Помоги проекту - поделись книгой:
АРТУР КЕСТЛЕР
ЛУНАТИКИ
(История изменяющего у человечества образа Вселенной)
Arthur Koestler
"THE SLEEPWALKERS – A History of Man's Changing Vision of Universe"
ARKANA
Penguin Books
First published by Hutchinson 1959
1989
ПРЕДИСЛОВИЕ
В именном указателе сокращенного до шестисот с лишним страниц варианта книги Арнольда Тойнби "Постижение истории" имен Коперника, Галилея, Декарта и Ньютона нет[1]. Этого, одного из многих, примера должно быть достаточно, чтобы указать на ту пропасть, которая все еще отделяет гуманитарные науки от Философии Природы. Я использую это устаревшее выражение, потому что термин "Наука", который пришел на замену первому в более поздние времена, не включает столь богатых и универсальных ассоциаций, которые "Натуральная Философия" несла в семнадцатом веке, во времена, когда Кеплер писал свою
Эта мутация европейского разума в семнадцатом веке является лишь наиболее поздним примером воздействия "Наук" на "Гуманитарные отрасли" – в ходе расследования характера природы в исследовании природы Человека. Она также иллюстрирует неправильность возведения академических и социальных барьеров между этими двумя понятиями, факт, который, спустя почти половину тысячелетия после Ренессанса был открыт
Другим результатом этой фрагментации является то, что существуют История Науки, которая рассказывает, в какую точно дату впервые появились механические часы или закон инерции, и История астрономии, которая информирует о том, что некая прецессия равноденствий была открыта Гиппархом Александрийским, но, на удивление, насколько мне известно, не существует современной Истории космологии, нет комплексного обследования меняющегося видения человеком окружающей его Вселенной.
Приведенное выше объясняет, на что направлена эта книга, и чего она пытается избежать. Это не история астрономии, хотя астрономия приходит в тот момент, когда возникает необходимость уделить образу Вселенной более пристальное внимание, и, хотя книга направлена на широкий круг читателей, это не популярная научная брошюрка, но личный и качественный отчет о спорном вопросе. Она начинается с вавилонян и заканчивается Ньютоном, потому что мы до сих пор живем, в основном, во ньютоновской вселенной; космология Эйнштейна пока еще не утвердилась, и пока еще слишком рано оценивать ее влияние на культуру. Чтобы удержать столь обширный предмет в разумных пределах, я мог пытаться создать лишь конспект. Он отрывочен в одних частях, подробно излагает проблему в других, потому что выбор и акцент материала руководствовался моим интересом к некоторым конкретным вопросам, которые являются
Во-первых, между Наукой и Религией имеется сдвоенная связь, начиная с неделимого единства мистики и учености в Пифагорейском Братстве, рвущаяся и вновь объединяемая, то завязываемая в узлы, то идущая параллельными курсами, и заканчиваемая в благовоспитанном и смертельном "разделенном доме веры и разума" наших дней, где, по обе стороны, символы застыли в догмы, и общий источник вдохновения утерян из виду. Изучение эволюции осведомленности о космосе в прошлом, может помочь выяснить, а имеется ли новая отправная точка, и на каких линиях.
Во-вторых, в течение долгого времени я был заинтересован психологическим процессом открытия[2] как наиболее лаконичным проявлением творческой способности человека - и тем обратным процессом, который заставляет его не видеть истин, которые, как только провидец высказал их, становятся до боли очевидными. Теперь этот затвор по устройству укрытия от света действует не только в умах "невежественных и суеверных масс", как называл их Галилей, но еще более поразительно проявляется собственно у Галилея, равно как у других гениев, таких как Аристотель, Птолемей или Кеплер. Может показаться, что, в то время как часть их духа просила больше света, другая часть выпрашивала больше тьмы. История науки является относительным новичком на сцене, и биографы ее Кромвелей и Наполеонов пока еще мало обеспокоены психологией, их герои, в основном, представлены в виде рассуждающих машин на строгих мраморных постаментах, в то время как это давно устарело в более съедобных отраслях историографии - вероятно, это родилось из предположения, что в случае Философа Природы, в отличие от государственного мужа или завоевателя, характер и личность значения не имеют. Однако, все космологические системы, от пифагорейцев до Коперника, Декарта и Эддингтона[3], отражают бессознательные предубеждения, философские или даже политические пристрастия их авторов; и от физики до физиологии, ни одна из отраслей науки, древней или современной, не может похвастаться свободой от метафизического отклонения того или иного рода. Прогресс науки рассматривается в целом как своего рода чистое, рациональное движение по прямой восходящей линии, хотя на самом деле оно зигзагообразно, время от времени, вызывая едва ли не большее недоумение, чем эволюция политических взглядов. История космических теорий, в частности, без преувеличения может быть названа историей коллективных навязчивых идей и контролируемой шизофрении; те же способы, посредством которых некоторые из наиболее важных отдельных открытий появились, напоминают, скорее, показательные выступления лунатика, чем электронного мозга.
