Объемов натянул спортивные трикотажные штаны. Мимолетно поймав в зеркале отражение, он подумал, что ему вполне подходит определение — баран. Так сказать, производное между нищим безработным козлом — мужем Олеси и похотливым боровом — детским поэтом из Молдавии Серафимом Лупаном, показавшим в Белоруссии свое истинное лицо.
— Легко, — нервно зевнула Каролина. — Увидела, что он лежит на ресепшене. Она сдала на регистрацию, а забрать, видать, забыла. Пока дежурную в холле допрашивали, я цап — и в подсобку. А как фотографию увидела… Господи, это же я… — покосилась на Объемова, — ну, лет через десять. Взяла Олеськин парик, а очки один идиот в буфете на столе оставил. Напился, скотина, все меня маринованными опятами соблазнял, торговать приехал из Великих Лук… Кому тут нужны его опята?
— Подожди, — заторопился Объемов, увидев, что дамы опасливо выглядывают сквозь дверной проем в коридор. — Почему вы пришли ко мне? Откуда ты знала, что я…
— Лешка сказал, — прислонила палец к губам Каролина. — Иди в девятьсот седьмой, он все знает и не выдаст. Так он сказал.
— Что знаю? Больше ничего не сказал? — сел на кровать Объемов.
— Сказал: «Мужик в теме».
— В какой теме? — вскочил с кровати Объемов.
— Понятия не имею, — ответила уже из коридора Каролина.
7.
В третий, заключительный день международной научно-практической конференции, посвященной современному состоянию русского литературного языка, участников повезли на автобусе в поселок Ивье, где только что завершилось строительство нового аэропорта для малой авиации. Торжественное его открытие планировалось через две недели. Международная авиационная комиссия должна была оформить новому аэропорту сертификат и утвердить частоту для работы диспетчеров.
Белоруссия, рассказал по дороге сопровождающий (явно из научной национально ориентированной среды), в ближайшем будущем превратится в Мекку экологического туризма. Великое княжество Литовское, сердцем которого являлась Белая Русь, было самой экологически чистой, свободной, благоустроенной и культурной территорией тогдашней Европы. Именно в то время Франциск Скорина разработал основы европейской христианской философии. Но после третьего раздела Речи Посполитой в 1795 году, развел руками сопровождающий, с
Поделиться книгой: