…Я вырос на ваших песнях

Или вот интереснейшая штучка — «щучина». Несмотря на название, сама щука в ней совершенно необязательна. Хотя допустима. Ибо рыба берется разнообразная — чем разнообразней, тем лучше. Но сначала варится крепкий бульон из рыбных костей и ершей — ерши дают отличный навар. Рыбьи головы тоже не повредят. Потом его следует процедить и уже в нем сварить рыбные филеи (кости будут раздражать). Раковые шейки приветствуются. Соленую рыбу отварить отдельно. Затем нарезать непременные свежие огурцы (почистить!), зеленый лук, укроп. Добавить хрен, возможно и горчицу. Залить это дело охлажденным рыбным бульоном, положить туда порезанную на порционные куски (не мельчить!) рыбу, и — внимание! — добавить холодного квасу. Забавное сочетание, правда?

А вы попробуйте!

Тандыр

Меня тандыр завораживал с того момента, как я его впервые увидел. Меня вообще всегда интересовали древние способы приготовления пищи. Молекулярная высокая кухня оставляет совершенно равнодушным, а цены на нее просто умиляют. Первые упоминания о тандыре встречаются в X веке, но это ничего не значит — чего о нем упоминать-то? Тандыр — он и есть тандыр. Я полагаю, что появиться он мог гораздо раньше, еще когда люди научились делать печи для выплавки меди и бронзы — он и похож на такую печь. На островах Океании я видел, как туземцы выкапывают яму, жгут в ней костер, потом разгребают угли, помещают в это место продукт (мясо, рыбу, овощи) в горшке либо просто завернув все это в листья банановой пальмы — и засыпают землей часа на три. Тоже, по сути, тандыр — одноразовый. В Ташкенте, много лет назад, я сидел у входа в старый рынок (его уже нет — погиб при землетрясении) и часа полтора, не отрываясь, смотрел на древнюю бабку, которая меланхолично, не глядя, бросала самсы — треугольные пирожки из слоеного теста с луком и бараниной внутри — в раскаленную пасть тандыра. Тандыр был огромный и над поверхностью земли возвышалось только его широкое горло. Самса летела по диагонали и прилипала к внутренней стенке тандыра своим основанием. Движения бабки были скупы, размеренны и безошибочны — она даже не провожала летящие пирожки взглядом. Я ждал, что хоть один не прилипнет и упадет на дно — в адское пекло. Ничего подобного не произошло — ни разу. Заполнив самсами равномерно все пространство стенок изнутри, бабка пододвинула к себе таз с фаршем и принялась лепить новые — так же размеренно и отстраненно. Из тандыра тем временем повалил такой запах, что уйти уже было просто невозможно. Минут через десять бабка взяла деревянную лопатку с длинной ручкой и склонилась над кратером — жар шевелил ее волосы. Я понял, что вот этой лопаткой она сейчас будет отковыривать готовые самсы от вертикальных стенок и вот теперь уже точно хоть одну плюшку уронит — очень уж неудобным казался предстоящий процесс. Да ни фига! Достаточно было одного легкого прикосновения — и румяный треугольничек отсоединялся от раскаленной стены и послушно ложился на лопаточку. Номер можно было показывать в цирке. Я съел четыре штуки.

Родиной тандыра считается Азия, и почти на всех языках звучит его название одинаково: в Азербайджане и Узбекистане это тандир, у таджиков — тонур, в Армении — тундыр, в Грузии — тонэ. Индийские блюда «тандури» — из того же тандыра. Большие тандыры — для выпечки лаваша, лепешек и всего связанного с тестом — закапывают в землю, в таком случае снизу к ним прокапывают воздуховод. Размером такие тандыры могут быть с небольшую комнату. Чем больше его объем, тем толще стенки, значит, дольше будет сохраняться жар и не придется топить его каждый час. Небольшие тандыры могут стоять на ножках.

Такой тандыр я и приобрел себе несколько лет назад. При всем недоверии к Интернету нашел страничку (я даже не предполагал, сколько тандыров на меня оттуда вывалится), определился с оптимальным соотношением размер-цена-качество, и через четыре часа к моему дому подъехала машина. Не могу сказать, что мой тандыр совсем небольшой, как раз из «надземных» он весьма большой — молодой барашек или поросенок входят туда целиком (хотя целого барашка пока не пробовал, врать не буду), а цыплят я туда загружаю по шесть штук. С тестом работать не пробовал (я с ним вообще на «вы»), а вот мясо, птица, рыба и овощи — мое. Работать с тандыром настолько интересно, что любимые мои мангал, казан, вок и пойке разом уехали на второй план. По книжке готовить в тандыре не научишься, действенна только практика, первые потери неизбежны, и вот с чем я столкнулся в процессе.

