Сталин и мошенники в науке

Стэн был нерядовым членом партии большевиков и далеко не второстепенным философом своего времени. Он вступил в РСДРП в 1914 году (в возрасте 15 лет), принял активное участие в революционной деятельности в Латвии перед 1917 годом, и на 14 и 15 съездах партии его избирали членом Центральной Контрольной Комиссии ЦК ВКП(б). Он умело распоряжался своим временем, не разбрасывался по пусткам и помимо политической деятельности смог стать высоко образованным специалистом и исследователем. Он закончил Институт Красной Профессуры в 1924 году (был любимым учеником А. М, Деборина), был принят профессором на его кафедре, одновременно преподавал на кафедре философии Московского государственного университета, опубликовал несколько важных статей по философии, гносеологии и социологии. Он был включен в редакционные коллегии журналов "Под знаменем марксизма" и "Революция и культура", а также "Философской энциклопедии" и "Малой советской энциклопедии". Он активно участвовал во многих философских обсуждениях. В 1924–1927 годах он возглавлял Сектор пропаганды и агитации Исполкома Интернационала, в 1927–1928 годах был заместителем заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и заместителем директора Института Маркса-Энгельса-Ленина, где директором был академик Рязанов. Во время борьбы Сталина с Троцким и с левым уклоном в партии он публично поддержал Сталина. Однако, в 1928 году он примкнул к Бухарину и Мартемьяну Никитичу Рютину и осудил кровавые приемы сталинской коллективизации сельского хозяйства. Стэн помогал готовить рютинскую программу "Союза марксистов-ленинцев". Он публично выступил против сталинских попыток использовать философию как орудие в его борьбе против "Правого уклона в партии" (18). В частности, он отверг призыв Сталина "Повернуть теорию лицом к практике".

Выступая перед Митиным и другими членами партбюро ИКП, Сталину хотелось унизить и публично оскорбить Стэна, поэтому он не просто голословно, а клеветнически назвал его "лентяем", хотя Стэн опубликовал несколько важных книг и статей. Более того, Сталин фактически обокрал арестованного профессора, потому что включил в книгу "Краткий курс истории ВКП(б)" в виде центральной главы — о диалектике — статью, написанную Стэном. Авторство всего тома "Краткого курса истории ВКП(б)" советская пропаганда приписала Сталину. После расстрела Стэна Сталин открыто присвоил себе её авторство (20).

После двухлетнего пребываниЯ в заключении, Стэн в 1934 году заявил, что порывает связи с Рютиным и перестает поддерживать его взгляды. Он был освобожден из тюремной камеры, поработал в редакции Большой Советской Энциклопедии, но через год — в 1936 году — Сталин не выдержал, Его оппонент был снова арестован, голословно обвинен в обмане суда и большевистской партии (судьи заявили, что Стэн скрыл связи с Рютиным), Сталин лично подписал распоряжение о его расстреле. Заседание повторного суда над Стэном 10 января 1937 года продолжалось 25 минут, он был присужден к смертной казни и расстрелян в подвалах Верховного Суда 19 июня 1937 года. Его реабилитировали и признали невиновным по всем пунктам обвинения, как и остальных участников рютинского "Союза марксистов-ленинцев", в 1988 году.

Все подписавшие вместе с Дебориным письмо протеста против обвинений Ярославского о недооценке "деборинцами" вклада Сталина в философию, были уничтожены. Филарет Евгеньевич Тележников (1897–1932) умер в лагере для политзаключенных на Крайнем Севере на руках своего ученика А. Кафафова в 1932 году, Н. А. Карев был расстрелян 11 октября 1936 года, Борис Михайлович Гессен — 20 декабря 1936 года, Израиль Иосифович Агол — 10 апреля 1937 года, Макс Людвигович Левин — 19 января 1938 года, Иван Петрович Подволоцкий — 19 апреля 1938 года, Соломон Григорьевич Левит — 29 мая 1938 года. Иван Капитонович Луппол был арестован в феврале 1941 года, приговорен к смертной казни, содержался в одной камере с академиком Николаем Ивановичем Вавиловым в Саратовской тюрьме и умер в заключении 26 мая 1943 года. Были расстреляны и другие ученые, подписавшие вместе с Дебориным другие статьи в защиту своих научных взглядов, и в их числе С. Л. Гоникман и Г. С. Тымянский (распоряжение о расстреле подписали в 1936 году члены Политбюро ЦК ВКП(б) Каганович и Молотов; при этом Каганович приписал: "Приветствую"). Никакой криминальной составляющей в их действих не было, и после смерти Сталина всех до одного реабилитовали "за отсутствием состава преступления". Виновными их посчитал Сталин, которого они отказались признать даже не выдаюшимся, а просто ученым. Он и не был таковым, но в борьбе за власть ему грезилось прослыть умнее и талантливее уничтоженных им действительно незаурядных партийных начальников.

Погиб и выдающийся историк Д. Б. Рязанов. Его вклад в исследование истории марксизма и в сохранение наследия коммунистов был огромен. Однако личные отношения между Сталиным и Рязановым становились всё более натянутыми. Сталин невзлюбил его, но, тем не менее, в 1928 году при личном участии Сталина Политбюро внесло фамилию Рязанова в список рекомендованных к избранию академиками, что и состоялось в январе 1929 года. Возможно, в тот момент Сталин надеялся, что фактом включения Рязанова в этот список он пригасит негативное к себе отношение со стороны самого образованного историка марксизма. Однако, став академиком, Рязанов не утратил принципиальности, не приобрел податливости и угодливости, и не прекратил высказываться публично в тех случаях, когда не соглашался со сталинскими действиями. Сталин в ответ потребовал от членов АН СССР исключить Рязанова из числа академиков (соответствующее решение об исключении нежелательных персон из академии было вписано в положение об АН СССР в 1927 году), и 3 марта 1931 года члены Академии наук СССР покорно проголосовали за исключение заслуженного ученого из их рядов. После этого Сталин распорядился выслать Рязанова из Москвы в Саратов, где в 1937 году его арестовали за мифическую связь с Троцким, осудили 21 января 1938 года на смертную казнь (запрос на расстрел Рязанова был послан Сталину и тот лично утвердил его), и в тот же день приговор был приведен в исполнение. Невинный Рязанов был реабилитирован в 1955 году через два года после смерти Сталина. Были реабилитированы за отсутствием состава преступления и все другие ученые — жертвы сталинских преступлений, упомянутые в этой главе.

Административные перемены, произошедшие после встречи Сталина с Митиным и со-товарищи, стали известны немедленно. Митина назначили не только главным редактором журнала "Под знаменем марксизма", его (человека без каких бы то ни было научных достижений и степеней) сделали заместителем директора Академии коммунистического образования и заместителем директора Института философии. В благодарность Митин выполнил то, от чего отклонился Деборин: в 1931 году он заявил во всеуслышание, что именно Сталин "выполнил историческую задачу поворота философии к решению жгучих задач современного коммунистического строительства" (21).

В начале 1930-х годов Митин опубликовал три небольших малозначительных статеечки (22) и на этом основании ему в 1934 году вручили диплом доктора наук (никакой диссертации он не писал, защиты её проведено не было, ему просто выдали диплом доктора философских наук). Теперь он мог уже выступать как весомое лицо в научном мире, и в предисловии к книжке "Боевые задачи марксистской диалектики" (1936) написал, что "при рассмотрении всех проблем философии {он} руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов" (23), а в 1938 году на собрании в Кремле, созванном по торжественному случаю — выходу в свет "Краткого курса истории ВКП(б)", он в присутствии Сталина произнес цветистую речь, в которой заявил, что, создав этот курс, Сталин достиг уровня Маркса и Энгельса и стоит с ними наравне: "Выход в свет курса истории партии является настоящим праздником для всей партии. Сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним произведением, которое, несомненно, стоит в первом ряду с такими произведениями классической мысли, какими являются "Коммунистический манифест" и "Капитал"" (24).

В написанных перед своей кончиной "Воспоминаниях" А. М. Деборин характеризовал деятельность Митина по прославлению Сталина следующими словами:

"Величайшим философом и диалектиком всех времен и народов был объявлен Сталин. Так, Митин писал (бумага все стерпит): "То, что сделано И. В. Сталиным в развитии марксистского диалектического метода, в теоретической трактовке его основных черт, в диалектическом анализе всех вопросов новой исторической полосы, это вершина в развитии марксистской философии. И. В. Сталин поднял на новую, высшую ступень марксистский диалектический метод, обобщая новейший исторический опыт, накопленный развитием общественных и естественных наук" (Митин М. Б. Сталин — великий мастер марксистского диалектического метода // Иосифу Виссарионовичу Сталину — Академия наук СССР. М., 1949. С. 95). Все, что Митин нагородил по адресу Сталина, является бесстыдной ложью, фальсификацией марксизма-ленинизма, проявлением чудовищного подхалимства" (25).