Таким образом, в случае низвержения Коперника или Галилея с пьедестала, на который их поместила мифография науки, мой мотив заключался не в "развенчании", но в том, чтобы провести расследование таинственной работы творческого ума. Тем не менее, я не стану сожалеть, если, в качестве случайного побочного продукта, расследование поможет противодействовать легенде, будто бы наука является чисто рациональным поиском фактов и решений, будто ученый является более " уравновешенным " и " бесстрастным " типом, чем другие (и, следовательно, им, ученым, должна быть предоставлена ведущая роль в мировых делах), или, будто бы он в состоянии предоставить себе и своим современникам, рациональную замену этических идей, полученных из других источников.
Я старался сделать трудный предмет доступным для широкого круга читателей, но знакомые с этим предметом исследователи, надеюсь, тоже смогут найти новую информацию на этих страницах. Это относится, в основном, к Иоганну Кеплеру, чьи труды, дневники и переписка до сих пор не были доступны английскому читателю, к тому же на английском языке до сих пор не существует ни одной посвященной ему серьезной биографии. А ведь Кеплер является одним из немногих гениев, которые позволяют пройти, шаг за шагом, извилистый путь, который привел его к открытиям, и получить, как бы при замедленной демонстрации кинофильма, действительно глубинное представление о его творческом процессе. Поэтому Кеплер и занимает ключевое положение в повествовании.
"Опусу магнуму" Коперника,
Читателям с научным образованием я советую не обращать внимания на пояснения и сноски, которые могут показаться оскорбительными для их ума. До тех пор, пока в нашей образовательной системе длится состояние холодной войны между точными и гуманитарными дисциплинами, подобных вещей избежать не удастся.
Важным шагом на пути к прекращению этой холодной войны была книга профессора Герберт Баттерфилда "
*****
Я выражаю свои искренние благодарности профессору Максу Каспару (Мюнхен) и старшему библиотекарю, доктору Францу Хаммеру (Штутгарт) за помощь и советы, связанные с Иоганном Кеплером; доктору Марджори Грин за помощь при работе со средневековыми латинскими источниками и при решении различных других проблем; профессору Зденеку Копалу (Манчестерский университет) за его замечания при прочтении текста; профессору Александре Койре, из Школы высших исследований в Сорбонне, и профессору Эрнсту Циннеру (Бамберг) за информацию, цитируемую в Примечаниях; профессору Михаю Поланю за его сочувственный интерес и побуждению к дальнейшей работе; наконец, мисс Синтии Джеффрис за ее бесконечное терпение за пишущей машинкой и в кухонных трудах.
ВВЕДЕНИЕ
Человек, производящий измерения с помощью одной только линейки, не способен правильно представить какую-либо сферу познания. Разделы истории склонны к преобразованиям, а даже если они и не преобразовываются, то в значительной степени оживляются – воображением, которое приходит и выискивает, подобно прожекторным лучам, даже за пределами самой профессии историка. Старая догадка затем подтверждается свежим применением доказательств или неожиданными корреляциями источников. Новый вопрос возникает, потому что проблемы соединяются вместе, а никому в голову не приходило сопоставить их ранее. Выявляются новые подробности, различные детали становятся существенными по причине неожиданного взгляда после принятия аргумента.
Мы постоянно находим, что выявляем слишком много современности в таком человеке, как Коперник; или просто выбираем из Кеплера (вымывая из контекста) определенные вещи, которые имеют современный отзвук, или, таким же образом, мы были анахроничными в наших суждениях относительно мыслей и жизни Галилео. Автор данной книги проводит этот частный процесс дальше и глубже, подбирая множество несвязанных концов, придавая вей проблеме ряд неожиданных последствий. Учитываются не только научные достижения, но и стоящие за ними методы работы, и, используя значительный объем частной корреспонденции, собственным лучом он высвечивает великих мыслителей, помещая их в соответствующее им время, и он не оставляет нас наедине с аномальными и странными фрагментами устаревших мыслей, нет, он не заставляет нас считать их лишенными смысла – нет, он прослеживает единство, восстанавливает ткань времен и событий, показывает нам возможности и содержание лежащей за ними мыслей и умов.