Первое: следует научиться греть тандыр до оптимальной температуры. При этом градусников в нем не предусмотрено — все на таланте. При протопке (советую использовать березу либо жарко горящие и несмолистые сорта дерева) стенки тандыра покрываются изнутри черной копотью, а потом вдруг белеют. В принципе это говорит о том, что тандыр готов, но диапазон температур при этих белых стенках еще велик: перегреете — и обуглится корочка, недогреете — не пропечется блюдо внутри. И еще одна важная и неожиданная вещь: в тандыре (в отличие, скажем, от духовки) аккумулируется определенное количество тепла. И если поместить туда двух цыплят — они будут готовы через двадцать минут, четыре цыпленка потребуют минут тридцать пять, а шесть могут и не дожариться. Поэтому температуру надо всегда выбирать исходя из количества продукта — притом что речь идет об одной закладке. Как я это делаю? На ощупь. Прикасаясь к внешней поверхности тандыра. Не обожгитесь.

Далее, следует помнить, что каждый продукт обладает своей «жароустойчивостью». Курица будет печься полчаса, таких же размеров утка — не менее часа, а то и поболе. Рыба готовится моментально, помните только, что некоторые рыбы, испекаясь, становятся очень мягкими, и если вы, например, затеете шашлык из сома (это вкусно) — кусочки могут запросто свалиться с вертикально висящего шампура и бесславно пропасть. Поэтому я после пары таких случаев выбросил шампуры с насечкой, которые к тандыру прилагались — они в процессе готовки вешаются вертикально, и этой самой насечки явно недостаточно. Вместо этого я взял шампуры с мангала. С одной стороны у них колечки, за эти колечки их удобно вешать на перекладину. Сами шампуры я согнул, получились большие крючья. Совсем другое дело.

Для цыплят я смешиваю оливковое и подсолнечное масло, давлю в него чеснок, добавляю сухой имбирь, красный перец, кориандр. Обмазываю этим делом цыплят и даю им полежать с часик.

Баранина (лучше брать корейку с ребрами целиком, резать будете уже на столе, это красиво) — та же смесь масел, зира, красный перец, хмели-сунели. Пусть полежит. Солю я все это уже перед самой жаркой — непременно крупной солью.

Овощи просто нанизываю на крюк. Выбирайте овощи, которые требуют примерно одного времени приготовления — скажем, цукини, баклажаны и болгарские перцы. Помидор готовится быстрее: передержите — размякнет и упадет. Лук — медленнее.

Не ленитесь выгребать из тандыра угли перед готовкой, когда он нагрелся.

Мой товарищ уверяет меня, что если при жарке барашка на дно тандыра положить болгарские перцы, то их испаряющийся сок придаст мясу дополнительный аромат. Не знаю, не пробовал. А надо бы.

Фаршированная рыба

Давно меня занимает один вопрос: сверять свое восприятие цвета, вкуса и запаха мы можем только с ним же самим — в другого человека не влезешь! А вы уверены, что он видит и чувствует в точности то же, что и мы? Вот на стене картина, на ней синее-синее море. А КАКОЕ оно синее? У синего тысяча оттенков — какие именно видите вы? А ваш товарищ?

Со вкусом еды еще сложнее.

Помимо всего прочего фаршированная рыба, возможно, занимает первое место по разнообразию вариантов — и из-за большого количества компонентов, соотношения которых можно легко менять, и из-за семейных традиций — у каждой еврейской бабушки своя фаршированная рыба.

Итак. Мы имеем дело со старинным праздничным блюдом европейских и российских евреев. Одна из версий его появления состоит в том, что в Шаббат нельзя работать — а вынимать из рыбы кости при поедании — тоже, увы, работа. Поэтому рыбу ставили на огонь на ночь, и даже если какие-то кости случайно оставались в фарше — они совершенно размягчались. В качестве исходного продукта евреи побогаче брали карпа, те, что победнее, — щуку (она считалась до революции сорной рыбой и почти ничего не стоила). Хлеб, нещадно добавлявшийся в фарш, служил в первую очередь для увеличения массы продукта (а вы думали, в советские котлеты хлеб для красоты клали?), а вот же вкусно получалось. (Такое часто бывает: хочет человек приготовить аутентичный узбекский плов, носится по рынкам в поисках хлопкового масла — оно дает такой специфический аромат! А узбеки используют его потому, что оно самое дешевое.)

Существует две формы подачи блюда: когда вы набиваете предварительно снятую шкурку фаршем и даже придаете ей форму рыбы, либо просто делаете из фарша тефтельки — гефелте фиш. Первый способ непрост: чтобы снять с рыбины шкурку целиком, не повредив, нужно иметь за спиной практику пластического хирурга. К тому же вам понадобится специальная продолговатая кастрюля — гусятницей тут не отделаетесь. Поэтому обычно я выбираю второй способ — та же рыба, только в профиль.