Обращаясь к самому Митину, он добавил:

"Вы прекрасно сознавали, что Вы лжете, что Вы все это делаете из соображений чисто эгоистических, деликатно выражаясь. Я хорошо знал все Ваши помыслы еще тогда, когда Вы только начали свой гнусный поход под руководством Сталина. Вы, если верить тогдашним слухам, требовали от Сталина моего ареста, не удовлетворившись арестом и репрессией моих настоящих учеников, тех учеников, которые из-за чечевичной похлебки не отреклись от своих убеждений" (26).

Глава 8. Сталинский контроль научной жизни в ссср

"Мстительность власти, я бы сказал, мелкая мстительность власти — это неотъемлемая характерная черта советского режима."

Александр Некрич (1).

Продолжая ленинскую политику наступления на "господ интеллигентиков", Сталин добился того, чтобы под его сапог подпала созданная за две сотни лет до них Академия наук. К моменту захвата большевиками власти Императорская, Санкт-Петербургская, а затем Российская Академия наук снискала себе прочное и глубокое уважение. Избранные в нее академиками И. П. Павлов (Нобелевская премия 1904 года), почетными членами И. И. Мечников (Нобелевская премия, 1908 г.) и И. М. Сеченов, членом-корреспондентом Д. И. Менделеев и десятки других ученых пользовались уважением во всем мире. В Академии царили нормы уважения к мнению её членов, никто не мог извне вмешаться в процесс выборов новых членов. Академя была на деле независимым собранием свободомыслящих ученых. Она сама принимала внутренние решения касательно своей работы, не испрашивая предварительного одобрения властей, как не подчиняют свою активность любые академии наук в мире.

Пришедшие к власти большевики, отсидевшие в тюрьмах, скитавшиеся в ссылках, привыкшие не просто таиться от окружающих (и от своих коллег также), а скрывать свои намерения и прибегать к лжи "во спасение", не могли (и не собирались) менять свои привычки и стиль поведения. Интриги и подсиживание друг друга, отчаянная внутренняя борьба за власть, "вбрасывание в толпу" демагогических лозунгов и многие другие пороки вчерашних арестантов и ссыльных вошли в повседневную практику большевистских лидеров. Для них сложившиеся внутри Академии наук каноны поведения были не просто анахронизмом, это был принципиально вредный, по их мнению, стиль поведения. К тому же многие из тех, кто вошел в ЦК партии большевиков, в правительство, в руководство отраслями промышленности и сельского хозяйства, были людьми недостаточно образованными, а многие просто безграмотными. Им были далеки и даже невыносимо отвратительны нравы интеллигенции и ученых.

Плохо образован был и сам Сталин. Как уже было упомянуто раньше, он закончил трехлетнее православное училище в 1894 году в Гори (Грузия) и в сентябре того же года поступил в православную Тифлисскую духовную семинарию, из которой его исключили в 1899 году. Но даже если бы он завершил обучение в семинарии, по полученным знаниям его нельзя было бы сравнить с выпускниками гимназий. Сфокусированное на предметах религиозного содержания и на методах служения в церквах, семинарское образование не давало знаний по многим гуманитарным и практически всем естественно-научным дисциплинам и по широкому кругу других предметов, преподававшихся в классических гимназиях. Поэтому тех, кто закончил семинарии, не принимали в университеты именно в силу ущербности знаний.

Отношение многих ведущих большевиков (включая и тех, кто получил достаточно хорошее образование) к Академии наук было также мягко говоря негативным. Им Академия казалась слишком независимой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что с конца 1925 года Политбюро ЦК начало обсуждать вопрос о том, как устранить автономию АН. Члены тогдашнего Политбюро Бухарин, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Рыков, Сталин и Троцкий решили, что прежде всего следует устранить саму возможность существования сообщества людей, не подчиненных безропотно диктату властей, не сообразующихся с "генеральной линией", отгороженных от властных окриков из Кремля своим Уставом и веками закрепленными правами и даже привилегиями. Было решено, что Академия более не сможет сама принимать внутренние решения касательно своей работы, не испрашивая предварительного одобрения большевистских лидеров.

Наиболее решительно выступал за введение этой системы присмотра за Академией Сталин. С 1 января 1926 года Сталину удалось выдавить из Политбюро Каменева и ввести в него Ворошилова (который с 7 лет работал пастухом и поденщиком в шахте и сумел закончить два начальных класса земской школы), Калинина (учился два года в земской трехлетней школе) и Молотова (настоящая фамилия Скпябин; он сдал экстерном экзамены в реальном училище и проучился два года в Петербургском политехническом институте). Меньше, чем через месяц после этих перемен — уже в феврале 1926 года, Политбюро поддержало сталинское желание относительно контроля за деятельностью Академии наук. Члены партийного "ареопага" проголосовали за такое решение, и оно приобрело официальный статус. На этом заседании Политбюро (Сталин присутствовал на нем) была утверждена специальная "Комиссия по взаимодействию с Академией наук СССР". С этого дня все сколько-нибудь важные изменения в академии должны были сначала рассматриваться и утверждаться на заседании Политбюро, и, начиная с 31 марта 1926 года, Политбюро приступило к систематическому и детальному разбору действий Академии наук СССР. На заседании 15 апреля 1926 года члены Политбюро (Троцкий и Зиновьев еще оставались в составе главного органа большевиков, а Бухарин был кандидатом в члены) обсудили в деталях реорганизацию Академии наук. Затем пункты, касавшиеся работы Академии, стали появляться в повестках дня Политбюро регулярно: 30 апреля, 5, 6, 12 и 26 мая 1927 года, 19 января, 15 марта, 24 апреля в 1928 году и так далее (2).

В 1927 году Политбюро решило, что для Академии наук следует разработать новый устав, причем его составлением должны заняться Комиссия ЦК по взаимодействию с Академией наук и чиновники из Совета Народных Комиссаров, а не сами ученые. Главный упор при этом был сделан на тот важнейший пункт будущего устава, согласно которому ученые, выбранные действительными членами (академиками) и членами-корреспондентами АН СССР, обязаны проводить исследования, предусматривающие прямое "практическое применение в промышленности и в культурно-экономическом строительстве" страны. Академии было также предписано исключать из числа её членов тех, чья активность рассматривалась бы как "направленная явным образом во вред Союзу ССР".

Чтобы обеспечить устремленность исследований в практику, было решено вовлечь тех, кто был лоялен по отношению к власти, во Всесоюзную ассоциацию работников науки и техники для содействия социалистическому строительству в СССР (ВАРНИТСО). В руководство этой Ассоциацией были введены А. И. Абрикосов, А. Н. Бах, Б. И. Збарский, И. С. Курнаков, А. И. Опарин и другие. Положение о правах и обязанностях ВАРНИТСО было подготовлено в ноябре 1927 года, и правительство страны (Совнарком) утвердило его 13 февраля 1928 года. Главная задача Ассоциации была очерчена без всякого умолчания или завуалированных уверток как "борьба с профессурой старого толка". В феврале 1929 года в журнале ВАРНИТСО руководители Ассоциации, используя термины политического сленга, назвали Академию наук СССР "реальным врагом советского строя". Эту статью немедленно перепечатали в "Правде" и "Известиях". В ней было сказано:

"Академия наук в настоящее время еще находится во власти реакционных традиций и кастовой ограниченности. Благодаря этому при наличии крупных работ отдельных академиков она не сумела связать свою работу с нуждами и потребностями Социалистического строительства и не является организацией, руководящей научной жизнью Союза. Творческая научно-исследовательская работа после Октября прошла в значительной мере мимо Академии наук. ВАРНИТСО считает необходимым настаивать на полной реорганизации Академии наук.

Пролетарская интеллигенция нашего Союза совместно с той частью нашей интеллигенции, которая с самого начала восприняла советскую власть, начинает вести борьбу с еще сильным правым крылом верхушечной интеллигенции… Однако укрепление позиций левой части интеллигенции вызывает активное противостояние правой части ее" (3).

Заключение статьи было ошеломляющим: гнать из научных учреждений "верхушечную интеллигенцию", то есть лучших профессоров "старого режима".

Нетерпимое отношение большевиков во главе со Сталиным к образованным специалистам науки и техники открыто проявилось в мае-июне 1928 года, когда в Москве прошел исключительно широко разрекламированный "Шахтинский процесс" по обвинению большой группы руководителей и специалистов угольной промышленности во вредительстве и саботаже (спустя годы было установлено, что весь он был основан на фальсификациях). Заседания суда проходили в Москве в Доме Союзов (бывшем Дворянском благородном собрании) и деятельность подсудимых была квалифицирована как "Дело об экономической контрреволюции в Донбассе". Обвиняемые якобы намеренно выводили из строя оборудование и шахты в целом, а также учредили подпольную организации вредителей, связанных с зарубежными антисоветскими центрами по всему миру.