Особенно полезно для английских читателей то, что г-н Кестлер сосредоточился на некоторых аспектах истории, которым не уделялось должного внимания, и что он уделил большое внимание Кеплеру, который более всего требовал экспозиции и исторического отображения. История не должна оцениваться по отрицательным примерам, и те из нас, кто отличается от г-на Кестлера в отношении некоторых внешних рамок его идей или не следует за ним в некоторых деталях, не может все же не уловить того света, который не только модифицирует и оживляет картину, но выявляет новые факты или заставлять мертвецов танцевать у нас на глазах.
Это будет удивительно, ведь даже те, кто знакомы с данным вопросом, не часто чувствуют, что здесь прошел дождь – но светится каждая капля.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ГЕРОИЧЕСКИЕ ВЕКА
1. ЗАРЯ
1. Пробуждение
Мы можем лишь добавлять что-либо к нашим знаниям, а вот отнимать – нет. Когда я пытаюсь видеть Вселенную так, как вавилонянин видел ее где-то в 3000 году до нашей эры, я должен возвратиться на ощупь к своему собственному детству. Около четырех лет я обладал тем, что чувствовал как удовлетворительное понимание Бога и всего мира. Помню один случай, когда мой отец указал пальцем на белый потолок, украшенный фризом с танцующими фигурами, и объяснил, что Бог находится где-то там, вверху, и Он следит за мной. Я тут же подумал, что эти танцоры и есть Бог, и впоследствии направлял свои молитвы к ним, прося у них защиты от всех дневных и ночных страхов. Представляю, что именно таким самым образом излучающие сияние фигуры на темном потолке мира объявлялись вавилонянам и египтянам в качестве живых божеств. Близнецы, Медведица, Дракон были столь же знакомы им, как мои играющие на флейтах танцоры были известны мне; им казалось, что божественные творения находились не так уже и далеко, и это они держали в своих руках власть над жизнью и смертью, над урожаями и дождями.
Мир вавилонян, египтян и иудеев был раковиной, с водой под низом, и еще большими количествами воды сверху, которые удерживались твердым небосклоном. Размеры мира были средненькими, и весь он был безопасно закрыт со всех сторон, словно детская кроватка в яслях или младенец в матке. Раковина вавилонян была круглой; земля была пустотелой горой, что размещалась посредине, и эта гора плавала над безднами; над горой располагался твердый купол небес, сверху которого располагались верхние воды. Эти верхние воды просачивались сквозь купол в виде дождя, а нижние воды попадали вверх на землю в виде источников рек и ключей. Солнце, Луна и звезды в медленном танце проходили по куполу, входя на сцену через двери на Востоке и исчезая в дверях на Западе.
Вселенная египтян представляла собой более прямоугольную раковину или даже коробку; земля располагалась на ее полу, а вот небо было либо коровой, чьи ноги располагались в четырех краях света, либо женщиной, подпирающейся плечами и коленями; чуть позже небо сделалось сводчатой металлической крышкой. Вокруг внутренних стенок коробки, на чем-то вроде приподнятой галереи, протекала река, по которой солнечные и лунные божества вели свои барки, появляясь и исчезая в различных сценических дверях. Неподвижные звезды были лампадами, подвешенными к своду, либо же их несли какие-то иные боги. Планеты плавали на своих собственных каналах, исток которых находился в Млечном Пути, небесном близнеце Нила. Где-то к пятнадцатому числу каждого месяца на лунное божество нападала жуткая свинья и в последующие несколько дней жадно его пожирала, но после этого лунное божество вновь воскресало. Иногда свинья заглатывала его целиком, вызывая лунное затмение; иногда же змея проглатывала солнце, вызывая солнечное затмение. Только все эти трагедии походили на страсти из снов, они были одновременно и реальными, и нереальными; внутри своей коробки или матки спящий чувствовал себя довольно-таки безопасно.
Это вот чувство безопасности было результатом открытия того, что, вопреки довольно-таки бурной жизни солнечного и лунного божеств, их появление и прохождение по небесам оставались чрезвычайно зависимыми и предсказуемыми. Они вели за собой день и ночь, времена года и дождь, время урожая и время сбора – в регулярных циклах. Склоняющаяся над колыбелью мать является непредсказуемой богиней, но на ее кормящую грудь, похоже, можно полагаться. Спящий разум может переживать сумасшедшие приключения, он может путешествовать от Олимпа до Тартара, но пульс спящего обладает регулярным ритмом, который можно измерить. Первыми, кто научились подсчитывать пульс звезд, были вавилоняне.