Сначала тщательно отделяем мясо от костей (чешую сняли, а шкурку не трогаем — перемелется вместе с мясом). На дно большой кастрюли укладываем рыбьи кости и плавники, порезанную крупно свеклу, морковь, репчатый лук (в Одессе его не чистят — он даст цвет). Перец черный горошком и белый душистый, соль, довольно большое количество сахара. Затем прижимаем это дело ко дну специальной сеткой (я сам соорудил), хотя можно просто все это завернуть в марлю, наливаем воду, ставим на огонь. Пока вода закипает, готовим фарш. Я ставлю на мясорубку сетку с самыми большими отверстиями — у нас должны получиться крохотные кусочки всего, а не каша-размазня. Фарш помимо рыбы включает в себя лук, чеснок, морковь (немного), белый хлеб, вымоченный в воде, либо в молоке, либо в сливках, или мацу, вымоченную в молоке либо в сливках, или манную крупу, или сочетание этих трех ингредиентов в выбранных вами пропорциях. Взбитое сырое яйцо (или два — в зависимости от общего размаха). Соль, молотый черный перец. Некоторые художники добавляют любимые специи, кедровые орешки. Я в данном случае не сторонник новаций. Теперь фарш следует не только хорошо помешать, но побить — желательно бросая с размаху на каменный стол, это придаст ему воздушности. Очень важно угадать конечную консистенцию — тефтельки не должны расползаться и разваливаться, в то же время им нельзя быть чрезмерно плотными. Годика два-три — и все у вас получится. Особенно тщательно надо нафаршировать голову (или головы) — это самая вкусная и главная часть. Вода уже закипела, мы осторожно опускаем туда головы, потом лепим смоченными в воде руками тефтельки величиной со снежок и аккуратно опускаем их в кастрюлю по одной. Вода должна их покрывать. А теперь убавляем огонь до минимума, накрываем кастрюлю крышкой и забываем о ней часа на четыре.

По истечении срока выключаем огонь, берем большое и достаточно глубокое блюдо, аккуратно выкладываем тефтельки и головы. Я в этот момент не могу удержаться от бабушкиных традиций: со дна кастрюли выуживается морковка, режется на тонкие кружочки и на каждую тефтельку такой кружочек кладется сверху. Идиотизм, но ничего с собой не могу поделать. Не, ну а как?

Если костей и плавников у вас было много и вы уверены в успехе, надо просто залить это блюдо процеженным бульоном. Если сомнения терзают вашу душу, — добавьте в бульон немного желатина. Его никто не заметит, а вы никому не говорите. Когда блюдо остынет, поставьте его в холодильник.

И еще. Фаршированная рыба (под водку) — это в моем представлении моноблюдо. Оторваться от него невозможно, поэтому его должно быть много.

Способ мой отличается от множества способов, описанных в кулинарных книгах и Интернете. Но многократно проверен практикой. Никто не жаловался. Напротив — плакали счастливыми слезами, требовали добавки. Потратьте денек, попытайтесь — вдруг у вас тоже получится?

Шашлык

Шашлык — национальная российская забава. Вернее, сам шашлык — мясо на вертеле — одна из ее составляющих. Но, согласитесь, не последняя.

О ней и поговорим.

Многие считают, что это блюдо пришло к нам с Кавказа. Это заблуждение, дорогие мои, — ему столько же тысячелетий, сколько и человеку — считая с того момента, когда человек научился поддерживать огонь и убивать зверей. Само слово «шашлык» — тюркское, и состоит из двух частей: «шаш» (или «шиш») — вертел, и «лик» — собственно, то, что на вертеле. На Руси в былые времена этот продукт назывался «верченым мясом» — вовсе не потому, что мясо было верченным через мясорубку, как меня недавно пытались убедить, — какие мясорубки при Иване Грозном? — а потому что вертел вращали над огнем (он, кстати, оттого и «вертел»). Довольно забавно происхождение модного ныне слова «барбекью»: по-французски «barbe a queue» дословно означает «от головы до хвоста» — в Европе, да и у нас зачастую на вертел насаживали целого барана, кабанчика, а то и бычка. Это зрелище, кстати, вкупе с ароматом, завораживает меня до сих пор.

Барбекью в Америке так же как и у нас, является социальным мероприятием — с компанией, задушевным общением и напитками. Но гастрономическая составляющая меня не впечатлила, увы: во-первых, никто не маринует мясо сам (кроме сумасшедших русских эмигрантов первой волны), в супермаркетах полно замаринованных на любой вкус полуфабрикатов — жарь да ешь, во-вторых, зачастую это происходит на пылающих огнем жаровнях — только врожденная политкорректность не позволяла мне вмешаться. И ладно еще угли из мешка — а если это газовый гриль? Глаза б мои не видели.

У нас тоже последнее время появились в продаже пластиковые ведерки и ведра с замаринованным мясом — обычно это свинина. Приходилось пробовать — в общем прилично, но до такой степени мягко, что в голову закрадывается мысль, а какого такого умягчителя они туда плеснули? Широко простирает химия руки свои в дела человеческие. Нет, никто не умер — после второго стакана вообще перестали об этом думать. И все же.

Я люблю все сделать сам. Это даже не вопрос недоверия общепиту — просто приятно самому написать полотно, собрать достойных друзей на вернисаж, и пусть они аплодируют, изумленные. А в магазине и дурак купит — это, если хотите, знак некоторого неуважения к ближнему, а стало быть, и к себе самому.

В этой связи — несколько разрозненных рекомендаций, основанных исключительно на личном опыте. Уверен, что у многих из вас имеется собственный опыт, дающий превосходные результаты, и он разнится с моим.

Ну и ладно.