Вскоре Сталин расширил эту истерию вокруг образованных специалистов, объявив, что они действуют не только в угольной промышленности, но и вообще в инженерных организациях, в областях экономики, сельскохозяйственных дисциплинах, педагогике и истории. Снова (в 1928–1929 годах) многие были помещены заключены под арест, а затем обвинены в создании мифических "Союзного Бюро РСДРП" и "Трудовой Крестьянской Партии". Такие выдающиеся ученые как А. В. и С. К. Чаяновы, Н. Д. Кондратьев, Н. Н. Леонтьев, Я. П. Герчик, А. Н. Вайнштейн, В. А. Ревякин, Г. С. Кустарев, В. Е. Шпринк, Н. И. Журкович, И. Н. Озеров, Н. С. Четвериков, В. И. Сазонов и другие получили лагерные сроки. Среди "вредителей", которые уже оказались под арестом, были известный эксперты в политэкономии Исаак И. Рубин (расстрелян в 1937 г.) и эстетике Валериан Ф. Переверзев.

В тот момент (шел 1928-й год) наступило время выбора новых членов АН СССР на вакантные места, остававшиеся незанятыми со времен Октябрьского переворота и Гражданской войны. Процесс выборов всегда был внутренним делом академиков и рассматривался наиболее ценимым обществом признанием научных заслуг кандидатов в действительные члены и в члены-корреспонденты. Однако Сталин решил, что в Академию необходимо продвинуть не тех ученых, чьи научные заслуги были весомее в глазах академической общественности, а тех, кто ближе большевикам по своим убеждениям и поступкам. Для этого была избрана процедура, никогда ранее не применявшаяся. Комиссия по наблюдению за деятельностью АН СССР предварительно подготовила список рекомендованных к избранию ученых, причем научные заслуги одобряемых даже не упоминались, во внимание была принята лишь одна характеристика: как кандидаты относятся к партии большевиков и как они взаимодействуют с партийными органами. На заседании Политбюро 23 марта 1928 года (в присутствии Сталина) большевистские руководители рассмотрели список кандидатов и утвердили тех, кого они предписывали избрать в ходе новых выборах:

"1. Члены ВКП(б) — Бухарин, Кржижановский, Покровский, Рязанов, Губкин, Лукин, Фриче,

2. Кандидаты ближе к нам (Деборин, Бах, Прянишников, Кольцов и другие, всего 13 человек), и

3. Кандидаты приемлемые (15 человек и среди них Вавилов, Каблуков, Рождественский, Гедройц, Обручев, Шокальский, Чичибабин)" (4).

31 марта 1928 года управляющий делами Совнаркома Н. П. Горбунов{22}, возглавлявший в тот момент Комиссию ЦК ВКП(б) по наблюдению за деятельностью Академии, вызвал из Ленинграда одного из руководителей Академии, её Непременного Секретаря академика С. Ф. Ольденбурга и заявил, что "Москва желает видеть избранниками Бухарина, Покровского, Рязанова, Кржижановского, Баха, Деборина и других коммунистов". Горбунов передал Ольденбургу список кандидатов, одобренных Политбюро к избранию в Академию, и потребовал принятия мер, которые бы обеспечили проведение в жизнь решения Политбюро (5). Он в ультимативном тоне приказал, чтобы Д. Н. Халтурин, руководивший аппаратом Президиума Академии, был смещен со своего поста и заменен партийцем (6).

Ольденбург в расстроенных чувствах вернулся в Ленинград, чтобы обсудить с коллегами ситуацию, отлично понимая, что научные достижения большинства персон в списке Политбюро не могли привлечь на свою сторону голоса членов Академии. По уставу выборы были тайными, и заставить академиков голосовать против их воли никто не мог.

Двумя месяцами позже, 6 июня, Ольденбурга снова вызвали в Москву и теперь уже заведующий Отделом научных учреждений Совнаркома Е. П. Воронов повторил прежнее требование: "Правительство десять лет ждало и дало много авансов, но на одиннадцатом году оно поступит с Академией наук по-своему. Академия наук не сумела понять и занять то положение, которое она должна занять в советском государстве" (7).

Автономии и суверенитету ученого сообщества явно хотели положить конец. Однако при тайном голосовании 12 января 1929 года большинство академиков не согласилось с диктатом. В первом раунде все большевики из первой группы "рекомендованных" не набрали нужного для прохождения количества голосов. По уставу можно было провести повторное голосование. Перед ним эмиссары Политбюро стали уговаривать по одному наиболее податливых академиков проголосовать так, как хочет Сталин. Это помогло лишь отчасти: Бухарин, Покровский, Рязанов, Кржижановский и Губкин одним голосом "за" перешли "барьер" и стали академиками, но философ А. М. Деборин, историк Н. М. Лукин и литературовед В. М. Фриче, которых Сталин хотел видеть академиками, не прошли и на этот раз.

В ответ Сталин жестко показал, что принципы демократии и свободного волеизъявления для него пустые слова. Факт игнорирования ЕГО требований был представлен "контр-революционной вылазкой недобитков". В газетах появились статьи, что академиков надо призвать к порядку, а может быть даже вообще закрыть это академическое сообщество (8). В "Ленинградской правде" была напечатана резолюция, принятая рабочими Балтийского завода (уж, они-то, конечно, знали лучше всех, как нужно обходиться с "господами интеллигентиками"):

"На двенадцатом году пролетарской диктатуры пора уничтожить старый гнилой пережиток тайных баллотировок. В Советской Республике каждый честный гражданин должен голосовать открыто" (9).

А рабочие фабрики "Красный треугольник" были еще решительнее:

"Мы требуем, чтобы вся деятельность Академии наук проходила под контролем всей пролетарской общественности" (10).

После консультаций в Смольном академикам подсказали выход: они должны "поступиться своими амбициями", то есть нарушить собственные, установленные десятилетиями правила, и испросить разрешения на проведение не предусмотренного Уставом Академии (то есть совершенно незаконного) третьего раунда голосования.

Членам Президима Академии не оставалось ничего иного, как пойти на унижение, оповестить всех академиков (их в тот момент в составе академии было 78) о проведении 17 января экстраординарного общего собрания, на котором будут внесены временные изменения в устав академии, что позволило бы проголосовать за принятие обращения к руководству страны о выдаче разрешении на осуществление третьего тура по избранию в академию. Многие академики предпочли проигнорировать обращение и на собрание не явились. Всего удалось собрать 41 академика. Из них за принятие такого решения проголосовало лишь 29 членов академии, 9 были против и среди них Нобелевский лауреат И. П. Павлов, открыто выступивший с протестом против дополнительного голосования и с резким осуждением "продавливания" властями большевиков без достаточных научных достижений в члены независимого сообщества ученых России. Но члены президиума оставили без внимания протест Павлова и раздали бюллетени собравшимся. Они не хотели навлекать на АН дальнейшие неприятности. Было объявлено, что по результатам голосования члены академии выдали мандат на обращение к властям страны. Павлов после оглашения решения покинул заседание, заявив, что это нечестное решение, ибо по уставу полагается собрать голоса двух третей списочного состава академиков. Больше до конца жизни он собраний АН не посещал.

Делегация академии, которая включала виднейших российских ученых Ольденбурга, Марра, Платонова, Ферсмана, Тарле, Крылова и Комарова отправилась в Москву, сначала на прием в ЦК партии. Но теперь большевистские начальники решили поиграть нервами членов Президиума: в отделе ЦК партии было заявлено, что получить разрешение нарушить свой же Устав Академия должна не в ЦК (там, дескать, такие вопросы не решают). Нужно идти в Совет Народных Комиссаров). В кабинете председателя правительства А. И. Рыкова 5 февраля было собрано заседание СНК, на котором из уст одного из членов правительства — председателя ВСНХ и члена Политбюро ЦК ВКП(б) Валериана Куйбышева академики услышали, что правительство теперь будет действовать против АН СССР "огнем и мечом" (11) и что вообще верхи рассматривают вопрос о том, а не прикрыть ли российскую академию наук совсем. Говорильня все-таки закончилась милостивым разрешением провести третий раунд, и 13 февраля 1929 года 54 из 78 академиков собрались, чтобы участвовать в этом раунде (голосование оставалось тайным). Подсчет голосов дал следующий результат: бюллетеней против было подано два или три, некоторые из них остались незаполненными, но счетная комиссия приняла довольно странное решение: все такие бюллетени (обычно считающиеся испорченными) было решено засчитать за избрание, и было объявлено, что все три предложенных Сталиным и Политбюро большевиков прошли в высшее научное сообщество (12).

Избранный теперь с таким трудом в члены АН СССР М. Покровский, много раз пытавшийся ранее прибрать к рукам АН СССР и присоединить её к его в значительной степени шутовской Социалистической Академии, начал попытки развалить АН СССР изнутри. Через два месяца после избрания он заявил (в апреле 1929 года), что "период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца" и что "фетишизм по отношению к буржуазным ученым должен быть отброшен" (13). Он предложил отобрать все деньги у академии и раздать их научившимся читать рабфаковцам, тысячами выпускавшимся теперь каждый год с липовыми дипломами о высшем образовании.

Следующей волной унижения академических ученых стала кампания по "административной чистке советского государственного аппарата", начатая в июле того же 1929 года. Цель чистки сводилась к тому, чтобы уволить из советских учреждений бывших дворян и членов их семей, убрать "нежелательные" элементы из чиновников бывшего царского аппарата власти, всех, кто был замечен в нелояльности к новым порядкам или руководителям.