Где-то шесть тысяч лет тому назад, когда человеческий разум еще наполовину спал, халдейские жрецы стояли на сторожевых башнях, осматривая звезды, составляя карты и графики их перемещений. Глиняные таблички, датируемые правлением Саргона Аккадского, приблизительно 3800 годом до нашей эры, показывают нам существование уже давно установленной астрономической традиции[4]. Графики сделались календарями, которые регулировали организованную деятельность, от выращивания зерна, до религиозных церемоний. Наблюдения жрецов оказались удивительно точными; они рассчитали длину года с отклонением менее чем в 0,001 процента от верного значения[5], и их расчеты, связанные с движением Солнца и Луны всего лишь раза в три превышают погрешности подсчетов астрономов XIX века, вооруженных циклопическими телескопами[6]. В этом плане жрецы занимались Конкретной Наукой; их наблюдения можно было проверить, и эти же наблюдения позволяли точно предсказывать астрономические события; даже основываясь на мифологических предположениях, теория "работала". Таким образом, в самом начале этого долгого пути, Наука выступила в форме Януса, двуликого бога, хранителя дверей и ворот: лицо спереди всегда настороже и все замечает, в то время как второе, мечтательное, с остекленевшими глазами, глядит в противоположном направлении.
Как не погляди – самыми увлекательными объектами на небе были планеты, бродячие звезды. Среди тысяч огней, закрепленных на небосводе, таких было всего лишь семь. Это были: Солнце, Луна, Небо – Меркурий, Иштар – Венера, Нергал – Марс, Мардук – Юпитер, и Ниниб – Сатурн. Все остальные звезды оставались неподвижными, закрепленными в орнаменте небес, делая оборот раз в день вокруг земли-горы, но никогда не меняя своего места в узоре. Семь звезд-бродяг кружили вместе с ними, но в то же самое время они обладали собственным движением, словно мухи бродя по поверхности вращающейся сферы. Но даже и они не шатались по всему небу: их перемещение ограничивалось узкой полосой, ремешком, который был обернут петлей на небесах под углом около двадцати трех градусов к экватору. Эта полоса – Зодиак – была разделена на двенадцать частей, каждая часть была названа по соседствующему созвездию неподвижных звезд. Зодиак был бродвеем[7] небес, по которому неспешно прогуливались планеты. Прохождение планеты через одну из частей имело двойное значение: оно приносило данные в таблицы наблюдателей и символические послания мифологической драмы, разыгрываемой за сценой. Астрология и Астрономия до настоящего времени остаются дополняющими сферами знаний для Янусо-разумных.
2. Ионическая горячка
Когда Вавилон с Египтом ушли на покой, их место заняла Греция. Поначалу греческая космология двигалась, в основном, по той же схеме - мир Гомера это другая, более красочная устричная раковина, плавающий диск, окруженный Океаном. Но к тому времени, когда тексты "Одиссеи" и "Илиады" утвердились в своем окончательном варианте, в Ионии, на побережье Эгейского моря начались новые разработки. Шестое дохристианское столетие - чудесное столетие Будды, Конфуция и Лао-Цзы, ионических философов и Пифагора - было переломным для рода человеческого. Могло показаться, что по всей планете, от Китая до Самоса, подул мартовский ветер, словно дыхание в ноздрях Адама, он будоражил сознание человека. В ионической философской школе, рациональное мышление вынырнуло из мифического мира грез. Это было началом большого приключения: прометеевские поиски естественных объяснений и рациональной причины, которые, в течение последующих двух тысяч лет, изменят людей более радикально, чем это сделали предыдущие двести тысяч лет.
Фалес из Милета, который принес в Грецию абстрактную геометрию, и предсказал солнечное затмение, считал, как и Гомер, что земля это круглый диск, плавающий по водам, но он не остановился на этом, отбросив мифологические объяснения, он задал революционный вопрос: из какого основного сырья, и благодаря какому природному процессу, образовалась вселенная. Сам он ответил на этот вопрос, что базовым сырьем должна быть вода, поскольку все вещи порождаются влагой, включая и воздух, который представляет собой испарившуюся воду. Другие же учили, что первичным материалом была не вода, а воздух или огонь; тем не менее, их ответы были не столь важны как тот факт, что теперь люди научились задавать новые виды вопросов, и они были адресованы не оракулу, но глупой природе. Эта игра была ужасно волнующей; чтобы понять это вновь нам следует вернуться по времени назад к фантазиям раннего подросткового возраста, когда мозги, опьяненные новооткрытыми силами, отпускает вожжи спекуляций. "Примером для обсуждаемого здесь", - сообщает нам Платон, - "может быть Фалес, когда он наблюдал за звездами и глядел вверх, сверзился в колодец, откуда его вытащила (как говорят) умная и красивая рабыня из Фракии, поскольку он страстно желал знать, что деется на небесах, не замечая того, что происходит перед ним, да что там, прямо у него под ногами"[8].