Мясо. Если это свинина или баранина — оно не должно быть слишком жирным или жилистым. У свиньи хороша шейка, задняя нога. У барашка — задняя нога и ребрышки, и хорошо если барашек юн, а не умер своей смертью. Из говядины я беру исключительно вырезку. Вырезку режу крупно (крупней, чем барана и свинью, а их тоже не следует особо измельчать — шашлык получится сухой). Вырезка маринуется в сметане, куда добавляется мелкопорубленный лук, соль, травы и специи на ваш вкус. Мариновать от 4 до 12 часов.

Маринады могут быть бесконечно разнообразны, об одном прошу — забудьте слово «уксус». Сухое вино я также не приветствую — недалеко оно ушло от уксуса. Если уж вы никак без кислоты — возьмите лимон, это гораздо лучше. Репчатый лук — обязательная составляющая, можно его провернуть через мясорубку, и много его не бывает. Безграмотные фотохудожники очень любят снимать такое: над дымящимся мангалом шампур, а на нем — кусок мяса, колечко лука, кусок мяса, колечко лука… Никогда так не делайте: лук у вас сгорит, а мясо еще будет сырым. Лук делает свое дело в маринаде. Хотите овощной гарнир — отдайте один шампур овощам: луковица, помидор, баклажан… В баклажан можно, надрезав его, засунуть кусочки чеснока и курдючного жира.

Великолепным размягчителем баранины (а она в первую очередь нуждается в размягчении) является минеральная вода — чем больше газа, тем лучше. Причем она не отменяет лука и прочих компонентов.

Шампур. Хорошо, когда он длинный, прочный и все-таки трехгранный — на плоском шампуре мясо будет болтаться и крутиться. Сажать куски мяса следует довольно плотно друг к другу, ни в коем случае не оставляя пространства между кусками — сок уйдет. Дрова я беру березовые и все-таки дрова, а не уголь из бумажного мешка: я его не чувствую, не понимаю — определить жар на глаз невозможно, а приготовление шашлыка — сплошная цепочка тонкостей.

Цыпленка развернуть как книгу, смазать тонким слоем растительного масла, натереть чесноком, сухим имбирем, кориандром, красным перцем и крупной солью. На решетку. Не забыть перевернуть минут через семь-десять.

Бараньи ребрышки: не режьте их на тонкие лепесточки с торчащим ребром из каждого — жарьте на решетке целой колбасой, сочнее будет. Разрежете уже на столе — это красиво. Перед жаркой помазать оливковым маслом, сверху зира, кориандр, перец, крупная соль. Пусть полежит в тишине хотя бы часик. И помните: это свинину надо прожаривать как следует, а бараньи ребрышки должны сочиться прозрачным чуть розовым соком.

Гениальный шашлык из угря: выпотрошить, но не снимать шкуры, порезать на куски сантиметров по пять, утопить в провернутом луке часов на шесть. Уже на шампуре посолить — чем соль крупнее, тем лучше. Если в копченом варианте шкурка угря практически несъедобна, то здесь она получается хрустящей и божественной.

И — любимое: узбеки называют это «джигар». Баранья печенка и курдючный жир режутся довольно мелко (квадратики по четыре квадратных сантиметра), насаживаются на шампур поочередно. Вот тут шампурчик желательно иметь небольшой, и порция на нем должна быть на два укуса. Посыпать красным перцем, немолотым кориандром и крупной солью. Штучка эта хороша тем, что жарится она минуты три (не вздумайте пересушить!) и очень располагает к выпиванию в приятной мужской компании прямо над мангалом: выпил — и закусил. К тому же нельзя давать джигару остыть.

Что пить под шашлык? Да все что угодно! Что я, учить вас буду?

НЕВОЛШЕБНЫЕ СКАЗКИ

Зимняя сказка

Зима опять наступила неожиданно. Вообще, в стране отлично знали, когда у них наступает зима — это бывало раз в год, обычно в середине ноября, но традиция жила и даже приобрела характер национальной игры — считать, что зима наступает неожиданно. Вот и сегодня диктор в телевизоре возбужденно вещал: «Зима в этом году наступила неожиданно, и город украсили многокилометровые пробки».

Многокилометровые пробки совершенно не интересовали молодого зайца Тимофея — он сидел в лесу под ветвями старой ели и напряженно думал. Еще вчера он радостно носился по полям и опушкам и его серая шкурка отлично сливалась с осенним ландшафтом — пожухлой травой, темными опавшими листьями. А сегодня все пространство до горизонта покрывал белый-белый и чистый-чистый снег. Тимофей, потомственный заяц-беляк. (Для справки: заяц-беляк вовсе не участник белого движения, точно так же, как заяц-русак — не обязательно этнический русский. Просто заяц-беляк зимой меняет свой окрас на белый. Так заведено.) Так вот, Тимофей обязан был еще пару дней назад сменить свою шубку на белую. Загодя. Всю свою жизнь — два или три года — он именно так и поступал. А тут… Забегался, завертелся… И вообще всеобщее разгильдяйство и неумение строить долгосрочные планы пагубно сказываются на молодой неокрепшей личности… Да и снег тоже хорош — взял и выпал! И что теперь делать? Так думал заяц Тимофей, сидя в лесу под елью. Прятаться под навесом из еловых лап еще было можно, а вот выйти в сером прикиде на белый простор уже никак не получалось: ты тут же становился отличной мишенью для охотников и сильным раздражающим фактором для всяких лесных ребят, любящих зайчатину.