"Чистка" заключалась в следующем. Во всех организациях под контролем представителей ГПУ проводили общие собрания коллективов (от уборщиц, истопников и вахтеров до начальства). На на сцену вызывали одного за другим руководителей и главных сотрудников и начинали их опрашивать, основываясь на собранных "органами ГПУ" агентурных данных о предыдущей жизни и поведении (люди из зала могли выкрикивать всё, что им взбредет в голову, вплоть до оскорблений личного порядка; счеты сводили, что называется, "по чёрному"). Опрашивающие решали, нет ли среди проходящих "чистку" явных или скрытых врагов советской власти и выносили решение о том, прошел ли успешно "чистку" сотрудник или его нужно уволить с работы. Тем самым процесс был превращен в публичные измывательства с оскорблениями и поношениями тех, кого власти считали "нежелательными элементами" и кого они намеревались "распять на позорных столбах" прилюдно, чтобы затем от них избавиться якобы по решению "коллективов". Вся процедура чаще всего была унизительной и мерзкой по сути и по форме. Было немало случаев, когда у невинных, но впечатлительных людей не выдерживало сердце. После увольнения с работы устроиться на новую было почти невозможно, и маячила перспектива оказаться на грани гибели от голода. Специальное министерство — Наркомат рабоче-крестьянской инспекции — одно время возглавлявшийся самим Сталиным, был привлечен к проведению таких чисток. Чаще всего опросы проводили секретные сотрудники ГПУ, для прикрытия внедренные в этот наркомат.

Исследователь мельчайших деталей расправы с Академией наук СССР под видом чистки Феликс Ф. Перченок (1931–1993) провел скрупулезное исследование архивных материалов, сохранивших как подоплеку всего дела, так и детали произошедшего (12). Важные сведения содержатся также в статьях А. Е. Левина (14).

Итак, для осуществления кампании по "административной чистке сотрудников АН в июле 1929 года в ЦК партии была учреждена "Комиссия по "чистке" аппарата Академии наук" и откомандирована в Ленинград, где Академия базировалась.

Её руководителем был утвержден Юрий Петрович Фигатнер, уроженец Одессы, выходец из полу-рабочей семьи. В начале своей карьеры в Одессе он трудился слесарем, затем включился в начале 20 века в революционную активность, в 1906 году эмигрировал в Европу, в 1909 г. под руководством Ленина осваивал марксизм в кружке Ленина в Париже, в 1917 г. служил видным большевистским начальником в Москве, затем в Кисловодске, на Кавказе и в Сибири, был делегатом нескольких съездов партии большевиков, занимал видные должности в Москве. Он никогда не афишировал свои связи с ЧК и ОГПУ, но работал в непосредственным контакте с ней, будучи одно время начальником Главинспекции ВСНХ. Вместе с ним в Ленинград приехали два члена Комиссии, официально и открыто занимавшие высокие должности в ОГПУ — А. А. Мосевич и А. Р. Стромин.

Первоначальные результаты "чистки", осуществленной Комиссией Фигатнера, оказались печальными для Библиотеки АН СССР и для ряда других учреждений, таких как Пушкинский дом. Распоряжением от 15 августа 1929 года из БАН были уволены 22 ведущих сотрудника, 22 августа список был пополнен еще двумя сотрудниками, после чего комиссия покинула город. Фигатнер уехал отдыхать на Кавказ.

Скромные результаты числа уволенных из АН сотрудников показались Сталину недостаточными. Ему был нужен иной результат. Независимо функционирующая организация Академии, в состав которой входило много крупных ученых, оставалась потенциально опасной. Сотрудники академии были не марионетками, они разбирались как в механике действий властей, так и во внутренних пружинах, приводивших к результатам властной политики. Сталин понимал, что через какое-то время придется принимать конституцию страны, проводить выборы, выражать отношение к индустриализации промышленности и коллективизации сельского сектора. Это был не рядовой, не обычный год — через месяц (7 ноября) он сам назовет в статье 1929-й год "годом великого перелома". Академия наук в целом представляла собой потенциально мощной силой, которая могла публично раскритиковать его борьбу на политическом и экономическом полях. Предусмотрительней было бы всемерно ослабить консорциум "слишком умных".

Поэтому 14 октября 1929 г. доверенный человек в окружении Сталина, Авель С. Енукидзе, дружащий со всеми членами его семьи, знающий и мать, и других родственников Сталина, занимающий в тот момент пост секретаря Президиума ЦИК, вызвал Фигатнера из отпуска для "завершения в срок работы" его Комиссии (хотя Фигатнеру казалось, что работа уже завершена, о чем он даже напечатал статью в советской печати).

Однако приказ есть приказ, и члены комиссии возвратились в Ленинград, о чем сообщила 24 октября 1929 г. ленинградская "Красная газета". В заметке об этом приезде содержался необычный даже по тем временам призыв: всем читателям предлагалось немедленно сообщить комиссии любые сведения, компрометирующие сотрудников академии.

О том, что в Кремле запланировали масштабные действия против Академии наук говорило и то, что вскоре после приезда в Ленинград членов Комиссии Фигатнера, в город прибыли зав. отделом народного образования СНК Е. П. Воронов и зам. начальника научно-технического управления ВСНХ В. М. Свердлов, которых члены комиссии информировали о своих "находках".

Комиссия обнаружила множество хранящихся в библиотеке АН и в других институтах АН документов, относящихся ко времени царского правления. Важно подчеркнуть, что никакой тайны в хранении всех этих документов в библиотеке не было: о всех них знали специалисты-архивисты. Более того, в 1917 году Библиотеку в сопровождении Бонч-Бруевича посетил Ленин, ему показали многие раритеты, и он одобрил их хранение в надежном и правильном месте (15). Интересно заметить, что всё тот же М. Н. Покровский, который помимо руководства Социалистической академией числился директором Государственного Архива советской республики, много раз безуспешно пытался завладеть этими документами. Но, поскольку специалисты-историки относились к Покровскому с нескрываемым скепсисом (не раз в этой связи упоминалось горячечное изречение горе-историка Покровского, что "История — это политика, обращенная вспять"), все его потуги на этот счет оказались тщетными.

Как только Фигатнер увидел первые такие документы (в частности, собственноручно написанный царем манифест о своем отречении от престола) он потребовал немедленного созыва Президиума АН СССР, а через чекистские каналы телеграфировал в Москву о своем "открытии".

Срочное заседание Президиума Академии удалось собрать 30 октября, однако ночью перед ним ГПУ провело массивные аресты ученых. За решеткой оказались ученый секретарь Археографической Комиссии (ответственной за сохранение архивов) профессор А. И. Андреев и ведущий работник президиума Г. Н. Соколовский.

В "Правде" 7 ноября появилось сообщение о том, что Академия наук якобы незаконно прятала в своих архивах царские документы с целью восстановления в СССР самодержавия. Дальнейший осмотр фондов Библиотеки АН СССР удивил агентов ГПУ еще больше. Оказалось, что в ней хранятся архивы Департамента полиции и секретных служб царского правительства и многие бумаги из личного архива царя. С. М. Киров немедленно уведомил Сталина об этих находках (14), что вызвало достаточно странную реакцию вождя: он не скрыл своего волнения и приказал немедленно отправить в Ленинград представительную бригаду высших чинов сыска из аппарата госбезопасности под предводительством Якова Агранова и Якова Петерса. Соедственная комиссия ГПУ под началом Я. Х. Петерса начала работать в Академии наук 3 ноября (через несколько лет и Петерса и Агранова расстреляли; Ю. П. Фигатнер был также арестован, безосновательно обвинен в контр-революционной деятельности 25 мая 1937 года и расстрелян 20 сентября того же года; сегодня неизвестно, узнали ли все трое что-то такое, что могло представлять опасность для Сталина). Обыски в разных институтах Академии были проведены незамедлительно. Огромные кипы документов извлекли из библиотек гуманитарных институтов (видимо, для отвода глаз была также обыскана и опечатана библиотека Института химии). Немедленно были арестованы еще многие сотрудники Академии, особенно из числа тех, кто в разные годы знакомился с бумагами Охранного отделения и департамента полиции царского правительства. Донесения о допросах этих людей немедленно шли в офисы Сталина и Молотова. Мог ли быть случайным такой интерес обоих к архивам царской охранки оставалось загадкой, хотя позже некоторые историки задавались вопросом: а не испугались ли Сталин и Молотов лично, что их связи с царской охранкой до революции могут вскрыться и стать достоянием общественности? (16).