Второй из ионических философов, Анаксимандр, может быть примером тех же симптомов интеллектуальной горячки, распространившейся по всей Греции. Его вселенная уже больше не закрытая коробка, она бесконечна в протяженности и существовании. Сырьем для нее является никакая из известных форм материи, но вещество без определенных свойств, за исключением того, что оно нерушимо и вечно. Из этого вещества построены все вещи, в это же вещество все они, в конце концов, и превратятся; до появления нашего мира уже существовало бесчисленное множество вселенных, после чего они вновь растворились в аморфную массу. Земля представляет собой цилиндрическую колонну, окруженную воздухом; она вертикально плавает в самом центре вселенной, ничем не поддерживаемая, ни на чем не стоящая; тем не менее, она не падает, потому что располагается в центре, где нет предпочтительных направлений наклона; если бы земля наклонилась, это бы нарушило симметрию и баланс всего целого. Сферические небеса замыкают атмосферу "словно кора деревьев", у замкнутой ограды имеется несколько слоев, на которых проживают различные небесные объекты. Только они вовсе не то, чем кажутся, это совсем никакие не "объекты". Солнце представляет собой всего лишь дыру в ободе гигантского колеса. Сам обод заполнен огнем, и когда обод вращается вокруг земли, равно как и дыра в нем – пробой в гигантской покрышке, заполненной языками пламени. Для Луны нам дается подобное объяснение; ее фазы обусловлены периодическими частичными затягиваниями пробоя; тем же самым поясняются и затмения. Звезды это тонкие проколы темной ткани, сквозь которые мы наблюдаем космический огонь, заполняющий пространство между двумя слоями "коры".
Довольно сложно увидеть, как вся эта штука работает, но это первая попытка механической модели вселенной. Лодка солнечного божества заменена колесами часового механизма. Только вся эта машинерия выглядит так, словно бы ее выдумал художник-сюрреалист; пробитые огненные колеса явно ближе к Пикассо, чем к Ньютону. По мере знакомства с другими космологиями, это чувство будет возвращаться к нам снова и снова.
Система Анаксимена, который был партнером Анаксимандра, не столь вдохновенная, но он, похоже, был автором важной идеи о том, что звезды закреплены "как гвозди" к прозрачной сфере из кристаллического вещества, которая вращается вокруг земли "словно шляпа вокруг головы". Идея звучала настолько правдоподобно и убедительно, что хрустальные сферы доминировали в космологии вплоть до начала нового времени.
Домом ионических философов был Милет в Малой Азии; но существовали еще и конкурентные школы в греческих городах Южной Италии, и в каждой школе имелись теории-соперницы. Основатель элейской школы, Ксенофан из Колофона, это скептик, который писал стихи в возрасте девяносто два года, они звучат так, словно бы их автор служил моделью для автора книги "Экклезиаст":
И в противовес сказанному выше:
Ионийцы были оптимистичными материалистами – язычниками; Ксенофан был пантеистом из породы вечно плачущих и жалующихся, для которого всякое изменение было иллюзией, а усилия порождались тщеславием. Его космология отражает его философский нрав; она совершенно не похожа на космологию ионийцев. Его земля уже не плавающий диск или колонна, она "закреплена корнями в бесконечности". Солнце и звезды уже не являются ни веществом, ни постоянством, они всего лишь загоревшиеся туманные выдохи земли. Звезды сгорают на заре, а вечером образуется новый набор звезд из новых выдохов. Точно так же и новое солнце рождается каждым утром после того, как искры сгрудятся вместе. Луна – это сжатое, светящееся облако, которое в течение месяца распускается, после этого начинает формироваться новое облако. Над различными районами земли светят различные солнца и луны; все они представляют собой облачные иллюзии.