Но долго сидеть под елкой тоже никак не получалось — особенно если это молодой заяц-беляк, даже если он не успел переодеться. Молодые зайцы вообще очень непоседливы. Что же теперь, весны тут ждать? Не прошло и часа, как Тимофей выполз из своего укрытия, огляделся и осторожно двинулся в сторону опушки. Вокруг стояла тишина, которая бывает только в день первого снега, и Тимофей быстро успокоился. У зайцев вообще все происходит быстро.

— Эй, косой! Совсем страх потерял? Тебя чего, давно не ели? Стоять-бояться!

Ну вот, приехали. Сзади не спеша приближалась лиса Анжела — существо ехидное, нервно-неуравновешенное и потому небезопасное. Бежать было поздно.

— Ничего я не потерял! — крикнул Тимофей и на всякий случай тихонько добавил:

— Здравствуй, Анжела.

— Здравствуй-здравствуй, — Анжела неторопливо обошла замершего Тимофея и уселась прямо перед ним. — Ну и что это мы такие демисезонные? Сентябрь на дворе?

— Ничего мы не демисезонные! — прокричал Тимофей, зажмурившись. — Это… Это такой тренд!

Если честно, Тимофей сам не очень понял, что он сказал. И вряд ли смог бы объяснить значение слова «тренд». Слово это он видел однажды на обложке журнала мод — она валялась на обочине шоссе, а Тимофей был очень любознательным зайцем и при возможности читал все, что читалось.

— Тренд, говоришь? Зимний? — произнесла лиса и задумчиво оглядела свой огненно-рыжий хвост.

— Тренд! Не сойти мне с этого места! — отважно ответил Тимофей, не сходя с этого места. Терять было уже нечего.

— Ах, какие мы продвинутые! — пропела Анжела, но в голосе ее слышны были нотки неуверенности. — Чем докажешь, Кавалли?

Тимофею очень хотелось ткнуть пресловутой мятой журнальной обложкой прямо в наглую рыжую морду, а только не было у него никакой обложки — ее давно унес ветер, да и нарисованное на ней выглядело совсем не серым — наоборот, что-то весьма пестрое, веселенькое. Спасение пришло неожиданно.

— Да вон, посмотри! — шепотом воскликнул Тимофей и кивнул в сторону опушки. По опушке важно шествовал волк Арнольд. Роскошная его шуба играла на солнце всеми оттенками благородной серой гаммы. Анжела застыла — похоже, она лишилась дара речи.

— Ну что? Может, у него пойдешь, спросишь? — обнаглел Тимофей. (Зайцы быстро наглеют.) — Совсем ты от жизни отстала, рыжая!

Анжела смерила Тимофея долгим и каким-то новым взглядом, развернулась и молча исчезла в чаще. Она пошла писать письмо двоюродной сестре Зинаиде — та была чернобуркой и жила в государственном питомнике — нету ли у них чего серенького? Волк Арнольд был слишком увлечен своими мыслями — он решал в уме шахматную задачу, — поэтому никого и ничего не заметил. А заяц Тимофей вернулся под елку, перевел дух и теперь думал — переодеваться в белое или с его легкой руки новый тренд уже шагает по планете?

Вилка Зина

Зинаида была очень хорошо воспитанной потомственной вилкой. И мама, и бабушка ее были вилками и всю свою жизнь безукоризненно выполняли свою работу. И Зина всегда строго следила за тем, чтобы она была хорошо вымыта, блестела и при сервировке стола располагалась именно на том месте, которое ей было отведено правилами. Нерадивых официантов, путающих эти правила, Зина не переносила. Впрочем, нерадивых официантов в ресторане, где работала Зина, не водилось — это был очень хороший старый ресторан, гордящийся своими традициями.

Каждый день задолго до прихода гостей Зину вместе с другими столовыми приборами тщательно протирали и раскладывали на свежей хрустящей скатерти стола в строгом порядке — это был любимый Зинин момент: ей казалось, что начищенные приборы выстраиваются, как солдаты на плацу, и сейчас начнется парад.

А что вы думаете! В центре — торжественная белая тарелка на другой тарелке — побольше, справа — салатный нож, потом ложка для супа, потом нож для рыбы, потом нож для мяса, слева — салатная вилка, потом рыбная вилка, потом она, Зина, — у самой тарелки! А сверху еще ложечка и вилочка для десертов и фруктовый ножик! А сверкающие, тончайшего стекла бокалы? Для воды, для белого вина, для красного? А салфетка, наконец, — накрахмаленная, горящая белизной салфетка, схваченная в талии широким серебряным кольцом? Зина наслаждалась каждым мгновением этого праздника.