А 10-го ноября Фигатнер выступил на собрании сотрудников Академии и сообщил, что, якобы начиная с 19 октября, на имя комиссии начали поступать доносы от сотрудников Академии с указанями на то, где следует искать "припрятанные" сокровища, благодаря чему удалось обнаружить документы исключительно важного политического значения:

"Были найдены оригиналы манифестов об отречении от престола императора Николая II и его брата Михаила, документы отделения императорской канцелярии, корпуса жандармов, охранного отделения, личный архив бывшего московского губернатора, позднее товарища (заместителя по нынешней терминологии) министра внутренних дел и директора департамента полиции В. Ф. Джунковского, а также переписка Николая II с генералом Треповым по поводу событий 1905 г. и составленный для департамента полиции исторический обзор революционного движения в России с 1900 по 1910 г. Были найдены материалы, относящиеся к планам обороны Петрограда во время первой мировой войны, архивы ЦК партии кадетов (1905–1915) и ЦК партии эсеров (по 1918 г. включительно), список членов Союза русского народа, протоколы подпольного съезда меньшевиков, состоявшегося в 1918 г., данные о тайных агентах политической полиции с их подлинными именами и сведениями об оплате их услуг, шифры жандармского управления, материалы Учредительного собрания и комиссии по его роспуску, часть личного архива Керенского и некоторые другие документы. Были также обнаружены архивы ряда большевистских организаций дореволюционного времени" (17).

Органы ГПУ тем временем продолжали аресты, в заключении оказались многие сотрудники Академии. Их обвинили в заговоре против советской власти и создании мифического "Всенародного Союза борьбы за возрождение свободной России".

Все обвинения от начала до конца были чистой фальсификацией, сфабрикованной в казематах ГПУ, где следователи принуждали тех, кто был арестован по библиотечным делам, оговаривать себя и сознаваться в том, что они были якобы вовлечены в подпольную работу по восстановлению царского трона в СССР. Невинным исследователям присуждали тюремные сроки. Счет осужденным российским ученым шел уже на сотни. 8 августа 1931 г. Коллегия ОГПУ вынесла очередные приговоры.

Над Академией наук действительно нависла смертельная тень. Её руководитель, выдающийся историк академик Сергей Ф. Ольденбург (1863–1934) был по предложению, подписанному А. И. Рыовым 30 октября 1929 года, снят с поста Непременного Секретаря Академии. Размах задержаний ученых был невероятно широк. К концу 1929 года по "Делу Академии наук" были арестованы 1729 сотрудников бывшей Российской Академии наук. Среди них были заместитель директора Библиотеки АН профессор С. В. Рождественский, академики С. Ф. Платонов, Н. П. Лихачев, М. К. Любавский и Е. В. Тарле, члены-корреспонденты С. В. Рождественский, В. Н. Бенешевич, С. К. Богоявленский, С. Б. Веселовский, Д. Н. Егоров{23}, Ю. В. Готье, А. И. Яковлев, А. А. Бялыницкий-Бируля, Ф. А. Розенберг, академик Белорусской АН В. И. Пичета, профессора МГУ и ЛГУ С. В. Бахрушин, Б. Д. Греков, Л. В. Черепнин и А. Н. Криштофович и другие. Академики Платонов, Тарле, Лихачев и Любавский 2 февраля 1931 года были исключены из Академии наук. Егоров, Платонов и Рождественский в ссылке умерли, Дружинин пропал без вести сразу после того, как ему объявили, что срок высылки закончен, Бенешевич был повторно арестован в 1937 году и годом позже расстрелян. К началу декабря 1930 года из 960 штатных сотрудников АН комиссия Фигатнера уволила 128, из 830 сверхштатных — 520 человек. С видимым удовлетворением Фигатнер рапортовал в Москву 13 декабря 1929 года: "на сегодняшний день Академии наук в прежнем виде не существует" (18). В тот же день он писал в "Красной газете": "Случайно или намеренно скрывались документы от советской власти — это комиссия проверяет. Но факты налицо. Их не опровергнуть" ("Красная газета", 13 ноября 1929 г.). Через три дня уже в "Известиях" утверждалось, что Академия Наук Союза "обманула оказанное ей доверие", подошла к той черте, за которой начинаются "прямые преступления против Советской власти" (19).

Однако Сталина не оставляла надежда полностью прикрыть Академию наук. Вряд ли можно предположить, что без предварительного его одобрения Покровский попытался в 1930 году распространить власть подвластной ему Социалистической академии над всей советской наукой, включая Академию наук СССР, которую он хотел подчинить себе. Соответствующее постановление было подготовлено, но закрыть Академию наук Сталин все-таки побоялся (стране были нужны теоертические разработки, которые только и давали возможность развивать промышленность, военные производства, сельское хозяйство, медицину и все другие важные отрасли народного хозяйства). Однако с 1931 года все ИКП и все гуманитарные институты были фактически поставлены под контроль Соцакадемии. Поскольку в последней существовали и естественно-научные исследовательские институты, для лучшего присмотра они были переданы под команду "Ассоциации Естественных наук Соцакадемии". Однако после смерти Покровского в 1932 году этот контроль было решено приостановить.

Большевистские лидеры не видели для себя иного пути, как наращивать состояние истерии в обществе, раздувать политическую напряженность, расширять поиск внутренних и внешних врагов. Вот еще один пример. Специальная сессия Общества марксистов-статистиков, созванная 12 ноября 1930 года, была посвящена теме "Теория статистики и планы по вредительству в стране". Выступивший на ней член Коллегии Центрального Статистического Управления Б. С. Ястремский клеймил незадолго до этого арестованного Дмитрия Федоровича Егорова — крупнейшего российского математика, директора Института математики и механики МГУ, профессора, почетного члена АН СССР, президента Московского математического общества (учителя таких выдающихся ученых как академики Н. Н. Лузин, П. С. Александров, И. Г. Петровский. А. Н. Колмогоров, член-корреспондент И. И. Привалов и других):

"Мне недавно пришлось слушать на заседании совета Института математики и механики речь проф. Егорова, тогда еще не разоблаченного вредителя. Он выступил со своего рода программной речью и так горячо, со слезой даже в голосе, сказал: "Что вы там толкуете о вредительстве… худших вредителей, чем вы, товарищи, нет, ибо вы своей пропагандой марксизма стандартизируете мышление" (20).

Ястремский призвал ученых помочь органам безопасности выискивать врагов в их среде: "ГПУ верной рукой вылавливает вредителей… Нам нужно идти на помощь этому верному стражу революции. Нужно выявлять вредителей, которые ради якобы свободы мысли против "стандартизации" мышления ведут свою якобы идейную борьбу. Этих вредителей надо вылавливать, и мы в этом отношении должны помочь ОГПУ" (21).

Арестами огромного числа ведущих ученых в Ленинграде репрессии против представителей науки не остановились. Расправы с учеными переместились сначала в Москву, а затем и в другие города. Действовали пресловутые "Тройки" обвинителей, причем их заседания были перенесены в военную Прокуратуру, где условия секретности были повышены. Для заслушивания обстоятельств дела и вынесения приговора "тройке" требовалось примерно по три минуты на каждого подследственного. Очередые вердикты были вынесены 10 февраля 1931 года. К расстрелу был приговорен П. В. Виттенбург, которому сразу же заменили высшую меру наказания на 10 лет лагерей, те же 10 лет лагерей получили С. К. Богоявленский, В. А. Бутенко, П. Г. Васенко, Ф. А. Мартинсон, Ф. И. Покровский, М. Д. Приселков, Н. А. Пыпин, С. П. Розанов, С. И. Тхоржевский, М. А. Шангин, Э. Э. Шольц, Б. М. Энгельгардт и еще несколько человек. Многим арестованным присудили от 3 до 8 лет лагерного режима.

В целом, инкриминируемые арестованным ученым преступления ничем не были доказаны. Архивистам и историкам, всю жизнь имевшим дело со старинными фолиантами и бумагами, приписали участие в делах им явно несвойственных. Всё от начала до конца было построено на фальсификациях сысковиков, и, несмотря на пафос выспренних словесных формулировок и кажущуюся серьезность, весь состав обвинений, выдвинутых прокурорами, был нелепым. Советские инквизиторы приписали тишайшим ученым участие в создании "специальных военных организаций", планирование "походов интервентов", работу "в целях моральной подготовки интервенции" и прочие леденящие кровь "контрреволюционные" акции. Вместо серьезных криминалистических доказательств в ход шли наборы страшилок, стереотипно кочевавших из дела в дело. Вот отрывки из главного заключительного коммюнике гэпэушников:

"…в целях свержения Советской власти, реставрации помещичье-капиталистического строя и установления конституционно-монархического образа правления по инициативе Платонова С. Ф. и Богословского М. М. [обвиняемые] создали контрреволюционную организацию, так называемый "Всенародный Союз борьбы за возрождение свободной России" и вели систематически пропаганду по свержению советской власти;

— создали специальные военные организации;

— через Платонова, Мерварта и др. вступили в преступно-заговорщицкие отношения с германскими националистическими кругами;

— через Тарле [историка, академика] вступили также в преступные отношения с правящими кругами Франции;

— в целях моральной подготовки интервенции […] через члена "Всенародного союза" Бенешевича В. Н [историка, известного во всем мире византолога, члена-корреспондента АН] вступили в отношения с Ватиканом в лице папы Пия XI и его агентов;

— для ускорения интервенции против СССР вступили в секретные заговорщицкие отношения с белоэмигрантами;

— систематически собирали секретные сведения и

— сообщали их…" и т. д. (22).