Таким образом, самые ранние рациональные теории Вселенной выдают склонности и темпераменты их создателей. Считается, что вместе с техническим прогрессом научных методик, теории становятся более объективными и надежными. Мы еще увидим, оправдана ли эта вера. Но, говоря о Ксенофане, мы можем отметить, что спустя две тысячи лет, Галилео тоже настаивал на том, что кометы следует считать атмосферными иллюзиями – по чисто личным причинам, вопреки свидетельствам его же собственного телескопа.
Космологии ни Анаксагора, ни Ксенофана не привлекли к себе значительного числа последователей. Каждый философ этого времени, похоже, обладает своей собственной теорией относительно природы окружающей его вселенной. Цитируя профессора Барнета, "только лишь после того, как ионический философ познает полудюжину геометрических предложений и услышит о том, что небесные явления циклически повторяются, только лишь после того он приступает к работе, предназначенной для того, чтобы замечать законы повсюду в природе и со смелостью, результатом которой стало "смешение идей", конструировать систему вселенной"[10]. Но у всех их различных спекуляций имеется одна общая черта, заключающаяся в том, что пожирающие Солнце змеи и нажимающие на рычаги олимпийские боги отправлены за ненадобностью в чулан; каждая теория, какой бы странной и причудливой она не была, занимается естественными причинами.
Сцена шестого века до нашей эры представляется нам как образ выжидательно настраивающегося оркестра; каждый музыкант поглощен исключительно собственным инструментом, он глух к кошачьим воплям, издаваемым коллегами. После этого наступает драматическая тишина, на сцену поднимается дирижер, три раза стучит своей палочкой, и из хаоса возникает гармония. Этим маэстро является Пифагор с Самоса, чье влияние на идеи, и, тем самым, на судьбы рода человеческого было, вероятно, сильнее, чем влияние любого отдельного человека до и после него.
2. ГАРМОНИЯ СФЕР
1. Пифагор Самосский
Родился Пифагор в первые десятилетия того самого века великого пробуждения, шестого века до нашей эры, и, возможно, он видел, как столетие завершается, поскольку сам он жил, как минимум, восемьдесят, даже более девяноста лет. В течение этого долгого размаха лет он собрал, говоря словами Эмпедокла, "все вещи, содержащиеся в десяти или даже двадцати людских поколениях".
Невозможно решить, то ли все детали пифагорейской вселенной были работой мастера, то ли ее наполнили ученики – замечание, которое в равной степени относится к Леонардо или Микеланджело. Но не может быть никаких сомнений в том, что основные ее черты были зачаты одним умом; что Пифагор с Самоса был как основателем новой религиозной философии, так и учредителем Науки, в том смысле, как это слово понимается и сейчас.
Можно сказать почти с полной уверенностью, что был он сыном ювелира и гравера по драгоценным камням по имени Мнесарх; что был он учеником Анаксимандра, атеиста, но вместе с тем и Ферикида, мистика, который учил о переселении душ. Должно быть, он много путешествовал по Малой Азии и Египту, как это делали многие образованные граждане с Греческих островов; говорят, что дипломатические миссии ему поверял Поликрат, предприимчивый самодержец Самоса. Поликрат был просвещенным тираном, который покровительствовал торговле, пиратству, инженерным работам и изобразительным искусствам; при его дворе жили тогда величайший поэт своего времени, Анакреон, и величайший инженер, Эвпалин из Мегары. Как рассказывает нам Геродот, Поликрат настолько возрос в силе, что, чтобы отвести от себя ревность богов, он бросил в глубокое море самый дорогой из своих перстней. Спустя несколько дней его повар вскрывал только что пойманную громадную рыбину и нашел у нее в желудке этот перстень. Обреченный Поликрат тут же сунулся в ловушку, расставленную мелким персидским сатрапом, и его распяли. Но к тому времени Пифагор, вместе со своей семьей, уже эмигрировал с острова Самос, и около 530 г. до н.э. он устроился в Кротоне – который, наряду с соперничающим Сибарисом, был крупнейшим греческим городом Южной Италии. Бежавшая впереди Пифагора репутация должна была быть очень значительной, так что Пифагорейское Братство, основанное философом сразу же после прибытия, вскоре уже правило всем городом, а через какое-то время оно стало управлять значительной частью Великой Греции. Только вот светское правление было недолгим; под конец жизни Пифагора изгнали из Кротона в Метапонт, его учеников либо отправили в изгнание, либо казнили, даже дом, в котором собиралось Братство, сожгли.