Когда Зиной ели, она этого, честно сказать, не любила. Во-первых, это не больно-то приятно — когда тобой едят. Во-вторых, идеальный порядок построения на столе быстро нарушался, гости веселели и часто хватали совсем не тот прибор, который полагался к блюду. Хотя, казалось бы, как можно перепутать? Бери по очереди с краю и не ошибешься. Так что когда до Зины доходила очередь и ей ели, она зажмуривалась и терпела, так как догадывалась, что в понимании людей это и есть ее основное предназначение. Потом вечер подходил к концу, гости разбредались, официант Арнольд собирал приборы на специальный поднос и нес на кухню, где посудомойка Клавдия Ивановна мыла каждую вилку, каждый ножик своими мягкими теплыми руками. Зина любила Клавдию Ивановну — они обе понимали, что такое чистота. Потом приборы вытирали полотенцем, клали на другое полотенце и гасили свет — до завтра.

В этот день все с самого начала пошло не так. Сперва официант Арнольд, сервируя стол, положил Зину не совсем так, как надо, — ближе к краю стола. Арнольд с утра бывал неточен в движениях, и Зина его за это терпеть не могла. Потом за Зинин стол пришли гости, и это были два немолодых человека. Зине гораздо больше нравилось, когда к ней за стол садились пары — это было так романтично, а Зина в глубине души была неисправимым романтиком. Да-да, такое бывает: снаружи человек строг и черств и главнее всего для него порядок, а внутри — романтик, ничего не поделаешь.

Гости пили виски, вполголоса говорили о делах, и Зина приготовилась скучать. И когда уже подходила ее очередь работать — вот-вот должны были подать горячее, — вдруг случилось непоправимое: гость неловко провел локтем по скатерти и Зина полетела под стол! Она ударилась об пол и зазвенела изо всех сил — я здесь, я здесь! И гость уже принялся было неловко шарить рукой под столом вслепую. Но тут Зина услышала голос подлеца Арнольда: «Ах, не беспокойтесь ради бога, — я сейчас принесу новую!» «Дама придет!» — сказал второй гость и все трое засмеялись.

А Зина лежала на полу, стиснув зубья, и думала, что вот так теперь она будет лежать и лежать до самой ночи, и никто про нее не вспомнит, и не заметят, и в конце концов выметут вместе с мусором и выбросят на помойку. Конечно, такого случиться не могло — очень трудно вымести вилку вместе с мусором, но ведь приятно иногда пожалеть себя, правда?

«Боже мой, Катерина, это ты? Откуда ты здесь?» — услышала Зина голос одного из гостей. «А я прилетела. Только вчера! Вот уж не ожидала тебя встретить!» — ответил милый женский голос.

Засуетился Арнольд, пододвигая к столу еще одно кресло, и Зина увидела совсем рядом с собой маленькие лакированные женские туфельки. «Ну как ты живешь? Что тебе налить? Закажешь что-нибудь? Официант! Коля, познакомься, это Катерина!» — Голос гостя было просто не узнать.

А потом прошел час, и еще полчаса, и давно ушел, попрощавшись, Коля, и ресторан опустел, и Арнольд уже несколько раз проходил мимо стола, специально покашливая, а эти двое все говорили и говорили, и никак не могли наговориться. А вилка Зина лежала под столом. Она лежала и улыбалась. И ей почему-то совсем не было грустно.

Гитара

Гитара не очень хорошо помнила, как она появилась на свет. Сначала из тонкой еловой дощечки вырезали форму ее тела с отверстием посередине — это называлось «дека», потом к деке приклеили гнутые деревянные борта — это называлось «обичайка», потом мастер соединил корпус с длинной шеей — шея называлась «гриф», и все это еще не было гитарой. Потом в грифе проделали щелочки и аккуратно вставили в них серебряные поперечинки — это называлось «лады». На головку грифа шурупами прикрутили хитрую машинку с зубчатыми колесиками и красивыми крантиками — это называлось «колки». Потом к корпусу приклеили темную планочку с отверстиями — «порожек», и покрыли корпус прозрачным пахучим лаком. Потом гитара долго висела, подвешенная за гриф, вместе с такими же, как она, и сохла — нет, она и тут еще не была гитарой. И вот настал день, когда мастер взял ее в руки, ловко продел струны в отверстия на порожке, закрутил колки, струны туго натянулись, мастер провел по ним рукой, и вдруг гитара задрожала и запела в ответ! Это было так прекрасно и так неожиданно! Да, именно в этот момент гитара стала гитарой — отсюда началась ее жизнь.

Потом гитара висела на стене в музыкальном магазине. Она была совсем не самая дорогая, поэтому висела в самом низу — верхние ряды занимали сверкающие перламутром надменные красавицы. Гитара не сильно переживала на этот счет. «И чего они задирают нос, как будто на них по двадцать струн? Струн у нас у всех по шесть, и нечего тут задаваться!» — так она размышляла. И конечно, была права.

Однажды в магазин пришел мальчик. На вид ему было лет двенадцать. Он был невысокого роста — прилавок доходил ему до подбородка. Мальчик положил подбородок на прилавок и долго смотрел на гитару — она висела прямо напротив. Он стоял и стоял, пока продавец не спросил, что ему нужно. Тогда он молча развернулся и вышел на улицу, и гитара подумала, что она его больше не увидит, но на следующий день мальчик вернулся с папой. Папа повздыхал, покряхтел, полез в карман за бумажником, продавец снял гитару со стены и уложил в картонную коробку. Потом они ехали куда-то втроем и гитара думала, что вот у нее наконец появился хозяин. Она была рада любому хозяину — ведь до этого у нее вообще никого не было.