На основании этих чудовищных выдумок 10 мая 1931 года были расстреляны "участники военного заговора" В. Ф. Пузинский (по "сценарию" он был намечен руководить восстанием гвардейских офицеров и унтер-офицеров при приближении интервентов; какие такие интервенты готовились напасть на СССР в 1931 году, не упоминалось), П. И. Зиссерман, П. А. Купреянов и Ю. А. Вержбицкий. Остальные члены "военной секции", кроме Измайлова и Петрова, чьи приговоры были отложены, получили, как минимум, по 10 лет лагерей. Расстрелян был также А. С. Путилов, заведовавший ранее Архивом АН (по "сценарию" — кандидат Платонова на пост директора департамента полиции). Приговор о расстреле с заменой 10 годами лагерного срока был применен в отношении Г. С. Габаева, В. В. Гельмерсена, А. И. Заозерского, Я. Я. Майхровского, А. Ф. Малова, Б. Н. Моласа, Г. К. Пилкина, Г. П. Соколова, С. П. Шестерикова, священника Михаила Митроцкого, пристегнутого к делу ученых как близкого друга одного из академиков. По 10 лет лагерей получили С. С. Абрамович-Барановский, М. Д. Беляев, А. В. Бородин, Я. Н. Ростовцов и Г. Н. Соколовский. 8 августа 1931 г. Коллегия ГПУ вынесла очередные приговоры арестованным российским ученым. Счет осужденных приближался к двум тысячам.

Репрессиями против документоведов, архивистов, историков Царского Двора и тех, кто изучал документы департамента полиции, службы сыска и политического присмотра над настроениями интеллигенции во времена до октября 1917 года, дело не ограничилось. Власти установили в этот момент новые правила найма на работу ученых, распространявшиеся ранее только на режимных предприятиях. Если раньше, десятилетиями, вопросы приема на работу или увольнения ученых и профессоров высшей квалификации основывались на достижениях специалистов в их узкой области и признанных коллегами результатах, то теперь была разослана инструкция, согласно которой "Увольнение профессоров с занимаемых должностей должно производиться исключительно по решению Отделов кадров", в которые повсеместно были внедрены агенты органов госбезопасности. Как только эта инструкция была получена на местах, руководство Московского университета (ректором в то время был небезызвестный А. Я. Вышинский) уволило в 1930 году из числа профессоров МГУ крупнейшего ученого и прославленного педагога Н. К. Кольцова.

Без всякого объяснения причин 22 декабря 1932 года власти распорядились закрыть старинное Российское Металлографическое общество, пользовавшееся заслуженной репутацией среди ученых мира. Научный журнал, издававшийся обществом, был также запрещен (23). Та же участь постигла многие другие научные издания, начавшие свою работу еще в царское время и приобретшие за десятилетия высокую репутацию, а у ряда журналов пришлось изменить названия.

Проблемы администрирования научных учреждений оставались в поле внимания Сталина. Сначала в 1931 году все ИКП и все гуманитарные институты были поставлены под контроль Соцакадемии. Как уже упоминалось, поскольку в ней существовали и естественно-научные исследовательские институты, для лучшего присмотра они были переданы под команду "Ассоциации Естественных наук Соцакадемии". Однако после смерти Покровского в 1932 году этот контроль было решено приостановить. После его смерти Сталин понял, что наличие Социалистической Академии и Академии наук СССР создает трудности для полномасштабного контроля за ними. Проще было следить за действиями одной академии, и 8 февраля 1936 года Сталин распорядился закрыть Соцакадемию и передать все её институты в Академию наук СССР. Все институты красной профессуры были также ликвидированы, и их штаты были переданы или в АН СССР, или в различные университеты.

Власти отобрали часть зданий, использовавшихся учеными (несколькими годами позже своего здания в центре Москвы лишился Институт эксперименальной биологии Н. К. Кольцова, созданный до переворота 1917 года на деньги меценатов).

Административные гонения на ученых продолжились в 1933 году. Формальный президент страны (председатель Президиума Верховного Совета СССР) М. И. Калинин и председатель Президиума ВЦИК А. С. Енукидзе подписали распоряжение, по которому Академия наук СССР потеряла последние остатки независимости. Её подчинили непосредственно правительству, а 25 апреля 1934 года Молотов подписал новое распоряжение, согласно которому АН СССР переводили из Ленинграда в Москву "в целях дальнейшего приближения всей работы Академии наук к научному обслуживанию социалистического строительства". Скорее всего, это решение было внутренним распоряжением Сталина, спущенном вниз без оповещения других членов Политбюро ЦК ВКП(б). Об этом можно говорить на основании довольно примечательного факта. Руководитель лениградских большевиков и влиятельнейший член Политбюро Сергей М. Киров даже не подозревал о том, что грядет такое решение. Он узнал о нем из газет и срочно отправился в Москву к Сталину, чтобы добиться отмены решения, сильно ослаблявшего общесоюзную ценность Ленинграда, но ничего не смог сделать. Сталинское решение о переводе Академии в Москву было окончательным, и постановление Предсовмина Молотова требовало осуществить его стремительно: на весь переезд и освоение на новом месте было отведено всего два месяца. Это означало, что Сталину было важно "очистить" аппарат Президиума АН СССР и коллективы всех переводимых в Москву институтов от подавляюшего большинства прежних работников. В Москву должны были перевести лишь нескольких чиновников. Не могло быть и речи о том, чтобы обеспечить квартирами в Москве даже ведущих клерков и крупнейших исследователей. Академия должна была стать послушной сталинским предначертаниям (24).

Ничем иным как цинизмом можно объяснить то, что гонитель АН СССР Сталин был безропотно избран почетным членом академии. Произошло это в самом конце 1939 года.

Демонстрировавший подчиненность большевистским властям один из старейших по возрасту академиков биохимик А. Н. Бах согласился сыграть позорную роль. 22 декабря 1939 года члены АН СССР были собраны на эпохальный митинг. В Академии наук хранится документ, подписанный собравшимися:

"ПРОТОКОЛ № 9

Торжественного Общего Собрания Академии Наук

Союза Советских Социалистических Республик, посвященного

Развитию марксистко-ленинской теории в работах товарища И. В. Сталина

Академик А. Н. Бах, выражая волю всех членов Академии видеть в рядах почетных членов Академии Наук величайшего мыслителя и корифея науки товарища Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА, теоретические работы которого знаменуют новую эпоху в развитии марксистско-ленинского учения, вносит предложение об избрании товарища И. В. СТАЛИНА почетным членом Академии наук СССР."

Предложение Баха "было встречено бурной овацией", все члены академии единогласно за него проголосовали и торопясь, обгоняя друг друга, бросились со своих мест, чтобы поставить свои подписи под заранее заготовленным протоколом. Первыми подписались президент АН СССР В. Л. Комаров и вице-президенты О. Ю. Шмидт и Е. А. Чудаков, следом член президиума академии и зам-председателя СНК СССР А. Я. Вышинский, за ним А. Н. Бах, А. М. Деборин, Т. Д. Лысенко, 27-м Б. Келлер, 43-м М. Митин, 108-м Н. И. Вавилов. Так Сталин в конце 1939 года был назван корифеем науки.

В том же году звание академика было присвоено малограмотному Емельяну Ярославскому и ряду других похожих на него "ученых".

Конечно, репрессии ученых продолжались и в конце 1930-х годов и позже. Общество "Мемориал" опубликовало списки 140 профессоров и докторов наук, расстрелянных в 1937–1938 годах только в Москве на основании личных санкций Сталина, Молотова и других членов Политбюро ЦК партии. Берия и Вышинский представили Сталину 14 февраля 1939 года еще один список "руководящего состава контрреволюционной правотроцкистской, заговорщицкой и шпионской организаций" (469 человек), включавший в основном представителей интеллигенции (распоряжение о судебном преследовании их было оформлено как решение Политбюро ЦК ВКП(б) № П68/112 в тот же день). Председатель Военной Коллегии Верховного суда СССР В. В. Ульрих отчитался Сталину 16 марта 1939 года, что с 21 февраля по 14 марта 1939 года его коллегия успела рассмотреть дела 436 человек из этого списка, приговорив 413 из них к расстрелу (Ульрих сообщал, что приговоры успели привести в исполнение) и что дела лишь 23 осужденных были отправлены на доследование. Следующий список, включавший "контреволюционеров и заговорщиков" (в том числе академика Г. А. Надсона, профессоров К. А. Архипова, В. А. Барыкина, Я. М. Букшпана, В. Г. Вандек Тер-Григорьяна, К. П. Григоровича, С. А. Котляревского, И. Л. Кричевского, Д. Г. Лурье, В. А. Любарского, А. А. Надежина, П. З. Шукайло и других), был направлен Берией и Вышинским Сталину 8 апреля 1939 года и касался уже 931 представителя интеллигенции. В тот же день список одобрило Политбюро (решение Политбюро № П1/217 от 8 апреля 1939 за личной подписью Сталина). Согласно этому решению расстрелу подлежали 198 человек и заключению в лагерь на сроки не менее 15 лет 733 человека. Эти списки отражают лишь малую часть тех, кого кровожадный властитель обрекал на гибель.