Все это представляет собой скудный стебель более или менее установленных фактов, вокруг которого плющ легенд начал виться даже при жизни учителя. Вскоре Пифагор достиг статуса полубога; по словам Аристотеля, кротонцы считали его сыном Аполлона Гиперборейского, и тогда же родилась поговорка, что "среди разумных существ имеются боги, люди и творения, подобные Пифагору". Он, якобы, творил чудеса, беседовал с небесными даймонами, спускался в Аид и обладал такой властью над людьми, что после его первой проповеди перед кротонцами шесть сотен человек присоединилось к общинной жизни Братства, даже не отправившись домой, чтобы попрощаться со своими семьями. Его авторитет среди учеников был абсолютным – "Так сказал Учитель", стало для них законом.
2. Объединенное Видение
Мифы растут словно кристаллы, по своим собственным, повторяющимся законам; но чтобы рост начался, в них должно иметься подходящее зерно. Посредственности или чудаки не обладают силой создания мифа; они могут породить лишь моду, но та вскоре выдыхается. Но вот видение мира Пифагором было настолько живучим, что оно до сих пор пронизывает наше мышление, оно вошло даже в наш словарь. Сам термин "философия" придуман пифагорейцами; то же самое относится и к термину "гармония" в его широком смысле; и когда мы упоминаем о "цифрах", мы говорим на жаргоне Братства[11].
Сущность и сила этого видения заключаются в его всеобъемлющем, объединительном характере; видение Пифагора соединяет религию и науку, математику и музыку, медицину и космологию, тело, разум и дух соединяются во вдохновенном и объясняющем все и вся синтезе. В пифагорейской философии все ее компоненты взаимосвязаны: вся она представляет собой однородную поверхность, как сфера, так что очень сложно решить, с какой стороны вгрызаться в нее. Но самым простейшим подходом будет ее понимание через музыку. Пифагорейцы открыли, что высота музыкального звука зависит от длины струны, которая этот звук производит, и что согласованные интервалы в шкале производятся простыми числовыми соотношениями (2 : 1 – октава; 3 : 2 – квинта; 4 : 3 – кварта и т.д.), это открытие было эпохальным: оно впервые успешно помогло перейти от качества к количеству, это было первым шагом к математизации людского опыта – и потому, это стало началом Науки.
Но именно в этом месте необходимо сделать крайне важное различие. Европеец ХХ века с оправданными опасениями видит "низведение" окружающего мира, его собственных чувств и эмоций к набору абстрактных формул, лишенных цвета, тепла, значения и ценности. Для пифагорейцев же, наоборот, математизация опыта означала не обеднение, а обогащение. Числа были для них священными в качестве чистейших идей, лишенных телесности и эфирных; в связи с чем, брак музыки и чисел мог только облагородить их. Религиозный и эмоциональный
Ионические философы были материалистами в том смысле, что главный акцент своих познаний они делали на материале, из которого сделана Вселенная; пифагорейцы основной акцент делали на форме, пропорции и модели; на
Линия, соединяющая музыку с числами, стала осью пифагорейской системы мира. Эта ось протянулась в обоих направлениях: с одной стороны – до звезд; с другой же стороны – до тела и души человека. Опорами, на которых оборачивались ось и вся система, были базовые концепции
Помимо всего прочего, пифагорейцы были еще и целителями; нам было сказано, что "они применяли медицинские средства для очищения тела, а музыку – для очищения души". И действительно, одна из старейших форм психотерапии заключается в том, чтобы подвергнуть пациента диким звукам пищалок и барабанов, чтобы он неистово танцевал до полного истощения, а затем впал в подобный трансу, целительный сон – такая себе древняя версия шоковой терапии и снятия нервного напряжения. Но подобные жестокие меры были нужны лишь тогда, когда душевные струны пациента были не настроены – перетянутыми или ослабленными. И это следовало понимать буквально, пифагорейцы рассматривали тело как некий вид музыкального инструмента, где каждая струна должна иметь надлежащее натяжение; в котором должен быть выдержан надлежащий баланс противоположностей, таких как "высокое" и "низкое", "горячее" и "холодное", "влажное" и "сухое". Взятые из музыки метафоры мы до сих пор применяем в медицине: "тон", "тональный", "хорошо темперированный", "умеренность" – это тоже часть нашего пифагорейского наследия.