Оказалось, что мальчик совсем не умеет играть на гитаре. Но он так хотел научиться, что не выпускал ее из рук. Он подходил с ней к зеркалу — ему нравилось, как они смотрятся вдвоем. Он украдкой нюхал ее — ему кружил голову запах сухого дерева и лака. Ночью он брал гитару с собой в постель и всегда держал руку у нее на талии. И гитара не могла не ответить на такую любовь. Пальцы у мальчика были тоненькие, непослушные, от жестких струн на них появились мозоли — мальчик не замечал. Он снова и снова зажимал на грифе три аккорда, которые уже успел выучить. Гитара помогала ему из всех сил. Как нам помогают гитары? Мы этого не знаем. Мы просто говорим: эта гитара удобная, прямо по руке, а эта — никуда не годится. Так мы говорим.

А через полгода мальчик уже что-то напевал себе под нос и уже не смотрел на гриф перед тем, как поменять аккорд, а еще через полгода вокруг них уже собиралась компания, и мальчик пел, а гитара играла, и девочки смотрели на них неожиданно задумчивыми глазами. Конечно, смотрели они на мальчика, но гитаре казалось — на них обоих. «Мы — одно целое!» — с гордостью думала она. Так она думала.

Мальчик быстро рос, и гитара становилась все меньше и меньше — когда каждый день вместе, этого не замечаешь. И вот однажды он прибежал домой возбужденный и счастливый. В руке он держал длинный черный чемодан. Даже не сняв пальто, он раскрыл чемодан и оттуда ощерилась, сверкая черным лаком и хромом, электрогитара. Электрогитара была плоская, с острыми рогами и напоминала то ли космический истребитель, то ли хищную рыбу.

Мальчик осторожно вынул электрогитару из чехла, тихонько побренькал по струнам — сверкающая гадина отвечала ему шепотом, ничего не было слышно, и гитара даже успела подумать, — надо же, все в красоту ушло! Но мальчик размотал какой-то провод, воткнул его в тумбочку, стоявшую в углу, на тумбочке загорелась красная лампочка, и вдруг комната наполнилась невероятными, оглушительными звуками! Электрогитара ревела самолетом, пела скрипкой, звенела колоколами! Конечно, звуки издавала не она, а тумбочка с красной лампочкой — она называлась «усилитель», но вид у этой самодовольной дуры был такой, как будто усилитель тут вообще ни при чем. Мальчик не выпускал ее из рук несколько дней.

Гитара очень расстроилась. Когда гитару перестают брать в руки, она всегда расстраивается. Нет, мальчик еще вспоминал про нее, настраивал, рассеянно брал несколько аккордов и ставил в угол. И гитара снова расстраивалась. А потом мальчик со своей электрической подругой стал надолго исчезать из дома, это называлось «гастроли». Что оставалось делать? Считать дни.

Однажды после гастролей у мальчика собрались гости — такое теперь часто случалось. Мальчик был уже совсем не мальчик — мальчиком он оставался только для гитары, пылившейся в углу. Она сильно постарела, лак на ее деке пошел мелкими трещинками, время для нее остановилось. Гости, как обычно, пили вино, громко разговаривали.

Гитара не прислушивалась к их разговорам — выпив, гости всегда говорили одновременно, и что-то понять все равно было невозможно. Вдруг чья-то рука взяла гитару за гриф, вытащила на свет. Незнакомый парень сдул с нее пыль, пощипал расстроенные струны. «Да забирай на здоровье!» — услышала она голос мальчика. А потом она ехала на заднем сиденье в темной машине неизвестно к кому неизвестно куда. «Ну и пусть!» — думала гитара. А что она могла еще думать?

В новом доме гитару повесили на стену — слева и справа от нее висели то ли фотографии, то ли картины в рамах — попробуйте, вися на стене, разглядеть, что там висит справа и слева от вас. Поверьте мне, это совершенно невозможно. Играть на гитаре никто не собирался. Иногда уборщица, наводя порядок в доме, отряхивала ее палочкой с пушистыми перьями на конце. Это было щекотно, но не более того. Теперь гитара почти все время спала — происходящее вокруг ей было неинтересно. Просыпалась она только когда новый хозяин, пробегая мимо, наугад проводил пальцами по ее струнам. От этого она всегда вздрагивала, а потом засыпала вновь. Что ей тогда снилось? И сколько прошло лет — двадцать, тридцать? Мы не знаем.

«Да не может быть! Ты шутишь? Это действительно она? Да, смотри-ка, это она…» Гитара с трудом открыла глаза — на нее смотрел ее мальчик. Лицо его покрылось морщинами, волосы поседели, но гитара узнала бы его из тысячи седых мужчин. Рядом с ним стояла немолодая красивая женщина и держала за руку — а вот она держала за руку того самого мальчика, который много лет назад увидел гитару в музыкальном магазине. Сзади довольно улыбался хозяин дома.

«Можно?» И гитара почувствовала, как знакомые руки снимают ее со стены, осторожно подтягивают колки, как родные пальцы касаются струн.

И она запела в ответ.

Глафира

Глафира была не обычной машиной. Нет, она была очень дорогой машиной самой-самой последней модели — обычную машину Глафирой не назовут: все больше Лены, Зины, Вали. Глафира стояла не где-нибудь на улице, а в главном зале роскошного автомагазина, и видела, как в витрине справа от нее светится и мигает рекламный щит с ее, глафириным, изображением почти в натуральную величину. Глафира ждала своего принца.

Принц Глафире сразу понравился: он без всяких разговоров сел в салон, подвигал туда-сюда кресло, обтянутое кремовой кожей, потрогал руль, зачем-то включил радио, сказал «Тэ-экс», вышел и направился в сторону кассы. Он не задавал лишних вопросов менеджеру по продажам, который стоял, услужливо склонясь, у капота, и не торговался. «Настоящий принц!» — решила Глафира.

Никогда еще Глафире не было так хорошо. Хотя где ей могло быть хорошо? На заводе, где ее собирали, свинчивали, красили и сушили? Или на тестовом стенде, где ее трясли, дергали и вообще пытались сделать больно? Ей не было так хорошо даже в магазине, хотя многие считают, что ожидание счастья приятней самого счастья. Принц (его звали Альберт) водил машину превосходно: быстро, но мягко, и они оба получали одинаковое удовольствие от езды. Жила Глафира в теплом чистом гараже, и каждое утро ее мыл молчаливый человек с неприметным лицом в черном комбинезоне. Ездили они в основном по банкам — красивым высоким зданиям, где на стоянках рядом с Глафирой ждали своих хозяев такие же дорогие ухоженные машины — Альбины, Снежаны, Виолетты.

Вечерами Альберт с Глафирой отправлялись в очередной ресторан. Иногда по дороге они заезжали за девушками. Девушки не нравились Глафире: все они были какие-то одинаковые, расфуфыренные, длинные и дохлые. Они зазывно хохотали, очень хотели понравиться Альберту и от них невыносимо разило духами. Они искололи своими острыми шпильками весь Глафирин коврик. Одна из них, хохоча, уронила тюбик губной помады под сиденье. Мстительная Глафира закатила помаду в самый дальний угол, чтобы ни за что не достать. Там она и осталась — навсегда.

Раз в четыре месяца Альберт привозил Глафиру в специальный центр, где ей устраивали внимательный осмотр: подтягивали все гаечки (было щекотно и немножко больно), меняли старое масло на новое (а вот это было очень приятно), натирали ее специальным воском и полировали. И когда Глафира медленно выезжала из ворот центра, сверкая всеми своими боками, стоящие в очереди машины провожали ее завистливыми фарами.

Шли годы. Это такая обязательная фраза, если ты рассказываешь историю. На самом деле прошло всего два года. Какое там прошло — пролетело! Счастье умеет торопить время. И однажды Глафира увидела, что Альберт притормозил у того самого салона, где они познакомились два года назад, и внимательно рассматривает витрину. В витрине уже не было плаката с глафириным портретом — там стояла новая машина. Она была очень похожа на Глафиру — и осанкой, и разрезом глаз, и даже цветом — просто она была моложе. Она была настолько невозможно молода, что Глафира зажмурилась от горя. Ее возлюбленный, ее принц, совершенно не стесняясь ее, таращился на эту юную красавицу, и Глафира видела, как она ему нравится! Это был конец.

Два дня Глафира не находила себе места. Нет, она продолжала вести себя безупречно — воспитание не позволяло закатить Альберту истерику. Но жить так больше было нельзя. И к концу второго дня Глафира решила: лучше покончить со всем разом — и с собой, и с ним. И по дороге домой она, выбрав на асфальте ямку побольше, специально въехала в нее колесом и изо всех сил рванула руль вправо. «Прощай, жизнь!» — успела подумать она, как и положено думать в таких случаях.

Конечно, ничего у нее не получилось — как ни верти, а машинами управляют люди. Альберт даже не понял, что произошло: руль чуть-чуть вильнул в сторону, ямка и ямка. Он вообще в это время думал совершенно о другом.

А еще через пару дней он привез Глафиру в тот самый салон, где когда-то началась их любовь, выгреб бумажки из бардачка, забрал из багажника спортивную сумку и ушел, не попрощавшись. Глафира, по счастью, стояла спиной к двери и не видела, как он выезжал из магазина на молодой красотке, и эту дуру распирало от радости.

А потом Глафиру вымыли снаружи и изнутри, наклеили на лобовое стекло листок с ценой и выкатили во двор, где уже стояли такие же, с бумажками на лбу, брошенные Анжелики и Снежаны, хмурые и не склонные заводить беседу.

А еще через три дня Глафиру купил лысоватый полненький человек. Звали его Николай Иванович, и он совсем не был похож ни на Альберта, ни на принца вообще. Прошло несколько дней, и Глафира убедила себя, что Николай Иванович — тоже, скорее всего, принц, просто не такой явный. Иначе ведь и быть не может, верно?

А еще через неделю она поняла, что он ей почти нравится.