Многих из арестованных ученых стали обвинять в шпионаже. Как отмечала Е. Альбац, "шпион — стала самой массовой профессией в СССР. По данным НКВД, за три года — с 1934 по 1937 — число арестованных за шпионаж выросло в 35 раз (в пользу Японии — в 13 раз, Германии — в 20 раз, Латвии — в 40 раз). Людей, оказавшихся вдруг "троцкистами", в тридцать седьмом "обнаружили" в 60 раз больше, чем в тридцать четвертом. А ведь Троцкий был выдворен из страны еще в двадцать девятом. За участие в так называемых "буржуазно-националистических группировках" число арестованных в 1937-м году выросло в 500 (!) раз по сравнению 1934 г.!" (25).

А. Я. Вышинский в заключительном слове на процессе "правых", использовал ругательства по адресу недавних руководителей партии большевиков: "вся эта зловонная куча многочисленных "выродков" и "перерожденцев"", "взбесившихся псов капитализма", "презренных авантюристов", "проклятых гадов" и "человеческих отбросов", всё это "троцкистско-зиновьевское и бухаринское охвостье" (26). Он сказал:

"Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять как поганых псов!..Пройдёт время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа. А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождём и учителем — великим Сталиным — вперёд и вперёд к коммунизму!" (27).

Глава 9. Усилия Н. К. Кольцова по зарождению медицинской генетики в СССР

"Знание какой-нибудь истины может быть не совсем удобно в известную минуту, но пройдет эта минута — и эта же самая истина станет полезной на все времена и для всех народов".

Клод Адриан Гельвеций. Об уме (1).

Второй, вслед за философией, научной дисциплиной, разгромленной Сталиным, стала медицинская генетика. Начальный толчок к развитию последней дала евгеника, законы которой сформулировал в последней четверти 19 века английский ученый Фрэнсис Гальтон — двоюродный брат Чарлза Дарвина. Термин евгеника Гальтон произвел от греческого Eugene — породистый и заявил, что новая наука ставит целью изучить и улучшить наследственность человека (2). Согласно Гальтону в будущем можно будет найти способы улучшения природы человека. Позже в ряде стран Европы и в США перешли к применению принудительной стерилизации "неполноценных людей" — преступников и больных рядом психических заболеваний, приписывая эти шаги к евгеническим процедурам, хотя в первоначальных утверждениях евгеников такой крен к социальным мероприятиям не существовал. Знания о наследственности человека в то время были скудными, и научных оснований для стерилизации не было.

В России стерилизация никогда не применялась, и интерес к евгенике был целиком связан с изучением генетики человека. Выдающийся русский биолог Николай Константинович Кольцов (1872–1940) в Институте экспериментальной биологии, который он основал на средства благотворителей в 1917 году перед тем, как большевики захватили власть в стране (3), открыл отдел евгеники, который по сути был отделом генетики человека.

Кольцов после окончания Московского Императорского университета был оставлен в альма-матер для приготовления к профессорскосу званию, проявил себя первоклассным исследователем, был направоен на стажировку в Европу, где несколько лет проработал в лучших лабораториях и выполнил исследования по физико-химии клеток, впервые открыв в 1903 году структуры, поддерживающие форму клеток, которые он назвал "цитоскелетом" (4). Открытие опередило свое время: сначала на заключения Кольцова ссылались и в Европе, и в США, потом из-за установленного Сталиным "железного занавеса" русским ученым обрезали связи с заграницей, докладов на международных конференциях они не делали, с коллегами почти не общались, о себе не напоминали, Интернета не существовало… и потихоньку более молодые исследователи на Западе "забывали" порыться в библиотеках, чтобы узнать, а не сделал ли кто до них сходных открытий. В 1931 году француз Поль Винтребер и в 1971 году бельгиец Кристиан де Дюв напечатали статьи об обнаружении цитоскелета без упоминания имени Кольцова. Де Дюву даже присудили Нобелевскую премию "за открытия структурной организации клетки". Так из-за сталинского железного занавеса приоритет российского ученого был утерян.

Будучи сдержанным с виду, но страстно и глубоко осознающим роль человеческого самосознания, Кольцов, вернувшись из стажировки в Европе, примкнул к тем интеллектуалам, которые видели в царском режиме тормоз для развития России. После разгрома демонстрантов в 1905 году он даже опубликовал резкую по тону книгу протеста против зверств царской охранки, назвав поименно тех, кто погиб от рук изуверов. С профессорского места в Московском университете пришлось уйти. Кольцов стал профессором Высших женских курсов, затем частного университета А. Л. Шанявского в Москве, приобрел известность и как лучший педагог, и как первоклассный исследователь. Его знали и ценили многие крупные биологи Европы и Америки, навещали его институт в Москве, он познакомился и подружился с выдающимися людьми русской науки, литературы, культуры и искусства. Кольцов был избран в 1916 году членом-корреспондентом Петербургской Академии наук (от предложенного места полного академика он сам отказался, так как не хотел уезжать напостоянно в северную столицу, а это было условием избрания в академики).

Однако после большевистского переворота в октябре 1917 года группа друзей Кольцова, возмутившихся полицейскими действиями правительства Ленина, замыслила осуществить шаги по противодействию пропаганды террора против интеллектуалов, развязанной ленинским правительством. Заговорщики иногда собирались на квартире Кольцова, ему безгранично доверяли друзья и уговорили вести все денежные подсчеты, связанные с их активностью. ЧК выследила участников группы, схватила их, но пока Верховный Революционный Трибунал рассматривал дело о "Тактическом Центре", близкий друг Кольцова писатель Максим Горький бросился к Ленину, а ученики Кольцова составили коллективное письмо с протестом против осуждения учителя и сразу после объявления 20 августа 1920 года прокурором Н. В. Крыленко приговора о смертной казни двадцати четырех ученых (Кольцов был среди приговоренных к расстрелу) ему заменили казнь пятью годами тюрьмы условно. Его освободили из под стражи и оставили директором Института экспериментальной биологии в Москве.

В 1927 году Кольцов сделал еще одно фундаментальное открытие (признанное в конце ХХ века крупнейшим открытием столетия): обосновал модель строения наследственных молекул. Он пришел к выводу, что каждая хромосома должна нести одну гигантскую по размеру молекулу, содержащую наследственную информацию (каждый ген, считал он, это участок наследственной молекулы), причем форма молекулы должна быть необычной. Она должна состоять из двух нитей, а нити должны быть зеркальными по своему строению (5). В те годы полимерной химии еще не было, представить себе молекулы огромной длины, сопоставимой с длиной хромосом (да еще и двойные), никто не мог. Это казалось какой-то химерой, пустой выдумкой. Двойными наследственные молекулы, объяснял Кольцов, должны быть для того, чтобы при делении ядер клеток каждая половинка уплывала бы в одну из двух дочерних клеток, там достраивала бы себе вторую зеркальную половинку и таким образом сохраняла неизменной всю наследственную запись, существовавшую в прежних поколениях. Она должна была оставаться двойной до следующего деления, а потом половинки опять расходились бы по дочерним генеративным клеткам, и процесс повторялся бы снова и снова. Процесс достраивания второй половинки был действительно открыт в 1958 году, его теперь называют репликацией и активно изучают (автор открытия Артур Корнберг был удостоен в 1959 году Нобелевской премии за открытие ферментов, осуществляющих репликацию). Кольцов свою гипотезу опубликовал и по-русски, и по-немецки, и в 1940 году по английски, отправил оттиски разным ученым в Европу и США. Милислав Демерец, в тот момент ставший директором знаменитой теперь Колд Спринг Харборской лаборатории вблизи от Нью-Йорка, даже ответил ему, что всё прочел, но поверить в правоту Кольцова не может. Кольцов должен был делать доклад об этом открытии в 1939 году в Эдинбурге на 7-м генетическом конгрессе, но советских ученых сталинское правительство туда не пустило (подробно об этом рассказано в главе 16).

Статью, описывающую гипотезу о двойных наследственных молекулах в 1953 году опубликовали американец Джеймс Уотсон и англичанин Фрэнсис Крик. На Кольцова они не ссылались. Уотсон в конце 1980 глдов много раз уверял меня, что не знал имени Кольцова и не слышал о его гипотезе, хотя университетский учитель Уотсона Герман Мёллер гипотезу своего русского коллеги отлично знал. Уотсону и Крику в 1957 году присудили за их гипотезу Нобелевскую премию.

В 1934 году Кольцов сделал еще одно важное открытие. В тот год Т. Пэйнтер, ученик Томаса Моргана (американского ученого, основоположника хромосомной теории наследственности и Нобелевского лауреата), обнаружил в слюнных железах плодовой мухи дрозофилы необычные — гигантские хромосомы. Кольцов объяснил, как они возникают: наследственные молекулы делятся, но не расходятся по дочерним клеткам, а так и остаются рядом друг с другом. Если такое деление без расхождения новых копий повторится несколько раз кряду, получится необычная, утолщенная хромосома, обнаруженная Пэйнтером. Кольцов назвал такие молекулы политенными, подробно описал их строение и опубликовал статью в американском журнале Science (6). Термин прижился, политенными такие хромосомы называют по сей день.

Помимо этих чисто генетических работ, он выполнил много исследований в других областях, в сущности основал физико-химическую биологию, был поразительно успешным воспитателем огромного числа молодых ученых, ставших звездами первой величины, его Институт экспериментальной биологии знали и глубоко чтили ученые мира. Он выпустил ряд до сих пор не утративших значения книг, организовал издание нескольких важных журналов (в частности, был среди основателей знаменитого и уважаемого русского журнал "Природа"), стимулировал перевод на русский язык многих капитальных книг и можно продолжать перечислять дела, которые сумел осуществить в своей жизни этот удивительный человек.

Но пора вернуться к рассказу о медицинской генетике. В 1918 году Кольцов открыл в своем институте Отделение евгеники. Научная программа подразделения была чисто медико-генетической (такого термина еще не существовало; сам термин генетика ввел всего двенадцатью годами раньше британский ученый Бэтсон). Генетика человека как наука возникла несколькими десятилетиями позже, потому Кольцов и прибег к слову евгеника при открытии отделения. Сразу два наркома (министра) ленинского правительства — здравоохранения (Н. А. Семашко) и просвещения (А. В. Луначарский) с интересом отнеслись к объявленной программе. Наркомат здравоохранения даже выделил для нее финансовую поддержку. Пусть средства были не очень большими, но в те годы даже ограниченное финансирование было шагом необычным. О своем несомненном интересе к начинанию высказался громогласно, как он это любил делать, друг Кольцова, "пролетарский писатель" Максим Горький.

Руководить отделением Кольцов пригласил из Петрограда Юрия Александровича Филипченко (1882–1930) (7), который после окончания Санкт-Петербургского университета стажировался два года в Европе и в 1912 году начал изучать наследственную передачу морфологических признаков у животных, а с 1917 года приступил к чтению в Петрограде публичных лекций по евгенике и опубликовал первую свою статью на эту тему (8). Однако долго разрываться между Петроградом и Москвой Филипченко не пришлось, его вскоре пригласили на ставку полного профессора в Петроградский университет, и он там открыл лабораторию экспериментальной зоологии и генетики (9). Пришлось Кольцову искать нового заведующего для отдела в институте, и его выбор пал на профессора антропологии Московского университета Виктора Валерьевича Бунака.

Осенью 1920 года Кольцов сумел зародить интерес к изучению проблем наследственности человека не только у биологов, но и у многих терапевтов, психиатров и антропологов. Кольцовская идея, что можно объединить интересы и усилия представителей разных дисциплин, заинтересованных в том, чтобы познавать многосторонне наследственность человека, заинтересовала многих передовых ученых. Так возникло Русское евгеническое общество. Целями общества стали сбор и анализ родословных выдающихся личностей в истории России (это было определено как "биологическое изучение семей"), разработка вопросников для сбора информации о наследовании болезней в семьях на протяжении нескольких поколений, подготовка научных экспедиций в отдаленные районы огромной страны для сбора вышеуказанной информации. Перечень показывает, что научные задачи общества были посвящены исключительно проблемам, позднее составившим костяк медицинской генетики. Ничего того, что позже "критики" Кольцова станут выставлять на первый план, как якобы фашистские планы стерилизации неполноценных людей, или уничтожение наследственно криминальных преступников, или чего-то подобного, в планах Русского Евгенического общества не было.

Кольцов был избран президентом общества, Бунак ученым секретарем, в совет кошли Т. И. Юдин{24}, Н. В. Богоявленский и А. С. Серебровский (11). Подавляющее большинство членов общества были заинтесованы главным образом в генетике человека, а не в практических мерах по прямому улучшению популяций человека. В этом было главное отличие русского общества от евгенических программ, развернутых в Европе и в США, где принудительная стерилизация не просто применялась широко, а стала законодательно закрепленной практикой. Это объясняет, почему известные русские психиатры, специалисты по изучению личности и конституции человека, такие как основатель и первый директор Психоневрологического Института в Петрограде академик В. М. Бехтерев или московский психиатр Т. И. Юдин приняли активное участие в работе общества с первого дня его основания. В 1923 году при обществе заработала специальная Комиссия по изучению евреев под руководством В. В. Бунака. В том же году "Хартия" общества была утверждена Наркоматом Внутренних Дел, и копия Хартии была представлена в Наркомат Юстиции для включения во "2-й свод законов Российской Федерации" (12). Следовательно, Русское Евгеническое Общество было признано и юридически одобрено советскими властями как законное собрание интеллектуалов.

Отделения Общества появились в Петрограде, Киеве, Саратове, Екатеринбурге, Одессе и Казани (13). Благодаря высочайшей репутации Кольцова в мире, члены Международного Евгенического Комитета единогласно проголосовали за избрание его 2 декабря 1921 года официальным представителем Российского Евгенического Общества (это было большой редкостью при сложившейся в те годы крайней настороженности мировой общественности к официальным представителям Советской России на всех уровнях; такую настороженность вызвали шаги советского руководства, выдвигавшего препоны к общению официальных лиц из России с "буржуазными прихвостнями" из зарубежного мира науки или тайно засылавшего большевистских эмиссаров в разные организации). В 1922 году на встрече международного комитета в Брюсселе Россия была принята 22-м членом в состав комитета, причем она оказалась среди всего 15 стран, хартия и действия Евгенического общества которой были признаны соответствующими всем требованиям международной общественности (14). Этот факт известен в России и сегодня, и потому не могут не вызывать брезгливого удивления попытки некоторых лысенковцев, например, Д. Сахарова (ученика Х. С. Коштоянца, травившего Кольцова в советской России) бросить тень на Кольцова за то, что он, якобы, запачкан своей причастностью к евгеническому движению.

В Петрограде Филипченко основал Бюро по Евгенике в 1921 году при Российской Академии наук (15). В 1923 году название было изменено на Бюро по евгенике и генетике, в 1924 году слово генетика в названии было поставлено на первое место, а в 1925 году слово евгеника вообще исчезло из названия Бюро. Это показывает, что и для Филипченко чисто генетические проблемы играли главенствующую роль. В 1930 году, при не до конца выясненных обстоятельствах, несколько крупных советских ученых ушли из жизни в результате развития у них странного скоротечного "менингита". Среди таких еще совсем недавно здоровых, а потом вдруг в одночасье скончавшихся людей оказался и Ю. А. Филипченко{25}. Н. И. Вавилов принял на себя руководство лабораторией Филипченко, а затем преобразовал её в Институт генетики АН СССР и в момент реорганизации академии Сталиным перевел институт в Москву.

Еще одной инициативой Кольцова стало создание в 1922 году "Русского Евгенического журнала" (со второго тома Филипченко стал со-редактором, и в 1925 году московский психиатр П. А. Люблинский присоединился к нему). Филипченко издавал в Петрограде "Новости Бюро по Евгенике" (17). В кольцовском журнале в 1920-е годы были опубликованы статьи о наследственной изменчивости признаков человеческого тела (цвета глаз и волос, групп крови, наследования интеллектуальных, поведенческих и физических признаков, таких как соматомегалия, шизофрения, алкоголизм, частичное срастание пальцев), также как результатов изучения популяционной генетики, влияния наследственности на темпы рождаемости и смертности, также как войн, браков, юридической практики, образования, традиций и расовых различий в наборе наследственных болезней. Были напечатаны статьи о браках славян и финнов, еврейском антропологическом типе, поиске общих критериев, полезных для выяснения биологических различий представителей разных национальностей (19). Кольцов уделял серьезное внимание отправке научных экспедиций в различные районы страны с целью сбора информации о наследуемых различиях представителей многих национальностей, населяющих СССР, также как живущих в изоляции субпопуляций и триб. Он и сам активно включился в эти исследования (20) и публиковал собственные результаты в Русском Евгеническом журнале и в американском Science.

В британско-американском журнале Eugenical News регулярно появлялись обзоры статей, опубликованных в Русском евгеническом журнале, и они неизменно оценивались положительно.

Важно подчеркнуть, что большинство молодых ученых, работавших под руководством Кольцова и Филипченко, особенно Ф. Г. Добржанский, Б. Л. Астауров, П. Ф. Рокицкий, В. В. Сахаров, Н. Н. Медведев, одновременно проводили и чисто генетические исследования. Например, в 1926 году В. В. Сахаров защитил диссертацию на основе двух исследований — изучения родословных русских музыкантов (была опубликована в 1924 году) и находке нового типа мутаций у Drosophila melanogaster (вышла в свет в 1925 году).

После большевистского переворота 1917 года обмен печатными материалами между российскими и западными учеными стал серьезно затруднен в результате политики изоляционизма, введенной большевистскими властями. Ленину и его окружению хотелось снизить до минимума выплескивание на Запад информации о том, что творится в подведомственном им государстве, и негативные последствия этой политической устремленности стали ощущать на себе ученые.