Тем не менее, концепция
Сладости нет хода в пифагорейскую вселенную. Зато она содержит один из самых могущественных возбуждающих средств, которое когда-либо вводилось в человеческий мозг. Пифагорейские принципы гласят, что "философия – вот высочайшая музыка", и что высшая форма философии связана с числами: в конечном счете, "все на свете – это числа". Смысл этого, очень часто цитируемого утверждения, вероятно, можно перефразировать следующим образом: "все на свете обладает формой, все на свете
Числа рассматривались пифагорейцами как модели из точек, которые образуют характерные фигуры, словно на гранях игральных костей; и хотя мы пользуемся арабскими цифрами, ни в чем не похожими на эти точечные модели, мы все еще называем числа – "figures", то есть – "формы"[15].
И вот между этими числами-формами было установлено существование неожиданных и чудесных отношений. Например, последовательности "квадратичных чисел" образовывались путем простого прибавления последовательных нечетных чисел:
и так далее:
Сложение четных чисел образовывало "продолговатые числа", у которых отношение сторон точно соответствовало интервалам музыкальной октавы: 2 (2 : 1, октава) + 4 = 6 (3 : 2, квинта) + 6 = 12 (4 : 3, кварта).
Подобным же образом были получены "кубические" и "пирамидальные" числа. Мнесарх был гравером по драгоценным камням, так что Пифагор с юности был знаком с кристаллами, чьи формы имитировали чистейшие числа-формы: пирамидами и двойными пирамидами кварца, шестигранными призмами берилла, додекаэдрами граната. Все это должно было показать, что Реальность можно свести до последовательности чисел и до численных отношений, если правила игры известны. Открытие этих правил и было главной задачей
Примером магии чисел является знаменитая теорема, исключительно по которой одной Пифагора сегодня и помнят осознанно – видимой вершине погруженного под водой айсберга[16]. Между длинами сторон прямоугольного треугольника очевидных соотношений нет; но если мы построим по квадрату на каждой стороне, площадь двух меньших квадратов будет в точности равняться площади большего. Если подобные, волшебным образом управляемые законы, до сих пор скрытые от людского ока, можно было открыть путем размышлений над числами-формами, разве не было бы законным надеяться на то, что вскоре, через них же, можно будет раскрыть все тайны вселенной? Числа не были заброшены в мир случайно; они сами организовывались в сбалансированные узоры, подобные формам кристаллов и согласованным интервалам музыкальной шкалы, в соответствии с универсальными законами гармонии.
3. "Как сладко дремлет лунный свет…"
Распространившись до самых звезд, доктрина приняла форму "Гармонии Сфер". Ионические философы предприняли попытки взломать космическую раковину и отпустить Землю в свободное плавание; во вселенной Анаксимандра земной диск уже не плывет в воде, он покоится в центре, ничем не поддерживаемый и окруженный воздухом. Во вселенной пифагорейцев диск превращается в сферический шар[17]. Вокруг него солнце, луна и планеты вращаются по концентрическим окружностям, каждое небесное тело закреплено на сфере или на колесе. Быстрое их вращение вызывает в воздухе свист, шелест или музыкальное гудение. Каждая планета "гудит" с различной высотой, зависящей от соотношения соответственной орбиты – точно так же, как высота тона струны зависит от ее длины. Таким образом, орбиты, по которым перемещаются планеты, образуют нечто вроде громадной лиры, струны которой искривлены в окружности. Точно так же, очевидным кажется и то, что интервалы струн-орбит должны подчиняться законам гармонии. По сообщению Плиния, Пифагор считал, будто бы музыкальный интервал, образуемый Землей и Луной, должен образовывать тон; Луна с Меркурием - полутон; Меркурий с Венерой – полутон; Венера с Солнцем – уменьшенную терцию; Солнце с Марсом – тон; Марс с Юпитером – полутон; Юпитер с Сатурном – полутон; Сатурн со сферой неподвижных звезд – уменьшенную терцию. В результате получается вот какая "пифагорейская гамма" –
Согласно традиции, Учитель один обладал даром в любой момент слышать музыку сфер. У обычных смертных этого дара попросту не было, то ли потому, что с самого момента рождения, не осознавая того, но постоянно, они были погружены в небесное гудение; или же потому – как объясняет Лоренцо Джессике – они покрыты слишком грубой телесной оболочкой:
Как сладко дремлет лунный свет на горке!
Дай сядем здесь, — пусть музыки звучанье
Нам слух ласкает; тишине и ночи
Подходит звук гармонии сладчайший.
Сядь, Джессика. Взгляни, как небосвод
Весь выложен кружками золотыми;
И самый малый, если посмотреть,
Поет в своем движенье, точно ангел,
И вторит юнооким херувимам.
Гармония подобная живет
Поделиться книгой: